Глава VI. В неведомой стране будущего
1
Наша борьба за жизнь неминуемо тянула нас вниз, и вскоре я нащупал под ногами твердую почву. Я тут же громко оповестил об этом Амелию и помог ей встать на ноги. И вновь пришлось бороться — теперь уже за то, чтобы сохранить равновесие, невзирая на опутавшую все тело тину. Мы оба промокли до нитки, а воздух был леденяще холоден.
Наконец мы высвободились из цепких растительных пут и выбрались на неровный каменистый грунт. Отошли от кромки водорослей на каких-нибудь пять шагов и рухнули в изнеможении. Амелию трясло от холода, и она не выразила протеста, когда я обвил ее рукой и притянул к себе, стараясь согреть. В конце концов я заявил:
— Нам нужно найти пристанище.
Я все время озирался в надежде заметить дома, но единственное, что удавалось увидеть при свете звезд, была явная пустошь. Отличительную ее черту составляла лишь растительная гряда — та самая, откуда мы еле-еле выбрались, — она возвышалась над нашими головами чуть не на сотню футов.
Амелия молчала, ее по-прежнему сотрясала дрожь. Я встал и начал стаскивать с себя сюртук.
— Пожалуйста, накиньте это на плечи.
— Но вы закоченеете до смерти.
— Вы промокли насквозь, Амелия.
— Мы оба промокли. Надо двигаться, иначе не согреться.
— Сейчас, — откликнулся я и вновь опустился рядом с нею. Сюртук остался на мне, но я расстегнул его и отчасти накрыл им Амелию, когда обнял ее за плечи. — Сначала надо немного отдышаться.
Амелия прижалась ко мне и спросила:
— Эдуард, где мы?
— Знаю не больше вашего. Где-то в будущем.
— Но почему так холодно? Почему так трудно дышать?
Я мог лишь поделиться с нею своей догадкой.
— Мы оказались на значительной высоте. Нас забросило в горный район.
— Однако земля здесь ровная!
— Следовательно, мы на плато, — не растерялся я. — А воздух разрежен из-за высоты.
— Пожалуй, я и сама пришла к подобному выводу, — сказала Амелия. — Прошлым летом я ездила в Швейцарию, и там на высоте дышать было так же трудно, как здесь.
— Но это безусловно не Швейцария.
— Подождем до утра, тогда и выясним наше местонахождение, — решительно произнесла Амелия. — Должны же где-нибудь неподалеку быть люди.
— А если мы за границей, что кажется вполне вероятным?
— Я знаю четыре языка, Эдуард, и еще несколько могу отличить от других. К тому же, все, что от нас потребуется, — это установить дорогу до ближайшего города, а уж там мы как-нибудь разыщем британского консула.
Но в течение всего разговора я ни на минуту не забывал страшную сцену, которую мне довелось мимолетно увидеть сквозь стены лаборатории.
— Мы убедились, что в 1903-м разразилась война, — сказал я. — Где бы мы ни были сейчас, в какой бы год ни попали, не может ли случиться, что она все еще не кончилась?
— Вы же видите: вокруг все тихо, никаких признаков военных действий. Но даже если идет война, мирных путешественников никто не тронет. На то есть консульства в каждом крупном городе мира.
При создавшихся обстоятельствах она держалась с удивительным оптимизмом, и это меня приободрило. В первый момент, когда я понял, что мы потеряли машину, меня охватило отчаяние. Как ни кинь, а перспективы у нас были, мягко говоря, сомнительными; Амелия, по-видимому, еще просто не осознала постигшее нас несчастье в полной мере. У нас было очень мало денег и ни малейшего представления о том, что творится в мире, о причинах, породивших войну 1903 года. Кто мог бы поручиться, что мы не очутились на вражеской территории и что нас, едва обнаружив, тут же не упрячут в тюрьму?
Пока что перед нами стояла насущная задача — дожить до утра вопреки холоду, — и она с каждой минутой представлялась все более неразрешимой. Нам повезло, что ночь выдалась безветренной, однако эта единственная милость судьбы не очень-то утешала. Почва у нас под ногами промерзла как камень, дыхание белыми облачками клубилось вокруг лиц.
— Надо двигаться, — снова предложил я. — Иначе мы схватим воспаление легких.
Амелия не возражала, и мы поднялись на ноги. Я принялся подпрыгивать на месте, но, должно быть, потерял много сил, даже не догадываясь об этом, — во всяком случае, я сразу же споткнулся. Амелии тоже пришлось несладко, и она пошатнулась, едва взмахнув раз-другой руками над головой.
— Что-то мне нехорошо, — признался я. Мне опять не хватало воздуха.
— И мне.
— Значит, нам нельзя напрягаться.
Я в отчаянии огляделся по сторонам, однако вокруг по-прежнему не было видно ничего, кроме растительной стены, вырисовывающейся на фоне звезд. Убежище, которое предлагала эта стена, было, возможно, сырым и противным, но для нас с Амелией единственным. Так я и сказал своей спутнице. Она тоже не могла придумать ничего лучшего, и мы, держась за руки, вернулись под защиту «водорослей». На самом краю поднимался обособленный куст — или, скорее, пучок стеблей, — и я пробы ради ощупал его руками. Стебли показались мне сухими, а почва вокруг них — не столь каменной, как та, на которой мы только что сидели.
Меня осенила догадка, я отделил один стебель от остальных и переломил его. По пальцам тотчас же потекла ледяная влага.
— Растения выделяют сок на изломе, — сказал я, протягивая стебель Амелии. — Если забраться под навес листьев, не задевая ветвей, мы больше не вымокнем.
Сев на грунт лицом к зарослям, я начал потихоньку вползать в укрытие. Я полз методично и не торопясь и вскоре очутился в темном и безмолвном растительном коконе. Мгновением позже за мной последовала Амелия, подобралась ко мне вплотную и затихла.
Откровенно говоря, лежать под кустом — удовольствие ниже среднего, но все же это предпочтительнее, чем быть игрушкой ветров на равнине. Минуты шли, мы не шевелились, и я мало-помалу стал чувствовать себя лучше: видимо, в тесноте тепло наших тел улетучивалось не так быстро.
Я потянулся к Амелии — нас разделяло всего-то дюймов шесть, не больше, — и положил руку ей на плечо. Ткань ее жакета была еще влажной на ощупь, но сама она, по-видимому, тоже немного согрелась.
— Разрешите, я обниму вас, — произнес я. — Не позволим холоду снова завладеть нами.
Я привлек ее к себе. Она пододвинулась без сопротивления, и мы оказались совсем рядом, лицом к лицу в совершенной тьме. Довольно было чуть шевельнуть головой, чтобы соприкоснуться носами; тогда я не выдержал и крепко поцеловал ее в губы.
Она тут же отстранилась.
— Пожалуйста, не злоупотребляйте своей силой, Эдуард.
— Как вы можете обвинять меня в этом? Нам надо сберечь тепло.
— Вот и давайте сберегать тепло, не больше. Я вовсе не хочу, чтобы вы меня целовали.
— Но я думал…
— Обстоятельства свели нас вместе. Однако не стоит забывать, что мы едва знаем друг друга.
Я не верил своим ушам. Дружеское поведение Амелии в течение всего дня я принимал как доказательство того, что и она неравнодушна ко мне, и, несмотря на трагичность нашего положения, одной ее близости было достаточно, чтобы воспламенить мои чувства. Мне казалось, она не отвергнет моего поцелуя, но после такого отпора я сразу замолк, растерянный и уязвленный.
Три-четыре минуты спустя Амелия опять шевельнулась и легонько коснулась моего лба губами.
— Вы мне очень нравитесь, Эдуард, — сказала она. — Разве этого мало?
— Я думал… признаться, я был уверен, что вы…
— Что я сказала или сделала такого, что дало бы вам право предполагать с моей стороны чувство большое, нежели просто дружбу?
— Мм… ничего.
— Тогда, пожалуйста, не делайте глупостей.
Она обняла меня одной рукой и прижала к себе чуть плотнее, чем раньше. И в течение всей бесконечной ночи мы лежали почти без движения, едва разминая мышцы, когда они совсем затекут, и без сна — дремота если и приходила, то изредка и ненадолго.
Рассвет наступил внезапно. Только что мы лежали в темноте и безмолвии — и вдруг сквозь листву просочился слепящий свет. Мы разом встрепенулись, словно предчувствуя, что предстоящий день навсегда врежется в нашу память.
Это было нелегко, но мы все же поднялись и неуверенными шагами двинулись прочь от зарослей, навстречу солнцу. Ослепительно-белое, оно до сих пор еще цеплялось за горизонт. Небо над нами было темно-синим. На нем не появлялось ни облачка.
Мы отошли от зарослей ярдов на десять, затем обернулись, чтобы рассмотреть кусты, служившие нам пристанищем.
Амелия держала меня за руку — и тут сжала ее как клещами. Я тоже замер в изумлении: растительность простиралась насколько хватал глаз и вправо и влево. Она стояла почти ровной стеной — местами чуть-чуть выпячивалась вперед, а местами отступала назад. Кое-где заросли словно громоздились друг на друга, образуя как бы холмы высотой футов по двести и более. Впрочем, все это можно было, пожалуй, предугадать, исходя из ночных впечатлений, — но никто и ничто не подготовили нас к самой большой неожиданности: что каждый стебелек, каждый листик, каждый узелок на усиках, хищно змеящихся к нам по песку, окажется яркого кроваво-красного цвета.
2
Мы в изумлении взирали на эту стену багряных растений, не в силах подобрать слова, чтобы выразить свои чувства.
Верхняя часть зарослей и в особенности самый их гребень издалека выглядели гладкими и округлыми. Они действительно напоминали плавные волны холмов, хотя, разумеется, довольно было всмотреться в них, чтобы цельная на первый взгляд поверхность распалась на тысячи и миллионы веточек.
Ниже, в той части, которая служила нам укрытием, вид зарослей менялся. Здесь набирались сил растения помоложе, те, что, вероятно, совсем недавно поднялись из семян, выброшенных из недр этого живого вала. И мы оба, Амелия и я, одновременно поддались ощущению, что вал неотвратимо надвигается на нас, выкидывая все новые побеги и с каждой минутой вздымая свой гребень выше и выше.
И тут, пока мы как зачарованные смотрели на эту немыслимую стену, солнечные лучи и вправду пробудили ее к жизни: вдоль стены пронесся басовитый стон, сопровождаемый оглушительным хрустом. Колыхнулась одна веточка, следом другая, и вот уже ветки и стебли задвигались на всем протяжении живого утеса, словно танцуя какой-то бездумный танец.
Амелия снова сжала мне руку и указала на что-то прямо перед собой.
— Глядите, Эдуард! Мой ридикюль! Надо достать его!..
Футах в тридцати над нашими головами в ровной на вид поверхности зарослей зияла большая дыра. Когда Амелия бегом устремилась к ней, до меня с запозданием дошло, что это, вероятно, то самое место, куда нас столь предательски вышвырнула машина времени.
А в нескольких шагах от дыры, зацепившись за стебель, висел ридикюль, совершенно несуразный в ореоле красной листвы.
Я бросился вперед и поравнялся с Амелией в тот самый миг, когда она намеревалась вломиться в чащу растений, подняв юбку почти до колен.
— Туда нельзя! — закричал я. — Растения пробуждаются к жизни!..
Не успел я договорить, как длинный ползучий побег подкрался к нашим ногам и выбросил семенной стручок, который тотчас же взорвался. В воздухе поплыло облачко мелких как пыль семян.
— Эдуард, мне настоятельно нужен мой ридикюль!
— Но вы же не сможете влезть наверх!
— Я должна.
— Придется вам как-нибудь обойтись без пудреницы и притираний.
Она бросила на меня быстрый гневный взгляд.
— Там не только пудреница. Там деньги. Фляжка с бренди. И многое другое…
Она очертя голову кинулась в глубь красных кустов, но какая-то ветка с треском очнулась ото сна и, стремительно выпрямившись, впилась в подол ее юбки. Ткань лопнула, Амелию развернуло и сбило с ног. Она вскрикнула и упала. Поспешив ей на помощь, я торопливо увел ее подальше от злокозненных зарослей.
— Оставайтесь здесь. Я полезу сам.
Без дальнейших колебаний я нырнул в этот лес извивающихся, стонущих стеблей и стал пробираться в том направлении, где видел ридикюль в последний раз. Поначалу это было не слишком трудно: я быстро усвоил, какие стебли могут, а какие не могут выдержать мой вес. Когда растения достигли такой высоты, что закрыли небо у меня над головой, я начал взбираться вверх; не раз и не два я срывался и едва не падал, когда ветка, за которую я хватался, обламывалась под рукой, обдавая меня соком. Заросли находились в непрерывном движении, словно руки толпы, когда она волнуется, приветствуя кого-то. Подняв глаза, я вновь заметил ридикюль Амелии — тот покачивался на одном из стеблей футах в двадцати надо мной. Но мне при всем желании удалось одолеть лишь три-четыре фута, а дальше просто не на что было опереться.
Внезапно неподалеку, в нескольких ярдах справа, раздался оглушительный треск; я поневоле втянул голову в плечи, в ужасе вообразив, что это «проснулся» один из самых крупных стволов, но причина оказалась куда проще: ридикюль сам собой соскочил со стебелька. Разумеется, я с радостью оставил тщетные попытки взобраться выше и бросился в гущу колышущихся нижних ветвей. Колыхались они буйно и довольно шумно; вдобавок один семенной стручок взорвался почти у самого моего уха, на время совершенно оглушив меня. Единственная мысль владела мной — поскорей бы завладеть ридикюлем и как-нибудь выбраться из этого ожившего кошмара. Не заботясь больше ни о чем — ни куда ставлю ногу, ни сколько стеблей сломаю, ни даже сильно ли вымокну, — я продрался меж растений, схватил свою добычу и поспешил выкарабкаться из зарослей на волю.
Амелия сидела прямо на камнях, и я швырнул ридикюль к ее ногам. Вопреки всякой логике, я был очень сердит на нее, хоть и сам понимал, что попросту прикрываю гневом пережитый страх.
Она поблагодарила меня, а я, отвернувшись, уставился на стену багровой растительности. Стена колыхалась еще сильнее, чем прежде, отовсюду высовывались бунтующие ветки и стебли. Почва по краям была усеяна свежими розовыми побегами. Растения и вправду надвигались на нас, медленно, но неумолимо. Я следил за ними минут пять без перерыва; зрелые экземпляры щедро поливали почву своим соком, орошая юные ростки.
Когда я вновь повернулся к Амелии, моя спутница вытирала лицо и руки фланелевой салфеткой, которую достала из ридикюля. А рядом на песке лежала фляга, и Амелия не замедлила протянуть ее мне.
— Хотите бренди, Эдуард?
— Спасибо, не откажусь.
Спиртное смочило мне язык и сразу разогрело меня. Но я сделал всего один глоток, предчувствуя, что содержимое фляги придется растянуть надолго.
Солнце всходило все выше, и мы оба ощущали на себе его благодатные лучи. Очевидно, нас закинуло в район экватора, так как поднималось солнце круто вверх и излучало щедрое тепло.
— Эдуард, подойдите ко мне.
Я присел на корточки подле Амелии. Она выглядела на удивление свежей, и я обратил внимание, что она успела не только обтереть лицо увлажненной салфеткой, но и расчесать волосы. Однако ее туалет был в самом плачевном состоянии: рукав жакета оторван, на юбке в том месте, куда впилась разъяренная ветка, зияла прореха, и вся одежда с головы до ног заляпана грязно-розовыми пятнами и потеками. Впрочем, оглядев себя самого, я убедился, что и мой новый костюм приобрел столь же непривлекательный вид.
— Не хотите ли привести себя в порядок?
Амелия протянула мне салфетку. Я принял у нее кусок фланели и вытер лицо и руки.
— Как это вы умудрились прихватить ее с собой? — восхищенно произнес я, наслаждаясь неожиданным умыванием.
— Я много путешествовала. Вот и вошло в привычку готовиться к любым непредвиденным обстоятельствам…
И она показала мне несессер, где наряду с салфетками лежали квадратик мыла, зубная щетка, зеркальце, складные маникюрные ножницы и гребешок.
Я пощупал свой подбородок, которому, несомненно, скоро должна была понадобиться бритва, — но такого непредвиденного случая Амелия все же не предусмотрела. За неимением бритвы я одолжил у нее гребешок и причесался, а затем позволил ей поправить мне усы.
— Ну вот, — сказала она, подворачивая последний волосок. — Теперь мы готовы вновь примкнуть к цивилизации. Но сначала следует позавтракать, чтобы подкрепить свои силы.
Порывшись в недрах ридикюля, она извлекла из него большую плитку шоколада.
— Не разрешите ли узнать, что еще скрывается в этой кладовой? — поинтересовался я.
— К сожалению, больше ничего такого, что могло бы сослужить нам службу. И эту плитку придется расходовать экономно, другой пищи у меня нет. Съедим каждый по два квадратика, а остальное сбережем до последней крайности.
Мы жадно сжевали свои порции и запили шоколад еще одним глотком бренди. Амелия защелкнула ридикюль, и мы решительно встали.
— Пойдем в ту сторону. — Она махнула параллельно зарослям.
— Почему же в ту, а не в эту? — откликнулся я, несколько удивленный ее категоричным тоном.
— Потому что солнце поднялось оттуда, — она показала в направлении пустыни, — значит, заросли тянутся с севера на юг. Мы уже убедились, что ночью здесь невыносимый холод, а потому у нас нет другого выхода, кроме как идти к югу.
Логика была поистине безупречной. Мы отшагали не менее десяти ярдов, прежде чем я сумел подыскать возражение.
— Вы исходите из посылки, что мы по-прежнему находимся в северном полушарии?
— Конечно. К вашему сведению, Эдуард, я уже пришла к определенному выводу насчет того, где мы очутились. Здесь так высоко и так холодно, что это наверняка Тибет.
— Если вы угадали, то мы движемся в сторону Гималаев, — сказал я.
— Как быть с Гималаями, подумаем, когда доберемся до них.
3
Вскоре выяснилось, что идти по каменистой равнине — дело отнюдь не легкое. По мере того как солнце поднималось к зениту, окружающие условия становились вполне терпимыми, а наша походка — наверное, благодаря чистому прохладному воздуху и высоте — приобрела даже определенную живость, и тем не менее мы быстро уставали и были вынуждены делать частые остановки.
Часа три мы выдерживали устойчивый темп — движение и отдых чередовались через равные промежутки времени. Ридикюль мы несли попеременно, но если меня ходьба взбадривала, Амелии каждый шаг давался все труднее: она тяжело дышала и постоянно жаловалась на головокружение.
Было и другое обстоятельство, удручавшее нас обоих: с той секунды, как мы пустились в путь, ландшафт не изменился ни на йоту. Растительная стена рассекала пустыню все таким же сплошным барьером, разве что порой чуть снижалась или, напротив, выдавалась вверх.
Солнце всходило все выше, расточая живительное тепло, и вскоре наша одежда совсем просохла. Однако лица у нас оставались незащищенными (капор Амелии был без полей, а я потерял свою шляпу в зарослях) и незамедлительно начали обгорать — мы оба одновременно почувствовали, что кожу неприятно пощипывает.
Пригревающее солнце вызвало новые метаморфозы в жизнедеятельности растений. Тошнотворные шевеления ветвей и взрывы стручков продолжались примерно час после восхода, а теперь стали редки, зато побеги тянулись к солнцу с поразительной быстротой и взрослые растения без устали поили их соком.
С самого момента крушения меня преследовала одна назойливая мысль, и я понял, что пора дать ей огласку.
— Амелия, — сказал я, — это я полностью виновен в том, что мы попали в столь затруднительное положение.
— Что вы имеете в виду?
— Мне не следовало менять курс машины времени. Это был безответственный поступок.
— Вы виновны в случившемся не более моего. Пожалуйста, не будем говорить об этом.
— Но наша жизнь того и гляди окажется в опасности!
— Тогда мы встретим опасность рука об руку, — ответила она. — Если вы не перестанете корить себя, жизнь станет попросту невыносимой. Ведь это не вы, а я… я первая затеяла садиться в машину… Главная наша забота теперь… главное — вернуться к людям…
Я бросил на Амелию быстрый взгляд и увидел, как с лица у нее сбежала краска, а веки наполовину смежились. Мгновением позже она пошатнулась, беспомощно посмотрела на меня и упала, вытянувшись во весь рост на песке. Я бросился к ней.
— Амелия! — позвал я взволнованно, но она не шевельнулась.
Схватив ее за руку, я нащупал пульс: он был слабый и неровный.
Ридикюль оставался у меня, и я, повозившись с застежкой, открыл его. Я знал заведомо, что там должно быть что-либо подобное, и тем не менее пришлось переворошить все содержимое, прежде чем на дне ридикюля отыскался крошечный флакончик с нюхательной солью. Свинтив колпачок, я помахал им у Амелии перед носом.
Реакция не заставила себя ждать. Амелия сильно закашлялась и попыталась отстраниться. Обняв девушку одной рукой за плечи, я помог ей сесть. Кашель не прекращался, на глаза у нее навернулись слезы. Тут я кстати вспомнил прием, который мне однажды показывали, и почти сложил Амелию пополам, мягко пригибая ей голову к коленям.
Через несколько минут она выпрямилась и посмотрела на меня осмысленным взглядом, но лицо у нее было по-прежнему бледным, а глаза все еще слезились.
— Мы слишком долго шли без пищи, — проговорила она. — У меня закружилась голова, ну и вот…
— Это, вероятно, высота, — я пришел ей на помощь. — Надо будет спуститься с плато при первой же возможности…
Порывшись в ридикюле, я достал плитку шоколада. Мы ведь едва почали ее, большая часть была в целости, и я, отломив еще два квадратика, протянул их Амелии.
— Нет, нет, Эдуард, не надо.
— Съешьте, — настаивал я. — Вы слабее меня.
— Мы совсем недавно завтракали. Будем экономными. — И, отобрав у меня шоколадные квадратики, она решительно засунула их вместе со всей плиткой обратно в ридикюль. — Вот что я действительно хотела бы, так это стакан воды. Жажда меня совершенно замучила.
— А вам не приходило в голову, что сок этих растений можно пить?
— Если мы не найдем воды, то рано или поздно придется это проверить.
— Знаете, — сказал я, — когда нас вышвырнуло в заросли ночью, я нечаянно хлебнул немного сока. В общем-то он напоминает воду, только слегка горчит.
Спустя две-три минуты Амелия поднялась на ноги, пожалуй, не слишком уверенно, и заявила, что может идти дальше. На всякий случай я заставил ее сделать еще глоток бренди. Но хотя мы шли медленнее, чем прежде, Амелия через несколько шагов пошатнулась снова. Сознания она на этот раз не теряла, но призналась, что ее тошнит. Мы отдыхали целых полчаса, а солнце упорно взбиралось по небосклону.
— Прошу вас, Амелия, съешьте немного шоколаду. Уверен, что единственная причина вашего недомогания — недостаток пищи.
— Я не более голодна, чем вы, — ответила она. — Дело вовсе не в голоде.
— Тогда в чем же?
— Не могу вам сказать.
— Но вам известна причина?
Амелия кивнула.
— Если вы сообщите ее мне, я постараюсь придумать, как вам помочь.
— Вы не можете мне помочь, Эдуард. Я сейчас приду в себя.
Я опустился перед девушкой на песок и положил руки ей на плечи.
— Амелия, мы просто не знаем, сколько нам еще идти. И мы никуда не дойдем, если вы больны.
— Я не больна.
— Мне сдается, что это не так.
— Я испытываю определенные неудобства, но я вполне здорова.
— Тогда будьте добры, держите себя в руках, — бросил я.
Моя озабоченность неожиданно для меня самого обернулась раздражением. Амелия помолчала немного, потом, опираясь на мою руку, поднялась и сказала:
— Ждите меня здесь, Эдуард. Я долго не задержусь.
Забрав у меня ридикюль, она медленно двинулась к зарослям. Осторожно протиснулась меж молодых кустиков на опушке, шагнула вглубь, к более высоким растениям. А достигнув их, обернулась, взглянула в мою сторону, затем пригнулась и скрылась из виду. Я встал спиной к Амелии, догадавшись наконец, что она ищет полного уединения.
Прошло пять минут, семь, десять — она не показывалась. Через четверть часа я начал беспокоиться. С тех пор как Амелия исчезла в зарослях, кругом повисла могильная тишина. Но, невзирая на растущую тревогу, я понимал, что уважение к спутнице обязывает меня подождать еще. Я ждал, судя по часам, более двадцати минут, когда до меня донесся неуверенный голос:
— Эдуард!..
Не в силах дольше сдерживаться, я бросился сквозь красные заросли напролом туда, где видел Амелию в последний раз. Меня терзала мысль, что на нее обрушилось какое-то страшное несчастье, — но никакое воображение не могло подготовить меня к тому, что открылось моему взору. Я замер как вкопанный и тут же отвел глаза: Амелия сняла с себя юбку и блузку и осталась в одном белье. Правда, она подняла юбку перед собой, пытаясь как-то заслоняться от меня; в глазах у нее читались мольба, испуг и откровенное замешательство.
— Эдуард, у меня ничего не получается. Пожалуйста, помогите мне…
— Что случилось? — вскричал я в изумлении.
— У меня слишком тугой корсет. Я едва дышу. Но никак не могу развязать шнурки… — Она громко всхлипнула и продолжала: — Я не хотела, чтобы вы догадались, но я же не была одна ни минуты со вчерашнего дня. Я задыхаюсь от боли. Ради всего святого, помогите мне…
Не стану отрицать, что патетичность ее выражений меня слегка позабавила, но я подавил улыбку и шагнул вперед, чтобы очутиться у Амелии за спиной.
— Что я должен делать?
— Развязать шнурки. Они должны быть завязаны внизу бантиком, но я нечаянно затянула узел…
Присмотревшись, я понял, что она имеет в виду. Я вцепился в узел ногтями и распутал его, в общем, без особого труда.
— Ну вот, — произнес я, отворачиваясь. — Готово.
— Будьте добры, расшнуруйте меня, Эдуард. Я сама не смогу дотянуться.
Чувства, которые я жестоко подавлял в себе, вдруг вырвались наружу, и я воскликнул:
— Не хватает еще, чтобы я вас раздевал!
— Я прошу вас распустить шнурки, только и всего.
И пришлось мне, переборов себя, приступить к кропотливому труду — выдергивать шнурки из петель. Когда задача была наполовину решена и шнуровка корсета чуть-чуть ослабла, я воочию увидел, как туго он впивался в тело. Из верхних петель шнурки вылетели сами собой, и броня распалась на части. Амелия стащила ее с себя, а затем сердито отшвырнула прочь и обратилась ко мне:
— Не могу выразить, как я благодарна вам. Эдуард. Еще мгновение — и я, наверное, задохнулась бы.
Если бы она сама не повернулась ко мне, я счел бы свое пребывание с нею рядом совершенно неподобающим, но она позволила юбке упасть к ногам, открыв мне сорочку из легчайшего материала и высокую грудь. Я не сдержался и подался вперед, намереваясь заключить Амелию в объятия, но она отпрянула и к тому же загородилась юбкой как ширмой.
— А сейчас оставьте меня, — попросила она. — Одеться я сумею и без посторонней помощи.
4
Когда две-три минуты спустя Амелия вышла из зарослей, она была полностью одета, а корсет держала на весу, пропустив его между ручками ридикюля.
— Почему вы не захотели расстаться с ним совсем? — поинтересовался я. — Вряд ли вам требуются новые доказательства, что эту штуку носить нельзя.
— Можно, если не слишком долго, — возразила она, но вид у нее при этом был весьма смущенный. — Сегодня я отдохну от него, а завтра надену снова.
— Заранее предвкушаю, как завтра мне придется помогать вам, — заявил я вполне чистосердечно.
— Вашей помощи не потребуется. К завтрашнему дню мы вернемся в лоно цивилизации, и я найму себе служанку.
Краска смущения еще не сошла с ее лица, да и я не избавился от возбуждения, а потому счел возможным добавить:
— Если вы хоть как-то считаетесь с моим мнением, смею вас заверить, что ваша фигура отнюдь не нуждается в корсете.
— Ваше замечание неуместно. Пора продолжать путь.
Амелия двинулась вперед, и мне пришлось последовать ее примеру.
Происшествие с корсетом на время отвлекло нас от опасностей нашего положения; теперь мы заметили, что солнце продвинулось достаточно далеко на запад и заросли начали отбрасывать тень. Едва мы ступали на затененный участок, на нас сразу же веяло холодом.
После получаса размеренной ходьбы я собрался предложить передышку, но тут Амелия внезапно остановилась. Впереди лежала неглубокая низинка, и девушка не замедлила подойти к ее краю, а я следом.
— Нам предстоит разбить бивуак на ночь. Полагаю, надо заняться этим не откладывая.
— Вообще-то я не возражаю. Но не следует ли сперва продвинуться еще дальше на юг?
— Нет, это место подходит как нельзя лучше. Мы проведем ночь здесь.
— Под открытым небом?
— Ну, зачем же? У нас хватит времени до прихода ночи устроить настоящий лагерь. — Амелия изучала низинку самым внимательным образом. — Когда я была в Швейцарии, мне показывали, как возводить укрытия на случай крайней необходимости. Нам надо лишь немного углубить эту дыру и надстроить вокруг бортики. Если вы займетесь этим, я тем временем нарежу стеблей.
Мы препирались минуты две-три — я полагал разумным идти до тех пор, пока не начнет смеркаться, — но Амелия стояла на своем. Кончилось тем, что она сняла жакет и направилась к зарослям, а я присел на корточки и принялся выгребать песчаный грунт голыми руками. Однако прошло еще не меньше двух часов, прежде чем наш импровизированный лагерь стал удовлетворять хотя бы элементарным требованиям. Я расчистил низинку от самых крупных камней, а Амелия наломала пушистых ветвей, напоминающих папоротник. Ветви мы сложили в низинке стогом, словно намереваясь развести костер, но, разумеется, мы собирались не поджигать стог, а забраться внутрь, поближе к его основанию.
Солнце уже почти скрылось, и мы с Амелией вновь ощутили холод.
— По-моему, мы сделали все, что могли, — сказала она.
— Так не пора ли нам залезть в нашу нору? Только теперь я по достоинству оцепил мудрость Амелии, настоявшей на том, чтобы подготовиться к ночи заранее. Не остановись мы здесь, нам бы ни за что не успеть так основательно защититься от холода.
— Хотите пить?
— Спасибо, мне ничего не надо, — ответил я. Но я лгал — горло у меня пересохло с самого утра.
— Вы же и капли во рту не держали.
— Как-нибудь переживу ночь.
Амелия указала мне на длинный ползучий стебель из тех, что она не кинула в стог, а сложила в сторонке. Отломив часть стебля, она протянула его мне со словами:
— Выпейте соку, Эдуард. Это не опасно.
— А если сок ядовит?
— Отнюдь нет. Я попробовала его еще когда возилась с корсетом. Он очень освежает и, по-моему, не дает никаких неприятных последствий.
Я поднес срез стебля к губам и неуверенно потянул в себя содержимое. Рот мгновенно наполнила холодная жидкость с каким-то острым привкусом, и я быстро ее проглотил. После одного-двух глотков привкус перестал казаться неприятным.
— Послушайте, это же точь-в-точь микстура, какую мне прописывали в детстве!
Амелия улыбнулась.
— Значит, вы тоже ее пили! А я-то гадала, заметите ли вы сходство…
— Только в детстве мне давали обычно еще и ложку меду, чтобы снять привкус.
— Ну что ж, на сей раз вам придется обойтись без меду.
Я ответил храбро:
— Как знать…
Амелия бросила на меня проницательный взгляд, а потом смутилась, хоть и не так сильно, как раньше. Я отшвырнул напоивший меня стебель и помог ей забраться в убежище, уготованное нам на ночь.
