Лет десять, как он перестал ночевать в раоли. С тех пор, как начались страшные ночи. Слишком долго его вызывать из раоли, не то, что из комнат в Верхней башне.

А, может быть, вовсе не в этом дело. Жены его стареют, как и он сам, а Она, та, которую он так поспешно назвал сестрою, та, между которой и им только его честь и его слово…

Даже горечи нет в мимолетной мысли, как нет в нем сейчас волнения плоти. Он сидит, высокий, все еще сильный; лишь седина облепила виски и морщины легли возле губ.

Жалкий огонь светильника корчится на столе, никнет и мается в тягостной духоте. Не хочется думать о раскаленной постели. Не хочется думать о том, что бродит вокруг. С тех пор, как наш край запрудили ночные твари, Такема в осаде каждую ночь. Пока мы заставили их присмиреть. В последнюю вылазку Торкас не дурно их проучил…

И чуть раздвинулись угрюмые складки у губ, чуть смягчился пронзительный взор. Торкас – не дитя моих чресел, но дитя души моей, сын бога – и все-таки он мой. Он будет великим воином, и пусть иссякнет мой род, но не иссякнет слава Такемы…

Торкас… Все мысли о нем, и Вастас не вздрогнул, когда сам Торкас вдруг встал на пороге.

– Что случилось? – спросил он. – Тревога?

– Нет, отец.

И непонятное беспокойство: слишком мягко он это сказал. Торкас – суровый не по годам, он умеет таить свои чувства…

– Отец, – сказал Торкас и встал перед ним, и огромная черная тень потянулась под кровлю. – Я хочу тебя спросить.

– Что? – спросил он угрюмо. Неужели это свершилось? Неужели бог отнимет его?

– Я уже кое-что знаю, – сказал Торкас. Он дождался кивка и сел, и печальный огонь лампадки ярко вспыхнул в его глазах. – Я спросил у матери.

– Аэна – мудрая женщина, – грустно ответил Вастас. – Если она сказала – значит пора.

– Мой отец – ты, – сказал Торкас. – Ты меня вырастил и воспитал. Тот другой – только имя. Но все равно я хочу узнать…

Мгновенная ярость: я не позволю тебе ожить! И твердая горечь: я уроню себя, если солгу. Бесчестно соперничать с мертвецом, а превыше чести нет ничего.

– Это не только имя, – ответил он. – Это было последней нашей надеждой… или предпоследней, мне этого знать не дано.

– Он сделал мать несчастной!

Да! Подумал он яростно, и я его ненавижу! Но ответил честно, как подобает мужчине:

– Его просто убили, Торкас. Не думаю, чтобы он желал ей такой судьбы.

– Так кто он был: человек или бог?

– Человек, но его сделали богом. Погоди, Торкас, – сказал он устало, – давай я расскажу тебе все. Я видел Энраса дважды, – сказал он, – но не мог с ним говорить, потому что был в Ланнеране тайно.

– Почему? – спросил удивленный Таркас.

Он прикрыл глаза, сжал и разжал кулаки. Можно сказать: это мое дело. Можно солгать. Но не зачем открывать рот, чтобы сказать пол правды. И нельзя себя унижать, замарав ложью язык.

– Род Вастасов кончался на мне, – сказал он хрипло. – Я говорил с Ведающим и вопрошал Отвечающих, но имя свое я не назвал никому. Ланнеран полон жадных ушей и грязных ртов. Или я должен потешать ланнеранскую чернь своею бедою?

– Прости, отец.

– Я закрыл лицо, но не закрыл ни глаз, ни ушей. Я видел, как бурлит Ланнеран от вестей, принесенных Энрасом из Рансалы. Это были страшные вести, и я не знал, должен ли я им верить. Все, что я слышал, я слышал из третьих ртов, а рты в Ланнеране лгут. Суть этих слухов: Энрас вышел в море и встретил Белую Смерть. Белая Смерть уже сожрала все земли южнее Эфана и теперь подбирается к нам. Все мы обречены на гибель, но Энрас, кажется, знает путь к спасению. Правдой было одно: Энрас принят с великим почетом и Соправитель Лодас отдал ему дочь.

Меня это встревожило, Торкас. Род Ранасов не любили в Ланнеране. Они – бродяги и храбрецы, и городу трусов они непонятны. Коль Ланнеран готов породниться с Рансалой, значит, беда действительно велика.

Я захотел увидеть Энраса – и увидел. Я не мог с ним говорить, но я слушал, что он говорит другим. И я понял: с чем бы он не пришел – это не сказки.

– Не все сторонятся лжи, отец!

– Он не нуждался в лжи. Телом он был могуч, лицом приятен, нравом спокоен и разумен речью. Я решил, что задержусь в Ланнеране, чтобы спросить его самого.

– Ну?

Он покачал головой.

– Не прошло и двух дней, как грянула новая весть. Энрас в руках блюстителей и будет казнен. Лодас сам выдал зятя Черным.

– Ну? – опять хрипло выдохнул Торкас.

Он не весело усмехнулся.

– Ланнеран обезумел, сынок. Уши слышали, а языки разнесли то, что Энрас сказал Лодасу, когда его уводили. «Несчастный, – сказал он будто бы, – теперь ты всех погубил.» Эти трусы мычали от страха и ждали казни, но никто не посмел напасть на тюрьму.

Поглядел на Торкаса и сказал угрюмо.

– Со мной было десять воинов, Торкас, Такема не может воевать с Ланнераном.

– И ты дождался конца?

– Да, – ответил он так же жестоко. – Я хотел узнать и узнал.

– Что?

– Мир погибнет, – сказал он просто. – Я сам видел, как Энрас сделался богом. Пока он был человеком, он был снисходителен к людям, а теперь он их презирал. Он смеялся над ними, когда уходил. Он дал убить свое смертное тело, глумясь над теми, что сами сгубили себя.

– А мать?

– Один из моих людей заметил ее в толпе. Я не думал ее забирать. Хотел найти ей укромный дом и женщину, чтобы за ней ходила. Но когда к ней вернулся разум и она сказала, что носит дитя… Нет, – сказал он, – я не солгу: не ради нее и не ради ребенка. Чтоб заслужить милость того, кто ушел от нас в гневе, и защитить Такему. Но я награжден сторицей, Торкас, потому что у меня есть ты.

– А родичи… Энраса из Рансалы?

– Была война, – неохотно ответил он. – Ланнерану пришлось выплатить виру. А потом… Рансалы нет, Торкас, она умерла. Море ушло от Рансалы, и Ранасы ушли вслед за морем. Говорят, они построили множество кораблей, сели на них и уплыли.

И – тишина. Он молча глядит на обрывок света, на жалкий, чахнущий огонек. Будь мой соперник жив, я бы сразился с ним. Силой рук или силой ума, но я мог бы с ним сразиться. Но что я могу, если он не вытащит меч и не скажет в ответ ни слова? Он забирает Торкаса, как когда-то забрал Аэну…

– Ты не прав, отец, – сказал Торкас не громко, и он поглядел на него. Поглядел – и отвел взгляд. Потому что не Торкаса это были глаза, совсем чужие глаза, словно кто-то глядит через его лицо. Твердая теплая темнота, мрак Начала, что все вмещает в себя, но сам непрогляден для смертного взора. Уже?

– Ты неправ, отец, – мягко сказал ему Торкас. – Мне нужен ты, а не он. Я не знаю, как человек становится богом, но мне не нравится, когда презирают слабых, и смеются над тем, кто не может себя защитить. Мне нет дела до Энраса, но я хочу знать. Жизнь моей матери и моя… Это глупо если не знаешь, из-за чего… Если ты позволишь, я съезжу в Рансалу, когда минуют трудные дни.

– Ты волен ехать, куда захочешь, но в Рансале нет людей.

– Кто-то да есть! – сказал Торкас нетерпеливо. – Я возьму с собой пятерых и вернусь до начала Суши.

– Не загадывай, – устало ответил Вастас. – И не вздумай заглядывать в Ланнеран. Там тебя сразу сделают богом.