Торравэй часто думал о человеке, который был монстром. У него были на то свои причины.

Сейчас он сидел в кресле второго пилота, в двадцати четырех тысячах метров над Канзасом, и следил, как светлое пятнышко на радаре плавно ползет к краю экрана.

— Дерьмо, — заметил пилот.

Пятнышком был советский Конкордский III. Их СВ-5 старался угнаться за русским с того самого момента, как они засекли его над плотиной водохранилища Гаррисон.

Торравэй усмехнулся и еще немного сбросил мощность. С ростом относительной скорости точка-Конкордский поползла быстрее.

— Уходит, — мрачно заметил пилот. — Как по-твоему, куда он собрался? В Венесуэлу?

— И правильно сделает, — ответил Торравэй, — учитывая, сколько вы оба жрете топлива.

— Аа, ладно, — пожал плечами пилот, нимало не огорчаясь тем фактом, что они порядком превысили принятую согласно международным договоренностям границу в полтора Маха. — Что там такое в Талсе? Обычно нам сразу дают посадку, с таким-то ВИПом, как ты.

— Должно быть, садится ВИП поважнее, — покачал головой Роджер.

Это была не догадка — он знал, что это за ВИП. Важнее Президента Соединенных Штатов персоны не бывает.

— А ты неплохо ведешь эту тачку, — великодушно заметил пилот. — Хочешь сесть сам? То есть, когда дадут посадку.

— Нет, спасибо. Пойду лучше соберу шмотки.

Однако Роджер остался в кресле, поглядывая вниз. Самолет стал терять высоту, снижаясь над рваными кучевыми облаками. Чувствовалось, как машину кидает в восходящих потоках. Пилот взял управление на себя, и Торравэй убрал руки со штурвала. Скоро они минуют Тонку, справа по борту. Интересно, как дела у монстра?

Пилот все еще был настроен великодушно.

— Нечасто приходится летать, а?

— Только, когда дают порулить, кто-нибудь вроде тебя.

— Нет проблем. А можно поинтересоваться, чем ты вообще сейчас занят? Я имею в виду — кроме ВИПендривания и тому подобного?

На это у Торравэя был заранее готовый ответ.

— Административная работа.

Он всегда отвечал так на вопрос, чем он занимается. Иногда у вопрошавшего был нужный допуск, не только от государственной службы безопасности, но и от внутреннего голоса, встроенного радарчика, подсказывающего, кому можно доверять, а кому — нет. Тогда Роджер говорил: «Делаю монстров». Если ответом были слова, подтверждавшие, что собеседник тоже входит в число посвященных, Роджер мог добавить еще одну-две фразы.

Программа внеземной медицины была вовсе не секретной. Все знали, что в Тонке работают над подготовкой астронавтов к жизни на Марсе. Секретом было то, как их готовят: сам монстр. Если бы Торравэй сболтнул лишнее, он рисковал бы и свободой, и работой. А свою работу Роджер любил. Работа позволяла ему содержать свою красавицу жену и ее фарфоровый магазинчик. Благодаря своей работе он был уверен, что сделанное им останется в памяти людей. Кроме того, работа давала ему возможность бывать в интересных местах. В бытность свою астронавтом Роджеру, правда, приходилось бывать в местах еще более интересных, но увы, находившихся в космическом пространстве, а потому несколько безлюдных. Куда больше ему нравились такие местечки, куда приходилось добираться не ракетой, а частным самолетом, где его встречали льстивые дипломаты и потрясающие женщины в вечерних нарядах. Конечно, нужно было помнить и о монстре, но это не очень беспокоило Роджера. Не очень.

Они пролетели реку Симаррон, даже не реку, а ржавое русло, которое станет рекой, только когда пройдет дождь, отклонили сопла до вертикали, сбросили газ и мягко приземлились.

— Спасибо, — бросил пилоту Роджер и пошел в роскошный салон за своим багажом.

