Правительственное бюро по связям с прессой оказалось на последнем этаже пятнадцатиэтажного блока почти на самой окраине Гонгилунга. Предъявив свои документы и аккредитацию неулыбчивому, бесцветному чиновнику, Дональд по тростниковой циновке отошел к окну, откуда открывался прекрасный вид на город.

Слева от него, коронуя холм, поднимались белые высотки университета. Он долго смотрел на них, спрашивая себя, в которой работает Сугайгунтунг. Что могло случиться с таким человеком, чтобы он дал превратить себя в ширму для пропагандистского заявления? Долговременное давление, без сомнения, способно сломать даже гения, чье независимое мышление легло в основу многолетнего процветания его страны.

«Кстати о давлении… »

Только теперь он наглядно увидел то, о чем читал, что ему говорили и что он как будто понимал, но чем так и не проникся. Он испытал ощущение сходное тому, какое испытал, гуляя по ночному городу, который считал своим, и вдруг обнаружил, что одно его присутствие способно разжечь уличные беспорядки.

Раскиданное по ста с чем-то островам, что, в общем, немалое жизненное пространство, население Ятаканга насчитывало двести тридцать миллионов. В среднем более двух миллионов человек на остров, а это означало, что перед ним один из самых перенаселенных регионов земного шара. И отсюда ему стали видны толпы.

Даже сами склоны Дедушки Лоа щетинились островерхими крышами, между которыми петляли и спускались к морю дороги.

Ему вспомнился постулат Чада Муллигана о давлении, под которым граждане Древнего Рима считали, что присоединиться к кастрированному жречеству Кибелы будет самым легким выходом, и его передернуло. Перед ним был современный эквивалент: как же велико должно быть давление, чтобы люди решали, будто добывать себе пропитание на склонах действующего вулкана лучше, чем перебраться на безопасное расстояние от возможного извержения?

Голос позади него негромко произнес:

– Мистер Хоган!

Повернувшись, он увидел все того же чиновника.

– Директор Кетенг вас сейчас примет, – сказал ему мужчина.

Директор Кетенг оказался дородным мужчиной с ледяными манерами, который сидел за грозной батареей коммуникационного оборудования, словно решил обрамить себя всеми возможными атрибутами, положенными патрону передачи информации. Дональду подумалось, что Бранвен была права: правительству Солукарты, сколько бы оно ни боролось с суевериями, удалось только перенести эти суеверия с неодушевленных идолов на живых – и могущих ошибаться – людей. Этот кабинет был фактически часовней божества не новостей, а цензурированной информации.

Повинуясь отрывистому жесту, Дональд сел напротив Кетенга.

– Вы говорите по-ятакангски?

– Немного.

– Среди американских студентов этот язык непопулярен. Почему вы его выучили?

Дональд подавил желание удушить этого чванливого дурака шнурами его собственных многочисленных телефонов. И насколько мог мягко сказал:

– У меня была возможность изучать неиндоевропейский язык, и я выбрал ятакангский, потому что мне говори ли, что он очень труден.

– У вас не было особого интереса к Ятакангу? «Вот оно что!»

– В колледже я специализировался на генетике, – Дональд импровизировал на ходу, – а величайший из ныне живущих генетиков – ваш соотечественник. Это стало решающим фактором.

Но на лесть чиновник не поддался, только пожал плечами.

– Вы никогда раньше здесь не бывали. А теперь приехали и не слишком-то – так прямо скажем – спешили. Поскольку вы специалист по генетике, вас, несомненно, привлекли новости о нашей программе оптимизации.

– Да, это так. Общественный интерес, который вызвало в нашей стране ваше заявление, застал моих нанимателей врасплох, поэтому прошло довольно много времени, прежде чем они приняли решение послать меня сюда. Но…

– Ваши соотечественники не верят в истинность нашего заявления, – категорически отрезал Кетенг. – Сами вы верите?

Дональд помедлил.

– Надеюсь, то, о чем вы говорили, осуществимо, – наконец сказал он. – Однако профессор Сугайгунтунг уже много лет не публикует ничего о своей текущей работе, поэтому…

– Он занят секретными исследованиями для правительства, – сказал Кетенг. – Исследования подобного рода в вашей стране обычно бывают двух типов: или они ведутся для того, чтобы одна корпорация могла получить прибыль большую, чем ее конкуренты, и у вас есть шпионы, зарабатывающие себе на жизнь тем, что выведывают тайны компаний и продают их другим фирмам, или они связаны с разработкой все более эффективных методов убивать. У нас исследования ведутся, дабы повысить эффективность того, какими рождаются дети и как они становятся разумными взрослыми, способными принести все большую пользу своей отчизне. Можете как-то прокомментировать эти противоположные подходы?

– Как генетик я не могу не восхищаться программой, о которой вы объявили, и репутация профессора Сугайгунтунга не последний в ряду важных гарантов ее будущего успеха.

Дональд понадеялся, что такой двусмысленный ответ не выдаст ярости, какую вызвал у него пренебрежительный тон Кетенга.

– Мне ясно, что вы, как и все американцы, не одобряете существования людей, которые во всех отношениях лучше вас, – буркнул Кетенг. – Но поскольку ваш народ наконец снизошел до того, чтобы обратить внимание на наш эпохальный прорыв, мне надлежит способствовать вам в донесении до него фактов. Сейчас я выдам вам удостоверение, по которому вы сможете пользоваться правами, по закону положенными иностранным репортерам, письмо к врачам Университета патриотизма, чтобы операцию по стерилизации вам провели бесплатно, и программу пресс-конференций, назначенных на следующую неделю. Хотели бы вы перед уходом задать еще какие-то вопросы?

– Мне было поручено попытаться при первой же возможности взять интервью лично у профессора Сугайгунтунга, – сказал Дональд.

– У профессора нет времени на болтовню с иностранцами, он слишком занят, – отрезал Кетенг. – Однако если вы заглянете в данную вам программу, то увидите, что он должен выступить на пресс-конференции, назначенной на послезавтра. Тогда вам представится шанс задать ему свои вопросы вместе с остальными корреспондентами.

Дональд, чье терпение все больше и больше истощалось от целенаправленных колкостей, готов был взорваться.

– И чем же так занят Сугайгунтунг? – спросил он. – Ни один ученый в здравом уме не позволит себе выйти со своей программой на публику, не закончив всех предварительных исследований. Как раз такое умалчивание и заставляет людей подозревать, что работа не завершена, что заявление сплошь преувеличение, если не чего похуже.

Не сомневаюсь, – с нажимом и иронично ответил Кетенг, – что именно такой доклад вас проинструктировали послать для просвещения ваших соотечественников. Вам, американцам, не хватает проницательности. Пойдите в университетскую клинику и сами увидите, чем мы в Ятаканге так заняты! Мы не опустились до декаданса, который заставляет вас мыслить в категориях завершенной работы и отдыха. Наши планы обеспечат нас работой на несколько поколений вперед, и все потому, что мы не приемлем понятие «достаточно хорошо». Мы стремимся к совершенству. И профессор разделяет эту точку зрения. Это все?

«Нет, я еще даже не начал». Но Дональд проглотил непроизнесенные слова и послушно поднялся.

Разумнее всего, конечно, воспринимать официальные советы как приказы. Кетенг велел ему пойти в университетскую клинку и самому ее осмотреть, раз уж ему все равно надо туда для принудительной операции. Сразу по выходу из здания он подозвал риксу и объяснил, куда ему нужно попасть.

Худому и жилистому велосипедисту пришлось тащить повозку в гору, но продвигался бы он медленно, даже если бы дорога спускалась с крутого склона. Все ведущие к университету улицы были запружены людьми. С контингентом учащихся в шестьдесят тысяч человек Университет патриотизма был учебным заведением внушительного масштаба, но тут, как с интересом заметил Дональд, были не сплошь студенты. Здесь были люди всех возрастов – от подростков до почти древних старцев. Стариков в толпе было видно по тому, как окружающие образовывали вокруг них импровизированную живую стену, чтобы оттеснить напирающих. Традиция почитания старости тут была еще жива.

Некоторое время спустя, пока рикса полз в толчее, Дональд начал спрашивать себя, а есть ли тут вообще студенты. Немногие замечания, какие он ясно расслышал – ему не хотелось высовываться из повозки и привлекать к себе внимание своей европеоидной внешностью, – навели его на мысль, что это приезжие с других островов. Тогда правительственные заявления о полной поддержке генетической программы в народе небезосновательны, ведь на полутора милях, которые пока преодолел его рикса, скопилось, наверное, тысяч десять – двенадцать человек.

А еще он увидел рассеянных тут и там усталых и удрученных юношей и девушек, которые несли плакаты с лозунгами, и на всех до единого стояло имя Сугайгунтунга.

«Гм… идут в университет в надежде хоть одним глазком увидеть великого человека?»

Впереди улица упиралась в стену, ограждающую территорию университета: семифутовый барьер из чисто белого камня, украшенный стилизованными завитками и черточками ятакангской каллиграфии: здесь, как в Египте арабские письмена, ее широко использовали для украшения фризов на всех общественных зданиях. Выложенные водостойкой эмалью красного, синего, зеленого и белого цветов долговечные свидетельства величия Ятаканга и мудрости Солукарта преграждали путь любопытным.

У единственных, насколько он мог заметить, ворот стоял не только наряд полицейских в пропотевших формах и с расстегнутыми кобурами тазеров, но и отряд молодых людей с повязками в цветах национального флага – красного, синего и зеленого, – которые, похоже, успокаивали напирающих просителей, выстроившихся вдоль стены, толкающихся и увещевающих. Дональд напряг слух, чтобы разобрать хоть что-то в общем гаме, и ему показалось, он различил несколько связных фраз: «Имейте терпение… врачу в вашем поселке скажут, что делать… прилежно трудитесь и правильно питайтесь, иначе, что бы вы ни делали, ваши дети все равно не будут здоровыми…»

Дональд кивнул. Очевидно, на основании таких отговорок Дейрдре Ква-Луп и пришла к выводу о том, каковы будут последствия разочарования ятакангцев.

Риксе наконец удалось высадить его у ворот. Полицейскому, который подошел выяснить, кто он, Дональд предъявил свой паспорт и письмо Кетенга, дающее ему право на бесплатное обслуживание в университетской клинике. Документы полицейский читал медленно, потом призвал двух проходивших мимо молодых людей с повязками. С их помощью толпу ненадолго оттеснили от ворот, которые на мгновение открыли, чтобы пропустить Дональда за стену.

Через ворота он попал на вымощенную плиткой террасу, где его приветствовала девушка в саронге со складным зонтиком в руках. Дональд оглядел внутренний дворик с фонтаном и садом песка в середине – со всех сторон дворик окаймляли аркады с крышами-пагодами. Аркады шли под уклон так, чтобы на этой, ближней ко входу стороне двора крыши оказывались ниже уровня улицы, с которой он только что пришел. Из-под террасы слышалось бормотание голосов и шарканье множества ног. Насколько хватал глаз перед ним стояли, медленно шли или проталкивались вперед несколько сотен студентов.

– Добрый день, сэр, – сказала девушка, употребив шаблонное вежливое обращение, образованное от ятакангского корня со значением «старший».

– Здравствуйте, – ответил Дональд и, оглядев ее, заметил и у нее тоже нарукавную повязку. – Меня отправили сюда в клинику. – Он протянул письмо Кетенга.

– Я провожу вас, сэр, – сказала девушка. – Я сегодня Дежурная по сопровождению посетителей. Какая бы вам ни понадобилась информация, обращайтесь к тому, у кого вот такая повязка. – Слова она произнесла с натянутой жизнерадостной улыбкой, но в тоне звучала усталость. – Пожалуйста, пройдемте со мной.

Она повела его по короткой крутой лестнице к аркадам, а спустившись, открыла зонт. По всей видимости, он служил сигналом «посторонись»: Дональд увидел, как несколько студентов трогают товарищей за плечо, чтобы они отодвинулись и уступили дорогу.

Идти пришлось долго: в университет он попал через дальние ворота. Без провожатого он уже пять или шесть раз безнадежно бы потерялся. Они обошли более дюжины отдельно стоящих зданий, которые девушка называла, проходя мимо.

– Факультет азиатских языков… исторический факультет… факультет океанографии… факультет географии и геологии…

Дональд не обращал особого внимания. Много больше его интересовали встречающиеся им по пути молодые люди. Кетенг был прав, неохотно признал он. В отличие от любого американского университета, в каком ему доводилось бывать, здесь царила атмосфера почти лихорадочной деловитости. Даже те немногие студенты, которые праздно стояли без дела, говорили, как он мимоходом слышал, об учебе, а не о терках и не о том, как провести выходные.

– Биохимия… генетика и тектогенетика… ну, вот мы и пришли в клинику!

Эти слова разом вернули его к реальности. Девушка придержала перед ним дверь, заглянув в проем которой он мельком увидел одинаковый для всех стран пастельный декор, повеяло запахом одинаковой же больничной дезинфекции.

– Вы сказали, вон там факультет генетики? – с нажимом переспросил он, жестом указав на здание, которое они только что прошли.

– Да, сэр.

– Факультет, на котором работает знаменитый доктор Сугайгунтунг?

– Да, сэр. – На сей раз улыбка как будто перестала быть вымученной, и в голосе тоже послышалась неподдельная гордость. – Я имею честь работать на том же факультете. Я учусь прямо у него.

Дональд составил цветистую фразу, намереваясь уместить в нее благодарность за ее помощь, восхищение ее красотой, приправив их жалобой на злоключения иноземного гостя. Знакомство со студенткой самого Сугайгунтунга было бы невероятной удачей!

Но не успел он и рта раскрыть, как она свернула зонтик и деловито зашагала прочь. К тому времени когда он дернулся за ней следом, между ними уже столпились человек двадцать.

Из дверей клиники на него подозрительно смотрела медсестра. Он вздохнул. Оставалось только запомнить расположение здания на случай, если ему представится шанс снова попасть в университет.

Оглядывая напоследок территорию университета, он заметил нечто, показавшееся ему странным: улыбок на лицах проходящих мимо студентов тут было много меньше, чем можно было бы ожидать от тех, кто сознает, что вершит большие дела. Кивая или махая друзьям, они сохраняли маски серьезной сосредоточенности.

И девушка, которая привела его сюда от ворот, говорила устало.

Изнурена тем, что вынуждена так много работать? Сходится. Университет патриотизма был лучшим среди множества центров высшего образования Ятаканга: конкурс сюда, наверное, был астрономическим, учитывая, как миллионы здешних семей давят на детей, заставляя их учиться.

От этой мысли ему стало не по себе. Он не привык находиться среди людей, которые так обуреваемы патриотизмом, что готовы загнать себя до смерти. Дома это давно уже вышло из моды. Он повернулся к сестре, собираясь уже объяснить, зачем пришел.

В этот момент раздался крик. Его взгляд метнулся в ту сторону, и он увидел, как толпа студентов возле здания генетики словно бы пошла волнами, потом над тесно скученными темными голосами что-то взметнулось. Блеснул солнечный зайчик. Дональд сразу узнал уникальный силуэт предмета: фанг, ятакангский скимитар, с которым этот народ так любит сравнивать дугу своих островов.

Крик смазался, превратившись в невнятный вой, и на безупречно ровный песчаный садик, который и здесь был разбит между белыми башнями и сводчатыми переходами, спотыкаясь, выбежал парнишка. Яркая кровь лилась из раны у него на груди. Преодолев всего два ярда, он упал и задергался в судорогах, жизнь вытекала из него красными струйками.

У Дональда закружилась голова, к горлу подступила тошнота – он вообразил себя носителем нового и странного заболевания: переносчиком заразы беспорядков и бойни. Он же только сегодня прилетел в этот город, а уже…

Нет нужды понимать суть данного феномена. Его распознаешь сразу. Это факт современной жизни – или смерти. Всего в нескольких ярдах от него, за барьером из внезапно запаниковавших студентов, находился человек, который вдруг перешел за грань здравого смысла, впал в амок, охваченный безудержной жаждой убивать.

Эмоциональная перегрузка блокировала восприятие, Дональд не мог усваивать происходящее в целом. Он видел лишь отдельные его фрагменты: истекающего кровью парнишку, его перепуганных товарищей, потом девушку в распоротом саронге, которая, спотыкаясь, выбежала из толпы, повторив движения первой жертвы. Но она оставляла глубокие следы в песке садика и, прижимая к себе рукой одну небольшую грудь, непонимающим взором глядела на чудовищную рану, почти отделившую эту грудь от тела, – шоковое состояние, она не способна кричать или плакать, способна только смотреть и испытывать боль.

Для своей жатвы мокер не мог бы выбрать лучшего места. На запруженной дорожке, где тем, кто выходил из здания тектогенетики, мешали двери, не было нужды искать мишени – руби сколько влезет. Снова взметнулся клинок, разбрызгивая по стенам, лицам и спинам капли, рисуя орнаменты крови, и опустился точно нож, по-мясницки перерубая мышцы и кости. В окнах возникли лица, и вдалеке появился мужчина в рыжей военной форме с тазером на изготовку. Он с трудом пробивался сквозь стадо обезумевших студентов. Третья жертва рухнула на песок, будто развихлявшийся манекен, – мозги молодого человека выпали всем напоказ.

Безумный вопль выкристаллизовался в слово, слово – в имя, и имя это было – Дональд не понял, как ему это удалось разобрать, – «Сугайгунтунг!». Зачем его звать? Может, мокер был не человек, а генетически модифицированный орангутанг из его лаборатории? Это показалось Дональду притянутым за уши, но не более чем мысль, что, едва приехав, он обязательно должен был столкнуться с мокером.

Автоматически, сам не сознавая, что делает, Дональд постарался получше разглядеть убийцу, а для этого пришлось сделать шаг от двери клиники, и путь к отступлению – доступный, но еще не использованный – был отрезан. Свора ослепленных ужасом студентов оттеснила его, один упал и, казалось, целую вечность не мог подняться и был отброшен на тротуар, где его пинали десятки ног.

Нет, не студент. Этот факт отпечатался в мозгу Дональда в ту же секунду, что и второй, более существенный. Упавший был человеком средних лет, уже начавшим полнеть и – редкость среди ятакангцев – с лысиной на макушке. Но это был моментальный снимок, не имеющий смысла. В расчет шло лишь то, что к незнакомцу бросился мокер.

Мозг у Дональда вдруг оледенел, словно кто-то раскроил ему череп, как мертвому парнишке в нескольких ярдах впереди, а потом налил в него жидкого гелия. Точно внутри него вдруг включился и захватил контроль криогенный компьютер, и время ненадолго перестало быть линейным, превратившись в череду пиктограмм.

«Это классический случай феномена мокера. Объект – худощавый молодой человек чуть выше среднего роста для своей этнической группы, кожа желтоватая, волосы черные, одет в консервативный костюм, испачканный кровью. Взгляд широко открытых, с черной радужкой глаз неподвижен, зрачки расширены, хотя с такого расстояния разрешение слишком мало, чтобы их непосредственно видеть. Рот открыт, по подбородку течет слюна. На левой щеке – немного пены. Дыхание напряженное, и выдох сопровождается хрипением: хаарг оу хаарг оу! Мышечный тонус максимально повышен, правый рукав разошелся по шву под давлением вздувшегося бицепса. Рука судорожно сжимает фанг, костяшки пальцев – ярко-белые на фоне желтоватой кожи. Ноги полусогнуты, стопы на ширине плеч, точно у борца сумо, приготовившегося встретить соперника. Видимая эрекция. Он в системе координат берсерка и не почувствует боли».

Тут перед ним стал вопрос «Что, черт побери, мне делать?», и секунды затикали снова.

Просвистел фанг, и в лицо Дональду полетели брызги крови, такие стремительные, что он почувствовал, как они укололи его, будто гонимые шквальным ветром капли дождя. Он отпрянул. Мужчина попытался встать, и мокер, едва не потеряв равновесие, остановил предназначенный Дональду удар и перенес клинок на лежащего. В результате острие чиркнуло по подергивающимся ягодицам.

«Оружие».

Кто-то сказал это Дональду Хогану. Дональду Хогану Модели II, который научился почти тысяче разных способов обрывать человеческую жизнь.

«Никогда не иди против вооруженного без оружия, если таковое поблизости есть. Если такового поблизости нет, переместись к нему!»

Схватить и занести было нечего. Была массивная стена, мощенная плиткой дорожка, колоны, вкопанные глубоко, чтобы удерживать тяжелую крышу, и стерильный восточный садик без единого деревца, с которого можно было бы сорвать подобный кнуту прут.

Мокер приготовился убить распростертого на земле мужчину. Фанг взвился по высокой («Потеря энергии», – щелкнуло в мозгу Дональда) дуге, чтобы обрушиться и разрубить тело, точно труп свиньи. Через стеклянную дверь клиники побелевшие лица, бледнее, чем полагается быть азиатским, смотрели как загипнотизированные. Люди за стеклом застыли от ужаса.

Дональд был один на пятидесяти футовом участке дорожки, и поблизости – никого. Только раненый на тротуаре, изувеченные и мертвые в садике песка и мокер.

Меч как раз достиг высшей точки замаховой дуги, когда, оттолкнувшись пятками, Дональд прыгнул. Он ударил мокера плечом – словно бы врезался в деревянную статую, так оцепенели в гипертонусе мышцы. Отводить рубящий удар, переносить клинок было слишком поздно, но безумец потерял равновесие, когда Дональд проскользнул за ним: оттолкнулся от стены, чтобы смягчить столкновение, а затем отбросить тело подальше от клинка. Фанг ударился о плитку, а не о плоть, отскочил с металлическим визгом, повернулся в руке мокера, что лишило его надежной хватки, рукоять стала скользкой от крови. К тому же кромка чуть затупилась о тротуарную плитку. А еще – руку мокера основательно дернуло, и застывшие как камень мускулы на мгновение перестали его слушаться.

«Оружие».

В центре песчаного садика – пять булыжников, в которых проточная вода проела и вылизала загогулины и дыры. Дональд метнулся туда, вспоминая, где точно находится мокер, и пытаясь рассчитать так, чтобы, когда он доберется до горки, можно было бы бросить, не целясь. Ближайший камень в реальности оказался тяжелее, чем с виду, и это сбило его расчеты. Пролетев над плечом мокера, булыжник упал на плитки, а враг снова занес фанг и изготовился прыгнуть прямо на Дональда…

И его нога опустилась на округлый камень, который из-под него выскользнул.

«Оружие».

В горке был только один камень, какой он мог надеяться бросить: беловатый булыжник весом в семь или восемь фунтов с дыркой, чтобы за нее ухватиться. Дональд нацелился в пах мокеру, открытый раздвинутыми в падении ногами, – камень приземлился вместе с мокером, размозжив его мошонку о плитки.

Пусть в нынешнем своем состоянии враг не способен испытывать боль, однако остается еще рефлекторная реакция на удар в гениталии или копчик. Сейчас такой удар как будто выбил из мокера дух. Повисла вселенская тишина: Дональд и сам утратил способность слышать что-либо, помимо оханья и жутких сглатывающих звуков, рвущихся из горла поверженного.

Но теперь организм врага перенасыщен кислородом. Падение не лишило его способности наполнять и опустошать легкие…

Мокер подтянул к себе упавший меч, потратив на это несколько секунд, которые Дональд использовал, бросив ему в лицо пригоршню песка. Клинок засвистел снова и на сей раз прошелся по предплечью Дональда – точно пчела ужалила.

«Оружие».

Он использовал все, что было: два булыжника, песок. Песок только на один глаз ослепил мокера, и частичная потеря зрения его не остановит. Он снова на ногах, вооружен, готов прыгнуть на Дональда – приподнятая на фут над садиком дорожка дает ему преимущество.

«Оружие».

Дональд его увидел. И пошли они все…

Мокер прыгнул, Дональд упал на бок, и фанг вонзился в песок, откуда его еще нужно выдернуть, – человек словно стал придатком к оружию, а не оружие – к человеку. Дональд перекатился, нанес удар ногой, и его ботинок пришелся нападавшему в локоть чуть выше сустава, от чего мокер разжал пальцы и выпустил фанг. Второй удар ногой, неудачно нацеленный, но достаточно действенный, выбил рукоять за пределы досягаемости. Но тем временем у мокера восстановился дыхательный рефлекс, и он смог выкрикнуть проклятие и броситься за оружием, не обращая внимания на то, какую часть его хватает. И потому взялся за клинок, а не за рукоять, распорол себе два пальца… Но враг все же схватил оружие и замахнулся на Дональда, которому пришлось пригнуться под жужжащей аркой стали, а потом всем телом рванулся вперед, но Дональд подставил ему подножку, пригнул голову так, чтобы макушкой ударить врагу в лицо, и одновременно вздернул обе руки, нанося удар под мышки. При этом он всем весом оперся на подогнутую под себя ногу. Буквально оторвался от земли, где песок сыпался и грозил уйти у него из-под ног. Дернулся вперед, все еще пригибая голову.

Нос мокера теперь расплющен о его лицо…

Враг упал головой на подсунутые самим провидением булыжники в середине песчаного садика.

«Но ведь не это же мое оружие».

На мгновение он почувствовал себя полным идиотом. Мокер не сопротивлялся. Под Дональдом лежало обмякшее тело, а перед глазами Дональда – шея, настолько близко, что почти невозможно сфокусировать взгляд, под ней – большой булыжник, о который враг, похоже, ударился, когда падал навзничь.

«Но у меня же было оружие, так ?»

В голове – туман, из которого наконец выкристаллизовалось заветное оружие.

Дональд поднялся на ноги, потащил за собой мокера и, перебравшись через бордюр дорожки, не обращая внимания ни на мужчину с порезанными ягодицами у стеклянной двери, ни на людей за ней, которые отпрянули с возгласами негодования и испуга, использовал свое оружие.

Его же учили: стекло следует разбить, чтобы получился режущий край.

Перевернув мокера, он без малейшего интереса поглядел на мазок крови у основания шеи – вероятно, от удара о булыжник. Головой мокера, как молотком, он разбил дверь и перерезал врагу горло удержавшимся в раме осколком.

Испуганным людишкам за дверью он сказал по-ятакангски:

– Свиноложцы, трусы желтые. Дерьможрущие дети, повылезавшие из протраханной задницы. Комья вымоченной в моче падали. Мухи навозные. Катамиты бесхребетные. Вдовы с обочины, всем даете за деньги. Членососы, задолизы, осквернители священных алтарей. Безмозглое потомство трусливого придурка и коровы-сифилитички. Блохастые похитители детей, отравившие своих отцов, изнасиловавшие матерей, голландцам продавшие сестер, а мясникам – разделанных братьев. Вы, обитающие в канавах торговцы сэконд-хэнд экскрементами, вы-то почему ничего не сделали?

А потом, когда осознал, что держит труп, и порезал себе обе руки, и не разобрать, стекает по его груди кровь мокера или его собственная, и понял, что сейчас совершил, он дал телу упасть, сполз по стене на тротуар и заплакал.