Не успел он заговорить, как послышался шум мотора и по саду за окнами проплыла большая тень. Грамер широко раскрыл глаза. Гул ослаб и спустя минуту вернулся. Над самыми деревьями, перемалывая ротором воздух, повис вертолет. Дважды хлопнуло, словно кто-то откупорил бутылки гигантских размеров. Вертолет висел так низко, что я видел людей в кабине. Один приоткрыл дверцу и еще раз выстрелил из направленной вниз ракетницы. Грамер вскочил. Я не думал, что он может так резво двигаться. На всех парах он выскочил из комнаты, задрав голову. Из вертолета выпало что-то блестящее и скрылось в траве. Машина взревела, взвилась вверх и исчезла. Ползая на коленях, Грамер копался в траве, нашел контейнер размером с футбольный мяч и, не поднимаясь с колен, разорвал большой конверт. Известие, видимо, было очень серьезным, потому что конверт задрожал у него в руках. Потом он взглянул на меня, побледневший и изменившийся в лице. Еще раз взглянул на бумагу и встал. Смял ее в кулаке, спрятал за пазуху и, не спеша, не давая себе труда выйти на тропинку, пошел напрямую, через газоны. Вошел в комнату, молча пнул самый большой из аппаратов противоподслушивания, раздался треск, и из щелей металлической кассеты повалил синеватый дымок от короткого замыкания. Я продолжал сидеть на полу, а Грамер топтал бесценные приборы, рвал провода, словно и в самом деле спятил. Наконец, рассопевшись, уселся в кресло, сняв предварительно пиджак и повесив его на моем стуле. Потом, словно только теперь заметил меня, взглянул мне в глаза и громко охнул.

– Это я от злости, – объяснил не совсем понятно. – Наверно, пойду на пенсию. Твоя карьера тоже кончилась. Забудь о Луне. Шапиро можешь послать цветную открытку. Предположительно на адрес Агентства. Они еще какое-то время будут командовать по инерции.

Я молчал, подозревая какой-нибудь новый подвох. Грамер вынул из кармана большой клетчатый платок, отер вспотевший лоб и взглянул на меня то ли с сочувствием, то ли с обидой.

– Началось два часа назад и прет на всех парах сразу повсюду. Человече, ты можешь себе это представить? Мы пацифицированы вконец! Тут и за океаном, от полюса до полюса и обратно! Глобальные потери около девятисот биллионов! Включая космос, потому что первыми отказали спутники. Что ты глазеешь? – добавил он обиженно. – Не догадываешься? Я получил письмо от Дядюшки Сэма...

– Слабоват я по части догадок...

– Думаешь, мы продолжаем игру? А? Нет, братец. Игра окончена. Опиши свои приключения, Агентство, миссию, что хочешь. За несколько недель заработаешь на остаток жизни. Гарантированный бестселлер. И никто у тебя волоса на голове не тронет. Только поспеши, а то типы из Агентства опередят. Может, уже сидят над воспоминаниями о минувшей эпохе... – Что случилось?

– Все! Ты когда-нибудь слышал о softwars?

– Нет.

– А о corewars?

– Какие-то компьютерные игры?

– Ну вот видишь – знаешь, однако! Да. Программы, которые уничтожают все другие программы. Их изобрели еще в восьмидесятых годах. Тогда они были совсем простенькими. Так, баловство программистов. Это называлось инфекцией интегральных схем, забава. Дуарф, Крипер, Райдер, Рипер, Дарвин и куча других. Не знаю, какого дьявола я сижу здесь и излагаю тебе патологию цифроники? – удивился он. – Сколько это мне стоило здоровья! Я должен был подцепить тебя на крючок, а теперь вот стал таким добрым, что просвещаю, вместо того чтобы искать новую работу.

– Дядюшка Сэм прислал тебе письмо на вертолете? Что, почты уже нет? – спросил я, все еще пытаясь учуять очередной подкоп. Грамер вынул чековую книжку, накорябал что-то поперек бланка, сложил его бумажной стрелой и запустил мне на колени.

«Миссионеру на память от верного Аделейда», – прочел я.

– Во что сейчас играем? – поднял я на него глаза.

– Ничего иного не осталось. Дядюшка поздравляет тебя тоже, а как же. Почты уже нет. Нет вообще ничего. Ничего, – он нарисовал руками круг. – Ничегошеньки! Я же говорю: началось два часа назад. И незачем искать виновных. Твой профессор тоже стал безработным. Тот добрый старикашка! Хорошо хоть, я вовремя успел купить себе дом. Буду выращивать розы, возможно, ягоды, в качестве товара в обмен на товар. Банкам тоже крышка! Душно мне...

Он начал обмахиваться чековой книжкой, потом взглянул на нее с отвращением и кинул в корзину для бумаг.

– Pax vobiscum, – сказал он, – et cum spiritu tuo. Пропади все пропадом!

Я начал что-то понимать. Его отчаяние не было притворным.

– Вирусы? – медленно спросил я.

– А ты становишься догадливым... Так точно, доблестный миссионер. Раздолбал все вдрызг! Ведь ты притащил на Землю тот хитрый порошок. Теперь тебе могут дать Нобелевскую за борьбу за мир либо расстрелять за всеземную государственную измену. Нобеля, пожалуй, не жди, но место в истории тебе обеспечено. Приволок заразу, а какую – губительную или благодатную – увидим через годы. Найдешь себя в любой энциклопедии.

– Может, на пару с тобой, – предложил я, еще не совсем понимая, что за катастрофа разразилась. Но Грамер явно не играл. За это я мог поручиться обеими половинками моего несчастного мозга.

– Была еще такая программа когда-то – «Червячок». «Червь», – флегматично, словно его только что разбудили, заметил Грамер. – Сейчас, знаешь ли, хорошему специалисту в моем деле необходимо высшее образование. Не те времена, когда достаточно быть привлекательной женщиной, лечь с клиентом в постель, выкрасть документы, пофотографироваться в ванне – и айда на контактный пункт. Нет, сначала кандидатская по математике, потом по информатике, потом высшее специальное, полжизни, чтобы вообще начать работать.

– Шпионом?

– Шпионом? – Он пожевал губами и презрительно пожал плечами. – Шпионом, – повторил еще раз, взялся обеими руками за темно-синие подтяжки с белыми звездочками и раза два, оттянув, шлепнул ими по сорочке. – Не говори глупостей. Я государственный служащий, функционер со специальными полномочиями во имя высших интересов. «Шпион» так же подходит ко мне, как корове седло. Впрочем, это уже не имеет теперь никакого значения. Из их «червивых» программ возникла теория информационной эрозии – слышал о такой?

– Краем уха.

– Ну конечно. Потом оказалось, что это изобрели вовсе не профессора от компьютеризации, а бактерии примерно четыре миллиарда лет назад, плюс-минус двести миллионов. Не будем мелочиться. Уже у каждой из самых древних клеток, тех первых, была своя программа, и они поедом ели друг дружку, потому что еще не было никого, кто мог бы заработать лишай или рак. Но нашим великим экспертам такая мысль и в голову не пришла. Знания помешали! Всего несколько раз такие штуки проделывали в ходе молчаливой конкуренции консорциумов, чтобы парализовать чужие компьютеры. Тогда-то и возникли battle programs. Небось читал?

– Но это было давно...

– Сорок или пятьдесят лет назад. Именно поэтому теперь все и полетело в тартарары... Ведь, кроме палки, кухонного ножа да пистолета, сейчас не сыщешь ни одного некомпьютеризованного оружия. Всюду программы, программки, процессоры. Ну и дожили... Ты пытался куда-нибудь позвонить?

– Сегодня нет. А что?

– А то, что АТС тоже не работают. Слушай! Эти вирусы проникли всюду одновременно! Радио слушаешь?

– Нет. Да у меня его и нету.

– Безголовые! Все же было ясно с самого начала. А у них ума как у первого попавшегося вируса. Но вирулентности – эрозийности хоть отбавляй! Не знаю, – пожаловался он стене, на которой висела репродукция «Подсолнухов» Ван Гога, – чего ради я тут с тобой сижу? Пойду, пожалуй, прогуляюсь, а может, повешусь. На этих проводах.

Он пнул ближайший аппарат.

– Но то, что с фасада выглядит сложнейшим секретом, с черного хода обычно оказывается простым, как проволока. Мы послали на Луну самые лучшие программы по проектированию оружия? Послали. Они совершенствовались икс лет? Еще как! Они полезли друг на друга на полном пару? Конечно, иначе и быть не могло. Кто победил? Как всегда, тот, кто в минимальном объеме сконцентрировал максимальную вирулентность. Победили паразиты, молекулярная малышня. Я даже не знаю, нарекли ли их уже как-нибудь. Я бы предложил Virus lunaris pacemfacies. Меня только интересует, кто и что затащило тебя на Луну, заставило там опуститься и привезти сюда эту добродетельную чуму? Теперь можешь мне сказать – в частном порядке, потому как правительствам никакой разницы. Теперь уже никакой.

– Все программы уничтожены? Память в компьютерах, все? – ошеломленно спросил я. Только теперь до меня дошли размеры открытия.

– Так точно, мистер чумной миссионер. Я имел в виду чуму из новеллы Эдгара Аллана По. Это ты привез! Не думаю, чтобы умышленно, откуда тебе было знать? Мы перебрались прямо в первую половину девятнадцатого века. С точки зрения техники и вообще. Чуешь? С той разницей, что тогда все-таки были пушки. А теперь их придется вытаскивать из музеев.

– Погоди, Аделейд, – прервал я. – Почему именно в девятнадцатый? Ведь тогда уже были прилично вооруженные армии...

– Ты прав. Собственно, положение беспрецедентное. Как после этакой негласной атомной войны, во время которой полетела вся инфраструктура. Промышленная база, связь, банки, автоматизация. Уцелели лишь простые механизмы, но ни одного человека, ни одной мухи не задело. Впрочем, нет, наверняка было множество несчастных случаев, только из-за отсутствия связи никто толком ничего не знает. Ведь и газеты давно уже печатаются не по методе Гутенберга. Редакции тоже удар хватил. Даже не все приборы в автомашинах действуют. Мой «кадиллак», например, уже труп.

– Надеюсь, служебный? – заметил я. – Так что не переживай.

– Верно, – согласился Грамер. – Теперь верх возьмут бедняки. Четвертый мир. У них ведь еще остались старые «ремингтоны», может, даже «лебели» тысяча восемьсот семидесятого года и оружие, скорее всего копья, бумеранги, палицы. Теперь это стало «оружием массового уничтожения». Можно ожидать нашествия австралийских аборигенов. Они у себя давно уже у власти. Но ты можешь мне сказать, зачем спускался там вниз, а? Ну чего ты боишься?

– Ты серьезно думаешь, что я знаю? – удивился я, впрочем, не очень, так как чувствовал, сколь мизерной стала моя особа и мое положение. – Понятия не имею. Готов пожертвовать тебе пять процентов от будущих гонораров за мой бестселлер, если ты сумеешь это объяснить... После такого обучения ты должен быть прозорливее Шерлока Холмса. Давай, рассуждай! Все факты тебе известны не хуже, чем мне.

Он меланхолично покачал головой.

– Не знает, – сообщил он подсолнухам Ван Гога, до которых уже добралось солнце. Они отбрасывали желтоватый отблеск на мою смятую постель. Ноги у меня занемели от сидения на корточках, я встал, вынул из шкафа спрятанную за одеждой бутылку бурбона, из холодильника достал кубики льда, налил себе и ему и предложил похоронный тост – над могилой разоружаемых вооружений.

– У меня высокое давление и сахар, – заметил Грамер, вертя в пальцах стакан. – Но один раз не в счет. Да будет так. За наш умерший мир!

– Почему «умерший»? – запротестовал я.

Мы сделали по глоточку. Грамер поперхнулся, долго кашлял, отставил недопитое вино и потер себе щеку. Я заметил, как скверно он выбрит. Слабым голосом, словно за одно мгновение постарев на десять лет, сказал:

– Чем выше кто-то вознесся на своих компьютерах, тем ниже упал. Они сожрали все программы, – он ударил себя по карману, в котором лежало письмо от «Дядюшки Сэма». – Поминки. Конец эпохи.

– Почему? Если есть лекарства против обычных вирусов...

– Не городи чепухи. Какое лекарство воскресит труп? Ведь от всех программ на земле, под водой и в космосе не осталось ничего. Даже письмо они вынуждены были привезти на старом вертолете, потому что в новых типах все остановилось. В восемь с небольшим началось... А наши идиоты думали, что это обычная зараза.

– Везде одновременно?

Напрасно я пытался вообразить себе хаос в банках, на аэродромах, в учреждениях, министерствах, больницах, вычислительных центрах, университетах, школах, фабриках...

– Точно не известно, связи нет, но из того, что до меня дошло, получается, что сразу.

– Как такое могло случиться?

– Видимо, ты привез зародышевые формы, или споры. Зародыши начали лавинообразно размножаться, пока достаточная концентрация в воздухе, воде – всюду не вызвала их активизации. Лучше всего от опасностей были ограждены программы вооружения на Луне, ну а с земными дело у них пошло как по нотам. Тотальная битодемия. Паразитарный битоцид. За исключением всего живого, потому что на Луне они не имели дела ни с чем живым. Если б не это, вероятно, они ухайдакали бы нас вместе с антилопами, муравьями, сардинами и травкой вдобавок. Успокойся! Мне уже расхотелось читать тебе лекции...

– Если все обстоит так, как ты говоришь, то все начнется снова – по-старому.

– Конечно. Через полгода или через год найдут средство против Virus lunaris bitoclasticus – напустят на него контрвирус, и мир опять полезет в очередную кабалу.

– Так, может, ты не потеряешь места?

– С меня лично хватит, – категорически заявил он. – Не то чтобы я не хотел, просто уже стар. Новая эпоха требует нового образования. Противолунной информатики и тому подобное. Вероятно, Луну подогреют термоядом, стерилизуют, правда, на это потребуются миллиарды, но расходы окупятся, будь спок.

– Чьи? – спросил я. Странный был этот Грамер – все время прощался со мной, но и не думал вставать, чтобы уйти. Я вдруг подумал, что просто ему надо выплакаться в мою жилетку, ведь я один во всем санатории знал, кто он такой. Не идти же к психиатрам со своей поломанной жизнью.

– Чьи? – повторил он. – Как чьи? Всех изготовителей оружия, всех отраслей промышленности. Всех. Повытаскивают из архивов старые чертежи, сначала восстановят немного классических устройств, ракет и примутся за компьютерные трупы. Ведь все hardware стоят, как законсервированные мумии. Только software черти съели. Подожди несколько лет. Сам увидишь.

– История никогда не повторяется один к одному, – заметил я и, не спрашивая, долил ему бурбона. Он выпил до дна, не поперхнулся, только лысина покраснела. В луче солнечного света, падающего через окно, играли маленькие блестящие мушки.

– Чертовы мухи, конечно, вышли целехонькими, – угрюмо выдавил Грамер, глядя в сад, где больные в ярких халатах и пижамах, как ни в чем не бывало слонялись по аллейкам. Небо было голубым, светило солнце, ветер играл кронами больших каштанов, фонтанные поливочные устройства мерно вращались, играя радугой в водяных брызгах, а тем временем один мир погибал и уходил в безвозвратное прошлое, а сменяющий его даже еще не показался на свет. Я не стал делиться с Грамером этой слишком банальной мыслью. Только разлил остатки вина.

– Хочешь споить? – сказал он, но выпил, отставил стакан, наконец встал, набросил на плечи пиджак и остановился, положив руку на дверную ручку.

– Если вспомнишь... знаешь, что... напиши. Сравним.

– Сравним? – повторил я, как эхо.

– Видишь ли, между нами говоря, у меня есть на сей счет свое мнение.

– Зачем я опускался?

– Отчасти.

– Так скажи.

– Не могу.

– Почему?

– Не имею права. Я, того, присягал. Служба – не дружба. Мы с тобой сидели по разные стороны стола.

– Но стола-то больше нет. Не будь таким служакой. Впрочем, могу дать слово, что буду держать язык за зубами.

– Ишь ты! Напишешь, издашь и будешь утверждать, что к тебе вернулась память.

– Ну хорошо. Беру в долю. Шесть процентов моего гонорара.

– Расписку дашь?

– Разумеется.

– Двадцать!

– Перетягиваешь струну.

– Я?

– Я уже и без тебя начал догадываться, что ты можешь сказать.

– Э?

Он занервничал. Видимо, знаниями-то его напичкали, а вот настоящей выучки не дали. Я решил, что он не слишком-то хорошо подходит к своей профессии, но вслух не сказал. Все равно он собирался на пенсию.

– Ну так говори... – буркнул он.

– Если скажу, цента не получишь.

За его спиной зеленел сад. По аллее на инвалидной коляске ехал старый Паддергорн с полуметровым рожком в руке, который он держал словно древко штандарта. Служитель, толкая кресло, попыхивал его сигарой. В нескольких шагах позади шел телохранитель Паддергорна в шортах, мускулистый, загоревший под бронзу, в белой шляпе с большими полями. Его лицо заслонял открытый цветной комикс. На свободном ремне болталась кобура и била его по бедру.

– Говори или прощай, дружище, – сказал я. – Ты же знаешь, Агентство в любом случае опровергнет все, что я опубликую...

– Но если упомянешь меня как информатора, у меня будут неприятности...

– Ничто так не уменьшает неприятностей, как деньги. А впрочем, упомяну тебя, если ты мне ничего не скажешь... Кроме того, я считаю, что тебе следует подлечиться. Нервное расстройство. Сразу видно. Что ты так смотришь? Ты уже все высмотрел.

Он молчал. Дрогнули щеки. Мне стало его немного жаль.

– Не сошлешься на меня?

– Изменю имя и внешность.

– Все равно узнают.

– Не обязательно. Думаешь, тебя одного ко мне приставили? Вы во всем виноваты, верно?

Он возмутился.

– Никакие не мы. У нас нет ничего общего с Лунным Агентством. Это они!

– Как и зачем?

– Не знаю точно как, но знаю зачем. Чтобы ты не вернулся. Если бы ты туда спустился, все осталось бы по-старому.

– Но ведь не навсегда. Рано или поздно...

– Этого они и хотели. Чтобы «поздно». Опасались твоего доклада.

– Допустим. А пыль? Откуда она взялась в моем скафандре? Как они могли о ней знать?

– Знать не знали, но Лакс чего-то боялся. Поэтому и крутил с дисперсантом.

– И это до вас дошло? – удивился я.

– Его ассистент – наш человек. Лоджер.

Я вспомнил первый разговор с Лаксом. Действительно, он говорил, что кто-то из его сотрудников копает под него. Вся история выглядела в новом свете.

– Каллотомия – тоже они? – спросил я.

– Понятия не имею. – Он пожал плечами и добавил: – И не узнаешь никогда. Никто не узнает. При самой высокой ставке правда перестает существовать. Остаются одни гипотезы. Версии. Как было с Кеннеди.

– Президентом?

– Сейчас ставка еще выше. Весь мир! Большей не существует! Теперь напиши, что обещал...

Я вынул из стола лист бумаги и шариковую ручку. Грамер стоял, отвернувшись к окну. Я подписался и подал ему письменное обязательство. Он взглянул и удивился.

– Ты не ошибся?

– Нет.

– Десять?

– Десять.

– Ну что ж, баш на баш. Ты добавил, и я тебе добавлю. На Луну тебя должен был притащить дисперсант.

– Хочешь сказать, что Лакс? Не верю!

– Не Лакс. Он ничего не знал. Лоджер знал все планы. К нескольким десяткам программ он добавил еще одну. Нехитрый фокус. Это же программист.

– Значит, все-таки вы...

– Нет. Он работал на три стороны одновременно.

– Лоджер?

– Лоджер. Но он был нам нужен.

– Хорошо. Дисперсант вызвал меня. Я опустился. Ну а как с песком?

– Чистейшая случайность. Этого никто не предвидел. Если ты не вспомнишь той минуты сам, никто уже в этом не разберется. Никогда.

Он сложил листок вдвое, спрятал в карман и бросил от двери:

– Держись!

Я видел, как он шел к главному павильону. Прежде чем он скрылся за живой изгородью, левая рука взяла меня за правую и пожала. Не скажу, чтобы такое выражение одобрения меня обрадовало. Но, так или иначе, надо было жить дальше.