Мэри Воган была единственным пассажиром принадлежащего «Инко» самолёта марки «Лирджет», выполняющего рейс Торонто — Садбери. Садясь в самолёт, она заметила на его тёмно-зелёном боку надпись «Никелец-огурец».

Мэри воспользовалась коротким перелётом, чтобы просмотреть на портативном компьютере материалы по своим прошлым исследованиям; со времён публикации в «Сайенс» её исследований неандертальской ДНК прошло много лет. Читая свои записки, она наматывала на палец золотую цепочку от маленького крестика, который она всегда носила на шее.

В 1994 Мэри сделала себе имя, когда сумела извлечь генетический материал из тридцатитысячелетнего медведя, найденного в юконской вечной мерзлоте. Поэтому когда двумя годами позже в Rheinisches Amt für Bodendenkmalpflege — германском ведомстве, ответственном за археологические раскопки на территории Рейнланда — решили, что пришло время посмотреть, нельзя ли извлечь ДНК из самой знаменитой окаменелости всех времён, того самого человека неандертальского, они позвонили Мэри. Она колебалась: образец был обезвожен, никогда не замораживался, и — оценки разнились — ему было около 100000 лет, втрое старше медведя. Однако устоять было невозможно. В июне 1996 она прилетела в Бонн и явилась в Rheinisches Landesmuseum, где хранилась находка.

Наиболее известная её часть — верхняя часть черепа с надбровными дугами — выставлялась, остальные кости хранились в стальной ящике, запертом в стальном шкафу, стоящем в стальном сейфе размером с комнату. Мэри вошла в сейф в сопровождении местного препаратора костей по имени Ганс. Они надели защитные пластиковые комбинезоны и медицинские маски; были предприняты все меры предосторожности для того, чтобы избежать загрязнения древних костей современной ДНК. Конечно, нашедшие кости археологи без сомнения их загрязнили, но за минувшие с тех пор полтораста лет их незащищённая ДНК на поверхности костей полностью распалась.

Мэри могла взять лишь малюсенький кусочек кости; туринские священники стерегут свою плащаницу столь же ревностно. Тем не менее, это оказалось чрезвычайно трудно и для неё, и для Ганса — они словно оскверняли величайшее произведение искусства. Мэри обнаружила, что утирает слёзы, наблюдая, как Ганс ювелирной пилой отрезает полукруглый фрагмент толщиной всего сантиметр и весом три грамма от правой плечевой кости, сохранившейся лучше других.

К счастью, твёрдый карбонат кальция в наружных слоях кости должен был защитить и сохранить исходную ДНК внутри неё. Мэри привезла образец в свою лабораторию в Торонто и высверлила из него крошечные образцы.

Потребовалось пять месяцев кропотливой работы, чтобы извлечь 379-нуклеотидную последовательность из контрольного участка неандертальской митохондриальной ДНК. Мэри воспользовалась полимеразной цепной реакцией, чтобы создать миллионы копий восстановленной ДНК, а потом тщательно секвенировала её. Потом она проверила соответствующий участок митохондриальной ДНК 1600 современных людей: канадских индейцев, полинезийцев, австралийцев, африканцев, азиатов и европейцев. У каждого из этих 1600 людей по крайней мере 371 из 379 нуклеотидов были одинаковы; максимальное отклонение равнялось всего восьми нуклеотидам.

Но в ДНК неандертальца в среднем лишь 352 нуклеотида совпадало с современными образцами; отклонение в целых двадцать семь нуклеотидов. Мэри заключила, что её вид людей и неандертальцы должны были разойтись в развитии где-то между 550000 и 690000 лет назад, чтобы их ДНК оказалась настолько различной. Общий же предок всех современных людей жил, вероятно, между 150000 и 200000 лет назад. Хотя разделение линий людей и неандертальцев произошло гораздо позже, чем разделение рода Homo и его ближайших родственников, шимпанзе и бонобо, имевшее место от пяти до восьми миллионов лет назад, это всё же было достаточно давно, чтобы Мэри посчитала неандертальцев совершенно отдельным от современных людей видом, а не просто подвидом: Homo neanderthalensis, а не Homo sapiens neanderthalensis.

Многие не согласились. Милфорд Уолпофф из Мичиганского университета был уверен, что неандертальские гены были полностью включены в генофонд современных европейцев; любой образец, демонстрирующий что-то иное, он считал нехарактерной последовательностью или неверной интерпретацией.

Но многие палеоантропологии согласились с выводами Мэри, хотя каждый — и она сама в том числе — оговорился, что для подтверждения нужно провести дополнительные исследования… если только появится другой источник неандертальской ДНК.

