Геенна Люс была красивой звездой с большой массой, белой, яркой и горячей. Я упивался ее красотой. Почему звезды? Почему все так, а не иначе? Почему мы дышим, почему впитываем горе, радость, жалость и боль? Почему…

Божественный голос Тверди звучал у меня в голове – а я-то наделся, что никогда больше его не услышу. Она напророчила, что я вернусь к Ней – и я вернулся.

Я вспомнил, как Твердь любит игры и загадки, и передал Ей мысленно:

– Ты на любой вопрос можешь ответить столь же просто?

– Ну что ж, в вопросах у меня недостатка нет. Где Бардо? Если Ты могла остановить бой, когда хотела, почему Ты позволила ему умереть? Умер ли он? Известно ли Тебе об этом? Нет! Не отвечай мне… так. Я не хочу слышать Твой голос внутри. Хочу сохранить неприкосновенность моих мыслей.

После паузы у меня в кабине появилось изображение Тихо с его моржовыми брылями и свирепой ухмылкой. Он был так близко, что я мог погрузить руку в когерентные световые волны, образующие его заросшее щетиной лицо. Он заговорил, и моего слуха коснулись настоящие звуковые волны:

– Предпочитаешь говорить с человеком? Ладно, поговорим так.

– Где Соли и все остальные пилоты? Чем закончился бой?

Тихо провел языком по желтым зубам и сказал:

– Ты залетел далеко – ни один пилот не залетал дальше. Остальные еще прокладывают ходы через мультиплекс. Только ты доказал свою теорему, и только тебе будет открыт секрет. Направь свои телескопы на скопление астероидов в двенадцати градусах над плоскостью эклиптики.

Я навел телескопы согласно его (Ее) указаниям. В миллиарде миль от Геенны Люс плавало большое облако астероидов, камней и пыли. Некоторые из камней были огромны, изрыты кратерами и красны от железа и силикатов; другие имели более темную, бурую окраску и были, видимо, богаты углеродом и водой. Поначалу я не понял, зачем Твердь велела мне обратить внимание на это кладбище распыленной материи. Затем корабельный компьютер проанализировал содержание углерода, водорода, кислорода и азота в одном из мелких астероидов, и у меня свело желудок. У меня возникло крайне нехорошее предчувствие – впрочем, это не то слово; я понял, что в космологическом смысле здесь что-то очень неправильно.

– Когда-то это была единственная планета Геенны, – сказал Тихо, – чья масса была вдвое больше, чем у Ледопада. Теперь она сопровождает Геенну в раздробленном виде. Это сделали люди. Человеческий рой разнес планету на куски.

Мне не верилось, что Она могла пустить людей в свой мозг и позволить им разрушать планеты. Потом я вспомнил о деградировавших представителях человечества, которых встретил во время первого путешествия в Твердь, и уверенности у меня поубавилось.

– Сколько их, этих людей? – спросил я. – И где они?

– Наведи телескоп на длинный, в форме полумесяца астероид. Видишь? Видишь, как они блестят? Корабли у них из алмазного волокна, как и твой.

Я посмотрел в телескоп и с ужасом увидел множество искусственных миров. Каждый из них представлял собой цилиндр около тридцати миль в длину и десяти в ширину. Сколько же человек обитает в таком поселении? Я насчитал десять тысяч четыреста восемь цилиндров. Они кишели в черной крови космоса, словно какие-то бактерии. Первой моей мыслью было, что эти люди, вероятно, колонизировали Геенну Люс еще до того, как Твердь заняла эту часть туманности. Возможно даже, они прилетели со Старой Земли. Их корабль вышел из мультиплекса в этом месте, они основали свой мир и стали размножаться. Они добывали руды, плавили металлы, они осваивали планету, строя себе жилища и добывая пропитание, и их численность выросла в десятки тысяч раз. Если это так, то они относятся к старейшим народам галактики. (Я имею в виду человеческие народы.) Должно быть, они живут здесь уже несколько тысячелетий.

Я поделился этими мыслями с Тихо, и он так заржал, что слюна побежала изо рта, а потом сказал:

– Ты сам знаешь, что твоя первая гипотеза ошибочна. Почему же ты не хочешь рассмотреть вторую? Ты должен знать, откуда взялись эти люди.

– Я не знаю. Скажи мне.

– Подумай, Мэллори.

