В самое затруднительное за всю жизнь положение я попал совершенно случайно, намереваясь после возвращения с Энции увидеться с профессором Тарантогой. Дома его не оказалось – он зачем-то полетел в Австралию. Правда, собирался вскоре вернуться, но, поскольку выращивал какую-то особую примулку, требующую частого полива, на время отсутствия поселил в своей квартире кузена. Не того, который коллекционирует надписи, обнаруженные в клозетах всего мира, а другого, занимающегося палеоботаникой. У Тарантоги множество кузенов. С этим я не был знаком. Он встретил меня в домашней куртке и без брюк, поднявшись из-за пишущей машинки, в которую был вставлен лист бумаги, поэтому я собрался было тут же уйти, но он не дал. Я не только не помешал ему, сказал он, но пришел в самое время, ибо он пишет трудную новаторскую книгу, а собраться с мыслями ему гораздо легче, когда он может рассказать суть излагаемой главы, пусть даже и случайному слушателю. Я испугался, решив, что он пишет нечто ботаническое и начнет забивать мне голову лопухами, тычинками и завязями, но, к счастью, этого не случилось. Более того – он довольно сильно меня заинтриговал. С незапамятных времен, сказал он, среди первобытных диких племен крутились всяческие оригиналы, повсеместно почитаемые за сумасшедших. Они пытались жевать все, что попадало на глаза – листья, клубни, побеги, стебли, свежие и высушенные коренья всевозможных растений, при этом мерли как мухи, ведь среди растений, которые они «брали на зубок», уйма ядовитых. Однако это не пугало вновь появлявшихся нонконформистов, которые брали на себя тот же небезопасный труд. Только благодаря им сейчас известно, каковы столовые достоинства спаржи или шпината, что делать с листьями лавра, а что – с мускатным орехом и что от волчьей ягоды надо держаться подальше. Кузен Тарантоги обратил мое внимание на известный мировой науке факт – дабы установить, какое растение лучше всего годится для курения и вдыхания его дыма, сизифам древности пришлось собирать, сушить, выдерживать, скручивать и превращать в пепел листья чуть ли не 47 000 видов растений, прежде чем они напали на табак, ибо ни на одной ветке не висело таблички, уведомляющей, что, мол, это годится для изготовления сигар, а после измельчения – табака. Полчища подобных прапросветителей брали в рот, грызли, жевали, дегустировали и глотали все, абсолютно все, что бы и где бы только ни росло – под забором или на дереве, и притом в любом виде: вареное, всырую, с водой и без воды, отцеженное и без отцеживания, а также в бесчисленных комбинациях, благодаря чему мы пришли на готовое и знаем, что капуста хороша со свининой, а в pendant к зайчатине идет свекла. Из того, что кое-где не признают к зайчатине свеклу, а предпочитают, например, красную капусту, кузен Тарантоги делает вывод о более раннем возникновении данной общественной формации. Славяне немыслимы без борща. Видимо, у каждой нации были свои экспериментаторы, и уж коли они однажды остановились на свекле, то потомки остались ей верны, пусть даже соседние народы относились к этому овощу пренебрежительно. О различиях гастрономической культуры, обусловливающих различия в национальном характере (корреляция мятного соуса с английским сплином в случае говяжьей отбивной, например), кузен Тарантоги напишет особую книгу. В ней он покажет, почему китайцы, которых издавна уже так много, любят есть палочками, причем все порубленное, измельченное и обязательно с рисом. Но об этом он будет писать потом.

«Каждый знает, – возвысил он голос, – кто такой Стефенсон, каждый уважает его за банальный локомотив, но что такое локомотив, к тому же не современный, а паровой, по сравнению с артишоками, которые останутся с нами навечно?!» Овощи, не в пример технике, не устаревают, и я застал его как раз за обдумыванием главы, посвященной этой оригинальной теме. Разве Стефенсону, который, кстати, поставил на колеса уже готовую паровую машину Уатта, грозила от такого поступка смерть? Или разве жизнь Эдисона, когда он придумывал фонограф, подвергалась опасности? В худшем случае обоим грозили семейные неприятности и банкротство. Как все-таки несправедливо, что изобретателей технических древностей обязан знать каждый, а великих изобретателей гастрономии не знает никто и никто даже не подумает о том, что следовало хотя бы поставить памятник Неведомому Кухмистеру. Ведь тьма этих безвестных героев пала в страшных мучениях от самоубийственных опытов, например, во время сбора грибов, когда не было иного способа отличить съедобные от ядовитых, как съесть собранное и ждать, грядет ли уже последний час.

Почему школьные учебники заполнены сказочками о разных Александрах Великих, которые, будучи сыновьями царей, приходили на готовенькое? Зачем детям знать о Колумбе, открывшем Америку, если он открыл ее случайно, направляясь в Индию, а об открывателе огурца там нет ни слова? Без Америки можно обойтись, впрочем, рано или поздно она дала бы о себе знать сама, а вот огурец не дал бы, и нам пришлось бы обходиться без приличного маринада к мясу. Сколь героичны и светозарны были смерти этих анонимов! Если солдат шел на вражеские окопы не всегда по своей воле, то никто и никогда никого не принуждал подвергать себя смертельной опасности от неведомых грибков или ягодок. Кузен Тарантоги был бы рад видеть соответствующие таблички, вмурованные у входа в каждый приличный ресторан, с соответствующими же надписями вроде «Mortui sunt ut nos bene edamus» либо хотя бы «Make salad, not war». Особенно возле вегетарианских столовых, потому что с мясом было меньше неприятностей. Чтобы прокрутить фарш на котлеты или рубить гамбургеры, достаточно было подсмотреть, что гиена или шакал творят с падалью. То же самое с яйцами. За шестьсот видов сыра французы, возможно, и заслужили небольшую плакетку, но уж никак не памятник и не мраморную доску, потому что большинство своих сыров они пооткрывали по рассеянности – какой-то забывчивый пастух оставил рядом с куском сыра немного плесневеющего хлеба – так родился рокфор. Когда кузен принялся разносить современных политиков, считающих овощи пустячком, зазвонил телефон. Подняв трубку, кузен Тарантоги передал ее мне, сказав, что просят меня. Я сильно удивился: ведь никто не мог знать о моем возвращении со звезд, но вскоре все выяснилось. Кто-то из генерального секретариата ООН хотел узнать у Тарантоги мой адрес, а кузен, так сказать, сделал короткое замыкание, попросив к телефону меня. Говорил доктор Какесут Вагатан, чрезвычайный советник по вопросам глобальной безопасности при генеральном секретариате Организации Объединенных Наций. Он желал встретиться со мной по возможности быстрее, мы договорились на следующий день, и, записав себе в блокнот время приема, я понятия не имел, куда сунул голову. Однако в данный момент звонок оказался кстати, прервав поток излияний кузена Тарантоги, который намеревался говорить о перечных приправах. Мне удалось распрощаться, сославшись на срочность дел и пообещав вскоре наведаться снова (чего делать я вовсе не собирался).

Позже Тарантога сказал мне, что примула засохла, потому что кузен в палеоботаническо-гастрономическом угаре забыл о ее поливе. Явление я счел типичным: тому, кто отдает себя многим, не до единиц. Потому-то у великих усовершенствователей, стремящихся осчастливить сразу все человечество, не хватает терпения на отдельных людей.

Шило не скоро вылезло из мешка. Я не сразу узнал, что мне предстоит подставить голову под топор во имя счастья человечества, выясняя на Луне, что там замышляют хитроумные вооружения. Для начала меня принял доктор Вагатан. Попотчевал кофе мокко и выдержанным коньяком. Это был азиат – сплошные улыбки, азиат истинный, ибо я не узнал от него вообще ничего – так он хранил тайну. Похоже, генеральный секретарь пожелал непременно ознакомиться с моими книгами, но, будучи человеком невероятно перегруженным своими высокими обязанностями, хотел, чтобы я сам посоветовал ему то из написанного, что считаю наиболее существенным. Как бы случайно к Вагатану заглянуло еще несколько человек подписать документы. Отказать было трудно. Разговор шел – а как же! – о роботах, о Луне, в основном о ее исторической роли как атрибута или декорации в любовной лирике. Значительно позже я понял, что это были не обычные беседы, а переход от screening к clearans, ведь кресло, в котором я так удобно расположился, было сплошь нашпиговано датчиками, чтобы по малейшему напряжению мышц изучить мои реакции на слова вроде «Луна» или «робот», именуемые ключевыми раздражителями. Ситуация, которую я оставил на Земле, направляясь к звездам Тельца, в известной мере перевернулась: теперь мою пригодность в качестве разведчика исследовал и определял компьютер, а мои собеседники служили лишь инструментом для аускультации. Сам не знаю, как получилось, но через день я снова зашел в бюро ООН, а потом еще раз, коль скоро меня приглашали. Они хотели видеться со мной постоянно и неотступно, я начал вместе с ними обедать в буфете их ведомства, кстати, весьма посредственном, но внекомпанейская цель моих все более частых посещений оставалась неясной. Вроде бы в ООН подумывали об издании собрания моих сочинений на всех языках мира, а их больше четырех с половиной тысяч. Я человек не тщеславный, но идею счел стоящей. Новые знакомцы оказались горячими поклонниками моих «Звездных дневников». Это были доктор Рортей, инженер Тоттентанц и два Киббилькиса, братья-близнецы, которых я научился различать по галстукам. Оба – математики. Старший, Кастор, занимался алгоматикой, то есть алгеброй таких конфликтов, которые фатально заканчиваются для всех впутавшихся в них сторон. (Эту ветвь теории игр иногда называют садистикой, и коллеги называли Кастора садистиком, причем Рортей утверждал, что полное имя Кастора – Кастор Ойл, надо думать, это была шутка.) Второй Киббилькис, Поллукс, был статистиком и отличался особым свойством после долгого молчания встревать в разговор с вопросами, не имеющими никакого отношения к обсуждаемой теме, например, сколько человек во всем мире ковыряют в данный момент в носу? Будучи феноменальным вычислителем, он высчитывал такие штуки почти мгновенно. Один из четверых обычно ожидал меня в вестибюле размером с ангар для кораблей многоразового использования и провожал к лифту. Мы ехали к Киббилькисам в их лабораторию или к профессору Йонашу Куштыку, тоже, видимо, влюбленному в мои книги, коли он ухитрялся цитировать меня на память с указанием страницы и года издания. Куштык, как и Тоттентанц, занимался теорией дистантников, или телеферистикой. Телеферистика – новая отрасль роботики, именуемая опосреднением, или переприсуцией, то есть передачей присутствия (прежде это называлось telepresence). Лозунг телеферистов: «Не можешь сам – пошли дистантника». Именно Куштык и Тоттентанц уговорили меня испробовать дистантника, то есть дать себя переприсутить. Кстати, человек, все ощущения которого радиоволны передают дистантнику, зовется передистом, то есть переданным дистанционно. Иногда его еще зовут «дистандером», так как он управляет дистантником.

Я охотно согласился, и лишь значительно позже мне пришло в голову, что все они вовсе не были влюблены в мое творчество, а читали меня по долгу службы, ибо вместе с другими сотрудниками Лунного Агентства, которых я не стану перечислять, чтобы не увековечить их имена, должны были потихоньку втянуть меня в проект, именуемый Лунной миссией. Почему потихоньку? Потому, что я ведь мог бы отказаться и вместо Луны отправиться домой, постигнув все секреты миссии. «Ну и что? – может спросить кто-нибудь по глупости. – Появится от того дыра в небе?» А секрет в том, что да, могла появиться. Субъект, выбранный Лунным Агентством из тысячи, должен был обладать величайшей компетентностью и абсолютной лояльностью. Компетентность – разумеется, но лояльность? По отношению к кому я должен был проявлять лояльность? К Агентству? В определенном смысле, поскольку оно представляло интересы всего человечества. Речь шла о том, чтобы ни одно государство и ни одна группа либо, возможно, тайная коалиция государств не могли узнать результатов лунной разведки, если она удастся, ибо тот, кто первым узнает тамошнее состояние вооружений, тем самым получает стратегическую информацию, дающую ему преимущество на Земле. Как видим, воцарившийся на ней мир вовсе не был идиллией.

Получалось, что ученые, которые донимали меня своей сердечностью и позволяли, словно ребенку, забавляться дистантниками, фактически по ходу дела проводили исследование моего мозга, точнее, помогали делать это компьютерам, незримо присутствовавшим на всех наших беседах. Кастор Киббилькис со своими сюрреалистическими галстуками сидел там же в качестве теоретика конфликтов, оканчивающихся пирровыми победами, поскольку именно такой конфликт разыгрывался сейчас со мной или против меня, не знаю. Чтобы принять или отвергнуть миссию, мне надо было сначала ознакомиться с ней, а если бы я от нее теперь отказался либо принял и, вернувшись, выдал на сторону лишь мне известные результаты разведки, то сложилось бы положение, которое алгоматики называют предкатастрофическим. Кандидатов было много – различных национальностей, рас, образования, достоинств, я оказался одним из них, но не имел об этом ни малейшего представления. Избраннику предстояло стать делегатом человечества, а не шпионом, пусть даже и потенциальным, какого-либо государства. Криптонимом операции «Отруби» было кодовое наименование PAS (Perfect Assured Secrecy). А «Отруби» потому, что речь шла о тщательном просеивании кандидатов и тем самым о селективно-идеальном отборе разведчика. В шифрованных рапортах меня именовали Миссионером. «Отруби» скрывали в себе намек на «Сито», напрямую не названное, чтобы кто-нибудь посторонний, упаси боже, не догадался, о чем идет речь.

Объяснили ли мне сказанное до конца? Где там! Тем не менее, когда меня уже окрестили Миссионером (ЛЭМ – LEM, Lunar Efficient Missionary) и я икс раз влезал в ракету, чтобы через два-три часа опять вылезти из нее в скафандре, увешанном проводами и трубками, так как там снова что-то отказало при стартовом отсчете (countdown), у меня было достаточно времени, чтобы продумать все происходившее за последние месяцы, и я в конце концов понял скрытую суть игры, которую ЛА вело со мной по высшей ставке. Наивысшей не обязательно для человечества, но для меня, ибо и без всякой алгоматики и теории пирровых побед я пришел к выводу, что в такой ситуации самым верным способом соблюсти PAS было бы укокошить разведчика сразу же по его счастливом возвращении на Землю, когда он уже даст отчет. А поскольку я знал, что теперь они вынуждены выслать меня наверх, ибо я оказался наилучшим и наиболее верным из всех кандидатов, то между очередными отсчетами я сказал это своим коллегам – Киббилькисам, Куштыку, Благоузу, Тоттентанцу, Гаррафизе (о Гаррафизе я, возможно, еще скажу особо), которым вместе с несколькими техниками связи предстояло образовать наземную группу обеспечения моей селенологической одиссеи, то есть стать для меня тем, чем для Армстронга и К° был во время миссии «Аполлон» – Хьюстон. Поэтому, желая досадить этим лжецам как можно сильнее, я спросил, известно ли им, кто займется мною, когда я вернусь героем – само Лунное Агентство или подряженная ими «Murder Incorporated».

Именно так я и сказал, этими самыми словами, чтобы посмотреть на их реакцию, потому что если они вообще имели в виду этот вариант, то должны были понять меня с ходу. Они аж замерли, словно их громом поразило. Еще и сейчас вижу ту сцену. Небольшое помещение на космодроме, именуемое ожидальней, обставленное по-спартански – металл, покрытый светло-зеленым пластиком, автоматы с кока-колой, только кресла были действительно удобными – я, в ангельски белом скафандре с головой под мышкой (со шлемом, но так говорится: у кого «голова под мышкой», тот, значит, уже должен лететь), напротив – верные друзья, ученые, врачи, инженеры. Кажется, первым заговорил Кастор Ойл. Что это-де не они, что это в уравнениях только, мол, сам компьютер, в сугубо математическом выражении решение леммы Perfect Assured Secrecy оказалось именно таким, но это ведь абстракция, не учитывающая этического фактора, никогда она не принималась всерьез, и я обижаю всех, говоря в такой момент, подозревая их, и так далее...

– Тэк-тэк! – ответил я. – Ясное дело, всему виной компьютер. Экий паршивец! Но довольно об этике. Все вы, сколько вас тут есть, почти святые, я, впрочем, тоже. Но неужто никому из вас с компьютером во главе не приходило в голову такое решение?

– Какое? – спросил отупевший Пирр Киббилькис (называли его еще и так).

– Такое, что я догадаюсь, а когда эту свою догадку проверю, как сделал только что, то сей факт войдет в уравнение, означающее мою лояльность, и тем самым изменит этот детерминант...

– Ах, – простонал второй Киббилькис, – конечно, такая возможность учитывалась, ведь это же азбука алгоматической статистики: я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, что я знаю – все это ведь те бесконечные аспекты теории конфликтов, которые...

– Хорошо-хорошо, – произнес я, остывая, потому что меня заинтересовала вычислительная сторона вопроса. – И что у вас получилось в конце? Что такая догадка нарушит мою лояльность?

– Вроде да, – неохотно ответил Кастор Ойл за брата. – Но градиент падения твоей лояльности после такой сцены (ведь ее тоже предстояло смоделировать...) представляет собой ряд, стремящийся к нулю.

– Так, – почесал я себе нос, перекладывая шлем из-под правой руки под левую. – Стало быть, это здесь, сейчас уменьшает математическое ожидание уровня снижения моей лояльности?

– Уменьшает, уменьшает! – сказал он, а его брат добавил, нежно и в то же время испытующе глядя мне в глаза: – Сам, наверно, чувствуешь...

– Угу, – отозвался я, не без удивления отмечая, что они или их компьютер были правы в своих психологических расчетах, потому что моя злость на них значительно уменьшилась.

Над выходом на поле космодрома загорелся зеленый сигнал, одновременно отозвались все звоночки, извещая о том, что дефект устранен и мне снова надо упаковываться в ракету. Не говоря больше ни слова, я повернулся как по команде «кругом!» и зашагал в их сопровождении, по пути обдумывая соль всей этой истории. Я упреждаю события, но, коли уж начал, должен докончить. Когда я покинул стационарную околоземную орбиту и они уже фиг что могли мне сделать, на вопрос, как я себя чувствую, я ответил, что прекрасно и вот только раздумываю, не стакнуться ли мне с лунным государством, чтобы дать под зад некоторым земным знакомым. Как же неестественно прозвучал их смех в моих наушниках...

Но все это было потом, после «экскурсии» на псевдолунный полигон и посещения «Джинандроникс корпорейшн». Эта гигантская фирма по оборотам опередила даже «Интернейшнл бизнес мэшинс», хотя и зародилась как ее скромный филиал. Должен пояснить, что «Джинандроникс», вопреки распространенному мнению, не изготовляет ни роботов, ни андроидов, если под таковыми понимать человекообразные манекены, наделенные человекоподобной психикой. Идеальная имитация человеческого сознания почти невозможна – правда, компьютеры восьмидесятого и всех последующих поколений гораздо разумнее нас, но их интеллектуальная жизнь не похожа на человеческую. Нормальный человек – существо в высшей степени нелогичное, и в этом его человечность. Это разум, не спорю, но сильно замусоренный предрассудками, эмоциями и убеждениями, вынесенными из детства или вместе с родительскими генами. Поэтому робота, выдающего себя за человека (например, при телефонном разговоре), специалист разоблачит запросто. Несмотря на это принципиальное возражение, пресловутая sex industry изготовляла для изучения рынка небольшие партии так называемых s-dolls. Одни утверждали, что речь идет о sex dolls, куклах для любви, другие, что о seductive dolls – кокетливых соблазнительницах или скорее соблазнительных кокетках из новых материалов, настолько родственных биологическим, что в хирургии их используют в качестве трансплантатов кожи при ожогах. Эти femmes de compagnie спросом не пользовались. Они были слишком логичны — слишком интеллектуальны, попросту говоря, мужчина, общающийся с таким «синим чулком», зарабатывал комплекс неполноценности, к тому же и слишком дороги. Тем, кто мог позволить себе приобрести такую наложницу (самые дешевые, made in Japan, стоили свыше 90 000 долларов за штуку, не считая налога за роскошь), вполне по карману было заводить романы с естественными партнершами. Переворот на рынке совершили только дистантки, или «пустышки». Это куклы, неотличимые от женщин, но «пустые», то есть безмозглые. Я не женоненавистник и, когда говорю «безмозглые», вовсе не повторяю глупостей всяких там Уэйнингеров, отказывающих прекрасному полу в разуме, а имею в виду, что дистантник, как и дистантка, – просто манекены, управляемые человеком, то есть пустые оболочки.

Натянув на себя одежду с сетью вшитых в нее электродов, прилегающих к телу, любой человек мог воплотиться в дистантника или дистантку. Никто не предполагал, какие потрясения эта техника вызовет в жизни человечества: начиная с супружеской жизни и кончая древнейшей профессией мира. Отсюда возникли новые дилеммы для юристов. Закон не признавал интимные отношения человека с так называемой sex doll как супружескую измену и основание для развода. Не имело значения, какой была наложница – набивной или надуваемой с помощью велосипедного насоса, был ли у нее передний привод или же задний, автоматическая коробка передач или ручная: об измене не могло быть и речи, как если б кто-то общался с собственным шкафом. Однако телеферические изделия вынудили гражданское право решить, считать или же не считать супружеской изменой связь с дистантником либо дистанткой особы, состоящей в браке. Понятие дистантной измены горячо обсуждалось в специальных журналах и газетах. Это было лишь началом сложных проблем. Например, можно ли изменить собственной жене с ней самой, но более молодой, чем теперь? Некий Адлай Гроуцер заказал в Бостонском филиале «Джинандроникс» дистантку в виде копии собственной жены в возрасте 21 года, а не 59. Проблему осложняло то, что на двадцать первом году жизни миссис Гроуцер еще не была миссис Гроуцер, а считалась женой Джеймса Брауна, с которым развелась двадцать лет спустя, чтобы выйти за Гроуцера. Дело слушалось во всех инстанциях. Судьям пришлось устанавливать, отказывает ли мужу жена, не желающая интимно управлять дистанткой, приобретенной супругом. Возможен ли дистантный инцест, садизм и мазохизм. А также педерастия. Какая-то фирма выпустила серию мужекенов, которые можно было, воспользовавшись запасными частями, переделывать в женокены или даже в гермафрокены. Японцы экспортировали в Соединенные Штаты и Европу гермафрокенов по демпинговым ценам: одним движением руки можно было менять их пол. Среди заказчиков «Джинандроникс» числилось несколько заслуженных проституток, которые были уже не в состоянии лично ублажать клиентов, но имели многолетний опыт, а поэтому отличались мастерством управления. Естественно, проблемы не сводились только к эротике. Например, некий двенадцатилетний ученик, которому учительница поставила неуд за многочисленные орфографические ошибки в диктанте, воспользовался атлетически сложенным дистантником отца, чтобы наставить ей синяков и покрушить всю мебель в квартире. Это был дистантник, выполняющий обязанности сторожа. Модель шла нарасхват. Дистантник, которого держали в будке, должен был охранять дом и сад. С этой целью отец мальчика ложился спать в особой пижаме с вшитыми электродами, стоило только специальному устройству поднять тревогу, и он, не вставая с постели, уже как дистантник, мог справиться даже с несколькими ворами сразу и задержать их до прибытия полиции. Сын стащил у отца пижаму, когда тот отсутствовал. Я не раз видел на улицах пикеты и демонстрации, направленные против «Джинандроникс» и аналогичных японских изготовителей. В них в основном принимали участие женщины. Законодатели нескольких штатов США, где гомосексуализм еще оставался наказуемым, запаниковали, потому что неизвестно было, совершает ли преступные действия гомосексуалист, влюбленный в нормального мужчину, когда посылает тому привлекательную дистантку, чтобы лично управлять ею. Возникли новые понятия, например, telemate – дистантные подруги любви – любовницы или жены. Когда Верховный суд наконец признал допустимыми, то есть относящимися к компетенции семьи, супружеские отношения per proсurа (то есть с использованием дистантников) при взаимном согласии супругов, всплыло дело Кукерманов. Он был коммивояжером, она содержала парикмахерскую. Встречались они редко, потому что она не могла оставить салон без присмотра, он же постоянно бывал в разъездах. Тогда они согласились на введение посредника, но не могли решить, кто должен стать дистантником – муж или жена. Сосед Кукерманов вызвал их гнев, по доброте душевной предложив супругам компромисс: использовать телеферическую пару – дистантник-муж и дистантка-жена казались ему соломоновым решением. Однако Кукерманы сочли такую идею идиотской и унизительной. Вероятно, не знали, что их спор, после того как о нем сообщили газеты, вызвал так называемую телеферическую эскалацию: известно, что на дистантника тоже можно напялить одежду с электродами, чтобы он стал передистом для следующего дистантника и так далее. Идею с энтузиазмом воспринял преступный мир. Дело в том, что точно так же, как легко можно обнаружить радиопередатчик, возможно и установить, откуда управляется конкретный дистантник. Этим методом широко пользовалась полиция при раскрытии телеферически совершенных краж со взломом или убийств. Однако если дистантник-исполнитель управляется дистантником-передистом, то, конечно, с помощью пеленгаторов можно добраться до этого второго, но прежде, чем его схватят, истинный дистандер-человек успеет прервать радиосвязь с «промежуточным» передистом и тем самым замести свой собственный след. Каталоги «Телемейт К°» и японской фирмы «Сони» предлагали любых дистантников, начиная от лилипута и кончая Кинг-Конгом, а также дистанток, точно копирующих известных исторических личностей, таких, как Нефертити, Клеопатра, королева Наваррская, или современных кинозвезд. Чтобы избежать процессов, связанных с проблемой так называемого «злоупотребления телесным подобием», каждый, кто намеревался держать в своем шкафу копию Первой леди США или жены соседа, пользовался пересылкой нужных копий, предварительно разобранных на составные части, по почте. Следуя инструкции, покупатель монтировал себе вожделенную playmate, не выходя из дома. Кажется, появились даже люди, страдающие так называемым нарциссизмом, которые не любят никого, кроме самих себя; такие заказывали собственные копии. Законодатели задыхались под бременем неисчислимых новых дел, а одновременно становилось ясно, что запретить изготовление дистантников, как запрещается производить на дому атомные бомбы или наркотики, не удастся, так как дистантство превратилось в гигантскую отрасль промышленности, работающей как на нужды народного хозяйства, так и науки и техники, включая космонавтику. Только в виде дистантника человек может высадиться на планетах-гигантах вроде Сатурна или Юпитера. Использовали дистантников и в горной промышленности, при спасательных работах, зачастую высокогорных, а также во время землетрясений и других стихийных бедствий. Дистантник был незаменим при опасных для жизни экспериментах, именуемых «разрушающими». Лунное Агентство заключило специальный контракт с «Джинандроникс» на изготовление лунных дистантников. Вскоре я узнал, что их уже пытались применять в проекте ЛЭМ, но со столь же загадочными, сколь и катастрофическими результатами.

По монтажным цехам «Джинандроникс» меня провожал Паридон Савекаху, главный инженер. Приходилось быть настороже, потому что он по обычаю своего народа называл меня по имени, а у меня все время Паридон путался с пирамидоном. Я был в обществе Тоттентанца и Благоуза. Инженер Савекаху жаловался на обилие постоянно меняющихся юридических норм, затрудняющих фирме необходимые исследования и разработку новых моделей. Например, у входов в банки повсюду установили новые датчики, обнаруживающие дистантников, но это еще полбеды. Понятно, банки опасаются дистантных грабежей. Однако вместо сугубо сигнальных устройств многие банки используют термоиндукционные. Едва распознанный из-за размещенной в нем электроники дистантник подвергается невидимому удару волн высокой частоты, как резкий скачок температуры сплавляет контуры и превращает дистантника в лом. Из-за этого у множества покупателей возникают претензии, но не к банкам, а к «Джинандроникс». Кроме того, уже случаются, увы, нападения, даже с применением бомб, на транспорты с дистантками, особенно красивыми. Инженер Паридон дал мне понять, что его фирма подозревает в актах терроризма движение Women’s liberation, но пока не имеет доказательств, позволяющих обратиться в суд.

Мне был продемонстрирован весь процесс изготовления дистанток, начиная от сварки ультралегких дюралевых скелетов и кончая покрытием готового «шасси» телоподобной массой. Большинство дистанток изготовляют в восьми вариантах, на жаргоне именуемых «калибрами». Те, что идут по индивидуальным заказам, почти в двадцать раз дороже обычных. Впрочем, дистантник вовсе не обязательно должен походить на человека, однако чем больше он будет отличаться строением от последнего, тем больше трудностей возникает при управлении им. Например, хвост – очень полезное приспособление, помогающее обеспечивать безопасность дистантникам, работающим на большой высоте, при монтаже тросов висячих мостов или кабелей высокого напряжения, но у человека нечем управлять этим органом. Потом мы поехали электромобильчиком (учитывая огромные размеры территории) к складам, где осмотрели планетарных и лунных дистантников. Чем сильнее гравитация, тем сложнее задачи их создателей: слишком маленький дистантник многого не сделает, а слишком большой с приводящими его в движение крупными двигателями оказывается чересчур тяжелым.

Мы вернулись в цех окончательного монтажа. Если доктор Вагатан из бюро ООН представлял собой азиата-дипломата со сдержанно-любезной улыбкой, то инженер Паридон был азиатом-энтузиастом, и его синеватые губы не смыкались – он смеялся, демонстрируя прекрасные зубы.

– Знаете, Ён, на чем кувыркнулась «Дженерал педипулатрикс»? На прямохождении! Она кувыркнулась вместе со своей моделью-прототипом, потому что та постоянно переворачивалась. Недурно? Ха-ха-ха! Жироскопы, противовесы, сенсоры с double feed-back под коленями – ничего не помогало. У нас, разумеется, нет никаких проблем, поскольку равновесие дистантника поддерживает дистандер.

Глядя на бело-розовые, как у новорожденных, тела дистанток, которых снимали с конвейера подъемники, так что мы оказались под шеренгой нагих девиц, мерно проплывающих над нашими головами в упаковочный цех, неподвижных, с шевелящимися и волнующимися, словно живые, длинными волосами, я спросил Паридона, женат ли он.

– Ха-ха-ха! А вы шутник, Ён! Да. Женат и имею детей. Конечно же! Сапожник не ходит в туфлях, которые сам стачал! Понимаете? Но нашим работникам мы в порядке премии даем ежегодно по штуке. Отличный стимул!

– Каким работникам? – спросил я. Зал был совершенно пуст. У конвейеров работали покрытые желтой, зеленой и голубой эмалью роботы с подвижными стрелами, похожие на многочисленных граненых гусениц.

– Ха-ха-ха! У нас еще осталось немного людей. В сортировочной, на техконтроле и упаковке. О, бракованный экземпляр. Что-то неладно с ногами. Кривоваты. Как вы относитесь к таким вещам? Бесплатно, на неделю. Можем доставить домой.

– Благодарю, – сказал я. – Повременим. Пигмалионизм не в моем вкусе.

– Пигмалионизм? А, пигмалионизм! Бернард Шоу, кажется! Как же, как же! Конечно, намек понял. У некоторых людей это вызывает протест. Но, согласитесь, лучше изготовлять женокены, чем карабины, а? Продукция для мира. Make love, not war. Правда?

– Можно кое с чем не согласиться, – заметил я. – Я видел пикеты перед воротами.

– Да. Проблемы есть. Конечно. Обычная женщина не может сравниться с дистанткой. В жизни прекрасное – исключение. У нас – техническая норма. Закон рынка. Предложение, регулируемое спросом. Что делать – таков мир...

Мы осмотрели помещение для одевания, полное шелестящих платьев, нижнего белья, занятых делом девушек с ножницами и портновскими сантиметрами на шеях, девушек довольно невзрачных, ибо живых, и распрощались с инженером Паридоном, проводившим нас на автостоянку. Тоттентанц и Благоуз на обратном пути были на удивление молчаливы. У меня тоже не было желания разговаривать. Однако день еще не закончился.

Вернувшись домой, я нашел в почтовом ящике большой пакет, в котором оказалась книга с длинным названием «Dehumanization Trend in Weapon Systems of the Twenty First Century or Upside-down Evolution». Имя автора, Месланд, мне ни о чем не говорило. Том был тяжелый, солидный, большого формата, полный графиков и таблиц. За неимением лучшего я уселся в кресло и принялся читать. Над вступлением на первой странице красовался эпиграф по-немецки:

Автор именовал себя знатоком новейшей военной истории. Эта история, писал он, ограничена двумя афористическими лозунгами XX века: «FIF» и «LOD», означающими «Fire and Forget» вначале и «Let others do» в конце. Отцом современного пацифизма было благополучие, а матерью – страх. Их скрещение породило тенденцию обесчеловечивания войны. Все меньше людей хотело становиться под ружье, и отмирание боевого духа было прямо пропорционально жизненному уровню. Молодежь богатых государств благородную максиму dulce et decorum est pro patria mori считало рекламой моровой заразы. Именно тогда началось падение цен в электронной промышленности. На смену запоминающим элементам «CHIPS» пришли продукты генной инженерии – «CORN». Их называли зернами, так как получали, культивируя искусственные микробы, в основном silicobacterium logicum Wieneri, именуемые так в честь отца кибернетики. Горсть таких элементов стоила не дороже горсти проса. Таким образом, искусственный интеллект дешевел, новые же поколения вооружений дорожали в геометрической прогрессии. Самолет Первой мировой войны был не дороже автомобиля, Второй – двадцати автомобилей, в конце столетия он стоил уже в 600 раз больше. Было подсчитано, что через 70 лет сверхдержава в состоянии будет изготовить не более 18—20 самолетов. Таким образом, на пересечении кривых падения интеллекта и возрастания стоимости оружия возникла тенденция обесчеловечивания армий. Армии из живой силы превращались в силу мертвую. Это случилось после того, как мир пережил два тяжелых кризиса. Первый – когда нефть резко подорожала, второй – когда вскоре она так же резко подешевела. Классические законы рыночной экономики переставали действовать, но мало кто отдавал себе отчет как в значимости такого явления, так и в том, что фигура затянутого в форму солдата в каске, идущего в штыковую атаку, уже сходит со сцены истории, чтобы занять место рядом с закованным в латы средневековым рыцарем. Только инерция мысли инженеров и техников на некоторое время сохранила крупногабаритное вооружение – танки, орудия, транспортеры и другие боевые машины, предназначенные для людей и громоздкие даже тогда, когда они уже могли идти в бой самостоятельно, без человека. Но эту фазу броневой гигантомании резко сменила фаза спешной миниатюризации. До того все вооружение было приспособлено под человека: подогнано под его анатомию, чтобы он мог успешно убивать, и под его физиологию, чтобы он мог быть успешно убиваем.

Как обычно бывает в истории, никто не понимал, что наступает. Ибо открытия, которым предстояло объединиться в dehumanization trend in new weapon systems, свершались в весьма отдаленных друг от друга областях науки. Интеллектроника породила дешевые, как трава, микрокалькуляторы, а нейроэнтомология наконец-то разгрызла загадку насекомых, которые, как, например, пчелы, живут сообществом, работают во имя общих целей и общаются посредством собственного языка, хотя мозг человека в 380 000 раз больше, чем нервная система пчелы. Рядовому солдату вполне достаточно разума пчелы, лишь бы он был соответствующим образом трансформирован. Боевая эффективность и разум – вещи разные, по крайней мере на поле боя. Главным фактором, повлиявшим на миниатюризацию оружия, была атомная бомба. Необходимость миниатюризации следовала из простых и известных фактов – но они оставались вне военного знания времени. Когда семьдесят миллионов лет назад на Землю упал гигантский метеорит и на века остудил ее климат, затемнив осколками земную атмосферу, катастрофа эта полностью уничтожила гигантских ящеров, динозавров, почти не коснулась насекомых и вовсе не тронула бактерий. Выводы из палеонтологии были однозначны: чем крупнее действующая сила деструкции, тем меньшие по размерам системы могут ее пережить. Атомная бомба требовала рассеяния как солдата, так и армии. Однако идея уменьшения солдата до размеров муравья, кроме как в фантастике, не могла быть осуществлена в XX ве-ке. Ведь человека не рассеешь и не уменьшишь в размерах. Тогда стали подумывать о солдатах-автоматах, имея в виду человекообразных роботов, хотя уже в то время это было наивным анахронизмом. Однако промышленность постепенно избавлялась от человека, но роботы, заменявшие рабочих у конвейеров по изготовлению, например, автомобилей, не были человекоподобны. Они представляли собой избирательно увеличенные части человека: мозг с огромной стальной пятерней, мозг с глазами и кулаком, органы чувств и руки. Но атомная угроза не позволяла перенести на поле боя огромных роботов. Так начали появляться радиоактивные синасы (синтетические насекомые), керамические ракообразные, змеи и черви из титана, способные зарываться в землю и выбираться из нее после атомного взрыва. Летающие синасы были как бы сплавом самолета, летчика и снаряда в едином микроскопическом целом. Одновременно оперативной единицей становилась микроармия, она являла собой боевую единицу только как целое, подобно тому как только целый рой пчел являет собой самостоятельную функционирующую единицу, а одна пчела с этой точки зрения – ничто. Возникали микроармии многих типов, исходящие из двух противоположных принципов. Согласно принципу самостоятельности, такая армия действовала, как военный поход муравьев, волна бактерий или рой шершней. Согласно принципу телетопизма, микроармия была всего лишь огромным летящим или ползущим сборищем элементов автомонтажа: в зависимости от тактической либо стратегической потребности она направлялась к цели в сильном рассеянии и только там собиралась в предварительно запрограммированное целое. Это было так, как если бы боевые устройства выходили из фабрик не в окончательном виде, а как полу– или четвертьпродукты, способные собираться в боевую машину перед тем, как попасть в цель. Такие армии еще называли самосборными. Наиболее простым примером было автодисперсионное оружие. Запущенную ракету (ICBM) с ядерной боеголовкой можно обнаружить из космоса сателлитным контролем, а с Земли радарами. Но невозможно выследить сильно разреженные гигантские облака микрочастичек, несущих уран или плутоний, которые собираются в критическую массу у цели – будь то фабрика или неприятельский город.

Некоторое время старое и новое оружие сосуществовало, но массивное, тяжелое вооружение окончательно и бесповоротно сдалось под натиском микрооружия. Ведь оно было почти невидимо. Как микробы тайком проникают в организм животного, чтобы убить его изнутри, так и мертвые искусственные микробы в соответствии с заданными им тропизмами проедали стволы орудий, зарядные камеры, двигатели танков, самолетов, прожирали металл либо, добравшись до пороховых зарядов, взрывали их. Что мог сделать самый боевой, увешанный гранатами солдат против микроскопического мертвого противника? То же, что и врач, который собирается бороться с бактериями холеры кувалдой. Против туч микрооружия, самонаводящегося на запрограммированные объекты, биотропного, поскольку оно убивало все живое, человек в форме был бессилен, словно римский легионер со щитом и мечом под градом пуль.

Уже в XX веке тактика боя в плотных рядах уступила место рассеянию войск, которые при переходе к подвижной войне подверглись дальнейшему рассредоточению. Но и тогда все еще существовали линии фронтов. Теперь и они исчезли. Микроармии легко проникали через оборонительные рубежи и достигали глубоких тылов противника. Тем временем крупнокалиберное ядерное оружие все явственнее становилось бессильным, его применение попросту не окупалось. Эффективность борьбы с вирусной заразой термоядерными бомбами была ничтожной. Кроме того, стоимость снаряда не может значительно превосходить стоимости уничтожаемой им цели. Ведь крейсерами не охотятся на пиявок!

Самой трудной проблемой безлюдного этапа борьбы человека с самим собой оказалось, как отличить врага от свояка. Эту задачу, уже раньше называвшуюся FOF (Friend or Foe), некогда решали системы электроники, работавшие по принципу пароля и отзыва. Вопрошаемый радиоволнами самолет или снаряд сам, собственным передатчиком, либо отвечал нужным образом, либо подвергался нападению как враг. Этот метод XX века полностью устарел. Новые мастера смертоубийства обратились к миру растений, животных и бактерий. Распознание повторяло поведение живых видов: их иммунитет, борьбу антигенов с антителами, тропизмы, а также мимикрию, защитные окраски, камуфляж и маскировку. Мертвое оружие зачастую прикидывалось невинными бактериями или даже пыльцой растений, но под этой оболочкой скрывалось смертоносное, эродирующее содержимое. Росло также значение информационных столкновений – не в смысле пропаганды, а в смысле проникновения в неприятельскую связь, чтобы поразить ее, либо – как, например, при налетах ядерной саранчи – принудить к преждевременному слиянию в критическую массу и тем самым не допустить до охраняемого объекта. Автор книги описывал таракана, который был прототипом некоторых микросолдат. У таракана на тельце есть несколько тонюсеньких волосков. Стоит им пригнуться от дрожания воздуха, и таракан бросается в бегство, так как эти датчики накоротко связаны с задним нервным узлом, отличающим невинное дуновение ветра от колебаний, вызываемых нападающим.

Углубившись в чтение, я с сочувствием думал о горячих поклонниках мундиров, штандартов и боевых наград за храбрость. Новая военная эпоха должна была стать для них позором, оскорблением их возвышенных идеалов. Автор называл перемены «эволюцией, поставленной вверх ногами» (upside-down), потому что в природе вначале возникали микроскопические организмы, которые постепенно превращались в более крупные, в милитарной же эволюции происходило обратное – микроминиатюризация, а одновременно и человеческий мозг заменялся элементами, воспроизводящими нервные ганглии насекомых. Микроармии возникали двумя этапами. На первом этапе проектантами и создателями безлюдного оружия еще были люди. На втором – мертвые дивизии проектировали, подвергали боевым испытаниям и направляли в серийное производство столь же мертвые компьютерные системы. Людей убрали вначале из армии, а затем из военной промышленности. Явление так называемой «социоинтеграционной дегенерации». Дегенерации подвергся единичный солдат: он становился все меньших размеров и в связи с этим все более простым по устройству. В конце концов у него осталось столько же разума, как у муравья или термита. Но тем большую роль начало играть социальное сборище мини-бойцов. Мертвая армия была гораздо более сложной, нежели улей или муравейник, и соответствовала скорее биотопам природы, то есть пирамидам видов, пребывающим в тонком равновесии конкуренции, антагонизма и симбиоза. Легко понять, что сержанту или капралу в такой армии делать нечего. Вообще для того, чтобы охватить целое, даже при инспектировании армии, не говоря уже о командовании ею, недостаточно разума целого университета. Так что офицерский корпус, как и нищие государства третьего мира, больше пострадал от великих милитаристских переворотов XXI века. Безжалостное давление тенденции высвобождения армии от человека уничтожило прекрасные традиции маневров, изумительных смен караулов, фехтования, эффектных парадных мундиров, муштры и рапортов. Некоторое время, к сожалению, не слишком долгое, еще удавалось сохранить для людей высшие командные посты, в основном в штабах. Стратегически-вычислительные преимущества компьютеризованных эшелонов командования в конце концов поразили безработицей офицерство самого тяжелого веса вкупе с маршалами. Ковер орденских планок на груди не спас от досрочной пенсии и знаменитейших штабистов. Тогда возникло оппозиционное движение офицерских кадров, которые от отчаяния, вызванного безработицей, – это были профессиональные офицеры – ушли в террористическое подполье. Воистину отвратной каверзой истории было подавление офицерского недовольства микрошпиками и мини-полицией, построенными на принципе упоминавшегося уже таракана, с той разницей, что их боевому духу не мешали ни тьма, ни туман, ни любые виды камуфляжа, применяемые отчаявшимися традиционалистами, верными идеям Ахиллеса и Клаузевица.

Что касается бедных государств, то им приходилось воевать по-старому, живой силой, и лишь со столь же анахронично вооруженным противником. У кого не хватало средств на автоматизацию армии, тот вынужден был сидеть тихо, как мышь под метлой.

Впрочем, и богатым государствам жилось не слаще. Политическая игра, которую вели по старинке, канула в Лету. Уже достаточно давно размытая грань между войной и миром стерлась окончательно. Двадцатый век уничтожил церемонные ритуалы объявления войны, ввел понятие пятой колонны, массового саботажа, холодной войны и войны per procura, и это было только началом дальнейшего стирания различий. Торги на конференциях по разоружению направлены уже были не столько на то, чтобы прийти к соглашению, установить равновесие сил, сколько на выявление слабых и сильных сторон противника. Мир с двучленной альтернативой – либо война, либо мир – трансформировался в мир войны, которая была миром, и мира, который был войной. В первой фазе доминировала многоаспектная диверсия, скрывавшаяся под маской официально провозглашаемого мира. Диверсия эта охватывала политические, религиозные и общественные движения, даже столь знакомые и невинные, как движение за охрану окружающей среды от загрязнения, подтачивала культуры, средства массовой информации, использовала иллюзии молодежи и традиционализм стариков. Во второй фазе усилилась криптомилитарная диверсия, по своим последствиям практически неотличимая от войны, с тою разницей, что это была война нераспознаваемая. Кислотные дожди, шедшие, когда обогащенный серой уголь в результате сгорания превращал тучи в разбавленную серную кислоту, знал уже XX век. Теперь начали идти дожди такой концентрации, что они проедали крыши домов, разъедали фабрики, дороги, электрические провода; и при этом невозможно было установить, являются ли они следствием загрязнения природы, или же действиями врага, насылающего тучи соответствующим образом направленным ветром. Так делалось во всем. Массовый падеж скота – но были ли эпизоотии естественными или преднамеренными? Шторм, затапливающий берега, – случаен, как некогда, или же результат умело направленных над океаном циклонов? Засуха – обычная, хоть и губительная, или тоже вызванная тайным перемещением воздушных масс, чреватых дождевыми тучами?

Руки климатическо-метеорологических служб, контрразведок, сейсмического шпионажа, разведывательных служб, эпидемиологов, наконец, генетиков и даже гидрографов были полны работы. Военные службы дифференциального распознавания поглощали все большую часть мировой науки, и в то же время результаты исследовательско-разведочных изысканий становились все туманнее. Обнаружение диверсантов было детской забавой, пока они были людьми. Однако, когда пришлось обвинять в диверсии ураган, град, болезни культурных растений, мор коров, коз, повышение смертности новорожденных и заболеваемость новообразованиями, наконец, падение метеоритов (мысль о нацеливании астероидов на территорию противника возникла еще в XX веке), жизнь стала невыносимой. И не только жизнь стариков, но и государственных деятелей, бессильных, растерявшихся, поскольку они не могли узнать ничего определенного от не менее растерянных советников. В курс лекций военных академий включили новые дисциплины, такие, как, например, криптонаступательные и криптоотступательные стратегии и тактики, криптологию и реконтрразведку (то есть введение в заблуждение и обман контрразведок), криптографию, полевую энигматику и, наконец, криптокриптику, которая тайным образом обрисовывала тайное использование тайного оружия, неотличимого от невинных явлений природы.

Стерлись фронты и разграничения больших и малых антагонизмов. Чтобы очернить другую сторону в глазах собственного общественного мнения, специальные службы организовывали на собственной территории фальсификаты стихийных бедствий с такими свойствами, чтобы их искусственность бросалась в глаза. Стало известно, что некоторые богатые государства, оказывая помощь бедным, вводили в поставляемое (достаточно дешево) зерно, кукурузу или какао определенные добавки, ослабляющие сексуальную потенцию. Таким образом, это была тайная наталистическая война. Мир стал войной, а война – миром. Хотя катастрофическое воздействие подобной тенденции – в виде всеобщей победы, равносильной всеобщему поражению, – на дальнейшее развитие было очевидно, политики, все менее способные влиять на жизнь реального мира, по-прежнему делали свое дело, добиваясь благосклонности избирателей, обещая все туманней все более благодатный оборот событий в недалеком будущем. Война была миром не из-за тоталитарных козней, как это некогда представлял себе Оруэлл, а из-за состояния технологии, стирающей грани между естественными и искусственными явлениями в любой сфере и любой части человеческого мира и его окружения, ибо точно то же происходило и в космическом пространстве.

Там, писал автор «Dehumanization Trend in Weapon Systems of the Twenty First Century», где нет разницы ни между естественным и синтетическим белком, ни между естественным и искусственным интеллектом, невозможно отличить беды, организованные хитроумными исполнителями, от несчастий, в которых не виновен никто. Как свет, попавший в черную звездную дыру и поглощенный силами тяготения, не может выбраться из гравитационной ловушки, так и человечество, затянутое силами антагонизма в глубь тайн материи, попало в технологическую ловушку. Следует ли вкладывать все средства в новые перевооружения, зависело уже не от правительств, государственных деятелей, генеральных штабов, интересов монополий или других групп давления, а от всевозрастающего страха, что на открытия и технику, дающие перевес, первой нападет противная сторона. Это окончательно парализовало традиционную политику. Участники переговоров не могли ни о чем договориться, поскольку добровольный отказ от Нового Оружия одной стороны заставлял другую предположить, что, видимо, потенциальный противник держит за пазухой Еще Более Новое Оружие. Я натолкнулся на математическое выражение теории конфликтов, которое показывало, почему дальнейшие конференции по разоружению не могли дать никакого эффекта. На таких конференциях принимаются определенные решения. Так вот, когда время, потребное на принятие решения, оказывается больше, чем время, нужное для возникновения новшеств, которые радикально изменяют состояние, подлежащее решению, это решение становится анахронизмом уже при его принятии. В каждом «сегодня» приходится решать то, что было уже вчера. Решение перемещается из настоящего в прошлое и тем самым становится игрой простых видимостей. Именно это заставило государства принять женевские соглашения как Лунный Исход Вооружений. Мир вздохнул и подобрел, но ненадолго, ибо страх вернулся – теперь как призрак нападения на Землю необитаемой Луны. Поэтому-то не было более срочной задачи, чем установление диагноза загадки Луны.

Этими словами и заканчивалась глава. До конца книги оставалось еще несколько страниц, но я не мог их раскрыть. Они были как бы склеены. Сначала я подумал, что виной тому капля переплетного клея. Пытался отлепить следующий лист и так и этак, наконец взял нож и осторожно просунул между слипшимися листами. Первый казался чистым, но там, где его коснулось лезвие, проступили буквы. Я потер бумагу ножом, и на ней появилась надпись: «Готов ли ты взять на себя этот груз? Если нет, положи книгу обратно в почтовый ящик. Если да – открой следующую страницу!»

Я открыл. Она была пуста. Я провел по ней ножом сверху вниз. Появилось восемь цифр, сгруппированных по две и разделенных черточками, как номер телефона. Я разделил следующие листы, но на них не было ничего. «Оригинальный способ вербовки Спасителей Мира!» – подумал я. Одновременно у меня уже туманно вырисовывалось в голове, что я мог ожидать. Я закрыл книгу, но она сама раскрылась на странице с цифрами. Мне не оставалось ничего иного, как поднять трубку и набрать номер.