8
Когда я был ребёнком, то даже и не думал, что в Торонто когда-нибудь появится космопорт. Но теперь космопорт был почти в каждом городе, по крайней мере, потенциально. Космопланы могут взлетать и садиться на любом аэродроме, пригодном для широкофюзеляжных авиалайнеров.
Коммерческий полёт в космос — это забавная вещь с точки зрения юрисдикции. Космоплан, на который мы садились, вылетит из Торонто и вернётся опять же в Торонто; он не будет посещать никакое иностранное государство, хотя будет пролетать над многими из них на высоте более 300 км. Однако технически это был внутренний перелёт, и поскольку в конечном счёте мы направлялись, правда, уже на другом корабле, на Луну, где правительство отсутствует, нам не требовался паспорт. И это было очень кстати, потому что паспорта мы оставили своим… скажем, «сменщикам» — слово не хуже любого другого.
К тому времени, как мы явились в зал отлёта, пассажирский туннель уже подсоединили к космоплану.
Наш космоплан являлся одним гигантским дельтовидным крылом. Двигатели были смонтированы на его верхней стороне, а не снизу — должно быть, чтобы защитить их при входе в атмосферу. Сверху корпус был выкрашен в белый цвет, подбрюшье — чёрное. В нескольких местах виднелся логотип «Североамериканских авиалиний», также у космоплана было собственное имя, нанесённое курсивом у передней вершины треугольника — «Икар». Интересно, что за мифологически неграмотный носитель пиджака его выбирал.
Сегодняшним рейсом отбывало десять пассажиров, связанных с «Иммортекс», а также ещё восемнадцать человек, направляющихся на орбиту с другими целями: по большей части, туристов, судя по услышанным мной обрывкам разговоров. Среди десятерых иммортексовцев шестеро были кожурой — термин, который я подслушал, но, подозреваю, не предназначавшийся для моих ушей, а четверо — сотрудниками, летевшими на смену тем, кто уже находился в Верхнем Эдеме.
Мы расселись по номерам мест, как в обычном самолёте. Я оказался в восьмом ряду у окна. Рядом со мной оказался один из сотрудников. Это был парень лет тридцати с веснушчатым лицом того типа, который, как мне говорили, сочетается с рыжими волосами, хотя относительно цвета его волос у меня уверенности не было.
Моё кресло было того особого типа, что описывал Сугияма во время своей презентации: покрытое эргономической рельефной обивкой, заполненной каким-то амортизирующим гелем. Я хотел было возразить, что мне специальное кресло не нужно — у меня-то кости ничуть не хрупкие — но свободных мест на борту не оставалось, так что в этом не было никакого смысла.
На самолётах инструктаж по безопасности делается в основном для галочки; здесь же мы провели где-то час и сорок пять минут, слушая и принимая участие в различного рода демонстрациях, по большей части связанных с пребыванием в невесомости. К примеру, там был приёмник для рвотных масс со встроенным всасывателем, которым мы должны — нет, обязаны были воспользоваться в случае, если нас укачает; по-видимому, в микрогравитации задохнуться собственной блевотиной было проще простого.
Наконец пришло время взлёта. Огромный космоплан отстыковался от рукава и направился к взлётной полосе. Я видел, как струится над ней горячий воздух. Мы очень, очень быстро покатились по полосе и перед самым её краем резко ушли вверх. Внезапно я обрадовался тому, что у меня кресло с амортизацией.
Я посмотрел в иллюминатор. Мы летели на восток, что означало, что мы пройдём над самым центром Торонто. Я бросил последний взгляд на Си-Эн Тауэр, «Скайдом», аквариум и башни небоскрёбов.
Мой дом. Место, где я вырос. Место, где по-прежнему жили мои мама и папа.
Место…
В глазах защипало.
Место, где по-прежнему жила Ребекка Чонг.
Место, которое я больше никогда не увижу.
Тем временем небо уже начало темнеть.
Вскоре я начал осознавать социальные неудобства пребывания в искусственном теле. Биология предоставляла благовидные предлоги: я хочу есть, я устал, мне надо в туалет. Всё это исчезло, по крайней мере, в случае данной конкретной модификации тел. Да и зачем бы «Иммортексу» что-то подобное делать? Разве кто-нибудь в здравом уме хочет чувствовать усталость? Это было бы неудобно в лучшем случае, а в худшем — опасно.
Я всегда считал себя более-менее честным человеком. Однако сейчас стало совершенно очевидно, что я был постоянным производителем мелкой безвредной лжи. Я пользовался правдоподобными отговорками — «я, похоже, устал» — для того, чтобы избежать неприятных или скучных занятий; когда я был биологической сущностью, то оперировал целым репертуаром таких фраз, которые позволяли мне элегантно выйти из социальных ситуаций, в которых я не имел желания находиться. Но теперь ни одна из них не прозвучала бы убедительно — в особенности для другого загруженного. Я был унижен своей неспособностью ходить и страстно желал убраться из-под опеки этой бабушки в обёртке тридцатилетней женщины, но никак не мог найти приличной отговорки.
К тому же мы должны были оставаться здесь ещё три дня для обследований: сегодня вторник, так что до пятницы мы отсюда не выйдем. У каждого из нас была своя маленькая комнатка — что характерно, с кроватью, хотя нам-то она была не нужна. Но я очень, очень хотел забраться в неё и остаться, наконец, в одиночестве. На мне по-прежнему был тот же махровый халат. И я опирался на трость, возвращаясь назад по коридору, который только что меня победил.
Карен пыталась мне помочь, но я отстранился, отвернулся и всю дорогу смотрел в сторону, на ближайшую стену. Карен, судя по всему, смотрела в том же направлении, потому что прокомментировала вид из окна, мимо которого мы проходили:
— Кажется, дождь собирается, — сказала она. — Интересно, мы ржавеем?
В другое время я бы рассмеялся шутке, но я был слишком пристыжен и рассержен на себя и на «Иммортекс». Но, так или иначе, от меня ожидался хотя бы какой-нибудь ответ.
— Будем надеяться, что грозы не будет, — сказал я. — Я не надел громоотвод.
Карен рассмеялась громче, чем моя шутка того заслуживала. Мы шли дальше.
— Ещё мне интересно, сможем ли мы плавать, — сказала она.
— Почему нет? — отозвался я. — На самом-то деле нас вряд ли берёт ржавчина.
— О, я знаю. Я имею в виду плавучесть. Люди так хорошо плавают, потому что они легче воды. Но эти тела, возможно, в воде тонут.
Я уважительно посмотрел на неё.
— Даже не задумывался над этим.
— Это будет настоящим приключением, — сказала она, — исследовать возможности и ограничения наших тел.
В этот раз я как-то ухитрился фыркнуть; звук получился механический и странный.
— Не любите приключений? — спросила Карен.
Мы продолжали идти по коридору.
— Я… я не уверен, что у меня было хотя бы одно.
— О, конечно же было, — ответила Карен. — Жизнь — это приключение.
Я начал вспоминать все те вещи, что делал в юности — наркотики, которые пробовал, женщин, с которыми спал, и одного мужчину, с которым я тоже переспал, инвестиции, разумные и безумные, сломанные кости и разбитые сердца.
— Надо полагать, — сказал я.
Коридор расширился, превратившись в большую комнату отдыха с торговыми автоматами с газировкой, кофе и бутербродами. Должно быть, он предназначался для персонала, а не для клиентов-мнемосканов, но Карен жестом предложила войти. Возможно, она устала…
Но нет. Разумеется, она не могла устать. Однако к тому времени, как я это сообразил, мы уже вошли. Там было несколько мягких стульев и маленькие столики. Карен села на один из стульев, тщательно расправив на коленях своё цветастое платье. Потом указала мне на другой стул. Опираясь на трость для сохранения равновесия, я осторожно опустился на него; сев, я поставил трость прямо перед собой.
— Итак, — сказал я, — что же у вас были за приключения?
Какое-то время она не отвечала, и я забеспокоился. Я вовсе не хотел подвергать сомнению её предыдущее утверждение, но, боюсь, в моём вопросе прозвучал некий вызов, требование подтвердить свои слова.
— Простите, — сказал я.
— О, нет, — ответила Карен. — Ничего такого. Просто их так много. Я была в Антарктиде, и в Серенгети — ещё когда там водилась крупная живность — и в Долине Царей.
— Да неужели? — удивился я.
— Конечно. Я люблю путешествовать. А вы?
— Думаю, я тоже, правда…
— Да?
— Я никогда не был за пределами Северной Америки. Видите ли, я не могу — не мог — летать. Перепады давления в самолёте — доктора опасались, что они могут спровоцировать синдром Катеринского. Вероятность очень маленькая, но доктор сказал, что я не должен рисковать, разве что если поездка абсолютно необходима. — Я на мгновение подумал о другом мне, направляющемся на Луну; это путешествие он почти наверняка переживёт. Космопланы полностью герметичны, и атмосферное давление внутри них не меняется.
— Обидно, — сказала Карен, но потом её лицо просветлело. — Но теперь вы можете поехать, куда захотите.
Я горько усмехнулся.
— Поехать! Господи, да я же едва хожу…
Механическая рука Карен легко коснулась моей.
— О, вы научитесь. Обязательно! Люди могут всё. Помню, как я познакомилась с Кристофером Ривом, и он…
— Кто это?
— Он играл Супермена в четырёх фильмах. Боже, как он был красив! Когда я была подростком, постер с ним висел у меня над кроватью. Много лет спустя он упал с лошади и повредил позвоночник. Говорили, что он никогда больше не сможет дышать самостоятельно, но он смог.
— И вы познакомились с ним?
— Ага. Он написал книгу о том, что с ним произошло; у нас тогда был один издатель, и мы вместе оказались на банкете на «BookExpo America». Он так меня вдохновлял.
— Вау, — сказал я. — Полагаю, будучи знаменитым писателем, вы встречались с множеством интересных людей.
— Ну, я вспомнила Кристофера Рива не для того, чтобы похвастаться…
— Я понимаю, понимаю. Но с кем ещё вы были знакомы?
— Давайте посмотрим… какие имена могут что-нибудь значить для человека вашего возраста? Ну, я встречалась с королём Карлом перед самой его смертью. С нынешним папой и с тем, что был перед ним. С Таморой Ын. Шарлиз Терон. Стивеном Хокингом. Моше…
— Вы встречались с Хокингом?
— Да. Когда была на чтениях в Кембридже.
— Вау, — снова сказал я. — И какой он был?
— Очень ироничный. Остроумный. Конечно, общение было для него пыткой, но…
— Но какой умище! — воскликнул я. — Абсолютный гений.
— Это да, — согласилась Карен. — А вы любите физику?
— Мне нравятся великие идеи — в физике, философии, где угодно.
Карен улыбнулась.
— Правда? Тогда у меня есть для вас анекдот. Знаете такой, когда Вернера Гейзенберга останавливает дорожный патруль за превышение скорости?
Я покачал головой.
— Так вот, — продолжила Карен, — коп говорит: «Вы знаете, с какой скоростью ехали?» А Гейзенберг тут же отвечает: «Нет, зато я точно знаю, где я!»
Я расхохотался.
— Это сильно! Погодите — я тоже один вспомнил. Знаете про Эйнштейна в поезде?
Теперь была очередь Карен качать головой.
— Пассажир к нему подходит и спрашивает: «Простите, мистер Эйнштейн, Нью-Йорк останавливается в этом поезде?»
Карен засмеялась.
— Думаю, мы с вами подружимся, — заявила она. — А вы профессиональный физик?
— Что вы. Я для этого слишком плох в математике. Хотя отучился два года в Университете Торонто.
— И?
Я слегка приподнял плечи.
— Вы в Канаде часто бываете?
— Время от времени. Не каждый год.
— А пиво вы пьёте?
— Когда была помоложе, — ответила Карен. — Но больше не пью. В смысле, даже в старом теле не могла — последние лет десять или больше.
— Вы слышали про «Sullivan's Select»? Или «Old Sully's Special Dark»?
— Конечно, слышала. Очень… А-а! Вот оно что! Вы ведь Джейкоб Салливан, верно? Ваше семейное дело?
Я кивнул.
— Так, так, так, — сказала Карен. — Значит, я тут не одна инкогнито.
Я грустно улыбнулся.
— Карен Бесарян заработала себе состояние. Я же своё просто унаследовал.
— И всё же, — сказала Карен, — это, наверное, было здорово. В молодости мне вечно не хватало денег. Даже иногда приходилось наведываться в продовольственные банки. Это, должно быть, очень расслабляет — знать, что у тебя никогда не будет проблем с деньгами.
Я снова двинул плечами.
— Это палка о двух концах. С одной стороны, когда я пошёл в университет, я мог изучать всё, что мне заблагорассудится и не беспокоиться о том, как это вяжется с моей будущей профессией. Я, наверное, единственный во всём кампусе ходил одновременно на квантовую физику, историю драмы и введение в философию досократиков.
Карен вежливо усмехнулась.
— Да, — сказал я. — Это было весело — чуть того, чуть этого. Но обратная сторона богатства состояла в том, что ты не ожидаешь, что к тебе будут относиться как к мусору. Университет Торонто ценится среди аспирантов, но студентов там производят как штамповку на заводе. Скажем так: если каждый день ходишь в Салливановскую библиотеку, и твоя фамилия Салливан, то не ожидаешь, что об тебя там будут вытирать ноги.
— Ещё бы, — сказала Карен. — Мне никогда не нравилось говорить про себя «богатая»; это звучит, как будто я хвастаюсь. Хотя все клиенты «Иммортекс» богаты, так что какая разница. Но, конечно же, я никогда не предполагала, что разбогатею. В том смысле, что большинству писателей этого не удаётся; это очень тяжёлое ремесло, и мне очень, очень повезло. — Она сделала паузу, и её искусственные глаза снова блеснули. — Знаете, в чём разница между большой пиццей с пепперони и большинством профессиональных писателей?
— В чём?
— Большой пиццей можно накормить семью из четырёх человек.
Я рассмеялся, и она тоже.
— Так или иначе, — продолжила она, — я начала богатеть лишь когда мне было под пятьдесят. Только тогда мои книги стали хорошо расходиться.
Я пожал плечами.
— Если бы мне пришлось ждать пятидесяти, чтобы разбогатеть, то меня бы здесь не было. Мне всего лишь сорок четыре. — Всего лишь. Боже, я никогда раньше не думал об этом «всего лишь».
— Я… не поймите меня неправильно, но сейчас я скорее рада, что мне довелось начать жизнь в бедности.
— Полагаю, это закаляет характер, — сказал я. — Но я не просил своего богатства. На самом деле, бывали времена, когда я ненавидел и его, и всё, связанное с моей семьёй. Пиво! Господи, какая социальная ответственность может быть в варке пива?
— Но вы сказали, что ваша семья подарила университету библиотеку.
— Ага. Купила себе бессмертие. Это…
Я замолк, и Карен выжидающе на меня посмотрела.
Через секунду я снова пожал плечами.
— Это как раз то, что только что сделал я, верно? — Я покачал головой. — Ну да ладно. Так или иначе, это иногда бьёт в голову — иметь много денег, когда ты молод. Я… гмм… в молодости я был не самым лучшим человеком на свете.
— Пэрис-наследница, — сказала Карен.
— Кто?
— Пэрис Хилтон, внучка отельного магната. Вы, должно быть, ещё под стол ходили, когда она ненадолго прославилась. Она… ну, я думаю, она была типа вас — унаследовала состояние, в двадцать стала миллиардершей. Она вела, как это говорится у нас, писателей, разгульную жизнь.
— «Пэрис-наследница», — повторил я. — Красиво звучит.
— А вы были бы Джейк-гуляка.
Я засмеялся.
— Да, похоже. Вечеринки, девушки. Но…
— Что?
— Довольно тяжело определить, действительно ли ты нравишься девушке, когда ты богат.
— Вы мне будете рассказывать. Мой третий муж был как раз такой.
— Правда?
— Клянусь. Слава Богу, существуют брачные контракты. — Она произнесла это легко. Если она и испытывала по этому поводу горечь, прошло, должно быть, достаточно времени, чтобы она могла об этом шутить. — Вам следовало встречаться с женщинами, которые уже были богаты.
— Надо полагать. Но, знаете, даже… — Чёрт, я вовсе не собирался говорить это вслух.
— Что?
— Ну, никогда не знаешь о людях, что они на самом деле думают. Даже до того, как я стал богат, я… была одна девушка, её звали Триста, и я думал… я думал, мы…
Карен приподняла искусственную бровь, но ничего не сказала. Было понятно, что если я не хочу, то могу не продолжать.
А, к моему изумлению, хотел.
— Она будто бы была такая же, как я. И я влюбился в неё по уши. Мне было… да, где-то около шестнадцати. Но когда я пригласил её на свидание, она лишь засмеялась. Фактически, расхохоталась мне в лицо.
Рука Карен на секунду коснулась моего запястья.
— Бедняжка, — сказала она. — А сейчас вы женаты?
— Нет.
— Были раньше?
— Нет.
— Так и не встретили подходящую?
— Э-э… не совсем так.
— О?
И снова, к моему собственному удивлению, я продолжил говорить.
— То есть, была — собственно, есть — одна женщина. Ребекка Чонг. Но вы понимаете, в моём положении, я…
Карен сочувственно кивнула. Но потом, как мне показалось, решила немного разрядить обстановку.
— Впрочем, — сказала она, — вам не обязательно дожидаться, пока подходящая кандидатура появится на вашем горизонте. Если бы я так делала, то упустила бы своих первых трёх мужей.
Не уверен, взметнулись ли удивлённо мои искусственные брови, но если бы я был сейчас в моём старом теле, это бы несомненно произошло.
— Сколько раз вы были замужем?
— Четыре. Мой последний муж, Райан, умер два года назад.
— Простите.
Её голос был полон печали.
— Мне его не хватает.
— У вас есть дети?
— Э-э… — Она помедлила. — Только один. — Снова пауза. — Только один жив сейчас.
— О, мне так жаль.
Она кивнула.
— А у вас, я так понимаю, детей нет?
Я покачал головой и указал на своё искусственное тело.
— Нет, и теперь уже, наверное, и не будет.
Карен улыбнулась.
— Уверена, что вы бы были замечательным отцом.
— Мы никогда не… — Чёрт бы побрал эти искусственные тела. Я подумал очевидную, проникнутую жалостью к самому себе мысль, но я вовсе не собирался произносить её вслух. Как и раньше, мне удалось её подавить лишь после того, как несколько слов уже оказались сказаны. — Спасибо, — сказал я. — Спасибо вам.
Пара сотрудников «Иммортекс» вошла в комнату отдыха — белая женщина и мужчина-азиат. Они удивились, обнаружив нас здесь.
— Не будем вам мешать, — сказала им Карен, поднимаясь на ноги. — Мы уже уходим. — Она протянула мне руку, чтобы помочь встать. Я машинально взялся за неё и в ту же секунду оказался на ногах — Карен подняла меня без видимого усилия.
— У нас был долгий день, — сказала мне Карен. — Уверена, что вам хочется вернуться в свою комнату. — Она запнулась, словно сообразив, что я, разумеется, никак не мог устать, и добавила: — Ну, чтобы во что-нибудь переодеться и всё такое.
Вот он — прекрасный повод; предлог, который я безуспешно искал раньше, для того, чтобы вежливо удалиться, не нарушая приличий, предлог, которого отсутствие потребности в еде, сне и отдыхе меня лишило. Но я больше не хотел уходить.
— Вообще-то, — сказал я, глядя на неё, — я бы хотел ещё потренироваться в ходьбе, если вы, конечно, не откажетесь мне помочь.
Карен улыбнулась так широко, что у неё, наверное, заболело бы лицо, будь оно из плоти и крови.
— С удовольствием, — сказала она.
— Здорово, — ответил я, и мы двинулись к выходу в коридор. — Заодно ещё поболтаем.
