Ночь. Кровопролитие почти закончилось. Битва при Тралле была проиграна. Барон Иллгилл стоял на том самом холме, на котором утром разбил свой шатер, и склоны которого сейчас были покрыты мертвыми и умирающими, зачастую лежавшими друг на друге. Только немногие из его людей остались с ним, окруженные со всех сторон неисчислимыми рядами черных воинов врага, Жнецов Скорби. Жнецы стояли на нижних склонах холма, звук их костяных рогов разносился над всем болотом. На каждом был шлем, на лицо надета маска-череп. И каждый глядел жадным взглядом на маленький круг последних людей барона. Они собирались атаковать.

Барон приготовился к концу. Он бросил на землю щит. Свинцовый сундук с Теневым Жезлом стоял у его ног. Он открыл его и ослепительный голубовато-белый свет ударил в воздух. Он увидел, как ряды врагов качнулись назад, подальше от неожиданного света. Он осторожно вынул светящийся Жезл и завернул его во флаг легиона. Но даже накрытый Жезл сиял через красно-оранжевое полотно как волшебный фонарь, освещая трупы, лежавшие на склонах, похожие на скошенные снопы пшеницы. Он поднял Жезл левой рукой, в правой он держал меч.

Эта война началась только из-за того, что он завладел Жезлом, и теперь, когда враги заметили его, вся армия Фарана увидела свою настоящую цель. Волна Жнецов Скорби, одетых в бронзовые доспехи, хлынула вперед, их костяные рога заревели голосом смерти. Они поднимались по склонам, их ноги скользили по трупам, задние ряды толкали передних. Мечи сверкнули и ударились друг о друга. Но натиск Жнецов остановить было невозможно. На барона навалилась масса тел, и, уступая их натиску, он пятился назад, пока не потерял равновесие и не упал на стенку шатра.

Оттолкнувшись спиной, он опять встал на ноги. Враг в маске-черепе тут же бросился на него. Барон ударил слева направо и увидел, как его меч отлетел в сторону, ударившись о шейную броню Жнеца Скорби. Жнец ударил в ответ, барон сумел отбить удар, а потом оттолкнул противника со страшной силой, которую дали ему долгие годы тренировки. Но еще больше Жнецов напали на него слева; он отступил, парируя Жезлом. Удар бронзовой булавой разорвал ткань и выбил ослепительную вспышку света из зачарованного металла. Какое-то время он мог видеть только пламя вспышки, и больше ничего. Вокруг него толкались тела, он не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Его потащило влево и вниз, к склону. Он покачнулся и упал, перевернулся через голову, потом еще и еще. Тем не менее он держал Жезл, мертвой хваткой. Едва он опять поднялся на ноги, как новый толчок направил его вниз, в глубину болот, подальше от ворот Тралла. Он опять попытался встать на ноги, но бесполезно, поток тел нес его вниз. На этот раз даже его ноги не касались земли. Давление тел было настолько велико, что он почувствовал, как теряет сознание.

Как только давление ослабло, его зрение прояснилось. Каким-то чудом он был свободен. Он взглянул вверх, на холм, но тот оказался очень далеко от него — слабый силуэт едва освещенный огнем погребальных костров.

Сердце стало биться медленнее, голова прояснилась. Сейчас он в безопасности. И вместе с этой мыслью пришла вина. Почему мечи врагов не коснулись его, когда его люди падали как были на бойне? Быть может свет Жезла ослепил их? А может быть они испугались, увидев в этом призрачном свете человека, который потерял все и не боялся смерти, как не боялся и убить нескольких из них? Или было что-то божественное на лице правителя города, и это парализовало руку, которая должна была его убить?

Правителя? Нет, он потерял все: город и королевство, которым управлял. Теперь он самый обыкновенный смертный: пища для стервятников, как и его люди. Ему помогла судьба, оттолкнув его от убийц, оставив невредимым, когда все остальные умерли. Судьба, которая приказала ему жить, жить и видеть то, к чему привели его решения. Разве он не послал своего сына Джайала на поиск меча этой самой ночью, поиск, который должен привести Червя к концу, несмотря на то, что битва проиграна?

Однако случилось то, что случилось, он жив. Теперь он должен хорошо обдумать свое бегство. Медленно и осторожно он пошел по болоту, темный торф засасывал его ноги. В почти полной темноте он ощущал, что множество людей бредут рядом с ним, но он не знал, были ли это друзья или враги. На востоке неясно вырисовывались огромные стены Тралла, а за ними возносилась в ночь пирамида гробницы Маризиана.

Гробница Маризиана: да, вот из-за кого все началось. Маризиан, вот настоящий творец всего этого ужаса, всего кровопролития. Барон знал: именно то, что он нашел бросило его в круг боли; никогда, до самой смерти, ему не удасться вырваться из него. Он спросил себя, а его друг, Верховный Жрец Манихей, удалось ли убежать ему; но тут он вспомнил слова Старца — Манихей заранее знал, что умрет. По меньшей мере в этой битве он нашел покой.

Жезл тяготил его, оттягивал вниз левую руку. Даже через флаг легиона барон чувствовал его силу, а его жар начинал жечь руку и левую часть лица даже через забрало шлема. Свет Жезла окрасил окружающий туман в голубовато-белый цвет. Пока барон устало шел через болото, другие беженцы появлялись в круге света и исчезали из него — еле волочащие ноги фигуры, на мгновение превращавшиеся в резкие силуэты. Он замечал их лица: его собственные люди, изнеможенные, покрытые кровью, глядящие куда-то вперед, за тысячи миль перед собой, не обращающие внимание на то, куда они идут, или сколько раз упали. Жалкие остатки разбитой армии.

Его черно-красные доспехи были отчетливо видны в свете Жезла. Даже если люди узнавали его, они не спешили помочь своему командиру. Барон вспомнил старую мудрость, которую любил повторять его отец: у победоносного генерала много друзей, потерпевший поражение всегда один. Он и был один в круге света, рев яростной битвы мало-помалу затихал в ушах, и его место занимало глубокое отчаяние. Он шел через ночь, наедине с собой. Он вспоминал прошлое и чем темнее становилась ночь, тем больше он думал о сыне.

Восемнадцать лет он выковывал характер мальчика, восемнадцать лет он ругал его, ободрял, учил, иногда бил; и готовил жить в жестоком мире. Так как барон знал, что проклятие свершится, знал, что случится с городом, который он унаследовал от многих поколений Иллгиллов и который как раз сейчас грабили, а жителей убивали и насиловали.

Были и другие, которые тоже знали это. Ясновидящая, Аланда, говорила с нем несколько месяцев назад, еще до того, как он начал раскопки могилы Маризиана, и предупредила о том, что произойдет: об этой ночи убийств и о тяжелом проклятии, которое падет на него из-за того, что он осмелится использовать магию для возвращения сына из лап смерти. И тем не менее этим утром он повел свою армию в бой, обрек тысячи на верную смерть. Почему? Рок, путь судьбы, человек не в состоянии свернуть с него, он должен пройти его весь, даже если в конце только гибель и разрушение.

Но, волей Ре, его сын проскакал через ряды врагов, добрался до Пяти Гор, вскарабкался на перевал, и теперь перед ним открыта дорога на юг. Куда он пойдет? Суррения, Астардинское Море, пустыни Юга. Он повернулся, чтобы посмотреть назад, но ночь уже скрыла и дорогу и горы. Где-то там была надежда на будущее. Надежда на то, что где-то далеко в Орморике сын найдет меч, Зуб Дракона, оружие, которое может изменить судьбу, как это мог бы сделать Жезл, если бы Манихей использовал его раньше; Жезл мог бы вернуть смерти ее права и отправить в поля мертвых этих сходящих с ума по крови живых мертвецов, таких же смертельных, как и вампиры Фарана. Он должен спасти Жезл. Придет день, и он найдет человека, который сможет владеть им, такого же искусного пироманта, каким был Манихей.

Ноги понесли его по широкой дуге вокруг северных стен города. Утопая по щиколотку на каждом шагу, барон упрямо брел по чавкающему болоту, и через нескольких часов чудесным образом обнаружил, что идет по твердой земле. Древняя дорога на север — ее широкие плиты, погруженные в болото, казались гигантскими кусками тверди, проглоченными черной жижей. Своим внутренним взором он увидел ее как стрелу, летящую на север. Теперь, когда была дорога, по которой можно идти, барон ощутил в себе новые силы. Где-то впереди, примерно милях в пятидесяти, начинаются предгорья Палисадов. Он перенесет Жезл через них, в Северные Земли, пройдет через Сияющую Равнину и Полунощную Чудь, и принесет его в Искьярд.

В глубокой древности Легионы Огня воевали с Чудью, и кто-то из тех, кто выжил в этой войне, оставил записки, в которых написано, что дорога на север все еще проходима, даже в горах. Внутренним зрением он видел эти почти незаметные тропы, светящиеся в ночи. Зима только начинается, сугробы не должны быть слишком высокими. Человек сможет пройти там, если будет осторожен.

Он опять двинулся вперед, бредя через стоячую болотную воду, иногда проваливаясь по пояс. Он чувствовал, что болото старается утопить его, а тяжесть доспехов тянула его вниз. Но свет Жезла горел в его душе, а голос Жезла говорил с ним, утверждая, что он не должен погаснуть в этих болотах. Час шел за часом, а он стиснув зубы сражался с хваткой трясины, и его ноги уже горели от боли. В какой-то момент он чуть не потерял сознание, но заставил себя собраться и посмотреть вперед, нет ли опасности. И он увидел яму, со дна которой поднимались пузыри, намного более глубокую чем все, через которые он прошел, и которая могла проглотить взрослого мужчину. Он обошел ее, прорубив мечом путь через камыши ростом с него. И в левой руке горел Жезл, обжигая его кожу. Невозможно было глядеть не прищурясь на его неугасимый свет.

Внезапно и с трудом он сообразил, что за ослепляющим сиянием Жезла ночь стала не такой темной, скорее серой, и скоро рассвет. Он посмотрел обратно, на юг. Скала Тралла поднималась из болота не меньше, чем в десяти милях сзади; черная колонна дыма из нее упиралась в небеса.

Этот дым унес с собой его дом и его мечты: внутренним зрением он видел зал с портретами предков, превратившийся в ад, кабинет, в котором он оставил Джайалу инструкции под охраной демона; все это пожирает тот самый огонь, которому он поклонялся.

Барон откинул голову назад и усмехнулся, когда горькая ирония событий дошла до него. Потом потряс головой, пытаясь привести ее в порядок. Нет, это не тот путь. С такими мыслями можно быстро сойти с ума; слишком легко соскользнуть в пропасть, из которой нет возврата. Вместо этого он повернул глаза на запад — теперь он мог ясно видеть вынырнувшие из темноты Огненные Горы, четкие линии на атласе ночи — сумел ли Джайал добраться до них?

Барон знал, что мальчик должен это сделать: невозможно отрицать судьбу и пророчество. Даже то, что он сам выжил, была предопределено — каким-то образом он знал, что сумеет убежать — иначе почему он, составив подробный план для Джайала, сам пошел на север? Почему отдал ему своего собственного жеребца, Тучу? Когда накануне битвы он написал письмо и засунул его в седельную сумку лошади, он спросил себя, почему вообще он написал его. Теперь он знает ответ.

И, похоже, провидение послало ему еще одно указание: в ясном свете рассвета он увидел лошадь без всадника, щиплющую траву на берегу болотного пруда, поводья были наброшены на голову. Он побрел к ней, убрав меч в ножны и сняв одну из своих металлических рукавиц. Когда барон подошел, лошадь, до того косившаяся на свет Жезла, вздрогнула и слегка отошла в сторону, но он пробормотал ей что-то успокоительное и положил руку на холку, успокаивая ее. Вставив ногу в стремя, он с трудом сел на лошадь, а Жезл вставил в переднюю луку окровавленного седла. Мерин нервно дернул гривой, почувствовав нежелательное тепло на спине, но остался достаточно послушным.

Барон поглядел на серую воду болота, простиравшуюся перед ним. По меньшей мере несколько сотен ярдов. На мгновение у него появилось сильное желание обмануть судьбу, взять Жезл и бросить его в воду. Рука, в которой он держал его всю ночь, и так горела страшной болью, несмотря на защиту металлической рукавицы. Так что же это такое: благословение или проклятие? Пускай болото решит судьбу человечества. Разве он не самый обычный смертный? Разве, как Манихей и предупреждал его, вес этой штуки не слишком велик для него одного? Барон ощущал и его силу и его ужас, как никогда раньше. Если он бросит его в воду, быть может другое поколение найдет его? Он слышал о давно исчезнувших и умерших людях, которые вновь появляются на свет, идеально сохранившись в болотном торфе. Почему бы Жезлу тоже не появиться на поверхности, найденному каким-нибудь странником через неизвестно сколько лет?

Но как только все это пришло ему на ум, он ощутил магию Жезла, магию, которая давала власть, средство, которое обещало легкий доступ к тайному миру, скрытому от глаз смертных, и сила которого делала человека всемогущим. Обладать этой силой — вот чего он хотел больше всего на свете, и ее притяжение он впервые испытал, когда проник в лабиринт Маризиана и увидел сверкающий в темноте могилы Жезл. Выкинуть это чудо было выше его сил.

Почти час он оставался на месте, споря сам с собой, когда заметил, что красный шар солнца уже высоко поднялся над Ниассейским Хребтом. За это время некоторые из его товарищей, выжившие в битве, тихо подошли к нему и молча встали вокруг на краю болота; все они были одеты в разные мундиры легионов, которые на рассвете прошлого дня он гордо вывел против армии Фарана. Теперь их нарядные одежды были запачканы и изодраны. Многие из них были ранены. Серые, измученные лица глядели на него тяжелым, обвиняющим взглядом.

Почему они пришли за ним сюда, почему ругают его и обвиняют в поражении? Разве эти глупцы не понимают, что это все было предопределено, как предопределен восход солнца каждое утро? Шло время, все больше и больше их появлялось из тумана. Один или два сидели на усталых от боя лошадях, скорее похожих на кляч. На лошадях были остатки блестящих попон, и здесь, в болоте, они казались грустными созданиями, которые принесли за собой загубленные мечты молодости.

Никто не произнес ни одного слова. Все глядели на него, как если бы ждали того, что скажет он. Хватит призраков! Иллгилл ударил сапогами по бокам мерина, тот вскинул голову, вздрогнул, но не двинулся — и он устал. Но еще один удар заставил его пойти вперед, хотя и опустив голову низко к земле. И голова Иллгилла тоже низко склонилась над лукой седла. Лошадь и всадник пересекли болото, найдя путь среди камышей. Несмотря на почти полное истощение, Иллгилл слышал за собой звук ног, вытаскиваемых из болотной жижи и шорох камышей — некоторые из его людей решили пойти за ним. Он не стал глядеть назад, чтобы пересчитать их: Жезл наполнял его сознание, его свет говорил ему, что в случае нужды он один сумеет пересечь горы и уйти в Северные Страны.

Он скакал все утро, не поднимая глаз от гривы лошади, чтобы посмотреть вперед; он знал только то, что едет по старой дороге, так как копыта лошади иногда ударяли по древним, заросшим мхом камням. У лошади, по меньшей мере, есть инстинкт самосохранения, который он сам потерял: его не обеспокоило бы даже, если бы мерин завез его в самую глубь болот.

И барон не глядел назад до тех пор, пока, ближе к концу дня, не увидел за самым дальним краем болот несколько невысоких холмов, поднимавшихся из твердой земли. Предгорья; сами горы были еще почти невидимы, так, неясные серые линии, тянувшие к небу через туманный воздух севера.

Тогда он остановился, повернул лошадь и посмотрел на тех, кто следовал за ним. Они появлялись из тростника как призраки. Они шли, шатаясь, безучастные ко всему, с опущенными головами. Но когда они видели, что лошадь и всадник остановились, каждый из них тоже останавливался, поднимал свою усталую голову и смотрел на него. Хотя за все это время его мозг оцепенел, теперь он внезапно ощутил, как если проводит военный смотр, и принялся методично пересчитывать их, как если был на храмовой площади и собирался занести их в список. На середине он сбился, когда от изнеможения его голова наклонилась и едва не ударилась о грудь, но он не дал себе потерять сознание и заставил себя пересчитать их снова.

Сто тринадцать человек; вот все, что осталось от Рыцарей Жертвенника и Легиона Огня: спешенные всадники с оружием, копейщики, обслуга баллист, лучники. Сто тринадцать из двадцати тысяч. Внезапно шум в ушах утих и зрение прояснилось. Сто тринадцать, подумал он — вполне достаточно для того, что он собирался сделать.

Он опять повернул свою лошадь к Палисадам, зная, что теперь у него есть армия. И если эти люди пришли так далеко, разве они не последуют за ним дальше, за Палисады, в страну, куда никто не ходил по меньшей мере тысячу лет?