Когда зазвонил телефон, мне снилось, что на меня кричит мать. Она орала так громко, что я уже не узнавал ее, просто понимал: это голос мамы. Спор начался из-за Ясмин, но потом мы перешли к другим темам: переезду в город, моей злосчастной судьбе. Я никогда ничему не научусь, кричала мама, потому что всегда и всюду думаю только о себе. Мое участие в беседе ограничивалось периодическими воплями: «Неправда!»; сердце учащенно билось от волнения, словно все происходило на самом деле.

Я в очередной раз дернулся, кипя от несправедливых упреков, и проснулся. С трудом разлепил глаза, с трудом сообразил что к чему; я чувствовал себя таким вялым, словно и не ложился спать. Уставился на надрывающийся телефон, снял трубку. «Доброе утро. Сейчас ровно семь часов». Короткие гудки. Я положил трубку и сел, сделав глубокий вдох, который чуть было не перешел в зевок. Хочу спать! Уж лучше кошмары, чем перспектива пережить еще один день, вроде вчерашнего!

Труди рядом не было. Я спустил ноги на пол и голым прошелся по комнате. В ванной ее тоже не было, но девочка оставила мне прощальную записку на столике.

Я полагал, что знаю все о сексе. Тут для меня не осталось ни единого белого пятна. Мои сокровенные фантазии давно уже направлены не на способ, а на объект… Так вот, единственное, чего еще никому не удавалось сымитировать (по крайней мере, до Труди!), бессознательная, чисто животная реакция женщин, по которой сразу понимаешь, что трахаешь фему, а не подделку, — это полувскрик-полувсхлип, когда у нее перехватывает дыхание в момент первого контакта, еще до того, как ваши движения успевают обрести какую-то ритмичность. Да… Я снова бросил взгляд на записку Труди, вспомнил часы, проведенные в компании друзей:

Жак, Махмуд, Сайед и я сидим за столиком в «Соласе», оценивающими взглядами знатоков пронзая посетителей. «Вот эта? Перв-недоделок…» Я мог безошибочно определить, кто есть кто. Я ни разу не ошибся и был знаменит своим умением на весь Будайин.

Клянусь бородой Пророка, больше ни слова не скажу на этот счет! Неужели судьба никогда не устанет зло подшучивать надо мной? Нет, не стоит и надеяться… Она продолжит свое черное дело с упорством маньяка снова и снова, с каждым разом шутки будут все более и более зловещими. Если уж возраст и жизненный опыт не оградят от них, то, наверное, смерть тоже окажется бессильной, так что мои мучения продолжатся и в загробном мире.

Я бережно и тщательно сложил свою новую одежду и упаковал в сумку. Сегодня снова надену свою белоснежную галабийю и предстану перед людьми в новом облике: араб в традиционном костюме, но гладко выбритый, как европеец. Вот я какой человек с тысячью лиц! Я решил, что настало время поймать Хаджара на слове и воспользоваться информацией, хранящейся в памяти полицейского компьютера. Хочу узнать кое-что о самих легавых и о связи Оккинга с Бондом-Ханом.

Вместо того чтобы дойти до полицейского участка на своих двоих, я поймал такси. Нет, меня не начала развращать роскошь, оплаченная Папой; просто события развивались слишком быстро и не хотелось терять времени. Да, сейчас мы были с временем на равных: я торопил его, оно торопило меня. Училки старательно обновляли мою энергию: я не испытывал ни усталости, ни голода или жажды. А также страха или злости. Кстати, многие сочли бы это опасным. Наверное, страх все-таки полезная штука…

Хаджар куда-то ушел. Я сидел и ждал его, наблюдая, как Оккинг поглощает поздний завтрак, сидя в своей застекленной клетке, словно редкий зверь в зоопарке. Наконец появился сержант и недовольно взглянул на меня.

— Ты не единственный полудурок, доставляющий мне уйму беспокойства, Одран, — сказал он желчно. — У нас побывало не меньше, тридцати идиотов, жаждущих поделиться важнейшими сведениями, которые они откопали в своих снах, видениях и так далее.

— Я тебя обрадую, Хаджар: никакой информации у меня нет. Наоборот, я пришел получить ее от тебя. Ты сказал, что разрешишь мне поработать с вашим компьютером.

— А, ну конечно; только не здесь. Если тебя засечет Оккинг, он мне сразу башку проломит. Я сейчас свяжусь с нижним этажом. Можешь использовать терминал там, хорошо?

