Немного конфузясь (власти подобные суеверия не одобряют), студенты по пути к прекрасным современным небоскребам Университета патриотизма обычно заглядывают в разукрашенный многоцветными флажками и позолотой храм, чтобы, задабривая духов, возжечь вулканчики из благовонной пасты и благодаря этому чуточку полнее сосредоточиться на лекциях.

Многое изменилось в Ятаканге, но тот, благодаря кому стало возможно большинство преобразований, чурался известности. Более того, один крайне важный фактор оставался неизменным: в Ятаканге, быть может, более, чем в любом другом месте на поверхности планеты, люди ощущали божественный произвол.

Изобилие хваленых ста островов, на которых раскинулась эта страна, было почти невероятным. Изо всех стран Азии Ятаканг один мог экспортировать излишки продовольствия, в основном сахар и рыбу. (Производящий последнюю тысячетонными партиями специальный штамм Tilapia был модифицирован профессором Лиукакарта Моктилонгом Сугайгунтунгом.) Благодаря многочисленным месторождениям страна не зависела ни от кого в том, что касалось таких ископаемых, как алюминий, бокситы и нефть – для изготовления пластмасс, а не как топливо. (Особая бактерия Сугайгунтунга сама разбивала липкие местные смолы на поддающиеся откачке более легкие фракции и делала это на глубине мили под землей.) Это была самая большая страна в мире, в которой не было ни одного завода по синтезу резины. (Местные плантации были беспощадно очищены от культур двадцатого века и заново засажены выведенным Сугайгунтунгом штаммом, который раз в сезон давал латекса вдвое больше всех прочих.)

Но все это без предупреждения иного, нежели дрожь иглы на бумажной ленте, могло рухнуть под яростью Дедушки Лоа, дремлющего у пролива Шонгао. Он не выходил из себя с самого 1941-го, но рынок вулканчиков благовоний все равно процветал.

– А теперь я хотел бы, – сказал Сугайгунтунг орангутангу, – чтобы ты пошел в комнату с синей дверью. Понял? Синей! И заглянул в каждый ящик стола, пока не найдешь свое изображение. Принеси мне его. И поскорее!

Орангутанг почесался. Он, пожалуй, был не самым привлекательным представителем своего вида. Нежелательный побочный эффект наградил его плешивостью, и живот и часть спины у него были голыми. Но, обдумав инструкции, он послушался и, переваливаясь, побежал к двери.

Самым важным из четырех посетителей доктора Сугайгунтунга и единственным, который сидел, был массивный мужчина в простом серовато-белом костюме, его стриженные ежиком волосы покрывала традиционная черная шапочка. В надежде на скорое одобрение Сугайгунтунг обратился к нему:

– Уверен, вы признаете, что это демонстрирует его способность выполнять голосовые команды, а также распознавать цвета, обычно не воспринимаемые особями его вида, и даже отыскивать свое собственное изображение среди всех прочих. Учитывая сложность проблемы и короткий срок, отведенный на ее решение, это подлинная победа…

Посетитель ходил с короткой тростью. Желая поменять тему разговора, он ударял ею по ботинку. Именно это он сделал сейчас – со звуком, похожим на щелчок кнута. Рефлекторно, совсем как собака Павлова, Сугайгунтунг умолк. Посетитель встал и в пятый или шестой раз обошел лабораторию, особо задержав взгляд на двух картинах в рамках на стене. Тут была и третья, и пятно не поблекшей краски еще выдавало ее прежнее место, но главе лаборатории вскользь дали понять, что даже номинация на Нобелевскую премию в области химии слишком непатриотична, чтобы выставлять ее напоказ. Остались только карта мира и портрет маршала Солукарта, главы Ведомой к Социализму Демократической Республики Ятаканг.

– Вы в последнее время смотрели на это карту? – внезапно спросил посетитель.

Сугайгунтунг кивнул.

Сверкнув, трость превратилась в указку и легонько постучала по прикрывающему карту стеклу.

– Точно нарыв на теле Ятаканга остается эта язва американского империализма, этот памятник их откровенной алчности! Вижу, – кивнул он с чуть большим одобрением, – ваша карта хотя бы не замарана названием Изола.

Карта была доизольской эпози, но Сугайгунтунг решил, что не может поставить это себе в заслугу. Он промолчал,

– И хотя наши друзья и соседи китайцы, – указка сдвинулась к северо-западу, – такие же азиаты, как мы, поистине достойно сожаления, что они столь долго были жертвами европейской идеологии.

Сугайгунтунг выразил живое согласие. Речь гостя несколько отличалась от официальной линии, поскольку масса народонаселения Китая была слишком велика, чтобы оскорблять их страну, но отражала дозволенное мнение внутри партии.

Трость-указка описала продолговатую, похожую на банан петлю, охватившую широко раскинувшиеся острова Ятаканга.

– Вскоре все поймут, – пробормотал посетитель, – что настало время внести поистине азиатский вклад в будущее нашей части планеты. В пределах наших границ у нас двести тридцать миллионов человек с непревзойденным уровнем жизни и образования, непревзойденным уровнем политической просвещенности. Куда подевалась ваша обезьяна? Сугайгунтунг послал ассистента на поиски орангутанга. Он попытался указать, что все экспериментальные предшественники животного убили себя, поэтому одно то, что существо еще живо, уже победа, но посетитель снова хлопнул себя по ботинку тростью. Повисло зловещее молчание, прерванное лишь появлением юноши: ведя обезьяну, он тихонько ее отчитывал.

– Он нашел свое изображение, – объяснил он. – К сожалению, в том же ящике оказалась фотография его любимой самки, и он остался на нее поглядеть.

По физическому состоянию орангутанга – мучительно очевидному из-за проплешины на животе – было ясно, что он прекрасно научился распознавать двумерные изображения, продвинутое умение, которому некоторые группы людей, например, бушменов и бедуинов, приходилось обучать чужеземцам. Но Сугайгунтунг решил, что нет смысла пытаться донести этот факт до посетителя.

Последний фыркнул.

Почему вы работаете с таким малообещающим материалом?

– Я не совсем вас понял, – рискнул возразить Сугайгунтунг.

– Мартышка остается мартышкой, подправили вы ей хромосомы или нет. Почему бы не работать на уровне, где большая часть работы уже проделана за вас?

Сугайгунтунг все еще смотрел недоуменно. Посетитель снова сел.

– Послушайте, доктор! Даже запершись у себя в лаборатории, вы не можете забыть о внешнем мире, правда?

– Я исполняю мой гражданский долг.

– Хорошо, – саркастически одобрил посетитель. – Далее вы поклялись посвятить себя целям нашего народа: возвращению ныне находящихся под пятой американцев островов Зулу в состав нашей страны, на их исторически законное место, упрочению Ятаканга как естественного первопроходца азиатской цивилизации?

– Разумеется. – Сугайгунтунг сцепил перед собой руки.

– И вы никогда не уклонялись от внесения своего вклада в эти цели?

– Думаю, об этом свидетельствует моя работа. – Сугайгунтунг начал поддаваться раздражению, иначе ни за что не подошел бы так близко к похвальбе.

В таком случае вы поддержите предложение, которое я сейчас сделаю, особенно потому что Вождь, – беглый салют в сторону фотографии на стене, – лично выбрал его как наиболее перспективный выход из наших сегодняшних и, разумеется, временных затруднений.

Потом, проиграв спор, Сугайгунтунг обнаружил, что жалеет – и не впервые за последние месяцы, – что традиция благородного ухода к предкам была запрещена как неуместная в государстве двадцать первого века.