На этот раз, прежде чем вернуться в Оклахому, он заглянул в Бейрут, Рим, Севилью и Саскатун, одно жарче другого. Поскольку их ждали на торжественной встрече с президентом, Дори встретила его в мотеле аэропорта. Она принесла костюм, и он тут же принялся переодеваться. Роджер был рад вернуться домой, рад вернуться к сотворению монстров и к жене. Выходя из душа, он ощутил быстрый, могучий всплеск желания. В голове у Роджера тикал хронометр, отмеряющий минуты личного времени, и ему не требовалось смотреть на часы, чтобы знать: время еще есть. Ничего страшного, если они опоздают на пару минут. Но в кресле, где он ее оставил, Дори не было. Телевизор работал, в пепельнице дотлевала сигарета, а ее не было. Опоясавшись полотенцем, Роджер уселся на кровать, и сидел так, пока хронометр не подсказал ему: оставшегося времени уже ни на что не хватит. Тогда он встал и начал одеваться. Дори постучала в дверь, когда он завязывал галстук.

— Извини, — улыбнулась она, когда он открыл. — Не могла найти автомат с кока-колой. Одна мне, другая тебе.

Дори была почти такой же высокой, как и Роджер, зеленоглазой от природы и брюнеткой по желанию. Она вытащила из сумочки щетку, обмахнула плечи и рукава его пиджака, потом чокнулась с ним банками и сделала глоток.

— Нам пора. Выглядишь, как под венец.

— А под одеяло? — ответил он, обняв ее за плечи.

— Я только что накрасилась, — увернулась она, подставив щеку. — Очень приятно, что сеньориты оставили кое-что и для меня.

Роджер добродушно усмехнулся. Это была их общая шутка — что он в каждом городе спит с какой-нибудь девушкой. Ему нравились эти шутки. В жизни было не так. Пару раз он пытался испробовать свои силы в прелюбодеянии, и это принесло больше огорчений и хлопот, чем радости. Однако ему нравилось думать о себе, как о мужчине, жене которого приходится беспокоиться, что на ее мужа заглядываются другие женщины.

— Не станем заставлять президента ждать, — сказал он. — Выводи машину, а я рассчитаюсь за номер.

Действительно, ждать президента они не заставили: пришлось вытерпеть два часа с лишним, прежде чем они вообще его увидели.

Роджер был знаком с обычной процедурой проверки службы безопасности, ему уже приходилось с этим сталкиваться. Двести процентов всех мыслимых и немыслимых средств предосторожности перед возможными покушениями использовал не только президент Соединенных Штатов. Перед приемом у Папы Роджера просвечивали целый день, и то в течение всей краткой аудиенции у него за плечами стоял швейцарец с береттой в руках.

На встречу собралась половина шишек со всего института. Вылизанный до блеска ради такого случая клуб ученых стал неузнаваем, приятная атмосфера кофейни улетучилась. Куда-то попрятали грифельные доски и салфетки, на которых чиркали все, кому не лень. По углам стояли ширмы, и шторы на соседних окнах были предусмотрительно задернуты. Для личного досмотра, понял Роджер. После этого их ждет беседа с психоаналитиками. И уж только потом, если пройдут все, и ни на чьей шляпной булавке не обнаружится смертоносного яда, а в чьих-нибудь мозгах — маниакальной страсти к убийству, их проведут в аудиторию, где к ним, наконец, присоединится сам президент.

В процессе обыскивания, ощупывания, металлоискания и проверки документов принимали участие четверо агентов службы безопасности, хотя непосредственно проверкой занимались лишь двое. Оставшиеся двое стояли рядом, вероятно, готовые в случае надобности открыть огонь. Женский персонал службы безопасности (так называемые секретарши, хотя было видно, что и они вооружены) обыскивал жену и Кэтлин Даути. Женщин обыскивали за ширмой. Ширма доходила только до плеч, и на лице своей жены Роджер читал каждое прикосновение нащупывающих, зондирующих ладоней. Дори не любила, когда к ней прикасались посторонние. Кажется, иногда она вообще не любила, когда к ней прикасались, и уж в особенности посторонние.

Когда подошла его очередь, Роджер понял, почему у его жены в глазах была такая ледяная ярость. Они были невероятно дотошными. Ему заглянули подмышки. Расстегнули пояс и въехали пальцем в задницу. Покрутили яйца. Вынули все из карманов, вытряхнули носовой платок и молниеносно сложили его обратно, аккуратнее, чем был. Пряжку пояса и браслет часов изучили под лупой.

Каждый проходил такую же процедуру, даже директор, с добродушным смирением усмехавшийся, пока чужие пальцы старательно прочесывали густую растительность у него подмышками. Единственным исключением стал Дон Кайман, который, принимая во внимание официальный характер встречи, надел сутану. После короткого совещания шепотом его вывели раздеваться в соседнюю комнату.

— Прошу прощения, святой отец, — заметил один из телохранителей, — сами понимаете.

Дон пожал плечами, вышел с ними, и вскоре вернулся, заметно раздраженный. Роджер начинал разделять его чувства. Они поступили бы гораздо умнее, отправляя людей к психачам сразу по окончании осмотра. В конце концов, психачи были первоклассные, и их время стоило кучи денег. Однако у службы безопасности была своя система. Только после того, как всех осмотрели, в комнатки машинисток, специально освобожденные для работы психоаналитиков, провели первую тройку.

Психоаналитик Роджера был негром (на самом деле его кожа была цвета кофе со сливками, причем сливки преобладали, так что негром его можно было назвать только из вежливости). Они уселись в кресла с прямыми спинками, почти что нос к носу — их колени разделяло не больше сорока сантиметров.

— Я постараюсь, чтобы было как можно короче и безболезненнее, — начал психоаналитик. — Ваши родители еще живы?

— Нет, оба умерли. Отец два года назад, а мать — еще когда я учился.

— Чем занимался ваш отец?

— Сдавал напрокат рыбацкие лодки во Флориде.

Половину сознания Роджера заняло отцовское предприятие по прокату в Ки Ларго; вторая половина, как обычно, была занята непрерывным самоконтролем. Достаточно ли он проявляет раздражение этими расспросами? Достаточно ли свободно держится? Не слишком ли свободно?

— Я видел вашу жену, — продолжал психоаналитик. — Очень сексуальная женщина. Вы не возражаете, что я так говорю?

— Ничего, — ощетинился Роджер.

— Некоторым белым пришлось бы не по вкусу услышать такое от меня. Что вы об этом думаете?

— Я знаю, что она сексуальная, — отрезал Роджер. — Потому я на ней и женился.

— Вы не возражали бы, если бы я зашел немного дальше и спросил бы, как она в постели?

— Нет, конечно, нет… Да, черт побери. Да, возражал бы. — сердито ответил Роджер. — Думаю, так же, как и любая другая. После нескольких лет брака.

Психоаналитик откинулся, задумчиво глядя на него.

— В вашем случае, доктор Торравэй, — заметил он, — эта беседа вообще чистая формальность. Последние семь лет на каждом квартальном осмотре вы идеально укладываетесь в норму. У вас совершенно чистое досье, никакой повышенной возбудимости или неуравновешенности. Позвольте задать вам последний вопрос — перед встречей с президентом вы не чувствуете себя несколько стесненно?

— Может быть, немного ошеломленно, — ответил Роджер, переключаясь на новую тему.

— Это вполне естественно. Вы голосовали за Дэша?

— Конечно… Эй, минуточку! Это не ваше дело!

— Согласен, доктор Торравэй. Можете вернуться в зал.

Ему не дали вернуться в тот же зал, а провели в другой конференцзал, поменьше. Почти сразу же к нему присоединилась Кэтлин Даути. Они работали вместе уже два с половиной года, но она все еще относилась к нему строго официально.

— Кажется, мы прошли, мистер доктор полковник Торравэй, — заметила она, как обычно, глядя куда-то мимо него, заслонив лицо сигаретой. — О, а вот и выпивка.

С этими словами она указала ему за спину.

Там стоял официант в ливрее — нет, поправил себя Роджер, агент службы безопасности, одетый официантом — и с подносом. Роджер взял виски с содой, а знаменитая протезистка — маленький стаканчик сухого шерри.

— Только непременно выпейте все, — пробурчала она себе под нос. — По-моему, они что-то туда подмешивают.

— Что именно?