И сейчас, возможно — лишь возможно — такой источник был найден. Этот неандерталец никак не может быть настоящим, думала Мэри, но если он всё же настоящий…

Мэри закрыла компьютер и посмотрела в иллюминатор. Под ней простирался пейзаж Северного Онтарио, усыпанный обнажениями скал Канадского щита и утыканный осинами и берёзами. Самолёт начал снижение.

Рубен Монтего понятия не имел, как выглядит Мэри Воган, но, поскольку на самолёте «Инко» не было других пассажиров, он опознал её без труда. Это оказалась белая женщина под сорок с волосами медового цвета, темнеющими у корней. В ней было, наверное, фунтов десять лишнего веса, а когда она подошла ближе, Рубен ясно увидел, что она мало спала в эту ночь.

— Профессор Воган, — сказал Рубен, протягивая руку. — Я Рубен Монтего, врач с шахты «Крейгтон». Спасибо, что приехали. — Он указал на молодую женщину, с которой приехал в аэропорт. — Это Джиллиан Риччи, пресс-секретарь «Инко»; она о вас позаботится.

Рубену показалось, что Мэри была очень обрадована тем, что её будет сопровождать молодая привлекательная женщина; возможно, профессор была лесбиянкой. Он потянулся за чемоданчиком, который Мэри держала в руках.

— Позвольте вам помочь.

Мэри отдала ему чемодан, но держалась рядом с Джиллиан, а не Рубеном, когда они шли под летним солнцем через посадочное поле. Рубен и Джиллиан были в солнцезащитных очках; Мэри же щурилась от яркого света — очевидно, она очки с собой не захватила.

Когда они подошли к тёмно-красному «форду-эксплореру» Рубена, и Джиллиан начала садиться на заднее сиденье, вежливо уступив переднее гостье, Мэри остановила её.

— Нет-нет, лучше я там сяду, — сказала она. — Я… мне надо вытянуть ноги.

Её странное заявление на мгновение повисло в воздухе, потом Джиллиан слегка пожала плечами и пошла к передней двери.

Они поехали прямиком в медицинский центр Сент-Джозеф, который находился на Парижской улице, прямо за зданием Музея Севера в форме снежинки. По дороге Рубен вкратце рассказал о происшествии в обсерватории и о странном человеке, которого там нашли.

Когда они въезжали на больничную парковку, Рубен заметил три фургончика местных телестанций. Больничная охрана, разумеется, не пускает журналистов к Понтеру, но так же очевидно, что журналисты держат эту историю под неусыпным наблюдением.

Когда они вошли в палату 3-G, Понтер смотрел в окно, обратив к ним свою широкую спину. Он махал кому-то — и Рубен сообразил, что с улицы его, должно быть, снимают телекамеры. Знаменитость, идущая на контакт, подумал он. Журналисты будут от парня без ума.

Рубен вежливо кашлянул, и Понтер обернулся. На фоне дневного света, льющегося из окна, его всё ещё было трудно разглядеть. Но когда он шагнул вперёд, Рубен с удовлетворением проследил, как у Мэри от первого же брошенного на неандертальца взгляда отвисла челюсть. Она говорила, что мельком видела Понтера по телевизору, но это, похоже, никак не подготовило её к встрече с реальностью.

— Вот тебе и Карлтон Кун, — сказала Мэри, по-видимому, придя в себя.

— Что вы сказали? — резко обернулся к ней Рубен.

Мэри сначала опешила, потом смешалась.

— О, нет, простите. Карлтон Кун, американский антрополог. Он утверждал, что если неандертальца одеть в костюм от «Брукс Бразерс», то он легко сойдёт за обычного человека.

— Ах, — сказал Рубен и кивнул. Потом сказал: — Доктор Воган, позвольте представить вам Понтера.

— Здравствуйте, — донёсся женский голос из импланта на запястье.

Рубен увидел, как глаза Мэри удивлённо расширились.

— Да, — сказал он, кивнув. — Эта штука у него на руке разговаривает.

— Что это такое? — спросила Мэри. — Говорящие часы?

— Нечто гораздо большее.

Мери наклонилась, чтобы рассмотреть поближе.

— Я не узнаю этих цифр, если это цифры, — сказала она. — И… вам не кажется, что они сменяются слишком быстро?

— У вас верный глаз, — сказал Рубен. — Да, так и есть. Используются десять различных цифр, хотя я таких значков никогда не видел. И я засекал время — они сменяются каждые 0,86 секунд, что, если посчитать, оказывается в точности одной стотысячной частью суток. Другими словами, это десятичная система отсчёта времени, основанная на продолжительности земных суток. И, как вы можете видеть, это весьма продвинутый прибор. Дисплей не жидкокристаллический; я не знаю, какой именно, но изображение на нём чётко видно под любым углом и при любом освещении.

— Меня зовут Хак, — произнёс имплант на левом запястье странного человека. — Я — компаньон Понтера.

— Ах, — сказала Мэри, выпрямляясь. — Э-э… рада познакомиться.

