Сын целлулоида
"Son Of Celluloid", перевод О. Лежниной
Барберио чувствовал себя не так уж плохо, хотя рана на бедре имела неприглядный вид, а в груди что-то хрипело и щелкало при каждом глубоком вдохе. Барберио улыбался: он на воле, это главное, и никто — слышите — никто больше не посмеет его посадить. Воздух свободы кружил ему голову, на все остальное было наплевать. Живым, в случае чего, он им не дастся. Если не повезет и его накроют копы, придется вставить дуло в рот и нажать на курок. Но обратно в клетку? Ни за что!
Когда вы взаперти, жизнь кажется слишком долгой. Невыносимо долгой. Этот урок заключенный Барберио усвоил уже через два месяца пребывания в тюрьме. Вереница однообразных до тошноты дней сводит с ума, и скоро вам начинает казаться, что лучше сдохнуть, чем продолжать существование в вонючей дыре, в которую вас забросила злая судьба и доблестное правосудие. Лучше тихо повеситься в камере ночью, чем встретить завтрашний день, такой же поганый, как сегодняшний. Новые сутки, новые 86400 секунд постылой жизни за решеткой…
Всем этим безрадостным перспективам Барберио предпочел побег.
Сперва на тюремном черном рынке он купил пистолет. Это стоило дорого, практически все, что у него было. Дальше все просто и тривиально. Самый тупой, но иногда самый надежный способ бежать: перелезть через стену. Не обошлось без Божьей помощи, это уж точно. Судьба была благосклонна в тот день к Барберио, и он удрал без проблем, если не считать ретивого пса, единственного преследователя.
А что же копы? Они проявили чудеса сообразительности, выискивая Барберио в тех местах, куда он никогда бы не сунулся, обвиняя его брата и сестренку в укрывательстве беглеца, хотя они даже не знали, что Барберио на свободе, а также вывесив бюллетени с его приметами: описание внешности до заключения, с весом на 20 фунтов больше нынешнего.
Все эти подробности Барберио узнал от Геральдины, дамы, за которой он ухаживал в старые добрые времена. Она же перевязала ему ногу и дала бутылочку крепкого успокоительного согревающего напитка. Барберио получил свою долю симпатии и сочувствия и продолжал путь, уповая на идиотизм полисменов и всемогущество того Бога, который помогал ему до сих пор.
Он называл этого Бога Синг-Синг, представляя его в виде толстого малого с улыбкой от уха до уха, с куском салями высшего качества в одной руке и чашкой крепкого кофе в другой. Он был похож на полное брюхо и пах, как пахло у мамочки в те далекие годы, когда мамочка еще была в своем уме и Барберио был ее гордостью и любимчиком.
К сожалению, Синг-Синг однажды отвернулся, оставив своего подопечного на произвол судьбы. Один не в меру сообразительный коп, увидев Барберио на скамейке в тенистой аллее, признал в нем разыскиваемого преступника из бюллетеня. Этот щенок (копу было не больше двадцати пяти) явно метил в герои. Он был слишком туп, чтобы поступить так, как следует поступать в подобных случаях: спокойно пойти своим путем и дать Барберио пойти своим. Но коп с довольной физиономией направился к своей потенциальной жертве.
У Барберио не было выхода. Он выстрелил.
Полисмен успел сделать ответный выстрел. К счастью, Синг-Синг вновь обрел прежнюю бдительность, и пуля, предназначавшаяся для сердца Барберио, ранила в ногу. Коп, очевидно, не имевший столь высокого покровителя в небесах, получил пулю в лоб. Несостоявшийся герой упал на землю в лужу собственной крови, а Барберио пошел прочь, чертыхаясь и искренне сожалея о содеянном. Ему никогда раньше не приходилось стрелять в человека. Коп — скверное начало.
К счастью, Синг-Синг по-прежнему хранил его. Пуля в ноге причиняла боль, но кровь была остановлена, а ликер творил просто чудеса, обезболивая. И вот полдня спустя он здесь — усталый, но живой. Он прошел невредимый через город, нашпигованный полисменами так густо, что казалось просто невероятным остаться незамеченным. Теперь все, чего можно было просить у своего покровителя, — тихое местечко, где можно было бы спокойно отдохнуть. Недолго, просто перевести дыхание и обдумать дальнейшие действия. Час-другой сна, впрочем, тоже не помешает.
Что скверно, ужасно болел живот. Мучительная тянущая боль, которая все возрастала, становилась все невыносимее на протяжении этих дней. Стоит немного отдохнуть, затем позвонить Геральдине, и пусть она уговорит врача осмотреть Барберио. Он планировал смотаться из города до полуночи, но теперь начал сомневаться в принятом решении. Лучше будет пересидеть где-нибудь в эту ночь и большую часть следующего дня. А затем, когда пулю извлекут из ноги, и запас силы восстановится, он покинет город, только его и видели.
Черт, но живот болел все сильнее. Барберио предполагал, что это язва — следствие кошмарного питания в тюрьме. От этих убогих помоев, которые там принято было называть пищей, многие ребята страдали желудком и кишечником. Нескольких дней на диете из пиццы и пива, подумал Барберио, и все будет о'кей.
Слова "рак" не было в его лексиконе. И уж тем более не думал Барберио об этой болезни применительно к нему самому. Это естественно для человека с пистолетом в кармане и пулей в ноге, скрывающегося от преследования. Как естественно для быка, идущего на бойню, не задумываться о какой-нибудь трещинке на копыте. И тем не менее боль, которая мучила Барберио, была вызвана раковой опухолью.
Участок земли за Домом Кино был некогда рестораном. Но три года назад здесь был пожар, все сгорело, и с тех пор земля не расчищалась. Никто не проявлял особого интереса к этой территории, ни у кого не возникало желания что-нибудь здесь отстроить. Когда-то местечко было шумным и многолюдным, но было это давно, в шестидесятые годы. На протяжении полутора десятилетий кинотеатры, бары и рестораны переживали буйный расцвет. Затем наступил неминуемый спад, владельцы стали понемногу прикрывать свои заведения. Все меньше посетителей заходило вечером в кинотеатр, но он не закрылся, оставшись как бы напоминанием о тех далеких временах, когда развлечения были куда более невинными, чем теперь, а обстановка в городе более мирной и спокойной.
Джунгли из ржавых проводов и полусгнивших лесов на задворках Дома Кино устраивали Барберио как нельзя лучше.
Нога его ужасно болела, усталость просто валила с ног, да и желудок не оставлял в покое. Надо бы прикончить бутылку, завалиться часов на несколько поспать и подумать насчет Геральдины.
Повсюду шныряло множество кошек. Они кишели тут и там в густых зарослях травы и разбежались при появлении Барберио, который расчистил место для отдыха, отбросив прочь несколько гнилых досок. Все вокруг было завалено дерьмом, кошачьим и человечьим, остатками старых костров, консервными банками. Но Барберио устраивало даже такое убежище.
Барберио прислонился к стене и излил на землю остатки завтрака вперемешку с ликером. Через некоторое время рвотные судороги прекратились, и он устало вытер рукой лоб. В нескольких шагах стояла хибарка, сооруженная из балок, полуобгоревших досок и ржавых железных листов, наверное, когда-то служившая для детских игр. Великолепно, подумал Барберио, убежище в убежище, что может быть лучше.
Синг-Синг улыбался ему во все тридцать два зуба.
Слегка постанывая (живот действительно чертовски болел), Барберио прошел несколько шагов, нащупал вход в хижину и протиснулся внутрь.
Он явно не был первым, кто использовал это место для ночлега. Под левой рукой, которой он оперся на землю, что-то подозрительно чавкнуло. Очевидно, дерьмо. Звякнули осколки стекла. Вонь стояла такая, будто рядом проходили канализационные трубы. Паршивенькое, конечно, пристанище, но ничего не поделаешь. Безопаснее, чем на улице. Барберио сел поудобнее, привалился спиной к стене и глубоко вздохнул.
Казалось, все тревоги и страхи дня отступили, но не прошло и минуты, как тишину разорвал вой полицейской сирены. Звук приближался. От ощущения покоя и безопасности не осталось и следа. Они убьют его, Барберио это знал, чувствовал каждой клеточкой своего измученного тела. Полисмены просто играли с ним, позволяя чувствовать себя на свободе, а на самом деле неотрывно следили за каждым его движением, кружа рядом с ним как акулы. И никакой надежды нет. Он убил полисмена, Боже, что с ним теперь сделают. Копы не слишком церемонятся с тем, кто поднял руку на их товарища.
Синг-Синг, что будем делать? Не надо смотреть так удивленно. Ситуация непредвиденная, да, но можно попробовать из нее выбраться.
Несколько долгих секунд Барберио решительно ничего не приходило в голову. Затем перед его взором физиономия Бога растянулась в многообещающей ухмылке, и Барберио ощутил, как что-то давит его в спину. Дверные петли! Он опирался о дверь и сам этого не замечал.
Преодолевая боль, он поднялся и стал негнущимися пальцами ощупывать ржавое железо. Небольшое вентиляционное отверстие позволяло ощупать внутреннюю поверхность двери. Что бы это могло быть? Чья-то кухня, или потайной ход — какая к черту разница. Внутри всегда безопаснее, чем снаружи.
Это первый урок, который усваивает каждый ребенок, покидающий утробу матери. Барберио слышал все приближающийся вой сирены. Этот проклятый звук заставлял его сердце учащенно биться, а кожу покрываться гусиными мурашками.
Его пальцы шарили в поисках замка, и через секунду Барберио ругнулся. Замок, конечно, был. Огромный, старый, покрытый ржавчиной и пылью.
Ну же, Синг-Синг, придумай что-нибудь, заклинал Барберио. Сделай так, чтобы я вошел, дай мне еще одну передышку, и ты обретешь вечного поклонника.
Барберио толкнул замок, но безрезультатно. То ли замок был слишком крепким, то ли руки так ослабли. А скорее всего, то и другое одновременно.
Полисмены были уже совсем рядом. Проклятый звук врывался в уши Барберио. Сердце его, казалось, готово выпрыгнуть из груди.
Он выхватил из кармана пистолет и попытался использовать его в качестве лома. Рукоятка была слишком короткой и не обеспечивала нужной силы удара, и Барберио уже было отчаялся, когда проклятая штуковина крякнула и поддалась. Замок упал, осыпав все вокруг толстым слоем ржавой пыли. Барберио вытер лицо, едва сдерживая победный вопль.
