Книга: Золотое руно (сборник)
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 20

Часть вторая

Глава 13

Снова стать молодым! Так многие лишь мечтали об этом, а Дональд Галифакс этого достиг — и это было великолепно. Он знал, что силы и выносливости у него сильно поубавилось за последние несколько десятилетий, но из-за того, что это происходило постепенно, он не осознавал, насколько меньше их стало. Однако в последние шесть месяцев они начали резко восстанавливаться, и контраст ошеломлял: он всё время был словно накачан кофеином до бровей. На ум приходила фраза «vim and vigor» — и, хотя он не раз пользовался словом «vim», играя в скрэббл, он осознал, что не знает точно, что оно значит и спросил об этом датакомм. «Кипучая жизненная энергия» — ответил он.
И так оно и было! Именно так и было. Его энергия казалась безграничной, и он несказанно радовался, что она вернулась к нему. «Zest» — ещё одно слово, которое он употреблял только в скрэббле, пришло ему на ум. датакомм привёл список синонимов: острое чувство удовольствия, искренняя радость, смак — это всё было правильно, но клише «чувствовать себя на миллион баксов» казалось до обидного неподходящим: он чувствовал себя на каждый миллиард долларов из тех, что были на него потрачены; он был полностью, радостно, счастливо живой. Он больше не шаркал — он шагал. Просто идя, он чувствовал себя будто на движущейся дорожке в аэропорту — словно киборгом, движущимся так быстро, что кажется окружающим размытым пятном. Он мог поднимать тяжёлые коробки, перепрыгивать через лужи, практически взлетать вверх по лестницам — он, конечно, не прыгал через дома, но это было почти так же здорово.
И на этом пирожном был ещё и крем: постоянный фон различного рода болей, с которым он так долго жил, вдруг пропал; это было, словно он много лет сидел рядом с ревущим самолётным двигателем, всё время пытаясь отвлечься от его шума, не обращать на него внимания, и теперь его вдруг выключили; эта тишина пьянила. Юным, как пелось в одной старой песне, молодость не впрок. Как это верно — потому что они не знают, каково это, когда она ушла. Но к нему она вернулась!
Доктор Петра Джоунз подтвердила, что его роллбэк завершён. Интенсивность деления его клеток, сказала она, снизилась до нормального уровня, его теломеры снова начали укорачиваться с каждым делением, новые кольца роста начали появляться на его костях и так далее.
И все завершающие процедуры также закончились. У него были новые хрусталики, новая почка, новая простата, всё выращено из его собственных клеток; его нос вернули к тому размеру недошнобеля, который он имел во времена его юности; его уши также уменьшили, зубы отбелили, восстановили две оставшихся пломбы и ещё кое-какие мелочи «доработали напильником». Физически он во всех отношениях снова стал двадцатипятилетним и с этого момента снова начал естественным образом стареть.
Дон всё ещё привыкал к своему невероятному обновлению. Его слух снова стал острым, равно как и зрение. Но ему пришлось обновить весь гардероб. После процедур рекальцификации и генной терапии его рост увеличился на два дюйма, потерянные в старости, а его конечности, с возрастом превратившиеся в не более чем обтянутые кожей кости, снова стали мясистыми. Впрочем, это и к лучшему: его пиджаки и рубашки на пуговицах выглядели бы глупо на парне двадцати пяти лет.
Ему также пришлось перестать носить обручальное кольцо. Десять лет назад он отдал его уменьшить, потому что пальцы стали тоньше с возрастом; теперь же оно болезненно жало. Он ожидал окончания роллбэка, чтобы снова его расширить, и он это сделает, как только найдёт хорошего ювелира; не хотелось доверять такое дело кому попало.
В Онтарио водители возрастом за восемьдесят обязаны пересдавать экзамен на права каждые два года. Дон провалил свой последний экзамен. Он не слишком об этом жалел, к тому же, Сара всё ещё могла водить, на случай, если у них вдруг возникнет неотложная надобность куда-то поехать. Теперь, по всей видимости, ему нужно будет пересдать этот экзамен; он не сомневался, что в этот раз сдаст его.
В какой-то момент ему нужно будет получить новый паспорт, с его новым лицом, и новые кредитки, также с новым лицом. Формально ему по-прежнему полагалась скидка для пенсионеров в ресторанах и кинотеатрах, но вряд ли была возможность её получить, не убедив прежде недоверчивого кассира или клерка. Очень жаль, на самом деле. Ведь в отличие от всех остальных прошедших роллбэк ему эти скидки реально бы пригодились.
Несмотря на все положительные стороны в том, чтобы снова стать молодым, всё-таки имелись и отрицательные. Дон и Сара теперь вдвое больше тратили на еду. И Дон стал гораздо больше спать. В последние лет десять им с Сарой хватало всего шести часов ночного сна, но теперь ему требовалось как минимум восемь. Это, конечно, была не слишком высокая цена: ежедневно терять два часа, но приобрести лишние шестьдесят лет. И кроме того, когда он состарится во второй раз, его потребности в еде и сне снова уменьшатся.
Сейчас было начало двенадцатого, и Дон начал готовиться ко сну. Обычно по вечерам он не задерживался в ванной надолго, но сегодня он выходил из дома, а на улице было жарко и душно.
Август в Торонто было не слишком приятен ещё во времена его детства; сейчас же жара и влажность делали жизнь невыносимой. Он знал, что не сможет сегодня нормально заснуть, если не примет душ. Карл несколько лет назад установил в нём диагональные поручни. Саре они по-прежнему были необходимы, но Дон обнаружил, что ему они теперь лишь мешают.
Он намылился, наслаждаясь ощущением. На голове у него теперь росла густая поросль светло-каштановых волос длиною в дюйм, и даже простое прикосновение к ним доставляло ему удовольствие. Волосы на груди не были больше белыми, да и волосы на прочих местах тела утратили седину.
Душ был подлинным наслаждением, и он блаженствовал под ним. А когда начал намыливать ноги и прочее, то почувствовал, как твердеет пенис. Стоя под льющейся на него водой, он несколько раз провёл по нему рукой. Он подумал о том, чтобы по-быстрому завершить начавшийся процесс наиболее подходящим моменту способом, но тут в ванную вошла Сара. Он видел её силуэт сквозь прозрачную шторку душа; она начала что-то делать над раковиной. Он смыл с себя мыло; эрекция быстро прошла. Затем он закрыл воду, одёрнул занавеску и выбрался из ванны. К этому времени он уже привык к тому, что может занести ногу над бортиком ванны, не испытывая боли, причём, в отличие от последних лет, он может это сделать, даже не садясь на бортик.
Она стояла к нему спиной. Она уже была одета для сна — летом это всегда была длинная свободная красная футболка. Он взял с вешалки полотенце и насухо вытерся, а потом по короткому коридору прошёл в спальню.
Он всегда спал в пижаме, но сейчас улёгся голым на зелёные простыни и уставился в потолок. Однако вскоре ему стало холодно — в их доме был центральный кондиционинер, и один из его выходов располагался прямо над кроватью — и он накрылся простынёй.
Секунду спустя вошла Сара. Она сразу же выключила свет, но с улицы его проникало достаточно, чтобы он видел, как она медленно идёт к своей стороне постели, а потом ощутил, как просел под ней матрац, когда она улеглась.
— Спокойной ночи, дорогой, — сказала она.
Он перевернулся на бок и тронул её за плечо. Сара, должно быть, удивилась этому прикосновению — уже больше десятка лет они планировали секс заранее, потому что Дону нужно было загодя принять пилюлю, чтобы завести свой мотор с толкача — но скоро он ощутил её руку у себя на бедре. Он придвинулся ближе и опустил голову, чтобы поцеловать её. Через мгновение она ответила, и они целовались секунд десять. Когда он отстранился, она лежала на спине, а он, опершись на локоть, смотрел на ней.
— Привет, — тихо сказала она.
— Сама привет, — с улыбкой ответил он.
Он хотел прыгать, отскакивать от стен, ему хотелось необузданного, атлетического секса — но она такого не выдержит, и поэтому он касался её мягко, легко, и…
— Ой! — сказала она.
Он не был уверен, в чём дело, но сказал: «Прости». Коснулся её легче, словно пером. Он услышал, как она сделала резкий вдох, но не мог сказать, было это от боли или наслаждения. Он снова сменил положение, и она немного сдвинулась, и он в самом деле услышал, как её кости скрипнули.
Всё происходило настолько медленно, его касания были настолько лёгкими, что он ощутил, как и сам обмякает.
Глядя ей в глаза, он попытался вернуть утраченную эрекцию «вручную». Она выглядела такой уязвимой; он не хотел, чтобы она подумала, что он её отвергает.
— Скажи, если будет больно, — сказал он и взгромоздился на неё, убедившись, что его руки и ноги принимают на себя практически весь его вес; сейчас в нём не было ни грамма лишнего жира, но он всё равно весил значительно больше, чем до роллбэка. Он начал осторожно и мягко, ища компромисс между тем, на что способно было теперь его тело, и тем, что её тело могло выдержать. Но после первого же толчка, такого, казалось ему, мягкого, он увидел больна её лице и поспешно вышел из неё и перевернулся на спину на её половине постели.
— Прости, — тихо сказала она.
— Нет, нет, — ответил он. — Всё хорошо. — Он повернулся на бок, улёгся лицом к ней и нежно её обнял.

Глава 14

В тот роковой вечер многие годы назад Сара вскочила со своего кресла в подвале, и Дон обнял её, и поднял так, что её ноги не касались пола, и закружил её, и принялся целовать, крепко и не стесняясь детей.
— Моя жена — гений! — объявил Дон, улыбаясь от уха до уха.
— Вернее, твоя жена — усердный исследователь, — ответила Сара, но сказав это, рассмеялась.
— Нет, нет, нет, — сказал он. — Ты догадалась — раньше всех остальных ты догадалась, как прочитать тело сообщения.
— Мне нужно куда-нибудь об этом написать, — сказала она. — Никакого смысла держать это в секрете. Кто первым объявит об этом во всеуслышание, тот и…
— Имя того и войдёт в учебники истории, — сказал он. — Я так горжусь тобой.
— Спасибо, милый.
— Но ты права, — сказал он. — Ты должна куда-нибудь об этом написать прямо сейчас. — Он отпустил её, и она двинулась обратно к компьютеру.
— Нет, мама, — сказал Карл. — Давай я. — Сара печатала двумя пальцами, и при том не слишком быстро. Её отец, когда они жили в Эдмонтоне, никогда не понимал её желания стать учёным и убеждал её учиться машинописи, чтобы потом сделать карьеру секретарши. В университете один курс машинописи был обязательным. Это был единственный курс за всю её жизнь, который Сара провалила.
Она посмотрела на сына, которому явно хотелось поучаствовать в историческом событии.
— Ты мне продиктуй, что хочешь написать, — сказал Карл. — А я наколочу.
Она улыбнулась ему и принялась расхаживать по комнате.
— Ладно. Значит, так. Тело сообщения состоит из…
Пока она говорила, Дон поднялся наверх и позвонил ночному продюсеру на «Си-би-си». К тому времени, как он вернулся в подвал, Сара заканчивала диктовать своё сообщение. Дон дождался, пока Карл отправит его в группу новостей Института SETI, а потом сказал:
— Ну, всё, милая, я устроил тебе телеинтервью через час, а утром ты выступаешь в «The Current» и «Sounds Like Canada».
Она взглянула на часы.
— Боже, уже почти полночь. Эмили, Карл, вам давно пора спать. Дон, я не хочу переться в город в такое время…
— И не надо. Съёмочная группа уже сюда едет.
— Правда? О Господи!
— Иногда полезно быть знакомым с нужными людьми, — с улыбкой сказал он.
— Я… я же ужасно выгляжу.
— Ты выглядишь божественно.
— Кроме того, кто смотрит телевизор в такое время?
— Затворники, страдающие бессонницей, те, кто шарится по каналам в поисках порнушки…
— Папа! — Эмили прижала палец к губам.
— …но они будут повторять интервью, так что его увидит весь мир, я тебе обещаю.

 

— Мы так ошибались, — говорила Сара Шелаг Роджерс на следующее утро. На «Sounds Like Canada» звукооператором был не Дон — в то время эту должность занимал Джо Махони. Но Дон стоял за спиной работающего за пультом Джо и смотрел на Сару.
И размышлял об иронии судьбы. Сара была в Торонто, но Шелаг находилась в Ванкувере, откуда транслировалась фирменная передача Радио-1 — два человека, которые не могут видеть друг друга, но общаются на большом расстоянии по радио. Это было идеально.
— В чём именно ошибались? — Голос у Шелаг был богатый и бархатный, но полный энтузиазма — пьянящая комбинация.
— Решительно во всём, — ответила Сара. — Во всех постулатах, лежащих в основе SETI. Какая смехотворная идея — что существа, станут посылать сообщения за световые годы для того, чтобы поговорить о математике! — Сара тряхнула головой, её каштановая причёска упруго подпрыгнула. — Математика и физика одинакова во всей вселенной. Зачем вступать в контакт с инопланетной расой только для того, чтобы выяснить, согласны ли они, что один плюс три равняется четыре, что семь — простое число, что пи равно 3.14159 и так далее. Ничто из этого не зависит от местных условий или чьего-то мнения. Нет, вещи, которые стоит обсуждать — это вопросы морали; вопросы, о которых можно спорить, вопросы, на которые у инопланетных существ могут быть радикально иные ответы.
— И сообщение с Сигмы Дракона посвящено именно этим вопросам? — спросила Шелаг.
— Именно! Этика, мораль — большие вопросы. И это ещё одно, в чём в наши ожидания от программы SETI были в корне неверны. Карл Саган любил говорить о том, как мы получим «Энциклопедию Галактику». Но никто не станет посылать сообщения за световые годы для того, чтобы что-то кому-то рассказать. Скорее они пошлют сообщение, чтобы о чём-то расспросить.
— То есть сообщение со звёзд является… чем? Анкетой?
— Да, именно так. Набор вопросов, для большинства из которых приводится несколько вариантов ответа, организованный в виде своего рода трёхмерной таблицы, с клеточками, в которых должна проставить свои ответы одна тысяча разных людей. Инопланетяне явно хотят получить срез наших убеждений, и они затратили массу усилий на формулирование словаря, с помощью которого можно бы было высказывать суждения и мнения, а также выражать их в количественном виде с помошью скользящей шкалы.
— И сколько же там вопросов?
— Восемьдесят четыре, — сказала Сара. — И они чрезвычайно разнообразны.
— Приведёте пример?
Сара отхлебнула воды из бутылки, которой её снабдили.
— «Приемлемо ли предотвращать беременность, когда численность населения низка?» «Приемлемо ли прерывать беременность, когда численность населения высока?» «Имеет ли государство право казнить плохих людей?»
— Контроль рождаемости, аборты, смертная казнь, — сказала Шелаг с удивлением в голосе. — Думаю, это трудные вопросы даже для внеземных существ.
— Похоже на то, — сказала Сара. — Но их гораздо больше, и все они так или иначе касаются этики или приемлемого поведения. «Должна ли система быть организована таким образом, чтобы предотвращать преступления любой ценой?» «Если хорошо идентифицируемая популяция ведёт себя непропорционально плохо, допустимо ли накладывать санкции на всю популяцию?» Это всё, разумеется, предварительный перевод. Уверена, что будет немало споров относительно точных формулировок вопросов.
— Это уж обязательно, — согласилась Шелаг.
— Но мне кажется, что инопланетяне немного наивны, по крайней мере, с нашей точки зрения, — сказала Сара. — Ну, то есть, в целом человечество — раса лицемеров. Мы верим, что нормы социального поведения должны выполняться другими, но сами всегда находим уважительную причину для того, чтобы их нарушить. Так что да, вопросы на темы морали — это очень интересно, но в самом ли деле они ожидают, что наши высказанные убеждения будут хоть как-то связаны с тем, как мы на самом деле себя ведём? Тот факт, что у нас есть такое выражение, как «живи в соответствии со своими заповедями» лишь подчёркивает, как естественно для нас делать прямо противоположное.
Шелаг засмеялась своим фирменным хрипловатым смехом.
— Делай, как я говорю, а не как делаю.
— Именно, — сказала Сара. — Тем не менее, поразительно, сколько социологических концепций они сумели вывести из разговоров о математике. К примеру, на основе обсуждения теории множеств построены некоторые их вопросы, касающиеся деления на «своих» и «чужих». Уильям Самнер, изобретатель термина «этноцентризм», заметил, что у «примитивных», по нашему мнению, народов взгляды на мораль по отношению к «своим» и «чужим» резко отличаются от наших. Инопланетяне, похоже, хотят узнать, стали ли уже мы выше этого.
— Я бы сказала, что стали, — сказала Шелаг.
— Несомненно, — согласилась Сара. — Можно бы было ожидать, что им будет интересно, переросли ли мы религию. — Она взглянула сквозь стекло на Дона. — Словарь, разработанный драконианцами, определённо позволяет формулировать вопросы о том, верим ли мы в существование разума за пределами вселенной — по сути, в существование Бога. Они также могли спросить нас, верим ли мы в то, что информация сохраняется после смерти — другими словами, в существование души. Но они не спрашивают про такие вещи. Мы с мужем спорили сегодня об этом по дороге сюда. Он говорил, что причина отсутствия вопросов на религиозную тему очевидна: развитая раса не может продолжать цепляться за подобные предрассудки. Но, может быть, дело в прямо противоположном. Может быть, для них существование Бога настолько очевидно, что им и в голову не приходит спросить нас, заметили ли мы его.
— Поразительно, — сказала Шелаг. — Но с какой, по-вашему, целью они хотят всё это о нас знать?
Сара сделала глубокий вдох и медленно выдохнула — Дона внутренне передёрнуло от такой длинной паузы в прямом эфире. Но в конце концов она произнесла:
— Это очень хороший вопрос.

Глава 15

Как большинство астрономов, Сара с теплотой вспоминала фильм «Контакт», основанный на одноимённом романе Карла Сагана. По сути, она считала его одним из тех редких случаев, когда фильм получился лучше книги, по которой был снят. Она десятки лет его не пересматривала, но его упоминание в программе новостей о попытках расшифровать ответ с Сигмы Дракона пробудило воспоминания. Предвкушая удовольствие, вечером в среду они с Доном устроились на диване, чтобы снова его посмотреть. Медленно, но верно она привыкала к его новому помолодевшему виду, но одной из причин, по которой ей захотелось посмотреть фильм, было то, что этим можно заниматься вместе, сидя рядом, но не глядя при этом друг на друга.
Джоди Фостер проделала отличную работу, создавая образ увлечённой делом исследовательницы, но Сара обнаружила, что улыбается, когда Фостер на экране произнесла «Там четыреста миллиардов звёзд, в и это только в нашей галактике». Само по себе это было правдой, но потом она продолжила: «Если только у одной из миллиона звёзд есть планеты, и лишь на одной из миллиона планет есть жизнь, и только на одной из миллиона обитаемых планет есть разум, то даже тогда где-то там существуют миллионы инопланетных цивилизаций». Как бы не так — одна миллионная доля миллионной доли миллионной доли от четырёхсот миллиардов — это настолько близко к нулю, что практически ноль и есть.
Сара взглянула на Дона узнать, заметил ли он ошибку, но он не подал вида. Она знала, что он не любит, когда фильм прерывают досужими замечаниями — невозможно так эффективно запоминать незнакомые слова, если не умеешь концентрироваться — так что она оставила мелкий ляп сценариста без комментария. Кроме того, несмотря на неточность, слова Фостер звучали верно. Десятки лет люди подставляли взятые с потолка цифры в уравнение Дрейка, которое якобы давало оценку количества цивилизаций разумных существ в галактике. Ни с чем не сообразный результат, озвученный Фостер, был на самом деле довольно типичен для подобных дискуссий.
Но веселье Сары вскоре превратилось в откровенную неловкость. Фостер заявилась в большую корпорацию в поисках финансирования для SETI, и когда они поначалу отвергли её предложение, она вышла из себя и стала кричать, что контакт с внеземной цивилизацией станет величайшим моментом в истории человечества, более важным, чем всё, что оно когда-либо совершило или даже задумывало совершить, моментом, который изменит весь человеческий род, и для достижения которого не жалко никаких затрат.
Саре стало неловко, потому что она вспомнила собственные выступления, полные подобной патентованной чуши. Да, обнаружение сигнала с Сигмы Дракона стало мировой новостью номер один. Однако перед тем, как пришло второе сообщение, прошло больше тридцати лет с тех пор, как упоминание инопланетян появлялось на первой странице газеты, у которой в названии не было слов «Нешнл» и «Энкуайер».
Не только участники SETI сильно преувеличивали значимость подобных вещей. Сара уже и забыла, что в «Контакте» появлялся тогдашний президент США Билл Клинтон, но вот он тут как тут, рассказывает, как этот прорыв изменит мир. В отличие от камео Джея Ленно и Лари Кинга, которые специально снимались для этого фильма, в эпизоде с Биллом Клинтоном сразу же узнавалась архивная съёмка — только на самом деле президент говорил не об обнаружении инопланетных радиосигналов, а об ALH84001, метеорите с Марса, якобы содержащем микроскопические окаменелости. Но вопреки президентской гиперболе тот кусок скалы не изменил мир, и когда сенсация через несколько лет была опровергнута, об этом почти не было сообщений в прессе: не потому что историю заметали под ковёр, а потому что она уже по сути никому не была интересна. Существование внеземной жизни для большинства людей было очередной диковиной, не более того. Оно не изменило их поведения по отношению к супругам или детям; не заставило акции расти или падать; оно ни на что не повлияло. Земля продолжала спокойно вращаться, а её обитателя продолжали любить и воевать с той же самой частотой.
Дальше по ходу фильма Сара почувствовала, что начинает всё больше и больше злиться. Инопланетяне в фильме передавали на Землю чертежи, по которым люди смогли построить корабль, способный передвигаться по туннелям в гиперпространстве, и на этом корабле Джоди Фостер отправилась к инопланетянам на встречу лицом к лицу. Настоящая цель SETI — намекал фильм — это вовсе не разговоры по радио. Это промежуточный этап к тому, чему посвящены все дешёвые космические оперы, штампуемые Голливудом — к путешествию во плоти к иным мирам. От начала с бестолковой арифметикой Джоди Фостер, через середину с будоражащими пламенными речами о том, как SETI преобразит человечество, и к финалу с совершенно необоснованными обещаниями того, что SETI найдёт способы путешествовать по всей галактике и, может быть, даже в загробный мир, «Контакт» описывал выдумку, а не реальность. Если бы Фрэнк Капра делал пропагандистский сериал под названием «Зачем мы слушаем», он бы определённо взял «Контакт» в качестве первой части.
Когда по экрану поползли финальные титры, Сара взглянула на Дона.
— Ну, как тебе? — спросила она.
— Малость старовато, — ответил он. Но потом вскинул руки, будто предупреждая возможные возражения. — Не то чтобы это было плохо, но…
Но он был прав, подумала Сара. У всех вещей есть свое время; ты не можешь пересадить нечто, предназначенное для одной эпохи, в другую.
— Кстати, а что стало с Джоди Фостер? — спросила она. — В смысле, она ещё жива?
— Да, думаю, жива. Она примерно твоего… — Он оборвал себя, но было очевидно, что он хотел сказать. «Она примерно твоего возраста». Не «нашего возраста». Хотя он по-прежнему смотрел на неё как на восьмидесятисемилетнюю, похоже, к себе очевидные хронологические факты он уже подсознательно не применял — и от этого Саре хотелось лезть на стену.
— Мне она всегда нравилась, — сказала она. Когда «Контакт» только вышел на экраны, американская пресса писала, что образ Элли Эрроуэй, персонажа Джоди Фостер, был списан с Джил Тартер, канадская же пыталась всех убедить, что не Джил, а Сара Галифакс стала её прообразом. Но хотя Сара и правда была тогда знакома с Саганом, сравнение было весьма натянутым. Почему пресса отказывается верить, что персонаж был полностью выдуман, она никогда не могла понять. Она помнила теории насчёт того, какие реальные люди стоят за образами палеонтологов «Парка юрского периода»; любая женщина, когда-либо прослушавшая курс палеонтологии, автоматически становилась прообразом персонажа Лоры Дерн.
— Знаешь, в каком фильме Джоди Фостер была реально хороша? — спросила Сара.
Дэн посмотрел на неё.
— Это… ты его знаешь. Один из моих любимых.
— Нужна ещё подсказка, — сказал он, немного резко.
— Нет, ты точно знаешь! Мы купили его на кассете, потом на DVD, а потом скачали его в HD. Почему я не могу вспомнить, как он называется? На языке вертится…
— Ну? Ну?
Сара содрогнулась. Дон становился всё более и более нетерпелив с ней. Когда он тоже туго соображал, он не возражал против этого в ней, но сейчас они потеряли синхронизацию, как близнецы в том фильме о релятивизме, который им показывали в студенческие годы. Она подумала, не огрызнуться ли, не сказать, что она ничего не может поделать с тем, что состарилась, но нет — в конце концов, он ведь тоже не мог перестать быть молодым. И всё-таки его нетерпение нервировало её, и от этого ей было ещё труднее выловить из памяти ускользающее название.
— Гмм, — сказала она, — там ещё этот играл…
— «Мэверик»? — предложил Дон. — «Молчание ягнят»?
— Нет, нет. Ну, знаешь, который про… — Ну почему она не может вспомнить это слово? — …про… про чудо-ребёнка.
— «Маленький человек Тейт», — тут же выпалил Дон.
— Точно, — очень тихо сказала Сара, глядя в сторону.

Глава 16

После того, как Сара заснула, Дон переместился в «Сибарит» и сидел в нём в мрачных раздумьях.
Он знал, что вёл себя неправильно сегодня, когда она пыталась вспомнить название того фильм, и ненавидел себя за это. Почему он был терпелив, когда дни его были сочтены, но вдруг стал таким нетерпеливым сейчас, когда у него так много времени? Он старался не злиться на Сару, правда старался. Но у него просто не получалось. Она была так стара, и…
Зазвонил телефон. Он взглянул на дисплей и ощутил, как брови полезли на лоб: «Тренхольм, Рэнделл». Это было имя, которое он не вспоминал лет тридцать или больше — они работали вместе на «Си-би-си» в 2010-х. С того самого времени, как роллбэк Сары закончился провалом, Дон избегал видеться с людьми, которых раньше знал — и в очередной раз порадовался, что у его квартирного телефона нет функции передачи видео.
Рэнди был на пару лет старше Дона, и, беря трубку, он думал, что звонит его жена. В последние несколько лет он частенько принимал звонки от старых знакомых, которые оказывались звонками от их жён с сообщениями об их кончине.
— Алло? — сказал Дон.
— Дон Галифакс, старый негодник!
— Рэнди Тренхольм! Как у тебя там дела?
— Да как могут быть дела в восемьдесят девять? — ответил Рэнди. — Пока жив.
— Рад это слышать, — сказал Дон. Он хотел спросить Рэнди о его жене, но не смог вспомнить, как её зовут. — Что случилось?
— Про тебя было в новостях, — сказал Рэнди.
— Ты хочешь сказать, про Сару?
— Нет, нет. Не про Сару. По крайней мере, не в тех группах, что я читаю.
— Э-э… а какие группы ты читаешь?
— «Улучшение человека». «Бессмертие». «Я Буду Жить».
Он знал, что слухи о том, что с ним произошло, расползлись существенно дальше пределов квартала, в котором он жил. Но всё равно кроме «А, ясно» не нашёл, что сказать.
— Так что же, Дон Галифакс теперь вхож в круги с воротил и магнатов? — сказал Рэнди. — Коди Мак-Гэвин. Весьма впечатляет.
— Я видел его всего раз.
— Он выписал тебе нехилый чек, — сказал Рэнди.
Дон чувствовал себя всё более и более неуютно.
— Нет, — сказал он. — Я ни разу не видел счёта за эту процедуру.
— Не знал, что ты интересуешься продлением жизни, — сказал Рэнди.
— Я и не интересуюсь.
— Но ты его получил.
— Рэнди, послушай, уже поздно. Если я могу тебе чем-то помочь…
— Ну, просто, ты ведь знаешь Коди Мак-Гэвина…
— Фактически не знаю.
— И я подумал, что, может быть, ты мог бы замолвить перед ним словечко, ну, за меня.
— Рэнди, я не…
— Я многое могу предложить, Дон. И многое мог бы ещё сделать, но…
— Рэнди, честное слово, я…
— Да ладно, Дон. Ты ведь тоже не какой-то особенный. Но он оплатил тебе роллбэк.
— Он хотел сделать его Саре, а не мне, и…
— Да, я знаю, но с ней у него не получилось, верно? Так, по крайней мере, говорят. И послушай, Дон, мне действительно очень жаль её. Сара мне всегда нравилась.
Рэнди, по-видимому, ожидал ответа, словно сделанный им реверанс требовал реакции со стороны Дона. Но Дон молчал. Когда пауза слишком затянулась, Рэнди заговорил снова:
— В общем, он сделал это для тебя, и…
— И ты думаешь, что он сделает это и для тебя? Рэнди, я честно не знаю, сколько стоило то, что со мной сделали, однако…
— На «Улучшении людей» оценивают в восемь миллиардов. На «Я буду жить» большинство склоняется к десяти.
— Однако, — твёрдым голосом продолжил Дон, — я об этом не просил, и я этого не хотел.
— А для таких, как Коди Мак-Гэвин, это такая мелочь…
— Я не думаю, что это мелочь для кого бы то ни было, — сказал Дон, — но это неважно. Он может тратить свои деньги так, как считает нужным.
— Конечно, но теперь, когда он раздаёт их на роллбэк для тех, кто сам не может его себе позволить, я подумал, что, возможно, ты…
— Я ничего не могу для тебя сделать, Рэнди. Мне жаль, но…
В голосе в трубке прорезалось отчаяние.
— Пожалуйста, Дон. Я всё ещё способен на многое. Я роллбэком я мог бы…
— Что? — резко спросил Дон. — Излечить рак? Это уже сделано. Изобрести лучшую мышеловку? Биохакеры просто сделают лучшую мышь.
— Нет, важные вещи. Я… ты ведь не знаешь, чем я занимался последние двадцать лет. Я… я делал такие дела… Но ещё больше я хотел бы сделать. Мне просто нужно больше времени, вот и всё.
— Прости, Рэнди. Правда, мне жаль, но…
— Если бы ты просто позвонил Мак-Гэвину, Дон. Это всё, о чём я прошу. Просто сделать один звонок.
Он подумал, не рассказать ли ему, сколько понадобилось времени, чтобы добраться до Мак-Гэвина в прошлый раз, но решил, что Рэнди это совершенно не касается.
— Прости, Рэнди, — снова сказал он.
— Проклятье, что ты такое сделал, чтобы это заслужить? Ты не какой-то так особенный. Ты не настолько умён, не настолько талантлив. Ты просто выиграл в грёбаную лотерею, вот и всё, и теперь даже не хочешь помочь мне купить билет.
— Господи боже мой, Рэнди…
— Это нечестно. Ты сам это сказал. Ты даже не интересовался трансгуманизмом, продлением жизни. Но я — я всю жизнь к этому стремился. «Прожить достаточно, чтобы жить вечно» — так Курцвейл говорил. Просто продержитесь ещё несколько десятилетий, появятся технологии омоложения, и у нас будет практическое бессмертие. И вот я продержался, и они уже есть, эти технологии. Только они мне не по карману.
— Они упадут в…
— Не говори мне, что они упадут в их грёбаной цене. Я знаю, что они упадут в цене. Но недостаточно быстро, чёрт их дери. Мне восемьдесят девять! Если ты просто позвонишь Мак-Гэвину, просто потянешь за пару ниточек. Это всё, о чём я прошу — ради старых дней.
— Прости, — сказал Дон. — Мне правда очень жаль.
— Будь ты проклят, Галифакс! Ты должен это сделать. Я… я умираю. Я уми…
Дон со стуком положил трубку и, трясясь, сел в кресло. Он подумал было пойти наверх, к Саре, но она поняла бы, через что он сейчас проходит, не лучше Рэнди Тренхольма. Ему так хотелось с кем-нибудь поговорить. Конечно, были другие люди, прошедшие роллбэк, но они все были из совершенно другой лиги — финансовая пропасть разделяла их больше, чем общий опыт омоложения объединял.
В конце концов он всё же поднялся наверх, выполнил обычный ритуал отхода ко сну, улёгся рядом с Сарой, которая уже спала, и уставился в потолок — в последнее время он делал это чаще и чаще.
Некоторым образом Рэнди Тренхольм был прав. Некоторых людей стоило сохранить.
Последний из двенадцати человек, ходивших по Луне, умер в 2028. Величайшее свершение человечества за всю его историю случилось при жизни Дона, но никого из тех, кто лично ступал на лунную поверхность, уже не было в живых. Всё, что осталось — фотографии, видеозаписи, лунные камни и несколько поэтических описаний, включая «величественное запустение» Олдрина. Люди продолжали говорить, что человечество рано или поздно неизбежно вернётся на Луну. Может быть, думал Дон, теперь он до этого доживёт, но до тех пор непосредственный опыт тех маленьких шагов, тех гигантских прыжков изгладился из памяти живущих.
И, что ещё более трагично, последний узник нацистских концлагерей — последний свидетель их злодеяний — умер в 2037. Худшее из деяний человечества также изгладилось из живой человеческой памяти.
И у высадки на Луну, и у Холокоста были свои отрицатели: люди, которые утверждали, что такое чудо и такой ужас не могли произойти, что люди неспособны на такиой технологический триумф или такое бесстыдное злодейство. И теперь все, кто мог подтвердить то или другое на основании собственного личного опыта, уже в могиле.
Но Дональд Галифакс будет жить дальше, хотя ему не о чем свидетельствовать, у него нет никакого важного опыта, которому он мог быть живым свидетелем, ничего, чем бы стоило поделиться с будущими поколениями. Он простой, обычный человек.
Сара пошевелилась во сне рядом с ним, перевернулась на бок. Он посмотрел в темноте на неё — женщину, которая сделала то, что не удалось никому: догадалась, что означает послание инопланетян. И, если Коди Мак-Гэвин был прав, имела наилучшие шансы сделать это снова. Но она уйдёт очень скоро, тогда как он останется. Если роллбэк должен был сработать только для одного из них, то это должна была быть она, Дон это знал. Её жизнь была важна; его — нет.
Он качнул головой; волосы зашуршали по подушке. Логически он знал, что он не отнял омоложение у Сары, что успех роллбэка с ним никак не был связан с его фиаско с Сарой. И всё же вина давила на него, словно вес шести футов земли, насыпанных на грудь.
— Прости, — прошептал он в темноту, снова уставясь в потолок.
— За что?
Голос Сары перепугал его. Он не знал, что она не спит, но сейчас, повернув к ней голову, он заметил крошечные отражения проникающего с улицы тусклого света в её открытых глазах.
Он придвинулся к жене и нежно привлёк её к себе. Он подумал о том, чтобы сказать, что его слова относятся лишь к тому, что произошло сегодня вечером, но это было больше — неизмеримо больше.
— Прости, — сказал он, наконец, — что роллбэк сработал для меня, но не для тебя.
Он почувствовал, как она делает под его рукой глубокий вдох, а потом снова сжимается, выдыхая.
— Если он мог сработать только для одного из нас, — сказала Сара, — то я рада, что им оказался ты.
Такого он не ожидал совсем.
— Почему?
— Потому что, — сказала она, — ты очень хороший человек.
Он не нашёл, что ответить, и поэтому просто продолжал обнимать её. Скоро её дыхание стало размеренным и шумным. Он лежал так несколько часов, прислушиваясь к нему.

Глава 17

Дон знал, что пришло время найти работу. Не то чтобы они с Сарой отчаянно нуждались в деньгах; они получали пенсии от своих работодателей и от федерального правительства. Но он должен был что-то делать с энергией, которая у него теперь появилась, и, кроме того, работа могла бы помочь ему выйти из всё углубляющейся депрессии. Несмотря на радость от возврата физической молодости всё это висело на нём тяжёлым бременем — трудности в общении с Сарой, ревность старых знакомых, бесконечные часы созерцания бесконечности и размышлений над тем, как бы ему хотелось, чтобы всё обернулось иначе.
Так что он дошёл до станции метро Норт-Йорк-Центр, всего в паре кварталов от дома, и сел на поезд под башней библиотеки. Был жаркий августовский день, и он не мог не заметить скудно одетых молодых женщин в вагоне метро — здоровых на вид, загорелых и приятных глазу. В разглядывании их поездка пролетела незаметно, хотя он был поражён и немного смущён тем, что девушка, которая вышла на «Уэллесли», в ответ поглядывала на него с чем-то очень похожим на восхищение.
Доехав до своей остановки — Юнион-стэйшн — он вышел и после небольшой пешей прогулки оказался перед зданием вещательной корпорации «Си-би-эс», напоминающим на гигантский Куб Борга.
Он знал это место, как… ну, не совсем как свою ладонь — он всё ещё привыкал к её новому, гладкому состоянию без старческих пятен. Но у него не было карточки сотрудника, так что пришлось ждать, пока кто-нибудь придёт за ним и заберёт на посту охраны у выхода на Фронт-стрит. Пока он ждал, он разглядывал ростовые голограммы нынешних ведущих программ радио «Си-би-эс». В его время они были вырезаны из картона. Он не узнал ни одного лица, хотя их имена были ему знакомы
— Дональд Галифакс? — Дон повернулся и увидел стройного мужчину лет тридцати с азиатскими чертами лица и со странной причёской персикового цвета. — Меня зовут Бен Чоу.
— Спасибо, что согласились со мной встретиться, — сказал Дон, когда Бен вёл его через ворота.
— Не за что, не за что, — ответил Бен. — Вы тут что-то вроде легенды.
Он ощутил, как его брови взмыли вверх.
— Правда?
Они вошли в лифт.
— Единственный звукоинженер, с которым соглашался работать Джон Пеллат? Безусловно.
Они вышли из лифта, и Бен ввёл его в тесный кабинет.
— Так или иначе, — сказал он, — я рад, что вы зашли. Очень рад знакомству. Но я не понимаю, почему вы ищете у нас работу. Ведь если вы смогли позволить себе роллбэк, вам вряд ли есть необходимость работать.
Дон оглядел кабинет — окон в нём не было. Он располагался на пятом этаже, и из окна было бы видно озеро, но в этом здании где вы ни находитесь, ощущение такое, словно вы под землёй.
— Я не смог позволить себе роллбэк, — сказал он, садясь на стул, на который указал Бен.
— О, конечно же, это ваша жена…
Он сузил глаза.
— Вы о чём?
Лицо Бена стало растерянным.
— Гмм… разве она не богата? Ведь это она расшифровала то первое сообщение.
— Нет, она тоже не богата. — Вероятно, она могла бы разбогатеть, подумал он, если бы заключила правильные контракты с издателями в правильное время, или назначила бы хорошую цену за публичные лекции, которые читала в первые месяцы после получения оригинального сообщения. Но что было, то прошло: нельзя иметь второй шанс для всего.
— О, значит, я…
— Так что мне нужна работа, — сказал Дон. Прерывать своего потенциального босса — это не то действие, которое одобрил бы консультант по карьерной стратегии, но он не мог этого выносить…
— Да, — сказал Бен. — Он взглянул на лежащий перед ним на столе электронный планшет. — Итак, вы закончили факультет радио и телевидения в Райерсоне. Это хорошо; я тоже. — Бен чуть-чуть прищурился. — Выпуск 1982-го. — Он покачал головой. — Я закончил в 2035-м.
Намёк был очевиден, и Дон попытался отразить его, превратив в шутку.
— У нас не было общих преподавателей?
Бен, надо отдать ему должное, добродушно усмехнулся.
— И как долго вы проработали здесь, на «Си-би-си»?
— Тридцать шесть лет, — ответил Дон. — Я был инженером-продюсером звукозаписи, когда…
Он не стал произносить последние слова, но Бен произнёс их за него, подчеркнув коротким кивком головы:
— Вышли на пенсию.
— Но, — продолжил Дон, — как вы можете видеть, я снова молод и хочу снова начать работать.
— В каком году вы вышли на пенсию?
Эта информация была прямо перед ним, Дон это знал, в его резюме, но засранец вознамерился заставить его сказать это вслух.
— В две тысячи двадцать втором.
Бен слегка качнул головой.
— Вау! Кто тогда был премьером?
— Тем не менее, — проигнорировал его замечание Дон, — мне нужна работа, и поскольку мать-корпорация уже у меня в крови…
Бен кивнул.
— Когда-нибудь работали с «Менненгой-9600»?
Дон покачал головой.
— А с «Эвотеррой С-49»? Это то, с чем мы работаем сейчас.
Он покачал головой снова.
— Редактировали?
— Конечно. Тысячи часов. — По крайней мере половина из которых — резка магнитофонной ленты бритвенным лезвием.
— На какой аппаратуре?
— «Стадер». «Нив Каприкорн». «Юфоникс». — Он намеренно опустил номера моделей и не стал упоминать «Кадозуру», которой уже лет двадцать не было на рынке.
— Оборудование всё время меняется, — казал Бен.
— Я это понимаю. Но принципы…
— Принципы меняются тоже. Вы это знаете. Мы не редактируем теми же методами, что и десять лет назад, не говоря уж о пятидесяти. Стиль и темп изменились, и звук теперь другой. — Он покачал головой. — Я хотел бы вам помочь, Дон. Для собрата по Райерсону — что угодно, вы это знаете. Но… — Он развёл руками. — Даже парнишка сразу после школы знает матчасть лучше вас. Черт возьми, он её знает лучше меня.
— Но мне не обязательно работать практически, — сказал Дон. — То есть, в прошлый раз под конец я занимался в основном всяким менеджментом, а он-то не меняется.
— Вы совершенно правы, — сказал Бен. — Он не меняется. Что означает, что парень, который выглядит на двадцать пять, не будет способен внушать уважение мужчинам и женщинам под пятьдесят. Плюс, мне нужны менеджеры, которые знают, когда инженеры вешают им лапшу о возможностях и ограничениях своего оборудования.
— Так у вас есть хоть что-нибудь? — спросил Дон.
— Вы не пробовали внизу?
Дон насупил брови.
— В вестибюле? — В вестибюле — или атриуме Барбары Фрам, как он официально назывался, а Дон был достаточно старым, чтобы работать с самой Барбарой — не было ничего, кроме пары ресторанов, трёх постов охраны и большого количества пустого места.
Бен кивнул.
— В вестибюле! — вспыхнул Дон. — Я не собираюсь работать охранником.
Бен всплеснул руками.
— Нет, нет. Я не то имел в виду. Я говорил — только поймите меня правильно — о музее.
Дон ощутил, что у него отвисает челюсть; Бен словно ударил его под дых. Он практически забыл о нём, но да, в вестибюле также был и маленький музей, посвящённый истории «Си-би-си».
— Я не какой-то там чёртов экспонат, — сказал Дон.
— Нет-нет — нет! Я совсем не это имел в виду. Я хотел сказать, что, может быть, вы бы стали одним из хранителей? Вы ведь всё это знаете из первых рук. Не только Пеллата, но и Питера Гзовски, Сук-Джин Ли, Боба Макдональда, всех этих людей. Вы знали их и работали вместе с ними. Здесь сказано, что вы работали в «As It Happens» и «Faster Than Light».
Бен пытался помочь, и Дон это понимал, но ему уже хватило.
— Я не хочу жить прошлым, — сказал он. — Я хочу быть частью настоящего.
Бен посмотрел на настенные часы — с красными светодиодными цифрами в круге из шестидесяти огоньков, загорающихся в такт уходящим секундам.
— Послушайте, — сказал он, — меня ждёт работа. Спасибо, что зашли. — И он поднялся и протянул руку. Всегда ли у Бена такое слабое и вялое рукопожатие, или он специально сдерживался, чтобы не сделать больно восьмидесятисемилетнему старику, Дон не мог сказать.

Глава 18

Дон вернулся в вестибюль. Это был плюс в копилку Канады — что можно было вот так, без надзора охраны или сопровождающих лиц, разгуливать по Атриуму Барбары Фрам, разглядывая шесть этажей внутренних балконов и глазея на всевозможных сибисишных персоналий — корпорация не одобряла, когда их называли «звёздами» — снующих туда-сюда по своим делам. Маленький ресторанчик под названием «Ой-ля-ля», который был здесь испокон веков, выставлял несколько столиков прямо в атриум, и вот за одним из них сидит один из ведущих «Ньюсуорлд», уплетая греческий салат; за соседним прихлёбывает кофе главный персонаж детского шоу, которое Дон смотрел вместе с внучкой; вот прошла к лифтам женщина, которая сейчас ведёт программу «Идеи». Всё очень открыто, очень дружелюбно — по отношению к кому угодно, кроме него.
Крошечный музей корпорации был втиснут в дальний угол, явно уже после завершения проектирования здания. Многие материалы здесь были старше Дона. Детская программа «Дядюшка Чичимус» была до него, а «This Hour Has Seven Days» и «Front Page Challenge» смотрели его родители. Он был достаточно стар, чтобы помнить «Уэйна и Шастера», но недостаточно, чтобы считать их смешными. Однако он выучил свои первые французские слова с передачей «Chez Helene» и провёл много счастливых часов с «Mr. Dressup» и «The Friendly Giant». Дон остановился на минуту у модели французского за́мка и кукол Петуха Петера и Жирафа Жерома. Прочитал табличку, сообщавшую, что странная фиолетово-оранжевая расцветка Жерома была выбрана в эпоху чёрно-белого телевидения из-за хорошей контрастности и была оставлена без изменений, когда в 1966 программа начала выходить в цвете, из-за чего жираф приобрёл довольно психоделический вид, невольно отразив дух эпохи.
Дон уже и забыл, что Мистер Роджерс тоже начинался здесь, но вот он стоит — миниатюрный трамвайчик из этого шоу, из того времени, когда оно называлось «Mister Rogers’ Neighbourhood», с обязательной буквой «U» в последнем слове.
В музее не было никого. Пустота этих нескольких комнат была свидетельством того факта, что людям не особенно интересно прошлое.
Мониторы крутили отрывки из старых программ «Си-би-си» — некоторые из них он вспоминал, большинство — с содроганием. В здешних подвалах, должно быть, до сих пор хранились ленты с ужасным барахлом типа «Короля Кенсингтона» и «Ракетного Робина Гуда». Возможно, некоторым вещам следует позволить изгладиться из людской памяти; возможно, некоторые вещи должны стать эфемерами.
В экспозиции присутствовала кое-какая теле- и радиоаппаратура, в том числе машины, с которыми он и сам работал в начале своей карьеры. Он покачал головой. Нет, в музее вроде этого он должен быть не хранителем. Его должны здесь показывать, как реликвию ушедшей эпохи.
Конечно, он уже не выглядел как реликвия — а на Канадской Национальной Выставке больше не бывает шоу уродов; он смутно припоминал, как был на Выставке ребёнком и слышал, как зазывалы описывают людей с рыбьими хвостами и бородатых женщин.
Он покинул музей, покинул здание и вышел на Фронт-стрит. В городе есть и другие телерадиокомпании, но он сомневался, что там ему повезёт больше.
Кроме того, ему нравилось работать над радиодрамами и документальными радиопрограммами того типа, каких уже нигде, кроме «Си-би-си», не делают. С точки зрения других компаний в его резюме могло говориться, что он расписывал стены пещеры Ласко́ — ничего бы не изменилось.
Дон вернулся на Юнион-стэйшн — на перекладину буквы «U», образованной изгибом старейшей линии городского метрополитена. Он спустился вниз и прошёл через турникет, оплатив обычный взрослый — не пенсионерский — тариф, и спустился на эскалаторе на платформу. Он встал под одними из свисающих с потолка табло с часами. Поезд ворвался на станцию, и он почувствовал, как поднятым им ветром ему взъерошило волосы, и…
…и он застыл, не в силах пошевелиться. Двери открылись с механическим лязгом, и люди ринулись внутрь и наружу. Потом прозвучали три сигнала в понижающейся тональности, означающие, что двери закрыты, и поезд снова пришёл в движение. Он обнаружил, что шагнул к самому краю платформы и поглядел ему вслед.
Маленький мальчик, не больше пяти или шести лет, уставился на него из заднего окна. Дон вспомнил, как он сам ребёнком любил сидеть в переднем вагоне и смотреть, как несётся навстречу туннель; в последнем вагоне у окна, обращённого назад, было почти так же хорошо. Заскрежетало — поезд делал поворот на север; потом снова всё стихло. Он смотрел на рельсы где-то в четырёх футах ниже, кончики носков его башмаков высовывались за край платформы. Он заметил, как прошмыгнула серая мышь, заметил третий рельс и засаленную табличка, предупреждающую о высоком напряжении.
Скоро по изгибающемуся туннелю подкатил следующий поезд; прежде, чем его стало видно, в глубине туннеля появились прыгающие отблески его фар. Дон ощутил вибрацию поезда в дюймах от своего лица, и его волосы снова разметало ветром.
Поезд остановился. Он посмотрел в окно, которое оказалось перед ним. Бо́льшая часть пассажиров выходит на Юнион-стэйшн, хотя несколько человек всегда едут за поворот.
За поворот.
Существует проверенный временем способ сделать это, правда? Здесь, в Торонто, этим методом отчаявшиеся люди окончательно улаживали свои дела ещё до его рождения. Поезда подземки въезжают на станцию на большой скорости. Если вы стоите на нужном конце платформы, то можете выпрыгнуть перед прибывающим поездом, и…
И всё.
Конечно, это несправедливо по отношению к машинисту поезда. Дон вспомнил, как давным-давно читал о том, как тяжело переживают машинисты подземки гибель самоубийц под колёсами. Им часто приходится брать длительный отпуск, а некоторые настолько боятся повторения этого, что так и не могут вернуться на работу. В центре города станции располагаются в сорока четырёх секундах хода друг от друга; у машинистов нет времени расслабиться на перегонах между станциями.
Но так было в те времена, когда поезда подземки водили люди. Сейчас же ими управляют изящные механизмы производства «Мак-Гэвин Роботикс».
Ирония напрашивалась, и…
И он весь дрожал, с ног до головы. Внезапно его тело пришло в движение, двигаясь так быстро, как только было способно…
…и он едва успел протиснуться в двери прежде, чем они захлопнулись за его спиной. В течение всей поездки Дон цеплялся за металлический поручень, словно утопающий за бревно.

Глава 19

Тогда, в 2009, Сара тратила на дискуссии по поводу драконианской анкеты по крайней мере столько же времени, сколько на преподавание астрономии, и эти дискуссии частенько выплёскивались в вечерние разговоры с Доном. Как-то вечером, когда Карл в подвале увлечённо играл в Sims-4, а десятилетняя Эмили ушла на тренировку гёрл-скаутов, Сара сказала:
— Вот такая этическая дилемма всплыла сегодня на форуме SETI. Некоторые участники считают, что догадались о целях затеянного инопланетянами опроса, из чего следует, что мы можем дать им ответы, которых они ждут, в надежде, что они продолжат с нами общаться. Так вот, должны ли мы солгать, чтобы получить то, что нам нужно? Иными словами, насколько неэтично мухлевать в опросе по этике?
— Драконианцы по меньшей мере не глупее нас, верно? — сказал тогда Дон. — Разве они не распознают любую попытку обмана?
— Я то же самое и сказала! — ответила Сара, явно довольная, что он поддерживает её точку зрения. — Инструкция к анкете недвусмысленно требует, чтобы тысяча ответов, которые мы им вышлем, была получена независимо и приватно. Они говорят, что у них могут быть дополнительные вопросы, и консультации между участниками опроса исказят ответы на них. И я сильно подозреваю, что у них в самом деле есть способы определить, не заполнил ли всю тысячу анкет один человек или группа людей, координирующих усилия — какой-нибудь статистический показатель или вроде того.
Они занимались уборкой. Поскольку оба работали полный день, домашние заботы постоянно откладывались. Дон вытирал пыль с каминной полки.
— Знаешь, чего бы мне хотелось? — рассеянно спросил он, глядя на висящую над камином репродукцию картины Эмили Карр в рамке. — Здоровый шестидесятидюймовый телевизор с плоским экраном. По-моему, он бы тут замечательно смотрелся. Сейчас они стоят кучу денег, но, я уверен, скоро упадут в цене.
Сара собирала разбросанные по гостиной газетные страницы.
— Люди столько не живут, — ответила она.
— Так что там ты говорила про драконианскую анкету?
— Ах, да. Даже если бы мы действительно захотели её сфабриковать и создали бы комитет по согласованию ответов, то всё равно для некоторых вопросов мы не можем сказать, какие ответы на них будут «правильными».
Он принялся убирать грязные кружки с кофейного столика.
— К примеру?
— К примеру, вопрос номер тридцать один. Вы и кто-то ещё совместно нашли объект, по-видимому, не обладающий ценностью, который, в общем-то, не нужен ни одному из вас. Кто из вас должен забрать этот объект себе?
Дон застыл в раздумье — две жёлтые кружки в правой руке, одна в левой — в шестнадцать Карл пристрастился к кофе.
— Гмм… не знаю. То есть, это ведь неважно, правда ведь?
Сара закончила собирать газеты и скрылась в кухне, чтобы выбросить их в синий ящик.
— Кто знает? — крикнула она оттуда. — Очевидно, здесь есть какая-то моральная дилемма, которую инопланетяне пытаются исследовать, но никто из тех, к кому я обращалась, не смог её там углядеть.
Он тоже прошёл на кухню, сполоснул кружки под краном и сложил их в посудомоечную машину.
— Может быть, никто не должен брать этот объект. Может, его надо просто оставить, где нашли.
Она кивнула.
— Это было бы здорово, но среди вариантов ответа такого нет. Это ведь опрос с выбором вариантов, помнишь?
Он загрузил в мойку несколько тарелок.
— Ну, тогда не знаю. Пусть тогда другой его возьмёт — потому что, э-э… скажем, потому что я щедрый.
— Но ему он не нужен, — сказала она.
— Но может когда-нибудь пригодиться.
— Или может оказаться ядовитым, или принадлежащим кому-то ещё, кто будет расстроен потерей и будет зол на того, кто его украл.
Он покачал головой и положил таблетку электразоля в отделение для моющих средств мойки.
— Тогда информации недостаточно.
— Инопланетяне, похоже, считают, что достаточно.
Он включил мойку и жестом позвал Сару обратно в гостиную — машина довольно сильно шумела.
— Ладно, — сказал он, — значит, ты не можешь дать драконианцам такие ответы, которые бы показали нас с лучшей стороны, потому что ты не знаешь, что это за ответы.
— Верно, — сказала Сара. — И в случае с вопросами, которые мы хорошо понимаем, нет согласия насчёт того, какой вариант ответа покажет нас с лучшей стороны. Видишь ли, часть нашей морали рациональна, другая же основана на эмоциях — и неясно, какую инопланетяне ценят больше.
— Я думал, вся мораль рациональна, — сказал Дон. Он оглядел гостиную в поисках чего-то, оставшегося неубранным. — Разве не таково определение морали — рациональная, обдуманная реакция, а не интуитивная, спинномозговая?
— Да? — сказала она, приводи в порядок стопку свежих журналов — «Maclean’s», «Mix», «Discover», «The Atlantic Monthly» — которая жила на маленькой полочке между диваном и «Сибаритом». — Тогда попробуй вот это. Стандартная задачка по философии морали, называется «проблема вагонетки». Её сформулировала Филиппа Фут, британская философиня. Так вот, представь себе: гружёная неуправляемая вагонетка катится по рельсам. А впереди к этим рельсам привязаны пять человек, и они не могут убежать — если вагонетка их переедет, то убьёт их всех. Но так получилось, что ты всё это видишь с моста над рельсами, и там есть переключатель, стрелка, с помощью которой ты можешь перевести вагонетку на другой путь, увести её влево, прочь от привязанных людей, и спасти их всех. Что ты в такой ситуации сделаешь?
— Переведу стрелку, разумеется, — сказал он. Придя к решению, что на сегодняшний вечер с уборкой покончено, он уселся на диван.
— Так говорят практически все, — сказала Сара, присаживаясь рядом. — Большинство людей чувствуют моральную обязанность вмешаться в ситуацию, когда жизнь человека в опасности. Да, я забыла тебе сказать одну вещь. Ко второму пути привязан какой-то здоровенный тип. Если ты переведёшь стрелку, он погибнет. Теперь что ты сделаешь?
Он обнял её за плечи.
— Ну, я… я думаю, что всё равно переведу стрелку.
Она положила голову ему на плечо.
— Большинство людей так говорит. Почему?
— Потому что пусть лучше погибнет один человек, чем пять.
Он уловил по её голосу, что она улыбается.
— Стартреккер до мозга костей. «Потребности многих важнее потребностей одного». Неудивительно, что в это верит мистер Спок — это явно продукт рационального мышления. Тогда подумай вот над чем. Пусть нет второго пути. И здоровенный дядька не привязан к рельсам на левом пути, а стоит рядом с тобой на мосту. Ты совершенно точно знаешь, что если ты сбросишь его с моста так, чтобы он упал перед вагонеткой, то она остановится прежде, чем доедет до пятерых привязанных людей. Но сам ты довольно щуплый. Сбив тебя, вагонетка не остановится, так что тебе прыгать нет смысла, но здоровый дядька её точно остановит. Твои действия?
— Ничего не буду делать.
Дон почувствовал, как она кивает.
— И снова большинство людей отвечают точно так же — они ничего не станут делать. Но почему?
— Потому что… гмм… потому что это неправильно — ну, э-э… — Он задумался, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но снова закрыл.
— Видишь? — сказала Сара. — Ситуации почти идентичные. В обоих случаях ты решаешь, что должен умереть один человек — причём один и тот же человек — чтобы спасти пять других людей. Но в первом случае ты делаешь это, переведя стрелку. А во втором ты собственными руками толкаешь человека навстречу смерти. Рациональное уравнение в обоих случаях одно и то же. Но второй случай отличается эмоционально. Большинству людей то, что казалось верным в первой ситуации, во второй кажется неправильным. — Она помолчала. — Инопланетяне не задавали этот конкретный вопрос про вагонетку, но задали другие, которые имеют эмоционально этичное решение и логически этичное. Насчёт того, какому из них драконианцы отдают предпочтение, у меня уверенности нет.
Дон снова задумался.
— Но разве не естественно было бы для высокоразвитых существ предпочитать логику эмоциям?
— Не обязательно. Справедливость и стремление к взаимности могут казаться эмоциональными реакциями: они встречаются и у животных, которые, очевидно, не мыслят отвлечёнными, символическими категориями, но именно их мы ценим выше всего. Инопланетяне также могут их ценить, из чего может следовать, что они ожидают эмоциональных ответов. Тем не менее некоторые из моих коллег доказывают, что логические ответы лучше, потому что они означают более сложный тип мышления. И всё же, давая одни лишь логические ответы, мы исказим свой подлинный образ. То есть, подумай, к примеру, вот о чём — они нас об этом не спрашивали, но пример характерный. Есть двое детей, мальчик и девочка. Представь, что когда Эмили станет постарше, они с Карлом поедут куда-нибудь на уик-энд и решат заняться друг с другом сексом — всего один раз, только чтобы посмотреть, каково это.
— Сара!..
— Да-да, у тебя такая мысль сразу вызывает отвращение… И у меня, понятное дело, тоже. Но почему она нам так противна? Предположительно потому, что эволюция взрастила в нас желание практиковать экзогамию и избегать родовых дефектов, которые часто сопутствуют кровосмесительным связям. Но представь себе, что они пользуются противозачаточными средствами — а ты знаешь, что моя дочь ими будет пользоваться обязательно. Вдобавок ни один из них не является носителем венерических болезней. Так что они сделали это один лишь раз, и это не нанесло им совершенно никакого психологического вреда, и они никому об этом не рассказали. Это по-прежнему отвратительно? Моё нутро — и твоё, я думаю, тоже — говорит, что да, хотя мы и не можем сформулировать причину этого отвращения.
— По всей видимости, — согласился он.
— Вот. Но в течение очень долгого времени в очень многих местах гомосексуальные контакты также вызывали отвращение, равно как и межрасовые. В наши дни большинство людей уже не реагирует на них негативно. Значит, то, что вызывает у людей отвращение, не обязательно объективно неправильно. Мораль меняется, отчасти благодаря тому, что человека возможно убедить изменить свои взгляды. В конце концов, именно рациональное убеждение сделало возможным движения за права женщин или против сегрегации. Люди становятся убеждены в том, что рабство и дискриминация — это принципиально неправильно; ты просвещаешь людей относительно этих вопросов, и их ви́дение морального и аморального меняется. Собственно, именно это происходит с детьми. Их поведение становится более моральным по мере того, как растут их умственные способности. Сначала они считают что-то неправильным просто потому, что их за этим могут поймать, но потом начинают считать это неправильным в принципе. Может быть, мы уже повзрослели достаточно, чтобы драконианцам захотелось продолжать с нами контакт, а может быть, и нет, и если нет, то у нас нет никаких шансов угадать правильные ответы. — Сара теснее прижалась к нему. — Нет, я считаю, что мы в данном случае можем сделать только то, о чём они нас просят: послать тысячу независимых наборов ответов, каждый из которых получен независимо от остальных, и каждый настолько честен и правдив, насколько возможно.
— А потом?
— А потом дождаться ответа и посмотреть, что они на это скажут.
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 20