33
Внутри лунобуса, понятное дело, были камеры. Предполагалось, что сейчас они выключены.
Ага. Как же.
Я взял тюбик пасты для заделывания пробоин в скафандре и залепил объективы всех камер, проследив, как паста твердеет, и её поверхность становится матовой и гладкой. Незалепленной я оставил лишь камеру видеофона рядом со шлюзом — и он скоро загудел, сообщая о входящем звонке. Я нажал кнопку ответа, и на экране появилось лицо Габриэля Смайта.
— Да, Гейб, — сказал я. — Вы связались с искусственным мной?
— Да, Джейк, связались. Он, конечно, в Торонто, но согласился с вами поговорить.
— Давайте его сюда.
И вот он — я — передо мной. Я видел это искусственное тело перед сканированием, но ни разу с тех пор, как его оживили. Это была слегка упрощённая версия меня, с несколько более молодым лицом, казавшимся слегка пластмассовым.
— Привет, — сказал я.
Он какое-то время не отвечал, и я уже хотел было возмутиться, но тут он сказал:
— Привет, брат.
Ну конечно. Задержка сигнала: одна секунда с третью, чтобы мои слова достигли Земли; ещё одна секунда с третью, чтобы ответ добрался до меня. И всё-таки подозрения не покидали меня.
— Откуда я знаю, что это действительно ты? — спросил я.
Один Миссисипи. Два Мисс…
— Это я, — ответил андроид.
— Нет, — ответил я. — В лучшем случае один из нас. Но я должен быть уверен.
Пауза.
— Так задай мне вопрос.
Никто другой не мог этого знать — по крайней мере, не от меня, хотя я полагаю, что она могла рассказать кому-нибудь. Но если учесть, что она тогда встречалась с моим лучшим другом, то я бы скорее предположил, что на губах её была печать — после означенного события, разумеется.
— Как звали девушку, которая впервые сделала нам минет.
— Кэрри, — ответил другой я. — У бассейна за школой. После вечеринки по случаю завершения той постановки «Юлия Цезаря».
Я улыбнулся.
— Хорошо. Ладно. Ещё один вопрос, чтобы не ошибиться. До того, как пройти через мнемоскан, мы решили утаить от персонала «Иммортекс» один незначительный факт. Нечто, связанное с… э-э… со светофорами.
— Светофорами? О — что мы дальтоники. Не различаем красный и зелёный. Или, по крайней мере, раньше не различали — я-то теперь их вижу.
— И?
— Это… гмм…
— Ну же, дай и мне это увидеть.
— Это… это… ну, в общем, красный — он тёплый, понимаешь? Особенно насыщенные оттенки, ближе к коричневому. А зелёный — это непохоже ни на что, что я могу описать. Он не холодный, не такой, как, к примеру, синий. Резкий, возможно. Он выглядит резким. И… я не знаю. Но он мне нравится — мой новый любимый цвет.
— Как выглядит травяной газон?
— Это… э-э…
Вмешался голос Смайта:
— Простите, Джейк, но нам нужно обсудить более насущные вопросы.
Я всё ещё находился под впечатлением, но Смайт был прав. Последнее, чего бы мне хотелось — это возникновения эмоциональной привязанности к другому мне.
— Да, хорошо. Ладно, послушай, копия-меня. Ты прекрасно знаешь, почему мы согласились на это копирование. Мы думали, что биологический я скоро умрёт или превратится в растение, но теперь это не так; я проживу ещё десятки лет.
Задержка сигнала.
— Правда?
— Да. Обнаружился способ лечения моей болезни, и меня вылечили. Судьба папы мне больше не грозит.
Задержка сигнала.
— Это… великолепно. Я счастлив это слышать.
— Я и сам доволен, как слон. Однако, видишь ли, мы оба знаем, что из нас двоих я — настоящий, правда?
Нескончаемая пара секунд.
— Ну нет, — сказал другой я. — Ты полностью принял условия, когда подписывал контракт. Ты понимал, что я — не ты, а я — стану настоящим из нас двоих.
— Но ты ведь тоже наверняка смотришь новости. Ты должен знать, что в Мичигане сейчас идёт судебный процесс с участием Карен Бесарян, где пытаются доказать, что мнемоскан — это на самом деле не личность.
Задержка сигнала.
— Нет, я этого не знал. И кроме того…
— Как ты можешь этого не знать? Мы никогда не пропускаем новости.
— …какое имеет значение, что происходит в Мич…
— Как играют «Блю Джейз» в этом сезоне?
— …игане. Важно не что говорят юристы, а о чём мы договорились.
Я подождал, пока пройдёт две с хвостиком секунды. Но андроидный я просто стоял, глядя куда-то за пределы кадра. Он, предположительно, в Торонто, так что за кадром с большой вероятностью находится доктор Эндрю Портер. Но Портер говорил, что не интересуется бейсболом.
— Я спросил, как играют «Блю Джейз», — повторил я и снова стал ждать.
— Гмм… нормально. Только что выиграли у «Дэвил Рэйз».
— Нет, они играют ужасно. Не выиграли ни одного матча за две недели.
— Э-э… я последнее время не следил…
— Какой бывший президент недавно умер? — спросил я.
— Э-э… ты про американского президента?
— Ты не знаешь, да? Хилари Клинтон недавно умерла.
— Ах, это …
— Это была не Клинтон, лживый ты ублюдок. Это был Бьюкенен. — Неудивительно, что Смайт остановил его прежде, чем он начал рассказывать, как выглядит зелёный газон. Этот андроид никогда его не видел. — Господи Иисусе, — сказал я. — Ты не тот второй «я», который живёт моей жизнью. Ты… ты запасной.
— Я…
— Заткнись. Просто закрой рот. Смайт!
Кадр сменился; на экране возник Смайт.
— Я здесь, Джейк.
— Смайт, не смейте больше вот так пудрить мне мозги. Не смейте.
— Да. Я прошу прощения. Это было очень глупо с моей стороны.
— Это было почти фатально с вашей стороны. Свяжитесь с той моей копией, что живёт на Земле. Я хочу с ним встретиться, лицом к лицу. И пусть возьмёт с собой бумажный экземпляр… — Чёрт, какие газеты ещё выходят на бумаге? — …бумажный экземпляр «Нью-Йорк Таймс» с датой их отлёта с Земли — это, по крайней мере, покажет, что кто-то реально явился прямо оттуда. Но ему всё равно придётся доказать, что он — именно тот, кто обладает законными правами личности.
— Мы не можем этого сделать, — сказал Смайт.
Голова у меня раскалывалась. Я потёр виски.
— Не говорите мне, чего вы можете, а чего нет, — сказал я. — Ему всё равно придётся явиться сюда рано или поздно. Вы слышали, чего я хочу, и я собираюсь это получить. Пусть он придёт ко мне — привезите его на Луну.
Смайт развёл руками.
— Даже если я соглашусь попросить его об этом, и он согласится приехать, то дорога до Луны займёт три дня, и ещё почти день понадобится, чтобы доставить его сюда из ЛС-1.
Краем глаза я заметил, что Гадес начал подниматься с кресла. Я направил на него горный пистолет.
— Даже не думайте об этом, — сказал я. Потом повернулся к изображению Смайта. — Привезите его грузовой ракетой. Высокое ускорение в течение первого часа. Ему же не нужно жизнеобеспечение, верно? И он может выдержать кучу «же», я знаю.
— Это будет стоить…
— Неизмеримо меньше, чем взрыв лунобуса вместе с половиной Верхнего Эдема.
— Я должен получить санкцию.
— Не делай этого! — Я обернулся; это кричал Гадес. — Гейб, ты меня слышишь? Я приказываю тебе не делать этого!
Голос Гейба звучал растерянно, но он ответил:
— Я посмотрю, что я смогу сделать.
— Чёрт тебя дери, Гейб! — заорал Гадес. — Я старшее должностное лицо «Иммортекс» на Луне, и я приказываю тебе не делать этого.
— Заткнитесь, — сказал я Гадесу.
— Нет, — ответил Гейб. — Нет, всё в порядке, Джейк. Мне очень жаль, Брайан — мне правда жаль. Но сейчас я не могу выполнять ваши приказы. У нас на телефоне консультанты с Земли, как вы понимаете, и я сверяюсь с разного рода инструкциями. И все они говорят об этом одно и то же. Приказы зало… задержанных нельзя выполнять независимо от высоты их положения, поскольку эти приказы, очевидно, отдаются под принуждением. Вам придётся положиться на мою оценку ситуации.
— Проклятие, Смайт, — сказал Гадес. — Ты уволен.
— Когда я вытащу вас из этой неприятности, сэр, если у вас по-прежнему будет такое желание, вы сможете это сделать. Но в данный момент вы попросту не в том положении, чтобы увольнять кого бы то ни было. Мистер Салливан — Джейк — я сделаю всё, что смогу. Но это потребует времени.
— Я никогда не был особенно терпелив, — сказал я. — Может быть, это связано с жизнью под смертным приговором, и я ещё не привык к тому, что обстоятельства изменились. В любом случае, я не хочу ждать. Грузовая ракета может добраться сюда за двенадцать часов; я дам вам ещё двенадцать на логистику и на то, чтобы привезти другого меня к месту старта ракеты. Но это всё. Если через двадцать четыре часа я не увижу здесь андроида, узурпировавшего мою личность, люди начнут умирать.
Смайт шумно выдохнул.
— Джейк, вы знаете, что я психолог, и я, в общем, просматривал ваше досье. Это не вы. Это совершенно на вас не похоже.
— Это новый я, — сказал я. — Разве не в этом всё дело? Появился новый Джейк Салливан.