— Успокоительное. Если не выпить до дна, за спиной поставят вооруженного охранника.

Роджер опрокинул виски залпом, чтобы успокоить ее. Как, интересно, такой человек, как она, с ее-то мнительностью и страхами, так быстро прошел психологическую проверку? Пять минут наедине с психиатром разбудили в Роджере склонность к самоанализу, и каким-то уголком мозга он анализировал вовсю. Почему в присутствии этой женщины он чувствует себя неловко? Вряд ли дело только в ее бесконечном ворчании. Уж не потому ли, что она так восхищается его храбростью? Как-то он попытался объяснить ей, что работа астронавта уже не требует особенной храбрости, не больше, чем пилотировать самолет, и уж наверное меньше, чем водить такси. Конечно, как дублеру Человека Плюс, ему грозила вполне реальная опасность. Но только, если все дублеры, стоящие перед ним, выйдут из очереди, а о такой ничтожной вероятности не стоит и беспокоиться. Тем не менее она продолжала относиться к нему с глубочайшим уважением, иногда смахивавшим на почитание, а иногда — на жалость.

Прочими частями своего сознания Роджер, как обычно, ждал жену. Наконец она появилась, злющая и встрепанная — по ее меркам. Волосы, которые она старательно, в течение часа, укладывала, теперь были распущены и ниспадали до самой талии великолепным, жизнерадостным каскадом черни. Сейчас она походила на Алису с картинок Тенниеля, если бы Тенниель в то время работал для «Плейбоя». Роджер поспешил утешить ее, и так увлекся этим занятием, что был застигнут врасплох, когда вокруг неожиданно зашевелились, и чей-то голос не очень громко и не очень торжественно объявил:

— Леди и джентльмены. Президент Соединенных Штатов.

Фитц Джеймс Дешатен вошел в зал, расточая улыбки и дружелюбно кивая налево и направо. Он выглядел точь-в-точь, как по телевизору, правда, чуточку ниже. Сотрудники без команды выстроились полукругом, и президент начал обход. Шедший рядом директор представлял каждого, а президент пожимал руку. Информировали Дешатена отлично. Он пользовался старым наполеоновским фокусом — запоминал несколько фактов, связанных с каждой фамилией, и в нужный момент вставлял чтонибудь подходящее, словно близко знал этого человека. Для Кэтлин Даути это было: «Я рад, что здесь находится хоть один ирландец, доктор Даути», для Роджера — «Кажется, мы уже встречались, полковник Торравэй. После той знаменитой истории с русскими. Сейчас, сейчас, если не ошибаюсь, это было семь лет назад, когда я был председателем сенатской комиссии. Может быть, вы помните?». Конечно, Роджер помнил — и почувствовал себя польщенным, хоть и понимал, что президент вспомнил об этом специально, чтобы польстить ему. Дори президент выдал: «О Боже, миссис Торравэй, почему такая прелестная женщина губит свою молодость рядом с одним из этих сухарей-всезнаек?» Услышав это, Роджер слегка оцепенел. Дело даже не в том, что его так назвали, просто это был один из тех бессмысленных комплиментов, которых Дори терпеть не могла. Сейчас, однако, он не заметил и следа отвращения. Прозвучав из уст президента, этот комплимент зажег в ее глазах искорки.

— Какой приятный мужчина, — шепнула она, не сводя с президента глаз.

Добравшись до конца, президент вскочил на маленькую трибуну и начал:

— Ну что ж, друзья, я приехал сюда не болтать, а смотреть и слушать. И все же я хотел бы поблагодарить каждого из вас, за то, что вы вытерпели все эти безобразия, сквозь которые вам пришлось пройти, чтоб увидеть меня. Прошу у вас прощения. Не я это придумал. Они говорят, что это необходимо, пока вокруг крутится столько ненормальных. И пока у Свободного Мира остаются такие враги, какие они есть, а мы остаемся такими же открытыми и доверчивыми людьми, какими мы есть, — тут он улыбнулся Дори. — Ногти смыли, не обошлось?

Дори мелодично засмеялась, изумив своего мужа (Всего минуту назад она бушевала из-за того, что весь маникюр пошел прахом).

— Конечно, смыли, господин президент. Совсем, как в маникюрном салоне.

— Прошу прощения и за это. Говорят, это необходимо, чтобы убедиться, что у вас нет замаскированного био-хими-ческо-го яда, чтобы оцарапать меня при рукопожатии. Кажется, нам не остается ничего другого, как подчиниться. В любом случае, — усмехнулся он, — если дамам кажется, что это неприятная процедура, видели бы вы, что вытворяет моя старая кошка, когда они проделывают все это над ней. Хорошо, что в последний раз у нее на когтях не было яда — прежде, чем они закончили, она исцарапала трех агентов службы безопасности, моего племянника и двух собственных котят.

И президент рассмеялся. Роджер с некоторым удивлением заметил, что он сам, и Дори, и все остальные тоже смеются.

— Так или иначе, — вернулся к прежней теме президент, — я благодарен вам за ваше терпение. Но в тысячу раз больше я благодарен вам за ваши успехи в выполнении программы Человек Плюс. Не стоит и говорить, что это означает для Свободного Мира. Там, наверху — Марс, единственный достойный внимания участок недвижимости в окрестностях, не считая того, на котором обитаем мы. К концу этого десятилетия он будет кому-то принадлежать. Есть только два варианта — им или нам. Я хочу, чтобы он принадлежал нам. И если это случится, то именно благодаря вам, потому что вы подарите нам Человека Плюс, который сможет жить на Марсе. От имени всех граждан всех демократических стран Свободного Мира, от всего сердца хочу выразить вам глубокую и сердечную благодарность за воплощение этой мечты в реальность.

— А теперь, — прервал он начавшиеся было аплодисменты, — мне, кажется, пора прекратить рассуждать, и начать слушать. Я хочу знать, как дела у нашего Человека Плюс. Вам слово, генерал Скэньон.

— Слушаюсь, господин президент.

Верн Скэньон был директором исследовательского отделения Института Космической Медицины им. Гриссома. Кроме того, он был генералмайором в отставке и вел себя соответственно. Генерал посмотрел на часы, вопросительно взглянул на своего заместителя (которого иногда называл начальником штаба) и начал:

— У нас есть несколько минут, пока командор Хартнетт заканчивает разминку. Через минуту мы увидим его по внутренней телесети, и я введу вас в курс событий, господин президент.

Свет в зале погас.

За трибуной засветился экран телепроектора. Один из «официантов» со скрипом подсунул президенту кресло. Послышался шепот президента и кресло уехало обратно. Тень президента на призрачно мерцающем фоне кивнула и обернулась к экрану.

На экране был человек.

Он был не похож на человека. Его звали Вилли Хартнетт, он был астронавтом, демократом, методистом, мужем и отцом, ударникомлюбителем, удивительно легконогим танцором. Внешне ничто об этом не напоминало. Внешне он был монстром.

Красные, светящиеся фасеточные полушария вместо глаз, ноздри, прячущиеся в складках кожи, наподобие кротовьего рыла со звездочкой носа. Искусственная кожа была цвета естественного, глубокого загара, но по виду напоминала кожу носорога. Внешне от того человека, каким он появился на свет, не осталось ничего. Глаза, уши, легкие, нос, рот, кровеносная система, органы чувств, сердце, кожа — все было заменено или усовершенствовано. Но перемены, бросавшиеся в глаза, были лишь верхушкой айсберга. То, что было сделано внутри, было намного более сложным, и намного важнее. По сути, он был создан заново, с единственной целью — жить на поверхности планеты Марс без внешних систем жизнеобеспечения.

Он был киборг — кибернетический организм. Наполовину человек, наполовину машина, и эти половинки срослись вместе так прочно, что даже сам Вилли Хартнетт, глядя на свое отражение в зеркале (в тех редких случаях, когда ему разрешали смотреть в зеркало), не мог сказать, что здесь осталось от него самого, а что ему добавили.

Несмотря на то, что почти каждый из присутствующих играл существенную роль в создании киборга, несмотря на то, что все они были знакомы с его фотографиями, телеизображением, и с ним лично, в зале послышались сдавленные вздохи. Камера показывала, как он раз за разом играючи отжимается от пола. Камера стояла на расстоянии не более метра от его причудливой головы, и когда Хартнетт выпрямлял руки, его глаза поднимались вровень с объективом, поблескивая фасетками, складывавшими для него картину окружающего.

Он выглядел очень непривычно. Припомнив старые телефильмы из своего детства, Роджер подумал, что его старый приятель будет пострашнее всех этих оживших морковок или огромных жуков из фильмов ужасов. Сам Хартнетт был родом из Данбери, штат Коннектикут, а все его внешние составляющие были созданы в Калифорнии, Оклахоме, Алабаме или НьюЙорке. Но ни единой деталью он не был похож на человека, и вообще на земное создание. Он был похож на марсианина.

В том смысле, что функция определяет форму, Хартнетт и был марсианином. Он был создан для Марса. В определенном смысле слова он уже был на Марсе. В институте Гриссома стояли самые совершенные в мире марсианские камеры, и Хартнетт делал свои отжимания на песке из окиси железа, в барокамере, давление газа в которой было снижено до десяти миллибар, всего один процент от наружного давления на двойные стеклянные стены. Температура окружавшего разреженного газа составляла сорок пять градусов ниже нуля по шкале Цельсия. Блоки ультрафиолетовых ламп заливали этот пейзаж светом, точно воспроизводящим по спектру солнечный свет зимнего марсианского дня.

Место обитания Хартнетта было, конечно, не настоящим Марсом, но по всем параметрам настолько приближалось к нему, что даже настоящий марсианин мог бы обмануться — если бы марсиане когда-нибудь существовали. По всем параметрам, кроме одного. Рас Тавас или моллюск Уэллса, восстав ото сна и оглядевшись по сторонам, решил бы, что и в самом деле находится на Марсе, в средних широтах, поздней осенью, ранним утром — если бы не один минус.

Этот единственный недостаток было просто невозможно исправить. На Хартнетта действовало нормальное земное притяжение, а не пониженная гравитация, как положено на поверхности Марса. Чтобы имитировать настоящее марсианское притяжение, хотя бы в течение десяти — двадцати минут, инженеры дошли до того, что сделали смету проекта, по которому вся марсианская камера должна была летать в реактивном конвертоплане, опускающемся по специально рассчитанной параболической траектории. От этой идеи в конце концов отказались из-за стоимости и трудностей эксплуатации, а влияние единственной аномалии подвергли углубленному анализу, рассчитали, учли, и наконец, отбросили.

С новым телом Хартнетта могло случиться что угодно, но что он окажется слишком слабым, чтобы выдержать возможные физические нагрузки — этого не боялся никто. Уже сейчас он без труда поднимал пятисотфунтовую штангу. Когда же он в самом деле окажется на поверхности Марса, то сможет сдвинуть с места больше полутонны.

В определенном смысле на Земле Хартнетт выглядел даже более жутко, чем будет выглядеть на Марсе, потому что его телеметрические датчики выглядели так же чудовищно, как и он сам. Его с ног до головы облепили датчики пульса, температуры и сопротивления кожи. Под жесткую искусственную кожу уходили зонды, измеряющие внутренние токи и сопротивления. За спиной, как метла, торчала антенна ранцевого передатчика. Все, что происходило в его системах, непрерывно измерялось, преобразовывалось и передавалось на скоростную широкополосную магнитную ленту.

Президент что-то прошептал. Роджер поймал себя на том, что старательно прислушивается.

— … он слышит, что мы здесь говорим?

— Нет, если только я не подключу нас к его системе связи, — ответил генерал Скэньон.

— Угу, — буркнул президент и замолчал, что бы он там ни собирался сказать в том случае, если киборг не слышит. Это вызвало у Роджера симпатию. Ему самому приходилось все время следить за своей речью, когда киборг мог его слышать, он выбирал слова даже тогда, когда бедняги Вилли не было рядом. Было просто противоестественно, что существо, которое когда-то уважало пиво и производило на свет детей, теперь выглядит так мерзко. Все остальные подходящие к случаю определения были непечатными.