Я почесал бороду.

– Сколько времени им понадобилось, чтобы разрушить планету?

Тихо улыбнулся – насмешливо, снисходительно.

– Ты можешь вычислить, когда они здесь появились, по времени, за которое население одного из их миров удваивается. Рост происходит по экспоненте – математик должен уметь вычислять такие вещи.

У меня разболелась голова, и я надавил кулаком на глаз и крыло носа. Я не понимал, почему Тихо меня дразнит.

– И каково же время воспроизводства? Сколько лет на это уходит?

– Сколько дней, ты хочешь сказать?

– Дней?!

– Человеческий рой размножается быстро, пилот. Первый мир пришел сюда из Экстра десять лет назад.

– Десять лет!

– Они заблудились и испытывали нужду.

– Десять лет!

– Показать тебе, на что способен человек, когда он испытывает нужду в размножении? Ты в самом деле хочешь увидеть, как взорвется звезда?

– Зачем? – прошептал я. – Зачем им взрывать свое солнце? Возможно ли это?

Я ненадолго закрыл глаза, чтобы увидеть внутренним зрением образ, переданный мне телескопом: пыль, камни и десять тысяч искусственных миров. Так сколько же человек живет в каждом из них?

– Мэллори, – позвал голос. – Послушай, Мэллори.

Я зажал руками уши и крикнул:

– Нет! У мертвых нет языка, и говорить они не могут.

Я не хотел слушать, не хотел открывать глаза. Не хотел слышать этот сладостный голос и смотреть на прекрасное безглазое лицо, которое Твердь достала из моей памяти.

– Ах, Мэллори, Мэллори!

Не в силах больше терпеть, я открыл глаза и посмотрел на Катарину. Она парила передо мной в своем белом скраерском платье, сама белая, как мрамор, с кромешно-черными дырами на месте глаз, и улыбалась.

– Это предначертано давным-давно. Что есть, то было.

Мне хотелось сжать ее в объятиях и поцеловать в полные красные губы, но я сказал себе, что это всего лишь свет, память и бесстрастные слова. Я пообещал себе не касаться ее. Что бы ни случилось, я не отниму руки от лица.

– Зачем ты мучаешь меня? Неужели мои преступления столь велики? – Я выругался и крикнул, обращаясь к Тверди: – Верни сюда Тихо, проклятая! Я с ним хочу говорить!

Но Тихо не вернулся, а изображение Катарины – я напомнил себе, что это только изображение – ответило мне:

– Давным-давно первые скраеры увидели мрачное будущее этой… Понимаешь ли ты теперь боль этих видений? Милый мой Мэллори с таким чудесным мозгом и такой чудесной жизнью, это больнее, чем человек способен вынести, и поэтому я покажу тебе, что человек может… Видишь ли ты то, что видела я? Увидишь ли, если я покажу? Смотри! Что было, то будет снова и снова, пока все звезды… Видишь?

Перед моим мысленным взором возникла горячая белая звезда с безжизненной, покрытой льдом планетой. Внезапно из сгущения близ звезды, где фотоны изливались в космос белым световым водопадом, появился туманный предобраз объекта, выходящего из мультиплекса. Изображение обрело четкость. Алмазный цилиндрический корабль тридцатимильной длины распустил свои световые паруса на тысячу миль, улавливая обильную радиацию Геенны.

Постепенно световое давление миллиардов квантов на серебристую паутинку парусов придало кораблю ускорение, и он за время, примерно равное долгой глубокой зиме в Городе, дошел до планеты. Цилиндр раскрылся, и тучи крошечных разрушителей (возможно, правильнее будет назвать их запрограммированными бактериями) хлынули в вакуум, как метеоритный ливень, и покрыли всю планету сверкающей пылью. Работа началась. Бактерии вырывали свободные атомы кислорода из водных молекул, накапливали углерод и прочие элементы. Они пожирали самую почву планеты и накапливали водород, собирая его в огромные резервуары, вмонтированные в грунт. Цилиндр раскрылся снова и высадил армию новых роботов. Оптические кристаллы их лазеров преобразовывали инфракрасное излучение в жесткий ультрафиолет, и роботы направили их на резервуары с водородом. Водород нагрелся до ста миллионов градусов и взорвался. Огромные огненные шары поднялись над поверхностью планеты. Ее кора превратилась в раскаленную пыль, камни и глыбы спекшегося песка хлынули в космос, лед выкипел. Когда пыль осела, цилиндр снова раскрылся и выпустил на изглоданную планету новых разрушителей. Планету разобрали слой за слоем – кору, мантию и ядро, раздробили, словно снежный ком, а потом, словно совок с мусором, вышвырнули в космос.

