Глава 28

К счастью, это оказался чистый перелом без осложнений. Ортопедия прошла большой путь с 1977 года, когда Дон сам ломал ногу во время школьного футбольного матча. Фрагменты бедренной кости Сары сложили вместе, лишнюю жидкость откачали, сделали впрыскивание кальция, которое и так было бы сделано, если бы процедура омоложения удалась, и вокруг ноги была устроена опорная конструкция — в гипс теперь заковывали только кости динозавров. Доктор сказал, что всё будет в порядке через два месяца, а поскольку в опорной конструкции были собственные маленькие моторчики, ей даже не нужны были костыли, хотя обзавестись тростью всё же было желательно.

Также к счастью провинциальная страховка всё это покрыла. Большинство кризисов в канадском здравоохранении уже миновало. Да, был период, когда биотехнологии были ещё молоды, и их цена неконтролируемо взлетела, но цена любых технологий, даже медицинских, со временем стабилизируется. Процедуры, которые во времена его молодости стоили сотни тысяч долларов, теперь предлагались за крошечную долю этой цены. Даже передовые фармацевтические препараты стало настолько дёшево разрабатывать и производить, что правительства могли себе позволить отдавать их в третий мир бесплатно. Несомненно, когда-нибудь даже магия омоложения станет доступной всем желающим.

Когда они вернулись домой из больницы, Дон помог Саре приготовиться ко сну. Она заснула через несколько минут после того, как легла, в чём ей, вероятно, помогли обезболивающие, выписанные доктором.

Дон, однако, никак не мог заснуть. Он просто лежал на спине, уставившись в тёмный потолок и возникающие на нём иногда полосы света от проезжающих автомобилей.

Он любил Сару. Он любил её практически всю свою жизнь. И он никогда, ни за что не хотел причинить её боль. Но когда она нуждалась в нём, его не оказалось рядом.

Он услышал отдалённый звук сирен; кто-то ещё с собственным кризисом, таким же, с каким они столкнулись сегодня.

Нет. Не они. Сара с ним столкнулась — лицом вниз, на твёрдом деревянном полу, ожидая час за часом его возвращения, пока он кувыркался в постели с женщиной вдвое… Господи, более чем втрое его моложе.

Он перевернулся на бок, спиной к спящей Саре, изогнулся в позе младенца, свернулся калачиком. Его взгляд сфокусировался на слабо светящихся синих цифрах часов, стоящих на ночном столике, и он стал следить, как мимо ползут минуты.

Впервые за много лет Сара сидела в «Сибарите», откинув его спинку. Так, говорила она, легче и комфортнее вытягивать сломанную ногу.

Несмотря на то, что прошлой ночью Дон почти не спал, он не находил себе покоя, бесцельно бродя по дому. Сара однажды пошутила, что они оба влюбились в этот дом с первого взгляда: она — из-за камина, а он — из-за длинной узкой гостиной, которая просто напрашивалась на то, чтобы кто-нибудь ходил по ней взад-вперёд.

— Что собираешься сегодня делать? — спросила его Сара. Полуметровые цифры на телевизоре над камином показывали 9:22. Окна по бокам от камина были поляризованы, уменьшая сияние августовского солнца до терпимого уровня.

Он остановился на секунду и посмотрел на жену.

— Делать? — переспросил он. — Я собирался быть здесь, присматривать за тобой.

Но она покачала головой.

— Ты не можешь провести всю оставшуюся жизнь — оставшуюся мне жизнь — затворником. Я же вижу, как много в тебе энергии. Посмотри на себя! Тебе на месте не сидится.

— Да, но…

— Но что? Со мной ничего не случится.

— С тобой случилось кое-что вчера, — сказал он, и снова зашагал через гостиную. — И…

— И что? — спросила Сара.

Он не ответил, повернувшись к ней спиной. Но люди, которые женаты так долго, как они, могут заканчивать друг за друга предложения, даже когда один из них не хочет, чтобы другой это делал.

— И дальше будет лишь хуже, верно? — сказала Сара.

Дон качнул головой, признавая, что она угадала правильно. Он выглянул в затемнённое окно. Они купили этот дом в 1988, вскоре после свадьбы, его родители, как и родители Сары, помогли выплатить первый взнос. Тогда на Бетти-Энн-драйв росло лишь несколько худосочных деревьев да пара разлапистых голубых елей.

Теперь те тоненькие деревца, бесплатно посаженные городом Норт-Йорк, которого уже давно не существовало, выросли в высоченные раскидистые клёны и дубы.

Он снова зашагал, на этот раз в её направлении.

— Я нужен тебе здесь, — сказал он, — чтобы позаботиться о тебе.

Она взглянула на свою закованную в арматуру ногу.

— Мне нужен кто-нибудь, да. Может быть, Перси…

— Перси через две недели идёт в восьмой класс, — ответил он. — Ему некогда. А Карл и Эмили днём работают. А мы не можем себе позволить нанять сиделку.

— Мы могли бы, — начала она, и он мысленно закончил фразу за неё: если бы продали дом.

Он снова посмотрел в окно. Да, этот дом, хоть сам по себе и не слишком большой, был больше, чем им было нужно, и оставался таковым с того дня, как от них уехала Эмили больше двадцати лет назад. Возможно, им следует его продать. Только что стало болезненно очевидно, что у Сары начались реальные трудности с лестницами. Переезд в квартиру дал бы им свободные деньги и к тому же решил бы эту проблему.

Он достиг дальнего края комнаты, развернулся, снова оказавшись лицом к жене, и увидел, как её лицо осветилось.

— Ты знаешь, что нам нужно? — спросила она. — МоЗо.

— МоЗо? — Он произнёс это слово так же, как она — с ударением на каждом слоге.

Она кивнула.

— Знаешь, что это такое?

— Я знаю, что это слово стоит девять очков.

Сара нахмурилась.

— Оно означает «слуга», — сказала она. — На испанском, кажется. Но это также торговая марка роботов, специально разработанных для помощи пожилым людям.

Дон прищурился.

— Что, такое уже делают?

— Ты понимаешь, о чём я? — сказала Сара. — Тебе нужно больше выходить из дома. Да, такое уже делают, и делают в «Мак-Гэвин Роботикс».

Он застыл на месте.

— Даже самый дешёвый робот стоит кучу денег.

— Конечно. Но Коди считает, что у меня есть особая способность, которая поможет расшифровать ответ Сигмы Дракона. Я скажу ему, что мне нужен МоЗо. Я не совру. Я реально смогу делать больше, если кто-нибудь будет исполнять функции научного ассистента, кофе мне готовить и всё такое прочее. И это будет означать, что я буду не одна. Ты сможешь куда-нибудь пойти, не беспокоясь за меня.

Он хотел было сказать, что когда они в прошлый раз согласились на милости Мак-Гэвина, результат был не особенно хорош. Но Сара была права. Он свихнётся, если будет постоянно сидеть дома, а этот, гмм… робослуга сделает жизнь куда легче, верно ведь?

Глава 29

Это было будто «Икея» начала торговать механическими людьми. МоЗо прибыл в разобранном виде, упакованным в кубический ящик примерно метрового размера. У Дона мурашки побежали по спине от вида головы в пластиковом пакете, и у него ушло добрых пять минут, чтобы сообразить, как подсоединяются ноги (которые хранились согнутыми в колене). Но в конце концов он справился. Робот был небесно-голубого цвета с серебристой отделкой; всё тело покрывал мягкий материал вроде того, из которого делают гидрокостюмы. У него была круглая голова размером с баскетбольный мяч и два стеклянистых глаза. И что-то наподобие рта. Он видел подобную штуку у других роботов, с которыми сталкивался: чёрная горизонтальная линия под глазами, которая может видоизменяться в соответствии с издаваемыми им звуками. Хотя рынок более-менее человекоподобных роботов был пока узок, людям нравились роботы с хотя бы какой-нибудь мимикой.

Дон не смог удержаться от сравнения их нового робота с вымышленными роботами его юности. И пришёл к выводу, что больше всего он похож на робота из комикса «Магнус, робот-боец». И, приходилось признать, иметь такого было и правда очень круто, и не только из-за того, что тем самым он ставил ещё одну галочку в тот список из двадцати пунктов, составленный в старших классах.

Он оглядел МоЗо, ещё одно современное чудо, которое он не мог себе позволить.

— Ну, как тебе? — спросил он.

— Выглядит довольно симпатично, — ответила Сара. — Включим?

Дона развеселил тот факт, что кнопка включения располагалась в углублении в центре туловища робота; у его МоЗо был пупок. Он нажал на кнопку, и…

— Здравствуйте, — произнёс мужской голос. Очертания рта задвигались, как мультяшная аппроксимация человеческих губ. — Вы говорите по-английски? Hola. Habla español? Bonjour. Parlez-vous français? Коннити-ва. Нихонго-о ханасимас-ка?

— Английский, — сказал Дон.

— Здравствуйте, — сказал робот снова. — Это моя первая активация с момента отгрузки с завода, поэтому ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов. Первое: чьи приказы я должен выполнять?

— Мои и её, — сказал Дон.

Робот кивнул своей баскетбольной головой.

— По умолчанию я обращаюсь к вам «мэм» и «сэр». Однако если вы пожелаете, я буду обращаться к вам любым иным способом.

Дон улыбнулся.

— Я — Гудвин, великий и ужасный.

Изгиб линии рта у робота позволял предположить, что машина знает о том, что Дон шутит.

— Рад знакомству, Гудвин, великий и ужасный.

Сара сочувственно посмотрела на робота, словно говоря «видишь, с кем мне приходится жить». Дон виновато улыбнулся, и она сказала:

— Называй его Дон. Меня можешь называть Сара.

— Рад знакомству, Дон и Сара. То, что вы сейчас слышите — это предустановленный голос. Если вы пожелаете, то можете выбрать женский голос или иной акцент. Желаете изменить установку?

Дон покосился на Сару.

— Нет, и так хорошо, — сказала она.

— Принято, — сказал робот. — Вы уже выбрали имя для меня?

Сара пожала плечами и посмотрела на Дона.

— Гунтер, — сказал он.

— Пишется «Гэ-Ю-Эн-Тэ-Е-Эр»? — спросил робот.

— Нет, не «ю», — сказал Дон, и, не удержавшись, добавил: — Смени на «у» «ю».

— Мой малыш… — сказала Сара, улыбаясь Дону. Она часто говорила это в прошлом, однако сейчас это было слишком близко к правде. Она, должно быть, заметила, как его едва не передёрнуло, потому что быстро добавила: — Прости.

И всё-таки, думал он, она права. В душе он и правда был ребёнком, особенно когда дело касалось роботов.

И абсолютным фаворитом его детства, как Сара хорошо знала, был робот из «Затерянных в космосе». Его бесило, когда люди называли этого робота Робби, хотя Робби, робот из «Запретной планеты», действительно немного походил на робота из «Затерянных в космосе» — что не удивительно, поскольку разрабатывал их один человек, Роберт Киносита. Робота с «Юпитера-2» обычно называли просто «робот» (или «пузыреголовый пудель» и сотнями других обидных аллитераций, выдуманных доктором Смитом). Тем не менее, многие поклонники сериала называли его «B-9» по номеру модели, который он назвал в одной из серий. Но Дон издавна доказывал, что бочкообразный автомат с трубами от пылесоса вместо рук на самом деле звали ГУНТЕР, потому что в другой серии был ретроспективный эпизод, в котором робот был показан в заводской упаковке с маркировкой «General Utility Non-Theorizing Environmental Robot» (Нетеоретизирующий незагрязняющий робот общего назначения). Несмотря на то, что он убеждал в этом людей уже — Господи, уже семьдесят лет — у теории Дона было не много сторонников. Но, по крайней мере, теперь в мире существовал робот, носящий это имя.

Конечно, думал Дон, Сара всё это понимает. Она тоже выросла, смотря по телевизору «Затерянных в космосе», хотя ей в сериале больше нравились фотографии настоящих туманностей и галактик, использованные в сценах в открытом космосе («Астрономические фото любезно предоставлены Калифорнийским Технологическим Институтом», как сообщала табличка в конце титров). Но, с грустью осознал он, всё это совершенно лишено смысла для Леноры и любого другого человека, которому столько лет, на сколько он себя ощущает.

Они отвечали на вопросы Гунтера в течение получаса, описывая круг его обязанностей, сообщая, должен ли он открывать дверь гостям и отвечать на телефонные звонки, инструктируя его не заходить в ванную, когда там кто-то есть, если только его специально не позовут, и так далее.

Однако главной обязанностью Гунтера было следить за тем, чтобы Сара была жива и здорова. Поэтому Дон спросил:

— Ты умеешь делать СЛР?

— Да.

— А приём Геймлиха? — спросила Сара.

— И это тоже. Я умею оказывать все виды первой помощи. Если потребуется, я даже смогу проделать экстренную трахеотомию, а в мои ладони встроены дефибрилляторные пластины.

— Видишь! — воскликнул Дон. — Как у Гунтера. Настоящий Гунтер умел пускать клешнями молнии.

Сара тепло улыбнулась Дону.

— Настоящий Гунтер?

Дон рассмеялся.

— Ну, ты понимаешь, о чём я. — Он обернулся к голубоватой машине. — Что нам нужно делать, когда мы ложимся спать? Отключать тебя?

— Можете отключать, если пожелаете, — сказал Гунтер и ободряюще улыбнулся. — Но я бы рекомендовал оставлять меня включённым, чтобы я мог реагировать на критические ситуации. Вы также можете давать мне задания, которые я буду выполнять, пока вы спите: я могу вытирать пыль и делать другие дале, а также приготовить завтрак к тому времени, когда вы проснётесь.

Дон огляделся вокруг, и его взгляд упал на камин.

— Умеешь разжигать камин?

Робот чуть-чуть склонил голову набок, и, если линзы вообще способны «уставиться в бесконечность», то Гунтер на секунду сделал именно это.

— Теперь умею, — ответил он.

— Здорово, — сказала Дон. — Когда придёт зима, мы раздобудем для него дров.

— Ты не скучаешь, когда тебе нечего делать? — спросила Сара.

— Нет, — ответил робот и снова улыбнулся той же ободряющей улыбкой. — Я рад возможности расслабиться.

— Очень полезная способность, — сказала Сара, взглянув на Дона. — Как так получилось, что у нас её нет?

Глава 30

С каждым прошедшим днём Дон чувствовал себя всё более и более сбитым с толку. Он прожил жизнь, чёрт возьми. Он ощущал её ритмы, её стадии, и он прошёл через все, по порядку, прожив каждую из них.

Юность, он знал, предназначена для учёбы, для первой фазы профессионального становления, для экспериментов в сексуальных отношениях.

Зрелый возраст для заключения брака, воспитания детей и консолидации материального благополучия, какого удастся достичь.

После этого приходит средний возраст, время переоценки. Ему удалось пережить его без интрижек на стороне и спортивных машин; его кризис среднего возраста, ознаменовавшийся неопасным сердечным приступом, наконец-то стимулировал снижение веса, а наслушавшись от множества женщин и от нескольких мужчин о том, как хорошо он стал выглядеть, в сорок четыре он стал энергичнее, чем был в тридцать, приобрёл тонус, позволивший ему прожить эти годы, не нуждаясь ни в чём для доказательства того, что он всё ещё привлекателен.

И, в конце концов — так, по крайней мере, должно было быть — пришли так называемые золотые годы: пенсия, внуки, «спокойнее», «не волнуйся»; эпоха для смирения и размышления, для дружбы и мира, для распутывания узлов перед близящимся концом.

Ступени жизни; он знал их все и понимал их: сюжетная линия с предсказуемыми, заезженными началом, серединой и концом.

Но теперь вдруг возникло продолжение; не просто добавленный в конце эпилог, но целый новый том, и притом совершенно незапланированный. «Роллбэк: Книга вторая Истории Дональда Галифакса». И хотя Дон понимал что он — её автор, он понятия не имел, что будет дальше и к чему приведёт. Не было стандартного сюжетного плана, которому можно бы было следовать, и он совершенно не представлял, чем она должна окончиться. Он не мог даже вообразить, что ему следует делать в ближайшие десятилетия; он не уверен был даже в том, что ему делать в настоящем.

Но было одно дело, про которое он точно знал, что скоро ему придётся им заняться, хотя это и повергало его в ужас.

— Я хочу тебе кое-что рассказать, — сказал Дон Леноре при их следующей встрече.

Ленора, голая, лежала рядом с ним на кровати в её полуподвальной квартирке на Эвклид-авеню. Она подпёрла голову рукой и поглядела на него.

— И что же?

Он помедлил. Это было тяжелее, чем он думал, а думал он, что это будет очень тяжело. Как он умудрился попасть в ситуацию, когда сказать своей… своей… в общем, той, кем Ленора ему сейчас приходилась, о том, что он женат, было лёгкой частью разговора.

Он позволил воздуху вытечь из лёгких через маленькую щель между губ, раздувая при этом щёки.

— Я… дело в том, что я старше, чем ты, вероятно, думаешь, — сказал он, наконец.

Её глаза немного сузились.

— Мы не ровесники?

Он покачал головой.

— Ну, тебе не может быть больше тридцати, — сказала она.

— Я старше.

— Тридцать один? Тридцать два? Дон, мне безразлична разница в шесть или семь лет. У меня есть дядя, который на десять лет старше тёти.

Я съем эти десять лет за завтраком, подумал он.

— Продолжай считать.

— Тридцать три? — В её голосе послышалось напряжение. — Тридцать четыре? Тридцать…

— Ленора, — сказал он, на секунду прикрывая глаза. — Мне восемьдесят семь.

Она тихо фыркнула.

— Господи, Дон, ты…

— Мне восемьдесят семь, — повторил он; слова словно сами вырывались из него. — Я родился в 1960. Ты наверняка слышала о процессе омоложения, который недавно изобрели. Я прошёл его в начале этого года. И это, — он обвёл пальцем вокруг лица, — его результат.

Она заелозила по постели, отползая подальше от него.

— Боже… мой, — сказала она. Она вглядывалась в него, изучала его в поисках какого-то знака, способа распознать правду. — Но эта процедура, она же стоит целое состояние.

Он кивнул.

— Да. У меня был… э-э… благодетель.

— Я тебе не верю, — сказала Ленора, но судя по голосу, говорила неправду. — Я… это не может…

— Это правда. Я могу доказать это сотней различных способов. Показать тебе документ со старой фотографией?

— Нет! — выражение — чего? — вероятно, отвращения на секунду возникло на её лице. Конечно, она не хотела увидеть старика, который только что её…

— Я должен был сказать тебе раньше, но…

— Да уж точно должен был, не сомневайся. Да что за хрень, Дон! — Но потом, вероятно, у неё возникла мысль, возможно, вызванная звуком его имени; проблеск надежды появился в её глазах, словно она поняла, что это может быть какой-то замысловатый розыгрыш.

— Но, погоди, ты же внук Сары Галифакс! Ты сам мне говорил.

— Нет, не говорил. Ты так подумала.

Она отодвинулась ещё дальше и прикрыла грудь простынёй — за время их знакомства первое проявление стыдливости.

— Так кто же ты, чёрт возьми, такой? — спросила она. — Ты вообще имеешь к ней отношение?

— О да, — сказал он. — Только, — он с трудом сглотнул, пытаясь взять себя в руки, — только я не её внук. — Он обнаружил, что не может смотреть ей в глаза, и поэтому смотрел на смятую простыню между ними. — Я её муж.

— Дерьмо собачье, — сказала Ленора.

— Прости. Это правда.

— Её муж? — повторила она, словно в первый раз не расслышала.

Он кивнул.

— Я думаю, тебе надо уйти.

Эти слова вонзились в сердце, как пули, рвя его на части.

— Пожалуйста. Я могу…

— Что? — спросила она. — Ты можешь объяснить? Этому не может быть никакого сраного объяснения.

— Нет, — сказал он. — Нет, я не могу объяснить. И не могу оправдать. Но, Ленора, я никогда не хотел сделать тебе плохо. Я никогда не хотел сделать плохо никому. — У него заболел желудок; он чувствовал себя дезориентированным. — Но я хочу, чтобы ты… чтобы ты поняла.

— Поняла что? Что всё, что между нами было — это ложь?

— Нет! — сказал он. — Нет, нет, Господи, нет. Это было более… более настоящим, чем всё, что со мной было за последние…

— За последние что? Последние годы? Десятилетия?

Он испустил долгий, судорожный вздох. Он не мог даже сказать, что она к нему несправедлива. То, что она до сих пор с ним разговаривала, было больше, много больше, чем он заслуживал. И всё же он попытался защититься, хотя пожалел о сказанном сразу, как только затихли слова:

— Послушай, — сказал он, — ведь это была твоя инициатива перейти к интиму.

— Потому что я думала, что ты — не тот, кто ты есть. Ты мне врал.

Он подумал было возразить, что технически не врал, по крайней мере, не так часто.

— И вообще, — продолжала она, — кто что начал, это настолько здесь не при чём, что даже не из этой солнечной системы. Ты же октогенарий, Господи Боже мой. Ты мог бы быть моим дедом.

Он ожидал этих последних слов, но от этого они не стали менее болезненными.

— Сара прошла ту же процедуру, — вытолкнул он из себя. — Но с ней что-то не получилась. Она так и осталась восьмидесятисемилетней, а я… я стал таким.

Ленора ничего не сказала, но уголки её рта чуть-чуть опустились, а брови насупились.

— Коди Мак-Гэвин за всё заплатил, — продолжал Дон. — Он хотел, чтобы Сара была жива, когда придёт следующий ответ с Сигмы Дракона. Я… меня просто взяли на буксир, но…

— Но теперь ты — опекун при Саре.

— Пожалуйста, — сказал он. — Я об этом никого не просил.

— Нет-нет, конечно нет. Это само собой так вышло — медицинская процедура за несколько миллиардов долларов.

Он покачал головой.

— Я должен был догадаться, что ты не поймёшь.

— Если тебе нужно понимание, запишись в группу взаимной поддержки. Наверняка такая есть для людей вроде тебя.

— О да. Есть. Они как раз сейчас встречаются в Вене. Я не могу позволить себе поехать туда. Я посчитал — я на четыре порядка беднее, чем следующий самый бедный из тех, что подверглись этой процедуре. На каждый доллар, что есть у меня, у каждого из них — десять тысяч. Вот это — другая солнечная система, Ленора.

— Не поучай меня. Я вообще ничего плохого не сделала.

Он глубоко вдохнул.

— Ты права. Прости. Просто я не знаю, что делать, и… и я не хочу тебя терять. Ты правда мне не безразлична; я всё время про тебя думаю. И я не знаю, что я буду делать, но знаю одно: в последнее время я был счастлив только когда был с тобой.

— Должен быть кто-то ещё, кто…

— Никого нет. Друзья — те немногие, что ещё живы — они не поймут. А мои дети…

— О, чёрт. Я про это и не подумала даже. У тебя же есть дети!

Семь бед — один ответ.

— И внуки. Но моему сыну пятьдесят пять, а дочери скоро пятьдесят. Я не могу ожидать, что они поймут отца, который вдвое младше их.

— Это безумие, — сказала она.

— Мы сможем всё устроить.

— Рехнулся? Ты женат. Ты на шестьдесят лет старше меня. У тебя дети. У тебя внуки. И раз тебе восемьдесят семь — у тебя даже нет работы.

— У меня есть пенсия.

— Пенсия! О Боже.

— Это не обязательно должно что-то менять, — сказал он.

— Ты совсем из ума выжил?

— Ленора, пожалуйста…

— Одевайся, — рявкнула она.

— Что?

— Одевайся и выметайся!