— Джейк, я вижу запись о том, что вы недавно подвергались операции на мозге — нанохирургической, конечно, но…
— Да. И что?
— И потом у вас были проблемы с балансом уровня нейротрансмиттеров. Вы по-прежнему принимаете тораплаксин? Потому что если нет, то…
— Именно. Чтоб я примал таблетки, которыми вы меня пичкаете.
— Джейк, у вас химический дисба…
Я с силой ткнул пальцем в кнопку «выкл».
Судья Херрингтон объявил перерыв до завтра, и мы с Карен вернулись домой. Я всё ещё пылал гневом на то, как Лопес обошлась с Карен на месте свидетеля. То, что Карен не слишком из-за этого расстроилась, помогало, но не слишком. Хотя моя пластикожа не могла изменять цвет, я чувствовал себя багровым от злости — и чувство это всё не рассеивалось.
Обычно когда я на что-то злился, то помогала прогулка. Я уходил из дома и бродил кругами вокруг квартала. Но сейчас я мог шагать милю за милей — мера длины, которой я пользовался лишь как фигурой речи, но которую Карен реально ощущала — без малейшего изменения настроения. Опять же, когда я бывал расстроен, то брал огромный пакет картофельных чипсов и что-нибудь, во что их макать, и набивал себе рот. Или, если чувствовал, что уже не в силах этого вынести, заползал в постель и засыпал. И, конечно же, ничто так не помогает расслабиться, как холодное «Sullivan's Select».
Но теперь я не могу есть. Не могу пить. Не могу спать. Не осталось простых способов изменить настроение.
А у меня по-прежнему менялось настроение. Кстати, я помню, что где-то читал о том, что «настроение» — это одно из определений человеческого сознания: чувство, тон, аромат — подберите свою метафору — ассоциированный с текущим самоосознанием.
Но сейчас я завёлся до чёртиков — «завёлся до чёртиков», так один из моих друзей любил говорить, когда злился: ему нравилось, как звучит эта фраза. И в ней действительно слышалось достаточно раздражения, чтобы отдать должное тому, что я сейчас испытывал.
Так что же мне теперь делать? Может быть, мне нужно выучиться медитировать — в конце концов, должны же существовать проверенные временем способы достижения внутреннего мира без применения химических стимуляторов.
Правда, разумеется, всё, что влияет на наши чувства, по крайней мере, в нашей биологической ипостаси, это и есть химические стимуляторы: дофамин, ацетилхолин, серотонин, тестостерон. Но когда вы стали электрической машиной, а не биологической, то как вы сымитируете действие этих веществ? Мы были первым поколением перемещённых сознаний; наши недостатки ещё исправлять и исправлять.
На улице шёл дождь, неутихающий холодный дождь. Но на меня он не должен оказывать никакого влияния; холод я отмечал лишь как абстракный элемент данных, а вода просто скатывалась с меня. Я вышел через парадную дверь и зашагал по дорожке, ведущей к улице.
Звук крупных капель, бьющих меня по голове, складывался в надоедливую барабанную дробь. Разумеется, никто не гулял по улице в такую погоду, хотя мимо проехали насколько машин. По тротуару ползали земляные черви. Я вспомнил из детства их характерный запах — удивительно, как мало мы гуляем под дождём, когда становимся взрослыми — но мои новые обонятельные сенсоры не откликались на этот конкретный молекулярный раздражитель.
Я шёл дальше, пытаясь осмыслить то, что произошло, пытаясь унять свой гнев. Должен быть какой-то способ от него избавиться. Может быть, нужно думать о чём-то хорошем? Я стал думать о старых репризах «Франтикс», которые мне обычно нравились, о голых женщинах, о том идеальном звуке, который издаёт бейсбольная бита при ударе по мячу, когда удар получился именно такой, как надо…
И мой гнев утих.
Утих.
Словно я нажал выключатель. Каким-то образом я устранил дурное напряжение. Потрясающе. Интересно, какая мысль, какая ментальная конфигурация производит такой эффект, и смогу ли я когда-нибудь воспроизвести её снова.
Я шагал дальше, и шаги мои были такие же, как раньше — чёткие и выверенные. Но мне показалось, что мой шаг стал более пружинистым — в метафорическом смысле, а не благодаря встроенным в мои ноги амортизаторам.
И всё же, если существует комбинация, отключающая по желанию гнев, то нет ли другой, которая включает счастье, отключает печаль, включает восторг, отключает…
Эта мысль была словно удар кулака.
Отключает любовь.
Не то чтобы я хотел отключить свои чувства к Карен — ничего подобного! Но где-то в нейронных узорах, скопированных у прежнего меня, по-прежнему оставались чувства к Ребекке, и они по-прежнему причиняли боль из-за того, что она не ответила на них взаимностью.
Если бы только я мог отключить эти эмоции, чтобы положить конец той боли.
Если бы.
Дождь продолжал падать.
