Обратный отсчёт: 15
Самые горячие места в аду предназначены для тех, кто во времена кризиса морали остаётся нейтральным.
Данте Алигьери, итальянский поэт (1265–1321)
Марсиане.
Я чувствовал себя глупо, печатая «путешествие во времени». Но набрать «МАРСИАНЕ» — всё равно, что подписать заявку на заселение в жёлтый дом. Есть много в этом мире, друг Брандонио, что и не снилось нашим мудрецам.
Время близилось к полудню, горячее мезозойское солнце палило сквозь разрывы в густой листве у нас над головами. Повсюду жужжали насекомые, и я время от времени взмахивал руками, разгоняя их.
Три троодона стояли достаточно близко, чтобы я мог чувствовать вонь гнилого мяса у них из ртов. Их бугристая зелёная шкура под ярким светом солнца почти переливалась, а огромные жёлтые глаза отражали столько света, что казалось, будто они сами светятся.
— Марсиане, — повторил я тихо — с языка оно слетало легче, чем сейчас печатается. — Невероятно.
Главный троодон, Ромбик, моргнул своим особым двойным способом.
— Спасибо, — сказал он от имени марсианского желеобразного существа, угнездившегося у него в голове.
— Но что вы здесь делаете? — спросил я.
Удлинённая зелёная голова наклонилась в сторону.
— Говорим с вами.
— Нет, я имею в виду, что вы здесь делаете вообще? Зачем пришли на Землю?
— Пришли? Очнулись от бессознательного состояния? Не смыкает.
Я тряхнул головой.
— Какова была цель вашего путешествия на Землю?
— Цель не изменилась, — сказал Ромбик многозначительно. — Она и сейчас такая же.
— Хорошо, хорошо. Какова цель вашего путешествия на Землю?
— Сначала вы, — сказал троодон. — Какова ваша цель?
Я вздохнул. Думаю, не было смысла объяснять пришельцу, что он грубо нарушает правила вежливости и хороших манер. Кликс, стоящий в метре от меня и не спускающий глаз с ближайшего к нему молчащего троодона, ответил:
— Мы учёные. Это… смыкает? Учёные. Те, чья профессия — поиск знаний. Мы пришли сюда, чтобы узнать всё, что можно о далёком прошлом. Мы особенно интересуемся событиями на границе между…
— …изучением древних форм жизни, — перебил его я во внезапном приступе осторожности. Мне вдруг показалось хорошей идеей не упоминать пока о том, что бо́льшая часть живых существ в этом мире вскорости должна быть уничтожена.
— Ах! — каркнул Ромбик, по-видимому, не обеспокоенный моим вмешательством. — Мы колледжи. — Он нагнул голову, потом снова моргнул двойным прищуром. — Нет, коллеги. Мы тоже пришли в это место из-за здешней жизни.
— Одно маленькое переползание для марсианина, — сказал Кликс, — гигантский скачок для всего марсианства.
— Не смыкает, — сказал марсианин пастью троодона.
Кликс смотрел в землю.
— У меня тоже, — сказал он.
— «Марсианин» означает «относящийся к Марсу», — спросил Ромбик, снова обращаясь ко мне. Закончив говорить, он оставил узкие челюсти полуоткрытыми; в пасти виднелись зазубренные зубы.
— Да, — ответил я.
— Есть вещи, принадлежащие либо относящиеся к Марсу, с которыми мы не хотели бы слипаться. — Учитывая пластичную природу марсиан, я задумался, означало ли «слипаться» для них то же, что и для меня.
— Как тогда нам вас называть?
— Когда мы занимаем существа, способные издавать разнообразные звуки, то для обозначения себя используем термин Хххет. — Это прозвучало скорее как звук отхаркивания, чем английское слово.
— Хет, хорошо, — сказал я.
Кликс всплеснул руками.
— Марсианин, хет, да какая разница? Брэнди, нам надо потолковать.
— Потолковать? — спросил хет.
— Устроить совещание, — сказал я.
— Вы собираетесь прекратить жизнедеятельность? — спросил хет.
Мне понадобилось какое-то время, чтобы сообразить.
— Совещание, — сказал я. — Не завещание.
— О, — сказал хет. — Поболтать.
— Именно.
— Но разве это не то, что мы сейчас делаем? — сказал он. — Глаз за глаз?
— С глазу на глаз, — поправил я. — Профессор Джордан имел в виду, что хочет поговорить со мной одним.
— Одним?
— Наедине.
Троодон моргнул.
— Не смыкает.
Я показал туда, откуда мы пришли.
— Наша машина времени осталась там. Мы можем к ней вернуться?
— А-а, — сказал Ромбик. — Да-а, мы хотели бы на неё посмотреть.
Три троодона немного расступились, и мы зашагали на юг. Кликс нагнулся, чтобы подобрать слоновье ружьё. Троодон, который разговаривал, склонил к ружью морду.
— Оружие? — спросил он.
— Типа того, — ответил Кликс.
— Не слишком эффективно.
— Лучшее, что мы могли себе позволить, — ответил он.
Вы вышли из леса на грязевую равнину. Перед нами был кратер, возникший от удара «Стернбергера» о землю, а высоко на западном гребне кратерного вала — сам «Стернбергер», и правда удивительно похожий на гамбургер или классическое летающее блюдце. Из центра крыши торчал инструментальный купол.
— Если это машина времени, — прохрипел Ромбик, — то, как полагаю я, она вернётся туда, откуда пришла. Консервативно?
— Консервативно? — повторил я в полном недоумении.
Кликс ухмыльнулся.
— Я думаю, для него это значит «верно».
Троодонова голова подпрыгнула.
— Верно. Вы вернётесь к источнику, верно?
— Верно, — ответил Кликс. — Эффект вытеснения времени будет удерживать нас здесь, — он посмотрел на часы, — ещё ровно три дня, а потом нас, словно удочкой рыбу, выдернет обратно к точке отправления.
— Это произойдёт ав-то-ма-ти-чес-ки? — спросил троодон.
— Да, — ответил я. — Основной генератор Чжуан-эффекта находится в будущем. В нашем корабле нет никаких движущихся частей или элементов управления, относящихся к перемещению во времени, за исключением установки стазисного поля. Я понятно объясняю?
— Достаточно, — ответил троодон, но как именно это надо было понимать, я не знал. — А где точка отправления?
— Прямо здесь, — сказал Кликс. — В нашем времени эта местность называется долиной реки Ред-Дир. Довольно дикая местность.
— Все ваши путешествия во времени отправляются из этого места?
— На самом деле, — сказал Кликс, — путешествия во времени для нас дело довольно новое. Наша экспедиция — первая, в которой участвуют люди.
— Земля в ваше время сильно отличается? — спросил троодон.
— Очень, — ответил Кликс. — Доминируют млекопитающие, а не рептилии. Климат холоднее и суше, расстояние между континентами больше, сезонность выражена ярче. И — это, наверное, самое интересное — гравитация примерно в два с половиной раза больше, чем сейчас.
Троодон вдруг резко дёрнул шеей.
— Что вы сказали?
— Очуметь, правда? — сказал я. — Сила тяжести на Земле в последующие шестьдесят пять миллионов лет возрастёт вдвое или втрое.
— Это чрезвычайно необычно, доктор Брандон Теккерей, которого друзья зовут Брэнди.
— Ещё бы. И мы понятия не имеем, почему.
Морда троодона, конечно, ничего не выражала, но будто бы оплыла, лицевые мышцы расслабились, словно хет задумался и перестал их контролировать.
— Повышенная гравитация, говорите вы. Интригует. Скажите: как выглядит Марс в ваше время?
Кликс уже хотел было ответить на вопрос, но я успел встрять:
— Я никогда там не был.
Мы добрались до осыпающегося кратерного вала. Я с изумлением заметил, что из свежеперевёрнутой почвы уже начали пробиваться крошечные ростки. Я чувствовал себя так, будто был на свидании и провожал женщину домой, и наступил как раз тот неловкий момент, когда ты узнаёшь, пригласят тебя или нет. С той только разницей, что «Стернбергер» был моим домом, а хеты — настойчивыми ухажёрами, не желающими понимать намёки о том, что пора бы попрощаться и разойтись.
Наконец, хет сказал без обиняков:
— Покажите нам её внутри.
Кликс уже готов был раскатать перед ними ковровую дорожку, но я его оборвал.
— Конечно, — сказал я. — И мы хотим увидеть внутри ваши космические корабли. Но, пожалуйста, не прямо сейчас. Профессору Джордану и мне сейчас необходимы определённые гигиенические процедуры, которые у людей принято проделывать в уединении.
— Уединение, — повторил троодон. — Это как быть одному?
— Верно.
— Странная концепция.
Я пожал плечами.
— Она очень важна для нас.
Ромбик посмотрел на меня, наклонив голову в жесте, который я уже научился интерпретировать как озадаченность.
— О, — сказал он, наконец. Или просто откашлялся? — Ну, мы ещё поговорим. — Пауза. — Скоро. — И три динозавра зашагали обратно к лесу.
Мы с Кликсом вскарабкались на кратерную стену. Скатываться вниз было куда как легче, чем взбираться наверх, даже при пониженной гравитации. Когда мы добрались до гребня, мои ботинки были полны земли.
Как только мы вошли в тесное помещение «Стернбергера», Кликс тут же растянулся на своей кушетке, закинул руки за голову и сказал:
— Ну, что ты обо всём этом скажешь?
Я ненавидел его бездонное спокойствие. Он должен быть так же возбуждён, как и я. Почему по нему этого не было видно? Почему у меня это буквально написано на лбу?
— Это невероятно, — сказал я, и тут же пожалел об этом.
— Невероятно, — повторил Кликс, словно пробуя слово на вкус, вернее, пробуя на вкус моё употребление слова. — Точно, это оно! Конечно же, это всё меняет!
— О чём ты?
Он наградил меня одним из тех взглядов, которые он приберегает для случаев, когда считает, что собеседник сообразительностью не блещет.
— Я о нашей миссии. Открытие хетов важнее, чем любые палеонтологические исследования, которые мы собирались провести.
Я почувствовал, как во мне вспухает гнев. В моих глазах ничто не было важнее динозавров.
— У нас есть работа, — сказал я так спокойно, как смог.
— О, конечно, — сказал Кликс, убирая руки из-под головы. — Мы должны доставить хетов в будущее.
Я уставился на него в полном недоумении.
— Что?
— Сам подумай. В наше время Марс мёртв. Совершенно абиотичен. Это подтверждал каждый зонд со времён «Викинга».
— И?
— Значит, что-то истребило хетов в промежутке между сейчас и тогда. У нас есть возможность переправить тех, что живут сейчас, в будущее, позволив им перепрыгнуть то, что их убило. Они смогут снова заселить Марс.
— Мы не сделаем этого, — сказал я. В голове словно застучал молот.
— Разумеется, сделаем. Ты же видел, какие маленькие эти хеты. Мы можем взять с собой целую сотню. Это лишь вопрос балансировки. Когда мы израсходуем воду из бака, то получим и место, и дефицит массы, который мы должны чем-нибудь скомпенсировать до того, как Чжуан-эффект сменит состояние. Этим балластом вполне могут быть и хеты.
— Мы собирались доставить биологические образцы, может быть, даже мелкого динозавра. Для него уже приготовлено место в зоопарке Калгари.
— Мы можем сделать и это тоже. Эти два предложения не исключают друг друга.
— Не знаю, — сказал я, пытаясь выиграть время на раздумья. Всё происходило как-то слишком быстро. — Возможно, это не наше дело. Ведь мы как будто играем в Бога…
Кликс закатил глаза, словно я сказал что-то неизмеримо дебильное.
— Господи, Брэнди, а увезти в будущее детёныша Орнитомимуса — это, по-твоему, что-то другое? Они тоже вымерли, ты не забыл?
— Но это разумная жизнь. Мне просто кажется…
— Кажется, что мы должны на неё наплевать? Брэнди, представь себе, что мы оказались в их шку… в их клеточной оболочке. Некая природная катастрофа убила всех до единого Гомо сапиенсов. Разве тебе не хотелось бы, чтобы какой-нибудь чувак сыграл для нас роль Ноя? Мы можем предотвратить вымирание… как это называется в фантастике? — мыслительной формы жизни.
— Мыслящей, — поправил его я. — Рифмуется с «любящей».
— Да какая разница? Я тебе говорю о смелом, благородном поступке, а ты к словам цепляешься.
— Дьявол в деталях. Кроме того, мы не можем принимать такое решение сами — мы выполняем пробную миссию. В следующем году они пошлют большую многонациональную экспедицию, она и привезёт хетов, если будет решено, что это нужно сделать.
— Полпроцента, — сказал Кликс.
В этот раз я не прошёл его маленький тест. Я тупо уставился на него.
— Что?
— Благодаря квантовомеханической части уравнений Заброски неопределённость Чжуан-эффекта составляет полпроцента. Вероятность того, что следующий корабль времени попадёт хотя бы в это же столетие, минимальны. — Кликс покачал головой. — Нет, мой друг. Никто, кроме нас, не сможет принять этого решения. Есть одна и только одна возможность спасти хетов от вымирания.
У меня пересохло в горле.
— Но какая-нибудь экспедиция рано или поздно попадёт в это время. Пусть не из двадцать первого столетия, из двадцать второго. Но в конце-то концов…
Кликс скривился; его брови сошлись и стали похожи на связанные узлом шнурки.
— Ты что, газет совсем не читаешь? С тех пор, как сторонники жёсткой линии застрелили Державина, отношения между Америкой и Россией становятся всё хуже. И даже если они смогут утрясти свои разногласия, то при нынешнем тренде изменений климата нам скоро станет нечего есть. Я бы не рассчитывал, что в двадцать втором веке будет кому путешествовать в прошлое.
— Да ну, всё не так мрачно, — попытался я возразить.
— Возможно. Но было бы несправедливо ставить спасение хетов в зависимость от способности человечества справиться со своими проблемами в далёком будущем. Мы должны им помочь прямо сейчас, пока можем.
— Это ситуация морального выбора, — сказал я, качая головой.
Кликс нахмурился.
— А ты ненавидишь делать моральный выбор.
— «Ненавижу» — слишком сильно сказано…
— У тебя нет позиции ни по поводу абортов, ни по смертной казни. Блин, да ты даже не голосовал… сколько? Двадцать лет?
Я ненавидел звук его голоса. Я легко полемизировал с ним в печати, тратя часы на подбор верных слов, но при встречах лицом к лицу он мог бегать вокруг меня кругами — я не успевал реагировать.
— Но не в нашей компетенции принимать такие решения, — сказал я.
— Я чувствую себя вполне компетентным, — Кликс широко улыбнулся, но улыбка тут же стала покровительственной. — Брэнди, отказ принимать решение — это само по себе решение.
Он читал мой дневник, — подумал я, но тут же отбросил эту мысль. Он был защищён паролем на моём палмтопе, и я в двадцать раз лучший программист, чем Кликс. Хотя он, несомненно, видел, как я что-то пишу на палмтопе, получить доступ к файлу он никак не мог. И всё же эти слова, эти жестокие слова…
Отказ принимать решение — это само по себе решение.
Эти слова сказал мне доктор Шрёдер, когда я говорил с ним об отце.
Отказ принимать решение…
— Это не то решение, которое мне хотелось бы принимать, — сказал я, наконец. В голове всё плыло.
Кликс пожал плечами, потом снова устроился поудобнее на своей кушетке.
— В жизни приходится делать не только то, что хочется. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Мне жаль, Брэнди, но этот моральный выбор придётся сделать нам с тобой.
— Но…
— Никаких но. Только нам с тобой.
Я собрался было возразить снова, но тут, за 65 миллионов лет до возникновения Свидетелей Иеговы, компании «Эйвон» и шумных соседей, раздался стук в дверь.