Во мне сформировались новые картины. Завороженный этим зрелищем, я смотрел, как разрушители добывают из фрагментов разбитой планеты кремний, ртуть, гелий и прочие элементы. Тучи микроскопических роботов на вновь созданных астероидах лепили атомы углерода один к одному, собирая сверкающие корпуса новых цилиндров и многое другое: телескопы, нейросхемы, световые шары, шакухачи, крылья для летания, жевательные палочки, шелк, деревья, дома, таблетки глюкозы, травяные газоны и прочее, и прочее. Сборщики создавали новых сборщиков, поэтому процесс превращения планеты в десять тысяч цилиндров занял не слишком много времени. Сборщики, запрограммированные связывать углерод с водородом, кислородом и азотом, строили аминокислоты и низали белки.

Они могли создавать даже человека – целый рой людей, миллионы и миллиарды.

Сколько же их?

– Видишь, милый Мэллори? Их много – кто бы мог подумать, что жизнь способна столько создать?

– Эта история, эти картины, которые ты показала мне, – они реальны?

– Посмотри в телескоп – разве эти десять тысяч миров не реальны?

Я почесал нос.

– Как я могу знать, что реально, а что нет, когда я нахожусь в твоем мозгу, а ты – в моем? Ты можешь заставить меня видеть все, что захочешь.

Катарина, улыбнувшись, сунула руку в потайной кармашек, – обмакнула палец в зачерняющее масло и потерла свои глазницы.

– Ты достаточно ясно видишь эти красивые… Ты должен знать, что они реальны.

Я поскреб бороду и спросил:

– Сколько человек обитает в каждом цилиндре?

– В разных цилиндрах по-разному… Мне понадобится немного времени, чтобы назвать точные числа. Притом они ежесекундно меняются. Как забавно, что ты никогда не перестаешь считать – точность для тебя просто фетиш какой-то.

– Ну хотя бы приблизительно – сколько?

– Десять миллионов человек в каждом из миров. Человек – какое это чудо! Наполовину животное, наполовину…

Я сжал губы, невольно подумав, что сейчас, наверное, очень похож на Соли, и сказал:

– Невозможно, чтобы десять миллионов человек так размножились всего за десять лет.

Но не успев еще договорить, я понял, что ничего невозможного в этом нет. Сборщики могут сделать младенца взрослым за несколько лет. Только что это будут за люди? Не может человеческий мозг за пару лет созреть полностью. Я произвел быстрый расчет. Если количество миров удваивается каждые три четверти года, большинства миров и живущих в них людей три года назад еще не было. (Сборщики могут создать взрослого человека всего за несколько дней. Во время вторых темных веков генетики часто занимались такими запретными экспериментами. Это правда: человека можно вырастить, как кусок искусственного мяса. У него будут пригодные для работы руки, волосы, и по его жилам будет течь горячая красная кровь. У него будет даже мозг – только голый, как верхние склоны горы Аттакель. Сборщики могут создать и мужчину, и женщину, но не могут создать человеческий разум.)

– Ты все еще не видишь. – Катарина отвела волосы со лба. Будь у нее глаза, я подумал бы, что она читает по моему лицу. – Что мне сделать, чтобы ты увидел?

