Адекор, Жасмель и Дерн продолжали пялиться в монитор на сцену, которая разворачивалась в нескольких саженях — и в то же время бесконечно далеко от них.

— Они такие хрупкие на вид, — хмурясь, сказала Жасмель. — У них руки как палочки.

— Но не у той, — показал Дерн. — Она, должно быть, беременна.

Адекор, прищурившись, вгляделся в экран.

— Это не женщина, — сказал он. — Это мужчина.

— С таким животом? — удивился Дерн. — А я-то думал, что это я толстый. Сколько же эти глексены едят?

Адекор пожал плечами. Он не хотел тратить время на разговоры; он хотел лишь смотреть, впитывать в себя это зрелище. Другое человечество! И притом технологически развитое. Это было невероятно. Как было бы здорово обменяться знаниями с их физиками, биологами…

Да, вот, что ему нужно! Робота касались уже несколько глексенов. Наверняка какие-то клетки их кожи отслоились и остались на корпусе робота; наверняка из них можно выделить ДНК. Это будет доказательство, которое арбитр Сард не сможет не принять! Глексенская ДНК: она докажет, что всё, происходящее на экране — реальность. Но…

Не было никаких гарантий, что портал останется открытым надолго или откроется в следующий раз. Но по крайней мере его оправдают, а Даб и Келон избегнут увечья.

— Вытягивай робота назад, — сказал Адекор.

Дерн посмотрел на него.

— Что? Почему?

— На нем, вероятно, осталась глексенская ДНК. Мы не должны её потерять, если портал вдруг закроется.

Дерн кивнул. Адекор смотрел, как он идёт через комнату, подбирает с пола оптический кабель и осторожно тянет за него. Адекор повернулся к квадратному монитору. Ближайший к роботу глексен — с коричневым цветом кожи, вероятно, мужчина — изменился в лице от неожиданности, когда робот дёрнулся вверх.

Дерн потянул ещё. Коричневый глексен теперь оглядывался через плечо, видимо, на кого-то у себя за спиной. Он что-то крикнул, потом кивнул, услышав ответный крик. После этого он ухватился за нижнюю часть шасси робота, болтающегося теперь над полом на высоте человеческого роста.

Ещё один мужчина-глексен вбежал в поле зрения камеры. Этот был ниже ростом и с более светлой кожей — почти такой же светлой, как у Адекора, хотя глаза были… странные — тёмные и полускрытые под веками необычной формы.

Коричневый глексен посмотрел на новоприбывшего. Тот энергично мотал головой — но не коричневому. Нет, он смотрел прямо в объектив камеры робота и делал быстрые движения обеими руками, вытянув их вперёд ладонями вниз и размахивая ими перед собой вверх-вниз. И всё время кричал, повторяя снова и снова один и тот же слог — «Стой! Стой! Стой!»

Конечно, подумал Адекор, им тоже нужно материальное доказательство того, что они видели; разумеется, они не хотели терять робота. Он повернул голову и крикнул Дерну:

— Тяни сильнее!

Мэри всё-таки нагнала Понтера на дальнем краю здания, за помещениями, где шахтёры переодевались в рабочую одежду. Понтер стоял на краю пандуса, ведущего к входу в подъёмник. Клеть могла находиться где угодно, даже на самом глубоком уровне в 7400 футах под землёй. Понтер, похоже, уговорил оператора вызвать клеть прямо сейчас, но ей потребуется несколько минут, чтобы добраться до поверхности.

Ни у Понтера, ни у Мэри не было здесь никаких полномочий, а плакаты с правилами безопасности были развешаны повсюду: уровень производственного травматизма на «Инко» был рекордно низким. На Понтере уже были надеты бахилы и каска. Мэри отошла в сторону и тоже облачилась в бахилы и каску, взяв их с обширного стеллажа у стены. Потом она вернулась к пандусу и встала рядом с Понтером, который уже притоптывал ногой от нетерпения.