Понтер произвёл серию низких звуков, которые Мэри не смогла разобрать.

— Понтер тоже рад, — сказал имплант.

— Мы провели утро за изучением языка, — сказал Рубен Мэри. — Как видите, мы довольно далеко продвинулись.

— Да уж, — потрясённо сказала Мэри.

— Хак, Понтер, — сказал Рубен. — Это Джиллиан.

— Зравствуйте, — сказал Хак. Понтер кивнул в знак согласия.

— Здравствуйте, — сказала Джиллиан, пытаясь, как показалось Рубену, выглядеть невозмутимой.

— Хак — это… в общем, я думаю, термин «компьютер» здесь подойдёт. Говорящий портативный компьютер. — Рубен улыбнулся. — Моему «палм-пилоту» даёт сто очков форы.

— Кто… кто-нибудь производит устройства вроде этого? — спросила Джиллиан.

— Насколько я знаю, нет, — ответил Рубен. — Но у неё — Хак, я имею в виду, — у неё отличная память. Услышит слово раз, и уже не забудет.

— А этот человек, Понтер, он правда не говорит по-английски? — спросила Мэри.

— Не говорит, — подтвердил Рубен.

— Невероятно, — сказала Мэри. — Невероятно.

Имплант Понтера пискнул.

— Невероятно, — повторил Рубен, поворачиваясь к Понтеру. — Означает нечто, во что невозможно поверить, — имплант снова пискнул, — не являющееся правдой. — Он обернулся к Мэри. — Мы определили концепции «правды» и «неправды» с помощью простых арифметических действий, но, как видите, нам есть, над чем поработать. Например, хотя для Хак, с её идеальной памятью, гораздо легче выучить английский, чем для нас — неандертальский, но ни она, ни Понтер не способны произнести звук «и».

— Правда? — внезапно оживилась Мэри. Её это всерьёз заинтересовало, подумал про себя Рубен. Он кивнул.

— Вас зовут Мере, — сказала Хак, иллюстрируя явление. — Её зовут Джеллеан.

— Это… это потрясающе, — сказала Мэри.

— Да? — удивился Рубен. — Почему?

Мэри сделала глубокий вдох.

— Много лет идут споры о том, могли ли неандертальцы говорить, и если могли, то какого рода звуки они могли производить.

— И какие же? — сказал Рубен.

— Некоторые лингвисты полагали, что неандертальцы были неспособны произносить звук «и», потому что у них ротовая полость глубже, чем у нас.

— То есть он всё-таки неандерталец! — подытожил Рубен.

Мэри снова сделала вдох, потом медленно выдохнула.

— Я как раз и приехала, чтобы это выяснить, не так ли?

Она поставила на стол свою сумку и открыла её. Из сумки она достала пару латексных перчаток и натянула их на руки. Потом открыла пластиковую упаковку ватных палочек и достала одну.

— Мне нужно, чтобы он открыл рот, — сказала Мэри.

Рубен кивнул.

— Это легко. — Он повернулся к Понтеру. — Понтер открывать рот.

Была секундная задержка — как Рубен уже выяснил, Хак могла переводить для Понтера так, чтобы никто её не слышал. Понтер вскинул свою сросшуюся светловолосую бровь на надбровную дугу — очень непривычное зрелище — словно был удивлён просьбой, но сделал то, что просили.

Рубен был поражён. В школе у него был друг, который мог засунуть в рот кулак. Однако у Понтера ротовая полость уходила так далеко назад и была настолько объёмна, что там, должно быть, поместился бы не только кулак, но и запястье, и часть предплечья.

Мэри осторожно протянула руку и провела ватной палочкой по внутренней стороне длинной скошенной щеки.

— Во рту клетки легко отслаиваются, — объяснила она, должно быть, заметив озадаченное выражение на лице Джиллиан. — Это самый простой способ взять образец ДНК. — Она вынула ватную палочку у Понтера изо рта и немедленно поместила её в стерильный контейнер, который запечатала и надписала. — Ну вот, это всё, что мне нужно, — сказала она.

Рубен посмотрел на Джиллиан, потом на Мэри.

— Здорово, — сказал он. — А когда мы узнаем результаты?

— Ну, мне нужно вернуться в Торонто, и там…

— Конечно, если хотите, — сказал Рубен, — но я… в общем, позвонил другу на факультете химии и биохимии в Лаврентийском университете. Наш университет совсем маленький, но у него хорошая лаборатория, где делают анализы ДНК для полиции — и федеральной, и провинциальной. Вы бы могли работать там.

— «Инко» поселит вас в «Рамаде» за свой счёт, — добавила Джиллиан.

Мэри явно собиралась отказаться от этого предложения. Она уже начала было говорить, но вдруг, по-видимому, передумала.

— Конечно, — сказала она. — Конечно, почему нет?