Удивительно, но Артур по-прежнему чувствовал себя независимой личностью. Лил дождь. Он отвез Марти в школу, хотя и не стоило — комфортабельный школьный автобус останавливался меньше чем в пятидесяти ярдах от дома. Возвратившись на стоянку, Артур услышал отдаленные голоса, английскую и другую речь. Он сидел в машине с закрытыми глазами, словно искал какую-то станцию или радиосигналы со спутника, но голоса стихли. Артур старался вновь уловить их, и от напряжения голова слегка гудела.

Он вошел в дом, сбросил пальто. Франсин встретила его с чашкой горячего какао на столе. Его глаза затуманились, он взял какао и выпил его одним глотком. Потом поставил чашку на буфет и обнял жену. Та страстно прижалась к нему, крепче и крепче, словно в отчаянии, и Артур повел ее в спальню, и они любили друг друга.

За ним никто не «следил».

Кроме тех часов, когда приходилось выполнять задания роботов, Артур так же свободно распоряжался собой, как и любой другой человек. Он и не думал покидать «свою» зону — северо-запад Соединенных Штатов. Если бы ученый отважился перебраться в другое место, ему бы вряд ли позволили. Здесь он не сидел сложа руки, а впереди еще столько работы…

Он пристроил голову на мягком животе жены, рукой обнимая ее грудь, и дремал. Она обернула локон его волос вокруг своего пальца и смотрела на мужа с тем выражением спокойствия, которое свойственно только женщинам и которое не раз восхищало Артура. Только что здесь царила страсть, даже одержимость, а сейчас Франсин холодна и безмятежна, как мраморное изваяние мадонны.

Он мог бы рассказать ей о пауке. Ничто не помешает ему. Артур поднял голову и чуть было не начал говорить, но остановился. На ком лежит ответственность? Не на мне ли, погрязшем в сомнениях? Франсин и так достается, к чему ей знать, что ее муж — Подневольный? Это слово забавляло и раздражало его, но вполне отражало действительность.

Почему же они не взяли Франсин? Не завладели ее волей?

Потому что не нуждались в ней, потому что их возможности не безграничны. Вдруг Артур выпрямился, вытянул шею. Только одна или две тысячи… Что если никто из его семьи не попадет в число избранных? Никто из его друзей, коллег, знакомых? Что если и ему самому не будет позволено спастись?

— Что-то случилось, Арт? — спросила Франсин.

Он покачал головой и погладил ее соски.

— Ты заставляешь меня забыть, что я мать семейства, — сказала жена. — Тебе должно быть стыдно.

— Ты права, — ответил Артур. — Ужасно стыдно.

Дождь забарабанил в окно, холодный ветер свистел у стен дома. Зловещий, по-настоящему зловещий звук, но, тем не менее, он усиливал ощущение безопасности и уюта. Можно лежать обнаженным возле любимой женщины в теплой мягкой постели и чувствовать себя властелином бесконечности.

Информационная Сеть уже почти сформирована. До него дошли отрывочные сведения, что в Нью-Йорке, Вашингтоне — да, собственно, везде — Подневольные особенно много работали в библиотеках. Зачем? Неужели неведомые благодетели соберут фрески Сикстинской капеллы, творения Баха, Парфенон и Ангкор на борту корабля и поднимут все это в космос вместе с самыми талантливыми людьми Земли? Затея представлялась Артуру слишком очевидной и наивной.

Он множество раз прослушивал пленку, подаренную Файнманом. Артур постоянно обдумывал идеи друга, сравнивая их с данными, поступившими по Сети, которая ширилась день ото дня.

В его голове крутилось одно слово — «грамматика», — но за ним скрывалось множество понятий.

И множество смысловых оттенков: грамматика планетной экосистемы, включая суть генетического кода и способ, при помощи которого различные виды связаны друг с другом, (так фразы объединяются в книгу), и особенности эволюционной схемы, и неизбежность конца…

Грамматика общества — анализ взаимодействия человеческих групп как составных частей всеобщей экосистемы…

Плоды, половые железы, репродуктивная система планеты, огромный гриб, поднимающийся над Землей в космос вместе с молитвой…

Чтобы овладеть миром вакуума, гравитации и воздушных потоков, экосистеме Земли потребовалось изобрести и развить орган или инструмент, способный к восприятию и логике, так же как жизнь когда-то приспособилась к суше, разработав определенный тип глаз, конечностей и нервной системы. Книга земного существования строится на синтаксисе движения по суше и движения в космосе; и то и другое используется грамматикой экосистемы, и то и другое — ее неотъемлемые доли. И так же устроены тысячи иных миров с подобными грамматическими схемами жизни. Люди — один из органов Земли, с помощью которого планета перемещается от звезды к звезде.

Люди изъясняются на языке Жизни. Они знают, что предпринять, чтобы сохранить сущность, основное значение первозданности.

Вот что говорила Сеть…

Вот что он слышал на пленке Харри:

«Я посвятил биологии двадцать лет. Ты, Артур, рассказывал мне о научных открытиях в своей области; пятнадцать лет назад ты дал мне пищу для размышлений, когда предложил книгу Лавлока, посвященную Гее. События последних месяцев заставили меня вспомнить мои давние теории и предположения, к которым я пришел, прочитав Лавлока и Маргулиса. Я не раз делился с тобой гипотезами, но никогда не был настолько уверен в себе, чтобы перенести мысли на бумагу. Сегодня я убежден в своей правоте, но слишком слаб, чтобы писать, поэтому… вот… это.

Гея — это вся Земля; она — живое существо; она — органическое целое, единственное в своем роде создание. Ей уже больше двух биллионов лет. Мы не можем провести полную аналогию между Геей и людьми, между Геей и собаками, или кошками, или птицами, потому что до недавнего времени мы не занимались изучением независимых организмов.

Собаки, и кошки, и птицы — и люди тоже — не являются независимыми организмами. Мы осколки и части Геи. То же самое можно сказать о всем живом на Земле. Представь себе одну клетку, пытающуюся найти сходство между своей цитоплазмой и органеллами и осмыслить свою роль в человеческом теле; клетка может обмануться, если будет слишком строга при сравнении.

Итак, Гея, Земля — первый независимый организм, изученный нами. Я буду называть такой организм словом «планетизм». Планетизм состоит из растений, животных и микроорганизмов, а те, в свою очередь — из клеток, или же они сами являются клетками. Клетки состоят из цитоплазмы и органелл и так далее. Организм регулирует свою жизнедеятельность при помощи гормонов, медиаторов; он функционирует и питается ферментами и другими веществами… Все отлично организованно, следует определенной схеме и все работает на один результат. Самоконтроль.

Гея действует наряду с другими экосистемами. Как и любому организму, ей заданы схема и цель. Гея растет, развивается и проходит различные стадии. Иногда на ее долю выпадают испытания, способные разрушить всю экосистему. Может быть, ей присуще экспериментаторство — непосильное занятие для меньших организмов. Развитие экосистемы заходит в тупик, она безжалостно уничтожает достигнутое и начинает все сначала. В конце концов, она ведь должна делать то, что свойственно всему живому — стареть и воспроизводиться.

Каким образом планетизм может создать что-то новое по своему образу и подобию? Гея появилась на свет, скорее всего, без внешнего вмешательства, хотя не исключено, что она — детище другого планетизма. Может, жизнь зародилась много, много миллионов лет тому назад. Хотя, честно говоря, я так не думаю. Полагаю, что большинство планетизмов не имеет родителей, по крайней мере, живых родителей, и потому они свободны в выборе собственного пути развития. На это требуется много времени, но, в конце концов, Гея находит способ, вырабатывает свою стратегию воспроизводства.

Гея научилась использовать свои природные ресурсы и поверхность своего тела. Она овладела океанами, потом распространила растения и животных по голым континентам. Эти растения и животные каким-то образом приспособились к жизни на суше. Думаю, это произошло не случайно, но я слишком слаб, чтобы настаивать на своем. Собственно, этот момент не относится к моей теории.

Сейчас, спустя века, на Земле расселились люди. Мы получились совсем неплохо. У нас есть орган такой же важный, как лапы для земноводных. Я имею в виду высокоорганизованный мозг. Внезапно Гея осознает самое себя, она обращается мыслями к окружающему ее миру. У нее развиваются глаза, способные видеть далеко в космосе, и она начинает понимать пространство, которое ей предстоит завоевать. Гея достигает половой зрелости. Вскоре ее ожидает процесс воспроизводства.

Я знаю, ты подхватил мою мысль. Ты говоришь: «Это значит, что человеческие существа являются половыми железами Земли». Я тоже утверждаю это, но аналогия, по меньшей мере, слаба. Гея могла бы пожертвовать всем на земле — всеми своими экосистемами, — чтобы способствовать развитию человечества. Потому что мы значим для нее больше, чем половые железы. Мы создаем споры и семена, мы — те, кто понимает сущность Геи, и мы вскоре познаем, как можно зародить жизнь в других мирах. Мы доставим биологическую информацию Геи в космос — на кораблях.

Ты понимаешь, если я прав, нас ждет немало опасностей в будущем. Гея вынянчила людей, но она также помыкала нами и мучила. Она изо всех сил старалась, чтобы мы не чувствовали себя слишком уютно. Болезни, которые раньше регулировали развитие экосистемы, неожиданно превратились в стимулы. Мы боремся с недугами и в этих сражениях лучше понимаем саму жизнь, приходим к новому пониманию Геи. Видишь, Гея использует болезни, чтобы стимулировать и наставлять. В двадцатом векемы столкнулись с многочисленными ретровирусами и эпидемиями заболеваний иммунной систем. По твоему, это простое совпадение? Мы не найдем противоядия до тех пор, пока не поймем жизнь во всех ее проявлениях. Гея регулирует наше существование и регулирует свое развитие, подводя себя к половой зрелости.

Вот что произойдет: Гея сгонит нас с родных мест и мы унесем ее в наших кораблях. Может, мы сделали Землю непригодной для жизни? Тогда появляется еще один повод покинуть поле, потому что оно высохло и оскудело. Разве это не естественно? А может, мы сохраним Землю и просто покинем ее. Такое иногда случается в семьях: либо родители мучают детей, доводя их до ухода из дома, либо самим детям хватает сообразительности и смелости, чтобы порвать с прошлым и начать самостоятельную жизнь. Рассуждая о родительских проблемах, я не могу опереться на собственный опыт, но я помню свою молодость. Конечно, Гея не единственный планетизм. Наверняка, существуют биллионы других; некоторые из них появились из семени, от родителей, некоторые независимы. И когда они оказываются в Галактике, то обнаруживают, что между ними существует конкуренция. Неожиданно они становятся частью большей, более сложной системы — галактической экологии. Планетизм и его порождение — интеллект, технократические цивилизации — разрабатывают стратегию сражений, чтобы победить в конкурентной борьбе и свести ее на нет.

Некоторые планетизмы выбирают простые методы. Они, не щадя себя, быстро расширяются. Они, словно паразиты или микробы, которые еще не знают, как бы понадежней обосноваться на теле хозяина. Другие планетизмы отвечают им тем, что начинают выискивать и уничтожать все, что относится к этим паразитам. В конечном итоге, я полагаю, если Галактика оживет — то есть, станет «галактизмом», — ей ничего не останется, кроме как собрать воедино плоды расширения всех своих планетизмов и привести их в порядок. Итак, паразиты либо добиваются своего и начинают функционировать в паре с другим организмом, либо исчезают. Но до тех пор в их недрах царит такой же хаос, как в джунглях.

Когда-то давно ты говорил со мной о Френке Дринкуотере. Дринкуотер, да и не он один, в течение многих лет утверждал, что в нашей Галактике нет иных разумных миров, кроме нашего. Он считал, что отсутствие фон-неймановских машин и радиосигналов свидетельствует об уникальности нашей цивилизации и доказывает справедливость его идей. Но Дринкуотер был слишком нетерпелив. Теперь стало ясно, что он ошибался.

Мы сидели на дереве и щебетали, подобно пташкам, почти в течение века, удивляясь тому, что другие милые птички не отвечают нам. В Галактике полно ястребов — вот в чем дело. Планетизм, который не считает нужным соблюдать тишину, рискует быть съеденным.

Я уже заканчиваю. Слишком устал, чтобы продолжать. Может, эти мысли уже приходили тебе в голову. Может, ты воспользуешься ими.

Ты когда-то тоже подбросил мне множество любопытных идей, Арт. Спасибо. Ты мой самый близкий друг, и я люблю тебя.

Позаботься об Итаке во что бы то ни стало.

Передай Марти и Франсин, что я люблю их. Я молюсь за вас и надеюсь, что вы справитесь с тем, что суждено, хотя — клянусь жизнью — не знаю, каким образом».

Итак, Харри все понял, почти инстинктивно. Он все еще борется со смертью в Лос-Анджелесе, и силы оставляют его день за днем. Артура охватил панический страх при мысли о том, что придется жить без друга. Что он станет делать, когда Харри уйдет? Теперь, больше чем когда-либо, Артур нуждался в нем. Как никогда…

— Арт, — прошептала Франсин. Он попытался расслабиться и перевел взгляд на лицо жены. — Ты думаешь о Харри?

Он кивнул.

— Но это еще не все. — Не размышляя над последствиями, повинуясь инстинкту, который, как он надеялся, не подведет его, Артур принял решение. — Происходят грандиозные события, — сказал он. — Я боялся рассказывать.

— Может, рискнешь? — спросила жена и поежилась, словно испугавшись. Слишком много перемен и потрясений обрушивалось на их дом вслед за рассказами о последних новостях.

— О нет, речь идет не о государственном секрете, — сказал он, улыбаясь.

Он поведал ей о встрече в аэропорту, об информации, заполнившей его голову, о Сети. Слова лились непрерывным потоком. Артур прервался только на минуту, чтобы впустить в дом Годжа, жалобно подвывавшего у двери.

Франсин смотрела на мужа, на его горящие глаза и воодушевленное лицо, покусывая губы.

Закончив, он вздрогнул и пожал плечами.

— Я похож на сумасшедшего, правда?

Она кивнула, и слеза скатилась у нее по щеке.

— Хорошо, я покажу тебе кое-что удивительное.

Он подошел к буфету, вытащил оттуда картонную коробку, отнес ее в спальню и только там открыл. Внутри, к его удивлению, лежал не один, а два одинаковых паука. Они не двигались; лишь блестели зеленые глаза-полоски. Франсин попятилась.

— Я и не знал, что их уже два.

— Кто это?

— Наши спасители, думаю, — пробормотал Артур.

Попадет ли Франсин в число спасенных? Она протянула руку, чтобы коснуться пауков. Артур уже приготовился предостеречь ее, но понял, что это необязательно. Если бы они хотели сделать ее Подневольной, новый паук уже давно завладел бы ей. Франсин нерешительно дотронулась до одного из роботов. Никакой реакции. Она задумчиво погладила блестящее тельце. Пауки одновременно задвигали лапками, и женщина поспешно отдернула руку. Пауки вновь замерли.

— Похоже, они живые, — заметила Франсин.

— Просто очень сложные машины.

— Они берут образцы, хранят информацию… И они… — Она сглотнула слюну и обхватила себя руками. Артур увидел, что жена вся дрожит и стучит зубами. — Оооо-о, Ар-тур…

Он крепко обнял Франсин, касаясь щекой ее макушки.

— Я же здесь, — сказал он.

— Все так нереально.

— Понимаю.

— Что… что же нам делать теперь?

— Ждать, — сказал Артур. — Я делаю то, что должен.

Франсин откинула голову, чтобы взглянуть на лицо мужа. В ее глазах промелькнули восхищение и отвращение.

— Я уже не уверена, что ты тот, за кого себя выдаешь.

Он кивнул.

— Но я не могу ничего доказать.

— Нет, можешь. Пожалуйста… Думаю, можешь. Думаю, я и сама уже знаю. — Она крепче прижалась к мужу и спрятала лицо у него на груди. — Я не хочу думать, что… потеряла тебя. О, Господи. — Она вновь отодвинулась от него, жалобно приоткрыв рот. — Не рассказывай Марти. Ты ничего не говорил ему?

— Нет.

— Он не выдержит. Ему и так каждую ночь снятся пожари и землетрясения.

— Буду молчать.

— Да, пожалуйста, — твердо сказала Франсин. — До тех пор, пока что-нибудь выяснится. Наша судьба, я имею в виду.

— Хорошо.

Пришло время одеваться и ехать за Марти. Артур вез сына домой из школы под проливным дождем.

Вечером, когда Марти уже заснул, а Франсин и Артур сидели поджав ноги на диване в гостиной и читали, зазвонил телефон. Артур поднял трубку.

— Президент Крокермен хочет поговорить с Артуром Гордоном.

Артур узнал голос Нэнси Конгдон, секретаря Белого Дома.

— Я слушаю.

— Подождите минуту, пожалуйста.

Несколько секунд спустя заговорил Крокермен.

— Артур, мне необходимо встретиться с вами, или с Файнманом, или с сенатором Джилмоном… Полагаю, вы связаны с ним?

— Сожалею, господин президент… Я давно не разговаривал с сенатором или с кем-либо из Управления национальной безопасности. Харри Файнман тяжело болен. Он при смерти.

— Мне говорили… — Президент долго молчал. — Я окружен со всех сторон, Артур. Они все еще не могут собрать нужное количество голосов в Сенате; кажется, не хватает всего двух… Я не уверен, что знаю всех, кто начал блокаду, но, может быть, вы поговорите с ними? Пускай вы с ними заодно… или что-то в этом роде.

— Я не тот, кто вам нужен, господин президент, — сказал Артур.

— Несколько часов назад мне отказали в доступе на командный пункт. Я уволил Отто Лермана, но это не помогло. Боже, они угрожали, что оцепят Белый Дом войсками! Все, что они делают, незаконно, но… Они могут позволить себе ждать, пока я сам не уйду отсюда. Что-то происходит. И мне надо знать, что именно. Ради Бога. Я президент Соединенных Штатов, Артур.

— У меня нет никаких сведений, сэр.

— Правильно. Вы отлично держитесь. Но ведь и я не упрямый осел. Несколько последних недель я провел в мучительных размышлениях. Я разговаривал с Наливкиным. Они ведут переговоры с инопланетянами в Монголии. Верят, что мы на пороге социалистической эры. