Уртред медленно вернулся к настоящему, удивившись тому, что по-прежнему сидит у Пруда Слепцов — столь ярко пережил он тот день восьмилетней давности. Ветер уже выл вовсю над утесами Тралла. Черные тучи затмили полную луну. Зубы выбивали дробь от холода, убийственного холода. Уртред знал, что должен двигаться, чтобы согреться, чтобы отогнать эти предвещающие смерть воспоминания. Но прошлое влекло к себе с головокружительной силой, и Уртред был уже не властен над своими мыслями. Непрошеные образы снова заволакивали мозг, и Уртред снова покатился назад, в дни, наставшие после Ожога...

Келья, где он провел последние восемь лет, келья форгхольмского старца на вершине башни, внезапно предстала перед ним, более реальная, чем камень, на котором он сидел, или пронизанное молниями небо. Уртред вновь увидел каменный свод, в который он смотрел со своей постели целый год после Ожога. Свет или тени на потолке, смотря по тому, улыбались или хмурились горы, представлялись Утреду более ясно, чем тучи, летящие по ночному небу над Траллом... И та жесткая деревянная кровать, с которой он не смел встать, боясь, как бы его густо смазанная жиром обугленная кожа не слезла с него, как с ящерицы. Он лежал на ней и утром, и днем, и ночью. Только глаза, которые он прикрыл тогда руками, остались целы. Боль была невыносима. Лишь какой-то стержень внутри держал его — глубоко внутри, куда не могли проникнуть ни огонь, ни боль.

Один Манихей ходил за Уртредом, оказавшимся между жизнью и смертью. Днем старец клал ему на лицо компрессы, бормоча заклинания. И когда все монахи отходили ко сну, он продолжал врачевать при свете своего одинокого фонаря, бросающего длинные тени, — этот свет был маяком в душевной пустыне Уртреда. Боль, покорная заклинаниям, на время утихала; мягкий голос Манихея уносил мальчика на зеленые поляны, на берега чистых ручьев. Но с рассветом Уртред вновь пробуждался от кошмара, где ревущий огонь пожирал человеческие черепа, и все его тело тоже пылало огнем.

Мало-помалу раны заживали. Через год Манихей, незадолго до своего ухода из Форгхольма, дал ему посмотреться в металлическое зеркальце. Старец молча положил руку на плечо Уртреду, глядящему на месиво багровых шрамов. Уртред, хотя и видел этот ужас глазами, умом не воспринимал его — он точно смотрел на демонскую маску ряженого, а не на собственное лицо: Потребовалось время, чтобы он осознал, что это лицо принадлежит ему. Тогда его охватило безумие, и монахи в своих кельях слышали холодными ночами, как он ноет, проклиная свою судьбу. Они обходили башню, одиноко светящуюся в ночи, боясь увидеть обитающего в ней получеловека-полудемона.

Уртред слишком ясно понимал, что перестал быть человеком: он пытался говорить, но сам не мог разобрать ни слова — эти звуки издавал не он, а это оскаленное чудовище, не имеющее ничего общего с живым существом, звавшимся некогда Уртредом Равенспуром. Лишь иллюзия отчуждения, уверенность в том, что он не этот урод, глядящий на него из зеркала, позволила ему прожить восемь лет после Ожога.

Монахи были избавлены от необходимости терпеть его присутствие. Он никогда не спускался с башни и за восемь лет не видел никого, кроме старца. Но даже при полнейшей недвижимости первых месяцев дух его не дремал. Дух пытался уйти от того, во что превратилось тело. Уртред погружался в себя глубже, чем когда-либо раньше, ища тайну, с помощью которой однажды вызвал из воздуха огненного дракона в пещере под монастырем.

Когда первые мучительные месяцы миновали, Манихей стал обучать его различным дисциплинам искусства пиромантии. Созидание: основа основ, умение раздуть огонь из искры, которая живет даже в неодушевленных предметах. Свет: использование огненных субстанций воздуха для освещения тьмы. Очищение: алхимическая наука получения чистых веществ из природных материалов. Защита: отработка боевых приемов «Огненный Кулак» и «Стена Огня». Заклинание духов: искусство вызывать из воздуха мифические, посвященные Ре существа вроде того огненного дракона в пещере.

