В обе стороны, насколько хватал глаз, простиралось море зеленой травы, разросшейся от влаги летних дождей. Местами над ней выступали ветки низких кустарников и одинокие деревца. Козы, посаженные на дорогостоящие железные цепи, ведь они, случалось, прогрызали веревки или ремни, силились дотянуться до древесной коры и убить деревья, хотя вокруг колышков, к которым они были привязаны, было полно травы. Помимо этих цепей, дорога казалась единственным следом человеческого вмешательства в это царство зверей и растений, и даже не сам проселок, ведь дикая природа понемногу отвоевывала его назад, испещряя его рытвинами, в которых словно в тазах и мисках собиралась грязь, а его абстрактная прямизна.

Тем не менее время от времени встречались и другие следы пребывания человека. Каждые две-три мили возникали расчерченные канавами огороды вокруг селений, построенных в традиционном бенинском стиле – из бревен и соломы с крышами из пальмовых листьев. Дома семей побогаче были крыты жестью всевозможных цветов: владельцы собрали старые консервные банки, бочки из-под бензина, даже листы металла из брошенных машин и, расплющив их киянками, потом крыли крышу внастил, чтобы защитить дерево от влаги, гниения и термитов, с тем же тщанием, с каким клепались средневековые доспехи.

Карты района обновляли лишь время от времени, опираясь в равной мере на сплетни и слухи и картографическую привязку к местности, но даже исправь их на прошлой неделе бригада географов ООН, Норману все равно пришлось бы немало потрудиться, чтобы сопоставить вид из окна с листом бумаги, трепыхающимся у него на колене. Приходилось мучительно бормотать себе под нос:

– Те два холма, наверное, соответствуют вот этим значкам. Значит, тут будут добывать речную глину и запекать ее в пористые фильтры для завода пластмасс в… где? Беплоти, кажется…

Гудение мотора – точно под капотом машины билось огромное насекомое – внезапно сменило тон, превратилось в ворчание. Сидевший за рулем Гидеон Хорсфолл сказал:

– Черт бы все побрал, я надеялся добраться до Лаленди прежде, чем придется менять цилиндры. Как пройдем поворот, съеду на обочину.

За поворотом их ждало очередное селеньице, вот только это относилось к четырнадцати процентам населенных пунктов страны, в которых имелись собственные больница и школа. Больница, простая белая бетонная постройка с вывеской крупными буквами на английском и шинка, была сегодня закрыта, но школа гудела. Летние дожди в этом регионе пока шли только периодически, настоящие ливни обрушатся недели через три, поэтому учитель, толстый молодой человек с веером и в старомодных очках, проводил занятия в рощице невысоких деревьев. Его ученики, мальчишки и девчонки от шести до двенадцати лет, теребили изданные ООН пластмассовые буквари, стараясь не отвлекаться на шум машины.

Дождь еще не пошел, но было ужасно душно. Норман, липкий с ног до головы, подумал, сколько же сил понадобится, чтобы встать и выйти из машины. Он спросил Гидеона, нужно ли ему помочь с цилиндрами. Перегнувшись, чтобы достать новые: один с водородом, другой с кислородом – из ящика на заднем сиденье, Гидеон предложение отклонил.

Но Норман все равно вышел и обнаружил, что остановились они как раз перед просторной верандой, на которой несколько женщин столпились вокруг мужчины, лежащего на низком раскладном столе посередине. Споласкивая тряпки в ведрах с водой, женщины отирали его кожу, а он как будто ничем не пытался им помочь, да и вообще не шевелился.

Несколько озадаченный, он спросил Гидеона:

– Что там происходит? Этот человек болен?

Гидеон поднял голову не сразу. Установив новые цилиндры, он снял зажимы с шлангов, подсоединил их на место и собрал пустые для возврата на склад, прежде чем посмотреть, куда указывал Норман.

– Болен? Нет, он мертв, – рассеянно пробормотал он и пошел убирать цилиндры в багажник машины.

Мальчик постарше, сидевший по-турецки в заднем ряду, поднял руку и спросил что-то у учителя.

– Что-то не так? – поинтересовался Гидеон, сообразив, что Норман не только не сел в машину, а вообще не сдвинулся с места.

– Да нет, в общем, – помолчав, сказал Норман. – Просто я… Ну, понимаешь, я никогда раньше не видел покойника.

– Ничем от живого не отличается, – сказал Гидеон. – Только не шевелится, и ему не больно. Вот черт, этого-то я и боялся. Ты не против пять минут побыть наглядным пособием для учителя?

Закончив обмывать труп, женщины вылили наземь грязную воду, и поросенок подошел попить из получившейся лужи. С длинных шестов, на которые был настлан навес из пальмовых листьев над верандой, серьезно глядели вниз несколько кур. Одна из женщин принесла пластиковое ведро, полное чего-то белого и липкого, и кисточкой из петушиных перьев на палочке начала обмазывать лицо покойника.

– А это зачем? – спросил Норман у Гидеона.

– Что? А, белая краска? Думаю, пережиток давнего влияния миссионеров. Когда шинка обращали в христианство, на всех картинках, какие они видели, кожа у святых и ангелов была белая, поэтому они решили дать своим мертвым как можно больше шансов попасть на небеса.

Весь класс поднялся на ноги и стал ждать, когда учитель пройдет мимо, займет свое место во главе и поведет их к машине.

– Доброе утро, джентльмены, – дружелюбно сказал толстый молодой человек. – Мой класс попросил разрешения задать вам несколько вопросов. Поскольку у них самих возможностей путешествовать немного, может быть, вы им не откажете?

– Конечно, – с тенью вздоха ответил Гидеон.

– Огромное вам спасибо. Во-первых, могли бы мы узнать, откуда вы? – Учитель повернулся и выжидательно протянул руку одному из старших учеников, который подал ему свернутую карту – яркими красками и упрощенными линиями. Эти дети, которых не слишком заинтересовала машина или обмывание трупа, вытянули шеи посмотреть на то место в мире, куда укажет Гидеон.

Когда его палец ткнул в район Нью-Йорка, прошелестел озабоченный вздох.

– О, вы американец! – воскликнул учитель. – Мы проходили Америку, правда, Сара? Что ты знаешь об этой великой стране за океаном?

Серьезная девчушка лет тринадцати, одна из старших учениц, сказала:

– В Америке больше четырехсот миллионов человек. Кое– кто среди них – коричневые, как мы, но большинство еро…

Он замялась.

– Евро… – поправил учитель.

– Европеоидные, – выговорила Сара. – Ее столица – Вашингхэм…

– Вашинг?..

– Вашингтон. Там пятьдесят два штата. Сначала их было тринадцать, но теперь в четыре раза больше. Америка очень богатая и могущественная страна, и она посылает нам хорошее зерно для посевов, новые виды кур и коров, которые лучше тех, какие у нас были, а еще много лекарств и дез… дезинфектантов, чтобы мы были здоровые.

Тут она вдруг улыбнулась и даже подпрыгнула на месте от удовольствия, как хорошо ей удался этот недлинный ответ.

– Молодец, – похвалил Гидеон.

Мальчик рядом с Сарой и примерно одного с ней возраста поднял руку:

– Мне бы хотелось спросить вас, сэр…

Норман сам не заметил, как задумался. Без сомнения, для Гидеона общение с детьми привычная рутина, работа по связям с общественностью, которую ему приходится выполнять в неофициальных разъездах по стране. Но Норману это вдруг показалось диким: первый секретарь посольства США останавливается ни с того ни с сего в богом забытой деревушке и болтает с детьми! Мысль пришла и ушла – он был слишком занят попыткой упорядочить окружающее.

Пару секунд спустя он обнаружил, почему это стоит ему такого труда. Его шокировало то, как у всех на виду, буднично и деловито готовят к погребению труп. В современной стерильной Америке все умом понимают, что смерть и все, с нею связанное, может происходить на публике: в сердечном приступе или в – более грязной – гибели от рук мокера нет ничего необычного. Но мало кто своими глазами видел впавших в амок и одержимых жаждой убийства, и принято считать, что смерти место в опрятненьких больницах, подальше от глаз всех, помимо экспертов, специально обученных иметь дело с человеческим мясом.

«Но люди-то ведь умирают».

Бениния то и дело его шокировала. Воспринимаемой глазом и на слух, лишенной эмоционального содержания информацией, какая поступала от Салманассара или из библиотеки «ДжТ», можно было манипулировать, и она легко усваивалась, иными словами, подавалась в привычном формате. Но, столкнувшись со множеством наречий, запахов, с местной пищей, жарким липким воздухом начала лета, хлюпаньем грязи под ботинками, он оказался в том же бедственном положении, как бушмен, измучивающий себя, силясь отыскать смысл в фотоснимке, пытаясь перебросить мостик через пропасть между знакомым символом и данной в ощущениях реальностью.

И все же это необходимо было сделать. В изоляции кондиционированного небоскреба «ДжТ» можно тысячу лет жонглировать компьютерными данными и создавать из них миллионы красивых, логичных моделей. Но нужно спуститься на землю и самому увидеть, точны ли эти данные, прежде чем перевести программирующие переключатели в Салманассаре с «гипотетического» на «реальное».

Его мысли разом вернулись к настоящему, словно похожий переключатель повернули в его собственном мозгу. Память проиграла ему окончание вопроса мальчика:

– … как китайцы могут причинять столько вреда в Калифорнии!

Вид у Гидеона стал недоуменный.

– Боюсь, я не совсем тебя понимаю, – помолчав, сказал он.

– Прошу, простите ребенка, сэр. – Учитель был явно сконфужен. – Это не самая тактичная тема.

– Я отвечу на любой вопрос, тактичный он или нет, – сказал Гидеон. – Я просто не совсем понял, вот и все.

– Понимаете, сэр, – объяснил мальчик, – у нас в деревне есть телевизор, и учитель заставляет нас, старших ребят, после уроков смотреть программы новостей, поэтому мы много видим про Америку. А в новостях часто появляются репортажи про ущерб, который наносят китайские шпионы в Калифорнии. Но если американцы такие, как вы или как английские люди, а китайцы такие, как показывают по телевизору – с чудными глазами и другой кожей, – почему вы не можете их узнать и поймать?

– Смысл уловил, – мрачно сказал Норман. – Хочешь, я с этим разберусь, Гидеон? – Он оттолкнулся от дверцы Машины, к которой стоял прислонившись, и подошел к детям, внимательно разглядывая спрашивающего. Не старше тринадцати лет, а вопрос свой сформулировал на первоклассном английском с легким британским акцентом. Вероятно, научился ему, копируя какого-нибудь диктора Единой Европы. Тем не менее в его возрасте это немалое достижение.

– Как тебя зовут, вундер?

– Саймон, сэр. Саймон Бетакази.

– Что ж, Саймон, ты, пожалуй, уже достаточно взрослый, чтобы понимать, каково это, когда ты делаешь какую-нибудь глупость и не хочешь, чтобы другие о ней узнали. Не потому, что тебя накажут, а потому, что над тобой будут смеяться. Или потому, что все считают тебя самым умным мальчиком в школе, а умные мальчики просто не могут делать таких глупостей. Сечешь?

Саймон кивнул, лицо у него стало внимательным и напряженным.

– Вот только иногда случаются вещи настолько серьезные, что их никак не спрячешь. Предположим, ты… гм! Предположим, ты опрокинул кувшин молока, и другого молока в доме нет. Виноват ты, но случилось это потому, что ты дурачился, скажем, пытался посмотреть, не сможешь ли повисеть, зацепившись ногами за потолочные балки.

Саймон уставился на него непонимающим взглядом, и учитель, улыбнувшись, сказал что-то на шинка. Лицо мальчика просветлело, и он едва подавил ухмылку.

– Так. Ты мог бы попытаться свалить вину на кого-то другого… Нет, я уверен, ты бы этого не сделал, ты хороший мальчик. Ты мог бы попробовать обвинить свинью, которая бросилась тебе под ноги, или курицу, которая тебя неожиданно напугала, и ты упал на кувшин.

Китайцам пришлось бы быть очень умными, чтобы причинить столько вреда, как об этом рассказывают по телевизору. Но поскольку Америка – большая, богатая, могущественная и гордая страна, нам неприятно признавать, что у нас есть люди, которые несчастливы. Если уж на то пошло, настолько несчастны, что хотят изменить то, как ею управляют. Но таких немного, и поэтому сами они изменить ничего не в состоянии. И вот поэтому они выходят из себя и ломают вещи, как делают это люди повсюду.

А еще есть другие люди, которым тоже хотелось бы многое изменить, но которые сами никогда не станут бросать бомбы или поджигать дома. А вот если бы они сочли, что таких, как они, много, тогда тоже могли бы начать что-нибудь портить. Поэтому мы позволяем им думать, что на самом деле виноват кто-то другой. Понимаешь?

– Это, возможно, для него сложновато, – сказал шепотом Норману учитель.

– Нет, я понимаю, – с чувством ответил Саймон. – Я, честное слово, видел, как двое человек вышли из себя. Это было, когда я в прошлом году ездил к моему кузену на север. Я видел, как поссорились дама и джентльмен иноко.

На языке у Нормана вертелось недоверчивое восклицание. Однако не успел он и рта открыть, как Гидеон вежливо кашлянул.

– Прошу прощения, но нам пора ехать, – твердо сказал он.

– Разумеется, – просиял учитель. – Большое спасибо за вашу доброту. Класс, трижды ура нашим гостям! Гип, гип…

Они уже выехали из селения, когда Норман спросил:

– Как бы государство отнеслось к этой… э… презентации?

– Это было честно, – пожал плечами Гидеон. – Совсем не то, что они услышат по телевизору, но честно.

Норман помялся.

– Мне хотелось спросить кое-что, но это кажется таким глупым… Черт! Почему маленькому Саймону так не терпелось подчеркнуть, что он видел, как кто-то вышел из себя?

– Это очень смышленый парнишка. И опытный.

– Всякому видно, что он не простак! Но я спрашивал про…

– Он сказал это по-английски. Он не смог бы сказать этого на шинка, на своем родном языке, а суметь выразить незнакомые понятия на чужом языке – это ведь очень неплохо для подростка, а?

Норман в замешательстве потряс головой.

– Спроси у лингвиста… как там его зовут? Того, которого ты с собой привез.

– Дерек Квимби.

– Ага. Спроси у него, можно ли сказать «выйти из себя» на шинка. Невозможно. Можно только употребить слово, которое означает «безумный».

– Но…

– Поверь мне на слово. – Осторожно пробираясь между рытвин, Гидеон вошел в некрутой поворот. – Я сам шинка знаю довольно плохо, но кое-как объясняюсь. Факты таковы: можно сказать «раздосадован» или даже «раздражен», но оба слова в языке шинка происходят от корня со значением «кредитор». Тот, на кого ты рассердился, должен перед тобой извиниться точно так же, как задолжавший должен отдать тебе деньги или корову. Можно сказать «помешавшийся» и поставить перед ним один-два смягчающих эпитета – или от корня со значением «забавный» или от корня со значением «слезы». В последнем случае вы говорите о человеке, который окончательно выжил из ума, а следовательно, болен, и за ним следует ухаживать и убирать. В первом случае вы предлагаете собеседнику посмеяться над кем-то, кто не в себе, но рано или поздно придет в себя.

– Они воспринимают гнев как безумие в буквальном смысле?

– Они не считают его достаточно важным, чтобы иметь отдельное слово для его обозначения, вот и все.

– Но должны же люди время от времени выходить из себя!

– Конечно, выходят. Я видел, как даже Зэд выходил из себя. Но не на кого-то. Это случилось в тот день, когда врачи объявили ему, что он должен уйти в отставку, иначе умрет. Надо сказать, ему это чертовски помогло – впрямь катарсис. Здесь люди просто не теряют голову и не творят того, о чем могут потом пожалеть. Я в Бенинии уже больше двух лет, но ни разу не видел, чтобы кто-то из родителей ударил ребенка. Я ни разу не видел, чтобы один ребенок ударил другого. Подставил подножку – да. Выпрыгнул из-за угла, изображая леопарда, – да. Знаешь, что говорили в старые времена про шинка в племени мандиго? Норман задумчиво кивнул.

– Будто они колдуны, способные украсть у воина сердце.

– Вот именно. А делают они это, уклоняясь от страстей. Не знаю, как им это удается, но против документальных свидетельств не пойдешь. Тысяча или более лет на одном месте, и никому не мешают. И, как я говорил в тот день, когда ты прилетел, они поглотили иммигрантов голайни, иноко и кпала… Хочешь скажу кое-что, во что ты никогда по-настоящему не поверишь?

– Ты уже сказал.

– Я серьезно. Мне об этом напомнило выкладывание трупа и обмазывание ему лица белой краской. Первого христианского миссионера, который сюда попал, звали Доминго Рей. Знаешь, что неподалеку от Порт-Мейя у испанцев была торговая фактория, этакий форпост перед Фернандо По? На том месте теперь памятная табличка, съезди посмотри на нее, если у тебя будет время.

Так вот, этот монах поступил однажды совсем не по-христиански: прожив тут семь лет, потерял рассудок и утопился. Он был убежден, что попал в ловушку Сатаны. Он выучил шинка настолько, чтобы проповедовать туземцам на их языке, и начал с притч и ключевых моментов Евангелия, но, к его смятению, туземцы ему отвечали: нет, ты все перепутал, это был не чужак издалека по имени Иисус, а наш местный по имени Беги. Ты слышал про Беги?

– Кажется, нет, – помолчав, ответил Норман.

– Любой инструктаж по Бенинии, в котором опущен Беги, гроша ломаного не стоит, – проворчал Гидеон. – Наверное, его следует называть фольклорным или культурным героем, этакий Джек-с-Фонарем или, может, Ананси, о котором ходят легенды в Вест-Индии. Имя Беги, по-видимому, означает «рожденный зимой», и, говорят, он всегда носил при себе тупое копье и дырявый щит – чтобы смотреть в дыры. Как и следовало ожидать, истории про Беги бенинцам больше по вкусу, чем про Иисуса.

Хочешь я расскажу тебе ту, которая предположительно свела с ума бедного монаха?

– Конечно. Валяй.

Гидеон осторожно вел машину по особо разбитому участку дороги.

– Ну, в сказке сказывается, что он дожил до весьма преклонных лет и большой славы, потому что выставлял глупцами колдунов, одолел морское чудище и даже заткнул за пояс духа своего деда, поэтому все приходили к нему со своими проблемами. И однажды главный голайни, эмир… Кстати, шинка превратили название этого титула в «Омее», что по чистой случайности означает «несварение желудка», – они любят ехидные каламбуры. Так вот, эмиру надоело, что шинка то и дело обставляют своих господ и хозяев. Голайни, к примеру, ввели громадные налоги, и люди пошли жаловаться Беги, а тот сказал: так погоните ваших коров в загоны к быкам голайни и отдавайте им в качестве налога их собственных телят. Вот уж они посмеялись. Кстати, согласно легенде, он сказал: «Отдайте эмиру эмирово!»

– «Кесарю кесарево»? – пробормотал Норман.

– В точку. В конце концов эмир послал дознаться, кто играет с ним такие подлые шутки, и Беги сознался, был схвачен, и эмир привязал его – в традиционном духе – к муравейнику. Когда старый отец Беги, верховный вождь племени, пришел навестить сына в его последние часы, Беги сказал, чтобы шинка не винили в его смерти голайни, потому что они слишком глупы, чтобы понять смысл того, что он им говорит.

– «Отец, прости им, ибо они не ведают, что творят»?

– Из-за твоего баптистского воспитания тебе можно и не разжевывать, да? Наверное, будь монах Рей чуть гибче, он бы додумался, что, возможно, в Бенинию могли попасть кое-какие христианские легенды, как история о Будде якобы дошла до Рима и в результате он был канонизирован под именем святого Иософата – слышал про такое? Но, думаю, в те времена культурный климат был против него.

Так вот. Коротко говоря, Беги уже воплотил представления шинка о совершенном человеке: терпимом, здравомыслящем, остроумном и так далее. И лишь когда одному просвещенному миссионеру пришло в голову сказать, что Беги был пророком, посланным специально к шинка, христианство тут хоть сколько-нибудь продвинулось. Но сейчас тебе скажут, что у Беги здравого смысла было больше, чем у Иисуса, потому что свое учение он принес тем людям, которые его поняли, а Иисус переоценил себя и проповедовал таким, как англичане, которые все равно не смогли его понять, иначе вели бы себя иначе.

Повисла тишина, которую нарушало только гудение мотора и время от времени жалобы подвески. Наконец Норман сказал:

– Я уже говорил, что никогда раньше не видел покойников. Не знаю, как я мог это сказать. – Он с огромным трудом сглотнул, само горло его, казалось, сжалось, лишь бы не пропустить признание, которое он собирался сделать. – Потому что… Ну, всего несколько дней назад я убил человека.

– Что? Кого?

– Божью дщерь. Она собиралась порубить топором Салманассар. Уже успела оттяпать руку одному нашему технику.

Гидеон задумался.

– У шинка есть одна пословица, – сказал он наконец.

– Какая?

– Жить тебе еще многие годы, делай то, чем гордился бы, вспоминая в старости.