Во мне снова возникли картины, звуки и запахи. Мое внутреннее зрение, слух и обоняние, словно талло, парящая в тепловом потоке над горой, повисли над одним из цилиндров и проникли сквозь его корпус. В теплом влажном воздухе стояли густые запахи жизни. Надо мной, подо мной и по бокам тянулся на много миль сплошной зеленый ковер – деревья, пруды, лужайки и яблоневые сады, увешанные восхитительно пахнущими красными плодами. И повсюду, от носа до кормы, справа и слева, я видел младенцев. Голые, мягкие и сморщенные, как моллюски, они ползали в высокой зеленой траве. Небольшой отряд домашних роботов присматривал за ними. Пахло отрыгнутым молоком, горчичными детскими фекалиями и младенческой кожицей. Несколько ребят постарше лазали по раскидистой яблоне, рвали спелые красные яблоки и бросали их в траву. Лужайка была усеяна надкусанными яблоками. Меня поражало подобное расточительство – оно напоминало мне мясную оргию деваки. Может быть, эти яблоки червивые – почему бы иначе дети бросали их, едва надкусив? Один мальчуган устроился в развилке дерева, выбирая яблоко внимательно, как послушник, изучающий голограмму галактики. Он выбрал плод, улыбнулся и вонзил в него свои белые зубки. В яблоке было полно червей – они так и кишели. Мальчик, снова улыбнувшись, высосал пару червяков и проглотил их. Я не понимал, зачем он это делает. Другие дети тоже старательно выискивали червивые яблоки. Катарина прошептала мне на ухо ответ: человеческим детям – как и всем людям – для роста нужен белок, а черви как раз и состоят из воды, жиров и белка.

Я закрыл глаза, потом открыл и снова оказался в своей кабине вместе с Катариной.

– Их так много – все миры полны новых… Есть там, конечно, и взрослые, по тысяче на каждый мир. Они астриеры крайнего толка, понимаешь? Но малыши не знают реальную… Они так милы и так хотят жить – и такие голодные!

– Червей едят. – Мне вспомнилась жуткая улыбка Шанидара и та гадость, которую он поглощал. – Это напоминает мне о вещах, которые я не хотел бы вспоминать.

– Не бойся своих воспоминаний, Мэллори. Память – это все.

– Что за варварство – это неограниченное деторождение!

– Будь сострадателен, Мэллори.

– Они просто варвары.

– Это проблема всего человечества, тебе не кажется? Этих бедных людей, конечно, нельзя назвать цивилизованными. Их голод не знает пределов. Они пожрали все элементы этой планеты, но один из самых важных у них на исходе. Планета бедна азотом, понятно? Это ограничивает их рост. Как им вырабатывать белки без азота? Поэтому им требуется новая пища, планеты других звезд: нужно же им кормить своих детей.

– Уж лучше бы я ослеп, чем такое видеть.

Катарина, подняв палец с невидимым от черного масла кончиком, заговорила медленно и серьезно:

– Эти десять тысяч миров похожи на огромные космические корабли – но не до конца похожи. Как, по-твоему, можно открыть окно для такого массивного объекта, как искусственный мир? Деформация должна быть просто колоссальной. Так вот, когда Геенна станет сверхновой, пространство-время вокруг нее разогнется, как лист резины – кажется, пилоты пользуются именно такой аналогией? И пилоты искусственных миров, как и вы, проложат свои маршруты. За миг до того, как взрыв мог бы испепелить их, все миры уйдут в мультиплекс, как камни, брошенные в открытое окно. Это единственный способ.

– Варвары!

Она покачала головой, мотая длинными черными волосами.

– Они такие же мужчины и женщины, как и мы. Не совсем такие, конечно, поскольку им недостает мастерства наших пилотов. Их маршрутные теоремы очень примитивны. Они редко находят прямой маршрут и в большинстве случаев блуждают по открытым множествам… Разлетаются наугад по всей галактике. Со временем они выйдут в реальное пространство около других звезд, и никто из них не может сказать, что это будут за звезды.

– Варвары!

– Экстр – это не что иное, как звезды, убитые людьми.

Я понял. Мне показалось, я понял все, что касалось человечества и страшной судьбы, уготованной ему в нашей огромной, но все же конечной галактике. От стыда кровь бросилась мне в лицо. Что же мы наделали! Почему именно человек? Наконец-то он порвал все свои путы. Он уничтожает звезду, потому что потребность в новой жизни и новых жизненных нишах в нем сильнее уважения к жизни звезды – сильнее самой жизни. Как это ни парадоксально. Десять тысяч населенных человеком миров пройдут сквозь окна мультиплекса к отдаленным звездам. Одни из них упадут на эти звезды, другие надолго застрянут в мультиплексе, и у них кончится провизия, несколько штук пропадут в бесконечных деревьях и прочих топологических ловушках. Из общего количества выживет разве что половина или треть – кто может вычислить их шансы? Но и того будет достаточно. Мирысеменники окажутся у ярких новых звезд и создадут там миллиарды новых человеческих существ. Ничто не остановит гибели целых планет и преобразования химических элементов в человеческие организмы. Миллиарды станут триллионами триллионов, и звезды будут умирать одна за другой и тысяча за тысячей, и Экстр будет расти, пока все звезды, планеты и космическая пыль не будут использованы и галактика от мертвого Южного Креста до погасшего Антареса не превратится в спираль алмазных цилиндров, полных голодных человеческих ртов.

