Бисмиллях ар-Рахман ар-Рахим… Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного.

Это сто восемьдесят пятый аят «аль-Бакары» («Корова»), второй суры Благородного Корана. Посланец Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, указал нам блюсти пост в священный период рамадана, девятого лунного месяца по арабскому календарю, что является одним из пяти столпов веры.

В течение всего месяца правоверным запрещается есть, пить и курить от зари до захода солнца. Полиция и религиозные лидеры строго следят за тем, чтобы даже такие, как я, мягко говоря, пренебрегающие своими духовными обязанностями люди, не смели нарушать запрет. Ночные клубы и бары закрываются на весь день, вместе с кафе и ресторанами. Запрещено даже выпить глоток воды, пока не наступит полночь. Когда же наконец на землю опускается темнота и приходит время дозволенной трапезы, мусульмане начинают пировать и веселиться. Атмосфера, царящая повсюду, такова, что даже добропорядочные жители других частей города, благоразумно избегающие заглядывать в наш квартал весь год, могут без опаски прийти в Будайин и расслабиться в уютном кафе.

В течение всего месяца в мусульманском мире ночь полностью заменит день: все перевернется с ног на голову, за исключением неизменной пятикратной молитвы. Молиться необходимо как обычно, поэтому правоверный встает на рассвете, дабы исполнить свой долг, но пост не прерывает. Его босс может разрешить ему сходить домой во второй половине дня и пару часов вздремнуть, чтобы хоть немного компенсировать ночное бдение, когда мусульмане наслаждаются до рассвета тем, что запрещено им после восхода солнца.

Во многих отношениях ислам — красивая и элегантная вера; но, увы, общая черта всех религий в том, что они уделяют куда больше внимания необходимости соблюдения всяческих ритуалов и предписаний, чем облегчению жизни верующих.

Рамадан часто крайне затрудняет существование грешникам и нечестивцам нашего квартала.

И все же некоторые проблемы в это время намного упрощаются. Я, например, изменил свое расписание, передвинув все на несколько часов вперед, и мои дела совершенно не пострадали. Точно так же поступили и владельцы ночных клубов.

Конечно, если бы я имел неотложные дела днем, например, и должен был регулярно поворачиваться лицом к Мекке и возносить молитву, мне пришлось бы намного труднее.

Итак, в первую среду рамадана, успешно адаптировавшись в новых условиях, я сидел за столиком маленького кафе на Двенадцатой улице с изящным названием «Кафе Солас». Уже почти наступила ночь; я играл в карты с тремя парнями, опустошая маленькие чашки густого кофе без сахара и лакомясь кусочками пахлавы.

Именно это и служило предметом злобной зависти Ясмин. Сама она сейчас должна была отрабатывать свои хрустики в заведении Френчи, повиливая хорошенькой маленькой попкой, и очаровывала клиентов, раскалывая их на шампанское. Моя девочка работала, а я вкушал сласти и играл в карты. Лично мне казалось вполне нормальным стремление облегчить себе жизнь, когда выдается возможность, даже если при этом Ясмин вынуждена отдавать своему ремеслу десять изматывающе-долгих часов молодой жизни. Я считаю это естественным порядком вещей.

Мои приятели составляли довольно разношерстную компанию. Махмуд — перв; он ниже меня, но шире в плечах и бедрах. Эта бывшая девочка стала мальчиком пять-шесть лет назад. Ей даже пришлось немного поработать у Джо-Мамы. Сейчас Махмуд жил с настоящей фемой, промышляющей в том же баре. Интересное совпадение…

Жак был марокканским христианином, убежденным гетеросеком, твердо верил в то, что, будучи на три четверти европейцем (тем самым переплюнув меня на целого предка!), имеет право на особое отношение окружающих, и вел себя соответственно. Он не пользовался всеобщим уважением и любовью: всякий раз, когда намечались всякие празднования или вечеринки, Жак узнавал об этом с небольшим опозданием. Однако его всегда приглашали поучаствовать в карточных играх: если уж кто-то должен проигрывать, пусть это будет гяур-христианин.

