Книга: Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 14

Глава 12

— Надеюсь, ты понимаешь, что я не хочу возвращать ее обратно, — говорит Ранальд де Гарсенк, гневно глядя на человека в дальнем конце комнаты. Он ждал этой встречи и подготовился, насколько ему всегда удавалось подготовиться к разговору со своим отцом. Новость о бегстве Розалы в Арбонну, которую принесли два заикающихся, измученных корана, вызвала шок, но не такой сильный, как потом, в течение этого дня, осознал Ранальд, какого можно было ожидать.
Когда он узнал — во время яростного утреннего спора — о визите Гальберта в Гарсенк и о том, что он потребовал отдать ему ребенка, Ранальд горько рассмеялся отцу в лицо.
— Значит, это твоя работа, — сказал он. — Не моя и никого другого. Это твоя собственная глупость, отец. Она тебя разозлила, не так ли? Тебе надо было что-то сказать, чтобы поставить ее на место. — Гальберт в ярости нахмурился, сжимая в кулаки крупные руки. — Именно так все и произошло, правда? — продолжал Ранальд. — Это ты — глупец и слабак, отец. Ты нанес удар в запале. Тебе надо было ей это сказать, чтобы посмотреть, как она среагирует. Тебе следовало знать ее лучше и не грозиться отнять ее ребенка.
— Грозиться? Ее ребенка? — Гальберт позаботился о том, чтобы инструмент его низкого голоса передал все возможные нюансы презрения. — Вот как ты на это смотришь? Не твоего собственного ребенка? Не нашего? Неужели ты и правда настолько слаб? Мне стыдно за тебя перед богом и всеми мужчинами.
В комнате находился слуга, и почти наверняка их подслушивали у всех трех дверей в ту палату, где они находились. Дворец короля Адемара в Кортиле не место для личных разговоров. Вспыхнув, внезапно почувствовав желание защищаться, Ранальд сказал:
— Мы поговорим позже, когда ты успокоишься. Ясно, что ты сейчас не в состоянии разговаривать. Я буду ждать тебя здесь в полдень, отец. До встречи.
Он быстро вышел из комнаты, прежде чем Гальберт смог ответить. Коран в прихожей едва успел сделать вид, что чем-то занят у окна. Ранальд не обратил на него внимания. Собственно говоря, он был почти доволен собой за этот уход, пока, уединившись в своей комнате дворца, не начал более тщательно обдумывать последствия поступка своей жены.
Он послал слугу за пивом и сел в кресло у окна, глядя на пейзаж. Солнце пыталось вырваться из-за осенних облаков, подгоняемых ветром. Король в это утро охотился. Возможно, кто-нибудь уже поскакал к нему, чтобы сообщить эту новость. При дворе Адемара честолюбивые люди сбивали друг друга с ног, стремясь первыми сообщить ему новости, особенно новости, неприятные для семьи Гарсенков. Ранальд знал, здесь считают, что Гальберт обладает слишком большой властью. Вероятно, так и есть. В жилах его семьи текла кровь королей, не уступающая крови Адемара, если вернуться всего лишь на два поколения назад, и верховный старейшина теперь стал первым из всех советников короля. Не стоило удивляться, что их боятся. При дворе есть и такие люди — и их немало, — кто придет в восторг от бегства Розалы и срыва их планов.
Слуга вернулся с кувшином пива, и Ранальд с благодарностью осушил свой первый кубок в этот день. Вытянул ноги и закрыл глаза. Но желанного успокоения не обрел. Его жена солгала ему в последнем письме, убежала, унося своего ребенка. Его ребенка. И, по-видимому, уже родила в Арбонне. Кораны, которые привезли это известие, скакали на север через перевал с такой скоростью, что загнали коней, две ночи и один день. Они не знали, мальчик это или девочка. Конечно, это имело значение, большое значение. Однако Ранальду в то утро было сложно взвесить политические последствия. Во-первых, у него это не очень хорошо получалось. Он предпочел бы сейчас охотиться вместе с королем. Собственно говоря, он предпочел бы оказаться дома, в Гарсенке, и скакать со своими собственными людьми в своем собственном лесу. Откинувшись назад, на спинку кресла, и закрыв глаза, он пытался представить себе Розалу с младенцем. Он даже на короткое мгновение пытался представить самого себя с младенцем. Потом открыл глаза и налил пива в бокал из кувшина на стоящем рядом столе.
Больше он себе не мог позволить. Ему предстоит снова встретиться с отцом в полдень. На такой встрече необходимо оставаться трезвым, как он уже понял за эти годы и дорого за это заплатил.

 

— Я не хочу возвращать ее обратно, — повторил он. Полдень, облака исчезли, и солнце высоко стоит в бледном небе, светит в западные окна. Ранальд старался говорить спокойно. Он даже подошел ближе к отцу, чтобы они могли разговаривать тише. Слуг на этот раз отпустили. Ранальд не хотел, чтобы этот разговор стал известен всему дворцу — или всему Горауту, если уж на то пошло.
Гальберт сейчас тоже вел себя тише, заметил Ранальд. Верховный старейшина выглядел угрожающе спокойным. Прежде чем ответить, он неторопливо выбрал стул и устроил на нем свое крупное тело. Он переоделся: теперь на нем были синие одежды служителей Коранноса. Блэз до своего отъезда обычно отказывался разговаривать с отцом, когда тот надевал одежды священника. Он однажды назвал их профанацией. Собственно говоря, это было в тот последний раз, когда они видели Блэза, в разгар очередного яростного спора об Иерсенском договоре. Он закончился тем, что младший брат Ранальда выбежал из комнаты и уехал из замка, поклявшись не возвращаться в Гораут до тех пор, пока действует этот договор. Подумав о том вечере, Ранальд вдруг вспомнил, как его жена молча плакала, сидя у камина, пока трое мужчин кричали друг на друга.
— Ты ее отвергаешь. Вполне естественная реакция, — проговорил Гальберт, уютно сложив руки на пухлом животе. «Он прибавил с весе, — кисло подумал Ранальд. — Живот растет вместе с властью». — Правда, человек более сильный уже отдал бы приказ убить ее. Сделать это вместо тебя?
— Как ты сделал в случае с герцогом Талаирским? Спасибо, не надо. Ты не слишком многого добился, отец. — Он все еще был способен обмениваться колкостями до какого-то предела, но этот разговор смущал Ранальда. Дело в том, что ему не нравилась мысль о смерти Розалы. Он не хотел, чтобы она вернулась — это ему было ясно, — но это не означало, что она должна быть казнена за свою быструю реакцию на угрозы со стороны отца. Он продолжил: — Мы уроним себя, если станем ее преследовать.
Гальберт моргнул, словно был удивлен. Возможно, он действительно удивлен, подумал его старший сын. Ранальд не часто являлся на встречи с отцом с такой ясной головой. Он чувствовал, как в нем снова поднимается усталое презрение к самому себе. Гальберт сказал:
— Значит, ты дашь ей уйти? И позволишь всему миру смеяться над тобой. — Старейшина презрительно махнул рукой, этот жест Ранальд всегда ненавидел. — Ну, это твое личное дело. Я не могу вечно за тебя изображать мужчину. Но ты согласен, — продолжил он преувеличенно учтивым тоном, — что возникает проблема, связанная с ребенком?
Конечно, возникает. Хотя за это утро Ранальд понял, что к этому вопросу у него тоже двойственное отношение. Жизнь была настолько проще в те дни, когда в качестве первого рыцаря короля Дуергара ему только и надо было выбить из седла и победить любого, кого против него пошлют. Десять лет назад он успешно справлялся с этим; у него это очень хорошо получалось.
Не так хорошо у него получается обдумывать подобные вопросы. Но если Розалу это волнует настолько, что она готова рискнуть жизнью и примириться со ссылкой, только бы не отдать ребенка в руки Гальберта, Ранальд, если быть абсолютно честным, способен понять подобное чувство. Проблема в том, что он не может ему поддаться. Он — герцог де Гарсенк, первый из сеньоров Гораута; его отец, который сам должен был стать герцогом, когда его брат Эрейберт умер бездетным, стал вместо этого верховным старейшиной Коранноса и получил еще больше власти. Ребенок Розалы — ребенок Ранальда — пешка в колоссальной игре власти.
— Если это мальчик, — тихо сказал Ранальд, — мы его заберем. Я предложу ей жизнь и свободу идти, куда она пожелает, но за это она отдаст младенца — если это мальчик. Если это девочка, мне, по правде говоря, все равно. Отпустим их. Я рожу других детей. Хотя бы только для того, чтобы доставить тебе удовольствие, отец. — Он снова горько улыбнулся. — Тебе понадобятся для твоих планов они все или только некоторые?
Гальберт проигнорировал его слова.
— Ты говоришь, что мы должны забрать мальчика. Почему ты решил, что Розала согласится, если она именно поэтому и сбежала? — Он тоже говорил тихим голосом, не желая, чтобы эта беседа стала всеобщим достоянием.
Ранальд пожал плечами:
— Она тоже может родить других детей. Ради жизни, свободной от нас, она, возможно, на это согласится.
— А если нет? — отец настаивал, держась пугающе спокойно. — Если она не согласится?
Ранальд с опозданием увидел, к чему он клонит. К тому, к чему сводится почти все, к чему прикасается в последнее время Гальберт де Гарсенк. Он встал с кресла, внезапно его охватило возбуждение.
— Ты сделал это нарочно? — резко бросил он. — Ты намеренно запугал ее и заставил бежать? Чтобы создать эту ситуацию?
Гальберт самодовольно улыбнулся, прищурив глаза, которые почти скрываются в складках кожи.
— А ты как думаешь? Конечно, нарочно.
— Ты лжешь, не так ли? — Ранальд почувствовал, как его руки, прижатые к бокам, сжимаются в кулаки — характерный жест его отца; он пытался избавиться от этой привычки, но потерпел неудачу. — Правда в том, что она тебя спровоцировала и ты выболтал кое-что, о чем не собирался говорить.
Отец медленно кивнул головой, и от этого движения у него на щеках перекатились желваки.
— Не будь таким дураком, Ранальд. Как ты думаешь, зачем я поехал к ней в Гарсенк, для начала? Зачем мне понадобился этот младенец? Что я буду делать с новорожденным? Ты сегодня утром, кажется, трезв. Воспользуйся этой возможностью: подумай. В твоих собственных интересах в конце концов — что бы ты себе ни воображал — подтвердить мою версию этой истории. Я не могу представить себе более удачного поворота событий для наших целей.
— Наших целей! Твоих целей, ты хочешь сказать. Теперь ты начнешь войну с Арбонной, чтобы вернуть ребенка. — Была очень слабая вероятность, что его отец говорил правду; что вся эта эскапада с бегством Розалы хитро подстроена. Это его способ обращаться с людьми, так он поступает всю жизнь.
Тишину нарушил грохот широко распахнутой самой большой двери в комнату, которая ударилась о каменную стену. Отец и сын быстро обернулись. В дверях возникла массивная фигура короля Адемара Гораутского. С его бороды и волос капал пот, на широких плечах и груди багровели пятна крови, штаны и сапоги были заляпаны грязью. Король швырнул хлыст на каменный пол и зарычал:
— Я хочу, чтобы она вернулась! Слышишь, Гальберт? Я хочу, чтобы она немедленно вернулась сюда! — У него покраснело лицо, светлые глаза остекленели от ярости.
— Конечно, мой повелитель, — успокоил его верховный старейшина, быстро овладев собой. — Конечно, вы этого хотите. Вы понимаете оскорбление, нанесенное нашей семье, и хотите помочь нам ответить на него. Мы глубоко благодарны. Мы с сыном как раз обсуждали, как действовать дальше.
— Действуйте, как вам угодно! Я хочу, чтобы она вернулась! — снова повторил Адемар, проводя рукой в перчатке по волосам.
— И ребенок тоже, разумеется, — тихо добавил Гальберт. — Ребенок имеет очень большое значение.
Его низкий голос с успокаивающими интонациями наконец возымел свое действие. Король Гораута перевел дух и потряс головой, словно для того, чтобы она прояснилась. И сказал уже трезвее:
— Конечно. И ребенок тоже. Имеет большое значение. Наследник Гарсенка, если это мальчик. Конечно. — Он впервые бросил быстрый взгляд на Ранальда и тут же отвел глаза.
— Если они прячут от нас младенца мужского пола, — заметил Гальберт де Гарсенк по-прежнему тихим, успокаивающим голосом, — мир вряд ли станет оспаривать наше право отправиться за ним.
Адемар внезапно наклонился и поднял хлыст. Резко ударил им по собственной ноге.
— Правильно. Ты этим займись. Гётцланд, Аримонда, портезийцы… объясни им, представь в убедительном свете, что бы тебе ни понадобилось предпринять. Но я хочу, чтобы она вернулась.
Он резко повернулся на пятках, даже не взглянув на Ранальда, и тяжелой поступью вышел из комнаты. Слуга за его спиной невозмутимо закрыл тяжелые створки дверей, и оба Гарсенка снова остались в одиночестве.
Увидев выражение лица старшего сына, Гальберт разразился тихим смехом.
— О, ну, ты только что сделал открытие, — сказал он, не пытаясь скрыть насмешку, челюсти у него дрожали. — Кажется, хоть кто-то здесь желает возвращения твоей жены. Хотелось бы мне знать почему.
Ранальд отвернулся. Его слегка подташнивало, он почувствовал потребность выпить. Воспоминание о стоящем в дверях короле, огромном и разгневанном, запечатлелось в его мозгу. Он не мог избавиться от этой картины. Он спрашивал себя, куда делся его собственный гнев, куда с годами исчезла его способность испытывать подобные чувства.
— Все складывается для тебя наилучшим образом, не так ли? — тихо спросил он, глядя в окно на внутренний двор дворца. Там спрыгивали с коней кораны Адемара в ярком свете солнца, выкладывали окровавленные охотничьи трофеи.
— Если они дали приют жене и наследнику Гарсенка, — миролюбиво ответил его отец своим низким, звучным голосом, — то пусть не воображают, что останутся безнаказанными. В глазах всего мира мы получим необходимый нам повод.
— А если они их все же выдадут? — Ранальд снова отвернулся от окна. Он думал о том, как долго король Адемар домогается его жены. И удивлялся, почему никогда прежде этого не замечал. И, наконец, он задал себе вопрос, не отец ли тайком разжигал эту страсть. Еще одно орудие, еще один инструмент политики. Следовало вызвать короля на поединок, подумал Ранальд, хотя знал, что не сделает ничего подобного. Ненавидя себя за это, Ранальд понял, что не сможет долго продолжать этот разговор без выпивки.
Его отец покачал головой. Ранальд вспомнил, что задал Гальберту вопрос. Ему стало трудно сосредоточиться.
— Выдадут? Арбонна? Арбонна, где правят женщины? — Верховный старейшина расхохотался. — Этого не произойдет. Они погубят себя, но не отдадут нам женщину и новорожденного младенца.
У Ранальда во рту возник привкус желчи, как после рвоты.
— Или ты сам их погубишь.
— Действительно, я это сделаю, — отвечает Гальберт де Гарсенк, и его великолепный голос впервые стал громким. — Во имя Коранноса и к его вящей славе я уничтожу этот рассадник гноя, запятнанный кровью, оплот женского разврата. Это дело всей моей жизни, цель всех моих действий.
— И ты теперь близок к цели, не так ли? — спросил Ранальд охрипшим голосом. Ему очень скоро придется уйти, и он это знал. Он боялся, что ему станет плохо. Он не мог выбросить из головы образ короля. — Все сложилось удачно для тебя. Смерть Дуергара, договор, теперь побег Розалы, Адемар у тебя под каблуком. — Последние слова он произносит слишком громко, но ему уже все равно. — Все, что тебе теперь нужно, чтобы оправдаться перед другими странами, чтобы сделать войну приемлемой в их глазах, — это чтобы ребенок оказался мальчиком.
— Ты прав, — согласился отец, благожелательно улыбаясь. — Ты меня поражаешь, сын. Я молил бога на коленях. Могу лишь надеяться, что Кораннос услышал мои слова и счел меня достойным услышать его ответ, что я могу вскоре нанести удар огнем и мечом от его святого имени. Действительно, все, что мне нужно, как ты и сказал, это чтобы ребенок оказался мальчиком.
* * *
Розала шла по коридору из комнаты, где спал ее сын. Кормилица, которую ему нашли, присматривала за ним, и младшая из двух жриц, присутствовавших при рождении Кадара, осталась в Барбентайне на эту первую неделю. В Арбонне хорошо заботятся о новорожденных, как она убедилась, или по крайней мере о детях дворян. Некоторые вещи остаются неизменными, куда бы ты ни приехал. Розала сомневалась, что такой же заботой окружали ребенка кормилицы в деревне. Она знала, что он умер; ей не хотелось знать, как и почему. Дети умирают так часто. Обычно советуют не слишком привязываться к ним в первый год жизни, чтобы сердце не разорвалось, если их отнимут. Розала вспомнила, что слышала это много лет назад, и думала тогда, что в этом есть смысл; теперь она так не думала. Она не могла понять, как женщины удерживаются от того, чтобы не любить крохотных, отчаянно беспомощных новорожденных младенцев, лежащих у них на руках. Она была несказанно благодарна за заботу, которой окружили Кадара. Казалось, перевалив через горы на юг в том тряском фургоне, она попала из бесконечного кошмара в рай.
Однако Розала приобрела слишком большой опыт в этом мире, чтобы воображать, что ей так просто позволят мирно жить здесь с ее ребенком и старой графиней, принимать трубадуров и их жонглеров, слушать музыку и скакать верхом по полям у реки, а времена года будут сменять друг друга, и Кадар вырастет и станет мужчиной. Известно, что в Горауте женщин убивали только за то, что они непочтительно разговаривали со своими мужьями в общественном месте. Что же они должны сделать с женщиной, которая убежала с ребенком? И не просто какая-то женщина с каким-то ребенком. Наследник герцогов Гарсенкских спал в той комнате, из которой она только что ушла. Кадар занимал губительно близкое место в очереди претендентов на трон, пока Адемар остается холостым. Третий или четвертый в очереди, собственно говоря, по одним подсчетам, в зависимости от того, считать ли Блэза, лишенного права наследования, или нет.
Это не имеет большого значения. Они придут за Кадаром, а возможно, и за ней. Начнется с государственных формальностей, с пышно разодетых посланников с их учеными речами и подарками для графини, которые привезут письма, написанные медоточивым языком. Подарки будут изысканными; так положено. Речи будут красноречивыми и вежливыми. Требования в письмах будут изложены откровенно, с холодной точностью и подкреплены ультиматумами, не оставляющими никаких сомнений.
Розала подумала, не следует ли ей сесть на корабль и уплыть на восток, чтобы освободить Арбонну от своего присутствия. Не найдет ли она где-нибудь в одном из легендарных волшебных царств в тех дальних землях приют для себя и Кадара. Это еще одна иллюзия. Она слышала рассказы о том, что происходит со светлокожими женщинами при дворах и на базарах в тех странах пряностей и шелков. Она знала, что бывает с их детьми мужского пола.
До нее доносилась музыка, гул голосов и смех из большого зала внизу. Розала и не помнила, когда в последний раз слышала смех, в котором не было оттенка злобы. Ей сказали, что сегодня вечером будет звучать музыка, написанная молодым человеком из Орреце, музыка высокого класса. Она знала, что ее приветливо встретят, если она спустится вниз. Но все еще чувствовала себя усталой и крайне уязвимой, не готовой к испытанию обществом. Уединение в ее мире было редкостью ценной, как любой другой из подарков, которые она получила здесь, в Барбентайне.
Розала осторожно присела на скамью в оконной нише, чтобы послушать. На каменной скамье лежали подушки, и это ее обрадовало. Она протянула руку и приоткрыла окно. Оно было сделано из цветного стекла, которым было искусно выложено изображение острова на море. В окно влетел ветерок, и она увидела яркий свет голубой луны. Здесь ее называют Рианнон, в честь богини, а не Эскоран, в честь бога. И из-за этого отличия, думала она, Арбонна должна быть уничтожена.
Через мгновение она отбросила эту мысль: слишком простой аргумент и вывод. В этом мире все не так просто.
Она слышала, как внизу шумит в темноте река. Сегодня на острове Барбентайн холодно; Розала поплотнее закуталась в шерстяной халат, который ей дали. Однако свежий воздух вернул ей силы и ясную, обнадеживающую уверенность, что, добравшись сюда, она сделала для Кадара все, что могла. Следующие ходы в более крупной игре делать предстояло уже не ей. Масштаб ее собственной жизни внезапно сильно уменьшился, сосредоточился на ударах сердца. Она почувствовала непреодолимое желание — и чуть не рассмеялась над собой — вернуться обратно и еще раз посмотреть, как он спит. Странно, как быстро, как полно в мир человека может снова войти любовь.
Последним человеком, которого она любила, был ее отец, а он погиб у Иерсенского моста почти два года назад. Ее мать ушла раньше него, в год последней эпидемии чумы. Ее брат Фальк не вызывал у нее горячих чувств, как и она у него, Розала это знала. Он не станет во главе погони, чтобы вернуть ее обратно, но и не сделает ничего, чтобы помешать им. Он хорошо управлял Савариком, и она уважала его за это. Земли Савариков теперь были совсем беззащитны, открыты для набегов из Валенсы из-за новой границы по реке Иерсен. Если этот договор когда-нибудь потеряет силу, они станут еще более беззащитными, чем теперь.
Он потеряет силу, сказал сестре Фальк в прошлом году, в тот редкий момент, когда они оба оказались в Кортиле. Такие перемирия всегда заканчиваются, но земли, которые были отданы надолго, вероятно, будут потеряны навсегда. Он говорил об этом тихо, только ей одной. Открытая критика не в обычае осторожного Фалька де Саварика, пусть и могущественного сеньора, при новом короле на троне. Их отец громко выражал бы свое неодобрение, Розала это знала, невзирая ни на какие последствия.
Как Блэз де Гарсенк перед тем, как уехал в первый раз, потом снова, через год, после того, как ненадолго вернулся домой.
Думать о Блэзе было трудно. Она уже знала, что он здесь, в Люссане, вместе с герцогом Талаирским. Его было бы легко увидеть, послать записку, ясную или загадочную, как ей захочется. Она гадала, знает ли он, что она в замке. Жрицы рассказали ей, что вся ярмарка судачит о высокородной даме из Гораута, которую привезли в храм перед самыми родами. Отон, грустно подумала она: он органически не способен хранить молчание, да она и не имела никакого права ожидать, что он никому ничего не расскажет.
Однако Блэз не принадлежал к тем, кто прислушивается к сплетням, а эн Бертран де Талаир поклялся не рассказывать ему до тех пор, пока Розала не будет готова. Возможно даже — острая, новая мысль, — что Блэз и не знал о ее беременности. У нее с ним не было никаких контактов после той ночи, когда он уехал во второй раз.
Розала помнила ту ночь. Сидя у открытого окна в Арбонне, слушая журчание реки внизу и доносящуюся наверх музыку, она мысленно вернулась в ту зимнюю тьму, когда звезды исчезли и завывала буря, со стуком швыряя снег и лед в окна замка Гарсенк. Она слушала, как отец и сыновья проклинают друг друга, слышала непростительные слова, отвратительные высказывания, жестоко ранящие, еще более ужасные, чем эта ночь. Она молча плакала, совершенно забытая в своем кресле у камина, стыдясь собственной слабости, страстно желая уйти из комнаты, от переплетений дикой ненависти Гарсенков. Но она не могла уйти без разрешения Ранальда и не хотела привлекать к себе внимания. Она знала, что отец обрушится на нее со всей жестокостью, как только вспомнит, что она здесь.
Окаменев от холода рядом с угасающим очагом, который ни один из них не позаботился раздуть, а слуги предусмотрительно удрали, Розала ощущала на щеках ледяные слезы. Она слышала, как брат ее мужа, достигший последних вершин ярости, голосом, полным страдания, разоблачил своих отца и брата, перед тем как выбежал из комнаты и из замка в штормовую ночь. Он назвал одного предателем Гораута, позорно недостойным бога, а второго — пьяницей и трусом. Она согласилась с обеими оценками, заливаясь слезами. Он был холодным, жестким, обозленным человеком, Блэз де Гарсенк, и к ней никогда не проявлял ни жалости, ни доброты, но он был прав, он был прав насчет этих двоих.
Она вспомнила, как лежала без сна в своей постели в ту ночь. Ранальд в смежной комнате провалился в крепкий сон, и она слышала его храп сквозь закрытую дверь. Иногда по ночам он говорил сам с собой, плакал от горя, как ребенок, во тьме своих снов. В первые месяцы их супружества Розала пыталась утешить его в такие моменты; теперь она этого не делала. Окоченевшая и испуганная, прислушиваясь к безумному вою ветра, она ждала, когда Блэз вернется за своим снаряжением перед отъездом. Когда он вернулся, когда Розала услышала его шаги в коридоре, она встала с кровати и пошла в его комнату, ступая босыми ногами по обжигающе холодным камням.
Он укладывал свою седельную сумку при свете свечи, когда она вошла. Она не постучалась. На его одежде лежал снег, льдинки прилипли к рыжеватым волосам и бороде. На ней не было ничего, кроме ночной сорочки, светлые волосы распущены по плечам на ночь. Он никогда раньше не видел ее распущенных волос. Они замерли и смотрели друг на друга несколько секунд, молча, в полуночной тишине замка, потом Розала сказала тихо, чтобы не было слышно за дверью комнаты, за пределами маленького пространства, освещенного этой единственной свечой:
— Полюби меня один раз. Всего один раз перед тем, как уедешь.
И Блэз пересек комнату и подхватил ее на руки, уложил на свою кровать, а ее блестящие русые волосы рассыпались по его подушке. Сорочка с шелестом скользнула выше талии, а она приподняла бедра, чтобы помочь снять ее. Он задул свечу, снял с себя мокрую одежду и овладел ею в темноте перед тем, как снова покинул собственный дом; овладел молча, яростно, с горечью, с бесконечной, глубоко скрытой болью, с которой, как она знала, он жил из-за собственного бессилия. В той комнате вместе с ними не было любви, совсем никакой.
И это не имело значения.
Она знала, что именно могло заставить его прикоснуться к ней в ту ночь, что им руководило, но ей было все равно. Чего бы это ни стоило, думала она, лежа в собственной холодной постели, призывая к себе мужество, словно оно находилось где-то очень далеко, пока ждала его возвращения. Чего бы это ни стоило, он должен взять ее хотя бы один-единственный раз.
И позже у него в комнате, в темноте, под завывание ветра, беснующегося за стенами, к ней пришла та же мысль: она с радостью выдержит все, что угодно — ее руки сильнее прижали его к своему телу, она чувствовала, как его толчки становятся все настойчивее, услышала его участившееся дыхание, — только чтобы он дал ей ребенка, чего не мог сделать Ранальд.
Он один раз произнес ее имя, потом. Она это будет помнить. И она это вспомнила, сидя на скамье у окна в Барбентайне. Странно, что это теперь имеет значение. Не столько ради себя самой — она не из тех женщин, которые питают иллюзии, — но ради Кадара. Разумно это или нет, но почему-то ей теперь казалось важным, чтобы во время зачатия ее сына это единственное связующее слово-звено между ними двумя было произнесено. Была некая ирония в том, что его произнес именно мужчина; ее собственная целеустремленность не допустила такой вольности. Интересно, подумала она, что сказали бы жрицы богини насчет этого, что говорит их учение. Что происходит в соответствии с их доктриной, когда Кораннос и Риан соединяются в любви — если они это делают? Она почти ничего не знала о ритуалах веры здесь, в Арбонне, только искаженные версии, с осуждением излагаемые в Горауте братьями бога. Интересно, удастся ли ей пробыть здесь достаточно долго, чтобы узнать правду.
В коридоре у нее за спиной послышались шаги. Кормилица, подумала она и встревожилась. Она уже готова была выглянуть из ниши, но шаги смолкли как раз у того места, где она сидела, и Розала услышала незнакомый женский голос, а потом мужской. Она осталась сидеть неподвижно в темном алькове и через секунду поняла, что эти люди говорят об убийстве.
— Все должно быть сделано аккуратно и тихо, — сказала нервно женщина по-арбоннски с акцентом. — Она велела мне это передать.
— Я обычно не создаю большого шума своим кинжалом, — ответил мужчина насмешливым тоном. Его голос был низким и уверенным.
— Ты не понимаешь. Это не должны связывать с ней. От трупа необходимо будет избавиться, и чтобы никто ничего не узнал. Она сказала, что будет лучше, если он даже не увидит тебя, чтобы он не закричал.
— А! Она его чем-то займет? И он отключится от всего окружающего мира? Такие вещи ее возбуждают? А после у меня появятся и другие обязанности?
— Нет необходимости быть вульгарным, — чопорно ответила женщина.
Мужчина тихо рассмеялся.
— Не бойся. Я буду следовать приказам твоей госпожи. Если она хочет ощутить вкус крови, ей придется попросить. Но он должен меня увидеть, или все это лишается смысла. Он должен знать, кто его прикончит.
— Он может позвать на помощь. Мы не можем допустить…
— Не позовет. Этот человек не из тех, кто зовет на помощь. И у него будет для этого мало времени, я обещаю. Пойдем, какая дверь? Дух умершего требует отмщения, я и так запоздал.
Тут они прошли мимо Розалы, отбрасывая за собой тени, а перед тем, как они прошли под факелом в пустом коридоре, Розала отпрянула назад к окну. Жонглер в большом зале внизу пел о бесконечной любви и неутоленной страсти. Ни мужчина, ни женщина не повернули головы, проходя мимо. Она их не знала. У двери неподалеку их шаги замерли. Затаив дыхание, Розала слегка подалась вперед. Она увидела, как мужчина улыбнулся и вытащил из-за пояса кинжал. Он открыл дверь и скользнул внутрь, двигаясь по-кошачьи бесшумно и грациозно. Дверь за ним закрылась. Из комнаты не донеслось ни единого звука. Женщина секунду колебалась, и Розала увидела, как она сделала быстрый жест, отводящий беду, а потом быстро пошла прочь по коридору и вниз по другой лестнице в его дальнем конце.
В коридоре было тихо, если не считать далекого голоса певца, печального и мелодичного. Розала прижала ладони к щекам. Сейчас произойдет нечто ужасное. Она знала, что может закричать, позвать на помощь, и, возможно, помощь придет вовремя, но более вероятно, опоздает.
Она была не из тех женщин, которые зовут на помощь.
Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться и решить, что делать. Ее первой и единственной обязанностью было охранять Кадара и заботиться о собственной безопасности, так как она — его единственная защита в этом мире. Этого нельзя отрицать, как и тот выбор, которого требовал этот факт.
Розала де Саварик встала, посмотрела назад вдоль длинного коридора, где спал ее новорожденный сын, и решительно зашагала в противоположном направлении. Она была дочерью своего отца и не станет молча сидеть в оконной нише или поворачиваться спиной и не позволит убить человека в замке, который стал для нее убежищем.
Она случайно знала, в чьи покои только что вошел человек с кинжалом. Смешанные ароматы пряностей и духов стояли в коридоре с тех пор, как прибыла эта гостья. Жрица и кормилица говорили о ней беспрестанно в течение двух дней. Розала помедлила перед дверью столько, сколько понадобилось, чтобы в последний раз оглянуться в сторону комнаты Кадара, потом расправила плечи жестом, который унаследовала от матери, открыла дверь комнаты Люсианны Делонги и шагнула внутрь.

 

Дауфриди и его свита покинули гостиницу первыми. Бертран дал им некоторое время, затем и они поскакали назад, в Люссан, сначала под деревьями, а потом вдоль западного берега реки под голубой луной. Как только они миновали городские ворота, герцог собрался расстаться с тремя своими спутниками.
Он посмотрел на Блэза, заколебался, потом улыбнулся волчьей улыбкой при лунном свете:
— Я забыл тебе сказать, сегодня утром приехал барон из замка Бауд. Я подумал, что надо поздороваться с Маллином перед тем, как лечь спать. Передать от тебя добрые пожелания?
Даже после того, что Блэз узнал от Арианы де Карензу прошлым летом, его все еще несколько смущала неуемная энергия Бертрана в этой области. После всего, что только что происходило, едва оставив позади суровые, важнейшие споры о судьбах страны, герцог Талаирский был настроен отправиться бродить в ночи. Блэз пожал плечами.
— Пожалуйста, сделай это, — пробормотал он. — И Соресине, если случайно встретишь ее.
Снова сверкнула улыбка Бертрана.
— Не ждите меня. Рассвет приведет меня к дому, когда наступит утро. — Он всегда так говорил: то был рефрен одной из его собственных давних песен. Он развернул коня и исчез в темноте.
— Можно ли ему ехать одному? — спросил Рюдель. — При данных обстоятельствах? — В этом тоже есть нечто необычайное, подумал Блэз: человек, который заговорил об этом, три месяца назад пытался убить Бертрана.
— Он не один, — тихо ответил Валери, глядя на ту улицу, по которой ускакал его кузен. — Смотрите.
Мгновение спустя они увидели трех всадников, которые выехали из темноты и поскакали вслед за герцогом. Когда они на секунду попали в пятно от света факелов на городской стене, один из них коротко взмахнул рукой; Валери в ответ поднял руку. Блэз узнал форму и немного расслабился: графиня Арбоннская явно намеревалась охранять непутевого герцога.
— Они и в спальни заезжают? — спросил Рюдель. Валери хихикнул и дернул повод.
— В спальнях, мы считаем, он может сам о себе позаботиться.
Рюдель рассмеялся.
— Он знает, что за ним присматривают?
— Возможно, — ответил Валери. — Думаю, его это забавляет.!
— Кажется, его многое забавляет, — согласился Рюдель.
Валери повернулся в седле и взглянул на Коррезе.
— Многое, но не все. Не впадай в заблуждение, если собираешься присоединиться к нам. То, что он говорил Дауфриди сегодня вечером, как он вел себя с ним, — это было настоящее. Многое из того, что он делает сейчас, — это часть давнего бегства.
Ненадолго все замолчали.
— И успешного? — Рюдель Коррезе был исключительно умным человеком. Его голос звучал задумчиво.
Блэз снова вспоминал ту лестницу в замке Бауд, флягу сегвиньяка, передаваемую из рук в руки.
— Я думаю, — нет, — тихо ответил он. — Вот почему он тратит столько усилий. Я думаю, — обратился он к Валери, — что ему давно следовало убить Уртэ де Мираваля.
Лицо Валери было скрыто темнотой, так как они проезжали под аркой, переброшенной через улицу.
— Я тоже, — в конце концов ответил кузен Бертрана. Они снова выехали в сияние голубой луны, льющееся вниз мимо остроконечных крыш домов. — Но мы ведь не поэты, не так ли? И еще был ребенок. — Застарелый гнев звучал в его голосе; угли, подернутые пеплом, но не погасшие.
— Это вы должны мне объяснить, — сказал Рюдель.
— Позже, — пообещал Блэз. — Слишком запутанная история для сегодняшней ночи.
Они поехали дальше. Некоторые улицы у базара были освещены, но больших толп не было. Люссанская ярмарка, как все другие ярмарки, не похожа на карнавал. Во-первых, она длится месяц, и даже Бертран де Талаир, подумал Блэз, не выдержал бы такой долгой пирушки. Ярмарки для того, чтобы делать дела, а кое-какие ночные похождения служат приправой.
Рюдель, как и следовало ожидать, казалось, думал именно об этом, когда они подъехали к двум фонарям, горящим у стен медового цвета дворца Талаира и отвели коней в конюшню на заднем дворе. Из темноты вышел сонный конюх и взял у них коней. Они втроем вернулись назад, к парадному входу. Оказавшись снова под фонарями, Блэз увидел на лице Рюделя выражение, хорошо ему знакомое.
— Я здесь знаю одну веселую таверну, — сообщил он, — прямо рядом с кварталом портезийцев на базаре. Мы в самом деле собираемся ложиться спать или в нас еще осталось немного жизни? Я бы с удовольствием поставил выпивку претенденту на корону Гораута.
Валери быстро оглянулся, но Рюдель из осторожности говорил тихо, а площадь перед домом была пустынна. Все равно, Блэз почувствовал, как его сердце подпрыгнуло при упоминании о том, что он сказал сегодня ночью. Несомненно, это имело свои последствия.
«Кажется, нам все же есть о чем поговорить», — сказал тогда король Валенсы Дауфриди, глядя на Блэза жестким, оценивающим взглядом, а потом внимательно слушал, сдвинув густые брови, пока Бертран де Талаир излагал ему ряд предложений; некоторые из них поражали, а одно по крайней мере могло привести в ужас.
На улице перед домом Валери качал головой.
— Я сегодня чувствую себя старым. Слишком много поворотов дороги для моей бедной головы. Подушка мне нужна больше всего. Вы можете продолжать вдвоем. Побудьте еще немного молодыми.
Собственно говоря, Блэз разрывался между двумя одинаково сильными желаниями: одно — оказаться в тишине своей спальни, в другое — найти какую-нибудь внешнюю разрядку внутреннему возбуждению. В прошлом, когда Рюдель предлагал где-нибудь провести ночь, он редко раздумывал.
В те первые месяцы в Гётцланде, а потом в Портецце, после того как он в первый раз покинул Гораут — и эта новая мысль пришла ему в голову внезапно, — он сам неустанно искал способы убежать от действительности. В конце концов извилистый маршрут по стольким тавернам и городам, по всем турнирам, дворам и замкам, по ночным и утренним дорогам, через предрассветный туман над полями сражений и убийство в Фаэнне привел его обратно, в это холодное осеннее утро в Арбонне, в Гораут, в страну, которая была его родиной, и к Иерсенскому договору. С тех пор он уже дважды поклялся — во второй раз кровью матери в ту заснеженную ночь в Гарсенке, — что никогда не примет этот договор.
Клятвы младших сыновей даже из самых могущественных семейств редко что-то значили в этом мире. Сегодня показалось, что его клятва может все же что-то значить. Или так, или дороги безумия даже шире, ровнее и манят сильнее, чем о них говорят, и он теперь твердо ступил на одну из них.
Он понял, что не уснет. Валери, одарив их кривой усмешкой, подошел ко входу во дворец и тихо постучал. Решетка в окошечке скользнула в сторону, а затем дверь открыл дежурный коран.
— Доброй ночи, — крикнул кузен Бертрана через плечо. — Постарайтесь вести себя тихо, когда вернетесь. Я вам обещаю, что буду спать.
Блэз смотрел, как он вошел, потом повернулся к Рюделю. При свете фонаря он увидел, что его друг склонил голову к плечу и вопросительно поднял брови с хорошо памятным ему выражением на лице. Валери недавно сказал, что в молодости Бертран был очень похож на него; сходство нетрудно было уловить.
— Веди, — сказал Блэз. — Если события будут продолжаться так же, как начались, и ты действительно намереваешься поддержать меня в моей борьбе, это, возможно, последний наш шанс зайти в таверну в качестве простых наемных коранов.
— Поддержать тебя? — переспросил Рюдель, повышая голос. Они двинулись в путь. — Ты думаешь, что сможешь избавиться от меня теперь? — Они свернули за угол, направляясь к далекому свету огней у базара. Стояла чудесная ночь, ясная, как сон пастуха. — Все богатства моего отца не заставят меня выйти из такой захватывающей игры, какой она теперь стала.
— О, хорошо, — кисло ответил Блэз. — Я рад, что снова развлекаю тебя. Что произойдет, когда я отправлю тебя к отцу просить отдать все его богатство для нашей поддержки?
Рюдель Коррезе рассмеялся. Он все еще смеялся, когда шестеро мужчин выбежали из переулка и загородили им дорогу спереди и сзади, целясь в них из луков.
На темной улице стояла тишина, и единственные огни горели далеко впереди или позади. Блэз, глядя на угрожающе целеустремленные фигуры перед собой, на мгновение увидел мысленным взором Бертрана где-то в городе с Соресиной де Бауд, потом Валери, медленно поднимающегося по винтовой лестнице городского дворца Талаира, мирно отправившегося на отдых.
— Я нахожу это глубоко оскорбительным, должен сказать, — услышал он голос Рюделя. — Я с таким нетерпением ждал возможности выпить в «Сенале». Вам ведь известно, — продолжал он, повышая голос, чтобы слышали молчаливые люди, окружившие их, — что я — сын Виталле Коррезе, и вы, несомненно, все умрете — и очень неприятной смертью, — если будете продолжать нам досаждать.
«Одного у Рюделя не отнять, — подумал Блэз, используя отсрочку, которую пытался выговорить им его друг и осматривая темную улицу и переулки в поисках возможностей спастись, — он никогда не стесняется упомянуть имя своего отца. Вероятно, так бывает при хороших отношениях». Блэз скорее умер бы, чем прибегнул к еще более известному имени Гальберта де Гарсенка в качестве спасительного средства.
Предпочтение, которое, очень возможно, будет иметь мрачные последствия. Это не разбойники или дезертиры. У Блэза упало сердце, так как ему показалось, что он узнал одного из лучников. Они не носили никаких приметных цветов — естественно, — но он был почти уверен, что уже видел ближнего к нему человека раньше, прошлым летом в Тавернеле, стоящим рядом с Уртэ де Миравалем в дверях «Льенсенны» в день летнего солнцестояния.
— Мне кажется, я их знаю, — прошептал он Рюделю. — Боюсь, дело плохо.
— Я и не думал, что дело обстоит хорошо, — запальчиво ответил Рюдель. — Ты прорывайся налево, а я направо. — Их мечи были бесполезны против лучников. Блэз не мог придумать лучшего плана. Улицы здесь были пустынны. Они находились далеко от базара. Им придется полагаться на то, что неверный свет заставит стрелков промахнуться.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Лучше бы тебе продолжать на меня сердиться.
— Это не совсем так. Гнев плохо действует на сердце и печень. Так говорит лекарь моего отца. Живи мирно, советует он. Думаю, в следующий раз я попробую.
Напрягшись, готовый бежать, как только Рюдель шевельнется, Блэз на секунду удивился, почему никто из лучников не вымолвил ни слова или не отдал хотя бы приказа жестом.
Затем, когда четыре человека быстрыми шагами вышли из переулка и подошли к ним сзади, он понял. Зачем отдавать приказы, если все, что тебе надо сделать, это продержать на месте свои жертвы достаточно долго, чтобы их палачи могли их убить? Он также узнал одного из этих людей. Это была его последняя ясная мысль.
— Мирная жизнь, вот то, что надо, — услышал он мечтательные слова Рюделя. Краем глаза заметил, как его стройный, аристократичный друг рухнул на колени за секунду до того, как сокрушительный удар деревянным посохом и его тоже лишил чувств.
Когда Блэз пришел в себя, у него так раскалывалась голова, что комната тошнотворно закачалась, как только он открыл глаза. Он снова зажмурился. С трудом удерживаясь на грани сознания, он понял, что лежит на чем-то неожиданно мягком и его окружает аромат духов. Ему был знаком этот аромат и вызывал у него ассоциации, множество ассоциаций. А мгновение спустя к нему полностью вернулось сознание, и Блэз понял, где находится. Он широко раскрыл глаза, потрясенный, и повернул голову, чтобы оглядеться. Он этого движения его тут же затошнило, и он ахнул от боли.
— Мне очень жаль, — произнес женский голос, — но мне пришлось предупредить их, что ты, возможно, не захочешь прийти добровольно.
— К чему столько хлопот? — простонал Блэз. Он ее не видел. Она находилась сзади. Только когда он попытался, сделав еще одно болезненное усилие, повернуться всем телом, он понял, что его руки и ноги связаны. Блэз лежал на ее кровати, что объясняло мягкость, а его руки и ноги были привязаны к четырем столбикам. Навсегда запомнившийся запах ее духов окутывал его. — Почему ты просто не велела убить меня на улице?
— Что? — удивилась Люсианна Делонги, наконец-то переместившись в поле его зрения. — И лишить себя этого удовольствия?
Блэз не видел ее больше года. Она была одета в шелк настолько прозрачный, что с тем же успехом могла бы предстать перед ним обнаженной. Блеск драгоценностей окружал ее: диадема в волосах, сапфиры в ушах, бриллианты и морские жемчужины на шее. На длинных пальцах сверкали кольца, золото, серебро и слоновая кость на каждом запястье, и один роскошный памятный кулон висел между грудей, красный, как огонь в камине. Он помнил, что она любит драгоценности, она любит, чтобы в ее комнате горел камин, даже если не холодно, она любит веревки, узлы и игрушки в постели.
У него забрали одежду и сапоги; на нем осталось только нижнее белье, прикрывавшее половой орган. Блэз еще раз сделал безуспешную попытку пошевелить руками и понял с некоторым отчаянием, что в нем вместе с яростью и несколькими уровнями боли снова нарастает желание, неумолимое, как морской прилив.
Она была так красива, что у него сжалось сердце. Она была воплощенным видением из легенд о рае, который ждет коранов, погибших в бою. У него пересохло во рту. Он смотрел на нее, на ее сверкающую, длинноногую, почти обнаженную фигуру, и вспоминал о том, как они занимались любовью два года назад, как их тела сплетались, как она обхватывала его высоко поднятыми ногами или сидела верхом на его талии, когда была сверху. Как ее ногти царапали его плечи и предплечья, как она запрокидывала назад голову красноречивым напряженным движением, когда приближалась к пику своего блаженства. Все это снова вернулось к нему, словно происходило сейчас, обволакивало, подобно аромату в комнате. Он понял, что возбужден, но был бессилен остановить это. Люсианна, взглянув вниз, усмехнулась. Она всегда быстро замечала такие вещи. Затем отвела взгляд, и губы ее изогнулись в легкой удовлетворенной улыбке.
— Как мило, — тихо сказала она своим выразительным, хриплым голосом. На мгновение ушла из поля его зрения, затем вернулась обратно. — А я все время считала, что ты уехал, потому что рассердился, потому что перестал меня желать. — Она смотрела на него сверху вниз, стоя у края кровати. — Я не люблю, когда мужчины меня бросают, Блэз. Разве я тебе никогда об этом не говорила? — Теперь она держала в руке кинжал, который взяла со столика у кровати. На его рукоятке тоже сверкали драгоценные камни, рубины кроваво-красного цвета. Она начала поигрывать им, прикусив нижнюю губу, словно размышляла о чем-то, вызывая воспоминания, потом машинально провела лезвием, будто не сознавала, что делает это, вдоль его подошвы. Внезапно она повернула клинок, и Блэз почувствовал, как кончик проколол кожу, показалась кровь. Он этого ждал.
— Я уехал, потому что ты так хотела, Люсианна. Не делай вид, будто это неправда. — Трудно было говорить членораздельно из-за шума в голове после удара и все растущего желания. Со всех сторон его окружал ее аромат, еще дальше отодвигая связные мысли. Она продолжала перемещаться вокруг кровати; изгибы и выпуклости ее тела освещал огонь камина. Он сказал: — Если бы ты хотела меня удержать, ты могла это сделать. Я бы остался даже после Энгарро.
— А! — произнесла она, остановилась и посмотрела теперь прямо на него. Ее кожа была великолепной, без малейшего изъяна; иногда он испытывал потрясение, вспоминая о том, как она молода. — Но ты бы хотел отказаться, не так ли, дорогой? Ты бы остался против своей воли, запутавшись в моих темных чарах… разве не так, Блэз?
Он с трудом сглотнул. Она была дочерью своего отца; самой проницательной женщиной из всех, кого он знал. И еще она теперь вела кинжалом вдоль внутренней поверхности его бедра вверх.
— Мне необходимо выпить, Люсианна, — сказал он.
— Я знаю, что тебе необходимо. Отвечай на мой вопрос.
Блэз повернул голову в другую сторону, потом снова к ней и посмотрел ей прямо в глаза.
— На самом деле ты ошибаешься. Я был еще более несведущим, чем ты думала. Рюдель пытался меня предостеречь, но я не захотел слушать. Я думал, что ты такая, какая есть, потому что твой отец заставил тебя стать его орудием, инструментом в политике. Я думал, ты все еще способна любить по-настоящему, если сделаешь свободный выбор, и я думал, что ты сможешь подарить эту любовь мне. — Он чувствовал, что горечь возвращается к нему шаг за шагом, как всегда смешанная с желанием. — Я был еще большим глупцом, чем казался.
Ему пришло в голову, совершенно не к месту, пока он говорил, что Ариана де Карензу сказала ему нечто очень похожее в другой постели летом насчет выбора и путей любви. Ему также пришло в голову, с опозданием, что в этом разговоре есть нечто весьма абсурдное. Его притащили сюда, чтобы убить. Интересно, где находится ее муж. Возможно, Борсиард д'Андория ждет ее за стенами города. Именно кораны Мираваля приволокли Блэза сюда, однако такой союз кажется весьма странным. «Когда твои враги сговариваются, — гласила поговорка в Горауте, — нужно иметь птичьи крылья, чтобы улететь, или силу льва, чтобы сражаться». В данный момент у него нет ни того, ни другого. Он лежит на кровати Люсианны, связанный и беспомощный, и голова у него звенит, как храмовый колокол.
— Делай что хочешь, — устало сказал он, так как она оставалась неподвижной и молчала. Черные глаза Люсианны, аккуратно подведенные снизу и сверху, были широко раскрыты, но в них ничего нельзя было прочесть. Зрачки расширены больше, чем следует. Она принимала свои снадобья, понял Блэз. Они усиливали наслаждение. Он подумал, не использует ли Люсианна теперь их все время. И еще подумал, как может смертная женщина быть такой прекрасной.
Он еще раз попытался сглотнуть.
— Если ты должна меня убить, по собственным причинам или ради мужа, то кончай с этим, Люсианна. — Он снова закрыл глаза.
— Ты не в том положении, чтобы чего-то требовать, не так ли, Блэз? — Ее тон стал резким. — Или отпускать неприятные замечания по поводу поступков как моего отца, так и моего мужа. — Он почувствовал острие кинжала у своего бедра. Он не захотел реагировать. Держал глаза закрытыми; кажется, это был единственный способ выразить несогласие. Это и молчание. Однажды в Мигнано она поняла, что он недоволен каким-то ее высказыванием на банкете. Ее женщина пришла за ним гораздо позднее обычного в ту ночь. Когда они пришли в спальню Люсианны, Блэз понял, почему. Не меньше сотни свечей разной формы и размера горели вокруг кровати, на которой лежала Люсианна, обнаженная, освещенная мерцающим, пляшущим пламенем всех этих свечей, словно жертвоприношение в каком-то храме мертвых и забытых богов. Она была привязана за лодыжки и запястья, как он сейчас.
В ту ночь она подождала, пока женщина уйдет, и сказала:
— Ты расстроен. У тебя нет на это причин. Делай со мной все, что захочешь. — Он помнил, что даже в то время отметил, что она не просила прощения. Она не из тех женщин, которые просят прощения. Ее тело блестело и переливалось от масла, когда она медленно изгибалась направо и налево при свете свечей; она не улыбалась, глаза ее были огромными. Блэз долго стоял над кроватью, глядя на нее сверху. Потом медленно снял одежду, а она лежала связанная, в этом ослепительном свете, наблюдая за ним… но перед тем, как лечь в постель, он развязал все веревки, которые связывали ее.
Он вспомнил, что Люсианна рассмеялась. Он тогда подумал, что это, возможно, от облегчения. Теперь, переживая еще раз тот момент, он по-другому воспринял ее смех, услышал в нем искреннюю насмешку над его наивностью. Люсианна, какой бы юной она ни была, кажется, всегда была развратной. Он снова почувствовал горечь; возможно, она будет с ним всегда. Бертран де Талаир, подумал вдруг Блэз, так и не смог пережить то, что произошло с ним в любви, когда он был молодым.
Люсианна продолжала молчать. Блэз лежал, отвернувшись, с закрытыми глазами. Он почувствовал, как отодвинулось лезвие кинжала, и секунду спустя услышал голос Люсианны:
— Я думала тогда… Я помню, что думала к концу того лета, до того, как Энгарро был убит… что встретила тебя слишком поздно. — Ее голос звучал странно. Но не это заставило Блэза наконец открыть глаза. Он услышал другой звук из дальнего конца комнаты и почувствовал едва уловимую струйку сквозняка на коже.
Когда он посмотрел на Люсианну, она уже отвернулась от него к двери, и, проследив за ее взглядом, Блэз увидел Кузмана Аримондского, который стоял, обнажив в роскошной улыбке белые зубы, с кинжалом в руке, длинным, как маленький меч.
Люсианна на секунду бросила взгляд на Блэза, глаза ее были широко открытыми и черными от наркотиков; потом совсем повернулась к нему спиной и пошла к камину, оставив лишь пустое пространство между Блэзом и аримондцем, который пришел, чтобы прикончить его. Его действительно притащили сюда кораны Мираваля; последний кусочек головоломки встал на место.
— Привязан веревками, как конокрад, — с восторгом произнес Кузман. — Если бы это было в Аримонде, я бы привязал его в пустыне рядом с муравейником и сам бы полил медом его яйца и глаза, и оставил его там. — Люсиана ничего не сказала. Она смотрела в глубину камина.
— Как мне повезло, что мы не в Аримонде, — холодно произнес Блэз. Он не собирался доставить этому человеку большего удовольствия, чем доставит ему сам факт его смерти. — Страна трусов и кровосмесителей.
Улыбка аримондца не дрогнула.
— Ты глуп, — сказал он. — Тебе не следовало бы меня злить. Твое тело слишком открыто моему кинжалу. Твоя жизнь закончится здесь. Призрак моего брата жаждет встретиться с твоей тенью в потустороннем мире, и от меня зависит, будет ли твой путь к богу легким или очень тяжелым.
— Ничего подобного, — тихо возразила Люсианна, стоя спиной к ним обоим. — Делай то, зачем пришел, только быстро.
— То, зачем пришел? Я пришел ради казни, — ответил аримондец, и его улыбка стала шире. — И, может быть, ради удовольствия, которое получу от его тела после его смерти.
— Ты слишком много на себя берешь, — сказала Люсианна, все еще глядя в огонь. Голос ее звучал монотонно и очень тихо. Аримондец рассмеялся и двинулся к кровати.
— Слишком суровое наказание, как мне кажется, — сказал Блэз Люсианне, с трудом переводя взгляд с человека с кинжалом на женщину, которая научила его всему, что он знал о глубинах наслаждения и боли, — за то, что я встретил тебя слишком поздно. Надеюсь, это доставит удовольствие твоему новому мужу, а может быть, и следующему.
У нее вырвался слабый звук; он подумал, что это похоже на смех. Он не успел понять, потому что в тот же момент, когда он снова повернулся лицом к своей смерти, как положено мужчине, с достоинством склоняясь перед безграничной, вечной властью бога, дверь снова распахнулась, и ошеломленный Блэз увидел за спиной у аримондца, как в комнату вошла жена его брата.
— Если ты воспользуешься этим кинжалом, — услышал он решительный голос Розалы, — то клянусь святым Коранносом, я заставлю привести тебя на суд графини Арбоннской еще до конца этой ночи и не успокоюсь, пока вы оба не будете наказаны за нарушение перемирия и убийство.
А затем, после этих слов, когда ее ярость и напор несколько приутихли под взглядами всех троих, она впервые осознала — он даже видел, как это происходило, — кто именно лежит на кровати, и она воскликнула настолько другим тоном, что он чуть было не расхохотался:
— Блэз!
Рассмеялась Люсианна.
— Как трогательно. Воссоединение семьи, — пробормотала она, отворачиваясь от камина. Она все еще держала в руке свой усыпанный камнями кинжал. — Странствующие дети Гарсенка в притоне черной дамы. Наверняка кто-нибудь сочинит об этом балладу.
— Не думаю, — заметил Кузман Аримондский. — Так как теперь придется убить их обоих.
Его улыбка исчезла. Он сделал еще шаг к Блэзу.
— Пора, — громко, очень четко произнесла Люсианна Делонги.
Внутренние двери по обеим сторонам от кровати распахнулись. Полдюжины коранов с обнаженными мечами в униформе графини вбежали в комнату, за ними быстро вошел канцлер Арбонны Робан, а потом, медленнее, черноволосый, пышно одетый, смуглый и красивый мужчина. Последним, двигаясь крайне осторожно, прижимая компресс к виску, вошел Рюдель Коррезе.
Кораны окружили аримондца. Один из них выхватил у него кинжал. Теперь взгляд Кузмана, мрачный и злобный, не отрывался от лица Люсианны. Ответив ему коротким, ледяным взглядом патрицианки, она сказала:
— Ты сделал ошибку, и ты грубый, неприятный тип. Одно можно было бы простить, но второе простить нельзя. И, могу добавить, то же самое относится к герцогу Миравалю, которому ты служишь.
Последнее она произнесла очень ясно. Блэз увидел, как красивый мужчина, который был ее отцом, слегка улыбнулся, а канцлер Робан поморщился. До Блэза постепенно доходило, что он не умрет, по крайней мере сейчас. Что Люсианна подстроила все это, устроила ловушку… для кого? Для Кузмана? Для Уртэ? Для обоих? Он бросил взгляд налево и увидел Рюделя, прислонившегося к столбику кровати, чтобы не упасть, который смотрел на него с выражением, которое можно было бы назвать насмешливым, если бы его лицо не было таким зеленым.
— Если ты не прекратишь стоять тут без всякой пользы и не перережешь эти веревки, — прорычал Блэз сквозь стиснутые зубы, — я не отвечаю за то, что сделаю с тобой потом.
— Со мной? — с чувством ответил его друг. — Что ты можешь сделать хуже того, что со мной уже сделали? Меня только что чуть не прикончили кораны Мираваля в интересах заговора, организованного моей проклятой кузиной Люсианной, который не имел ко мне абсолютно никакого отношения. — Но он все же принялся, двигаясь очень неуверенно, разрезать путы Блэза.
— Как ты понимаешь, теперь тебя посадят в тюрьму правительницы Арбонны, — говорил канцлер Кузману. У него был недовольный вид. Блэз, который наконец смог сесть и медленно массировал запястья, имел некоторое представление, почему. — Утром она решит твою судьбу, — холодно закончил Робан.
Аримондец был храбрым человеком.
— Только мою судьбу? — спросил он. — Вы видели, как эта женщина связала для меня северянина, словно борова для заклания? Вы знаете, что ее муж пытался убить его на дороге. И вы позволите ей вести эту двойную игру и смеяться над всеми нами? — Блэз бросил взгляд на Люсианну; она отошла к окну и уже успела надеть более плотную одежду. Она не потрудилась оглянуться на Кузмана и ни на кого из них.
— Я не вижу, чтобы кто-нибудь смеялся, — ответил канцлер. — И если ее игра была двойной, то только против тебя. Она сообщила мне о твоем предложении прошлой ночью, сразу же после того, как ты его сделал.
Хорошая попытка отвести угрозу и взять положение под контроль, подумал Блэз, но вряд ли она удастся. Не удастся с другим человеком, который вошел в комнату, стоял и внимательно слушал. Он довольно много знал о Массене Делонги. Он жил в его дворцах два лета назад, спал с его дочерью. Они с Рюделем Коррезе убили по его заказу принца.
Но, как показали события, Люсианна все же не собиралась позволить убить Блэза сегодня ночью, хотя то, что она приказала его связать, и что делала и говорила, требовало объяснения. Или, рассуждал он, возможно, не требовало. «Я не люблю, когда мужчины меня бросают, Блэз. Разве я тебе не говорила об этом?» Возможно, он уже получил ответ. Возможно, она не сказала ничего, кроме правды. Как это на нее не похоже, уныло подумал он.
Как он и ожидал, попытка канцлера отвести угрозу не удалась.
— В этом деле замешан еще один человек, — сказал Массена Делонги, смуглый, лощеный мужчина, о котором говорили, что он стремится к власти в Портецце и использует свою дочь, упорно стремясь к этой цели. — По моим сведениям, этот аримондец состоит на службе у герцога Миравальского. Как я понял из рассказа моей дорогой дочери, именно кораны герцога Уртэ напали на нашего юного друга, а также на нашего любимого племянника.
— Благодарю, — весело вставил Рюдель. — Я так рад, что хоть кто-то об этом вспомнил.
Робан совсем не радовался.
— Конечно, утром мы постараемся узнать, что может сказать эн Уртэ обо всем этом. А на данный момент, есть только один человек, пойманный благодаря… изобретательности твоей дочери во время попытки совершить убийство.
— За которую он будет заклеймен и повешен, надеюсь? — Люсианна наконец повернулась к ним, выгнув дугой брови. Ее голос и манеры были отражением, холодным и сверкающим, голоса и манер ее отца. Блэз помнил и эту сторону ее личности. Она взглянула на канцлера. — Точно так же, как бедный родственник моего дорогого мужа был заклеймен и повешен герцогом Талаирским. Точно так же, смею предложить. Или у нас появится, как ни печально, основание усомниться в беспристрастности графини Арбоннской в отправлении правосудия по отношению к чужакам и тем, кто служит ее собственным знатным сеньорам. — Ее знаменитые брови остались высоко поднятыми.
— И действительно, — прибавил Массена Делонги тоном скорее печальным, чем укоризненным, — утром должна быть установлена ответственность герцога Мираваля за самое возмутительное нарушение перемирия ярмарки. Прискорбная обязанность для графини, я уверен, но если портезийских сеньоров казнят подобно простым ворам, то она, несомненно, не может закрыть глаза на преступления своих собственных людей, как бы высок ни был их ранг.
Отец Люсианны наслаждается каждым мгновением этой истории, осознал Блэз. Это был именно тот тип многогранной интриги, который больше всего любили Делонги. Массена ничего или почти ничего не выигрывал от падения Уртэ или от неловкого положения графини, но он получит огромное удовольствие и в конце концов — Блэз не сомневался — извлечет какую-нибудь выгоду от своего непосредственного участия и в том, и в другом. Если Арбонна надеялась держать в тайне свои внутренние распри, то с этой надеждой теперь покончено почти наверняка. Блэз цинично подумал, напишет ли вскоре Массена Делонги Гальберту де Гарсенку в Гораут или отправит своего агента в Кортиль с неофициальным визитом к королю Адемару, чтобы предложить тайно перевести Делонги определенную сумму денег в качестве компенсации за неловкое положение Арбонны.
Рюдель, с опозданием оказавшийся полезным, хотя и не так эффективно, наконец-то закончил возиться с путами на лодыжках Блэза. Он также отыскал сваленные в углу комнаты одежду и сапоги Блэза. С трудом двигаясь, насколько позволяла ему пульсирующая боль в голове, Блэз оделся. Он увидел, что Розала присела на низкую скамейку у двери и сидит одна на некотором расстоянии от остальных. Она следила за каждым его движением, но со странно напряженным выражением. Ему пришла в голову мысль и вызвала некоторый шок, что он тоже был раздет в тот последний раз, когда они виделись. И она, между прочим, тоже.
Дверь в комнату рядом с ней все еще оставалась открытой. Теперь в нее, прервав его мысли, вошла служанка Люсианны. Блэз хорошо помнил Имеру. Она сопровождала его во время многих ночных прогулок по тому или иному дворцу к комнатам госпожи. Имера остановилась в дверях, окинула взглядом эту сцену и позволила себе самую мимолетную улыбку из всех возможных, когда увидела аримондца в кольце мечей.
При виде нее Блэзу показалось, словно его в эту ночь действительно вынудили совершить путешествие сначала в ту гостиницу за стенами с Рюделем и королем Дауфриди, теперь сюда, в комнату Люсианны, сквозь слои собственного прошлого. Все, что теперь нужно…
— Пришла графиня Арбоннская, — объявила Имера.
«Конечно», — подумал Блэз, осторожно ощупывая покрытую засохшей кровью шишку на затылке и готовясь преклонить колено. Он не особенно удивился; он даже начал находить во всем этом какой-то странный юмор. Маленькая, элегантная Синь де Барбентайн быстро вошла в комнату. Она была одета в светло-голубое платье, вышитое жемчугом. За ней следовал — и это вызвало шок — могучий, мрачный герцог Уртэ де Мираваль.
— Моя госпожа! — воскликнул Робан, после того как они все опустились на колени, а потом встали. — Я думал, что вы спите. Я не хотел…
— Сплю? — переспросила графиня Арбоннская. — Когда внизу такая прекрасная музыка, а на верхних этажах моего дворца творится предательство? Мне остается лишь благодарить герцога де Мираваля за то, что он привел меня сюда вовремя, чтобы с этим разобраться. Нам придется побеседовать с тобой, Робан, утром.
— Но, графиня, — начал канцлер чересчур серьезно, — ведь сам герцог де Мираваль…
— Был информирован неким аримондцем, состоящим у него на службе, о заговоре супруги изгнанного Борсиарда д'Андория и о второй попытке покушения на жизнь нашего дорогого друга из Гораута. — Голос и манеры Синь были холодными и суровыми.
— Кузман, к моему сожалению, питает личную вражду к северянину, — непринужденно прибавил Уртэ. — Его ненависть настолько глубока, что он готов был нарушить ярмарочное перемирие, чтобы помочь даме из Андории в ее порочных планах. Я предпочел позволить событиям идти своим чередом, я верил, что их можно остановить и тем самым разоблачить портезийский источник зла. Рад видеть, что именно так и произошло. — Он холодно посмотрел на Люсианну.
Блэз взглянул на Рюделя и увидел, как его друг криво усмехнулся ему в ответ, все еще прижимая ткань к виску. Они одновременно повернулись к канцлеру Арбонны. Удивление Робана снова выглядело несколько преувеличенным. «Вот умный человек, — подумал Блэз. — Он все-таки может еще вывернуться». Он отметил, что Массена Делонги слегка побледнел под темным загаром, но тоже улыбался, словно мастер, по достоинству оценивший искусство участников событий.
Словно услышав мысли Блэза, Робан сказал:
— Но, графиня, не было никакого портезийского заговора. Милостивая госпожа Люсианна Делонги д'Андория хотела лишь разоблачить вот этого аримондца. Она лично сообщила мне о его планах вчера ночью. Она лишь сделала вид, будто соглашается с его планом, чтобы не допустить быстрого убийства гораутского корана. Кажется, она поняла, что… э… герцог Миравальский активно участвует в заговоре своего подчиненного.
— Очевидно, это было ложное предположение, — в наступившей после этих слов тишине смиренно призналась Люсианна. — И я, разумеется, должна искупить свою вину перед герцогом, когда мы с ним окажемся в менее официальной обстановке. — И она улыбнулась Уртэ своей самой ослепительной улыбкой.
— У моей дорогой дочери такой импульсивный характер, — прибавил Массена Делонги, подыгрывая ей, — и она, естественно, стремилась загладить… недавний проступок своего не менее импульсивного супруга. — Он пожал плечами и развел руками. — Кажется, мы все действовали из лучших побуждений.
— Кроме одного человека, — ледяным голосом возразила Синь де Барбентайн. Она смотрела на аримондца.
Блэз уже понял это раньше и теперь снова отметил: Кузман Аримонский не был ни трусом, ни глупцом. Этот человек улыбался в кольце клинков и враждебных взглядов.
— Всегда так получается, — спокойно заметил он, глядя прямо на своего нанимателя. Герцог Уртэ с каменным лицом ничего не ответил. — В конце концов это я стал жертвой, а не человек, убивший моего брата. Но мне все же любопытно, — продолжал он, обращая смелый, лишенный какой-либо почтительности взор на правительницу Арбонны, — как это мне сегодня ночью удалось использовать десять коранов моего господина герцога Миравальского без его ведома.
«Слабое звено, — подумал Блэз, лихорадочно перебирая в уме варианты. — Он утянет Уртэ за собой». Но он снова недооценил арбоннцев.
— Для меня это очень печальное обстоятельство, — сказал эн Уртэ де Мираваль, и его низкий голос выражал глубокое сожаление. — Я захотел испытать верность и осторожность моих коранов и предпочел не предупреждать их о планах Кузмана и не разрушать его заговора. Должен с сожалением сказать, что десять из них действительно поддались на его неоспоримо убедительные уговоры. Они и сами ненавидели этого гораутского корана, который убил пятерых их товарищей год назад во время одного прискорбного инцидента. Они согласились помочь в этом ужасном деянии.
— Тогда эти люди тоже должны быть наказаны, — обратился Массена Делонги к графине, качая головой, словно сожалея об этих последних разоблачениях пороков мира, этого зла, которое так нагло процветает среди добрых и честных людей.
Кузман Аримондский продолжал улыбаться, как видел Блэз, ужасной улыбкой полного понимания.
— Они уже наказаны, — коротко ответил Уртэ. — Они мертвы.
И Блэз понял, что канцлер действительно победил в конце концов. Учитывая то, что его единственной целью было взять под контроль последствия, спасти графиню от необходимости бороться со смертельной враждой между Миравалем и Талаиром в самый рискованный для Арбонны период, ему это почти наверняка удалось. Он снова повернулся к Рюделю и увидел, что его друг с невольным восхищением смотрит на скромного канцлера Арбонны.
Блэз импульсивно повернулся снова к двери, к скамье, где сидела Розала, и прочел, почти не удивившись, то же самое циничное понимание на ее лице. Она всегда все схватывала на лету. Слишком просто было сначала рассматривать ее только как женщину, выбранную в жены его старшему брату, и не понять, как она умна. Но бывали моменты, даже в те редкие, короткие промежутки времени, когда он жил дома, когда Блэз вынужден был напоминать себе, чья Розала дочь и что любой ребенок Кадара де Саварика должен знать кое-что о положении в мире. Думая об этом, он сделал к ней несколько шагов. Розала была последней и по-настоящему самой большой загадкой этой ночи.
С новым удивлением он увидел, что Синь де Барбентайн тоже повернулась, улыбнулась Розале, а потом села рядом с ней на скамью. Графиня Арбоннская взяла руки его невестки в свои.
— Ты думала, что спасаешь человеку жизнь, не так ли? — спросила она. Голос ее звучал тихо, но Блэз, подходя ближе, сосредоточил внимание на этих двоих и поэтому услышал. За его спиной канцлер отдавал приказ связать аримондца.
— Я так не думала, — услышал он ответ Розалы. — Я не знала, кто это.
— Что делает твой поступок еще более отважным, дорогая. Как Кадар?
Блэз заморгал и внезапно застыл на месте. Розала ответила:
— Спит у себя вместе с кормилицей. — Она подняла глаза на Блэза, произнося эти слова, и посмотрела через комнату своими ясными голубыми глазами прямо ему в глаза.
— Так почему бы нам не бросить эти грязные дела и не пойти взглянуть на твоего младенца? — услышал Блэз слова графини.
— Я буду рада, — прошептала жена его брата, поднимаясь. Блэз почувствовал, как сильно бьется его сердце. — Ты не видела его с утра, да?
Синь тоже встала, улыбаясь.
— Но я думала о нем весь день. Пойдем?
Блэз не понял, каким образом, но он пересек комнату и подошел к этим двоим. Графиня посмотрела на него, черты ее лица были невозмутимыми. Но он смотрел на Розалу. Осторожно наклонился и поцеловал ее в обе щеки.
— Госпожа, вот так сюрприз, — неловко произнес он и почувствовал, что покраснел. С ней он всегда чувствовал себя неловко. — Я правильно понял? У тебя родился ребенок? Ты родила ребенка здесь?
Она держала голову высоко поднятой, ее красивое, умное лицо не выдавало никакого огорчения, но вблизи он видел следы усталости и напряжения. Она ворвалась в эту комнату вот так, рискуя собственной жизнью, вслед за человеком с кинжалом, чтобы спасти незнакомца, которому грозила опасность, кем бы он ни был. Она серьезно ответила:
— Мне очень жаль, что ты узнаешь об этом таким образом. Мне сказали, что ты здесь, но мне не представилось легкого способа сообщить тебе, учитывая то, что я покинула Гарсенк без ведома Ранальда и не собираюсь возвращаться. — Она на мгновение замолчала, чтобы он мог это осознать. — Действительно, я родила два дня назад милостью Коранноса и Риан. Мой сын спит в комнате дальше по коридору. Его зовут Кадар. Кадар де Саварик. — Она во второй раз замолчала. Блэз чувствовал себя так, словно его еще раз стукнули по голове, по тому же самому месту, куда раньше попал посох. — Ты можешь увидеть его, если хочешь, — закончила его невестка.
— Как это мило, как трогательно, — раздался насмешливый голос у него за спиной. — Заблудившиеся дети Гораута. Несомненно, я была права, об этом непременно нужно сложить балладу. Почему бы нам всем не пойти полюбоваться на ребенка? — Он не слышал, как подошла Люсианна; когда-то все его существо было сосредоточено на том, чтобы точно знать, в каком именно месте комнаты она находится. Блэз, как ни странно, почувствовал смутную печаль по поводу этой перемены.
— Не помню, чтобы приглашала тебя, — хладнокровно заметила Розала. — Возможно, тебе все еще хочется воспользоваться тем кинжалом, который я у тебя видела.
Значит, она действительно видела тот кинжал и, вероятно, кровь на нем. Интересно, что она подумала, спросил себя Блэз. Что тут можно подумать? Однако Люсианна Делонги не привыкла получать отпор от других женщин.
— Я убиваю младенцев, только если они будят меня ночью, — ответила она ленивым, протяжным голосом. — Взрослые мужчины обычно дают более веские основания и другие удовольствия. Так как я не сплю, твоему ребенку пока не грозит опасность. По крайней мере с моей стороны. Но ты не боишься, что этот милый, импульсивный Блэз, схватит его и отвезет домой, к брату и отцу?
— Не очень, — ответила Розала. Она смотрела на Блэза. — А следует бояться?
Люсианна рассмеялась. Графиня Арбоннская стояла молча, лицо ее стало задумчивым, и под этим упорным, оценивающим взглядом Люсианна замолчала. Мысли Блэза стремительно мчались, несмотря на приступы боли. Было и еще кое-что, скрытое в основании сегодняшних событий: ночь во время снежной бури в замке Гарсенк восемь месяцев назад, когда он в последний раз уехал оттуда.
Он быстро отбросил эту мысль прочь. Розала задала ему вопрос и ждала ответа. Он сказал:
— Поскольку я сам от них уехал, то вряд ли я буду тем, кто отвезет твоего сына назад в замок. По крайней мере об этом тебе нечего беспокоиться. Но ты понимаешь, что они с этим не смирятся.
— Мы все это знаем, — сказала Синь де Барбентайн. — Раньше мы надеялись, что ты нам сможешь что-нибудь предложить.
— Что предложить? — спросил Рюдель, подходя к ним. — Средство от проломленного черепа?
— Семейные дела, — коротко ответил Блэз, хотя речь шла о гораздо большем, учитывая, кем и чем была его семья.
И именно в этот момент ему в голову пришла новая мысль и сразу же с опасной быстротой обрела форму. Он представил их как положено, затем оглянулся и посмотрел на людей в дальнем конце комнаты. Он усиленно думал, его мысли вели его с холодной логикой к неизбежному выводу. И они его не радовали, совсем не радовали.
Уртэ де Мираваль тихо беседовал с Массеной Делонги у камина. Кузмана Аримондского связывали кораны Бербентайна и делали это не слишком нежно. Голова его была высоко поднята, и он не снизошел до сопротивления. Рядом с Блэзом Рюдель Коррезе поклонился графине, потом низко нагнулся и поцеловал руку Розалы. Люсианна что-то тихо сказала своему кузену; Блэз не расслышал, что именно.
Он набрал в грудь воздуху. Жизнь была бы легче, подумал он перед тем, как заговорить, если бы он сам не делал ее такой трудной для себя.
— Один момент, если позволите, — тихо произнес он, обращаясь к канцлеру Арбонны. Это было даже интересно: остальные разговоры в комнате прекратились, как только он заговорил, словно они этого ждали. Он не привык быть центром такого внимания. Интересно, как это случилось. Люсианна стояла слишком близко от него, в этом не было никакой необходимости. Он постарался не обращать на это внимания.
Канцлер Робан, который его недолюбливал, поднял одну бровь. Блэз сказал:
— У меня действительно есть одно предложение. Это дело в конце концов касается только этого человека и меня. — Он кивнул в сторону аримондца. — Нет необходимости впутывать сюда графиню или… усугублять уже возникшие проблемы. Я убил его брата некоторое время назад, когда на меня напали. Он видит в этом повод для мести. Могу сказать, что чувствовал бы себя так же, если бы убили моего брата. — Он услышал сдавленный звук, вырвавшийся у Розалы, словно она втянула воздух. Это тоже интересно: из них всех она, казалось, первой поняла, к чему он клонит. Или по крайней мере частично поняла. Все она понять не могла.
— То, что ты говоришь, не совсем правильно, — мрачно вмешался Массена Делонги. — Остается вопрос о нарушении перемирия. Что бы ни встало между вами двумя, и это действительно ваше личное дело, он обязан был сдерживаться до тех пор, пока не закончится ярмарка.
— И в любом случае это не их личное дело, — с раздражением, в свою очередь, вмешался Рюдель. — Поправьте меня, если я ошибаюсь, но я припоминаю, что прошлым летом говорили об указе правительницы Арбонны, касающемся стычек со смертельным исходом между Миравалем и Талаиром.
Тут Блэз понял намерения своего друга и упрекнул себя. Ему следовало лучше знать его. Рюдель не вмешивался: он давал Блэзу возможность произнести следующие слова, если тот этого захочет. И кажется, он хотел их произнести, иначе не стоило и начинать.
— Что касается этого вопроса, то я фактически уже не коран Талаира. С тех пор как была совершена попытка убить меня на дороге. Так как тогда моя личность перестала быть тайной, нам показалось, что герцогу Бертрану не годится отдавать приказы сыну Гальберта де Гарсенка, как любому другому наемнику. Теперь я нахожусь рядом с ним в качестве всего лишь его друга. Поэтому происходящее между мною и Кузманом Аримондским не нарушает указа правительницы.
Аримондец снова начал улыбаться, его белые зубы сверкали на фоне смуглой кожи. Его великолепное тело состояло из напряженных, выпуклых мышц. Он умен и очень опасен.
— Я предлагаю, — хладнокровно произнес Блэз, — чтобы мы с этим человеком сразились друг с другом на турнире и чтобы все события этой ночи считались после этого забытыми, чем бы ни закончилась схватка.
Кузман смотрел на него.
— Возможно, я все же вынужден буду считать тебя мужчиной, — сказал он. — До смерти?
Блэз пожал плечами. Вот оно.
— Иначе зачем затевать все это?
За его спиной Рюдель Коррезе тихо и свирепо выругался. Это означало, что он все-таки не понимал, к чему все идет. Это доставило некоторое удовольствие, он редко так далеко обгонял Рюделя. Розала теперь молчала. Заговорила графиня, очень тихо:
— Мне не следует этого разрешать. У тебя есть причина, смею надеяться?
— Я тоже на это надеюсь, — ответил Блэз, не оборачиваясь, глядя прямо в глаза аримондцу. Первые секунды после вызова, как его учили давным-давно, часто предопределяют все последующие события. Важно было не отводить глаз.
Уртэ де Мираваль широко улыбнулся.
— Ставлю тысячу золотом на аримондца, — сказал он. — Если кто-нибудь согласится держать пари.
— Я согласен, — отозвался Массена Делонги. — Это придаст остроту зрелищу.
Его дочь рассмеялась.
— По-видимому, от меня ждут согласия, — сказала Синь де Барбентайн. — Не представляю себе, откуда такое ожидание. Почему аримондцу надо предоставить шанс сохранить жизнь?
Блэз повернулся к мужественной, утонченно красивой женщине, которая правила этой страной.
— Нет другой причины, кроме моей просьбы, — серьезно произнес он. — Арбонна всегда славилась величием ее правителей и их великодушием. В Горауте некоторые предпочитают это отрицать. — Он сделал паузу; ее голубые глаза пристально вглядывались в него. — Я не из их числа, ваша милость. Уже нет.
Ему показалось, что он увидел промелькнувшее в ее взгляде понимание, а потом его сменила печаль, но не был уверен ни в том, ни в другом. Под влиянием порыва Блэз опустился перед Синь де Барбентайн на колени. Почувствовал ее ладонь у себя на голове. Тонкие пальцы скользнули по волосам, потом по щеке и по бороде. Она подняла его голову за подбородок и посмотрела на него.
— Ты нам нравишься, Блэз Гораутский, — официально произнесла она. — Мы можем лишь надеяться, что этот вызов не станет для нас новым источником горя. Мы даем согласие, потому что ты просишь об этом. — Она посмотрела поверх головы Блэза. — Аримондец останется под стражей до начала поединка, но его не должны ни в чем ущемлять. Эти двое будут сражаться в нашем присутствии, пока один из них не умрет, и это сражение произойдет в первое утро турнира, о чем будет издан указ. Нам неприятны эти дела, и есть еще младенец, которого мы не видели целый день.

 

В конце концов Блэз прошел к ребенку вместе с графиней и Розалой. Когда они вошли, новорожденный не спал и сосал грудь кормилицы. Блэз долго смотрел на него, потом повернулся к Розале. Он ничего не сказал и не нашел ответов на невысказанные вопросы на ее лице. Собственно говоря, он их и не ожидал найти.
Возвращаясь обратно по коридору в одиночестве некоторое время спустя, Блэз увидел Имеру, поджидающую его в темном месте у лестницы. Он этого почти ждал. Она махнула рукой. Посмотрев за ее спину, он увидел, что дверь покоев Люсианны приоткрыта. Огонь факелов в коридоре мерцал и колебался.
Еще раз Блэза окатила волна желания обладать Люсианной, подобно жестокой волне черного, залитого звездным светом моря, набегающей на каменистый берег. И он понял, стоя там, в темноте, что он вряд ли когда-нибудь полностью освободится от этого. Но со следующим ударом сердца он осознал с чувством, родственным тому, которое иногда появлялось, когда белая луна вырывалась из-за облаков и заливала безмятежным светом землю, на которой жили и умирали мужчины и женщины, что он способен справиться с этим желанием. Он не был его рабом. Он мог плыть на гребне этой волны. Блэз медленно вздохнул, мягко покачал головой и пошел мимо Имеры вниз по темной винтовой лестнице.
В большом зале Барбентайна еще горели огни и находились люди. Худой черноволосый мужчина пел. Блэз минуту постоял в дверях и послушал. Голос звучал мощно и грустно, довольно красиво. Ему показалось, что он узнал этого мужчину и одного-двух других музыкантов. Затем увидел женщину, которую точно знал: жонглерку, встреченную в день летнего солнцестояния, Лиссет. Сегодня ночью ее каштановые волосы выглядели иначе. Он понял, почему, через секунду: они были чистыми и блестящими, а не мокрыми и спутанными, падающими на плечи. Его позабавило это неожиданно яркое воспоминание, и он ждал, когда ее взгляд оторвется от певца и обратится к залу. Увидев его в дверях, она быстро улыбнулась и подняла руку. Блэз, через секунду, улыбнулся в ответ.
Он уже собирался пересечь зал и поговорить с ней, но в этот момент кто-то возник рядом с ним.
— Я решил немного подождать, — сказал Рюдель. — Не был вполне уверен, что ты спустишься вниз до утра.
Блэз оглянулся на друга.
— Я тоже, — тихо ответил он, — до последнего момента. Сейчас я почувствовал себя свободным.
— Свободным умереть? — мрачно спросил Рюдель.
— В этом мы всегда свободны. Это дар бога и его бремя.
— Не будь таким благочестивым. Не все из нас настолько глупы, чтобы накликать на себя смерть, Блэз.
Блэз улыбнулся.
— И это говорит Рюдель Коррезе? Самый отчаянный наемник из всех нас? Если это сделает тебя счастливым, я позволю тебе по дороге домой изложить все доводы в пользу того, что я глупец.
— Это сделает меня гораздо счастливее, — ответил Рюдель. И следуя приглашению, очень подробно и ясно излагал свои доводы по дороге до дворца Бертрана де Талаира в Люссане.
Блэз слушал почти все время, но, когда они приближались к дому Бертрана, снова отвлекся. Мысленно снова и снова он возвращался, колеблясь, отталкивая от себя и снова прикасаясь к самым трудным событиям одной тяжелой ночи.
Он никогда раньше не видел новорожденных. У этого ребенка голова поросла густыми рыжеватыми волосами, и у него точно был нос Гарсенков. Он был похож на Ранальда. Но и на Блэза тоже. Розала, которая держала его на руках, когда он закончил есть, перед тем, как снова запеленать его, ничего не выдала ни на словах, ни взглядом. То есть ничего, кроме любви, которую увидел Блэз, когда она смотрела на сына, спящего у нее на руках.
Конечно, они придут за ним.
Никакого сомнения в том, что его дед и король Гораута придут за этим ребенком. Розала коротко рассказала Блэзу о своей последней встрече с Гальбертом. Он гадал, намеренно ли его отец спровоцировал это столкновение. Но этой мыслью он не мог с ней поделиться.
— Ты даже не сказал ни слова в свою защиту, — громко пожаловался Рюдель, когда они во второй раз за эту долгую ночь подошли и остановились под факелами, горящими на стенах дворца Бертрана.
— Мне нечего было сказать. Каждое твое слово — правда.
— Ну, и?
Блэз несколько секунд молчал.
— Скажи мне, почему ты потратил так много денег, полученных за убийство, на этот драгоценный камень для Люсианны?
Рюдель замер. На мощенной булыжником улице было тихо, звезды сияли высоко в небе.
— Откуда ты знаешь? Она тебе сказала, что я…
— Нет. Она бы никогда этого не сказала. Рюдель, я узнал его. Ты однажды показал мне этот камень у ювелира в Ауленсбурге. Нетрудно было уловить связь. Но пойми меня, Рюдель: мы все глупы по-своему. — Там, где они стояли, было довольно темно даже при свете двух факелов у них за спиной. Небо прояснилось, дул ветер. Обе луны закатились.
— Я люблю ее, — сказал наконец его друг. — Не мне называть любого другого глупцом, живого или мертвого.
Блэз и правда не знал, пока сегодня ночью не увидел этот приметный алый камень, сверкающий на груди Люсианны. Ему было грустно, и грусть эта имела много составляющих.
Однако он улыбнулся и прикоснулся к руке друга.
— Ты недавно говорил о какой-то веселой таверне. Кажется, нас прервали. Если ты готов, я не прочь попытаться еще раз.
Он подождал и увидел, как Рюдель медленно улыбнулся в ответ.

Глава 13

Турниры в Арбонне и поединки в присутствии женщин проходили под покровительством королевы Двора Любви. Поэтому именно Ариана де Карензу отвечала за соблюдение формальностей, связанных с поединком на Люссанской ярмарке между Блэзом Гораутским и Кузманом ди Пераньо Аримондским.
И именно Ариана среагировала самым сухим и прозаичным образом на все, что сделал Блэз прошлой ночью. Они пришли в особняк Карензу утром: Блэз, Бертран, Валери и очень бледный Рюдель Коррезе. Долгая ночь за выпивкой после внушительного удара по голове, по-видимому, не слишком благоприятно повлияла на обычно столь изысканного отпрыска влиятельного семейства.
Кстати сказать, Блэз и сам чувствовал себя не совсем хорошо, но он вел себя в таверне осторожнее, чем Рюдель, и надеялся прийти в норму в течение дня; и уж конечно, к завтрашнему дню, что было бы хорошо. Завтра ему предстоит смертельный поединок.
— Понять не могу, — сказала Ариана, изящно расположившись на обитом тканью диване в комнате, где она их принимала, — то, что ты сделал, — это чистое безумие или всего лишь умеренное?
Тон ее был сдержанным и насмешливым, тон повелительницы, который никак не вязался с утренней свежестью ее облика. Она надела бледно-желтые одежды с небесно-голубой отделкой по корсажу и рукавам, а ее черные волосы прикрывала мягкая шапочка того же неяркого голубого оттенка. Произнося эти слова, она смотрела на Блэза, и выражение ее лица нельзя было назвать мягким.
— Я не могу понять, потому что не знаю, насколько хорошо ты дерешься. Но зато знаю, что Уртэ не нанял бы аримондца — двух аримондцев, — если бы они не были отличными воинами.
— Кузман? Он отлично дерется, — пробормотал Бертран де Талаир. Он налил себе утренний бокал вина из фляги, стоящей на подносе. Теперь у него был такой вид, будто его это скорее забавляет, хотя, когда ему рассказали о том, что произошло, он долго молчал в мрачной задумчивости. Но не поделился ни с кем своими мыслями.
— И Блэз тоже, — слабым голосом возразил Рюдель из недр кресла, на которое осторожно опустился. Они видели только макушку его головы. — Вспомните покойного брата и пятерых коранов Мираваля.
— То были стрелы, — тихо заметил Валери. Из них всех он казался самым мрачным в то утро. — А это бой на мечах.
— Не обязательно, — сказала Ариана. — Легко можно…
Блэз быстро покачал головой:
— Бессмысленно. Он дерется тем, чем хочет, и я тоже. Для меня будет позором попытаться повлиять на выбор оружия.
— Тебя могут убить, если ты этого не сделаешь, — запальчиво возразила Ариана.
Блэзу постепенно становилось ясно, и это понимание усиливало его смущение, что реакция окружающих его людей на предстоящий завтра поединок основана не только на прагматичной оценке риска и выгоды. Они волнуются за него. Графиня, Бертран и Валери, Рюдель, разумеется, а теперь стало совершенно очевидно — даже Блэзу, который никогда не умел воспринимать такие вещи, — что Арианой двигает не только абстрактный интерес к правилам поединка.
Они встретили ее мужа, когда вошли в дом, затем герцог Тьерри вежливо покинул их, извинившись, когда Бертран дал ясно понять, что они пришли к его супруге в ее официальном качестве.
Теперь Блэз чувствовал странное беспокойство, встречая лучистый взгляд Арианы, и вспоминал с неожиданной ясностью в то яркое осеннее утро летнюю ночь, которую они провели вместе, ее слова и поведение, как и сам акт любви. Ему пришло в голову, что, если бы они были наедине, она говорила бы по-другому. Кстати, и он тоже. Этой женщине он доверяет, внезапно осознал Блэз и на мгновение удивился.
Они рассказали ей о встрече с королем Дауфриди. Бертран также обсудил это с правительницей и Робаном; он побывал во дворце рано утром, до того как они пришли сюда. События начинали разворачиваться быстро. Из-за присутствия в Барбентайне Розалы де Гарсенк и ее сына было ясно, что главные проблемы впереди. В голове у Блэза сидела тупая боль. Он начинал сожалеть о второй половине ночи почти так же, как о первой.
Глядя на Ариану, впитывая ее холодную красоту, будто целебный настой, он сказал:
— Смысл всего этого поединка в том, как мы будем выглядеть в глазах мира. Я слишком много потеряю, если покажется, что я его боюсь или стараюсь создать для себя явное преимущество. Я благодарен тебе за заботу, но в этом поединке нет смысла, если мы прибегнем к манипуляциям.
— А разве в нем есть какой-то смысл? Мы так должны полагать? — Тот же вопрос задала графиня. Он не обратил внимания на резкий тон и ответил ей так же:
— Надеюсь, что есть. Надеюсь.
По правде сказать, Блэз не был в этом уверен. Он ни в чем не был уверен сейчас. Он чувствовал себя одним из тех легендарных танцовщиков из далекого прошлого Аримонды, которые, как говорят, прыгали через рога быков ради развлечения своих королей. Он сейчас находится как раз в середине такого прыжка и ясно видит эти блестящие, убийственные рога. Вчера поздно ночью Блэзу казалось, что именно Кораннос привел его сюда, в Арбонну. Эта мысль была вызвана отчасти набожностью, а отчасти просто страхом. Ему казалось, что это путешествие на юг не было случайным, не было просто бегством от бремени и горя дома и в Портецце. Это было движение навстречу судьбе, единственным шансом, который мир мог ему предложить, чтобы выполнить клятву, которую Блэз дал, когда покидал замок Гарсенк. Он не знал, что скажет то, что сказал Дауфриди Валенсийскому. Он не готовился заранее бросить вызов Кузману. Он был танцовщиком с быками, двигался в такт их движениям и летел сейчас через рога своей судьбы.
Сделав глубокий вдох, чтобы собрать и удержать разбегающиеся мысли, он рассказал Ариане, как хочет кое-что организовать завтра. Ее лицо застыло и стало сосредоточенным, пока она слушала. Бертран подошел ближе, положил руку на спинку ее дивана. Он внес предложение, когда Блэз закончил. Валери ничего не сказал. Он казался мрачным и несчастным. Блэз не мог видеть, как выглядит Рюдель; его друг все еще сидел, утонув в своем глубоком кресле, лишь светлые взлохмаченные волосы виднелись над спинкой. Он подумал, что Рюдель, возможно, уснул, но, когда закончил, обнаружил, что это не так.
— Мой отец был прав, — произнес наследник состояния Коррезе задумчиво. — Весьма вероятно, что я пожалею о своем нынешнем выборе больше, чем обо всех других ошибках в жизни. Мне, конечно, не следовало бросать банковское дело и связываться с безумцем из Гораута.
На это можно было бы дать много ответов, резких и остроумных или трезвых и рассудительных. Но никто ничего не сказал.
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 14