Теперь забраться внутрь, сбежать из этого кошмарного мира. Барберио вцепился пальцами в отверстие и потянул на себя. Дикая боль пронзила его желудок и кишечник, отдаваясь даже в ноге. Открывайся, черт тебя возьми, думал Барберио, скорее, иначе будет поздно!
Дверь со скрипом отворилась.
Барберио, от неожиданности пошатнувшись, повалился на спину, опять угодив рукой в дерьмо, но тут же вскочил. Он пристально вглядывался в темноту по другую сторону двери, стараясь хоть что-нибудь различить.
Пусть теперь эти ублюдки меня поищут, торжествующе подумал он, я нашел себе теплую норку, где можно от них укрыться. Внутри, и правда, было тепло, даже жарко, судя по горячему воздуху, который исходил от приоткрытой двери. Похоже, помещением давно не пользовались: воздух был довольно затхлый.
Затекшая нога тупо ныла, когда Барберио протискивался через дверь в зияющую черноту неизвестности. Как только Барберио оказался внутри, звук сирены замер невдалеке. Они остановились где-то за углом. Скоро, очень скоро послышатся тяжелые шаги служителей закона.
Онемевшая нога едва чувствовалась, болталась, как кусок мяса, ступня казалась разбухшей, размером с дыню. Барберио захлопнул за собой дверь. Он ощущал какую-то детскую радость: как если бы, убегая в игре от погони, он смог перепрыгнуть через канаву и убрать мостик. Ему как-то не приходило в голову, что копы могут открыть дверь и спокойно последовать за ним. Метод страуса: если я не вижу преследователей, то и они не видят меня.
Но даже если копы и заглянули на задворки Дома Кино, Барберио их не услышал. А может быть, машина подъехала просто для того, чтобы подобрать с тротуара какого-нибудь несчастного панка. Вот и замечательно, здесь в любом случае можно неплохо отдохнуть.
Однако, что было самое интересное, воздух здесь был не так уж и плох. Он вовсе не напоминал удушливую застойную атмосферу чердака или подвальной каморки, напротив, он был живым. Не свежим, конечно, этого сказать нельзя: пахло старостью и пылью, и не было ни малейшего дуновения, никакого сквозняка. Но казалось, что все вокруг пронизано некими вибрациями. У Барберио шумело в ушах, по коже пробежали мурашки. Нечто, содержащееся в воздухе, проникало в Барберио, щекотало ему ноздри, словно окатывало холодным душем, и в голове вдруг стали неизвестно откуда появляться странные картины. Барберио больше не чувствовал боли в желудке и затекшей ноге. Или же он просто не обращал внимание ни на что, кроме своих видений. Он был переполнен картинками: танцующие девчонки и целующиеся парочки, прощание на вокзалах, темные старинные особняки, комедианты, ковбои и рыцари, морские приключения — события и лица, с которыми он никогда не имел дела в реальной жизни. Да и миллиона жизней на все это не хватило бы. И все же Барберио ощущал волнующую реальность образов. Ему хотелось плакать над сценами прощаний, в то же время смеяться над комедиями, переживать за смелых ковбоев и наслаждаться улыбками прекрасных женщин.
Где он находился? Барберио, с трудом отгоняя от себя видения, попытался различить что-нибудь в полумраке. Он стоял в закутке шириной чуть более четырех футов, но довольно длинном. За его спиной была металлическая пыльная дверь, впереди — стена, через трещины в которой пробивался мерцающий свет. Барберио слышал голоса, раздающиеся из-за стены. Очевидно, с другой ее стороны был экран, на котором шел сейчас последний вечерний фильм. Это был "Сатирикон" Феллини, впрочем, Барберио едва ли узнал бы эту картину. Он не только никогда не смотрел фильм, но даже и не слышал о Феллини. Барберио предпочитал морские приключения, боевики, а главное — фильмы с танцующими девочками. Что угодно с танцующими девочками.
Хотя он находился в помещении абсолютно один, он вдруг ощутил странную вещь: казалось, тысячи глаз смотрят сейчас на Барберио. Это было необыкновенное, никогда прежде не испытываемое им чувство. Оно было достаточно приятно. Множество глаз внимательно следили за ним, иногда смеясь, иногда плача, а чаще просто неотрывно следуя за каждым его шагом.
Барберио ничего не мог понять в происходящем. Он утратил ощущение реальности, перестал понимать где он и что с ним. Он не чувствовал своего тела, больная нога больше не беспокоила, словно ее и вовсе не было. Барберио, к сожалению (или, возможно, к счастью), не знал, что рана его открылась, кровотечение не прекращается и такая потеря крови грозит ему смертью.
Около получаса спустя, когда на экране шли заключительные кадры "Сатирикона", Барберио скончался в темном узком закутке между обратной стороной экрана и стеной кинотеатра.
В помещении Дома Кино раньше была церковь Евангелистов. Если бы Барберио, умирая, поднял взгляд, то смог бы увидеть совершенно неуместную в кинотеатре фреску, являющую явление Святого Духа, и отошел бы в мир иной очищенным и просветленным. Но Барберио умирал, созерцая танцующих девочек. Возможно, так было лучше для него.
Стена, через которую пробивался тусклый свет, падающий на бездыханное уже тело, на самом деле была просто перегородкой и предназначалась для того, чтобы закрыть фреску от любопытных глаз. Довольно мудрое решение; по крайней мере, лучше, чем заштукатуривать фреску или выставлять ее на всеобщее обозрение. Возможно, человек, который занимался оборудованием помещения, втайне подозревал, что жанр кино вскоре отомрет, лопнет как мыльный пузырь. Тогда можно будет сломать новую перегородку, и вновь в этом доме воцарится культ Господа, а не Софи Лорен.
Но этого не произошло. Мыльный пузырь не лопнул, некоторые сеансы приносили недурные кассовые сборы, и о помещении, в котором умер Барберио, было позабыто. Никто просто не знал о его существовании. И если бы бедняга Барберио обыскал все строения города с чердака до подвала, нигде не нашел бы он места более укромного и безопасного.
Однако на протяжении уже пятидесяти лет воздух в этом помещении жил своей жизнью. Он впитывал в себя вибрации, исходящие от экрана, и тысячи, десятки тысяч глаз посылали свою энергию этому резервуару. Полвека продолжались сеансы в кинотеатре, бушевали страсти, и воздух впитывал в себя человеческие симпатии и антипатии. Он проникался этой энергией, переполнялся ею, был заряжен уже до предела. Очевидной была необходимость какого либо взрыва. Не хватало только катализатора…
Им стали раковые клетки Барберио.
* * *
После двадцатиминутного ожидания в душном фойе девчонка в желтом платье выглядела весьма взволнованной. Было почти три часа утра, уже закончились ночные сеансы.
Восемь месяцев прошло с тех пор, как Барберио умер в душном закутке за экраном, восемь долгих месяцев жизнь шла своим чередом. Кинотеатр хотя и не процветал, но ночные сеансы по пятницам и субботам всегда давали хороший кассовый сбор. Сегодня демонстрировались два вестерна. Девочка в желтом платье не была похожа на поклонницу Иствуда. Как считала Берди, вестерн — не женский жанр. Возможно, девушка пришла сюда за неимением лучшего. Бог ее знает.
— Чем могу помочь? — участливо спросила Берди.
Девчонка вздрогнула и взглянула на нее хмуро и недоверчиво.
— Я жду своего приятеля, — произнесла она.
— Вы его потеряли?
— Он пошел в уборную и до сих пор не вернулся.
— А не был ли он… гм… не было ли ему плохо?
— Нет-нет, — быстро произнесла девчонка, отметая все сомнения в трезвости своего друга.
— Я пошлю кого-нибудь поискать его, — сообщила Берди.
Было уже поздно, она жутко устала за сегодняшний день и была сейчас как выжатый лимон. Идея провести здесь еще полчаса была не слишком привлекательной. Берди хотела домой. В теплый душ и спать, просто спать. В тридцать четыре пора перестать думать о каком-либо сексе. Кровать только для мирного сна, особенно для таких толстушек.
Берди толкнула дверь в зал и почувствовала тошнотворный запах пота, воздушной кукурузы и сигарет. Здесь было на несколько градусов жарче, чем в фойе.
— Рики!
Рики закрывал выход из кинотеатра.
— Проклятая вонь почти исчезла, — сообщил он.
— Хорошо.
Несколько месяцев тому назад в кинотеатре, в районе экрана, почему-то чувствовалась странная вонь.
— Уже все нормально, — повторил Рики.
— Не мог бы ты мне помочь?
— А что нужно?
Он медленно побрел навстречу по проходу между кресел, позвякивая ключами. Сегодня он был в футболке с надписью "Умереть молодым".
— Что случилось?
— Девочка потеряла своего друга. Говорит, что тот пошел в сортир и не вернулся.
— В сортир?
— Да. Посмотри, пожалуйста. Тебя это не слишком затруднит?
Рики изобразил на лице некое подобие вежливой улыбки. Они находились сейчас в натянутых отношениях. Слишком много времени, проведенного вместе, — не лучшее средство для симпатии. Поднадоели друг другу уже изрядно. К тому же Верди сделала несколько весьма язвительных замечаний относительно знакомств Рики. Кое-где она попала в больную точку, и он не мог не ответить рядом скверных высказываний со своей стороны. Более трех недель они дулись друг на друга и вовсе не разговаривали, а теперь наступило перемирие. Сейчас было принято здороваться и обмениваться парой деловых фраз, не более.
Рики нехотя побрел обратно по пыльной ковровой дорожке к выходу, рядом с которым находилась дверь в туалет, по дороге поднимая сиденья кресел. Когда-то зал был недурно оборудован, и кресла эти знали лучшие времена. Теперь же их стоило, и уже давно, сменить. Или хотя бы сделать новую обивку. Четыре соседних кресла в шестом ряду уже не могла спасти никакая починка, их можно было только выкинуть. Рики заметил новую поломку в третьем ряду. Какой-то ублюдочный подросток, которому наскучило кино и его девчонка, не нашел ничего лучшего, как разворотить сиденье. Впрочем, лет несколько назад Рики сам проделывал такого рода штучки, считая их акцией протеста против бесчеловечного буржуазного общества вообще и капиталистов, содержащих кинотеатр, в частности. Да, в те времена он натворил немало глупостей…
Берди наблюдала, как он приоткрывает дверь мужского туалета, просовывает голову внутрь, затем входит. Рики ухитрится и здесь разыграть комедию, улыбаясь, подумала она. Если честно, когда-то у нее была симпатия к этому человеку. Около полугода назад худощавые юноши с тонкими носами и энциклопедической образованностью были в ее вкусе. Теперь она смотрела на давешний объект своих желаний другими глазами. В общем-то, ничего из себя не представляющий человек без цели, без пути, без какого-либо смысла существования. Теоретик бисексуальности, практик марихуаны и "колес", пацифист. Ничего нового, ничего интересного.
Берди подождала несколько секунд, наблюдая за дверью туалета. Затем решила вернуться в фойе, чтобы взглянуть, как там девчонка. Все было о'кей. Прислонясь к перилам, девочка неумело затягивалась сигаретой, как плохая актриса, изображающая нервозное ожидание. Она почесывала ногу, задирая при этом и без того короткое платье.
— И что? — спросила она.
— Менеджер пошел искать твоего парня… как его зовут, кстати?
— Дин.
— Все будет нормально.
— Спасибо.
На стройных ножках девочки кое-где виднелись красные прыщи, которые она чесала. Этим портился весь эффект от ее внешности.
— Аллергия, — пояснила она. — Когда я нервничаю, все время что-нибудь выскакивает.
— Да, неприятно.
— Дин сбежал, это точно, сбежал, как только я отвернулась. Он всегда так поступает. Ему плевать на всех окружающих.
Берди видела, что ее собеседница едва сдерживает слезы. Только не это. Берди не знала, как справляться с плачущими девчонками, никогда не умела улаживать такого рода эксцессы. Пусть лучше скандалы, крики, шум. Но только не слезы.
— Все будет хорошо, — только и смогла произнести она, чтобы предотвратить рыдания.
— Не будет, никогда не будет, — покачала головой девочка. — Вы просто не знаете его. Он ублюдок, грязный, мерзкий ублюдок. Никогда не задумывается о том, что он делает.
Она бросила на пол недокуренную сигарету и стала втаптывать ее в пол носком туфли, ожесточенно давя пепел.
— Все мужики такие, да?
И девочка посмотрела на Берди с детским простодушием и наивностью. Ей было не больше семнадцати, пожалуй, даже меньше. Макияж был нанесен мастерски, но тушь слегка размазалась, и тени под глазами свидетельствовали об усталости.
— Да, к сожалению, одинаковые.
Берди говорила с позиций своего многолетнего горького опыта. Она вдруг подумала, что никогда не была столь привлекательной, как эта усталая нимфетка. Слишком маленькие глаза, невыносимо толстые руки… Надо быть честной с собой, не только руки, вся невыносимо толстая. Но руки — самая портящая деталь, как считала Берди. Есть мужчины, и очень многие, которые любят женщин с огромным бюстом; некоторым нравятся необъятные задницы; но едва ли найдется хоть один чудак, который прельстится на большие женские руки. Всем хочется обхватывать двумя пальцами запястье своей подруги. Запястье же Берди обхватить было более чем сложно… Точнее сказать, не без злорадства констатировала она, наблюдается полное их отсутствие. Громадные ладони переходят в жирные предплечья и чудовищные плечи. Это не может не отпугнуть любого психически нормального человека. Конечно, это была лишь одна из причин. Берди всегда была оригинальна и самостоятельна, а это не самые удобные качества для женщины. Но сама она привыкла считать, что неудачи на личном фронте вызваны толстыми руками: так удобнее.
А девочка, стоявшая перед ней, была стройной и свежей, и запястья ее были тоненькими и хрупкими, будто стеклянными.
— Как тебя зовут? — спросила Берди.
— Линди Ли.
— Не волнуйся, Линди, сейчас все уладится.
* * *
Рики подумал, что он не в своем уме. Место, куда он попал, мужским туалетом никак не являлось. Закралась мысль: а не схожу ли я с ума?
Он стоял на главной улице небольшого городка, который видел перед этим в двух сотнях вестернов. Начинался ураган, полевая буря принудила его сощурить глаза. Все вокруг было в песке и пыли. Сквозь воронки и пылевые завесы в охристо-сером воздухе можно было разглядеть Склад, Контору Шерифа и Салун. Они стояли там, где по логике вещей обязаны были располагаться туалетные кабинки. Сухая трава, вырванная с корнем порывами ветра, носилась в горячем воздухе. Земля под его ногами была явно песчаной почвой прерий; по крайней мере, менее всего было похоже, что он стоит на кафеле. Ни следа чего-либо, хоть отдаленно напоминающего сортир кинотеатра.
Рики взглянул направо, туда, где дальние дома улицы были едва различимы в желтой дымке. Конечно, все это было ложью: перспектива, старые домишки, песок под ногами и в воздухе. Все это было бредом. Возможно, если Рики начнет концентрироваться и как следует сосредоточится на том, чтобы вернуться в реальность, мираж исчезнет. Или же будет возможно разобраться в его природе: какие-то сложные световые эффекты, или черт знает что еще. Но хотя он концентрировался как никогда раньше, успеха достичь не удалось. Иллюзия не хотела раскрывать свою истинную сущность и обладала всеми свойствами реальности.
Ветер усилился. Где-то хлопнула дверь склада, со скрипом отворилась и захлопнулась вновь. Донесся еле уловимый запах навоза. Эффект был великолепен; проклятое наваждение затрагивало все органы чувств. Рики испытал восхищение, он мог бы искренно поздравить создателя этой игрушки, кто бы он ни был. Однако настала пора возвращаться в реальный мир.
Он повернулся к выходу и обомлел: дверь из туалета исчезла за песчаной завесой, исчезла абсолютно, будто и вовсе не существовала! Внезапно Рики почувствовал себя очень неуютно.
Дверь склада продолжала хлопать под порывами ветра. Голоса, едва слышные сквозь завывания усиливающейся бури, перекликались вдалеке. Где сейчас Салун, где Контора Шерифа? Все исчезло во мгле. Рики ощутил давно забытое, но знакомое по воспоминаниям раннего детства чувство:
панический страх оттого, что потерял руку взрослого. Только на этот раз в роли взрослого выступал его здравый смысл.
Где-то слева прозвучал выстрел, слегка приглушенный звуками бури, и Рики явственно услышал, как что-то просвистело рядом с его ухом, а затем почувствовал резкую боль. Он поднес руку, чтобы потрогать мочку уха: рука коснулась чего-то влажного и теплого. Рики обалдело смотрел на пальцы и не верил, что это кровь, настоящая кровь. Кусок уха был оторван, мочка сильно кровоточила. Либо кто-то всерьез хотел размозжить ему череп и промахнулся, либо это все — идиотская шутка, заходящая слишком далеко.
— Эй, люди! — крикнул Рики в никуда, во вздымающийся песок, в надежде локализовать агрессора. Ответа не последовало. Вокруг была лишь буря, порывы горячего ветра, высушенный под палящим солнцем сорняк… стрелявший мог находиться в двух шагах и, притаившись, ждать неосторожного шага жертвы, чтобы выстрелить вновь.
— Мне это все не нравится, — неуверенно, хотя и громко произнес Рики, смутно надеясь, что реальный мир сможет услышать его и придет на помощь. Никакой реакции. Он порылся в карманах, рассчитывая отыскать завалявшиеся "колеса", что могло бы несколько исправить его критическое положение. По крайней мере, хоть настроение поднять. Но не нашлось даже паршивого циклодола, ничего вообще, что случалось нечасто. Рики почувствовал себя голым и беззащитным.
Прогремел второй выстрел. На этот раз Рики не слышал свиста, и он подумал, что убит наповал. Но отсутствие боли и крови опровергло эти опасения.
Затем хлопнула дверь Салуна, и совсем рядом послышался человеческий стон. В кружащемся мареве на секунду образовался просвет. Рики показалось (но ручаться он не мог), что из дверей, спотыкаясь, вывалился юноша, оставляя позади себя комнату с крепкими деревянными столами, за которыми потягивают виски ковбои… Прежде чем удалось разглядеть подробности, просвет исчез, и все вновь покрылось песчаным вихрем, и вдруг… Юноша оказался совсем рядом, уже мертвый, с посиневшими губами, он медленно падал прямо Рики на руки. Одет он был не как персонаж этого фильма: под жакетом в стиле пятидесятых была футболка с улыбающейся мордашкой Микки-Мауса.
Из левого глаза Микки текла кровь. Пуля безошибочно нашла сердце жертвы.
Мальчишка приоткрыл глаза и спросил слабеющим голосом:
— Что, черт возьми, происходит? — и испустил дыхание.
Рики тупо уставился в лицо юноши. Тот уже отошел в лучший мир, и вес его тела становился слишком велик: особенность покойников, которую Рики никогда не мог понять. Не оставалось ничего, кроме как опустить труп на землю. На мгновение, когда тело мальчика коснулось пыли, показалось, что под ним смутно виднеются кафельные плитки. Однако через секунду все исчезло в поднявшейся с земли пыли, и Рики вновь стоял на главной улице ублюдского города с трупом у ног.
Его охватило вдруг лихорадочное возбуждение, руки и ноги тряслись, зубы стучали. Он ощутил сильнейшее желание помочиться, и внезапно теплая струйка потекла по ноге. Стоп, этого еще не хватало. Где-то здесь, если убрать все эти чертовы галлюцинации, должна быть кабинка, думал Рики, пытаясь как-то успокоиться. В ней стены с облезлой штукатуркой, испещренные неприличными рисунками, номерами телефонов сексуально озабоченных юнцов и обычными в таких местах скабрезностями. А также смывной бачок и коробка для туалетной бумаги, где бумаги вовсе нет, и старое сломанное сиденье. А также запах мочи и хлорки. Найди все это, заклинал себя Рики, найди хоть что-нибудь реальное среди всего этого бреда, иначе твой разум окончательно замутнит материализованный бред.
Если исходить из того, что Салун и Склад могут находиться на месте туалетных кабинок, то другие кабинки расположены сзади него. Итак, заключил Рики, сделай шаг назад. В любом случае, хуже не будет. Да и что может быть хуже, чем стоять посреди иллюзорного мира и ждать, пока кто-то придет на помощь? Или пока тебя подстрелят, как куропатку…
Два шага, два осторожных шага. Только воздух, пыль в лицо и песок под ногами. Однако третий шаг — Боже, неужели — принес желаемый результат: Рики уперся рукой в холодную кафельную стену. Он невольно издал радостный вопль. Это, вне всякого сомнения, был писсуар, и найти его в этом безумном мире было не менее приятно, чем жемчужное зерно в куче навоза. Запах хлорки и испражнений казался божественным ароматом.