— Мне все равно, — согласился я. Хаджар позвонил, напечатал мне пропуск и подписал его. Я поблагодарил и отправился вниз. Молодая женщина, черты лица которой свидетельствовали, что она родом из Юго-Восточной Азии, показала, как выбрать программу, вести поиск, и объяснила, что, если у меня возникнут вопроси, компьютер сам ответит на них. Она вовсе не была профессионалом-программистом или здешним библиотекарем: просто выполняла роль регулировщицы…

Сначала я проверил основные файлы: это было похоже на морг какого-нибудь агентства новостей. Когда я печатал чье-либо имя и фамилию, компьютер выдавал мне все имеющиеся в его памяти факты, так или иначе касающиеся данного человека. Первым делом я запросил информацию на Оккинга. Через несколько секунд по дисплею справа налево поползли бесконечные арабские фразы: имя, фамилия, возраст, место рождения, чем занимался до того, как поселился в нашем городе, то есть все, что заносят в любую анкету. Потом следует действительно ценная информация. В зависимости от места и цели заполнения, это может быть история болезни, данные об арестах, сведения о финансовом положении, занятиях политикой, сексуальных пристрастиях и что там еще есть важного?

Что касается Оккинга, кроме самых общих сведений, о нем не было ничего.

Абсолютно ничего. Альсифр — ноль!

Сначала я решил, что возникла неполадка в компьютере, снова залез в выбор программ, снова напечатал имя Оккинга и стал ждать. Ничего.

Ну конечно, это сделал наш лейтенант. Он замел следы точно так же, как его наемник Хан сейчас старался замести свои. Если не пожалею времени и денег, могу отправиться за нужной информацией в Европу, но там я узнаю, чем он занимался вплоть до отъезда в наш город. Дальше, если смотреть с формальной точки зрения, юн просто не существовал.

Я напечатал кодовое название шпионской группы Джеймса Бонда: «Юниверсал экспорте». Как-то раз я видел такой адрес на одном из конвертов в кабинете Оккинга. Снова ничего!

Ни на что особенно не надеясь, запросил данные о Джеймсе Бонде: ничего.

Тот же результат — с Ксаргисом Ханом. Подлинный Хан и «настоящий» Бонд никогда не посещали наш город, поэтому информация о них отсутствовала.

Я перебрал в уме всех, сведения о которых стоит запросить: Ясмин, Фридландер-Бей, а может, сам Марид Одран? — но потом решил удовлетворить любопытство позднее, при более благоприятных обстоятельствах, и остановил выбор на Хаджаре. То, что я узнал, не было неожиданным. На два года моложе меня, выходец из Иордании, перед тем как поселиться в городе, неоднократно имел дело с полицией. Психологические характеристики дословно подтверждали мое мнение об этом субъекте: ему ни в коем случае нельзя доверять. Хаджар подозревался в том, что передавал заключенным деньги и наркотики. Однажды даже провели расследование в связи с пропажей большей части конфискованного имущества, но бравый сержант сумел выйти сухим из воды. В досье содержалось предположение, что Хаджар может использовать служебные возможности в личных целях, работать в интересах отдельных лиц, той или иной преступной организации. В досье отмечалось, что Хаджар, судя по всему, способен на такие противоправные действия, как лжесвидетельство, вымогательство, преступный сговор и многое другое.

Ах ты Боже мой! Да неужели! Хаджар? А мы и не знали!

Я грустно покачал головой. Легавых всех стран мира объединяют две вещи: во-первых, они жаждут разбить тебе дубинкой башку под любым, самым ничтожным предлогом, а то и вовсе без такового, а во-вторых, не способны, так сказать, познать правду, даже когда эта голая правда лежит у них перед носом, призывно расставив ноги. Полиция не следит за исполнением законов; фараон никогда не оторвет от стула свою толстую задницу, пока закон не будет нарушен. Они раскрывают ничтожное количество преступлений. По сути, полиция — просто что-то вроде статической службы, регистрирующей имена жертв и показания свидетелей.

После того как проходит определенное инструкциями время, они спокойно убирают эту информацию подальше, чтобы освободить место для новой.