Наконец клеть прибыла, дверь открылась. Внутри никого не было. Понтер и Мэри вошли, оператор пять раз прожужжал зуммером — знак того, что клеть пойдёт без остановок, и она рывком пришла в движение.

На пути вниз не было никакого способа связаться с пультовой Нейтринной обсерватории, да и вообще с кем угодно, кроме оператора подъёмника, которому можно было сигналить, нажимая кнопку зуммера. Во время их безумной поездки от университета Мэри едва сказала Понтеру пару слов — частично из-за того, что нужно было сосредоточиться на управлении машиной, частично из-за того, что сердце у неё колотилось едва ли не чаще, чем поршни двигателя.

Но сейчас…

Сейчас, пока подъёмник опускается на милю с четвертью под землю, им ничего не нужно было делать. Понтер, вероятно, кинется бежать, как только клеть остановится на отметке 6800 футов, и она не могла его в этом винить. Если он будет дожидаться её, но на пути в три четверти мили до каверны нейтринного детектора он потеряет несколько драгоценных минут.

Мэри смотрела, как мимо пролетает уровень за уровнем. В принципе, это было завораживающее зрелище, которого она никогда раньше не видела, но…

Но это был её последний шанс поговорить с Понтером. С одной стороны, спуск под землю, казалось, отнимал непозволительно много времени. С другой — часов, дней, может быть, даже лет могло не хватить ей, чтобы высказать то, что она хотела сказать.

Она не знала, как начать, но знала, что никогда не простит себе, если не скажет ему сейчас, не даст ему понять. Он не собирался исчезнуть в доисторических временах; он отправится вбок, а не назад. Завтра будет завтра и для него, а десятая годовщина их первой встречи наступит одновременно на обеих Землях — хотя он, скорее, отметил бы сотый месяц или что-то вроде того. И Мэри была уверена, что он будет вспоминать и беспокоиться и чувствовать грусть, пытаясь собрать свои эмоции и её, пытаясь понять, что произошло и, не менее важно, что не смогло произойти между ними.

— Понтер, — сказал она. Она сказала это тихо, а подъёмник лязгал громко. Возможно, он не услышал. Он смотрел на дверь клети, бездумно следя за убегающей вверх скальной стеной.

— Понтер, — сказала Мэри погромче.

Он повернулся к ней; его бровь взлетела вверх. Мэри улыбнулась. Когда она увидела это впервые, то опешила от неожиданности… теперь уже привыкла. Различий между ними оказалось настолько меньше, чем сходства…

И всё же всё это время меж ними зияла пропасть — не из-за того, что они принадлежали к разным видам, и скорее просто из-за того, что он — мужчина. И даже более того. Не просто мужчина, а квинтессенция мужественности: мускулистый, как Арнольд Шварценеггер, волосатый, бородатый, невероятно сильный, грубый и неуклюжий одновременно.

— Понтер, — сказала она в третий раз. — Я… я хочу тебе кое-что сказать. — Она замолкла. Часть её кричала, что лучше не облекать это в слова, бросить, оставить, как множество других вещей, так и не сказанных, не озвученных. И, конечно, оставался шанс, что когда они доберутся до детекторной камеры — а до неё всё ещё далеко, ещё несколько минут спускаться, а потом идти пешком — портал, магическим образом открывшийся между мирами, уже снова будет закрыт, и она снова будет видеть Понтера каждый день, но уже открыв перед ним свою душу, ту эфемерную сущность, которая, как она верила, есть у них обоих и в отсутствии которой у кого бы то ни было был уверен он.

— Да? — сказал Понтер.

— Я считала, — сказала Мэри, — я считала, что то, что забросило тебя сюда, невоспроизводимо… что ты застрял здесь навсегда.

Он слегка кивнул — его широкое лицо двинулось в полумраке вниз и снова вверх.