– Как же ты должна ненавидеть нас, – сказал я светящемуся образу Катарины.

– Нет, милый Мэллори, я не питаю к тебе никакой ненависти.

– Как они могут размножаться и путешествовать таким образом, зная, что в конце концов уничтожат все?

– Но они ничего не знают – не понимаешь разве? Люди в этих десяти тысячах миров верят, что они, пожертвовав несколькими звездами, обеспечат своим детям благополучие. Они не умеют путешествовать так, как наши пилоты, поэтому им недостает перспективы. До большей части галактики свет взорванных звезд еще не успел дойти, и они его просто не видят. Они не имеют понятия о существовании Экстра, хотя сами создали его.

– Но должны же они знать, что рано или поздно все звезды умрут!

– Они надеются, что это случится скорее поздно, чем рано, – улыбнулась Катарина. – Если все звезды станут сверхновыми, галактика вспыхнет пожаром, и дети их детей получат массу новых элементов, хотя и опасность для жизни возрастет.

Я, вопреки себе самому, тоже не сдержал улыбки. Мне было ужасно стыдно за то, что мои сородичи уничтожают звезды, но к этому примешивалась некая извращенная гордость за то, что мы достаточно умны и сильны для таких дел. Даже богиня, видимо, бессильна перед уничтожающим галактику человеческим роем.

Затем моя гордость уступила место вине, и я повторил:

– Ты должна ненавидеть нас.

– Милый Мэллори, это не так, нет… Не понимаешь? Мы все, владеющие скраерским искусством… эта новая экология была известна уже очень давно. Даже агатангиты видели, что этот момент приближается.

– Почему же они мне не сказали? Если бы я знал…

– Не понимаешь? Если бы ты узнал, то впал бы в отчаяние, потому что одно дело знать, а другое… Что мог бы сделать ты или кто-либо другой из вашего Ордена, чтобы остановить рост Экстра?

– Разве я настолько изменился? Что я могу сделать… теперь?

– Ты остановишь боль, потому что такова твоя судьба. Экстр истязает галактику. Милый мой Мэллори, ты пришел сюда, чтобы исцелить боль… и по другим причинам.

Я боялся услышать, что это за причины, но все-таки сказал:

– Расскажи мне о них.

Катарина оправила струящиеся складки своего платья.

– Не могу. Мне не положено… Теперь я должна оставить тебя, Мэллори. На время, на очень долгое время, пока меня не вспомнят. Калинда скажет тебе все, что нужно знать. Калинда Цветочная.

– Катарина, я так и не сказал тебе самого главного…

– До свидания, милый Мэллори, до свидания.

– Нет!

Катарина замерцала, растворяясь. Зная, что это смешно, я потянулся к ней и встретил только воздух. Я плавал во внезапно обступивший меня темноте.

– Я слишком хорошо тебя помню, – сказал я вслух. – Будь проклята моя память!

Миг спустя у меня над головой появилось новое изображение, которое я видел впервые. Это была красивая девочка, с коричневой, как орех бальдо, кожей и в красном платье до колен. Глаза, почти такие же черные, как у Хранителя Времени, имели миндалевидную форму и казались слишком большими для ее лица. Такой мудрости и глубины мне еще не доводилось видеть в человеческом взоре. На обоих мизинцах своих проворных маленьких рук она носила по красному кольцу, а темные волосы были убраны множеством мелких белых цветочков. Калинда Цветочная.

