Пока поднималась эта невероятная луна, Марк Саймон уныло брел из дома Гойдела, где продолжался прием. Он плелся за Шайели, своей любовницей-ианкой, которую сегодня совершенно вывел из себя.

Нынешним вечером он пришел в бешенство — впервые с того дня, когда решился оставить колонию землян и поселиться в квартале Прелла, где жили скульпторы, поэты и художники-ремесленники. Добиться Шайели оказалось намного проще, чем решиться переехать в маленький домик с тремя комнатами и прудом, где росли водяные лилии: одно казалось продолжением другого.

Может ли это продлиться долго? Помимо прочих обстоятельств, женщины-ианки обычно не живут больше года с одним и тем же мужчиной… На секунду им овладело искушение представить себе, что перемена любовницы могла бы пойти ему на пользу. Но затем, посмотрев на Шайели, шагавшую впереди него по крутой улочке, время от времени попадая в свет круглых фонарей над дверями домов — мальчишески стройную, настолько красивую, что дух захватывало, — он понял, что только в своем теперешнем подавленном состоянии мог пожелать с ней расстаться. Занять ее место хотели многие. Но вероятность, что он найдет такую же красавицу, была равна нулю. Хотя…

Марк поймал себя на том, что пытается вообразить, каково было бы снова заняться любовью с девушкой, у которой есть грудь, у которой вся кожа одного цвета, которой иногда нужно прервать поцелуй, чтобы перевести дыхание. Но это не имело никакого отношения к его проблеме. Ни малейшего. Время от времени у него возникала такая возможность, но он ни разу ею не воспользовался.

«Нет, меня беспокоит совсем не это, а…»

Конечно, если бы только Шайели была способна понять, чего ему стоило ради вечера у Гойдела оторваться от своих переводов. Ведь сам он прекрасно знал, что даже черновые варианты хороши, потому что на них лежит отблеск таланта — большего, чем у него самого. И чего ему стоило решиться предложить слушателям собственное сочинение на ианском языке.

И вдруг обнаружить, что происходит шримашей, что вся компания отключилась и бессмысленно колышется в псевдотанце, что все присутствующие под воздействием наркотика скатились вниз по эволюционной лестнице — неизвестно, на сколько ступеней!..

Возможно, это спасло его от весьма неловкой ситуации. Может быть, то, что он собирался предложить гостям — всего лишь посредственные стишки. Скорее всего, он бы не услышал такого отзыва. Ианцы вежливы всегда, а в особенности с поэтами. Если речь шла о поэте-землянине, любезность переходила все границы. Хотя старшее поколение ианцев не разделяло абсолютного преклонения перед землянами, охватившего молодых ианцев (земляне пренебрежительно именовали их «обезьянками»: они копировали манеру землян одеваться, их манеры и привычки; пересыпали речь земными словечками), Земля и все, что связано с Землей, наложило неизгладимый отпечаток на жизнь этой планеты. Так что любое выступление получило бы здесь теплый прием.

Спросить мнения Шайели? Бесполезно… Она была фантастически красива — тонкие черты лица, огромные темные глаза, гибкий стан, не говоря уже об этом органе, венерином гроте, по сравнению с которым аналогичный орган любой земной женщины казался бы жалким механическим протезом. Иногда Марку чудилось, что это — отдельное живое существо, и сравнение было почти правильным, поскольку орган контролировался специальным нервным узлом у основания позвоночника.

Перед тем как пойти к Гойделу, ему пришлось долго уговаривать подругу надеть платье, которое он больше всего любил: тунику тускло-синего цвета из местной ткани «волнистая паутинка». Сама она собиралась надеть земное платье — разумеется, с прорезями подмышками, для доступа воздуха к дыхальцам. Она никогда бы не стала его любовницей, если бы не преклонялась перед Землей и землянами. Она была совершенно глуха к великолепию эпических поэм Мутины, считая их устарелыми, интересными только для стариков-ретроградов, и воспринимала любовь Марка к ианской поэзии как плату за то, что ей завидовали все ее сверстники-ианцы.

«Парадокс, — думал Марк. — Ведь мне бы не удалось наслаждаться Шайели, не будь у нее этого идиотского пристрастия ко всему земному, этой тяги, так мне ненавистной!»

Марк был невероятно зол — просто убит горем, — когда обнаружил, что у Гойдела идет шримашей. Он схватил чашу с наркотиком шейашримом и уже намеревался проглотить его, хоть и знал, что он действует на землян не так, как на ианцев — разумеется, не передает контроль над телом нервному узлу внизу позвоночника (у людей его нет), зато ненадолго отключает кору головного мозга, заставляя конечности непроизвольно содрогаться, а сфинктеры — расслабляться. Но Шайели выбила чашу у него из рук и совершенно внятно растолковала ему, какой он дурак.

«Да. Вот и шел бы я сейчас на дрожащих ногах, а от меня разило бы этой дрянью».

Здесь был еще один вопрос, который Марк обычно старался игнорировать, но сегодня не мог. Почему она позаботилась о нем, почему не дала ему выставить себя идиотом: из-за него самого или просто потому, что он — ходячее чудо света, землянин?

Он представил себя со стороны, словно вылетел из собственного тела, устроился на крыше дома, мимо которого проходил, и разглядывал стройного, даже худого молодого человека, чьи черные волосы и смуглая кожа свидетельствовали о примеси северо-африканской крови к французской, наградившей его и именем, и вкусом к словесному узору, такому строгому и стройному, вкусом к стиху, в котором слышно, как слова кричат под грузом значения, возложенного на каждый слог. Он мог бы носить земную одежду, но не делал этого. Решив жить среди ианцев, принял и их манеру одеваться — в хейк, похожий на тогу, и плащ-вельву.

К его глубокому сожалению, степень ассимиляции ограничивали внешние обстоятельства. Марку приходилось время от времени возвращаться в колонию землян, хотя он и старался сводить эти посещения к минимуму. Он мог дышать ианским воздухом, пить ианскую воду, иметь любовницу-ианку, от красоты которой у него при каждом взгляде перехватывало горло, но это был мир, созданный не для его расы, и иногда приходилось покидать этот мир, чтобы купить необходимую еду или лекарство, и сталкиваться с недоуменным пожиманием плечами, презрительными взглядами, шепотом за спиной…

Обитателей колонии раздражала не только его связь с Шайели, он был в этом совершенно уверен. Они прекрасно относились к Элис Минг, у которой в этом смысле была схожая ситуация. Она, не в пример ему, всегда первая звонила в библиотеку, когда прибывала партия новых видеозаписей с Земли: они с любовником собирали у себя компанию «обезьянок» для просмотра. Любовника звали Рейвором, но ианец просил называть себя Гарри.

«Она демонстрирует статус, соответствующий своей расе, — с горечью подвел итог Марк. — А я сделался «туземцем». Предателем».

Хотя в чем же суть пребывания на планете с разумными обитателями, если не в том, чтобы жить рядом с ними и изо всех сил пытаться их понять? А это требует большего, чем близость с любовницей-туземкой. Такой опыт, Марк был уверен, уже приобрел каждый взрослый в колонии (за исключением, возможно, старого доктора Лема). А уж этот высокомерный тупица, управляющий Чевски! Ни одной не пропустит и при том похваляется, что ни слова не говорит по-иански!

Неужели для них не имеет значения, что Мандала Мутины уже возносилась, высокая и прекрасная, когда варвары на Земле еще не воздвигли египетские пирамиды?

Вероятно, нет. Но Марка, напротив, в его ианском доме приводило в восхищение странное чувство: дом был частью старины, тех времен, когда совершилось нечто чудесное, нечто окончательное, оставлявшее неизгладимое впечатление. Для Марка ианцы были… как бы сказать? Законченными. Он не раз пытался внушить Шайели и ее друзьям свой взгляд на относительные достоинства свершений землян и ианцев, он хотел, чтобы они поняли, почему случайный поиск, который человечество ведет в межзвездном пространстве, сам по себе не означает превосходства — он не сможет привести ни к какому окончательному результату. Как можно провидеть окончательную цель странствий человечества? Люди тянутся от солнца к солнцу, словно побег вьющегося растения, без надежды достичь конечной цели, которая могла бы увенчать весь замысел. Но на Иане — Марк не сомневался — все было по-иному. Он безоговорочно верил, что здесь был задуман, предпринят и завершен некий труд, решена колоссальная задача — можно было предположить, что именно она описана в одиннадцати книгах «Эпоса Мутины». И теперь, когда все усилия остались позади, ианцы мирно отдыхали.

Шайели перестала слушать такие разговоры. И ее друзья тоже. Вряд ли можно было сказать, что они восстали против национальных обычаев, ибо никто из старшего поколения их особенно не осуждал, разве что позволял себе саркастическое замечание, — но молодые отошли от исконного образа жизни. Они считали, что все земное чудесно, они предпочитали синтолон «волнистой паутинке», чужие видеозаписи — своим древним утонченным произведениям культуры. Марк знал, что вместо того, чтобы идти на прием к Гойделу (это казалось ему небывалой честью, ибо все считали Гойдела законодателем вкусов в Прелле), Шайели предпочла бы визит к Элис Минг. Там, потягивая с притворным удовольствием земные напитки, она проболтала бы целый вечер как на чужом языке, так и на своем.

«Да. Она смирилась со мной. Наши отношения пришли именно к этому».

На мгновение он погрузился в отчаяние. Затем вдруг осознал, что Шайели, словно раскаиваясь в своей недавней вспышке гнева, остановилась у двери дома и ждет его. Он ускорил шаг, и взял ее за руку, и заставил себя улыбнуться, распахивая перед ней дверь. Дом не был заперт. Воровство противоречило обычаям ианцев; это означало, что оно немыслимо в буквальном смысле слова.

Они вместе вошли в крытый портик; на дальнем конце овального пруда, среди листьев водяных лилий, бил фонтан. Этот обычный ианский дом, где поселился Марк, соединял в себе нечто римское и нечто японское; вместо внутренних стен — ширмы, которые в хорошую погоду можно было отодвинуть, и тогда мощеный внутренний дворик становился продолжением трех небольших комнат, скупо меблированных и изысканно украшенных. Фонтан был его собственной идеей, которую тут же скопировали многие друзья Шайели.

— Не хочешь выпить… на ночь? — спросила Шайели, начав фразу на своем языке и кончив на языке землян.

На секунду он пришел в ярость: сколько раз я должен говорить, что ненавижу эту обезьянью манеру мешать ианские слова и человеческие? Но сдержался и кивнул. Она ушла в комнату, а он двинулся к своему любимому каменному сиденью над прудом. По дороге достал из висевшего на поясе мешочка девятую книгу «Эпоса Мутины»; он недавно снова просмотрел свой перевод этой части и сегодня взял рукопись с собой к Гойделу на случай, если его собственные стихи…

«Нет, что за смысл обманывать себя. Не на случай, если мои стихи будут настолько хороши, что попросят почитать еще что-нибудь. Нет, на случай, если в последний момент мне не хватило бы смелости…»

Глядя на водяные лилии, отметив, что в теплом весеннем воздухе бутоны уже почти раскрылись, он стал бормотать строфу, с которой пришлось изрядно повозиться:

Досадливо махнул рукой. Не так. Не вышло. Просто не могло выйти. Стих хромает, словно хилая лошадь, которой приходится тащить тяжелую поклажу. Выражение «податливые струи» потеряло парадоксальность оригинала, поскольку там слово «струи» подразумевает ножи или резцы, твердые и острые, в то время как изначальная ассоциация в ианском языке предполагает, что орудие мягче обрабатываемого материала — наподобие воды, размывающей скалу. Слово «размывающий» соотносится с длительным геологическим процессом, но в ианском стихе ясно, что все происходит моментально.

— А, черт! — произнес он вслух. — Есть ли смысл продолжать? Есть ли смысл пытаться выделить определенную историческую основу в этих непостижимых эпических поэмах? Совершенно ясно, что за этими поныне существующими памятниками — менгирами, мандалами, ватами, — за фантастическими описаниями затонувших континентов и расколотых лун должна крыться объективная истина. Но сколько там ее, этой истины?

Общепринятая трактовка была рациональной; около десяти тысяч лет назад, как утверждалось, произошла катастрофа — возможно, ианская луна была стянута с орбиты при вторжении в звездную систему какого-то тела приблизительно тех же размеров; возможно, произошло столкновение. Система была близка к пределу устойчивости. Местную луну то ли разбило на куски, то ли она была притянута достаточно близко к планете, чтобы разлететься. Ее обломки образовали Кольцо.

Согласно рациональному объяснению, после такого фантастического бедствия вместе с луной пропала и уверенность ианцев в себе. Этот честолюбивый, сильный духом народ, обладавший значительными научными знаниями, пришел в упадок, почувствовал себя побежденным. Половина его планеты сделалась недоступной из-за метеоритного дождя, падающего с Кольца, большинство технических достижений было заброшено, ианцы радовались хотя бы тому, что уцелели.

Пытаясь утешиться в теперешнем полупримитивном существовании, оправдывая свой упадок, они придумали миф о прошедшем Золотом веке, который бесполезно пытаться возродить, поскольку величайшие и самые сильные личности, гении ианцев, наполовину поэты, наполовину ученые, которых земляне называли «созидателями» или «постановщиками», — все они погибли.

Но согласно мифу, Постановщики сами вызвали разрушение луны. В каком-то смысле это, возможно, было правдой. Какой-нибудь опасный эксперимент. Правда, непохоже, чтобы это было высвобождение взрывной энергии, поскольку ианская «наука» развивалась в другом направлении. Но, может быть, они умели воздействовать на внутримолекулярные связи и так разрушили спутник своей планеты.

Но определить, верно ли это, было невозможно. У землян существовал корпус знаний, именуемый «наукой», который начал развитие со стали и паровых машин и сумел породить Врата и межзвездные корабли. При этом на каждой стадии весь корпус знаний был единым и опирался на человеческий образ мышления. По мнению же ианцев, такая система знаний дает практические результаты вне связи с теоретическими постулатами и не благодаря им, а неким магическим путем! Землянин может доказывать, что его точка зрения верна, поскольку машины работают, когда их включают. А его оппонент-ианец — хотя ианцы не опускались до такого рода дебатов — мог бы процитировать Книгу седьмую «Эпоса Мутины» и указать на Кольцо как на свидетельство того, что в Книге тоже содержится истина.

«Чтобы узнать вкус пудинга…» — подумал Марк и услышал шаги. Шайели принесла питье. Он обернулся, протянул руку за чашей и увидел, что Шайели изумленно уставилась в небо. Он последовал ее примеру и увидел луну.