Глава 31

Дон уже много месяцев не виделся с внуками. Он скучал по ним, но избегал встречи, не имея понятия, как объяснить им, что с ним произошло. Но в конце концов выбора не осталось. Сегодня, в четверг, 10 сентября, был пятидесятый день рождения Эмили, и так же, как явка была обязательна на годовщине свадьбы Дона и Сары, точно так же он не мог не посетить пятидесятилетний юбилей своей дочери.

Праздник должен был состояться в доме Эмили в Скарборо, примерно в часе езды, но всё время по 407 шоссе. В этот раз их вёз Гунтер. Дон был этому несказанно рад. Он чувствовал бы себя очень глупо, если бы его везла женщина, которой он на вид годился во внуки, а свои права он так ещё и не обновил. Ему придётся посещать обязательные лекции по безопасному вождению с группой других людей в возрасте за восемьдесят, и, хотя экзаменатор имеет право освобождать от практического экзамена по вождению, Дону всё равно придётся терпеть косые взгляды сотрудников, занимающихся выдачей прав и, самое главное, старых людей, которые выглядят старыми, многие из которых, несомненно, возненавидят его за то, что ему удалось избежать судьбы, ожидающей их в ближайшие несколько лет.

Когда они свернули на дорожку, ведущую к дому — большому, занимающему почти весь участок — Дон выскочил из задней двери и обежал вокруг, чтобы помочь Саре вылезти с переднего пассажирского места. А затем, поддерживая под локоть, он повёл её к дому, оставив Гунтера в машине мирно созерцать узкую полосу газона. Карл с компанией уже прибыл, но он припарковал машину на улице, оставив подъездную дорожку свободной, чтобы родителям было не так далеко идти.

Хотя биометрия детей была введена в замок входной двери Дона и Сары, обратное было неверно, так что Дон позвонил в дверной звонок. Тут же появилась Эмили и, с некоторой обеспокоенностью во взгляде, быстро впустила их, напоследок украдкой оглядев окрестности, прежде чем запереть дверь, словно беспокоясь, не увидели ли соседи, как к ней приехала её престарелая мать под руку с каким-то странным молодым человеком.

Он попытался выбросить это из головы и произнёс самым сердечным тоном, на какой оказался способен:

— С днём рождения, Эм!

Сара обняла Эмили и сказала, как и каждый год в её день рождения:

— Я прекрасно помню, где я была в тот момент, когда ты родилась.

— Привет… — сказала Эмили. Дон ожидал, что за этим последует, «мама, привет, папа», это следовало из интонации Эмилиного «привета». Но она не могла сказать «мама», не сказав при этом и «папа», а с момента роллбэка он ни разу не слышал, чтобы кто-то из его детей называл его папой.

В этом доме, как и в доме Дона с Сарой, были ступеньки, ведущие от входной двери. Эмили взяла у Сары трость и помогла ей взобраться по ним; Дон шёл следом.

— Бабушка! — закричала Кэсси, одетая в розовое платье в цветочек и с заплетёнными в косички розовыми лентами. Она кинулась к ним, и Сара согнулась, насколько могла, чтобы её обнять. Когда она отпустила Кэсси, девочка посмотрела на Дона без тени узнавания на лице.

Карл подошёл и поднял дочь, посадив её на сгиб руки: так детям могут демонстрировать картину в музее.

— Кэсси, — сказал Карл, — это твой дедушка.

Дон увидел, как Кэсси наморщила лобик. Её рука охватывала Карла за шею, и они прижалась ближе к нему.

— Дедушка Марцинюк?

У Дона упало сердце. Гас Марцинюк был отцом матери Кэсси; он жил в Виннипеге и не появлялся в Торонто многие годы.

— Нет, крошка, — сказал Карл. — Это дедушка Галифакс.

Кэсси нахмурилась ещё больше и посмотрела на отца, словно пытаясь определить по его лицу, не разыгрывает ли он её. Но его лицо было серьёзно.

— Нет, это не он, — сказала Кэсси и встряхнула головой так, что косички подпрыгнули. — Дедушка Галифакс старый.

Дон постарался улыбнуться так широко, как только мог.

— Честное слово, конфетка, это правда я.

Она наклонила голову. Хотя его голос несколько изменился, она должна его узнать.

— А куда девались твои морщины?

— Они пропали.

Кэсси закатила свои голубые глаза, словно говоря, что это и так понятно. Он продолжил:

— Есть такой процесс, — сказал он и оборвал себя. «Процесс», «процедура», «методика», «лечение» — все слова, которыми он пользовался для описания того, что с ним стало, ничего не значили для четырёхлетнего ребёнка. — Я сходил к доктору, — сказал, наконец, Дон, — и он снова сделал меня молодым.

Кэсси выпучила глаза.

— Они так умеют?

Он чуть-чуть двинул плечами.

— Ага.

Кэсси посмотрела на Сару, потом снова на Дона.

— А бабушка? Она тоже станет молодой?

Дон уже открыл рот, чтобы ответить, но Сара его опередила.

— Нет, милая.

— Почему? Тебе нравятся эти морщинки?

— Кэсси! — воскликнул Карл.

Но Сара не обиделась.

— Я заслужила каждую из них, — сказала она. Сара не могла не заметить озадаченное выражение на лице Кэсси, и поэтому продолжила: — Нет, милая, они мне не нравятся. Но процесс, который помог твоему дедушке стать молодым, мне помочь не смог.

Дон увидел, что Кэсси кивает; возможно, он недооценил детскую сообразительность.

— Это грустно, — сказала Кэсси.

Сара кивнула ей, соглашаясь.

Кэсси перевела взгляд на своего отца.

— Дедушка выглядит моложе, чем ты, папа, — сказала она. Карла передёрнуло. — Когда я стану старой, они смогут сделать меня снова молодой?

Дон увидел, что его сын собирается ответить отрицательно; его голова повернулась влево, готовая сразу после этого мотнуться вправо. Но это был неверный ответ.

— Да, — сказал Дон. — Смогут. — Процесс наверняка станет дешев и доступен к тому времени, как его внучке он понадобится, и эта мысль доставила Дону удовольствие.

Судя по виду Карла, он больше не мог держать Кэсси; он нагнулся и восставил ей на пол. Но потом рядом с ней опустился на корточки Дон и повернулся к ней спиной. Глядя через плечо, он спросил её:

— Хочешь на мне покататься?

Кэсси забралась к нему на спину, и он выпрямился. Он устремился вокруг гостиной с обхватившей его сзади за шею Кэсси: её смех звучал музыкой в его ушах, и по крайней мере на пару минут он был по-настоящему счастлив, что позволил сделать это с собой.

— Эй, Ленни, чего такая мрачная?

Ленора наполняла солонки и перечницы. Она подняла взгляд и увидела пристально глядящую на неё Гэбби.

— Гмм?

— На тебе весь вечер лица нет. Что стряслось?

Это был единственный вечер на неделе, когда Гэбби и Ленора работали в «Герцоге Йоркском» в одну смену.

— Я рассталась с Доном пару дней назад.

— С чего бы это? — спросила Гэбби.

Ленора задумалась над тем, как на это лучше ответить.

— Начать с того, что он оказался женат.

— Вот козлина.

— Ага. Но тут есть, так сказать, смягчающие обстоятельства.

— Они вместе не живут?

— Нет. Нет, он по-прежнему с ней живёт, но…

— Но его нынешняя его не понимает?

Ленора почувствовала, как у неё дёрнулся уголок рта.

— Что-то вроде того.

— Подруга, я такое слышала миллион раз. Лучше держаться от него подальше.

— Да, но…

— Но что?

— Я скучаю без него.

— Почему? Он так хорош в постели?

— Ну вообще-то да. Но дело не только в этом.

— Что?

— Он нежный.

— Я лично люблю немного пожёстче, — сказала Гэбби, распутно улыбаясь.

— Нет, нет. Я имею в виду, в жизни. Он добрый, внимательный.

— Кроме как к своей жене.

Ленору содрогнулась. Но потом вспомнила, как они с Доном были здесь, и как он защищал Сару Галифакс, когда Макото начал её оскорблять.

— Нет, я думаю, он добр и к ней тоже. И он такой милый.

— Ты знаешь его жену?

Она кивнула.

— Немного.

— Земля вызывает Ленору! Очнись, подруга!

— Я знаю, знаю. Но я… просто не могу перестать о нём думать.

— Ну-ка давай разберёмся. Ты бросила Макото, потому что он чавкает…

— Всему есть пределы.

— … но хочешь вернуться к женатому парню?

— Нет, — сказала Ленора. — Я хочу к нему вернуться, несмотря на то, что он женат.

— Я, знаешь ли, не работаю ни над какими диссертациями, — сказала Гэбби. — Может быть, в ваших кругах принято считать, что это разные вещи, но…

— Он не похож ни на кого, с кем я встречалась раньше.

— Чем? У него три соска?

— Серьёзно, Гэб, мне так его не хватает.

— Правда?

— Ага.

Гэбби секунду помолчала.

— Ну, тогда остаётся только одно.

— Что именно?

Она начала составлять наполненные солонки и перечницы на поднос.

— Следовать зову сердца.

За столом Сара оказалась рядом с внуком Перси, которому этим летом исполнилось тринадцать.

— Ну что, — спросила она его, — как в восьмом классе?

— Нормально, — ответил он.

— Нормально и всё?

— Много на дом задают. Такую гору всего переделать к понедельнику.

Сара помнила свой восьмой класс и как ей подарили первый калькулятор. Такие вещи тогда только начали появляться в продаже, и все спорили о том, надо ли их разрешать на уроках. Ведь если машина будет за них считать, дети никогда по-настоящему не поймут математику, говорили критики. Рисовали целый спектр сценариев, от неправдоподобных до откровенно глупых, включая полный упадок цивилизации и длительный период тёмных веков в случае, если закончится запас батареек, поскольку магические устройства, которые считали за человека, перестанут работать. Сара часто задумывалась, а не было ли появление первых калькуляторов на солнечных батареях следствием желания безвестного японского инженера предотвратить эту катастрофу.

И она помнила более поздние дебаты по поводу допущения в школу датакоммов.

Это произошло в бытность её преподавателем Университета Торонто, хотя затронуло образование всех уровней. Какой смысл заставлять студентов запоминать, скажем, что Сигма Дракона, согласно информации из первого сообщения драконианцев — это планета земного типа размером в полтора раза больше Земли, с орбитальным радиусом девяносто с лишним миллионов километров и длительностью года 199 земных суток, когда невозможно вообразить такое место их работы, где они не могли бы получить доступ к этой информации в мгновение ока?

— А что, например, задают? — спросила Сара, искренне заинтересовавшись.

— Ну, мне по биоэтике задали, — сказал Перси. Сару это впечатлило: биоэтика в восьмом классе — несомненно, учение движется быстрее, когда не тратишь время на простое заучивание.

— И что ты там должен сделать?

— Поискать материал в сети, а потом рассказать, что я о нём думаю.

— На какую-то конкретную тему?

— Нам дали несколько на выбор, — сказал Перси. — Я ещё не выбрал.

Сара взглянула на Дона. Она подумала было предложить Перси тему биоэтики роллбэка, но для Дона она уже и так была слишком болезненной.

— Я думал, может быть, что-нибудь про аборты, — продолжал Перси.

У Сары на мгновение случился шок. Господи, мальчику всего тринадцать. Но…

Но аборты, контрацептивы, планирование семьи — дети должны знать про эти вещи. У Перси день рождения был в июле, то есть ему исполнится четырнадцать уже после окончания восьмого класса, но у большинства его одноклассников дни рождения приходятся на учебный год, а в четырнадцать лет уже запросто можно и забеременеть, и сделать кого-нибудь беременной.

— А ты что думаешь насчёт абортов, бабушка? — спросил Перси.

Сара поерзала на стуле. Она чувствовала на себе взгляд Анджелы, матери Перси, и взгляд Эмили, своей собственной дочери.

— Я думаю, что каждый родившийся ребёнок имеет право быть желанным, — сказала она.