Но эти науки несли Уртреду одно лишь разочарование: магия ушла, сгорела вместе с его плотью. Бог оставил его.

Огонь больше не расцветал из сожженных рук, и огненный трепет не пробегал по жилам, как он ни молился. Но старец не уступал: много месяцев подряд он провел у ложа Уртреда, шепча заклинания, а когда мальчик оправился, стал читать с ним священные тексты и магические труды из своей библиотеки, хотя сила оставила ученика, и он стал всего лишь жалким, покинутым богом калекой. Книги Манихея, украшенные множеством иллюстраций, писались во времена, когда мир был юным: краски сияли, и причудливые буквы, переливаясь красным, синим и золотым, бежали по желтому пергаменту. Но сила не возвращалась. Уртред не мог сам излечиться от своей потери — только время могло его вылечить.

Манихей слишком поздно узнал о магическом даре Уртреда. То, что позволило Уртреду вызвать дракона и сжечь Мидиана, ушло, испарилось вместе с проклятиями, которыми Уртред осыпал бога за то, что бог оставил его живым. Мальчик больше не слышал рева в ушах: телесные муки заслонили собой все. Книги были полны пустых слов: их с тем же успехом мог читать Мидиан вместо Манихея.

Но Манихей все читал и читал своим красивым, хорошо поставленным голосом, надеясь воскресить дар в своем ученике. И доверие между ними росло. Ибо Манихей не походил на оскотинившихся монахов, хоть и считался их духовным главой. И ругал себя за то, что не позаботился вовремя о мальчике, который мог бы стать — а возможно, еще и станет — его преемником.

Манихей упорствовал, несмотря на молчание, встречавшее каждый его урок и каждое заклинание, а ночью, когда его подопечный спал, спускался в свою мастерскую откуда далеко за полночь слышался стук молотка: Манихей мастерил для Уртреда маску и перчатки.

Вскоре перчатки были готовы, и старец помог Уртреду одеть их на обгорелые руки. Каждый их палец в точности подходил к култышке пальца руки. Уртред осторожно согнул и разогнул суставы, ощутив силу стальных стержней, движимых закрепленным на предплечье приводом, и его рваные губы впервые за много месяцев сложились в улыбку. Но хрупким узам, едва завязавшимся между старцем и отроком, предстояло вскоре порваться. Слухи о войне дошли и до монастыря. Здесь давно уже судачили о вызове, брошенном Иллгиллом, и об армии мертвецов, идущей на Тралл. А однажды во дворе у башни появился всадник. Уртред увидел из окна человека в оранжево-красных храмовых одеждах; его конь бил копытом по булыжнику, потный после сумасшедшей скачки по извилистой тропе к монастырю.

Путник пробыл в Форгхольме только час и ускакал обратно. После его отъезда Манихей поднялся на башню. Он взглянул на мальчика своими проникновенными серыми глазами, и несказанная печаль наполнила сердце Уртреда, понявшего без всяких слов, что Манихей уходит. Старец объяснил, что Иллгилл — его старый друг, и он должен быть рядом с бароном, когда армия Фарана подойдет к Траллу.

Два дня спустя Манихей ушел. С первым рассветом он явился в келью в башне. Уртред силился встать, но едва сумел приподняться на локтях. Старец принес с собой какую-то вещь, которую тихо положил возле кровати. Уртред взял этот предмет и тут же выронил, рассмотрев его в тусклом свете: это была маска, точная копия его изуродованного лица. Уртред снова взял ее, осторожно потрогал лакированную поверхность своего нынешнего зеркального отражения... Трепет энергии, похожий на прежний, предшествовавший явлению дракона, прошел от маски в его пальцы. Мальчик в смятении взглянул на Манихея.

— Чувствуешь? — улыбнулся тот. Уртред молча кивнул. — Тогда обращайся с ней бережно, Уртред, ведь твоя собственная сила не вернется к тебе еще много лет — тебе придется полагаться лишь на ту, которой я наделил маску.

Мальчик хотел что-то сказать, но Манихей знаком остановил его, глядя на окутанные летящими тучами горы.

— Маска — мой дар тебе; пусть странный, но все же дар. — Он перевел серые глаза на мальчика. — Уртред, я больше не вернусь сюда; тебе придется научиться жить в большом мире, ибо и ты однажды должен будешь уйти отсюда. До этого времени тебе надо будет привыкнуть к тому, как смотрят на тебя люди. Маска облегчит тебе эту задачу. Не только потому, что придаст тебе утраченную тобой силу, но и потому еще, что люди будут видеть: это только маска — и, привыкнув к ней, когда-нибудь привыкнут и к твоему настоящему лицу.

— Никогда этого не будет! — пробормотал Уртред сквозь обгорелые губы.

— Поверь мне, — печально настаивал Манихей, — настанет день, когда ты опять выйдешь в мир. Нося маску, ты получишь представление о том, как отнесется к тебе мир, когда ты наконец ее снимешь. Поняв это, ты лучше познаешь самого себя и станешь способен последовать за мной в Тралл.

— Я пойду в Тралл?

— Да, вслед за мной, — кивнул старик, — но не раньше, чем потребуешься им там — а тогда мир станет много хуже. Пройдет много лет, прежде чем мы вновь увидимся с тобой, много лет, прежде чем ты выздоровеешь телом и духом и познаешь силу маски.

Я снова смогу вызвать дракона, обрести Огненный Кулак и Палящую Руку?

— Да — и много других искусств из Книги Ре. Смотри! — Манихей указал на источенный червями стол в темном углу, где лежали три переплетенные в кожу книги разного формата и толщины. — Я оставляю тебе мои книги. Самая большая — это Книга Света. Молись по ней каждый день, молись, чтобы солнце не угасло, чтобы настал Новый Рассвет и Ре выбрался из темных подземелий.

— Я буду молиться, учитель.

— Вот книга поменьше. Изучи ее как следует. В ней рассказано обо всех видах пиромантии, известных Огню. С ее помощью ты сможешь вызвать огонь даже из ветра и льда и свести молнию с небес.

— Но ведь книга совсем маленькая!

— Суть не в словах, но в том, как толковать их. Для этого я оставляю тебе третью книгу. Я сам ее написал — это нечто вроде летописи, вроде истории этой части старой Империи. В ней ты найдешь много сведений о Тралле, о его постройке Маризианом-законодателем. О строительстве храмов Ре и Исса — обо всем. Читай ее внимательно: когда-нибудь тебе понадобятся эти знания.

Уртред не находил слов, смущенный огромностью Дара. Манихей вручал ему бесценное сокровище, кладезь знании, накопленных за целую жизнь.

Так ты больше не вернешься сюда? — выговорил наконец мальчик.

— Нет. Книги отныне принадлежат тебе.

— Но я увижу тебя вновь в Тралле?

Старик слегка улыбнулся, словно какой-то шутке, которой Уртред по молодости еще не мог понять.

— О да, увидишь, будь спокоен.

— А как я узнаю, где тебя найти?

— В свое время ты получишь весть. И помни: что бы ни случилось потом, это начало твоего странствия, а не конец.

— Ты говоришь загадками.

— Это потому, что я говорю о будущем. Прощай, и да будет с тобой Огонь. — Склонившись над Уртредом, пытающимся встать, он ласково потрепал мальчика по плечу, взмахнул своим дорожным плащом и вышел, не успел Уртред вымолвить и слова в ответ. Через несколько минут Уртред услышал, как застучали по булыжнику конские копыта, постепенно затихая вдали. И настало молчание — только ветер стонал вокруг башни. Еще несколько часов мальчик ошеломленно созерцал маску и книги, вдумываясь в слова учителя. Он смотрел так напряженно, что окружающее точно расплылось и он проник взором в самое сердце тьмы. Собственной тьмы. Он остался в башне один. Он заплакал бы, если б знал, сколько ему еще суждено прожить здесь одному, лишенному всякого общения. Но, к счастью, он не мог предвидеть тогда семи одиноких лет, ограничивших его мир стенами кельи и пустынными горами вдали.

Манихей ошибался: им больше не суждено свидеться. Старик погиб в битве за Тралл всего через несколько дней после того, как барон назначил его верховным жрецом Ре. Князь Фаран, которому не досталась голова Иллгилла, вместо нее увенчал свою пирамиду головой Манихея. Быть может, Манихей, говоря, что они еще увидятся, подразумевал эту пирамиду посреди болот? Потому-то в день прощания и улыбался столь загадочно?

Известие о гибели старца, пришедшее через несколько недель после его отъезда, посеяло панику среди форгхольмских монахов. Многие бежали, опасаясь, что мертвое войско Фарана вот-вот подойдет к воротам монастыря. Оставшиеся проводили дни в бездействии, ожидая скорого конца. Но войска Червя так и не пришли. Дни складывались в месяцы, месяцы в годы. Уртред продолжал жить один в башне покойного старца. Среди дюжины оставшихся монахов нашлись одна-две добрые души — а может, они попросту боялись мальчика, убившего Мидиана. Каждый день немного пищи и воды клалось в корзинку, которую Уртред с помощью веревки и простого ворота поднимал на башню, спрашивая себя, стоит ли трудиться ради такой малости и не лучше ли ему умереть.

Книги, оставленные Манихеем, были его единственным обществом. Первая, Книга Света, была его псалтырем: он молился и пел по ней каждый день. Книгу о пиромантии он прилежно изучил, но занятия с ней вселяли в него отчаяние — он ведь знал, что его волшебная сила ушла и от этого труда ему столько же проку, сколько слепому от книги об искусстве живописи. Но все-таки он вытвердил все пять дисциплин, навеки запечатлев в сердце и памяти все заклинания и ритуальные жесты на случай, если дар вернется к нему.

Третья книга, написанная Манихеем, была его любимой — она рассказывала ему о незнакомом мире за стенами башни, о людях и прочих созданиях, живущих на Старой Земле, о древних богах и о том, как Маризиан основал культы Исса и Ре; о минувшем золотом веке и о славе Империи вплоть до того времени пятьсот лет назад, когда император удалился от мира. Уртред узнал, как начало угасать солнце, как впервые появилась на небе темная дымка и как после стал гибнуть урожай и падать скот. Он прочел о наставшем вслед за этим расколе и понял, как дошло до битвы при Тралле, а благодаря этому начал смутно прозревать собственную роль в грядущем мире, если сила вернется к нему и он станет наследником Манихея.

Со временем в корзине с едой он стал находить записки — просьбы об исцелении или магических услугах, которые, вероятно, оказывал паломникам Манихей. Стало быть, легенда об Адепте, живущем в башне, разошлась но всем Огненным Горам — легенда о чародее из Форгхольма, наследнике Манихея. Вскоре к башне стали сходиться верующие со всей округи, надеясь исцелиться или увидеть чудо.

Уртред слышал их голоса, но никогда не спускался к ним. Он жалел этих несчастных глупцов: не слышали они, что ли, что сила покинула его, что в башне сидит не преемник Манихея, а всего лишь жалкий калека? Он держался подальше от узких окон, боясь, как бы паломники его не увидели — не увидели чудовище из башни и не впали бы в смятение и отчаяние.

Годы шли, а чудес все не случалось, и число ожидающих во дворе стало постепенно убывать; вскоре лишь двое-трое самых терпеливых остались караулить на никогда не тающем снегу. Уртред снова остался одиночестве, почти всеми забытый... до памятного дня месяц тому назад.

Уртред вернулся в мучительное настоящее, на продуваемый ветром обрыв, и поежился в студеном мраке. Нет, так нельзя: грезя о прошлом, он долго не протянет — тепло медленно уходило из тела. Он встал и начел бить себя руками по бокам. Но память, несмотря на это, упорно тянула его в прошлое, когда, сорок дней назад, из Тралла прибыл гонец.

Уртред ничего не слышал о своем брате почти двенадцать лет. Он не знал, погиб ли Рандел в битве за Тралл, и не знал, слышал ли брат об Ожоге. Письмо, поднятое наверх вместе с едой, привело Уртреда в смятение, и он впервые за много-много месяцев испытал радость. Каждое слово этого письма накрепко врезалось в его память:

Итак, Манихей был прав — Уртред все-таки отправится в Тралл. Юноша укрепил свое сердце, готовясь к встрече с внешним миром впервые за восемь лет. Весь день он размышлял, глядя на летящие облака, на снежную шапку Старого Отца, на хилые сосны, вцепившиеся в каменную осыпь, и знакомые серые строения монастыря далеко внизу. Настало время покинуть свою тюрьму и выйти навстречу судьбе.

Он встал на рассвете и спустился по пыльной лестнице на подгибающихся ногах, хотя значительно окреп за эти годы. К его удивлению, товарищи его детства — Кевар, Талдон и несколько других, ставшие теперь взрослыми, — уже ждали снаружи, когда дубовая дверь со стоном повернулась на своих ржавых петлях: им откуда-то стало известно, что он уходит. Впервые за восемь лет он вышел из сумрака на свет дня. Но если он и питал какие-то светлые надежды, то крики ужаса, которыми разразились монахи, быстро развеяли их, напомнив ему, что он носит на лице маску Манихея. Все попятились от него прочь, забыв отдать ему прощальные подарки, которые принесли.

Уртред хотел сказать им что-нибудь. Помнит ли Кевар, как стоял в тот далекий день в коридоре? Вернулся ли Талдон к гончарному кругу? Он хотел как-то сблизиться с ними, но нужные слова не приходили. Как объяснить им, что он человек, несмотря на маску? И он молча прошел мимо них в ворота, те самые, в которые его внесли двадцать лет назад.

Уходя, он ни разу не оглянулся.

Напрасно он не ушел из Форгхольма в тот же день, как получил письмо. Даже однодневное промедление оказалось роковым: брат погиб, а он сам чудом ушел от погони и вот теперь, сидит на студеном ветру у пруда, медленно умирая от холода. Все члены уже словно лед. Скоро начнутся видения — такие бывают в День Розги у монахов, проведших весь день на снегу.

Нет, не суждено ему исцелить язвы мира. Брата и Манихея больше нет, а с ними погибло и дело, которому, по их замыслу, он должен был послужить. Будь они даже живы, как он мог бы оправдать их чаяния, памятуя о восьми годах в башне? Он отвык от общения с людьми, даже если предположить, что кто-то сможет вынести вид его лица. Он не вождь по натуре. Он — человек, который заглянул слишком далеко, за пределы ставшего бесполезным тела. Его руки превратились в обгорелые клешни, которые действуют лишь благодаря перчаткам Манихея, грудь и торс состоят из сплошных рубцов. Годы страданий и лишений отняли у него всякую радость и надежду. А взамен — взамен эти семь лет, проведенных над книгами Манихея, унесли его за пределы плоти, за грань темной земли, на поиски огня, некогда горевшего в его жилах, а ныне обретенного лишь благодаря завещанной ему учителем маске.

Духовные борения, молитва, сомнения и умственные труды поглотили всю его жизнь. Соблазны, столь опасные для других, для него ничего не значили — он презирал их изначально.

И все же во тьме этой студеной ночи брезжил одинокий луч надежды. Сегодня, сперва в горах, а потом на площади, когда пламя вновь запело в его жилах и расцвело из его рук, он познал силу маски. Или это его собственная сила вернулась к нему? Только Манихей мог бы ответить на этот вопрос. Как бы там ни было, в этом возвращении былого дара чувствовалась рука Ре: бог не оставил его во тьме навеки. Быть может, Уртред еще исцелится духом.

Но не слишком ли поздно пришло исцеление? На несколько кратких часов Уртреда словно подхватило ураганом. Он убил упыря, отомстил за смерть брата. А теперь ему некуда идти, и его ждет неизбежный конец.

Он обернулся к северу: низкие черные тучи затянули половину лунного неба над храмами и цитаделью, неотвратимо надвигаясь на Тралл. Уртред ждал молнии — той самой, которую мог бы когда-нибудь свести с небес по обещанию Манихея. Пусть она ударит в край обрыва, где он стоит, и покончит со всем разом.