Рики провел еще раз рукой по облупленной стене, чтобы удостовериться, что он не обманулся, затем расстегнул штаны и стал освобождать мочевой пузырь от остатков содержимого. Черт, неужели он победил, неужели кошмар рассеялся? Если теперь он повернется, то не увидит ни трупа, ни пыльной бури, ни складов и конюшен… Несомненно, все это было вызвано какой-то долбаной химией. Он на днях, возможно, передозировал рододорма или еще чего-нибудь, и вещество бродит по его телу, творя вот такие мерзкие штучки. Когда Рики закончил размышлять на эту тему и собрался застегнуть штаны, сзади послышался голос героя вестерна:
— Ты решил поссать на моей улице, парень?
Это был Джон Уэйн — его характерный голос с ленцой и проглатыванием конечных согласных. Рики был не в силах повернуть голову. Сейчас он будет прострелен насквозь. Это чувствовалось в самой манере говорить, присущей Джону: эта легкая растяжка слов, скрытая агрессия, угрожающие интонации невинного, казалось бы, вопроса. Ковбой был вооружен, а все, что было в руках у Рики — его член; против пистолета защита, прямо скажем, слабая. Рики застегнул штаны, затем медленно поднял руки. Впереди медленно таяла в воздухе, заволакиваясь пеленой, туалетная стена. Слышались завывания бури. Кровь из раненого уха капала на землю.
— Послушай, парень, сейчас ты снимешь свой ремень с кобурой и положишь на землю. Все ясно?
— Да.
— Делай это медленно, тихо и аккуратно, а потом опять поднимешь руки.
Медленно, как было приказано, Рики отстегнул ремень, вынул его из джинсов и бросил на пол. Ключи должны были зазвенеть, упав на кафель. Рики надеялся из последних сил, что это произойдет и реальность вновь обретет свою власть. Ничего подобного. Звук был приглушенным, будто ключи действительно упали на песок.
— Замечательно, — сказал Уэйн. — Ты начинаешь кое-что понимать. Что ты теперь мне скажешь?
— Я извиняюсь, — неуверенно произнес Рики.
— Извиняешься?
— Ну да…
— Не думаю, что ты так просто отделаешься.
— Но это какая-то ошибка…
— Ничего не знаю, от вас, приезжих, вечно одни неприятности. Чего стоит этот мальчишка, который, спустив штаны по самые щиколотки, гадил в Салуне! Где вас, сукиных сынов, учили такому поведению? Чему вас учили в ваших долбаных школах?
— Я, право же, не знаю, как объясниться…
— Не стоит труда. Ты вместе с мальчишкой?
— Если можно так сказать.
— Не говори загадками!
Рики почувствовал, как холодный ствол пистолета уперся ему между лопаток, и Джон продолжал:
— С ребенком или без него?
— Да, это значит…
— Твои слова ничего не значат здесь, на моей территории. Как и твоя жизнь, запомни.
Он отстранился:
— А теперь, парень, ты повернешься, и мы посмотрим, что у тебя внутри.
Рики видел раньше эту сцену. Человек поворачивается, и Уэйн стреляет. Никаких дебатов, ни минуты на обсуждение этичности происходящего; пуля, как всегда, более права, чем словесные аргументы.
— Поворачивайся, я сказал.
Медленно, очень медленно Рики обернулся к герою вестерна. Перед ним стоял вполне реальный человек — или столь же великолепно, как все остальное здесь, — исполненная иллюзия. Уэйн среднего периода, еще тех времен, когда он не приобрел брюшко и нездоровый цвет лица. Старый добрый Уэйн, весь в пыли после долгих путешествий, глаза сощурены от пристального вглядывания в горизонт. Рики никогда не любил вестерны. Он ненавидел стреляющие орудия, возвеличивание грязи и дешевый героизм. Его поколение засовывало цветы в жерла танков и призывало заниматься любовью вместо войны; Рики и до сих пор не изменил убеждений.
Лицо человека, стоявшего перед ним, бескомпромиссное, псевдомужественное, не слишком обезображенное интеллектом, как бы вбирало в себя всю официальную ложь о доблести американских военных, о справедливости силы, о гуманизме суровых людей. Рики ненавидел это лицо; руки его непроизвольно сжимались для удара.
Черт возьми, если этот актер, кто бы он ни был, намерен пристрелить Рики, что мешает последнему хотя бы вмазать напоследок ублюдку по физиономии? Импульсивно, не успев ничего толком сообразить, Рики сжал кулак и резко выбросил его вперед. Костяшки пальцев встретили на своем пути подбородок Уэйна. Актер оказался более медлительным, чем персонаж на экране. Он пропустил удар, и Рики получил возможность выбить пистолет из рук противника. Он закрепил свою победу серией ударов по корпусу, какие видел в кино. Вид со стороны, наверное, был захватывающий.
Ковбой, хотя и более крупный и крепко сбитый, чем Рики, не устоял перед натиском. Он покачнулся и отступил, запутавшись шпорами в волосах мертвого юноши, споткнулся о тело и упал.
Рики, видя перед собой поверженного мерзавца, ощутил незнакомое прежде почти физическое ликование. Боже, ведь он только что одолел самого крутого в мире ковбоя. Победа пьянила, и Рики едва сдерживал радостный вопль.
Буря усиливалась. Уэйн все еще валялся на земле, утирая кровь с разбитого носа и губы.
— Вставай, — приказал Рики решительным голосом, стараясь не упустить с таким трудом добытое преимущество.
Уэйн усмехнулся.
— Неплохо, сынок, — заметил он, потирая подбородок, — из тебя получится настоящий мужчина.
Буря шумела вокруг, песок летел в глаза и уши Рики, кружил в воздухе, скрывал сплошной пеленой от глаз тело Уэйна. Внезапно Рики перестал видеть перед собой ковбоя. Перед ним было нечто, что одновременно являлось и не являлось Уэйном. Странная форма, в которой угадывалось нечто совершенно нечеловеческое…
Пыль залепила глаза Рики. Он отступил на несколько шагов, совершенно потрясенный. Ветер хлестал в лицо, гнал, шумел в ушах, внезапно Рики увидел дверь, и руки его уперлись в стену. Это был выход, о Боже, это было спасение!
Оказавшись в тишине и безопасности кинотеатра, Рики всхлипнул и устало опустился на пол, все еще не веря в то, что выбрался живым.
* * *
В фойе Линди Ли рассказывала Берди, почему она не любит фильмы.
— Дин любит кино про ковбоев. Мне все это не нравится. Не знаю, вежливо ли говорить это вам…
— Конечно.
— Но я действительно не в восторге от всех этих фильмов. У вас, наверное, все иначе. Вы ведь здесь работаете.
— Мне тоже нравится далеко не все.
— Да, правда?
Девочка выглядела изумленной. Многое в этом мире, похоже, изумляло ее.
— А я вот, знаете, люблю кино про животных.
— Про животных?
— Ну да, их жизнь и всякое такое прочее.
Берди с самого начала поняла, что оратор из девчонки никудышный, но, несмотря на некоторую косноязычность, Линди Ли была очень и очень мила.
— Интересно, что их там задержало? — нахмурилась Линди.
Рики отсутствовал несколько минут, если судить по реальному времени, но в кино время имеет обыкновение течь по своим законам.
— Пойду взгляну, — сказала Берди.
— Он ушел без меня, точно, это точно, — в который раз повторила девочка.
— Не расстраивайся, сейчас все выясним.
— Спасибо.
— Все будет хорошо.
Берди слегка притронулась к тонкому запястью девушки и двинулась прочь. Оставшись одна, Линди вздохнула. Дин был не первым мальчиком, который ее бросал. Ей не всегда везло с приятелями. Но сейчас, если честно, она была не слишком расстроена. Линди имела свои представления о том, с кем и как серьезно ей надлежит общаться. Дин не был человеком, с которым стоило поддерживать длительные отношения. От его волос и рук несло дизельным топливом, он был небогат и имел скверные манеры. Ну и черт с ним; как говорит в таких случаях маменька, не последняя рыбка в море.
Линди изучала расписание фильмов на следующую неделю, когда какой-то стук сзади заставил ее обернуться. Посреди фойе сидел толстенький серый кролик. Шерсть кое-где вылезла, и была видна нежная розовая кожица. Зверушка смотрела на Линди.
— Привет, — улыбнулась девочка.
Кролик начал вылизывать шкурку, потешно переставляя лапки и быстро шевеля ноздрями.
Линди любила животных. Единственное кино, которое могло заинтересовать ее, — съемки зверей в их естественной среде обитания. Она, затаив дыхание, наблюдала за таинственными танцами скорпионов, потешными ужимками обезьян, быстрыми антилопами… Но больше всего девочка любила кроликов.
Кролик подпрыгнул, затем остановился в нерешительности и, секунду подумав, сделал еще пару прыжков к девочке. Она наклонилась, чтобы погладить животное. Кролик был мягким и теплым, он тыкался ей в ладонь влажным носиком. Глазки у него были как бусинки. Кролик, помедлив с минуту около Линди, поскакал мимо нее вверх по ступенькам.
— Ой, не думаю, что нам с тобой следует туда подниматься, — сказала Линди.
Наверху, куда поскакал кролик, было темно. Светящееся табло на стене гласило: "Только для обслуживающего персонала". Но кролик, остановившись на предпоследней ступеньке, повернулся к девочке, словно призывая следовать за собой, и Линди взбежала по ступенькам.
— Эй, где ты? — крикнула она в темноту, но кролик исчез.
Вместо него что-то странное, неведомое смотрело из темноты светящимися глазами.
С Линди Ли отпадала необходимость построения сложных иллюзий, какие требовались, например, для Рики. Девчонка и так была вся погружена в мечты. Легкая добыча.
— Привет, — сказала Линди Ли, слегка напуганная присутствием непонятного существа в темноте. Но ответа не последовало. Она старалась разглядеть какие-нибудь очертания, но тщетно: ничего, напоминающего лицо, это странное создание, похоже, не имело. Не слышалось даже дыхания.
Линди отступила на шаг, собираясь сбежать вниз по ступеням, но не тут-то было. Существо настигло ее в одно мгновение, бедняга, не успев издать ни звука, была схвачена и утянута наверх, в темноту проема. Все случилось в считанные секунды. И фойе погрузилось в ночную тишину и покой, словно ничего и не произошло.