Перси подумал над этим.

— А если парень и девушка решили завести ребёнка, а потом, до того, как он родился, она передумала. Что тогда?

В её внуке определённо было что-то от неё; она сама потратила массу времени, раздумывая именно над этой проблемой. Вообще-то, если подумать, это был один из вопросов, интересовавший инопланетян с Сигмы Дракона. Вопрос номер сорок один: имеет ли партнёр, физически вынашивающий ребёнка, право прекратить беременность, которая изначально была обоюдно согласована. Сара помнила, как долго она думала над этим вопросом, когда составляла свой собственный набор ответов тогда, столько лет назад.

Она отхлебнула из стоящего перед ней стакана с водой.

— Я долго мучилась с этим вопросом, дорогой, — сказала она. — Но сейчас мой ответ — что последнее слово за матерью.

Перси ещё немного подумал.

— Бабушка, это просто небоверх, что ты мне про это рассказала.

— О, спасибо, — неуверенно ответила Сара. — Наверное.

Глава 32

Назавтра рано утром Дон сидел на диване, просматривая на датакомме почту. Было два сообщения от знакомых, которые просили его о том же, чего хотел Рэнди Тренхольм, письмо от брата с карикатурой, которая, как он думал, понравится Дону, и…

Би-ип!

Пришло новое сообщение. Адрес отправителя…

Бог ты мой…

В поле «От» стояло [email protected].

Он открыл сообщение, и его глаза пробежали текст сумасшедшими скачками, пытаясь впитать его как единое целое. А потом, с бешено колотящимся сердцем, он перечитал его внимательно от начала до конца:

Привет, Дон

Наверное, ты считал, что никогда больше обо мне не услышишь, и, я думаю, мне глупо надеяться на ответ, потому что я знаю, я была не слишком-то чуткой в последнюю нашу встречу, но чёрт возьми, мне тебя не хватает. Не могу поверить, что я это пишу — Гэбби поначалу подумала, что я перепила — но я надеюсь, что мы можем встретиться и поговорить. Сыграть в скрэббл и всё такое… В общем, дай мне знать.

Л.

____________________

Дон поднял взгляд. У Гунтера было отличное чувство равновесия, и он запросто носил Сару, сидящую на приспособленном для этой цели деревянном кухонном стуле, вверх и вниз по лестнице; сейчас они спускались в гостиную.

— Доброе утро, дорогой, — сказала Сара своим обычным подрагивающим голосом.

— Привет, — сказал он.

Гунтер поставил стул на пол и помог Саре подняться на ноги.

— Что-нибудь интересное в почте? — спросила она.

Дон быстро выключил датакомм.

— Нет, — сказал он. — Ничего интересного.

Первый день воссоединения Дона и Леноры шёл хорошо до самого вечера. Они как раз заканчивали ужинать в её полуподвальной квартирке на Эвклид-авеню — они заказали китайскую еду в кулинарии на вынос после того, как целый день бродили по центру города, разглядывая витрины.

— И в результате, — говорила Ленора, продолжая рассказ о своей жизни с тех пор, как они расстались, — университет меня выпотрошил. Они сказали, что я не оплатила обучение вовремя, но я оплатила. Я сделала перевод перед самой полночью последнего дня оплаты. Но они начислили мне штраф, как за один день просрочки.

Дон никогда не ел «печеньки-гадания», но любил их разламывать и смотреть, что внутри. В этот раз ему попалось «Перспектива благоприятных перемен».

— И сколько это? — спросил Дон, имея в виду пеню.

— Восемь долларов, — ответила она. — Я собираюсь сходить завтра в бухгалтерию и поругаться.

Дон придвинулся к ней, чтобы посмотреть, какое предсказание выпало ей. «Предприятие будет успешно». Он кивнул, давая понять, что прочитал его.

— Можешь сходить, — сказал он, — но ты там полдня потеряешь.

В её голосе было отчаяние.

— Но ведь нельзя позволять им делать такое!

— Но восемь баксов этого не стоят, — сказал Дон. Он поднялся со стула и начал прибирать со стола. — Тебе нужно научиться правильно выбирать главное сражение. Бери пример с меня. Когда я был в твоём возрасте, я…

— Не говори этого.

Он повернулся и посмотрел на неё.

— Что?

Она скрестила руки на груди.

— Не говори ерунды вроде «Когда я был в твоём возрасте». Я не хочу ничего подобного слышать.

— Но лишь хочу, чтобы ты не проходила через…

— Проходила через что? Через собственную жизнь? Наживала собственный опыт, набивала собственные шишки? Я хочу учиться на собственных ошибках.

— Да, но…

— Но что? Мне не нужен отец, Дон. Мне нужен друг, любовник. Мне нужен кто-то равный.

Его сердце упало.

— Я не могу стереть своё прошлое.

— Нет, конечно, нет, — сказала она, шумно крутя на пальце бумажный пакет из-под китайской еды. — Таких здоровых ластиков не делают.

— Да ладно, Сара, я…

Дон застыл, моментально осознав свою ошибку. Он почувствовал, что краснеет. Ленора кивнула, словно получив подтверждение своим худшим подозрениям.

— Ты только назвал меня Сарой.

— Господи, Ленора, прости. Я не…

— Она всегда здесь, верно? Висит между мной и тобой. И так будет всегда. Даже когда она…

Леноза замолчала, вероятно, сообразив, что зашла слишком далеко. Но Дон подхватил её мысль.

— Да, она останется, даже после того… после того, как уйдёт. Это реальность, с которой приходится мириться. — Он помолчал. — Я ничего не могу поделать с тем, что я живу дольше, чем…

— Чем девяносто девять процентов населения Земли, — сказала Ленора, и он на мгновение впал в ступор, оценивая правильность этого утверждения. Он почувствовал спазм в желудке, когда осознал, что оно вполне правдоподобно.

— Но ты не можешь просить меня отрицать эту реальность или то, что я пережил, — сказал он. — Ты не можешь просить меня забыть моё прошлое.

— Я не прошу об этом. Всё, чего я прошу…

— Чего же? Держать это при себе?

— Нет, нет. Просто не надо, в общем, всё время про это упоминать. Мне это тяжело. Ну, то есть, чёрт возьми, что за мир был тогда, когда ты родился? Ни домашних компьютеров, ни нанотехнологий, ни роботов, ни телевидения…

— Телевидение было, — сказал Дон. Правда, чёрно-белое.

— Ладно, ладно. Но ты ведь пережил… пережил иракскую войну. Ты застал Советский Союз. Ты видел, как люди ходят по Луне. Застал конец апартеида, и в Южной Африке, и в Штатах. Пережил Месяц Ужаса. Ты жил, когда обнаружили сигналы внеземной цивилизации. — Она покачала головой. — Твоя жизнь — это мой учебник истории.

Он хотел было сказать «Так что тебе лучше слушать, когда я рассказываю, чему жизнь меня научила», но остановил себя, не дав словам вырваться на свободу.

— Я не виноват в том, что я старый, — сказал он.

— Я это знаю! — огрызнулась она. А потом повторила, но гораздо мягче: — Я это знаю. Но давай, в общем, не будем тыкать мне этим в глаза.

— Я вовсе не хотел, — сказал Дон, который стоял теперь, опершись на раковину. — Но ты считаешь, что несколько баксов пени — это катастрофа, и я…

— Это не катастрофа, — раздражённо сказала Ленора. — Но это делает мою жизнь тяжелее, и… — Она должно быть, заметила, как он едва заметно дёрнул головой. — Что? — спросила она.

— Ничего.

— Нет, скажи.

— Ты не знаешь, что такое тяжёлая жизнь, — сказал он. — Похоронить родителей — это тяжело. Когда у жены рак — это тяжело. Не получить давно ожидаемого повышения из-за офисных интриг — это тяжело. Внезапно обнаружить, что тебе нужны двадцать тысяч на новую крышу, которых у тебя нет — это тяжело.

— На самом деле, — сказала она сухо, — я знаю кое-что о некоторых из таких вещей. Моя мама погибла в автокатастрофе, когда мне было восемнадцать.

Дон лишь раскрыл от неожиданности рот. Он избегал спрашивать её о родителях, несомненно, потому что в его чувствах к ней был некоторый «отеческий» аспект.

— Я не знала отца, — продолжила она, — так что мне самой пришлось растить брата, Коула. Ему тогда было тринадцать. Собственно, по этой причине я и подрабатываю. Стипендия покрывает все мои расходы, но я всё ещё пытаюсь выбраться из долгов, в которые залезла, пока Коул не вырос.

— Я… э-э…

— Сочувствуешь? Не ты один.

— И… и страховки не было?

— Моя мама не могла себе её позволить.

— О. Э-э… и как же ты справилась?

Она пожала плечами.

— Скажем так — симпатия к продуктовым банкам у меня возникла не на пустом месте.

Он был смущён и пристыжен и не знал, что сказать. Это объясняло, почему она казалась ему гораздо более зрелой, чем её сверстники. Когда он был в её возрасте, он всё ещё жил в довольстве в родительском доме, а Ленора живёт сама по себе уже семь лет, и часть этого времени — в заботах о брате-подростке.

— А где Коул сейчас? — спросил он.

— Дома, в Ванкувере. Они с подругой съехались как раз перед моим отъездом в магистратуру сюда.

— Ясно.

— Я многое могу простить, — сказала она. — Ты это знаешь. Но когда кто-то приходит и отбирает мои деньги… когда их у тебя так мало, ты… — Она пожала плечами.

Дон посмотрел на неё.

— Я… я не осознавал, что задираю перед тобой нос из-за своего возраста, — медленно произнёс он, — но теперь, когда ты мне об этом сказала, я постараюсь быть… — Он замолчал; он знал, что в состоянии эмоционального стресса он начинает говорить напыщенно. Но правильное слово тут же пришло: — … бдительнее.

— Спасибо, — сказала она, слегка кивнув.

— Я не обещаю, что всё всегда будет правильно. Но я правда буду стараться.

— Не сомневаюсь, — сказала она с того сорта улыбкой страдалицы, которую он больше привык видеть на лице Сары. Дон обнаружил, что улыбается в ответ, и он протянул к ней руки, зовя её встать и обнять его. И когда она это сделала, он крепко прижал её к себе.

Глава 33

Сару всё ещё беспокоила сломанная нога, но Гунтер был настоящей находкой и без устали приносил ей чашку за чашкой бескофеинового кофе, тогда как она оставалась за столом в бывшей комнате Карла.

Она всё ещё работала над стопкой бумаг, принесённых Доном из университета — бумажной копией послания, отправленного на Сигму Дракона из Аресибо и исходными материалами, на основе которых оно было составлено: одна тысяча наборов ответов, случайно выбранная из оставленных на сайте. Сара была уверена, что ключ расшифровки должен скрываться где-то здесь.

Сара уже десятки лет не заглядывала в эти документы и помнила их лишь приблизительно. Но Гунтер мог с одного взгляда на страницу проиндексировать её, так что когда Сара говорила ему, к примеру «Припоминаю пару ответов, которые показались мне противоречащими друг другу — кто-то ответил „да“ на вопрос о ликвидации вышедших из репродуктивного возраста стариков и при этом „нет“ на вопрос о ликвидации людей, которые являются экономическим бременем», и робот тут же отвечал: «Анкета номер 785».

И всё-таки она часто сердилась и иногда даже плакала от отчаяния. Она не могла думать так же ясно, как когда-то. Это, вероятно, было незаметно в повседневной жизни, состоящей из стряпни и общения с внуками, но становилось до боли очевидным, когда она пыталась собрать пазл, посчитать что-то в уме, пыталась сосредоточиться и подумать. И она так легко утомлялась; время от времени ей обязательно требовалось прилечь, что ещё больше затягивало работу.

Конечно, уже многие обращались к сообщению, посланному из Аресибо, в поисках ключа для дешифровки. И, думала она, если все эти молодые умы его не нашли, то ей, скорее всего, остаётся лишь молиться.

Многие предполагали, что ключом является какая-то одна конкретная анкета: уникальная последовательность восьмидесяти четырёх ответов, что-то типа «да», «нет», «много больше», «вариант три», «равно», «нет», «да», «меньше» и так далее. Сара знала, что существует больше 20 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 возможных комбинаций. Те, у кого не была доступа к полной версии послания Аресибо могли попробовать найти нужную простым перебором, но даже самым быстродействующим компьютерам мира понадобятся десятилетия на то, чтобы перебрать их все. У других, разумеется, была полная версия послания, и они, безусловно, уже попробовали каждый из тысячи содержащихся в нём наборов ответов, но не смогли расшифровать сообщение. Сара продолжала рыться в исходных опросниках, ища что-то — неважно, что именно — что как-то выделялось бы из общей массы. Но, будь оно проклято, ничего не выделялось. Она ненавидела старость, ненавидела то, что она сделала с её умом. Старые профессора не умирают, говорится в старой шутке. Они просто теряют свои факультеты. Это было так смешно, как любили говорить, когда она училась в школе, что она даже засмеяться забыла.

Она попробовала другую комбинацию, но на мониторе снова зажглась надпись «Расшифровка невозможна». Она не ударила кулаком по столу — у неё не хватило бы для этого сил — но Гунтер, должно быть, что-то такое в ней углядел.

— Вы выглядите расстроенной, — сказал он.

Она развернула кресло и уставилась на МоЗо; ей в голову пришла идея. Ведь Гунтер — носитель нечеловеческого интеллекта; может быть, он лучше поймёт, что ищут инопланетяне?

— Гунтер, а ты бы куда спрятал ключ для расшифровки?

— Я не предрасположен к секретности, — ответил он.

— Нет. Полагаю, нет.

— Вы спрашивали Дона? — ровным голосом спросил МоЗо.

Она почувствовала, как её брови сами собой взбираются на лоб.

— Почему ты это спросил?

Линия рта Гунтера дёрнулась, словно он хотел было что-то сказать, но передумал. Через секунду он посмотрел в сторону и ответил:

— Без определённой причины.

Сара подумала было оставить эту тему, но…

Но, чёрт побери, у Дона ведь есть, кому излить душу.

— Ты думаешь, что я не знаю, правда?

— Не знаете что? — спросил Гунтер.

— О, пожалуйста, — сказала она. — Я перевожу послания со звёзд. Так что принять сигналы гораздо ближе к дому я уж точно смогу.

Никогда не знаешь, смотрит ли робот тебе в глаза.

— Ох, — сказал Гунтер.

— Ты знаешь, кто это? — спросила она.

МоЗо качнул своей голубоватой головой.

— А вы?

— Нет. И не хочу знать.

— Я не буду слишком нахален, если спрошу, как вы к этому относитесь?

Сара выглянула в окно, в котором виднелся только кусочек неба и красный кирпич соседнего дома.

— Я бы, конечно, предпочла иное решение, но…

МоЗо молчал, бесконечно терпеливый. После паузы Сара продолжила:

— Я знаю, что у него есть… — Она запнулась, выбирая между «желаниями» и «потребностями» и в конце концов остановилась на последних. — А я не могу больше заниматься этой… гимнастикой. Не могу перевести часы назад. — Ей пришло в голову, что часть про часы прозвучала, словно вариант архетипического выражения невозможности типа «Я не могу остановить солнце». Но для Дона стрелки — Господи, когда она последний раз видела часы со стрелками? — стрелки часов действительно перевели далеко-далеко назад. Она покачала головой. — Я за ним больше не поспеваю. — Она ещё немного помолчала, потом посмотрела на робота. — А ты как к этому относишься?

— Я не силён в эмоциях.

— Надо полагать.

— И всё же я предпочитаю, чтобы всё было… проще.

Сара кивнула.

— Ещё она твоя восхитительная черта.

— Я прямо сейчас изучаю информацию о таких вещах, доступную в сети. Я честно признаюсь, что вряд ли понимаю её в достаточной мере, но… вы не сердитесь?

— О, ещё как сержусь. Но не только — не столько — на Дона.

— Я не понимаю.

— Я зла на… на обстоятельства.

— Вы говорите о том, что роллбэк на вас не подействовал?

Сара снова отвела взгляд. Через некоторое время она сказала, тихо, но отчётливо:

— Я злюсь не на то, что он не подействовал на меня. Я злюсь на то, что он подействовал на Дона.

Она опять повернулась к МоЗо.

— Ужасно, не правда ли, что я расстроена тем, что человек, которого я люблю больше всего на свете, проживёт ещё семьдесят лет или даже больше? — Она покачала головой, поражённая тем, на что оказалась способна. — Но это, знаешь ли, только потому, что я знала, чем всё это должно будет кончиться. Я знала, что он бросит меня.

Гунтер качнул сферической головой.

— Но он этого не сделал.

— Нет. И я не думаю, что сделает.

Робот немного подумал.

— Я согласен с вами.

Сара двинула плечами.

— Поэтому я и простила его, — сказала она; её голос был тих и далёк. — Потому что, видишь ли, я знаю, сердцем чувствую, что, случись всё наоборот, я бы от него ушла.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Петра Джоунз, доктор из «Реювенекс», явившаяся к ним домой для очередного обследования Дона. Сара теперь при этом не присутствовала; для неё это было слишком тяжело.

Дон знал, что страдает от неуместной упрямой гордыни. Он закалил её, когда много лет назад медленно и в муках умирала его мать. Когда Сара сражалась с раком, он не опускал голову, пряча свою боль и страх так хорошо, как только мог, от неё и детей. Он знал, что он — сын своего отца; просить о помощи — это показать слабость. Но сейчас ему нужна была помощь.

— Я… я не знаю, — тихо сказал он.

Он сидел на краю дивана; Петра, одетая в дорогой на вид тёмно-оранжевый брючный костюм, сидела на противоположном.

— Что-то не так? — спросила она, наклоняясь вперёд; бусины её дредов тихо застучали друг о друга.

Дон наклонил голову. Сверху едва слышно доносились голоса Гунтера и Сары.

— Я, э-э… чувствую себя так, как будто я — это не я, — сказал он.

— В каком смысле? — спросила Петра с напевным джорджийским акцентом.

Он сделал глубокий вдох.

— Я делаю… вещи… которые мне несвойственны; вещи, которые я никогда не думал, что буду делать.

— Например?

Он посмотрел в сторону.

— Я… это…

Петра кивнула.

— Ваше либидо повышено?

Дон посмотрел на неё, но ничего не сказал.

Она снова кивнула.

— Это не редкость. Уровень тестостерона у мужчин с возрастом падает, но роллбэк его восстанавливает. Это может влиять на поведение.

Ты мне будешь рассказывать, подумал Дон.

— Но я не помню, чтобы я был таким в первый раз. Конечно, тогда я… — Он замолчал.

— Что?

— Я был побольше, когда мне по-настоящему было двадцать пять.

Петра непонимающе моргнула.

— Вы были выше?

— Толще. Я весил, вероятно, фунтов на сорок больше, чем сейчас.

— А, понятно, это тоже может влиять на величину гормонального дисбаланса. Но мы можем его откорректировать. Заметили что-нибудь ещё?

— Ну, это не просто, — существовало, наверное, лучшее, более приличное слово, но в тот момент оно не шло ему в голову, — половое возбуждение. Это скорее вроде… романтического настроения.

— Опять же, гормоны, — сказала Петра. — Распространённый эффект адаптации к роллбэку. Ещё какие-нибудь проблемы?

— Нет, — сказал он. Намекать на то, что случилось с Ленорой, было уже достаточно неловко; озвучить же это было бы…

— Депрессия? — спросила Петра. — Мысли о суициде?

Он не смог заставить себя встретиться с ней взглядом.

— Ну, я…

— Уровни серотонина, — сказала Петра. — Они тоже подскакивают в результате всех тех изменений в вашей биохимии, которые сопутствуют роллбэку.

— Это не только химия, — сказал Дон. — Неприятности на самом деле происходят. Я… к примеру, я пытался найти работу, но меня никуда не берут.

Петра легко махнула рукой.

— То, что ваша депрессия может иметь объективные причины, вовсе не значит, что её не нужно лечить. Вам раньше когда-нибудь прописывали антидепрессанты?

Дон покачал головой.

Она поднялась на ноги и открыла свою кожаную сумку.

— Значит так. Давайте возьмём анализ крови; узнаем точно, каковы ваши уровни гормонов в данный момент. Не сомневаюсь, что нам всё удастся наладить.

Глава 34

Дон был дома, лежал в постели рядом с Сарой, когда его разбудил страшный сон.

Они с Сарой стояли на противоположных сторонах широкого каньона, и пропасть между ними продолжала расширяться, словно ускоренный во много раз геологический разлом, и…

…и зазвонил телефон. Он нашарил рукой трубку, а Сара отыскала выключатель стоящего на её тумбочке ночника.

— Алло? — сказал Дон.

— Дон, это… это ты?

Он нахмурился. Никто теперь не узнавал его голос.

— Да.

— О, Дон, это Пэм. — Его невестка, жена Билла. Её голос был хриплым и напряжённым.

— Пэм, что с тобой? — Рядом с ним Сара обеспокоенно пыталась сесть.

— С Биллом. Он… Господи, Дон, Билл умер.

Его сердце подпрыгнуло.

— Боже…

— Что такое? — спросила Сара. — Что случилось?

Он повернулся к ней и повторил услышанное; его собственный голос теперь был полон ужаса:

— Билл умер.

Сара зажала руками рот. Дон сказал в телефон:

— Как это произошло?

— Я не знаю. Сердце, должно быть. Он… он… — голос Пэм затих.

— Ты дома? С тобой всё в порядке?

— Да, я дома. Я только что вернулась из больницы. Они сказали «умер по дороге в больницу».

— Что с Алексом? — Двадцатипятилетний сын Билла.

— Он уже едет.

— Господи, Пэм, мне так жаль. Держись.

— Я не знаю, что я буду делать без него, — сказала Пэм.

— Сейчас я оденусь и приеду, — сказал он. Зиму Билл и Пэм обычно проводили во Флориде, но в этом году ещё не успели уехать. — Мы с Алексом обо всём позаботимся.

— Мой бедный Билл, — сказала Пэм.

— Я скоро буду, — сказал он.

— Спасибо, Дон. Пока.

— Пока. — Он попытался положить трубку на ночной столик, но она упала на пол.

Сара потянулась к нему и коснулась его руки. Боже, он ведь даже не помнит, когда последний раз видел брата. И тут его настигла мысль…

Ещё до того. Обычно они с Биллом виделись лишь пару раз в год, но каждое лето ходили вместе на матч «Джейз», а в этом году Дон от этого отговорился.

Его дурацкое затворничество, его боязнь видеться с людьми, которых он знал раньше, стоили ему шанса повидаться с братом.

Он вышел из спальни, прошёл в ванную и начал готовиться к выходу. Сара медленно последовала за ним. Он уже сказал было, что ей не нужно ехать, что Гунтер его отвезёт. Но он хотел, чтобы она поехала; она была нужна ему.

— Мне будет его не хватать, — сказала Сара, стоя лядом с ним у раковины.

Он бросил короткий взгляд в зеркало, в котором отражалось его молодое лицо и её пожилое.

— Мне тоже, — очень тихо ответил он.

— Сара, — сказала Пэм, когда они появились на пороге квартиры Билла, — спасибо, что приехала. — Невестка Дона была худой скуластой женщиной под восемьдесят, невысокого роста. Она посмотрела на Дона и нахмурилась. Она, должно быть, заметила фамильные черты Галифаксов, включая крупный нос и высокий лоб, но самого лица не узнала. — Прошу прощения…?

— Пэм, это я. Дон.

— О, точно. Роллбэк. Я… я и представить не могла. — Она оборвала себя. — Выглядишь отлично.

— Спасибо. Как ты тут, держишься?

Пэм явно была вымотана, но ответила:

— Со мной всё в порядке.

— А где Алекс?

— В кабинете. Мы пытаемся отыскать адвоката Билла.

— Я пойду помогу Алексу, — сказала Сара и скрылась в глубине квартиры.

Дон посмотрел на Пэм.

— Бедняга Билл, — сказал он, не найдя ничего лучшего.

— Так много всего надо сделать, — подавлено сказала Пэм. — Оповещение на сайте «Стар». Организация… похорон.

— Я обо всём позабочусь, — сказал Дон. — Не беспокойся. — Он махнул рукой в сторону гостиной и повёл Пэм через её собственный дом. — Тебе принести что-нибудь выпить?

— Я себе уже налила. — Она опустилась в бесформенное флуоресцентно-зелёное кресло на трубчатой металлической раме; его брат всегда предпочитал мебель более авангардного стиля, чем сам Дон. Он нашёл себе другое, такое же.

Напиток Пэм — янтарного цвета, со льдом — стоял на столике возле кресла. Она немного отпила.

— Боже, какой ты…

Дон почувствовал себя неловко и перевёл взгляд на окно расположенной на пятом этаже квартиры; в него по большей части были видны другие башни-кондоминиумы, повыше и подороже…

— Я об этом не просил, — сказал он,

— Я знаю, я знаю. Но мой Билл — если бы у него был роллбэк, он бы…

Он был бы по-прежнему жив, подумал Дон. Я знаю.

— Ты был… ты был… — Пэм безостановочно качала головой. Она замолчала, не договорив предложения.

— Что? — спросил Дон.

Она отвела взгляд. Стены гостиной целиком закрывали книжные шкафы; Билл и Пэм даже подвесили полочки над дверями.

— Ничего.

— Нет, скажи.

Она повернулась к нему спиной; гнев на её лице был слишком хорошо заметен.

— Ты старше Билла, — сказала она.

— На пятнадцать месяцев, да.

— Но теперь ты проживёшь ещё десятки лет!

Он кивнул.

— Да.

— Ты его старший брат, — сказала она, словно негодуя, что это приходится объяснять. — Ты должен был уйти первым.

Англиканская церковь Всех Святых в Кингсуэй была церковью из его детства, больше запомнившаяся собраниями бойскаутов, которые он посещал, чем любыми словами проповедника. Последний раз Дон был в этом здании… фраза, которая первой всплыла в голове, несомненно, порождённая текущим окружением, была «Бог знает когда», хотя он не слишком верил в то, что Бог следит за такими мелочами.

Гроб был закрыт, и это было к лучшему. Люди всегда говорили, что Билл и Дон очень похожи, и Дон не имел ни малейшего желания привлекать к этому сходству — и разительному контрасту — чьё-то внимание. Поскольку у Билла никогда не было проблем с лишним весом, Дон сейчас был ещё больше похож на двадцатипятилетнего Билла, чем когда сам был в этом возрасте. Он был единственным в церкви, кто мог помнить Билла молодым, и…

Нет. Нет, постойте! Вон там, разговаривает с Пэм, это случайно не…

Точно. Майк Брэден. Боже, Дон его не видел с самой школы. Но невозможно не узнать это широкое круглое лицо с близко посаженными глазами и сросшейся воедино бровью; даже покрытое морщинами и обвисшее, оно явно принадлежало ему.

Майк был ровесником Билла, но Дон тоже его знал. Один из всего лишь четырёх мальчишек квартала, населённого преимущественно девчонками — Майки, как тогда его называли, или Мик, как он недолго величал себя в детстве — был неутомимым игроком в уличный хоккей и входил в тот самый скаутский отряд, что собирался в этой церкви.

— Это Майк Брэден, — сказал Дон Саре, указывая на него. — Старый друг.

Сара понимающе улыбнулась.

— Сходи поздоровайся.

Он скользнул между двух рядов церковных скамей. Подойдя ближе, Дон обнаружил, что Майк делает то, что и положено делать на похоронах — делится воспоминаниями об усопшем с его близкими.

— Старина Билл, как он любил кленовый сироп, — говорил Майк, и Пэм энергично кивала, словно они достигли взаимопонимания по вопросу о запрещении испытаний нанотехов. — И искусственного не признавал, — продолжал Майк, — ему подавай только натуральный, и…

Он замолк и застыл, став таким же неподвижным, как, несомненно, Билл в своём выстланной щёлком гробу.

— Боже… мой, — сумел выговорить Майк через какое-то время. — Боже мой. Прости, сынок, дыхание перехватило. Ты похож на Билла как две капли воды. — Он прищурил свои глаза-бусины и насупил свою единственную бровь, сейчас серую, словно грозовая туча. — Кто… кто ты такой?

— Майки, — сказал Дон, — это я. Дон Галифакс.

— Нет, это… — Но он снова замолчал. — Господи, это… ты правда выглядишь как Донни, но…

— Роллбэк, — сказал Дон.

— Но как ты смог…

— За меня заплатили.

— Боже, — сказал Майк. — Это потрясающе. Ты… ты выглядишь сказочно.

— Спасибо. И спасибо, что пришёл. Для Билла ты многое значил.

Майк продолжал пялиться на него, и Дон от этого чувствовал себя не в своей тарелке.

— Маленький Донни Галифакс, — сказал Майк. — Не могу поверить.

— Майки, пожалуйста. Я просто подошёл поздороваться.

Старик кивнул.

— Прости. Просто я ни разу не видел никого, кто прошёл роллбэк.

— Я тоже, до недавнего времени, — сказал Дон. — Но я не хочу об этом говорить. Ты что-то рассказывал о любви Билла к кленовому сиропу?

Майк секунду помедлил, явно задумавшись, задать ли ещё несколько вопросов о том, что произошло с Доном, или принять предложение сменить тему. Потом кивнул — решение принято.

— Помнишь, как наш отряд каждую зиму ходил на север от седьмого шоссе собирать сок? Билл был на седьмом небе! — Судя по лицу Майка, он сразу же понял, что, вероятно, выбрал не слишком подходящую обстоятельствам метафору, но это лишь заставило его продолжать рассказ дальше, и скоро тема омоложения была забыта. Пэм внимательно слушала, но Дон обнаружил, что шарит взглядом по толпе собравшихся в поисках знакомых лиц. Билл всегда был более популярен, чем Дон — более общителен и спортивен. Интересно, сколько людей придёт на его собственные похороны, и…

И при этой мысли у него упало сердце. Никто их этих людей, это уж точно. Ни его жена, ни его дети, ни единый из друзей его детства. Они умрут задолго, очень задолго до него. О, его внуки, возможно, переживут его; но прямо сейчас их здесь не было, и их родителей он тоже не видел. Надо полагать, Карл и Анджела были где-то в другой части церкви, вероятно, хлопотливо поправляя воротнички и одёргивая одежду на детях, которые редко одевались подобным образом, если такое вообще когда-нибудь было.

Через несколько минут ему произносить надгробную речь, и он будет вспоминать прошлое брата, случаи из его жизни и поучительные истории, которые могут показать, каким отличным парнем был Билл. Но на его собственных похоронах не будет никого, кто смог бы рассказать о его детстве и юности, никого, кто помнил бы первые восемьдесят или девяносто лет его жизни. Всё, что он сделал в жизни до сих пор, будет забыто.

Он извинился перед Пэм и Майком, который перешёл от пристрастия Билла к кленовому соку к похвалам его осмотрительности.

— Когда мы играли на улице в хоккей, и вдруг появлялась машина, Билл всегда первым кричал «Машина, машина!», — говорил Майк. — Я всегда буду помнить, как он это кричал. «Машина! Машина!» Он ведь…

Дон перешёл из нефа в переднюю часть церкви. Витражное окно бросало на деревянный пол цветные пятна. Сара теперь сидела на крайнем правом месте второго ряда с видом одиноким и уставшим, её трость висела на подставке для молитвенника на спинке передней скамьи. Дон подошёл ближе и присел рядом.

— Как у тебя дела? — спросил он.

Сара улыбнулась.

— Всё нормально. Устала. — Она озабоченно сощурилась. — А у тебя как?

— Пока держусь, — ответил он.

— Хорошо, что столько людей пришло.

Он снова осмотрел собравшихся; в глубине души ему хотелось, чтобы их было меньше. Он терпеть не мог говорить перед большими собраниями. В голове всплыла старая шутка Джерри Сайнфелда: больше всего большинство людей боятся публичных выступлений; второй по распространённости страх — смерть; из чего следует, что на похоронах вы должны больше жалеть того, кто выступает с надгробной речью, чем того, кто лежит в гробу.

Вошёл священник — низкорослый чернокожий мужчина лет сорока пяти с уже начинающими седеть и редеть волосами — и скоро служба пошла своим чередом. Сидящая рядом с ним Сара держала его за руку.

У священника был на удивление мощный для его комплекции голос, и он прочёл с собравшимися несколько молитв. Дон склонил голову вместе со всеми, но не закрывал глаз и смотрел на узкую полосу пола между своей скамьей и стоящей впереди.

— …а теперь, — сказал священник — слишком скоро, — несколько слов о Билле скажет его младший брат, Дон.

О, чёрт, подумал Дон. Но ошибка была вполне естественна, и он, выходя вперёд и поднимаясь по трём ступеням, ведущим на возвышение, решил её не исправлять.

Он схватился обеими руками за кафедру и оглядел людей, которые пришли проводить в последний путь его брата: семья, в том числе сын Билла Алекс и взрослые дети Сьюзан, их сестры, которая умерла в 2033; несколько старых друзей; несколько сослуживцев Билла по «Юнайтед-Уэй» и много людей, незнакомых Дону, но которые несомненно что-то значили для Билла.

— Мой брат, — сказал он, повторяя банальности, которые ранее набросал на датакомме, выуженном сейчас из кармана пиджака, — был хорошим человеком. Хорошим отцом, хорошим мужем, и…

И тут он замолк — не из-за несоответствия брата только что перечисленным категориям, и из-за того, кто только что вошёл в церковь и усаживался в последнем ряду церковных скамей. Прошло тридцать лет с тех пор, как он последний раз видел бывшую невестку Дорин, однако вот она, одетая в чёрное, пришла тихо попрощаться с человеком, с которым развелась давным-давно. В смерти, похоже, прощаются все прегрешения.

Он снова взглянул на свои записи, нашёл, где остановился и сбивчиво продолжил:

— Билл Галифакс усердно трудился на работе, и ещё усерднее — как отец и гражданин. Нечасто бывает так, что…

Он снова запнулся, когда увидел следующие слова и понял, что ему придётся либо их пропустить, либо разоблачить ошибку священника. К чёрту, подумал он. Я никогда этого не говорил, пока Билл был жив. Будь я проклят, если я этого не скажу и сейчас.

— Нечасто бывает так, — повторил он, — что старший брат берёт пример с младшего, но со мной так было всегда.

Послышались шепотки, он увидел несколько удивлённых лиц. Он заговорил, отклоняясь от заготовленной речи.

— Да, это так, — сказал он, ещё крепче вцепляясь в кафедру, словно нуждаясь в опоре. — Я старший брат Билли. Мне невероятно повезло — я прошёл роллбэк. — Люди снова зашептались, запереглядывались. — Это было… это не было что-то, к чему я стремился или просто желал, но…

Он оборвал себя.

— Так вот, я знаю Билла всю его жизнь, дольше, чем кто-либо… — он помедлил и решил завершить фразу словами «в этом зале», хотя «в мире» тоже было бы правдой; кроме него, все, знавшие Билла с рождения, уже давно умерли, а Майк Брэдер появился на Уиндермир-авеню только когда Биллу исполнилось пять.

— Билл редко ошибался, — сказал Дон. — О, он делал ошибки, в том числе, — и здесь он кивнул в сторону Дорин, которая, кажется, кивнула в ответ, понимая, что он говорит о том, что Билл делал в браке, а не о браке как таковом, — монументальные, о которых он потом жалел всю жизнь. Но в целом, он всё делал правильно. Конечно, не помешало и то, что он обладал острым, как сабля, умом. — Он понял, что изуродовал метафору, как только её произнёс, но не стал исправляться, а продолжил. — Многие удивились, когда он пошёл работать в благотворительный сектор вместо бизнеса, где мог бы зарабатывать гораздо больше. — Он удержался от взгляда в сторону Пэм, воздержался от того, что могло бы быть расценено как намёк, что Билл никогда не смог бы себе позволить того, что досталось самому Дону. — Он мог пойти в адвокаты, стать корпоративным воротилой. Но он хотел другого; он хотел творить добро. И он это делал. Мой брат творил добро.

Дон снова оглядел зал, море чёрных одежд. Один или два человека тихо плакали. Он отыскал взглядом своих детей и своих внуков — до рождения внуков которых он, вероятно, доживёт.

— Никакой актуарий не мог бы сказать, что Биллу недодали в количестве, но именно качеством своей жизни он по-настоящему выделялся. — Он помедлил, спрашивая себя, насколько личные вещи может здесь говорить, но, чёрт возьми, это всё было очень личное, а он хотел, чтобы Сара, его дети и, может быть, сам Господь Бог это услышали. — Похоже, что я смогу подойти чертовски близко, — он запнулся, осознав, что только что чертыхнулся во время церковной службы, но продолжил, — к тому, чтобы прожить вдвое дольше, чем прожил мой брат.

Он посмотрел на гроб; его полированная крышка блестела.

— Но, — продолжал Дон, — если за это время я сделаю вполовину меньше добра, чем Билл, и снискаю вполовину меньше любви, чем он, то тогда, наверное, можно будет сказать, что я заслужил это… этот… — Он замолчал, подыскивая верное слово и, наконец, закончил: — …этот бесценный дар.

Глава 35

Вечером после похорон Дон и Сара рано отправились спать, оба измотанные до предела. Она моментально заснула, Дон же перевернулся на бок и стал глядеть на неё.

Он не сомневался, что антидепрессанты, которые дала ему Петра, действуют. Он стал лучше справляться с раздражающими мелочами жизни, а идея о том, чтобы убить себя, теперь казалась ему совершенно чуждой — если не считать той шутки о публичных выступлениях, сегодня ему ни на секунду не захотелось поменяться местами с братом.

Гормональная коррекция тоже работала; теперь он уже не был озабочен, как мартовский кот. О, настроение по-прежнему было игривое, но он, по крайней мере, мог его как-то контролировать.

Но хотя его вожделение к Леноре немного улеглось, любовь осталась прежней. Она не была простым гормональным расстройством; это он знал точно.

Тем не менее, у него были обязательства перед Сарой, возникшие за десятки лет до рождения Леноры. Сара нуждалась в нём, и хотя он не нуждался в ней — по крайней мере, не в смысле каждодневной заботы и ухода — он по-прежнему очень её любил.

До последнего времени тихих, нежных отношений, сложившихся между ними, было достаточно, и их по-прежнему могло быть достаточно на то время, что им осталось.

И, кроме того, текущая ситуация была несправедлива по отношению к Леноре. Он никак не мог стать любимым, которого она заслуживала, её постоянным партнёром, спутником её жизни.

Разрыв с Ленорой, он знал, будет похож на ампутацию — это будет, словно отрезать часть себя. Но это будет правильным поступком, хотя…

Хотя типичный молодой человек, теряющий молодую возлюбленную может утешить себя тем, что в море полно рыбы, и такая же, а то и значительно лучшая обязательно вскоре появится на горизонте. Но Дон уже прожил целую жизнь, в течении которой ему встретились лишь две женщины, пленившие его: одна в 1986, вторая в 2048. Шансы встретить третью, даже в течение тех многих десятилетий, что ему предстояли, казались исчезающее малыми.

Но дело не в этом.

Он знал, что должен сделать.

И он сделает это завтра, если только…

Нет, это неважно. Никаких отговорок.

Он сделает это завтра.

Календарь никого не ждёт, и так получилось, что сегодня, пятнадцатого октября, в четверг, у Дона был день рождения. Он не говорил Леноре о его приближении; он не хотел, чтобы она тратила хоть сколько-нибудь из своих небольших денег на подарок для него, а сейчас, учитывая то, что он собирался сегодня сделать, он был вдвойне рад тому, что сохранил это в тайне.

Кроме того, так ли важен восемьдесят восьмой день рождения, если твоё тело подверглось омоложению? Когда ты ребёнок, день рождения — это большое событие. В среднем возрасте они уже не кажутся такими уж важными, празднуются лишь круглые даты, да в годы, оканчивающиеся на пятёрку, иногда посидишь и подумаешь о прожитом. Но после определённого возраста это снова меняется. Теперь снова каждый день рождения — праздник, каждый день рождения — достижение… потому что каждый из них может стать последним. Если только ты не прошёл роллбэк. Так отмечать ему свой восемьдесят восьмой день рождения, или проигнорировать?

И ведь это вовсе не означало, что его биологические часы теперь показывают двадцать шесть вместо двадцати пяти. Он знал, что «двадцать пять» — это примерное значение. Роллбэк — это комплекс биологических модификаций, не машина времени с цифровым индикатором. Он, однако, обнаружил, что ему приятнее думать о себе, как о двадцатишестилетнем. Двадцать пять — это неприлично мало; в этом возрасте было что-то до смешного незрелое. Но двадцать шесть — это уже серьёзнее, это почти «под тридцать», начинаешь остепеняться. И пускай значение не точное — он же всё равно становится старше, так же, как и все остальные, день за днём, и эти дни нужно же объединять в какие-то группы, разве не так?

То, что именно сегодня — день его рождения, было очень неудачным совпадением — теперь он будет вспоминать о своём разрыве с Ленорой в каждый из множества дней рождения, которые ему ещё предстоят.

Он прибыл в «Герцог Йоркский» к полудню и наткнулся там на Гэбби.

— Привет, Дон, — сказала она, улыбаясь. — Спасибо, что помогал нам в пищевом банке на прошлой неделе.

— Без проблем, — сказал он. — Было весело.

— Ленни уже здесь. В «уют-компании».

Дон кивнул и направился в маленькую комнатку. Ленора читала что-то с датакомма, но подняла взгляд при его приближении и моментально оказалась на ногах, встав на цыпочки, чтобы его поцеловать.

— С днём рождения, милый! — объявила она.

— Как… как ты узнала?

Она таинственно улыбнулась — но, конечно, в наше время в сети можно отыскать любую информацию. Как только они уселись, Ленора достала откуда-то что-то, завёрнутое в блестящую синюю бумагу.

— С днём рождения, — снова сказала она.

Дон посмотрел на подарок.

— Не нужно было!

— Что я буду за подруга, если забуду про твой день рожденья? Давай, открой его.

Он подчинился. Внутри была белоснежная футболка. На ней был стандартный запретительный знак — перечёркнутый круг, в котором было слово «QWERTY», составленное из шести скрэббловских фишек. Дон лишь удивлённо разинул рот. Когда они в первый раз играли в скрэббл, он упоминал о том, что не одобряет включение слова «qwerty» в «Официальный словарь игрока в скрэббл». На его памяти оно всегда записывалось заглавными буквами, а такие слова в скрэббле не допускались. Все словари, с которыми он консультировался, соглашались с ним, за исключением одного: Вебстерского Третьего Полного Международного Словаря, утверждавшего, что слово «часто записывается строчными буквами». Но тот же самый излишне либеральный словарь утверждал, что «торонто» может писаться с маленькой буквы, когда означает что-то, присущее городу, вроде «в торонто-стиле», а в ОСИС такого слова не было, и слава Богу. Поскольку с применением слова qwerty было выиграно множество официальных турниров, никто и слышать не хотел о том, что это профанация. Как и в случае с кампанией, которую Дона вёл за признание за роботом имени «Гунтер», его предложение нашло не много сторонников.

— Спасибо! — сказал он. — Это потрясающе.

Ленора улыбалась до ушей.

— Я рада, что тебе нравится.

— Ещё как! Я уже её люблю.

— А я люблю тебя, — сказала она, в первый раз произнеся эти слова, потянулась через стол и взяла его за руку.

Листья на деревьях вдоль Эвклид-авеню сменили цвет на смесь оранжевого, жёлтого и коричневого. Год становился стар; скоро наступит зима. Дон и Ленора шли вдоль них, взявшись за руки. Она, как всегда, оживлённо болтала, но он был слишком поглощён раздумьями, чтобы что-то говорить, потому что знал, что они идут к ней домой в самый последний раз.

Мёртвые листья смешивались с мусором, нанесённым вечерним бризом на потрескавшийся асфальт. Они прошли мимо зданий с заколоченными окнами и сидящих вокруг канализационного люка алкашей, прежде чем добрались до её обшарпанного дома и спустились в квартиру в полуподвале. Когда они вошли и сняли плащи, Ленора занялась кофе, а Дон огляделся вокруг. На самом деле здесь было не так много вещей, принадлежащих Леноре лично; он знал, что потрёпанная мебель сдавалась вместе с квартирой. Её собственность, вероятно, поместилась бы в пару чемоданов. Он удивлённо покачал головой, вспоминая, когда его жизнь была так мобильна и не отягощена багажом.

— Вот, — сказала Ленора, протягивая ему дымящуюся чашку. — Поможет согреться.

— Спасибо.

Она устроилась на подлокотнике дивана.

— И я знаю ещё кое-что, чем можно тебя согреть, именинничек, — сказала она, и её глаза блеснули.

Но он покачал головой.

— Гмм… может, лучше в скрэббл сыграем?

— Серьёзно? — спросила Ленора.

Он кивнул.

Она посмотрела на него, как на существо с другой планеты. Но потом улыбнулась и пожала плечами.

— Конечно, если хочешь.

Они улеглись на вытертый ковёр, она положила между ними датакомм и запустила на нём голографическую доску для скрэббл. Ей выпало «Е», тогда как Дону «И», поэтому она начала первой.

Иногда во время игры в скрэббл игрок понимает, что у него есть некоторые из букв, нужных для выкладывания хорошего слова, и он сдвигает их в сторону в надежде, что недостающие ему достанутся в следующих ходах. Дон быстро получил «Х» и «Б», которые стоят соответственно три и пять очков. Он пропустил несколько возможностей сыграть ими, но в конце концов сумел собрать почти всё, что было нужно, хотя серьёзный игрок внутри него возмущался такому расточительному использованию «В». Он выложил свои фишки по обе стороны от буквы «О», которую Ленора поставила ранее:

НЕБОВ_РХ

— Джокер означает «Е», — сказал Дон, в ответ на её непонимающее лицо. — Небоверх.

Она сморщила нос.

— Э-э… я не думаю, что оно есть в словаре.

Он кивнул.

— Я знаю. Я просто хотел, чтобы… ну, ты понимаешь, просто хотел… — Он замолчал и начал сначала. — До конца моей жизни, каждый раз, как я услышу это слово, я буду думать о тебе. — Он помолчал. — Не доктора «Реювенекс», и не процедуры роллбэка, а именно ты заставила меня снова почувствовать себя молодым, почувствовать, что я живу.

Она улыбнулась своей лучистой улыбкой.

— Я правда тебя люблю, — сказала она. — Всем сердцем.

Он ответил, вложив в слова всю глубину своих чувств.

— И я тоже тебя люблю, Ленора. — Он смотрел в её прекрасное лицо, с веснушками, зелёными глазами, рыжими волосами, словно выжигая их в памяти. — И, — добавил он, чувствуя, что это абсолютная правда, — всегда буду любить.

Она снова улыбнулась.

— Но, — продолжил он, — я… мне так жаль, любимая, но… — Он сглотнул и заставил себя встретиться с ней взглядом. — Но сегодня мы с тобой видимся в последний раз.

Глаза Леноры широко распахнулись.

— Что?

— Прости.

— Но почему?

Дон упёрся взглядом в потёртый ковёр.

— Я настолько взрослый, насколько вообще возможно для человеческого существа, и пришло время повести себя по-взрослому.