Да, чуть не забыл: полицейские помогают беспомощным старушкам перейти улицу. По крайней мере, так принято думать…

Одно за другим я скормил компьютеру имена всех, кто хоть как-то был связан с Никки, начиная с ее(его) дяди Богатырева. Высветившиеся на дисплее данные в точности соответствовали тому, что рассказал мне лейтенант. Я решил, что, если Оккинг способен убрать все сведения о себе, он вполне мог «откорректировать» и остальную информацию. Если мне что-нибудь удастся раскопать, то либо по чистой случайности, либо из-за того, что лейтенант допустил оплошность. Я продолжил работу, хотя надежда найти хоть какую-то зацепку таяла с каждой минутой.

Увы, мои опасения подтвердились. В конце концов, я все-таки решил заглянуть в досье на Ясмин, Папу, Чири, на Черных Вдов, Сейполта и Абдуллу.

Компьютер поведал мне, что Хасан, похоже, большой ханжа, потому что по религиозным соображениям не прибегает к помощи училок для вящего успеха своего бизнеса и в то же время не скрывает, что он педераст. Тоже мне, новости! Когда-нибудь я посоветую Хасану использовать мальчишку-американца, который, кстати, оборудовал себе мозги по последнему слову техники, в качестве администратора-бухгалтера, а не как живую статую на стуле вместо пьедестала, восседающую в пустом помещении.

Мое неуемное любопытство не распространялось лишь на одного жителя нашего квартала — Марида Одрана. Я решил, что не желаю знать, что они обо мне думают.

Зачем расстраивать себя понапрасну?

Прочитав досье на своих друзей и знакомых, я пожелал ознакомиться со счетами телефонной компании, представленными полицейскому участку. И тут ничего; но, конечно, Оккинг не такой дурак, чтобы звонить своему Бонду прямо из кабинета. Я стоял на перекрестке множества дорог, и все они заканчивались тупиком.

В результате, я получил пищу для размышлений, но не новые факты. На самом деле, мне было интересно узнать всю подноготную Хаджара и других жителей Будайина, а скудость данных об Оккинге — и, что вполне понятно, о Фридландер-Бее — давала почву для определенных предположений, а может, даже утверждений…

Я думал обо всем этом, шагая по улице, и не заметил, как оказался у себя дома.

Какого черта я сюда пришел? Ну, вообще-то меня вовсе не привлекала перспектива провести еще одну ночь в номере отеля. По крайней мере, один из убийц знал, что я остановился там; мне нужна новая ставка, по крайней мере, на день-два… Я все больше свыкался с училками, мои решения не зависели от всяких эмоций, и я принимал их намного быстрей, чем раньше. Меня не покидало чувство уверенности в своих силах и хладнокровие. Надо связаться с Папой, а затем подыскать себе другое место для ночлега.

В комнате все было так, как перед уходом. На самом деле я недолго отсутствовал, но чувство такое, словно прошла целая вечность: я потерял ощущение времени. Бросив сумку на матрас, я сел и пробурчал код Хасана в трубку. Три долгих гудка; наконец Шиит отозвался.

— Мархаба, — произнес он устало.

— Привет, говорит Одран. Мне нужно встретиться с Фридландер-Беем; я надеюсь, ты сможешь организовать это.

— Он будет доволен тем, что ты высказываешь стремление действовать правильно, мой племянник. Разумеется, он захочет увидеть тебя и узнать, как обстоят дела, из твоих уст. Тебя устраивает сегодня вторая половина дня?

— Как можно раньше, Хасан.

— Я позабочусь об этом, о мой проницательный друг, и перезвоню, чтобы сообщить точное время.

— Спасибо. Подожди, я хочу задать тебе один вопрос. Скажи, существует ли какая-то связь между Папой и Сейполтом?

Хасан замолчал надолго, очевидно обдумывая, как лучше сформулировать ответ.

— Уже нет, о мой племянник. Ведь, если я не ошибаюсь, Сейполт мертв?

— Знаю, — нетерпеливо бросил я.

— Сейполт занимался только мелкими операциями по импорту и экспорту; такое не интересовало Папу.

— Значит, насколько ты можешь судить. Папа не пытался наложить руку на часть его бизнеса?

— О мой племянник, этот «бизнес» настолько незначителен, что даже недостоин называться бизнесом. Сейполт был просто мелким дельцом, таким же, как я.

— Но ведь он, так же как и ты, решил, что для сведения концов с концами нужно искать дополнительный заработок. Ты работаешь на Фридландер-Бея, он работал на немцев. — Клянусь светом моих глаз! Не может быть! Сейполт-шпион?