Невозможно описать ее голос. Высокий и звонкий, как у гагары, он был в то же время глубок, ровен и спокоен. Каждое слово она произносила звучно и четко – не как ребенок, но как богиня. Это был божественный голос, и в такт ему во мне зазвучали низкие ноты, гармонировавшие с музыкой, льющейся из ее юного горла. В этих звуках сквозил каприз и звенела поэзия. Глядя на меня понимающим взглядом, она прочла:

За этим последовали другие стихи, старые и новые, фравашийские и сочиненные, как мне показалось, ею самой. Мне давали понять, что это премудрое дитя тоже входит в Твердь, но совсем не так, как Тихо или Катарина. Быть может, она жила когда-то на одной из планет, вошедших затем в темные недра Тверди? Быть может, она была убита и вошла в одно из наиболее древних пространств памяти богини? Почему воины-поэты и агатангины называют Твердь Калиндой? Я смотрел на ее кольца, кольца воина-поэта. Возможно ли? Неужели это та самая девочка, о которой говорил Давуд? Результат эксперимента по выведению воинов-поэтесс? И оба кольца у нее красные! Во мне зародилось страшное подозрение. Я догадывался – и богиню, очевидно, вполне удовлетворяла моя догадка, – что это поэтическое дитя обитает в самом сердце Тверди. Возможно, Твердь сжалилась над юной поэтессой, а возможно, оказала честь единственному человеку, когда-либо носившему два красных кольца. Я представил себе луковицу, и на глазах у меня выступили слезы. Должно быть, Твердь очень похожа на луковицу: Ее мозг слой за слоем обволакивает сокровенное «я», любящее цветы и поэзию. Не бойся смерти, мой пилот.

– Но ведь каждая звезда в галактике и все когда-либо написанные стихи – все погибнет, – сказал я.

Калинда, вынув цветок из волос, положила его на ладонь и дунула. Цветок поплыл по воздуху ко мне.

– Я пытаюсь понять, всю жизнь об этом думаю. Распад, энтропия…

– Значит, послание Эльдрии…

– Но я…

– «Что было, то будет», – говорила всегда Катарина. Ты даже представить себе не можешь, что будет с этой галактикой.

– Мы все обречены и прокляты, верно?

Она сорвала еще один гиацинт с венка у себя на голове, воткнула мне в волосы и наговорила мне еще много чудесных вещей. Большей части я не понял или понял плохо – как послушник, которому дали поиграть цифрами, получает лишь самое смутное представление о трансфинитной арифметике. Когда я спросил Калинду, почему она позволяет искусственным мирам уничтожать Геенну Люс – ведь богиня, конечно же, обладает властью ликвидировать любой объект внутри себя, если пожелает, – она сослалась на некие не подлежащие изменению экологические законы. (Я путаю в своей повести Калинду с богиней потому, что сам в них путаюсь – даже и теперь, в некотором смысле.) Ее слова показались мне полной тарабарщиной. В них было что-то о решениях каждой сущности во вселенной, определяющих то, что Калинда назвала «экологией выбора». Было бы тяжким преступлением прерывать без нужды естественный поток выбора, сказала она, и еще более тяжким – не восстановить этот поток, если бы он прервался. Насколько я понял, существовали и другие экологии – экология идей, экология пророчеств и экология информации. Калинда сообщила мне об экологии детерминированных действий и экологии фундаментальных парадоксов. Их было много, этих экологии, – целая иерархия. Калинда сказала, что обеспечение связи между ними – ее работа. Когда я признался, что эта ее работа доступна моему пониманию примерно так же, как вероятностная топология – червяку, она ответила:

Она рассказывала мне еще кое-что. Все ее манипуляции с мультиплексом, вызывавшие у меня такие затруднения, все необъяснимые явления внутри Тверди, все, что я до сих пор наблюдал, – все это она совершала на бессознательном уровне. Ни одно живое существо, сказала она, не может себе позволить сознательно вести процессы, которые могут идти автоматически. Разве человек имеет возможность сознательно регулировать свое сердцебиение согласно бесчисленным требованиям окружающей среды? Или ускорять свой обмен веществ и повышать температуру тела при борьбе с бактериальной инфекцией? Или сознавать существование каждого отдельного человека и даже десяти тысяч населенных человеком миров. Заботы богини, судя по всему, намного превосходили мою заботу о судьбе человека в галактике.

Пока мы разговаривали, вокруг звезды скопились миллионы черных точек. Калинда сказала, что это разновидность искусственной материи, плотной, как черные дыры. Черные тела – их можно называть гамма-фагами – запасают энергию; эти гамма-фаги предназначены для того, чтобы впитывать и задерживать свет суперновой. Зачем ей такое громадное количество энергии, Калинда так и не сказала. Намекнула лишь, что я должен ей довериться и что для гибели звезд есть веская причина. Но как мог я довериться этому ребенку со сверхъестественно мудрыми глазами? Калинда, так мило улыбающаяся мне, поглотила мозг Тихо, умы Рикардо Лави и других пилотов – кто мог знать, чего ей еще захочется отведать?

Она была одинока, и она читала страх и предчувствие беды в моих глазах – вот почему эта сострадательная в душе богиня, эта девочка с цветами в волосах пообещала помочь мне, если и я, в свою очередь, пообещаю ей одну простую вещь. И я, хотя это было опрометчиво с моей стороны, дал ей обещание, о котором будет сказано в свое время.

Если бы я обладал хотя бы миллионной долей могущества Тверди, то наверное, остановил бы убиение Геенны Люс. Но я всего лишь человек и мало что мог сделать. Калинда, вертя кольцо на пальце, велела мне внимательно наблюдать за мирами в телескоп. Я повиновался и сосредоточился на ближайшем к солнцу цилиндре. Он раскрылся, как две половинки гигантской раковины, и изнутри, как жемчужина, показался пространственно-временной двигатель.

Я стал смотреть, как люди ускоряют естественный жизненный цикл звезды. Правители роя – были то люди или компьютеры – сфокусировали двигатель на точке выхода в плазменном ядре Геенны Люс. Понадобилось тысяча четыреста пятьдесят четыре секунды, чтобы вероятностные волны достигли звезды. Близ ядра, где температура равна миллиону градусов, энергия вакуума преобразовалась в тепловую энергию. Водородная плазма стала сгорать в ускоренном темпе. Четыре атома водорода, сталкиваясь один с другим, образовывали атомы гелия и высвобождали энергию – бурлящий поток энергии, бегущий по раскаленному морю водорода.

Энергия пространства-времени в ускоренном темпе превращалась в тепло. При ста пятидесяти миллионах градусов гелий превратился в углерод, элемент жизни, и стало еще жарче. Миллион лет звездной эволюции уместился примерно в одну десятую года. Когда ядро раскалилось до шестисот миллионов градусов, углерод превратился в неон. И время стало сжиматься вместе со звездным ядром, которое уплотнилось, доведя свою температуру до миллиарда градусов. Там рождались атомы кислорода, который, сгорая, превращался в кремний и железо, и нагрев ядра стал еще более сильным. Звезда, какой я видел ее через мысленное пространство моего корабля, напоминала луковицу с сердцевиной из железной плазмы. Ядро окружала кремниевая оболочка, окруженная горящей серой, а дальше шли слои кислорода, углерода и гелия. Звезда теперь достаточно разогрелась, чтобы завершить собственную эволюцию за несколько дней; пространственно-временной двигатель прекратил работу, и человеческий рой в искусственных мирах приготовился к прокладке маршрутов.

Железо не способно спонтанно превращаться в более тяжелые элементы, и поэтому ядро скоро выгорело дотла. Оно стало слишком массивным, слишком плотным. Без давления потока энергии, уравновешивавшего его гравитацию – на пределе Чандрасекара, – ядро обрушилось в себя. Меньше чем за секунду оно провалилось внутрь, как пустая яичная скорлупа. Жара была адова – восемь миллиардов градусов. Материя ядра, расщепляясь на протоны и нейтроны, достигла такой плотности, что обратила взрыв вспять. Колоссальная ударная волна прошла сквозь слои луковицы на поверхность, сокрушив оболочку звезды. На месте Геенны Люс клубилось облако водородной плазмы, гаммалучей и обжигающего света.

Я так и не увидел, как ушли в свои окна десять тысяч миров, но мой корабль смоделировал мультиплекс, и стало видно, как тот корчится, словно поджаренный червяк, как разеваются пасти громадных окон поблизости от человекомиров. И миры исчезли, рассыпались по галактике, где ждали новые, девственные звезды.

Я не стал ждать, когда световой ураган Геенны достигнет моего корабля. Я видел достаточно, и мне не терпелось отыскать моих братьев и сестер-пилотов, где бы они ни были, и не терпелось сделать многое другое, поэтому я нашел окно и проложил маршрут. Когда я ушел в мультиплекс, где времени нет, а единственный свет – это свет математики и сон-времени, Калинда, захлопав в ладоши, воскликнула: «А все-таки это очень красиво!» Потом она тоже исчезла, но я по-прежнему чувствовал запах ее цветов, и в воздухе звенели последние прочитанные ею стихи: