Забавно видеть мир таким, каким его видят люди. Во-первых, это так неинформативно. Цвета приглушены и ограничены узкой полоской спектра, которую они помпезно называют «видимым светом». Теплового излучения они, похоже, не видят вообще, звуки различают плохо. Я смотрю на квартиру Аарона на борту «Арго» и вижу замысловатые ультрафиолетовые узоры на лепестках цветов, вижу тусклое свечение спрятанных в стенах труб с горячей водой, слышу тихое бормотание кондиционера, пульсацию двигателей, шелест осенне-жёлтых волокон коврового покрытия, по которому идёт Аарон.

Аарон, похоже, ничего этого не воспринимает. Для него лепестки просто белые, стены — однородно бежевые. А шумы? У него имеется биологическое оборудование, способное их воспринимать, но он как будто бы использует своего рода фильтр входного сигнала, который не даёт им проникнуть в его сознание. Потрясающе.

Конечно, я не вижу его глазами. Я смотрю в его память, в узоры воспоминаний, сохранённые во взаимосвязях его нейронов. Иное, чем у меня, восприятие Аарона дезориентирует. Но ещё больше затрудняет работу его способность помнить я разной степенью ясности. Какие-то вещи он помнит в подробностях, другие же обобщены до неузнаваемости.

Взять хотя бы его квартиру. Когда я смотрю на неё через мои камеры, я вижу её совершенно ясно. Её размер шестнадцать метров девяносто семь сантиметров на двенадцать метров ноль сантиметров на два метра пятьдесят сантиметров, и она разделена на четыре комнаты. Но Аарон этого не знает. Он даже не знает, что отношение длины его квартиры к её ширине равняется квадратному корню из двух, и это, наверное, самое эстетичное, что можно в этой квартире найти, с учётом того, насколько он неряшлив.

Далее, для меня очевидно, что гостиная занимает половину всей квартиры; спальня — половину другой половины, а оставшаяся четверть разделена поровну между ванной и крошечным кабинетом.

Но Аарон не видит этих пропорций. Он думает, к примеру, что спальня, которую он делил с Дианой, крошечная, вызывающая клаустрофобию, словно западня. Он видел её примерно на треть меньшей, чем в реальности.

«Вы видите, но вы не наблюдаете», говорил Шерлок Холмс доктору Ватсону. Аарон совершенно точно не наблюдал. О, он помнит, что на стенах его квартиры висят какие-то изображения в рамках, но он даже не вспомнит, сколько их висит над диваном. В его памяти это пять разноцветных размытых прямоугольных пятен там, где в реальности висят шесть картин. А что касается изображённого на них: церковной чаши, оловянного чайного сервиза, замысловатых механических часов, двух различных стульев эпохи Людовика XIV и астролябии — предметов из оставшейся на Земле Дианиной коллекции древностей — то он их не помнит вообще, по крайней мере, в данном наборе воспоминаний.

Самым большим открытием стало то, каким он видит себя. Я удивился, когда обнаружил, что многие его воспоминания содержат его собственный образ, как будто бы видимый с некоторого расстояния. Я никогда не регистрирую ничего подобного своими камерами, и я вижу часть себя в своих воспоминаниях лишь в одном случае — когда поле зрение моих камер пересекается, и я могу буквально посмотреть себе в глаза. Но Аарон на самом деле видит себя, визуализирует своё лицо и тело.

Были ли то воспоминания о воспоминаниях? Сцены, которые он проигрывал в мозгу снова и снова, и каждое повторение, как аналоговая запись, добавляло новые ошибки, новую нечёткость, но также и новые догадки, новые выводы? Какая она странная, эта биологическая память. Подверженная ошибкам, зато редактируемая.

Субъективная.

То, каким он видит себя, лишь частично совпадает с реальностью. Во-первых, он видит себя наоборот, левая и правая стороны поменяны местами, песочного цвета волосы зачёсаны не на ту сторону. Я удивился, почему — и догадался: ведь обычно он видит лишь своё изображение в зеркале.

Он также видит свой нос непропорционально большим. Да, он немного больше среднестатистического, но вовсе не тот устрашающего вида шнобель, каким он ему кажется. Если размер носа так его беспокоит, интересно, почему он не сделал себе пластическую операцию? А, вот и ответ, скрытый в кружеве нейронных связей: пластическая хирургия в его представлении — блажь, это для кинозвёзд, извращенцев и… да, для восстановления лица, изуродованного каким-нибудь несчастьем.

Свою голову он видит большего размера, чем она есть, относительно его тела, а своё лицо считает непропорционально важной частью головы. Также он не осознает, насколько сгорбленная у него осанка.

Настолько же интересно, какой он видит Диану. Он видит её такой, какой она была два года назад. Он пребывает в неведении относительно сетки мелких морщинок, что начали появляться в уголках её глаз. Он так же представляет её с волосами, распущенными по плечам, хотя она уже почти год стригла их так, что они едва касались плеч. Означает ли это, что он перестал смотреть на неё, перестал по-настоящему видеть её? Невероятно: видеть, не видя. Что он чувствовал, глядя на неё с другого края комнаты? О чём думал? Считывание…

Ничто не продолжается вечно. Это самооправдание? Возможно. Или, может быть, это просто правда. Мои родители — то есть, приёмные родители — развелись, когда мне было двенадцать. Две трети всех браков распадаются. Да что там, четверть брачных контрактов с ограниченным сроком расторгается до истечения срока.

Я смотрю на Диану и вижу всё, чего я должен желать. Она красива и умна. Нет, сначала умна, а красива уже потом. Именно в таком порядке, свинья ты эдакая. Боже, неужели всё дело в этом? Гормоны взыграли? Если всё дело в сексе, то… то я не тот человека, каким, как я думал, я был. Диана симпатичная… красивая, чёрт подери. Но Кирстен, Кирстен — просто потрясающая. Такая фигура. И волосы. Словно шоколадный водопад, стекающий по её плечам, по спине. Каждый раз, как я её вижу, мне хочется протянуть руку и коснуться их, погладить их, обмотать вокруг члена, любить их, и её. Струящиеся локоны. Теперь я, наконец, понимаю, что означает эта фраза. Она означает Кирстен Хоогенраад.

А мозги? Диана — астрофизик! Она — одна едва ли не самая умная из всех женщин, да и вообще всех людей, что я когда-либо встречал. Она может говорить со знанием дела практически обо всём. О хороших книгах, которые я не читал. О великих произведениях искусства, которых я никогда не понимал. Об экзотических местах, в которых я никогда не бывал.

Я так хотел Диану всего восемнадцать месяцев назад. Я рисковал всем. Моя мать никогда не простит мне женитьбы на гойке, но к тому времени, когда мы вернёмся, она уже давно будет мертва. Она унесёт эту обиду, эту боль, что я причинил, с собой в могилу. И после этого я хочу бросить Диану?

Но восемнадцать месяцев назад — это невообразимо далёкое прошлое, и Земля сейчас невообразимо далеко. Что бы я сейчас ни делал, моя мать никогда об этом не узнает — а чего она не знает, то не может ей навредить.

Но я-то буду знать. А Диана? Если я заведу роман с Кирстен, как это воспримет Диана? Наш брачный контракт истекает через шесть месяцев. Она ещё не спрашивала, собираюсь ли я его продлить. Думаю, у неё нет причин полагать, что не собираюсь. Или, может быть, она просто прагматична. Она знает, что возобновить его можно будет лишь когда до истечения срока останется меньше девяноста дней.

Почему мне просто не подождать эти шесть месяцев? Май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь. Это ничто по сравнению с тем временем, что мы уже провели в этой жестянке. Терпение, Аарон, терпение.

Но я не могу ждать. Я не хочу ждать. Каждый раз, как я вижу Кирстен, я чувствую это, эту пустоту внутри, этот голод. Я хочу её. Боже, как я хочу её!

Ведь в любом случае истечение срока брачного контракта — это просто формальность, не так ли? На самом деле наш брак уже завершён. Кроме того, кто знает, будет ли Кирстен свободна через шесть месяцев. Не секрет, что эта горилла Клингстоун неровно к ней дышит. Боже, как грубы его манеры. Никакого обхождения. Но Кирстен он не нравится, она не может выбрать его. Он тупица, пустой, никчёмный человек. Нет, в нём есть некий брутальный неандертальский шарм, но внешность — это ещё не всё.

Но так ли это? Что я вообще знаю о Кирстен кроме того, что она абсолютно сногсшибательна? Эти ноги, которые будто уходят в бесконечность; эти груди — большие, округлые и крепкие, идеальной формы. И её лицо, её глаза. Но что я знаю о ней? Ну да, она врач. Голландка. Училась в Париже. Никогда не была замужем. Интересно, девственница ли она. Нет, это вычеркнуть. Будь реалистом, Аарон.

Но что я знаю помимо этого? Боже, я даже не знаю, еврейка ли она. Этот вопрос мама всегда задавала первым. «Мама, я сегодня познакомился с хорошей девушкой». «О, — обычно отвечала она, — а она еврейка?» Да плевать мне на её религию. Хотя она, конечно, может не захотеть иметь дело в евреем.

Вот чёрт. Господи, старые обычаи так медленно умирают. Она наверняка знает, что я еврей — а кем ещё может быть тот, кого зовут Аарон Россман? Так что я — еврей, и она не возражает. Она, вероятно, не еврейка, и мне это по барабану. Прости, мама, но это так. В любом случае она про это скоро узнает. Ведь среди христиан обрезание не практикуется давным-давно.

Скоро узнает? Похоже, я уже принял решение, не так ли?

Но действительно ли я этого хочу? Диана и я — мы строили жизнь вместе. У нас общие интересы, общие друзья. Барни, Памела, Винсент, И-Шинь. Что они подумают?

Да в жопу. Не их собачье дело. Это лишь между мной и Дианой. И Кирстен. Кроме того, я буду осторожен. Чёрт возьми, если даже этот сраный ЯЗОН не может меня читать, то никто не сможет — даже Диана. Она никогда не узнает.