Сайед Полу-Хадж — высокий, хорошо сложенный, довольно состоятельный парень и убежденный гомосек: он умер бы от стыда, показавшись на публике в обществе любой женщины, будь то фема или обрезок. Сайеда прозвали «Полу хаджем» неспроста. Он такой пустоголовый, что, приступая к какому-нибудь делу, обязательно забудет о нем, не дойдя и до середины, загоревшись парочкой других идей. Хадж — почетный титул, который человек получает, совершив паломничество в Мекку, составляющее один из столпов ислама. Несколько лет назад Сайед действительно решил отправиться в священный город, преодолел примерно полтысячи миль, но неожиданно повернул назад, ибо в голову ему вдруг пришла блестящая мысль о том, как провернуть беспроигрышную финансовую операцию; увы, суть ее он забыл по пути домой… Сайед немного старше меня, он щеголяет тщательно подстриженными усиками, которыми страшно гордится. Не могу понять, почему: никогда не считал такую вещь, как усы, большим достижением, если, конечно, вы не начинали свою жизнь так, как Махмуд. То есть девочкой.

Все трое моих приятелей вставили себе розетки в мозг. Сайед нацепил модик и две училки. Он носил абстрактно-личностный модуль, который содержал в себе запись не какой-то конкретной личности, а просто определенного человеческого типа. Сегодня Сайед решил побыть «крутым парнем» — сильным, немногословным, сдержанным и жестким. К счастью, ни одна из училок не наделила его умением играть в карты как следует. Они с Жако постепенно обогащали Махмуда и меня.

Эту колоритную троицу бездельников я считал своими лучшими друзьями (среди мужчин). Сколько времени мы приятно провели за картами; сколько дней (или — как cейчаc — вечеров) просидели, болтая, попивая кофе за уютным столиком… У меня два главных источника информации в Будайине — девочки из ночных клубов и мои приятели, Махмуд, Сайед и Жак. Обычно одна версия происшествия разительно отличается от другой, другая от третьей и так далее… Поэтому я взял себе за правило выслушивать как можно больше разных вариантов, чтобы потом свести их в нечто единое. Зернышко правды прячется в каждом из них; важно извлечь его из словесной шелухи.

Большая часть выигрыша досталась мне, остальное — Махмуду. Жак отчаялся и был готов к тому, чтобы выйти из игры. Мне захотелось поесть более основательно, Полу-Хадж поддержал меня. Мы уже собрались оставить «Солас», чтобы подкрепиться где-нибудь в другом месте, но тут к нашему столику подлетел запыхавшийся Фуад. Это был кривоногий, нелепый отпрыск верблюда, которого люди называли (кроме массы других эпитетов) «Фуад иль-Манхус», то есть Фуад-Вечный Неудачник». Я сразу почувствовал, что поход в ресторан придется отложить.

Выражение лица иль-Манхуса подсказывало, что вместо лакомых яств нас ожидает небольшое приключение.

— Хвала Аллаху, что я застал вас всех здесь, — выдохнул он, жадно ощупывая каждого глазами.

— Иди с Богом, брат мой, — брюзгливо посоветовал Жак. — Взгляни, вот Он шествует, направляясь к северной стене! Поспеши!

Фуад проигнорировал христианина.

— Мне нужна помощь, — сказал он жалобно. Пожалуй, даже жалобней, чем обычно. На голову Фуада постоянно сваливались небольшие злоключения, но на сей раз он казался по-настоящему расстроенным.

— Что стряслось, Фуад? — спросил я Он благодарно посмотрел на меня, словно потерявшийся ребенок, на которого обратили внимание.

— Одна черномазая сука стянула у меня тридцатку Я оглядел своих приятелей: Полу-Хадж красноречиво возвел очи к потолку;

Махмуд ухмылялся, как сытая гиена, Жак, казалось, вот-вот потеряет терпение.

— Эти черномазые суки, кажется, проделывают с тобой такое с завидной регулярностью, а, Фуад? — сказал Махмуд.

— Это ты так думаешь, — ответил тот, сделав жалкую попытку защититься.

— Что случилось сегодня? — спросил Жак презрительно. — Где? Мы ее знаем?

— Новенькая.

— Опять новенькая, Фуад! — заметил я.

— Она работает в «Красном фонаре», — продолжил Обиженный Богом.

— А я думал, тебе запретили там показываться, — сказал Махмуд.

— Да, было такое, и до сих пор Фатима не разрешает мне покупать выпивку, но теперь я работаю у нее уборщиком, так что постоянно торчу там. Я больше не живу в магазине Хасана: он пускал меня на ночь на склад, но у Фатимы я могу спать под стойкой!

— Стало быть, она не разрешает тебе пропустить стаканчик-другой в ее заведении, но зато позволяет выносить мусор, так? — Ну да! И еще подметать и чистить зеркала!

Махмуд с глубокомысленным видом кивнул:

— Я всегда говорил, что у Фатимы слишком доброе сердце, — произнес он, сохраняя серьезное выражение на лице. — Вы все свидетели.

— Ну так что у тебя случилось? — спросил я, потеряв наконец терпение.

Ненавижу эту манеру Фуада полчаса ходить вокруг да около и мямлить всякую ерунду.

— Понимаешь, я был в «Красном фонаре», и Фатима велела принести еще пару бутылок «Джонни Уокера», ну я и вернулся сказать Насиру, и он выдал мне бутылки, и я принес их Фатиме, и она положила их под стойку. А потом я спросил:

«Что мне теперь делать?» — а она говорит: «Сядь, попей содовой», а я сказал: «Я просто посижу немного, хорошо?» — и она ответила:

«Хорошо»; и тогда я сел возле стойки и стал смотреть на людей, и тут подошла… подошла девушка, и села рядом…

— Чернокожая девушка? — уточнил Полу-Хадж.

— Ага…

Полу-Хадж значительно посмотрел на меня и сказал:

— В таких делах я всегда демонстрирую особую проницательность. — Я рассмеялся. Фуад продолжил:

— Ага. Ну так вот, чернокожая девушка была настоящей красоткой; я никогда ее не видел раньше, и она объяснила, что только первую ночь работает у Фатимы, а я ей рассказал, что тут довольно грубые люди, и лучше быть настороже из-за кучи народа, которая набивается в бар по вечерам, и она сказала, что очень-очень благодарна за мой совет, потому что люди в городе все бесчувственные и холодные и думают только о себе, а я не такой; и еще сказала, что ей очень приятно познакомиться с парнем вроде меня. Она меня поцеловала в щеку и позволила обнять за талию, а потом начала… начала…

— Начала тебя щупать, — помог ему Жак. Фуад сразу стал пунцовым.

— Она спросила: «Можно мне заказать что-нибудь выпить?», а я сказал, что денег у меня в обрез, — только чтобы протянуть две недели, и тогда она спросила: «Ну а сколько?», а я ответил, что не знаю точно. Тогда девушка сказала, что, дескать, она уверена, на одну выпивку для нее у меня точно хватит, а я ответил: «Давай так: если у меня сейчас окажется больше тридцатки, то куплю, а если меньше — нет», и она сказала, давай, так будет по-честному, и я вытащил деньги; угадайте-ка, что случилось? У меня оказалось тридцать киамов, ни больше, ни меньше, а мы не договаривались, что делать, если будет ровно тридцать! И тогда она сказала, что, дескать, все в порядке, я не должен ничего покупать для нее. Я подумал, что она поступила очень порядочно. И все это время она продолжала меня целовать, обнимать и… и трогать, поэтому я подумал, что здорово ей понравился. Угадайте-ка, что случилось потом?

— Она стянула деньги, — сказал Махмуд. — Девка заставила тебя вытащить и пересчитать хрустики, чтобы узнать, где ты их держишь.

— Я понял, что произошло, только когда решил заказать что-нибудь покушать, но было уже поздно. Ни гроша не осталось, она залезла мне в карман и просто их вытащила.

— Тебя ведь обчищали и раньше, — сказал я. — Фуад, ты не мог не знать, что она собирается сделать. Я думаю, тебе нравится, когда тебя обкрадывают, Фуад.

Ты от этого тащишься.

— Неправда, — защищался Обиженный Богом. — Я просто решил, что понравился ей, и она мне тоже очень понравилась, я подумал, может, позднее приглашу ее, и все такое, ну, после работы… Потом увидел, что денег нет, и понял, что виновата девушка. Я не дурак: знаю, сколько будет дважды два!

Мы все кивнули, не говоря ни слова.

— Я сказал Фатиме, но она не стала ничего делать, и тогда я пошел к Жоа (так она себя называет, но это не ее настоящее имя, она сама мне сказала), и она здорово рассердилась; говорит: «Я в жизни ничего не украла!» Я сказал: «Но я знаю, что ты это сделала», а она сердилась все сильнее и сильнее, потом вдруг вытащила из сумочки бритву, и тогда Фатима ей сказала: «Ну-ка, положи обратно, этот ишак того не стоит, нашла с кем связываться!» Но Жоа все еще здорово сердилась и стала наступать на меня с этой бритвой, и тогда я убежал оттуда и стал всюду разыскивать вас, ребята.

Жак прикрыл глаза в изнеможении и потер веки.

— Сейчас угадаю: ты хочешь, чтобы мы вытащили из нее твои тридцать киамов.

Какого черта мы обязаны это делать, Фуад? Ты идиот, олигофрен. По-твоему, мы должны сейчас идти разбираться с какой-то психованной вопящей дикаркой, тычущей во все стороны бритвой, только потому, что ты не способен сам позаботиться о себе, так?

— Не пытайся объяснить ему, Жак, — сказал Махмуд. — Бесполезное дело: все равно, что стараться прошибить стену лбом! — На самом деле он употребил арабский эквивалент этого выражения «Ты говоришь повернувшись к востоку, он отвечает повернувшись к западу», что очень образно и точно выражает суть того, что происходило с Фуадом иль-Манхусом.

Однако Полу-Хадж сегодня нацепил модик, превративший моего приятеля в героя пустынных улиц, человека действия, крутого и неустрашимого, как шериф в вестернах. Он покрутил усы и продемонстрировал потрясенному Фуаду ухмылку Одинокого Волка Сайеда.

— О'кей, парень, пошли. Покажешь мне эту Жоа.

— Ой, спасибо, спасибо тебе, Сайед. — Фуад суетился вокруг своего защитника и по-собачьи заглядывал в глаза. — Я хочу сказать… понимаешь, у меня не осталось ни гроша, она стянула все деньги, все, что я накопил на…

— О Господи, хватит, заткнись, — сказал Жак. Мы встали и последовали за Сайедом и Фуадом к «Красному фонарю». Я покачал головой: мне вовсе не хотелось быть втянутым в такое дело, но ничего другого не оставалось. Ненавижу обедать в одиночестве! Терпение: потом мы все вместе отправимся в «Кафе де ля Фи Бланш» и плотно перекусим. За исключением Обиженного Богом, конечно. А пока я подкрепился парой треугольников.

«Красный фонарь» имел дурную репутацию, и каждый, кто заходил в бар, не мог не знать, что пришел в опасное место; поэтому, если вас здесь ограбили или немного помяли, трудно было найти сочувствующих. Полиция даст понять, что только дурак мог вообще прийти сюда; фараоны просто рассмеются тебе в лицо, если обратишься к ним за помощью. Фатиму и Насира волнует только одно: сколько навара они получат с каждой проданной бутылки спиртного и как много их девочки вытянут из посетителей, выставив клиента на шампанское. Им совершенно наплевать, что делают шлюхи после того, как обогатили хозяев на несколько киамов. Это пример свободы предпринимательства и частной инициативы в чистейшем, не сдерживаемом никакими рамками виде.

Я очень не хотел появляться в баре, потому что плохо ладил и с Фатимой, и с Насиром, и зашел внутрь последним. Мы выбрали столик подальше от стойки.

Хозяевам заведения, как и Чири, нравился полумрак. Ноздри забивал резкий неприятный запах пролитого пива. На сцене извивалась рыжеволосая девица с топорным лицом и миниатюрным телом. Если сосредоточиться только на том, что расположено ниже шеи, танцовщица выглядела очень неплохо. Все, что девица сейчас проделывала, было призвано отвлечь внимание от ее недостатков и заставить созерцать лишь многочисленные достоинства. Да, вспомнил: это Фания.

Ее еще прозвали Фания Полотер, потому что девица обычно демонстрировала свои прелести на сцене в горизонтальном положении, а не стоя, как принято у большинства танцовщиц.

Ночь еще только начиналась, поэтому мы заказали по кружке пива, однако Полу-Хадж, подстрекаемый своим лихим модиком, потребовал еще и виски. Никто не потрудился спросить томящегося от жажды Фуада, хочет ли страдалец чего-нибудь выпить.

— Это она, вон там, — сообщил он очень громким шепотом, указывая на коротконогую, довольно простенькую шлюху, обрабатывающую клиента-европейца, облаченного в костюм.

— Но это не фема, — сказал Махмуд. — Фуад, это гетеросек.

— Ты думаешь, я не отличу мальчика от девочки? — взвился Фуад. Никто не захотел обсуждать подобный вопрос; что касалось меня, то здесь было слишком темно, чтобы сказать точно. Когда разгляжу Жоа получше, выясню, к какой разновидности — она относится.

Сайед не подождал даже, пока принесут выпивку. Он поднялся и подошел к девице особой походкой супермена. Такая походка напоминает ритуальный танец, где каждое движение что-то сообщает зрителям. Полу-Хадж как бы говорил окружающим: «Никто никогда не сможет со мной справиться, потому что на самом деле я не Сайед, а Аттила, неистовый гунн, а вы, черви несчастные, лучше не попадайтесь под ноги, а то раздавлю ненароком!» Полу-Хадж завязал разговор с Жоа; они стояли далеко, я не мог разобрать ни слова, да, честно говоря, и не хотел. Фуад плелся следом за своим защитником, как ягненок за пастухом, то и дело пронзительно пища что-то своим резким голосом, горячо поддерживая требования Сайеда и так же горячо отвергая версию шлюхи.

— Я в глаза не видела тридцатки этой макаки, — заявила Жоа.

— Деньги у нее, деньги у нее, посмотрите в сумочке, они там! — скрипел Обойденный Судьбой.

— Там намного больше тридцатки, несчастный ублюдок! — завопила шлюха. Попробуй докажи, какие из них твои!

Страсти быстро накалялись. Полу-Хадж сообразил отослать Фуада к нашему столику, но Жоа погналась за злосчастным, пихая в спину и выкрикивая всяческие ругательства. Мне показалось, что Фуад вот-вот расплачется. Сайед попытался оттолкнуть Жоа, но она яростно набросилась на него.

— Вот придет мой парень, он тебе из задницы дуршлаг сделает!

Полу-Хадж продемонстрировал ей свою коронную суперменскую усмешку.

— Когда придет, мы с ним разберемся, — произнес он спокойно. — А сейчас мы вернем моему другу украденные деньги, и больше не смей его пихать, иначе заработаешь столько порезов на морде, что придется надевать мешок на голову, когда будешь выходить на промысел. Ясно?

Именно в этот ответственный момент, когда Сайед крепко зажал руки шлюхи, а Фуад, подойдя с другой стороны, пронзительно блеял ей в ухо, в бар вошел сутенер Жоа.

— Приехали, — пробормотал я. Жоа позвала его и быстро посвятила в суть конфликта.

— Эти ублюдки пытаются отнять мои деньги! — вскричала она.

Ее сутенер, здоровенный одноглазый араб по имени Тауфик, которого все звали Сонни, казалось, никого и ничего не слушал. Он играючи отбросил в сторону Фуада, даже не удостоив того взглядом. Потом обхватил кисть правой руки Сайеда и заставил отпустить Жоа. Сильный толчок в плечо — и Полу-Хадж, пошатнувшись, отпрянул.

— Тот, кто грязно пристает к моей девочке, может сильно порезаться, мой друг, — произнес Сонни негромким, обманчиво мягким голосом.

Сайед направился к нашему столику.

— Эта шлюха — гетеросек, — сказал он. — Просто мужик в женской одежде. Сонни и Полу-Хадж теперь сошлись лицом к лицу прямо над моей головой; я бы хотел, чтобы эти двое перенесли свои разборки на улицу. Ни Фатиму, ни Насира, кажется, нисколько не волновал скандал, разыгравшийся в их баре. Тем временем Фания отработала свое время на сцене, и ее заменил высокий стройный обрезок-американка.

— Твоя мерзкая, уродливая шлюха, сифилитичка и воровка, стянула тридцать киамов у моего друга, — сказал Сайед таким же мягким, спокойным голосом, как и Сонни.

— Ты позволишь этому ублюдку обзывать меня по-всякому, Сонни? — вскинулась Жоа. — Прямо здесь, перед всеми остальными девочками?

— Ну вот, хвала Аллаху, теперь речь идет уже об оскорбленной чести, грустно произнес Махмуд. — Когда разбиралась только кража, было гораздо проще.

— Я не позволю никому тебя оскорблять, девочка, — сказал Сонни. Он усилил угрожающие нотки в голосе и, повернувшись к Сайеду, сказал:

— Заткнись, мать твою.

— Заставь меня, — ответил Полу-Хадж улыбаясь.

Махмуд, Жак и я схватили свои кружки с пивом и почти одновременно привстали, желая поскорее убраться подальше; увы, слишком поздно… У Сонни на поясе был спрятан нож; он потянулся за оружием, но Сайед его опередил. Я услышал Жоа, предупреждавшую своего кота об опасности, заметил, как сразу сузились глаза Сонни. Сутенер отступил. Сайед с силой выбросил левую руку, нацелившись Сонни в челюсть, но тот увернулся. Полу-Хадж шагнул вперед, блокировал правую руку Сонни, немного пригнулся и всадил нож в своего противника.

Я услышал негромкий всхлип, булькающий, удивленный стон. Сайед рассек кожу на груди Сонни и перерезал, видимо, крупные артерии. Кровь брызнула во все стороны; трудно поверить, что у одного человека может быть столько крови. Сонни шагнул влево, сделал два неуверенных шага вперед и рухнул на стол. Он захрипел, немного подергался, соскользнул на пол. Мы все, как загипнотизированные, смотрели на Сонни. Жоа не издала ни единого звука; Сайед застыл на месте, все еще выставив нож, которым рассек сердце одноглазого сутенера. Потом Полу-Хадж медленно выпрямился, бессильно опустив руку. Он дышал тяжело, словно после бега. Повернувшись к столу, он схватил свою кружку пива; глаза моего приятеля остекленели, взгляд казался бессмысленным. Он был покрыт кровью с ног до головы. Одежда, волосы, лицо, руки, ладони — все забрызгано кровью Сонни. Кровь на столе; кровавые пятна на всех нас — я сам прямо-таки пропитан кровью. Прошло несколько мгновений, прежде чем до меня дошло это: я ужаснулся и, вскочив, попытался стянуть с себя окровавленную рубашку. И тут Жоа завопила. Она заводилась снова и снова, пока кто-то не дал ей пару затрещин, после чего снова воцарилась полная тишина. Наконец Фатима позвала Насира, тот вышел из задней комнаты и позвонил в полицию. Мы втроем пересели за другой столик. Музыка оборвалась, девочки отправились в раздевалку, посетители быстренько исчезли за дверью, не дожидаясь прихода фараонов. Махмуд подошел к Фатиме и раздобыл нам всем еще по кружке пива.

Сержант Хаджар не торопился прибыть, чтобы полюбоваться трагическим финалом. Когда он наконец появился, я с удивлением отметил, что сержант никого не взял с собой.

— Это что? — спросил Хаджар, носком ботинка указывая на тело, распростертое на полу.

— Труп котяры, — объяснил Жак.

— По нему не скажешь; мертвые все на одно лицо… — Хаджар поглядел на кровавые лужи повсюду. — Здоровый парень, да?

— Сонни, — сказал Махмуд.

— А, этот ублюдок…

— Он умер из-за каких-то паршивых тридцати киамов, — произнес Сайед, недоуменно покачивая головой.

Хаджар задумчиво осмотрел бар, остановил взгляд на мне.

— Марид, — сказал он, подавив зевок, — поедешь со мной. — С этими словами сержант повернулся к выходу.

— Я?! — вскричал я. — Да я в этом деле вообще не замешан!

— В каком деле? — озадаченно осведомился Хаджар.

— В смерти Сонни.

— Да черт с ним, с Сонни. Ты должен поехать со мной. — Он повел меня к патрульной машине. Хаджару было абсолютно наплевать на совершенное только что убийство. Если пристукнут какого-нибудь богатого туриста, полиция из кожи вон лезет, снимая повсюду отпечатки пальцев, бегая с линейками, допрашивая всех подряд по двадцать-тридцать раз. Но как только убьют одного из «вконец опустившихся дегенератов», например, этого гориллообразного повелителя ездовых лошадок, или Тами, или Деви, легавые сразу принимают равнодушно-утомленный вид, словно одинокий вол на горе. Хаджар не собирался никого допрашивать, фотографировать место преступления и так далее. Он не желал тратить время на таких, как Сонни; с точки зрения властей, сутенер получил то, на что сам напрашивался, избрав неправедный образ жизни; как говорит Чирига, «страшное дело — платить по счетам!». Полиция не возражала бы, если все жители Будайина перерезали бы друг друга.

Хаджар запер меня в машине, сел за руль.

— Ты меня арестовал? — спросил я.

— Заткнись, Одран.

— Ты арестовал меня, сукин сын?

— Нет.

Ничего не понимаю.

— Тогда какого черта ты меня задержал? Я ведь уже сказал, что никакого отношения к убийству в баре не имею.

Хаджар оглянулся:

— Когда ты, наконец, забудешь про этого кота? Сонни тут ни при чем.

— Куда ты меня везешь?

Хаджар снова повернул голову и посмотрел на меня с садистской усмешкой на лице.

— Папа хочет с тобой побеседовать. Мне вдруг стало холодно.

— Папа? — Время от времени я встречал Фридландер-Бея и, как все жители Будайина, знал, что это за человек, но никогда раньше не удостаивался личной беседы.

— И судя по тому, что я слышал, он зол, как шайтан, Марид. Думаю, ты предпочел бы, чтобы я и вправду арестовал тебя за убийство.

— Зол? На меня? Да за что? Хаджар только пожал плечами:

— Понятия не имею. Мне просто приказано тебя доставить. А уж Папа тебе сам все растолкует.

Именно в этот момент, когда я испытывал все возрастающий панический страх, чуя приближающуюся смертельную опасность, начали действовать треугольники, принятые по дороге в бар Фатимы; сердце забилось, как бешеное. А ведь вечер начинался так хорошо! Я выиграл немного денег и предвкушал сытный ужин, а впереди меня ждала ночь с Ясмин. Вместо всего этого я сижу на заднем сиденье патрульной машины; рубашка и джинсы насквозь окровавлены, кожа лица и рук зудит под коркой засыхающей крови Сонни. Меня везут на какую-то зловещую встречу с Фридландер-Беем, человеком, который владеет здесь всем и всеми. Я не сомневался, что предстоит разборка, но не имел представления, в чем провинился.

Всегда был предельно осторожен, чтобы не наступить на Папину мозоль… Хаджар не собирался меня просвещать на этот счет: он только ухмыльнулся, как гиена, и сказал, что не хотел бы оказаться на моем месте. Я сам не хотел бы: в последнее время слишком часто испытываю подобное чувство.

— На все воля Аллаха, — прошептал я непослушными губами, изнывая от беспокойства. — Ближе к Тебе, Господи.