— Мы думали, что ты никогда не сможешь вернуться к Жасмель и Мегамег, — сказала Мэри. — И к Адекору. И хотя я знала, что твоё сердце принадлежит и всегда будет принадлежать им, я также знала, что тебе предстоит прожить жизнь здесь, на этой Земле.

Понтер снова кивнул, но его взгляд скользнул в сторону. Возможно, он понял, к чему она ведёт; возможно, не хотел, чтобы она продолжала.

Но это должно быть сказано. Она должна дать ему понять — понять, что дело не в нём. Дело в ней.

Нет-нет-нет. Так неправильно. Она тут тоже ни при чём. Это всё тот безликий злой человек, тот монстр, тот демон. Это он встал между ними.

— Непосредственно перед тем, как мы встретились, — сказала Мэри, — в день, когда ты оказался в Садбери, меня…

Она замолчала. Её сердце напряжённо колотилось, она чувствовала его удары, хотя слышала только скрежет и скрипы работающего подъёмника.

Клеть проехала уровень 1200 футов. Она заметила шахтёра снаружи в штольне, ждущего подъёма; луч его головного фонаря хлестнул по клети и, наверное, на мгновение высветил её лицо и лицо Понтера, загадочного пришельца извне.

Понтер ничего не говорил; он просто терпеливо ждал, что она заговорит сама. И она заговорила:

— В тот вечер, — сказала Мэри, — меня…

Она собиралась произнести это слово твёрдо, бесстрастно, но не смогла совладать с собой.

— Мне… сделали… плохо…, — сказала она.

Понтер озадаченно склонил голову.

— Тебя ранили? Тяжело?

— Нет. Я имею в виду… мне… сделал плохо… мужчина. — Она сделала глубокий вдох. — На меня напали в университетском городке, когда стемнело, — бессмысленные детали, лишь оттягивающие слово, которое она должна произнести. Она опустила взгляд к грязному металлическому полу. — Меня изнасиловали.

Хак пискнула — у компаньона достало соображения сделать сигнал громче, иначе его бы не было слышно за шумом подъёмника. Мэри попробовала снова. — Надо мной надругались. Сексуально.

Она услышала, как Понтер с шумом втягивает воздух — даже сквозь шум механизмов. Мэри подняла голову и нашла в полутьме его золотистые глаза. Её взгляд метался по его лицу — вверх-вниз, вправо-влево, от одного глаза к другому, в поисках реакции, силясь угадать, что он думает.

— Мне очень жаль, — сказал Понтер.

Мэри предположила, что Понтер — или, скорее, Хак — сказал это в знак сочувствия, а не раскаяния, но она всё равно сказала, за неимением лучшего:

— Это не твоя вина.

— Нет, — сказал Понтер. Теперь была его очередь искать, что сказать. Наконец: — Ты не пострадала? В смысле — физически?

— Пара синяков. Ничего серьёзного. Но…

— Да, — сказал Понтер. — «Но». — Он помолчал. — Ты знаешь, кто это сделал?

Мери покачала головой.

— Несомненно, власти отсмотрят твой архив алиби и… — Он отвел взгляд, снова уставился на бегущий вверх камень. — Прости. — Снова молчание. — Так это… это сойдёт ему с рук? — Понтер говорил громко, несмотря на деликатность темы, чтобы Хак могла различить его голос на фоне скрежета. Мэри слышалась в его голосе ярость и негодование.

Она выдохнула, медленно и печально.

— Вполне вероятно. — Помолчала. — Я… мы не говорили об этом… с тобой. Может быть, я слишком много от тебя требую. В нашем мире изнасилование считается ужасным, отвратительным преступлением. Я не знаю…

— В моём мире точно так же, — сказал Понтер. — Некоторые животные это делают, орангутаны, к примеру, но мы — люди, не животные. Конечно, у нас есть архивы алиби, и мало кто глуп настолько, чтобы пойти на подобный шаг, но если это случилось, то наказывается очень строго.