Казалось, киборг мог продолжать свою размеренную тренировку бесконечно, но чей-то голос, задающий ритм: «И раз, и два, и раз, и два», умолк, и киборг тоже остановился. Он встал, аккуратно и неторопливо, словно разучивая па нового танца, потом инстинктивным, уже не игравшим никакой роли жестом вытер тыльной стороной толстокожей ладони пластиковый, гладкий, безбровый лоб.

Роджер подвинулся в темноте, чтобы знаменитый орлиный профиль президента не заслонял ему экран. Даже глядя на силуэт, он заметил, что тот слегка сморщил лоб. Роджер обнял жену за талию и подумал о том, как должен себя чувствовать в этом беспокойном и коварном мире президент трехсот миллионов американцев. Сила, дремавшая в стоявшем перед ним в темноте человеке, могла за девяносто минут сбросить термоядерную бомбу в самом отдаленном уголке земного шара. Это была сила войны, сила возмездия, сила денег. Именно силой президента была вызвана к жизни программа Человек Плюс. Конгресс даже не обсуждал ее бюджет, лишь в самых общих чертах догадываясь, что происходит; соответствующий акт носил название «О выделении в распоряжение президента дополнительных средств на исследования космического пространства»

Заговорил генерал Скэньон.

— Господин президент, командор Хартнетт с удовольствием продемонстрирует вам некоторые возможности своего искусственного тела. Поднятие тяжестей, прыжки в высоту. Что пожелаете.

— По-моему, он уже наработался на сегодня, — усмехнулся президент.

— Хорошо. Тогда мы приступим к делу, сэр, — генерал тихо сказал что-то в микрофон, и снова обратился к президенту. — Сегодняшние испытания состоят в демонтаже телекоммуникационной аппаратуры и ликвидации короткого замыкания в полевых условиях. Оцениваемое время этой операции — семь минут. Группа наших институтских техников, работая в лаборатории и имея в своем распоряжении все необходимые инструменты, справляется с этим в среднем за пять минут, поэтому, если командор Хартнетт справится с задачей в установленный срок, это будет отличным свидетельством его локомоторных возможностей.

— Да, я понимаю, — ответил президент. — А что он делает сейчас?

— Ждет, господин президент. Мы поднимем давление до ста пятидесяти миллибар, чтобы он слышал и говорил немного лучше.

— Я думал, что вы можете разговаривать с ним даже в абсолютном вакууме, — быстро заметил президент.

— Ээээ…да, конечно, господин президент, можем. С этим были небольшие проблемы. В настоящее время наш основной метод связи в естественных марсианских условиях — визуальный, но в ближайшее время мы надеемся запустить и звуковую систему.

— Я разделяю вашу надежду.

На уровне камеры, в тридцати метрах под залом, в котором они находились, аспирант, исполнявший обязанности лаборанта, по сигналу открыл клапан резервуара с марсианской атмосферой. В редукторе уже ждала заготовленная газовая смесь. Давление постепенно стало расти, послышался свист, сначала высокий, потом все ниже и ниже. Повышение давления до уровня ста пятидесяти миллибар никак не влияло на функциональность Хартнетта. Его перестроенный организм не зависел от большинства факторов окружающей среды. Он одинаково хорошо переносил арктическую пургу, абсолютный вакуум, и душный земной день, на уровне моря, при давлении тысяча восемьдесят миллибар, в липком от влажности воздухе. Вернее, одинаково плохо: Хартнетт постоянно жаловался, что его новое тело болит, ноет и чешется. С тем же успехом они могли бы открыть и клапаны наружного воздуха, только потом его придется снова откачивать.

Наконец свист умолк, и они услышали голос киборга, писклявый, как у заводной куклы.

— Спассииибо. Можжно закрывать.

Низкое давление играло с голосом Хартнетта странные штуки, тем более что у него уже не было ни настоящей гортани, ни трахеи. После месяца, проведенного в роли киборга, речь начинала казаться ему чуждой. Кроме того, он вообще отучался дышать.

— Знают ведь, его глаза не приспособлены к резким перепадам давления, — мрачно прошептал за спиной у Роджера специалист по системам зрения. — Они дождутся, что у него глаз лопнет.

Роджер вздрогнул, мгновенно вообразив, как у него в глазнице разлетается прозрачный фасеточный шарик глазного яблока. Жена негромко рассмеялась.

— Здесь есть место, Брэд, — сказала она, высвободившись из объятий Роджера. Роджер машинально подвинулся, не сводя глаз с экрана. Отсчитывающий секунды голос произнес:

— Начинаем. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Старт.

Киборг неуклюже присел над корпусом из оксидированного металла, не торопясь, вставил тонкую, как бритва, отвертку в почти невидимую щель, сделал точно четверть оборота, повторил это движение еще раз, в другом месте, и снял крышку. Толстые пальцы аккуратно перебрали разноцветное спагетти внутренних соединений, нашли сгоревший кабель, похожий на длинный леденец в красно-белую полоску, отключили его, сняли обугленную изоляцию, зачистили кабель (просто протянули его между ногтями) и приложили конец кабеля к контакту. Самым длительным этапом было ожидание, пока грелся паяльник, это заняло около минуты. Потом новое соединение было припаяно, спагетти уложено внутрь, а крышка закрыта. Киборг поднялся.

— Шесть минут, одиннадцать и четыре десятых секунды, — объявил голос, который отсчитывал время.

Директор программы зааплодировал первым. После этого он поднялся на трибуну и произнес краткую речь. Он рассказал президенту, что целью программы Человек Плюс является модификация человеческого тела таким образом, чтобы прогулка по поверхности Марса была для него столь же естественной и безопасной, как по пшеничному полю где-нибудь в Канзасе. Потом директор напомнил об истории пилотируемых полетов, начиная с суборбитальных, и кончая космическими станциями и дальними зондами. Привел кое-какие основные данные о Марсе: хотя диаметр Марса меньше земного, площадь суши на Марсе больше, поскольку там нет морей. Температурный диапазон подходит для жизни, естественно, должным образом модифицированной. Потенциальные богатства — неисчислимы. Президент с вниманием слушал, хотя прекрасно знал все, о чем рассказывал генерал. Потом взял слово сам.

— Спасибо, генерал Скэньон. Разрешите мне сказать вам только одно, — он снова поднялся на подиум и задумчиво улыбнулся ученым. — Когда я был мальчишкой, мир был проще. Главная проблема состояла в том, чтобы помочь нарождающимся свободным народам войти в сообщество цивилизованных стран. То были времена Железного Занавеса. Были они, по ту сторону, под замком, на карантине. И мы, все остальные, по эту.

— Что ж… сейчас многое изменилось. Свободный Мир пережил тяжелые времена. Достаточно выглянуть за пределы нашего родного североамериканского континента, и что мы увидим? Куда ни глянь, сплошные диктатуры коллективистов, кроме пары-тройки реликтов, вроде Швеции или Израиля. Но я здесь не для того, чтобы ворошить прошлое. Что было, того не воротишь, и нет смысла искать, кто виноват. Мы все знаем, кто потерял Китай и отдал Кубу. Мы все знаем, благодаря кому рассыпались Англия и Пакистан. Но нам незачем вспоминать об этом. Мы смотрим в будущее.

— И я говорю вам, леди и джентльмены, — вдохновенно продолжал он, — будущее свободного человечества — в ваших руках. Может быть, на нашей родной планете нам иногда приходилось отступать. Но что было, то прошло. Мы можем устремить наш взгляд в космос. Устремляем — и что мы видим? Видим вторую Землю. Планету Марс. Как сказал минуту назад заслуженный руководитель нашей программы генерал Скэньон, Марс больше той планеты, на которой родились мы, во многом — лучше. И он может принадлежать нам.

— Именно там лежит будущее нашей свободы, и вы можете подарить нам его. Я верю, что можете. И рассчитываю на каждого из вас.

Президент повел по сторонам задумчивым взглядом, заглядывая в глаза каждому. Весь зал ощутил харизму старого Дэша.

— Спасибо вам, — неожиданно усмехнувшись, закончил он и отбыл, сопровождаемый оравой агентов службы безопасности.