* * *
— Рики! О Боже, Рики!
Берди склонилась над бездыханным телом своего приятеля и потрясла его. Затем прислушалась: нет, дыхание было, хоть и слабое. Сперва ей показалось, что парень истекает кровью, но при детальном рассмотрении выяснилось, что всего лишь слегка оцарапано ухо.
Она встряхнула его вновь, уже более грубо, но с тем же результатом. После нескольких попыток все-таки удалось прощупать его пульс. Очевидно, на Рики напали. Возможно, это сделал отсутствующий приятель Линди. В таком случае, где он сейчас? Наверное, все еще скрывается в туалете. Маньяк какой-нибудь… Возможно, даже вооруженный. Верди не будет такой идиоткой, чтобы проверять самолично, так ли это. Подобные ситуации она уже видела в тысяче фильмов. Женщина в опасности, весьма трогательно и захватывает дух. В темной комнате притаился вооруженный бандит или хищная тварь, а героиня, дрожа от страха, вступает в помещение. Нет, Берди не будет следовать этому клише и поступит самым благоразумным образом: преодолев естественное любопытство, пойдет и немедленно вызовет полицию.
Оставив Рики валяться на том же месте, она вышла в фойе.
Там никого не было. Возможно, Линди Ли не стала дожидаться своего дружка, а нашла на улице кого-то другого, кто проводит ее до дому. В любом случае, входная дверь в кинотеатр была захлопнута, и Линди исчезла, оставив после себя только запах дешевой пудры. Прекрасно, одной проблемой меньше, решила Верди и направилась в кассу, где стоял телефон. Ей было в какой-то мере приятно думать, что у девчонки хватило здравого смысла не дожидаться своего ублюдочного приятеля.
Она сняла трубку и немедленно услышала голос, вкрадчиво проговоривший:
— Не правда ли, уже слишком позднее время для телефонных звонков?
Это был не оператор, Верди была уверена, ведь она не успела даже набрать номер. В любом случае, голос был чертовски похож на Питера Лорри.
— Кто говорит?
— А вы меня не узнаете?
— Я хочу позвонить в полицию.
— С удовольствием буду для вас полезен: чем могу помочь?
— Немедленно убирайтесь с линии! Это возмутительно! Мне нужно дозвониться в участок.
— Весьма сожалею.
— Кто вы?
— Вот, вы уже и включились в игру.
— У меня неприятности… Не могли бы вы…
— Бедный Рик!
Странно, откуда этот неизвестный мерзавец знает Рики. Бедный Рик, сказал он. Дико.
Берди почувствовала, что лоб ее покрывается испариной. Вся ситуация не нравилась ей все больше и больше.
— Бедный, бедный Рик, — опять промурлыкал голос в трубку, — и все же я уверен, у нас будет счастливый конец, не так ли?
— Это вопрос жизни и смерти. Уберитесь с линии, — настаивала Берди, сама удивляясь своей выдержке.
— Я знаю, — ответил Питер, или кто он там был. — Не правда ли, это возбуждает?
— К черту! Освободите линию! Или помогите мне…
— Помочь? К чему? Что такая толстая глупая девчонка, как ты, может сделать в такой ситуации, как эта?
— Заткнись, ублюдок.
— С превеликим удовольствием.
— Я знаю тебя?
— И да и нет, — голос в трубке странно менялся.
— Один из друзей Рики, да?
Идиотские игры. Эти ребятки иногда позволяют себе совершенно дурацкие шутки.
— Ладно, пошутили — и будет, — спокойно сказала Берди. — Теперь мне нужно все же дозвониться в участок, пока не случилось ничего серьезного.
— Конечно-конечно, я понимаю, — голос становился все более мягким, — как не понять…
Происходило нечто невообразимое… Голос повышался почти на октаву, менялся акцент…
— Ты пытаешься помочь мужчине, которого любишь, это так трогательно.
Теперь голос напоминал… да нет, это точно была Грета Гарбо, не узнать ее было невозможно.
— Бедный Ричард, — вздохнула она, — он так старался, несчастный.
Берди обомлела. Преображение было просто невероятным, но еще больше ее шокировало сходство с голосом звезды.
— Хорошо, вам удалось произвести на меня впечатление. Нельзя ли теперь позволить мне наконец связаться с копами?
— Сегодня чудная ночь, Берди. Замечательная ночь для прогулок при луне. Как хорошо было бы нам, двум милым девушкам, пройтись подышать воздухом.
— Вы знаете мое имя.
— Да, конечно. Я ведь здесь, совсем близко.
— Что вы подразумеваете под словом "близко"?
Ответом был смех. Низкий грудной смех Греты Гарбо. Берди больше не могла этого выносить. Трюк был исполнен мастерски, она начала даже слегка уступать, будто действительно разговаривала со звездой.
— Нет, вы не убедили меня, слышите, — еще спокойно произнесла Берди, а затем ее терпение лопнуло, и она заорала в трубку: — Подонки! — так громко, что услышала, как задрожала мембрана, а затем швырнула трубку на рычаг.
Берди вышла из кассы, закрыла ее за собой и направилась к входной двери. Ее ждал неприятный сюрприз: дверь была не просто захлопнута, а заперта снаружи на ключ. Берди тихо ругнулась.
Неожиданно фойе стало теснее, чем всегда было, словно вдруг уменьшившись. И запас терпения тоже оказался меньше ожидаемого. Берди ощутила себя на грани истерики, но усилием воли сдержалась. Надо было обдумать все спокойно, решила она. Итак, первое: дверь закрыта. Линди Ли не делала этого, не мог совершить такого поступка и Рики, а уж за себя Берди ручалась. Следовательно…
Второе: здесь находится некто посторонний. Возможно, преступник или маньяк. Это он (она, оно) был только что на проводе. Следовательно…
Третье: он, она или оно должен иметь доступ к другому аппарату в этом же здании. Единственный телефон, кроме находящегося в кассе, располагался в складском помещении. Но Берди не собиралась, проявляя чудеса героизма, подниматься вверх по темным ступенькам. Следовательно…
Четвертое: она должна отпереть, дверь ключом, находящимся у Рики.
Это и есть конкретный выход. Взять у Рики ключи. Итак, вперед.
* * *
Она пошла через фойе в зал. Лампы вокруг то угасали, то вспыхивали вновь, словно подмигивая. Или ей мерещится это с перепугу? Нет, точно. Кажется, она улавливает какой-то ритм в этом мерцании, словно чье-то неведомое биение сердца.
Некогда над этим раздумывать. Вперед.
Она ускорила шаг. Впереди послышались тихие стоны:
Рики приходил в себя. Берди наклонилась к нему, но не обнаружила ни связки ключей, ни ремня, на котором она висела.
— Рики… — позвала Берди.
Стоны усилились.
— Рики, ты меня слышишь? Это я, Берди.
— Берди?
— Да, я. У нас неприятности. Мы заперты. Где твои ключи?
— Ключи?
— У тебя была связка ключей, Рики, — она говорила медленно и внятно, словно беседуя с дебилом, — куда она делась? Подумай.
У Рики, очевидно, что-то прояснилось в мозгу, и он сел, обхватив руками голову.
— Мальчик.
— Какой мальчик?
— В туалете. Он мертв.
— Мертв? О, Боже! Ты уверен?
Казалось, Рики находится в трансе. Он глядел не на Берди, а куда-то в пустоту перед собой, словно разглядывая что-то невидимое для других.
— Где ключи? — настойчиво повторила Берди. — Рики! Это важно. Сосредоточься.
— Ключи?
Ей захотелось надавать ему пощечин, но ударить этого залитого кровью полупомешанного беднягу было бы бесчеловечно.
— На полу, — произнес он через некоторое время.
— В туалете? На полу в туалете?
Рики кивнул. Затем он замотал головой, словно отгоняя от себя какие-то ужасные мысли. Казалось, он едва сдерживает слезы.
— Все уладится, — произнесла Берди.
Рики закрыл руками лицо, словно желая удостовериться, что это действительно он.
— Я… здесь? — тихо произнес Рики. Но Берди уже не слышала его, она решительным шагом двинулась к двери в туалет. Она войдет туда и возьмет ключи. Есть там труп, нет там трупа, ее не касается. Она сделает это немедленно. Зайдет, возьмет ключи и спокойно выйдет.
Берди открыла дверь. Первый раз ей приходилось заходить в мужской туалет, и она надеялась, что и последний.
Внутри было темно. Слабо мерцала лампочка. Это мигание напоминало пульсирующие вспышки света в фойе, только было значительно слабее. Берди постояла в дверях, ожидая, пока ее глаза привыкнут к полутьме, затем шагнула внутрь. Туалет был пуст. Никакого мальчика, ни живого, ни мертвого.
Зато обнаружились ключи. Ремень был погружен в отверстие унитаза, и Берди, чертыхаясь, вылавливала его из мутной жижи. Отвратительная вонь раздражала ее обоняние, и она, отделив кольцо с ключами, поспешила выйти в относительную чистоту и свежесть кинотеатра. Все очень просто, никаких проблем.
Рики тем временем дополз до кресла, погрузился в него и сидел, ожидая Берди, с несчастным выражением лица. Он выглядел очень скверно и явно жалел себя. Он был еще в плену своей болезни.
— Я нашла ключи, — сообщила Берди, — они действительно были там.
Рики, подняв на нее глаза, промычал нечто нечленораздельное. Да, он действительно был не в себе. Остатки симпатии к этому человеку покинули Берди. Сейчас он явно галлюцинировал. Наелся своих идиотских наркотиков и создает проблемы окружающим. Не самое уместное занятие.
— Никакого мальчика там нет, Рики.
— Что?
— Я говорю, в туалете нет никого. Ни мертвого мальчика, ни живого. Признайся честно, на чем ты теперь сидишь? Снова какая-нибудь дрянь типа транквилизаторов?
Рики взглянул на свои трясущиеся руки.
— Я ничего не принимал уже долго. Честное слово.
— Очень глупо с твоей стороны. Этот розыгрыш крайне неостроумен.
Однако Берди говорила без особой уверенности. Она знала, что такие шутки вовсе не в стиле Рики. Он в каком-то смысле был пуританином, что, конечно, увеличивало его обаяние в ее глазах и относилось к неоспоримым достоинствам. И тем не менее сейчас он бредил. Возможно, это действительно очень серьезно.
