Безусловно, Анчаров был коммунистом — не в политическом, конечно, плане, а в идейном. Покойный Аркадий Натанович Стругацкий в частной беседе с автором этих строк тоже заявлял, что он — коммунист (это были уже перестроечные годы, когда насчет коммунизма в нашей стране было все всем понятно)3. В этом нет ничего странного или плохого — сама по себе идея коммунизма чрезвычайно привлекательна, особенно для таких яростных идеалистов, каким был Анчаров. Вообще объяснение тому факту, что довольно много интеллигентов с восторгом первоначально приняли пролетарскую революцию, не так уж и сложно найти — представьте себе Творца (в бердяевском смысле, см. эпиграф). И вот этому самому Творцу (или тому, кто мнит себя таковым) предлагают не просто клепать какие–то стишки или картины, а принять участие, ни много ни мало, как в акте творения нового мира, лепить собственными руками саму действительность! Искушение оказалось слишком велико — но получив вместо всемирного братства Всероссийскую чрезвычайную комиссию, большинство таких, как Андрей Платонов, к примеру, во всем этом быстро разобрались. Во втором поколении — оттепельном — то же самое повторилось, скажем, с Аксеновым или Стругацкими. Идея, однако, осталась, потому принадлежность Анчарова к славному племени идеалистов–коммунистов удивлять не должна.

Удивляют, однако, другие вещи. Во–первых, если Стругацие и иже с ними разобрались с конкретным режимом, то почему Анчаров не разобрался? Или все же разобрался? А если разобрался, то откуда Ленин и прочие его обращения к "вождям" (в "Золотом дожде" он называет Маркса с Энгельсом "великими художниками")? Чтобы прояснить этот момент, я проведу аналогию с другим выдающимся писателем советского периода — Виктором Конецким. Как и Анчаров, Конецкий был глубоко аполитичен (и в конце жизни не слишком восторженно принял перестройку и все с ней связанное), их можно было бы назвать конформистами — если бы не предельная честность и того и другого. Проза Конецкого говорит значительно больше, чем автор в нее вкладывал. Точно так же мой отец (см. выше ссылку на статью) не задумываясь, относит Анчарова к шестидесятнической оппозиции — хотя, на мой взгляд, это натяжка, он не был оппозиционером, если только не относить к оппозиции вообще всех честных людей того времени, что, конечно, будет неправдой. И если Конецкий просто сторонился политики, его интересовали люди и их проблемы, а не особенности системы и борьба с ней, то Анчаров был — действительно был, а не считал себя — намного выше ее. Для него конкретный политический строй не значил ничего. Безусловно, он много и горячо осуждал фашизм — но конкретный фашизм, против которого он воевал, был для него просто реализацией антидеи — противоположностью его Идее, его Красоте, чем–то вроде Мордора, воплощением Сил Зла. А из официального коммунизма он, подобно многим, отфильтровал то, что ему импонировало — религиозно–романтический настрой с заменой мрачноватого христианского Бога на Гармонию, Равенство и Братство и стало это Силами Добра. Можно даже утверждать, что в политике Михаил Леонидович не разбирался совсем — просто неинтересно ему это было, потому, когда дело доходит до конкретизации этих самых Сил Добра, мы не так уж и редко находим у него расхожие штампы советских времен. Это очень хорошо видно по его ранней живописи, но нередко досадно вклинивается и в лучшие творения зрелых лет: "когда этот парень держит копье, над миром стоит тишина"4. А песня "Баллада о мечтах" вполне могла бы стать советским официозом ("… он перепашет шар земной и вдоль и поперек…" — !!!), если бы не была настолько личной и неофициальной по форме. Можно с высокой степенью достоверности утверждать, что сам Анчаров об этом просто не задумывался, как не задумывался, что "Песня про низкорослого человека…" или "Цыган Маша", и даже "Мазы" — песни, в сущности, антисоветские. Антисоветскими — в смысле темы и исполнения — являются и некоторые его полотна благушинской тематики: пара за столиком ("Выпивающие"), пара на улице ("На Благуше")…

Вот вопрос: эти все штампы и общая аполитичность — очень ли плохо? С позиций сегодняшнего дня я берусь утверждать, что нет. Конечно, иногда это режет слух, как вышеприведенная строка из "Баллады о мечтах", но в значительной степени в силу нашей общей политизированности. Ведь "Баллада…", кроме всего прочего, замечательно отражает послевоенные настроения, об этом много написано: казалось, что после такого общего единения, после всех этих адских ужасов, народ уж теперь заживет хорошо, он это заслужил кровью… Анчаров очень точно зафиксировал эти настроения и некоторое лубочное бодрячество "Баллады…" ("И все мальчишки со двора сбегаются встречать…" — просто полотно кисти какого–нибудь Григорьева или Яр—Кравченко) можно ведь рассматривать и как художественный прием, предвосхитивший соц–арт.

Битов заметил, что его поколение «переэксплуатировало свое военное прошлое», я хотел бы скромно заметить, что наше — и шестидесятническое — поколения переэксплуатировали свое советское прошлое. Есть прекрасные произведения антисоветской тематики — «Остров Крым» Аксенова, «Москва 2048» Войновича, песни Галича и т. п. но они хороши вовсе не тем, что они антисоветские. Подобно тому, как хемингуэевский «Колокол» есть выдающееся произведение не потому, что оно антифашистское. Политическая направленность ничего не добавляет и не убавляет в этих, по–современному выражаясь, текстах. Вот великий Иосиф Бродский — ведь он тоже был глубоко аполитичен, это просто жернова системы его так перемололи… Или — из другой оперы — Конрад Лоренц не стал менее выдающимся биологом оттого, что воевал в составе гитлеровской армии на Восточном фронте. Политика не имеет прямого отношения к науке или к искусству — берусь утверждать, что политическая ангажированность погубила Солженицина, как писателя, автора "Одного дня…" и "Матренина двора". Можно написать и «Гулаг», или «1984», к примеру, — и это выдающиеся книги, во многом сформировавшие наше мировоззрение и ставшие явлением культуры — но не явлением искусства. В связи с этим я мог бы сказать много недобрых слов в адрес концептуализма, но оставлю это до более подходящего случая.

Вот такой оправдательный приговор Анчарову я выношу. Если тот факт, что человек не участвует в политической жизни, вообще требует оправдания. Если принять анчаровское «каждый человек — это мир» — то нет, не требует. Мир неизмеримо больше и объемнее одной отдельно взятой политической системы. И каждый свободен выбирать судьбу для себя сам. Никто не вправе осуждать тех, кто покинул СССР, и тех, кто остался, тех, кто стал дисидентом, и тех, кто был секретарем парторганизаций. При всех системах есть мерзавцы и честные люди — это и есть единственное приемлемое деление на «наших» и «ихних».