— Но Дон…

— У меня есть обязательства перед Сарой. Я нужен ей.

Леннора начала тихо плакать.

— Мне ты нужен тоже.

— Я знаю, — сказал Дон едва слышно. — Но я должен это сделать.

Её голос надломился.

— О Дон, пожалуйста, нет…

— Я не могу дать тебе всё, что тебе необходимо, всё, чего ты заслуживаешь. У меня… прежние обязательства имеют преимущество.

— Но нам было так хорошо вместе…

— Да, было. Я это знаю — и потому мне так трудно это делать. Хотел бы я, чтобы был другой способ. Но другого нет. — Он проглотил подступивший к горлу комок. — Звёзды сложились против нас.

Дон медленно и печально шакал к станции метро, натыкаясь на прохожих, включая одного робота, на тротуаре Блур-стрит. Его оббибикали, когда он попытался её перейти, не дождавшись зелёного света.

Ему не хотелось делать пересадку — что было необходимо, если бы он выбрал кратчайший маршрут — и поэтому он решил сесть на поезд, идущий на юг. Он сначала спустится по одной стороне большого U, а потом проедет почти всю длину второй стороны.

Он ждал прибытия поезда. Когда поезд пришёл, возникла мешанина пассажиров, пытающихся войти в то время, как другие всё ещё выходили. Дон вспомнил, как это было во времена его молодости: те, кто хотел войти, стояли по бокам от двери вагона и терпеливо ждали, пока выйдут все, кто собирался выходить. Где-то по пути к сегодняшнему дню эта малая толика цивилизованности — наряду с другими мелочами, благодаря которым Торонто когда-то заслуженно носил прозвище «Город Добрый» — потерялась вопреки призывам громкоговорителя проявлять взаимное уважение.

Народу было много, но ему удалось найти свободного место. Он уселся, ни на секунду не задумавшись. Он привык, что ему уступают место; какие-то крохи вежливости, надо полагать, ещё уцелели. Но тут ему пришло в голову, что хотя ему и правда с сегодняшнего дня восемьдесят восемь, в поезде были люди, которые выглядели на столько лет, и которым на самом деле необходимо было присесть. Он вскочил и жестом предложил одетой в сари пожилой женщине занять его место, за что бы награждён очень благодарной улыбкой.

Так получилось, что он сел в первый вагон. На Юнион вышло очень много народу, так что Дон пробрался к переднему окну, рядом с кабиной машиниста с роботом внутри. Некоторые участки туннелей были цилиндрическими и освещались светящимися кольцами, установленными через равные интервалы. Эффект напоминал ему старый телесериал «Туннель времени», сериал, который он любил не меньше «Робинзонов космоса» за его стильное оформление, в то же время морщась от тупизны его сценариев.

В конце концов, нельзя вернуться в прошлое.

Сделанного не воротишь.

Прошлое не изменить.

Ты можешь лишь изо всех сил стараться встретить будущее с высоко поднятой головой.

Поезд, грохоча, нёсся сквозь темноту, везя его домой.

Дон вошёл в прихожую и помедлил, глядя на плитку, на место, где однажды лежала упавшая Сара и дожидалась его возвращения. Он преодолел все шесть ступенек одним прыжком и ворвался в гостиную.

Сара стояла возле камина, глядя то ли на голографии внуков, то ли на свою награду из Аресибо; со спины невозможно было определить.

Она повернулась, улыбнулась и двинулась к нему. Дон автоматически расставил руки, и она шагнула в его обьятия. Он легко прижал её к себе, опасаять поломать кости. Её руки на его шее казались веточками, которые шевелит дуновение ветра.

— И снова с днём рождения, — сказала она.

Он посмотрел мимо неё на висящий нед каминной доской телевизор, где 17:59 как раз сменилось на 18:00. Когда они выпустили друг друга, она пошла в сторону кухни. Вместо того, чтобы обогнать её, Дон пошёл следом, делая один шаг на два её шага.

— Ты садись, — сказал Дон, когда они, наконец, добрались до кухни. Хотя он и корил себя за это, вид медленных методичных движений Сары приводил его в отчаяние. И, кроме того, он ел втрое больше её; это он должен всё делать. — Гунтер, — сказал он — громко, но не напрягая голос; в этом не было необходимости. МоЗо появился почти тут же. — Мы с тобой будем готовить ужин, — сказал он роботу.

Сара медленно опустилась на один из трёх деревянных стульев, что окружали кухонный стол. Когда они с Гунтером двигались по тесному помещению, доставая кастрюлю и сковородку и отыскивая ингредиенты в холодильнике, он чувствовал на себе её взгляд

— Что случилось? — спросила она, наконец.

Он ничего не ответил, и едва удердался от того, чтобы загреметь посудой. Но Сара слишком давно его знала, и пусть экстерьер его тела изменился, его язык вне всякого сомнения остался прежним. Насторожил ли её необычный наклон его головы, или тот простой факт, что он ничего не говорил, кроме редких указаний Гунтеру — он не мог сказать. Но он не мог спрятать своё настроение от неё. И всё же он попытался всё отрицать, хоть и знал, что это бесполезно.

— Ничего.

— В городе что-то сегодня пошло не так?

— Нет. Просто я устал, вот и всё. — Он сказал это, склонившись над разделочной доской, но украдкой бросил на неё взгляд, чтобы оценить реакцию.

— Я чем-нибудь могу помочь? — спросила она, озабочено сдвинув брови.

— Нет, — сказал Дон, и позволил себе ещё одну, последнюю ложь — в последний раз. — Всё будет хорошо.

Глава 36

Сара внезапно проснулась. Её сердце колотилось, вероятно, сильнее, чем допустимо в её возрасте. Она взглянула на электронные часы. 3:02 ночи. Рядом с ней лежал Дон; его дыхание производило тихий звук при каждом выдохе.

Идея, которая вырвала её из сна, была настолько захватывающей, что она хотела было его разбудить, но потом решила этого не делать. В конце концов, это было весьма смелое предположение, а у него и так в последнее время были проблемы со сном.

Её сторона кровати была ближе к окну. Миллион лет назад, когда они решали, кто где будет спать, Дон сказал, что она должен спать у окна, чтобы смотреть на звёзды, когда пожелает. Сейчас же слезание с кровати превратилось в форменную пытку.

Её суставы не гнулись, спина болела, а нога всё ещё заживала. Но она сумела, опираясь на тумбочку, поднять себя на ноги — в равной степени усилием воли и напряжением тела.

Она короткими шаркающими шагами шаковыляла к двери, помедлила и отдышалась, держась за дверную ручку, затем продолжила путь — по коридору и в кабинет.

Экран компьютера был чёрен, но ожил, как только она тронула мышку, чтобы выставить пониженную яркость, подходящую для тёмной комнаты.

Через мгновение объявился Гунтер. Наверное, он был внизу, подумала Сара, но услыхал шум её шагов.

— У вас всё хорошо? — спросил он. Он так сильно уменьшил громкость голоса, что Сара едва его различала.

Она кивнула.

— Всё в порядке, — прошептала она. — Я хотела кое-что проверить.

Сара любила истории — даже апокрифические — о моментах озарения: о том, как Архимед выскочил из ванны и голым бегал по улицам Афин, крича «Эврика!», о Ньютоне, наблюдающем за падением яблок (хотя она предпочитала ещё менее правдоподобную историю о том, как яблоко упало ему на макушку), об Августе Кекуле, проснувшемся с готовой химической формулой бензола после того, как увидел во сне змею, кусающую себя за хвост.

За всю её карьеру у Сары лишь раз случилось подобное откровение: когда она много лет назад, играя в скрэббл в этом самом доме, вдруг догадалась, как нужно упорядочить текст первого послания с Сигмы Дракона.

Но сейчас, возможно, её настигло второе.

Её внук Перси спрашивал её мнения об абортах, и она сказала, что долго мучилась над этим вопросом.

И так оно и было, всю её жизнь.

Но что она вспомнила только сейчас — это как она, вот прямо как сегодня, проснулась в три часа ночи. Это было 28 февраля 2010 года, в воскресенье, за день до того, как из Аресибо был отправлен первый ответ на первое сообщение драконианцев. Они с Доном были в своём гостевом домике при обсерватории, и листья пальм хлопали по деревянным стенам, создавая постоянный фоновый шум.

Она решила, что недовольна своим ответом на вопрос номер сорок шесть. Она ответила «да», желание матери всегда бьёт желание отца относительно обоюдно согласованной беременности, но сейчас ей показалось, что она склоняется в пользу «нет». И поэтому Сара поднялась с узкой койки. Она включила ноубук, содержащий мастер-копию данных, которые будут отправлены на следующий день, изменила свой ответ на этот единственный вопрос и перекомпилировала файл послания. Завтра её ноутбук подключат к большой чаше, и эта отредактированная версия будет отправлена к звёздам.

Разве может повлиять мнение одного человека из тысячи по одному-единственному вопросу на общую картину? Так она тогда думала. Но слова Карла Сагана звучали сейчас в её голове: «Кто говорит от имени Земли? Мы говорим». Я говорю.

А Сара хотела дать драконианцам самый честный, самый искренний ответ, на какой была способна.

К этому времени копии вроде бы окончательной редакции ответа уже были записаны на CD-диски, и была изготовлена архивная распечатка, которую Дон недавно принёс ей из университета. Сара и думать забыла о той ночи в Пуэрто-Рико тридцать восемь лет назад, пока не вспомнила несколько минут назад.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил Гунтер.

— Просто составь мне компанию, — ответила Сара.

— Конечно.

С Гунтером за плечом она тихо приказала компьютеру вывести копию её вариантов ответов на драконианскую анкету.

— О-кей, — сказала она компьютеру. — Показать ответ на вопрос сорок шесть.

На экране подсветилась новая ячейка.

— Сменить ответ на «нет», — сказала она.

Дисплей отразил изменение.

— Теперь перекомпилируем все мои ответы. Во-первых… — она продиктовала инструкции, которые компьютер покорно исполнил.

— Частота вашего пульса увеличилась, — заметил Гунтер. — Вы хорошо себя чувствуете?

Сара улыбнулась.

— Это называется волнение. Всё будет хорошо. — Она снова обратилась к компьютеру, стараясь говорить по-прежнему ровно: — Скопировать полученную последовательность в буфер обмена. Вывести ответ драконианцев… Так, загрузить алгоритм дешифровки, который они прислали. — Она помедлила, чтобы сделать глубокий успокаивающий вдох. — Отлично, теперь вставить содержимое буфера обмена и выполнить алгоритм.

Содержимое экрана моментально изменилось, и…

Эврика!

Вот они: длинные последовательности символов, определённых в первом сообщении. Сара десятки лет не читала драконианских идеограмм, но она тут же их узнала. Вот этот блок означал символ «равно», вот эта перевёрнутая «Т» — символ «хорошо». Но, как и с любым языком, если ты им не пользуешься, ты его забываешь. Не важно. Существуют программы, способные транслитерировать драконианские символы, и Сара приказала компьютеру скормить получившийся текст одной из таких программ. Экран тут же заполнился переводом драконианских символов в английские слова, которые она сама им сопоставила целую вечность назад.

Сара крутанула колёсико мыши, прокручивая экран за экраном расшифрованного текста; сообщение было огромно. Гунтер, конечно же, мог читать текст с экрана, как бы быстро он ни прокручивался, и он удивил Сару, в одном месте очень тихо воскликнув «Вау!». Через некоторое вемя Сара вернулась к началу; её переполнял адреналин. Большая часть вступления была чёрной, но остальной текст был расцвечен разными цветами, отражавшими различную степень уверенности перевода; значение каких-то драконианских символов было общепризнанным, относительно смысла других имелись разногласия. Но общая идея была очевидна, даже если какие-то тонкости при переводе потерялись, и когда эта идея дошла до Сары, она лишь покачала головой в изумлении и восторге.

Назад: Глава 20

Дальше: Глава 37