— Могу поспорить, это для тебя не новость;

Неважно. Ты когда-нибудь имел с ним дело?

— Что ты имеешь в виду? — Голос Шиита сразу приобрел жесткость.

— Бизнес. Импорт-экспорт. Здесь у вас общие интересы.

— О, понятно. Да, время от времени я покупал кое-что, если Сейполт предлагал хорошие европейские товары, но не припомню, чтобы он хоть раз делал закупки у меня.

Он не сказал мне ничего существенного. По просьбе Хасана я быстро ознакомил его с тем, что произошло с тех пор, как обнаружили убитого Сейполта.

Когда я закончил, Шиит был здорово напуган. Попутно я рассказал об Оккинге и явно неполных досье полиции.

— Поэтому мне надо увидеть Фридландер-Бея.

— Ты подозреваешь кого-то? — спросил Хасан.

— Дело не только в исчезнувшей информации, или в том, что Оккинг иностранный агент. Я просто не могу поверить, что, бросив весь свой отдел на расследование этих убийств, он так и не нашел ни единой зацепки, чтобы поделиться со мной. Я уверен, лейтенанту известно намного больше, чем он мне говорит. Папа обещал, что заставит Оккинга выложить все. Мне необходима информация.

— Ну разумеется, мой племянник, об этом можешь не беспокоиться. Иншалла, все будет сделано. Как я понял, ты не можешь сказать точно, как много знает Оккинг?

— Таковы приемы полицейских, Хасан. То ли лейтенант распутал все дело до последней мелочи, то ли ему известно не больше, чем мне. Трудно сказать… Все они мастера пудрить мозги.

— Он не посмеет пудрить мозги Фридландер-Бею.

— Попытается, Хасан.

— Из этого ничего не выйдет. Тебе нужны еще деньги, о мой проницательный друг?

Черт, вообще-то хрустики никогда не помешают…

— Нет, Хасан, с этим все в порядке. Папа более чем щедр со мной.

— Если тебе понадобятся наличные, чтобы продвинуть вперед расследование, дай мне знать. Ты прекрасно справляешься, сын мой.

— Да, по крайней мере, до сих пор еще жив.

— Ты красноречив и остроумен, как поэт, дорогой мой! Но прости, сейчас я должен идти. Сам знаешь, бизнес есть бизнес…

— Это точно, Хасан. Позвони мне, как только переговоришь с Папой.

— Хвала Аллаху, пусть Он оградит тебя от бед.

— Аллах йисаллимак. — Я встал, спрятал телефон. Затем принялся рыскать по комнате в поисках маленькой вещицы, которую вынул из сумочки Никки: скарабея, украденного моей подругой из коллекции Сейполта. Этот кусочек меди, как и кольцо, увиденное мной во время первого посещения немца, напрямую связывал его с Никки. Конечно, теперь, когда Сейполт присоединился к бесконечному сонму усопших, ценность обеих улик довольно сомнительна. Кстати, у доктора Еникнани остался самодельный модик; он может оказаться важным вещественным доказательством. Пожалуй, настало время как-то обобщить все, что мне удалось узнать, чтобы со временем передать властям. Не Оккингу, конечно, и не Хаджару.

Я смутно представлял себе, кого конкретно имею в виду, но был твердо уверен, что существуют честные представители закона и порядка. 3 европейском суде мало трех улик для вынесения обвинительного приговора, но по исламским законам и обычаям этого более чем достаточно, чтобы опустить карающий меч на шею убийцы.

В конце концов скарабей все-таки нашелся под матрасом; я засунул его поглубже в сумку. Неторопливо и тщательно собрал все, чтобы не оставить следов в квартире. Сгреб мусор на полу в несколько аккуратных кучек. На настоящую уборку не было ни времени, ни сил, ни желания. Теперь ничто не указывало на то, что в квартире жил некий Марид Одран. Сердце охватила щемящая боль: я провел здесь больше времени, чем в любом другом убежище, это единственное место, которое я мог назвать домом. Сейчас оно превратилось в обычное, покинутое жильцом помещение с грязными окнами и рваным матрасом на полу. Я тихонько вышел и запер дверь.

Ключи передал хозяину дома, Казему. Он был удивлен и искренне огорчен моим внезапным уходом.

— Мне нравилось жить здесь, — сказал я, — но Аллах пожелал, чтобы я покинул твой кров. Казем обнял меня, пожелал нам обоим благополучно пройти по дороге, указанной Аллахом, прямиком до райских кущей. Потом я отправился в банк и снял все деньги со счета. Купюры засунул в конверт, полученный от Фридландер-Бея. Когда найду новое жилье, вытащу хрустики и посмотрю, сколько их осталось: я как бы растягивал удовольствие, наслаждаясь сознанием, что обладаю целым состоянием.

Третья остановка — отель «Палаццо ди Марко Аврелио». На мне была галабийя, но волосы коротко острижены, а лицо гладко выбрито. Не думаю, что портье узнал меня. — Я заплатил за неделю вперед, — объяснил я ему, — но вынужден покинуть вас раньше, чем. собирался.

Портье пробормотал:

— Нам очень жаль терять такого постояльца, мсье. — Я кивнул и бросил ему свой жетон. — Разрешите взглянуть… — Он набрал номер комнаты на своем компьютере, увидел, что отель действительно должен мне немного денег, и стал печатать чек.

— Все были очень предупредительны и любезны, — польстил я ему.

— Всегда рады видеть вас в нашем отеле. — Он улыбнулся, протянул чек и махнул рукой в сторону кассы. Я еще раз поблагодарил его и, получив через несколько секунд деньги, присоединил их к остальной сумме.

Бережно неся сумку, где лежали наличные, коробка с медиками и училками, а также одежда, я шел по городу в юго-западном направлении, с каждым шагом все больше удаляясь от Будайина и района дорогих фешенебельных магазинов у бульвара Иль-Джамил.

Вскоре я стоял в самом центре бедняцкого квартала, где живут одни нищие феллахи. Узкие петляющие улочки, маленькие низкие дома с плоскими крышами и облупившимися стенами; окна закрыты ставнями или тонкими деревянными решетками.

Некоторые здания кое-как отремонтированы, их обитатели пытались даже посадить кусты или еще что-то в иссохшей земле возле стен. Другие, казалось, давно уже пустуют: зияющие провалы окон, полусорванные ставни раскачиваются, едва держась на ржавых гвоздях, словно вывалившийся язык голодной, усталой собаки. Я выбрал довольно аккуратный домик и постучал в дверь. Несколько минут пришлось подождать. Наконец выглянул высоченный мускулистый мужчина с пышной черной бородой и уставился на меня, подозрительно прищурившись; изо рта торчала щепка, которую он использовал вместо жвачки. Хозяин ждал, когда пришелец скажет, что ему нужно.

Без всякой уверенности в успехе я приступил к изложению своей легенды:

— Я был брошен здесь, в незнакомом городе, подлыми компаньонами. Они похитили все товары и деньги. Во имя Всевышнего и его Пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, прошу тебя оказать гостеприимство.

— Понятно, — мрачно произнес мужчина. — Этот дом закрыт для чужих.

— Я не доставлю никакого беспокойства. Я…

— Советую тебе просить о ночлеге тех, чье гостеприимство основано на благополучии. Люди говорят: здесь живут семьи, где всегда есть в избытке еда для домашних, для собак и гостей, подобных тебе. Что касается меня, то, заработав на хлеб и горсть бобов для жены и четырех детей, я считаю день удачным.

Я понял, на что он намекает.

— Конечно, ты не хочешь затруднений для своей семьи. Проклятые лжедрузья, ограбившие меня, не знали, что я всегда ношу в сумке немного денег. Они, урча от жадности, схватили то, что лежало на виду, но у меня осталось достаточно средств, чтобы прожить день-два в этом городе, пока я не смогу вернуться и потребовать законного возмещения убытков.

Хозяин молча смотрел на меня; словами его не убедишь, нужна маленькая демонстрация.

Я дернул молнию и открыл сумку; под его внимательным взглядом неторопливо порылся в одежде — рубашках, носках, штанах, засунул руку поглубже и извлек банкноту.

— Двадцать киамов, — произнес я душераздирающим тоном. — Это все, что они мне оставили.

На лиц» моего нового друга отразилась жестокая внутренняя борьба. Для жителей этого квартала двадцать киамов — серьезная сумма. Он мог питать сомнения на мой счет, но я сейчас читал его мысли.

— Если ты примешь меня как гостя под свое покровительство на два дня, объявил я, — все эти деньги будут твоими. — Я помахал бумажкой перед его расширившимися от жадности глазами.

Мужчина покачнулся, словно змея, зачарованная движениями факира. Если бы он был деревом с большими плоскими листьями, они бы сейчас громко зашелестели.

Хозяин дома не любил чужаков — а кто их любит? Ему вовсе не улыбалась идея поселить у себя незнакомца на несколько дней. С другой стороны, двадцать киамов равнялись заработку за несколько дней. Я снова оглядел его и убедился, что теперь его мысли приняли нужное направление: он уже не пытался угадать, кто я такой, а прикидывал один из сотни различных способов потратить двадцать хрустиков. Осталось лишь немного подождать.

О, мой господин, мы люди небогатые… Тогда двадцать киамов облегчат твою жизнь. О да, еще бы, господин, и я хочу получить их; но мне стыдно ввести в такое убогое жилище обладателя стольких достоинств! — Я видел роскошь и богатство, которые ты и вообразить не можешь, мой друг, но возвысился над всем этим, что доступно и тебе. Я не всегда был таким, каким предстал перед твоими глазами. Ибо Аллах подделал ввергнуть меня в нищету и страдания, дабы потом я мог вернуть все, что отнято обидчиками. Ты поможешь мне? Всевышний дарует удачу тем, кто поддержит скитальца.

Озадаченный хозяин дома долго, смотрел на меня; первой его мыслью было, что я просто псих, и лучше всего убежать от такого как можно дальше. Моя выспренняя речь как две капли воды походила на исповедь какого-нибудь похищенного принца из старых сказок. Но сказки хороши, когда, поужинав нехитрой снедью, их рассказывают вполголоса, собравшись у очага, перед тем как заснуть тревожным сном. Днем такие истории теряют большую часть убедительности.

Единственное, что способно вернуть доверие к рассказчику — банкнота в двадцать киамов, которая колыхалась в моей руке, словно пальмовый лист под порывом ветра. Мой новый друг так впился в нее глазами, что вряд ли сможет потом припомнить лицо своего собеседника.

В конце концов, я стал гостем Исхака Джарира, достойного хозяина дома. Он поддерживал у себя строгий порядок, так что женщин я не увидел. На втором этаже находилась общая спальня, а на первом было несколько чуланчиков для хранения всякой снеди. Джарир распахнул деревянную дверь одного из них и невежливо впихнул меня внутрь.

— Здесь ты можешь чувствовать себя спокойно, — прошептал он. — Если твои негодяи-Друзья придут и начнут расспрашивать, мы никого не видели. Но ты останешься здесь только до завтра. После утренней молитвы придется покинуть наш дом.

— Хвала Аллаху за то, что направил меня к такому щедрому и великодушному человеку! Но мне еще надо завершить одно дело. Если все произойдет так, как я ожидаю, вернусь с двойником бумажки, которую ты сейчас сжимаешь в руке. Она также станет твоей.

Джарир не хотел ничего знать о подробностях моего «дела».

— Да будут успешными все твои начинания! — пожелал он. — Но знай, если не вернешься до последней молитвы, в дом тебя не пустят.

— Как скажешь, о достойнейший. — Я оглянулся на ворох тряпок, которые послужат мне постелью сегодня ночью, невинно улыбнулся Исхаку Джариру и, подавив невольную дрожь, вышел на улицу.

Я думал, что узкая, мощенная камнем улочка выведет меня на бульвар Иль-Джамил. Но, повернув по ней налево, понял, что ошибся. Направление все-таки было верное, и я последовал вперед. Однако за углом увидел лишь голые стены домов: тупик. Я вполголоса выругался и повернул. Придется идти обратно.

Путь преграждал какой-то человек, ужасно тощий, с растрепанной жиденькой неряшливой бородкой. На лице незнакомца расползалась заискивающая улыбка деревенского идиота. Одежда его состояла из желтой рубашки без воротника, потертого и сильно мятого коричневого костюма, белой в красную клетку кафии и поношенных коричневых английских ботинок. Его дурацкий вид напомнил мне Фуада, будайинского блаженного. Похоже, парень шел за мной до самого тупика, однако я не слышал его шагов.

Когда ко мне кто-то подкрадывается, я настораживаюсь; разглядывая незнакомца, я открыл сумку. Он продолжал торчать передо мной, переминаясь с ноги на ногу и ухмыляясь. Я вытащил несколько училок, снова задернул молнию и попытался пройти мимо, но рука парня уперлась мне в грудь. Я остановился.

— Не люблю, когда до меня дотрагиваются, — произнес я.

Он сразу отпрянул, словно только что осквернил величайшую святыню.

— Тысяча извинений, — проблеял он дрожащим голосом.

— Зачем ты шел за мной? Тебе что-то нужно?

— Я подумал, что уважаемого господина заинтересует мой товар. — Он тряхнул своим портфелем из фальшивой кожи.

— Ты что, торговец?

— Я продаю модули, господин, а также набор самых полезных и интересных приставок, поступивших на рынок. Мне бы хотелось продемонстрировать их.

— Спасибо, не надо.

Он поднял брови, словно я не отказался, а попросил поскорее показать товар. Он уже не выглядел тупым и жалким.

— Это не займет много времени. Вполне возможно, у меня найдется как раз то, что ищет уважаемый господин.

— Я ничего не ищу.

— Наверняка ищете; иначе зачем было модифицировать мозг, не так ли?

Я пожал плечами. Он опустился на корточки и раскрыл портфель с образцами.

Я твердо решил, что ничего не куплю у такого парня. Я не имею дела с хорьками.

Он извлек модики и училки, выкладывая их аккуратным рядком возле портфеля.

Закончив, парень поднял на меня глаза. Он очень гордился своим товаром.

— Итак… — Он выжидающе уставился на меня.

— Что «итак»?

— Итак, что вы скажете о них?

— О модиках? По-моему, ничем не отличаются от любых других. Что они собой представляют?

Он схватил модик, лежащий в ряду первым, и бросил мне. Я поймал на лету.

Этикетка отсутствует; корпус сделан из гораздо более прочного пластика, чем у модулей в магазине Лайлы и других модишопах. Самоделка. — С этим ты уже познакомился, — произнес парень, снова расплывшись в жалкой, извиняющейся улыбке.

Я вздрогнул и пристально посмотрел на него.

Он сорвал с головы кафию. Пряди редеющих волос свисали до плеч. Похоже, парень не мылся, по крайней мере, месяц. Он протянул руку и выдернул модик из своей розетки. Маска ничтожного торговца исчезла. Глаза незнакомца остекленели, челюсть отвисла, но он быстрым отработанным движением вставил другой самодельный модик и мгновенно преобразился. Глаза неожиданно сузились, а рот исказила садистская гримаса-усмешка. За считанные доли секунды он стал совершенно другим существом. Никакой маскировки: абсолютно иная манера говорить, двигаться, вести себя, иное выражение лица — все это действует гораздо эффективнее, чем фальшивые усы, парик и грим.

Я здорово влип. В руке у меня был зажат модик Джеймса Бонда, а смотрел я прямо в холодные безжалостные глаза Ксаргиса Мохадхил Хана. Глаза, горящие огнем безумия.

Я дотянулся до розетки и вставил две училки. Первая придаст особую силу мускулам, блокирует боль или усталость, пока моя плоть не начнет рваться в клочья. Вторая полностью «отключила» звук. Мне надо сконцентрировать внимание.

Хан, оскалившись, зарычал. Теперь его рука сжимала длинный, весьма зловещего вида кинжал; серебряную с золотом рукоятку украшали разноцветные камни. «Сесть, — прочитал я по губам Хана. — Сесть на землю».

Я не собирался облегчать ему задачу; вместо того чтобы подчиниться, осторожно опустил руку, пытаясь нащупать под складками галабийи игломет. И вспомнил: игломет все еще лежит под подушкой в номере отеля. Хотя нет, горничная уже наверняка нашла его. А парализатор в сумке, закрытой на молнию. Я медленно попятился.

«Я давно уже шел за вами, господин Одран. Я следил за вами, когда вы были в полицейском участке, у Фридландер-Бея, в доме Сейполта, в отеле. Я мог убить вас в ту ночь, когда притворился, что считаю вас просто обыкновенным воришкой.

Но я не хотел, чтобы нам мешали. Я ждал, когда наступит подходящий момент. И вот теперь, господин Одран, теперь вы умрете». — Читать по губам оказалось на удивление простым делом: жизнь замедлила свое течение, мир двигался в два раза медленнее, чем обычно. У нас было время, много времени. Столько, сколько потребуется…

Рот Хана подергивался, искажаясь гримасой торжества. Он от души наслаждался каждой секундой своего триумфа. Шаг за шагом оттеснял меня к стене.

Я, не отрываясь, смотрел на сверкающий клинок, которым Хан собирался не только лишить меня жизни, но и разрубить на кусочки. Он хотел украсить моими потрохами скользкие от грязи камни мостовой и кучи мусора, словно праздничной гирляндой!

Одних ужасает сама мысль о смерти; других гораздо больше пугает перспектива предсмертных мук. Честно говоря, я принадлежу ко второму типу. Понимая, что когда-нибудь ко мне придет смерть, надеюсь, что она будет быстрой и безболезненной — например, если повезет, наступит во сне. Но отдать концы после страшных мучений, которые придется претерпеть от руки Хана — нет, это явно неподходящий способ расстаться с жизнью.

Училки не давали мне впасть в панику. Если сейчас мной овладеет страх, через каких-нибудь пять минут я превращусь в ромштекс. Я сделал еще шаг назад, оглядывая улочку, стараясь нащупать взглядом что-нибудь, способное дать мне хоть какой-то шанс одолеть этого маньяка с его проклятым кинжалом. Времени почти не осталось…

Издавая истошные крики, он бросился вперед, держа кинжал на уровне плеча, словно неистовая леди Макбет. Я дал ему приблизиться шага на три, потом отклонился влево и устремился навстречу противнику. Он ожидал, что я отступлю, и слегка опешил от неожиданности. Мои пальцы сомкнулись на запястье руки, сжимавшей нож; правой я надежно фиксировал ее, а левой резко вывернул. Обычно таким способом можно без особого труда обезоружить нападающего, но Хан оказался очень сильным человеком. Неестественно сильным для обладателя такого тела. безумие, модик и училки придали ему дополнительную мощь.

Свободной рукой Хан вцепился мне в горло, пытаясь запрокинуть голову. Мне удалось сделать подсечку, мы оба потеряли равновесие. Падая, я уперся в его лицо и постарался, чтобы он как можно сильнее стукнулся о каменную мостовую затылком. Мое колено уперлось в его запястье, и пальцы, сжимавшие кинжал, разжались. Я как можно дальше отбросил оружие, потом двумя руками охватил его голову и еще пару раз ударил о скользкие, зловонные камни. В результате Хан был выведен из строя, но, увы, ненадолго. Он смог вывернуться и опять набросился на меня, кусаясь, царапаясь, рыча… Какое-то время мы боролись, стараясь одолеть друг друга, но так тесно сплелись, что я не мог ударить его кулаком. Господи, я не мог даже высвободить руки! Тем временем он, как зверь, терзал мою плоть своими черными когтями, впиваясь в тело зубами, молотя коленями.

Наконец Хан с пронзительным воплем отбросил меня; прыжок — и, прежде чем я успел отпрянуть, он опять навалился на меня. Я лежал, словно распятый: одна рука прижата к земле коленом, другая — когтистой лапой маньяка. Он занес сжатый кулак, чтобы обрушить удар на мое незащищенное горло. Я вскрикнул, попробовал сбросить его, но не смог даже пошевелиться. Напрягая все силы в отчаянных попытках освободиться, я увидел, как глаза Хана зажглись огнем ликования.

Нараспев он читал какую-то бессвязную молитву своему металлическому ангелу смерти. Наконец, дико вскрикнув, опустил кулак. Удар пришелся по лицу. Я едва не потерял сознание.

Хан вскочил и бросился за кинжалом. Я заставил себя сесть, лихорадочно шаря руками по мостовой. Надо найти сумку! Хан подобрал кинжал и метнулся ко мне. Я рванул молнию и вывалил содержимое сумки на землю. Хану осталось сделать всего несколько шагов — и тут я нажал кнопку парализатора и долго не отпускал ее. Раздался жуткий булькающий вопль, и противник как подкошенный свалился рядом со мной. Он очнется лишь через несколько часов.

Училки блокировали боль, правда не полностью, скорей, они ее приглушили. Я еще был не в состоянии двигаться, и смогу сделать что-нибудь толковое не раньше чем через несколько минут. На моих глазах кожа Хана приобретала синеватый оттенок, он задыхался, разевая рот, словно выброшенная на берег рыба. Потом начались судороги. Неожиданно он обмяк и замер. Убийца, наводивший страх на весь квартал, неподвижно лежал всего в нескольких сантиметрах от меня. Я с трудом сел, всхлипывая, будто маленький мальчик. Как только немного очухался, выдернул модик Хана из головы неизвестного. Потом нащупал телефон и позвонил Оккингу, чтобы сообщить потрясающую весть.