— Рики, а не позвать ли нам врача?
Он медленно покачал головой.
— Ты уверен?
— Не нужно врача.
Ладно, пусть будет как ты хочешь.
Берди двинулась к выходу из зала, потом остановилась у выхода в фойе.
— Послушай, здесь творится что-то странное. Не мог бы ты последить за дверью, пока я вызову копов? Кажется, в кинотеатре находится посторонний.
— Да, конечно.
* * *
Рики сидел в кресле, наблюдая за мигающими огоньками ламп и всерьез обдумывая проблему своей психической нормальности. Если Берди сказала, что никакого мальчика там нет, стоит предположить, что она права. Лучший способ во всем убедиться — еще раз сходить туда самому. Если действительно никого и ничего нет, все тихо и благопристойно, то у него полчаса назад случилась галлюцинация. До жути реальный бред, вызванный каким-нибудь не в меру сильным препаратом, принятым еще недельку назад. В этом случае стоит пойти домой, выспаться как следует и утром проснуться со свежей головой. Все так, но меньше всего на свете ему сейчас хотелось засунуть нос в этот мерзкий вонючий сортир… А вдруг Берди не права, вдруг это у нее с головой не в порядке? Интересно, а существует такая вещь, как бред нормальности?
Кое-как Рики заставил себя подняться и побрел к двери в туалет. Переборов минутное замешательство, он все же вошел. Внутри был полумрак, но вполне возможно было разглядеть, что никаких песчаных бурь, мертвых мальчиков, вооруженных ковбоев здесь нет и быть не может. Все-таки чертовски занятная штука мое воображение, думал Рики. Так легко создать другую реальность. Это же так великолепно. Жаль, что не получится направить эту психическую энергию в более конструктивное русло. Какие-то химеры, которые сам себе создаешь и сам же боишься. Бред. Но ничего не поделаешь; что-то теряешь, что-то находишь.
А затем он увидел кровь. На кафельном полу. Совершенно реально. И это не была кровь из его расцарапанного уха. Нет, ее было слишком много на полу, уже засохшей, побуревшей. Все случившееся вовсе не было иллюзией. И он был прав. Но еще неизвестно, что хуже: слегка съехать и галлюцинировать, что вполне поправимо, или же действительно оказаться игрушкой в руках неведомой силы.
Рики проследовал за кровавой линией на полу. Пятно вело к одной из кабинок, теперь закрытой, но она была открыта, это Рики помнил точно. Убийца, кто бы он ни был, спрятал мальчишку там, Рики понял сразу, не было необходимости даже заглядывать внутрь. Все и так было ясно. Тем не менее он резко потянул за ручку, и дверца кабинки открылась. Он увидел тело мальчика, лежащее в неудобной позе на полу возле унитаза, с расставленными руками и ногами. Глаз у мальчика не было. По щекам висели нервные окончания, и чувствовалось, что глаза были удалены не тонкой рукой хирурга, а вырваны грубо и небрежно. С трудом сдерживая рвотные позывы, Рики повернулся и пошел к выходу. Желудок его конвульсивно сжимался, явно намереваясь выплеснуть наружу свое содержимое, но усилием воли Рики сдержался. Прикрыв рукой рот, он подошел к двери. Все это время ему казалось, что труп сейчас поднимется на ноги и пойдет за ним, требуя вернуть деньги за билет в это ужасное заведение. Черт бы взял эту Берди. Толстая сука была не права. Это у нее, а не у Рики были галлюцинации. Смерть была здесь. И даже хуже…
Рики выскочил в кинотеатр, плотно прикрыв за собой дверь. Настенные огни мерцали, отбрасывая причудливые тени; казалось, они сейчас погаснут, как догоревшие свечи. Но темнота — это слишком, этого он не перенесет. Что-то напоминало ему это мерцание, что-то знакомое было в этом пульсирующем свете, он мучительно пытался вспомнить, но не мог. В совершенной растерянности он минуту стоял в проходе между рядами. Затем послышался голос. Вот это и есть моя смерть, подумал Рики и поднял голову. Она шла по проходу к нему навстречу и улыбалась.
— Привет, Рики! — произнесла она.
Это была не Верди. Берди никогда не носила таких чудных полупрозрачных платьев, подчеркивающих великолепную фигуру (которой, кстати, тоже не было у Берди); эти белокурые локоны и красные чувственные губы тоже никак не могли принадлежать его коллеге. Перед ним была Монро, секс-символ Америки.
— Не хотите ли со мной познакомиться? — вкрадчиво произнесла она. Глаза ее сияли, обещая неземное наслаждение.
— …Э-э-э…
— Рики, Рики, Рики… И после этого всего…
После чего "всего этого"? Что она имеет в виду?
— Кто ты? — спросил он.
Она послала ему ослепительную улыбку.
— Как будто ты не знаешь.
— Но ты же не Мерилин. Мерилин мертва.
— В кино никто не умирает, Рики, ты знаешь это не хуже меня. Ты вновь можешь воскреснуть на экране. Целлулоид хранит твой образ от разрушительного действия времени.
И тут Рики понял, что напоминает ему мерцание ламп в зале: луч прожектора, проходящий сквозь целлулоидную пленку, мелькание кадров, рождающее образ жизни из тысячи маленьких смертей.
— И вот мы снова здесь, снова танцуем и поем, как прежде, — она засмеялась нежным серебристым смехом. — Черты наши никогда не сотрет безжалостное время, мы будем вечно молоды и прекрасны.
— Но ты нереальна, — произнес Рики.
Мерилин сделала скучающее лицо, словно ей до ужаса надоели его мелочные придирки, доходящие до педантизма. Теперь она была совсем рядом, не более чем в трех шагах от него. Иллюзия была полной и настолько реальной, что Рики уже не мог сказать с уверенностью, что перед ним не Монро. Она была так прекрасна, и Рики понял, что готов взять ее прямо сейчас и прямо здесь в этом кинотеатре между рядами. И что с того, что она — лишь плод его воображения. Иллюзию тоже можно трахнуть, если не хочешь жениться на ней.
— Я хочу тебя, — сказал Рики, и нелепость собственных слов поразила его.
Но еще больше шокировал ответ Мерилин:
— Это я хочу тебя. Ты мне нужен ужасно. Ведь я очень слаба.
— Ты слаба?
— Тебе же известно, как это не просто быть центром внимания. Приходишь к выводу, что нуждаешься в этом больше и больше. Что тебе необходимо каждодневное обожание и поклонение, эти тысячи глаз, неотрывно следящие за каждым твоим жестом.
— Я и слежу.
— Ты находишь меня прекрасной?
— Ты божественна, кем бы ты ни была.
— Какая разница, кто я; я твоя.
Прекрасный ответ. Она действительно его воплотившаяся мечта, великолепная иллюзия, созданная его воображением и ставшая реальностью.
— Смотри на меня, Рики. Ты будешь смотреть на меня вечно. Мне нужны твои любящие взгляды. Я жить не могу без них.
Чем дольше Рики смотрел на нее, тем реальнее казался ее образ. Мерцание света прекратилось, и зал погрузился в спокойный ровный полумрак.
— Не хочешь ли обнять меня?
Он уже начал бояться, что об этом не зайдет речь.
— Да, — произнес он.
— Прекрасно, — и Мерилин улыбнулась так маняще, что Рики невольно подался вперед и протянул к ней руки. Но в последний момент она уклонилась от его объятий и, смеясь, побежала по проходу к экрану. Рики бросился следом, горя от нетерпения. Она хочет игры; что ж прекрасно, так ему даже больше нравится. Она забежала в узкий закуток возле экрана, из которого не было выхода. Теперь-то он ее настигнет. Мерилин явно ждала этого: она прислонилась к стене, слегка расставив ноги и немного откинув голову назад.
Он был уже в двух шагах от цели, когда невесть откуда взявшийся порыв ветра поднял ей юбку. Словно парус, развевающийся под дуновением ветерка, юбка обернулась вокруг талии Мерилин, открыв ее полностью ниже пояса. Она смеялась, полуприкрыв глаза. Белья на ней не было. И вот он достиг ее; теперь она не уклонялась от его прикосновений. Рики уставился, как зачарованный, на ту часть Мерилин, которую никогда прежде не видел, и которая была тайным мечтанием миллионов зрителей. На внутренней поверхности ее бедра было два кровавых отпечатка. Белоснежная кожа контрастно подчеркивала небольшие бурые пятна. Рики понял вдруг, что это была не ее кровь. Перед его взором неожиданно все изменилось. Он не видел больше живой зовущей плоти. Перед ним было нечто нечеловеческое, и отчетливо выделялись в этом странном видении глаза, кровавые глаза мальчика. Это был какой-то бред. Рики смотрел не отрываясь. По выражению его лица Мерилин (или кем там она являлась) поняла, что он увидел и осознал слишком много.
— Ты убила его, — потрясение прошептал Рики.
Видение было настолько ужасным, что Рики почувствовал, как у него сжимается желудок. Но странно: никакого отвращения не появилось. Кошмарная картина не уничтожила его желания, а только усилила его. Что с того, что перед ним убийца. Ведь она — легенда, и это главное.
— Люби меня, — медленно произнесла Мерилин, — люби меня вечно.
Он подошел к ней, полностью отдавая себе отчет в том, что делает это напрасно. Что это равносильно смерти. Но что есть смерть? Ведь все относительно в этом мире. Пусть настоящая Мерилин мертва, что ему до этого? Вот она стоит перед ним, и пусть это только призрак, сотканный из воздуха, или бред его воспаленного воображения — какая разница. Он будет с ней, кем бы она ни была. Они обнялись. Рики поцеловал ее, ощущая нежность и мягкость ее губ. Он даже не мог себе представить, что поцелуй доставит ему такое удовольствие. Желание его достигло апогея. Мерилин обхватила его тонкими, почти призрачными руками. Он чувствовал себя на вершине блаженства.
— Ты придаешь мне силы. Продолжай смотреть на меня, иначе я умру. Так всегда происходит с призраками.
Объятия сжимались. Они уже не казались такими легкими, а причиняли даже неудобства. Ему захотелось освободиться.
— Не пытайся, — проворковала она ему на ухо. — Ты мой.
Он обернулся, чтобы посмотреть на руки, которые все теснее сжимали его в объятия. Но это были уже не руки. Ни пальцев, ни запястий не было. Скорее, какая-то петля, все невыносимее стягивавшая его.
— О, Боже! — вырвалось у него.
— Смотри на меня! — ее слова уже потеряли свою мягкость.
Ничего уже не осталось от той Мерилин, которая только что обнимала его. Объятия опять сжались, и из груди Рики вырвался вздох, что попытки к бегству бесполезны. Его позвоночник треснул под невыносимой тяжестью, и боль пронзила тело как пламя, взорвавшись в глазах всеми цветами радуги.
— Тебе следует убраться из этого города, — услышал Рики. Но перед ним была уже не Мерилин. Сквозь прекрасные и совершенные черты ее лица проступило лицо Уэйна. Ковбой смотрел презрительно, и в какую-то долю секунды Рики отметил этот взгляд, но затем образ стал разрушаться, и теперь что-то иное, незнакомое, проявилось в этом лице. Тогда Рики задал последний в своей жизни вопрос.
— Кто ты?
Он не получил ответа. Существо, находящееся перед Рики, явно черпало энергию из его изумления. Из груди этого создания вырвалось щупальце, нечто, напоминающее рожки улитки, и потянулось к голове Рики.
— Ты нужен мне.
Это был уже не голос Монро. И даже не голос Уэйна. Он принадлежал неведомой жестокой твари.
— Я чертовски слаб. Существование в этом мире очень утомляет меня.
Чудище тянулось к Рики, готовясь запустить в него ужасающее щупальце, еще столь недавно бывшее ласковыми руками Мерилин. Рики чувствовал, как из него уходит энергия, как жизненные силы оставляют его. Неведомое существо насыщалось и становилось все более могущественным по мере того, как Рики слабел и в нем угасала жизнь. Рики отдавал себе отчет, что должен быть уже мертвым, потому что уже давно не дышал. Он не знал, сколько все это продолжалось. Возможно, минуты. Но он не мог быть уверен. Пока Рики прислушивался к биению своего сердца, щупальца обвили его голову и проникли в уши. Даже в этом бреду ощущение было не из приятных. Ему захотелось закричать, чтобы прекратилось это. Но пальцы уже рылись в его голове, разрывая барабанные перепонки, проникая в мозг, копошась в нем, словно черви. Он был все еще жив, даже теперь, по-прежнему глядя на своего мучителя и ощущая, что пальцы уже нащупали его глаза и выдавливают их. Его глаза неожиданно вздулись и вырвались из глазниц. В одно мгновение он увидел мир с совершенно неожиданных позиций, совершенно в новом ракурсе. Взгляд скользнул по его собственной щеке, затем по губам, подбородку… Ощущение было ужасающим, но, к счастью, коротким. Картины его тридцатисемилетней жизни прокрутились перед его мысленным взором, и Рики упал, погрузившись в неведомое.
* * *
Вся история с Рики заняла не более трех минут. Все это время Верди перебирала ключи из связки Рики, пытаясь найти хоть один, подходящий к двери. Но бесполезно. Если бы не ее упрямство, стоило бы вернуться в зал и попросить о помощи. Механические предметы, в том числе замки, являли собой вызов ее самолюбию. Она презирала мужчин, вечно чувствующих свое превосходство во всем, что касается приборов, систем или логики. Она скорее бы умерла, чем поплелась к Рики, чтобы сообщить ему о своей неспособности открыть эту чертову дверь. К тому времени, как она оставила свое занятие, Рики был уже мертв. Она красочно выругалась на каждый ключ в отдельности и на всю связку в целом; она признала поражение. Видимо, Рики имел какой-то секрет обращения с этими штучками, которые она не могла раскусить. Ну да Бог с ним. Теперь она желала только одного: поскорее вырваться отсюда. Стены начинали давить на нее. Она боялась оказаться запертой, так и не узнан о том, что стряслось наверху.
Ко всему прочему огни в фойе стали меркнуть, умирая один за одним. Что в конце концов за чертовщина творится?
Без предупреждения все огни вдруг погасли, и она поклялась бы, что в этот момент за дверьми кино послышалось какое-то движение. Откуда-то с боку на нее струился свет сильнее чем свет фонаря.
— Рики? — бросилась она в темноту, которая, казалось, поглотила ее слова. То ли это, то ли то, что она не очень-то верила, что это Рики, заставило ее повторить шепотом:
— Рики…
Створки раздвижной двери мягко сомкнулись, как будто кто-то прикрыл их изнутри.
— …ты?!
Воздух был наэлектризован: она шла к двери, с ее туфель слетали искры, волосы на руках стали жесткими, свет становился ярче с каждым шагом. Она на мгновение остановилась, задумавшись о своем любопытстве. Она понимала, что это не Рики. Возможно, это был тот тип, с которым она разговаривала по телефону. Какой-нибудь маньяк со стеклянными глазами, охотящийся на полных женщин. Она отступила на два шага к билетной кассе, из-под ног ее разлетались электрические искры. Она потянулась под стойку за Умиротворителем, железным ломиком, который она держала с тех пор, как однажды была скручена в кассе тремя бритоголовыми ворами с электрическими дрелями. В тот раз он помог ей от них избавиться. Тогда им все же удалось убежать, но она поклялась, что в следующий раз прикончит одного (или всех), не раздумывая, скорее, чем позволит себя терроризировать. Ее орудием стал трехфутовый Умиротворитель.
Вооружившись, она посмотрела на дверь.
Та внезапно распахнулась, и страшный рев оглушил Верди. И сквозь шум она услышала:
— На тебя смотрят, детка!
Глаз, один-единственный огромный глаз заполнил все пространство в дверном проеме. Шум сделался невыносимым. Огромный влажный глаз лениво моргнул, пристально изучая стоящую перед ним фигуру с любопытством, достойным Господа, создателя целлулоидной Земли и целлулоидных Небес.
Берди была поражена, иначе не скажешь. Это было далеко от киношного ужаса с его захватывающим предчувствием и приятным испугом. Это был настоящий кошмар, животный страх, гадкий и липкий, как дерьмо.
Она ощутила дрожь под немигающим взглядом этого глаза, ее ноги подкосились. Она упала на ковер перед дверью, и это определенно могло стать ее концом.
Тут-то она и вспомнила об Умиротворителе. Она схватила ломик двумя руками и бросилась к глазу.
Не успела она подбежать, как свет потух, и она опять оказалась в темноте.
Тут кто-то произнес:
— Рики мертв.
И только.
Но это было хуже, чем глаз, хуже всех ужасов Голливуда. Потому что она поняла — это правда. Кинотеатр превратился в бойню. По словам Рики, дружок Линды Ли убит, теперь это случилось и с ним. Все двери были заперты: в игре осталось двое. Она и Он.
Вряд ли понимая свой поступок, она бросилась к лестнице, чувствуя, что оставаться в фойе было бы самоубийством. Когда ее ноги коснулись нижней ступеньки, дверь приоткрылась снова и что-то быстрое и мерцающее скользнуло за ней. Оно отставало всего на шаг или на два от затаившей дыхание Верди. Сноп блестящих искр рассыпался рядом с ней, словно вспышка бенгальских огней. Она поняла, что ей предстоит еще один сюрприз.
Все еще преследуемая по пятам, она добралась до вершины лестницы. Участок коридора впереди, слабо освещенный грязной лампочкой, обещал ей небольшую передышку. Коридор тянулся через весь кинотеатр, и она могла попасть из него в кладовки, забитые всяким хламом: плакатами, стереоочками, заплесневевшим тряпьем. В одной из них была запасная дверь. Это Берди знала. Но в которой? Она была там лишь однажды, и то года два назад.
— Тысяча чертей, — прошипела она. Первая дверь была заперта. Она пнула ее ногой в сердцах. Но дверь, конечно, не открылась. И вторая тоже. И третья. Если бы она даже вспомнила, за какой дверью скрывается путь к спасению, это мало бы помогло. Двери были слишком крепки. Будь у нее Умиротворитель и минут десять времени, она бы справилась. Но глаз был где-то рядом, не оставляя ей и десяти секунд, не то что минут. Теперь схватка была неизбежна. Она повернулась на каблуках и взглянула на лестницу. Там не было никого.
Перед ней была сцена с облупленной краской и унылым рядом перегоревших лампочек; Берди вглядывалась, пытаясь обнаружить скрывающуюся тварь. Но существо в это время находилось сзади. Вспышка света озарила помещение. Берди резко обернулась. Огонь перешел в сияние, из которого стали рождаться образы. Почти забытые сцены из тысяч и тысяч фильмов, с каждой из которых было связано какое-то воспоминание. Она начала вспоминать, к каким картинам относятся те или иные отрывки. Перед ней был призрак из машины, сын целлулоида.
— Отдай нам свою душу, — требовал этот вихрь звезд.
— В душу я не верю, — твердо ответила Берди.
— Тогда подари нам свое отношение к экрану, к кино. Дай то, что отдают все зрители. Отдай частицу своей любви.
Так вот почему все эти кадры мелькали перед ней! Это были магические моменты единения публики с экраном. С ней самой это происходило довольно часто. Когда порой какой-нибудь фильм затрагивал ее очень сильно, его окончание приносило ей почти физическую боль. Она чувствовала, что потеряла что-то, оставила часть самой себя в мире героев и героинь. Может быть, тяжесть ее желания уносилась куда-то, перемешиваясь с тяжестью других сердец, собираясь в какой-то нише, до…
До этого момента, когда дитя их коллективных страстей стало буквально сводить ее с ума. Ну что же, одно дело понимать палача, другое дело отговорить его от исполнения своих профессиональных обязанностей. Даже ломая голову над этой загадкой, она продолжала узнавать эпизоды. Ничего нельзя было с собой поделать. Дразнящие отсветы жизней, которые она пережила, лиц которые она любила. Микки-Маус, пляшущий с метлой, Гиш в "Разбитых надеждах", Гарленд, с собачонкой Тото, глядящий на кружащую над Канзасом смерть, Эстер в "Колпаке", Веллес в "Кейне", Брандо и Крауфорд Тресси и Хепберн — образы, так впечатавшиеся в наши сердца, что они не нуждаются в личных именах. Насколько лучше видеть эти моменты: ожидая поцелуя, но не поцелуй, ссору, но не примирение, не чудовище, а лишь его тень, ранение, но не смерть. Это всегда оказывало не нее эмоциональное воздействие.
— Разве это не красиво? — раздался вопрос.
Это было действительно красиво.
— Почему ты не хочешь стать моей?
Она больше не думала. Ее способность к мышлению исчезла. Пока среди образов не возникло нечто, что привело ее в себя. Дамбо — огромный слон, ее толстый слоненок. Всего лишь толстый слоненок, который в голове Берди ассоциировался с собой.
Заклинание было снято. Она отвернулась. В какой-то момент она уловила что-то болезненное и гадкое, скрывающееся за этим очарованием. Ребенком ее называли Дамбо. Все дети ее квартала. Она жила с этим издевательским прозвищем двадцать лет, не в силах об этом забыть. Толстое тело слоненка напоминало ей о ее полноте. Его потерянный взгляд — о ее одиночестве. Она наблюдала сцену, как слониха укачивала Дамбо на хоботе, и находила бессмысленными все эти сентиментальности.
— Все это гнусная ложь, — вырвалось у нее.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — раздался удивленный голос.
— За всем этим скрывается какая-то мерзость.
Свет начал меркнуть, образы исчезли. Она уже могла разглядеть что-то другое, маленькое и темное, притаившееся за световым занавесом. Берди почувствовала страх смерти, исходивший от этого существа. Запах смерти чувствовался и в десяти шагах.
— Кто ты такой, в конце концов? — она шагнула вперед. — Почему ты прячешься, эй!
Послышался голос, ужасающий человеческий голос.
— Тебе это незачем знать.
— Но ты пытался убить меня.
— Я хочу жить.
— Но я тоже.
В том углу, откуда доносился голос, было темно. Берди почувствовала отвратительный запах гнили. Она вспомнила этот запах, запах какого-то животного. Прошлой весной, когда сошел снег, она нашла трупик перед своим домом. Маленькая собачка или большая кошка, точно нельзя было сказать. Домашнее животное, застигнутое декабрьскими холодами. Полуразложившаяся тушка кишела червями. Желтоватыми, сероватыми, розоватыми. Мысленная картина с тысячью движущихся мазков. Она ясно вспомнила эту вонь.
Набравшись мужества и все еще находясь под впечатлением образа Дамбо, столь больно ее уязвившего, она направилась к колышущемуся миражу, крепко держа в руках Умиротворитель, на случай, если эта тварь выкинет еще какой-нибудь фокус. Доски под ее ногами скрипели. Но она была слишком поглощена своим соперником, чтобы прислушаться к их предупреждениям. Настал момент, когда она должна схватить этого убийцу и выбить из него все его тайны. Она уже почти дошла до конца коридора. Берди шла вперед, он отступал. Ему уже некуда было деться. Внезапно пол треснул под ней, и она провалилась в облако пыли, выронив из рук Умиротворитель. Берди пыталась схватиться за край доски, но та была совершенно изъедена червями и рассыпалась в ее руках. Она неуклюже плюхнулась на что-то мягкое.
Здесь запах гнили был еще сильнее. Ее желудок буквально выворачивало. Она протянула руку в темноту. Все вокруг было покрыто холодной слизью. Ей показалось, что ее впихнули в чрево гниющей рыбы. Над ней, сквозь доски, сверкнул свет. Она заставила себя оглянуться, хотя это далось нелегко.
Она лежала на человеческих останках, растекавшихся по всей комнате. Ей хотелось кричать. Ее первым порывом было желание разорвать юбку и блузку, которые уже насквозь пропитались липкой слизью. Но она понимала, что не сможет пройти голой даже перед сыном целлулоида.
А он по-прежнему смотрел на нее сверху.
— Теперь ты знаешь, — произнес он.
— Это ты?
— Да, это тело, в котором я когда-то жил. Его звали Барберио. Преступник, ничего особенного. Он никогда не стремился к высоким материям.
— А ты?
— Я его раковая опухоль. Его единственная часть, которая к чему-то стремилась. Которая захотела быть чем-то большим, чем скромная клетка. Я дремлющая смерть. Неудивительно, что я так люблю кино.
Сын целлулоида рыдал над краем проломанного пола. Обнаружилось его истинное тело, и больше не было смысла создавать себе ложную славу.
Это действительно оказалась грязная тварь, жиреющая на разбитых страстях. Паразит с телом червя и видом сырой печени. На мгновение показался беззубый рот, как-то нелепо выглядящий на этой бесформенной твари. Опухоль заговорила опять:
— Все равно я найду способ завладеть твоей душой.
Проскользнув в трещину, он оказался перед Берди. Сбросив сверкающую оболочку из кинокадров, он оказался размером с ребенка. Он протянул к ней щупальце. Берди интуитивно отпрянула от него, но возможности скрыться были весьма ограничены. Комнатушка была очень узкой и к тому же захламлена чем-то вроде сломанных стульев и растрепанных молитвенников. Пути отсюда не было. Кроме того, которым она сюда попала. Пролом в полу был футах в двадцати над ней.
Опухоль робко, словно испытывая ее терпение, прикоснулась к ноге Берди. Она вся похолодела. Она ничего не могла сделать в этой нелепой ситуации, хотя ей стыдно было сдаваться. Это было в высшей мере отвратительно. Ничего подобного с ней никогда не происходило.
— Катись к чертям, — сказала она, пнув его в голову.
Но он продолжал надвигаться, и зловонная масса уже охватила ее ногу. Она чувствовала, как пена его плоти поднимается по ней.
Его туша, добравшаяся уже до ее лона, была почти сексапильна, и она подумала с отвращением, не хочет ли эта тварь позаниматься с ней любовью. Что-то в движении и шевелении этих щупалец, нежно касающихся под блузкой ее тела, тянущихся к ее губам, побуждало в ней непреодолимое желание. Будь что будет, подумала она, раз это неизбежно.
Она позволила ему покрыть себя полностью, ежесекундно борясь с невыносимым отвращением.
Берди повернулась на живот.
Она наверняка весила сейчас больше 225 фунтов, и гнусное чудовище не чувствовало себя более свободным. Невыносимая тяжесть выдавливала из опухоли ее болезнетворные соки.
Тварь боролась как могла, но не в ее силах было освободиться от груза, давящего все сильнее. Запустив ногти в этого монстра, Берди рвала скользкое тело, выдирая комья из его пористого вонючего тела. Теперь опухоль выла и рычала не от злобы — от боли. Вскоре "дремлющая смерть" прекратила свою борьбу.
Берди мгновение лежала без движения. Под ней ничего уже не шевелилось.
Она встала. Мертва опухоль или нет, определить было невозможно. По всем мыслимым признакам она была мертва. Но Берди уже не хотела прикасаться к ней. Она скорее вступила бы в бой с самим Дьяволом, чем дотронулась до опухоли Барберио еще раз.
Берди взглянула на щель вверху, и у нее мелькнула мысль о том, не придется ли ей умереть здесь же, вслед за Барберио. Бросив быстрый взгляд назад, она заметила пробивающийся свет. Ей стало ясно, что наступило утро, и лучи солнца начинали проникать сквозь решетку, которую она не замечала раньше из-за темноты.
Нагнувшись, она изо всех сил толкнула ее, и день, окружая ее своим светом, стремительно ворвался в темницу. В ее западню. Открывшийся проход был для нее слишком узок, и ей пришлось протискиваться в него с трудом. И хотя все время казалось, что опухоль опять около нее, все для Берди было уже позади. Жаловаться открывшемуся ей миру она могла только на свои многочисленные синяки.
Заброшенный участок земли, на котором она сейчас стояла, мало изменился со времен Барберио. Он лишь чуть больше зарос крапивой. Немного постояв на сквозняке, вдыхая струи свежего воздуха, она подошла к ограде. За ней была видна улица.
Мальчишки, продающие газеты, и собаки разбегались по сторонам, как только они замечали или учуивали странную полную фигуру с изможденным лицом и в провонявшей одежде. Берди возвращалась домой. Но это еще не конец.
Полиция явилась в Дом Кино лишь в половине десятого. С ними была Берди. Поиски выявили изувеченные трупы Дина и Рики, а также останки "сынишки" Барберио. Наверху, в углу коридора, нашелся вишневый ботинок.
Берди ничего не сказала, хотя она знала: Линди Ли не выходила никуда.
Берди было предъявлено обвинение в двух убийствах, хотя никому всерьез не верилось, что она могла их совершить. Ее освободили за отсутствием доказательств. Суд решил, что ей необходимо психиатрическое наблюдение в течение, по крайней мере, двух лет. Он не мог выдвинуть против нее обвинение, однако слова Берди показались судьям бредом сумасшедшего. Ее сказки о ходячих раковых опухолях не вносили в дело абсолютно никакой ясности.
Ранней весной следующего года Берди вдруг перестала есть. Она теряла вес за счет выходившей из нее воды. Но этого казалось достаточно, чтобы ее знакомые начали поговаривать о том, что ей скоро удастся разрешить свою Большую Проблему.
В тот уик-энд она пропала на целые сутки. Верди нашла Линди Ли в заброшенном доме в Сиэтле. Ее не трудно было выследить: бедная Линди едва держала себя в руках. Где уж ей было думать о возможных преследователях. Когда произошла вся эта история, родители потратили на розыски несколько месяцев. Потом, утратив надежду, они прекратили их. И только Берди продолжала платить частному детективу. В конце концов ее терпение было вознаграждено. Она увидела перед собой хрупкую красавицу. Она показалась ей еще болезненнее, но такой же красивой. Она сидела в своей пустой комнате. Вокруг нее роились полчища мух.
Достав винтовку, Берди открыла дверь. Линди Ли очнулась от своих грез, или от его грез, и улыбнулась. Приветствие длилось всего лишь мгновение. Паразит, узнав лицо Берди и заметив в ее руках винтовку, сразу понял, что сейчас произойдет.
— Отлично, — произнес он, поднимаясь, чтобы встретить гостью, — ну что ж.
И тут глаза Линди Ли взорвались. Взорвалось все ее тело, и опухоль зловонными розовыми ручьями потекла отовсюду. Струясь пенными ручьями, она стала расползаться по комнате.
Берди выстрелила трижды. Опухоль чуть подалась к ней и упала, запульсировала и стала сжиматься. Пока она была в таком состоянии, Берди спокойно достала склянку с кислотой, открутила крышку и вылила едкое содержимое на безжизненное тело и лужу, бывшие некогда опухолью. Берди никто не помешал это сделать, и она ушла, оставив обожженные, курящиеся едким дымом останки. Пустая комната была ярко освещена солнцем.
Берди шла по улице. Дело сделано. Она медленно пошла, раздумывая о том, как долго и счастливо она будет жить, когда об этой необычной истории будет снят доходный фильм.
