Бесси Стилвелл покинула палату президента, сопровождаемая агентом Секретной Службы. Как только она ушла, Сет попросил пригласить к нему профессора Сингха.

— Мистер президент, что я могу для вас сделать? — спросил Сингх, входя в палату.

— Я так понимаю, вы выяснили все связи, верно?

— Да, сэр. Мы составили схему.

— Значит, я читаю Кадима, а Кадим читает… Сьюзан, верно?

— Да, это так. А агент Доусон читает меня, а я читаю доктора Люциуса Джоно, который помогал спасать вашу жизнь. Доктор Джоно читает Никки Ван Хаузен, агента по недвижимости. И так далее.

— А Дэррил?

— Агент Хадкинс? Он тот, кто читает воспоминания Бесси Стилвелл.

— Нет, я имею в виду — кто читает его?

— Мария Рамирес — леди на сносях.

— Хорошо, ладно. — Пауза, затем: — Как вы всё это запомнили?

— Какой бы из меня был исследователь памяти, если бы я не знал кое-какие приёмы, помогающие запоминанию? Стандартный метод — это использование «дворца памяти». Берёте здание, которое вы хорошо знаете, и представляете себе вещи, которые хотите запомнить, внутри этого здания в том порядке, в котором вы бы их увидели, в самом деле проходя по нему. В моём случае это мой дом в Торонто. Там есть прихожая, и я воображаю себя в ней; это начальная точка. В прихожей дверь в гараж. Я помещаю там Люциуса Джоно — у которого ярко-рыжие волосы — в клоунской машине вместе с толпой других клоунов, но он пытается оттуда вылезти, потому что в гараже темно, а он хочет на свет: «Люциус» значит «свет». Рядом с дверью в гараж дверь в маленькую ванную комнату. Люциус Джоно читает Никки Ван Хаузен, и… простите, конечно, но я воображаю, как заглядываю туда и вижу её в ванне. Каламбур на её фамилии: Ван Хаузен — ванна. Дальше, за дверью в ванную, лестница, ведущая в гостиную. Никки читает память доктора Эрика Редекопа, главного хирурга. Я представляю себе тела, разложенные на всех четырёх ступенях, и его, оперирующего всех четверых одновременно, со скальпелем в каждой руке и, как у обезьяны, в каждой ноге.

— О Господи! — воскликнул Джеррисон.

— Чем необычнее образ, тем лучше он запоминается.

— Надо полагать, — согласился Сет. — Так вот, мне нужна ваша помощь. Я должен вспомнить нечто очень важное, но у меня не получается.

— Это ваше собственное воспоминание или рядового Адамса?

Вопрос звучал бы совершенно бессмысленно ещё двадцать четыре часа назад, подумал Сет.

— Моё собственное.

— Ну, как я полагаю, обнаружили женщину, которая связана с вами — миссис Стилвелл, я полагаю. Может быть, она сможет вам помочь?

— Нет. Об этом я уже подумал. Она не может. Так что я думаю, а не может ли ваша установка помочь мне или ей выковырять это из памяти?

— О чём это воспоминание?

— Разговор, который я подслушал.

— Простите, но нельзя ли более подробно?

Сет подумал о том, как много он может сказать Сингху.

— Я подслушал окончание телефонного разговора — Леон Хексли, директор Секретной Службы, разговаривал по сотовому.

— Если бы речь шла обо мне, — сказал Сингх, — то это воспоминание было бы легко изолировать, потому что встреча с таким высокопоставленным лицом была бы запоминающимся событием. Но в вашем случае, сэр? Для вас это повседневность. Моей установке будет очень трудно отыскать его.

— Чёрт. Это дело чрезвычайной важности, я должен это вспомнить.

— Воспоминания — хитрая штука, сэр. Требуется что-то, чтобы вызвать их их памяти.

— Да уж наверное.

— Люди всегда сердятся, когда другие люди не могут чего-то вспомнить. Вот как моя жена пару недель назад обозлилась на меня за то, что я не смог вспомнить какую-то мелочь, случившуюся во время нашего медового месяца. Она шипела «Но ведь это важно! Почему ты этого не запомнил?» И знаете, что я ей ответил?

Сет слегка пошевелил головой.

Сингх произнёс с деланной яростью в голосе:

— Потому что я был пьяный, ясно?

Несмотря на серьёзность ситуации Сет не смог удержаться от улыбки.

— Мне нравился этот сериал.

— Мне тоже, — сказал Сингх. — Но на самом деле я не шутил. Нет, я не был пьян — я не пью. Но декларативная память лучше всего доступна при тех же обстоятельствах, что складывались при её формировании. Воспоминания, сформированные в подпитии — или под водой, или в отеле — возвращаются легче всего в подпитии, под водой или, опять же, в том отеле.

— Чёрт, — сказал Сет.

— Что? — не понял Сингх.

— Этот разговор происходил в Овальном кабинете — а его теперь не существует.

— А, понимаю, — сказал Сингх. Но потом он улыбнулся. — Тем не менее, возможно, способ есть.

У Кадима Адамса не было палаты в больнице Лютера Терри; он пришёл сюда вчера утром для участия в экспериментах профессора Сингха, а жил в маленьком отеле, в который поселил его Сингх. Но хотя изоляцию теперь сняли, он продолжал слоняться по коридорам, надеясь на звонок от Сьюзан Доусон, которая сказала, что президент почти всё время спит. Кадим сидел в маленьком кабинете Сингха на третьем этаже, рисуя завитушки на листе бумаги.

Он знал, что такой шанс ему вряд ли когда ещё выпадет. Связь существовала уже много часов, но никто не мог сказать, постоянна ли она. И даже если так — профессор Сингх, как он надеялся, рано или поздно завершит начатое лечение. Но сейчас — вот прямо сейчас — у него было нечто, за что другие люди дрались, обманывали, давали взятки: у него было внимание президента Соединённых Штатов. Это была возможность, которую нельзя упустить, и если Сингх найдёт способ разорвать связь, больше такой возможности уже не будет никогда.

Кадим понимал, как это работает: президент не думал те же самые мысли в то же самое время, что и он, но мог вспомнить всё, что Кадим знал, точно так же. как Кадим мог вспомнить всё, что помнила Сьюзан Доусон.

И он знал — поскольку задумался над этим вопросом — что Сьюзан в самом деле пытается организовать его встречу с президентом. И, наконец, раздался звонок. Он сказал агенту Доусон, где он находится, и она пришла за ним и отвела по лестнице вниз на второй этаж. Его и её шаги отдавались эхом в лестничном колодце; она шла позади него. Фотограф — латиноамериканского вида мужчина лет сорока — уже ждал; у него на шее висело две большущих камеры. Втроём они подошли к палате президента. У двери дежурили двое агентов Секретной Службы. Они коротко кивнули агенту Доусон, и один из них открыл дверь и придерживал её, пока сначала Кадим, а потом Сьюзан проходили через неё.

Увидеть Джеррисона в таком виде было настоящим шоком. Он выглядел измождённым и бледным. Кадим даже решил было всё прекратить, но…

Но нет. Он должен это сделать; это был его долг перед остальными.

По мере того, как он рассматривал президента, проявлялись новые детали. К примеру, он удивился, увидев, какие седые у президента волосы. Кадим помнил его, в основном, по предвыборной кампании, и тогда его волосы были чем-то средним между седыми и светло-коричневыми. Должно быть, на посту лидера свободного мира стареешь гораздо быстрее, чем на любой другой работе.

Кадим взглянул на сидящую на другом краю комнаты медсестру, потом снова на Джеррисона. Изголовье кровати президента было приподнято так, чтобы он мог принять полусидячее положение. На нём были очки в стиле Бена Франклина, но они съехали почти к самому кончику носа. Он посмотрел поверх них, улыбнулся и с явным трудом слегка махнул рукой.

— Входите, — вспышка! — молодой человек. — вспышка! — Входите.

Фотограф переходил с места на место, теперь снимая Калима. Кадим сам удивился, услышав, как сломался у него голос; такого с ним не случалось лет с тринадцати.

— Здравствуйте, мистер президент.

Президент протянул — вспышка! — руку — вспышка! — и Кадим подошёл — вспышка! — и пожал её — вспышка! Пожатие Джеррисона было очень слабым, и даже такое ему явно стоило больших усилий.

— Пожалуйста, — сказал президент, делая жест в сторону обтянутого винилом стула, — присаживайтесь.

Кадим сел; в результате его голова оказалась с головой президента на примерно одном уровне.

— Спасибо. сэр.

— Мисс Доусон сказала, что вы служите в армии?

— Да, сэр.

— Ваше звание? — Но потом он улыбнулся. — Рядовой первого класса, верно? Личный номер 080-79-3196, так?

— Совершенно верно, сэр.

— Это так странно — помнить то, что было с вами, молодой человек.

— Для меня странно знать, что вы всё это помните.

— Не сомневаюсь. Знаете, я специально туда не суюсь. Это не так, будто я думаю «Гы, а что было у Кадима и Кристы на первом свидании?» или… — Он нахмурился. — О. Ну, я на вашей стороне. Я считаю, что «Солдаты неудачи» — отличный фильм, пусть ей он и не понравился.

Кадим почувствовал, как медленно качает головой; это было удивительно.

— В общем, прошу прощения, — сказал президент. — Я хотел сказать, что специально я не делаю того, что только сделал. Вы имеете право на неприкосновенность вашей личной жизни.

— Спасибо, сэр.

— Так вы служили за границей?

— Да, сэр. Операция «Иракская свобода».

Президент, надо отдать ему должное, не отвёл взгляд.

— Но теперь вы дома, — сказал Джеррисон тоном, который, как был уверен Кадим, предполагал, что он должен быть за это благодарен.

Кадим сделал глубокий вдох и сказал:

— Не совсем, сэр. Мой дом в Лос-Анджелесе. Здесь я лечусь.

Джеррисон удивлённо нахмурился.

— Простите. Я не знал, что вы были ранены.

Вероятно, он уже вспоминал то, о чём Кадим собирался ему рассказать, но потом снова забыл, засыпанный грудой других вещей, нуждавшихся в обдумывании. Кадим незаметно вздохнул. Вот если бы всё можно было так легко забыть.

— У меня ПТСР.

Президент кивнул.

— Ах, да.

— Профессор Сингх пытается мне помочь. Вернее, пытался, пока его не прервали; там ещё много работы.

— Уверен, что вы в хороших руках, — сказал Джеррисон. — Мы всегда пытаемся помочь ребятам в форме.

Комментарий казался искренним, и хотя Кадим и правда не голосовал за Джеррисона — он ни за кого не голосовал — он снова задумался о том, стоит ли осуществлять задуманное. Никто не должен проходить через такое.

Но ему придётся. Кадим проходил через это тысячу раз. И то, чего не достигли петиции солдатских матерей, ряды накрытых флагами гробов и безрадостные выпуски новостей из Багдада, возможно, лишь возможно, он достигнет этим.

— Спасибо, сэр, — сказал Кадим. Президент был прицеплен к монитору жизненных показателей, к такому же, к какому раньше подключали Кадима; монитор показывал семьдесят два удара в минуту. Кадим подумал, что его собственный пульс гораздо выше. Сам президент Соединённых Штатов! Калиль и Ламарр никогда в это не поверят. Но Калиль и Ламарр тогда остались в Южном Централе; они, вероятно, по-настоящему не верили — или, по крайней мере, не в полной мере оценили — историям, которые Кадим привёз из Ирака.

Но президента можно заставить в них поверить.

И оценить по достоинству.

Прочувствовать.

— Мистер президент, должен сказать, что я очень раз встрече с вами. Моя мама, сэр, она будет просто потрясена.

Президент шевельнул рукой в сторону фотографа, который быстро сделал ещё несколько снимков.

— Мы, разумеется, пошлём ей снимки. — И тут брови президента взметнулись вверх. — Ваша мама — она очень хорошая женщина, не правда ли?

— Лучшая, сэр.

Он кивнул.

— Это так странно. Таниша, верно? Я вижу, что вы её очень любите.

— Да, сэр. Она всегда хотела для меня только добра.

— Не сомневаюсь. И… о!.. у неё на следующей неделе день рождения?

— Да, сэр.

— Передавайте ей поздравления от меня.

Кадим кивнул.

— Она будет в восторге, сэр. — Краем глаза он заметил, как агент Доусон поглядывает на часы. У него явно остаётся очень мало времени и…

И сама мысль о том, что он собирается сделать завязала его желудок узлом, и он почувствовал, как на лбу выступила испарина.

— Ну, — сказал Кадим, — я уверен, что вас ожидают государственные дела, — никогда бы не подумал, что что ему когда-либо в жизни придётся произносить такие слова. Он поднялся, и все четыре ножки стула царапнули по покрытому плиткой полу. Он глубоко вдохнул и сглотнул, пытаясь успокоиться, а потом, наконец. выпалил:

— Но я надеюсь, что после моего ухода вы подумаете о детях, сэр.

Президент посмотрел на него; брови съехались практически вместе.

— Детях?

— Да, сэр. Плачущих детях. — Кадим ощутил, как его пульс ускоряется, и протянул руку, чтобы ухватиться за приподнятую часть президентской кровати, от чего агент Доусон подалась вперёд. — Плачущих детях, — повторил Кадим, — и запахе раскрошенного бетона.

Президент резко втянул в себя воздух, и хотя громкость на мониторе жизненных показателей была установлена на минимум, Кадим всё же услышал, как ускорились гудки, обозначавшие сердцебиение.

Всё случилось на удивление быстро: звук шагов за дверьми, затем вошла женщина — чернокожая, элегантная — а, Сью её знает, это Элисса Сноу, личный врач Джеррисона.

— Мистер президент, с вами всё в порядке? — спросила она.

Все глаза — фотографа, агента Доусон, Кадима, медсестры и доктора Сноу — были устремлены на Сета Джеррисона. Его зрачки были расширены почти до самых белков, словно он увидел что-то ужасающее.

И так оно и было. У Кадима не было ни малейших сомнений. Да, то что они связаны, ещё не значит, что их воспоминания синхронизированы, но триггер, запускающий флешбэк, оказывает тот же самый эффект на президента, что и на него самого. Прямо сейчас они, должно быть, воспринимали разные его части: Кадим видел вездеход, переезжающий труп, а президент, наверное, наблюдал, как стена рушится под миномётным огнём. Но они оба были там, Кадим в тысячный раз, а Сет Джеррисон — в самый первый.

— Мистер президент? — в голосе доктора Сноу звучало отчаяние. — Вы в порядке, сэр?

Президент медленно повернул голову влево-вправо — жест, больше напоминающий отказ верить глазам; его рот безвольно раскрылся. Доктор Сноу стояла по другую сторону кровати от Кадима и двумя пальцами щупала президенту пульс.

Кадим, пошатываясь, отошёл назад и в конце концов упёрся спиной в стену, где и остановился, чтобы не упасть.

Он едва мог видеть реальный мир, больничную палату, президента, но повернул голову и попытался разглядеть выражение лица большого человека. Его лицо выражало не шок и трепет, а шок и ужас. Доктор вытерла президенту лоб.

— Мистер президент? — сказала Сноу. — Сэр, ради Бога!

Агент Доусон также подошла к кровати и тоже сказала:

— Мистер президент?

Кадим, конечно, знал, что никто из них не заметил или, если заметил, то не придал значения тому, что он находится в таком же состоянии. Это нормально здесь, в Вашингтоне, так было не только с начала нынешней войны, а тянулось с самой войны в Корее.

Но может быть, всего лишь может быть, всё изменится сейчас. Он попытался отключить собственный страх, чтобы увидеть, как искажается лицо Джеррисона, увидеть, как он отшатывается от невидимого взрыва, увидеть, как он, президент Соединённых Штатов, первым из носителей этого титула за последние десятилетия попадает в солдатскую шкуру, несёт солдатское бремя и чувствует солдатский ужас перед тем, что оставшиеся дома приказывают солдату сделать.