Несколько секунд оба они молчали. Понтер приподнял правую руку, словно хотел коснуться её, как-то утешить, но потом посмотрел на неё и с выражением удивления на лице, как если бы увидел руку какого-то незнакомца, опустил её.

Но тут же Мэри обнаружила, что сама тянется и касается его широкого предплечья, мягко и нежно. А потом её ладонь скользит вниз по руке и нащупывает его пальцы, и его рука снова поднимается, и её тонкие пальцы переплетаются с его.

— Я хотела, чтобы ты понял, — сказала Мэри. — Мы стали очень близки за то время, что ты был здесь. Мы говорили о чём угодно и обо всём сразу. И, как я сказала, мы думали, что ты никогда не вернёшься; что тебе нужно будет строить здесь новую жизнь. — Она помолчала. — Ты не настаивал, не пользовался ситуацией. Но в конечном итоге ты оказался единственным мужчиной на всей планете, с которым мне было хорошо…

Понтер мягко сомкнул свои похожие на сосиски пальцы.

— Это было слишком рано, — сказала Мэри. — Понимаешь? Я… я знаю, что нравлюсь тебе… — Она замолчала. Почувствовала, как защипало в уголках глаз. — Прости, — сказала она. — Это нечасто случается в моей жизни, но бывали моменты, когда мужчины интересовались мной, ну…

— Но когда этот мужчина, — сказал Понтер, — не такой, как остальные…

Мэри тряхнула головой и посмотрела на него.

— Нет-нет. Вовсе не поэтому; не из-за того, что ты так выглядишь…

Она увидела, как окаменело его лицо в мерцающем искусственном свете. Он не казался ей уродливым — уже нет. Она находила его лицо добрым и умным и сочувственным и интеллигентным и… да, чёрт возьми, привлекательным. Но всё, что она говорила, почему-то оказывалось неверным, и сейчас, пытаясь ему всё объяснить так, чтобы не задеть его чувств, чтобы он не ушёл, так и не зная, почему она не ответила на его нежное прикосновения в тот вечер, когда они любовались звёздами, она в конце концов всё же умудрилась его обидеть.

— Я имею в виду, — сказала Мэри, — что с внешностью у тебя всё в порядке. На самом деле, я нахожу тебя очень… — она помедлила, но не из-за недостатка убеждённости, а потому что не так часто в своей жизни была столь откровенна с мужчинами, — красивым.

Понтер слегка улыбнулся.

— Это, знаешь ли, не так. В смысле, про «красивый». Не по нашим стандартам красоты.

— Мне без разницы, — быстро ответила Мэри. — Меня это совершенно не волнует. То есть, я даже подумать не могла, что ты меня найдёшь физически привлекательной… — она понизила голос. — Про таких, как я, у нас говорят «обычная». На улице мне вслед никто голову не поворачивает.

— Я считаю, что ты особенная, — сказал Понтер.

— Если бы у нас было больше времени, — сказала Мэри. — Если бы у меня было больше времени, чтобы справиться… — хотя вряд ли на это хватит и всей жизни, подумала Мэри, — то всё… всё могло бы быть между нами по-другому. — Она беспомощно пожала плечами. — Вот и всё. Я хотела, чтобы ты это знал. Хотела, чтобы ты понял, что я… что ты мне правда нравился. Нравишься.

В голове возникла безумная мысль. А если бы всё и правда было по-другому — если бы она приехала в Садбери цельной личностью, а не разбитой на куски развалиной, может быть, Понтер не спешил бы сейчас так вернуться к своей старой жизни, в свой собственный мир. Может быть…

Нет. Нет, это уж было бы слишком. У него есть Адекор. Дети.

Но если всё и правда было бы по-другому, может быть, она была бы готова отправиться вместе с ним, через портал в иной мир. В его мир. В конце концов, здесь у неё никого нет, и…

Но всё не было по-другому. Всё было так, как было.

Клеть резко остановилась, и громко заверещал зуммер, предупреждая, что сейчас откроется дверь.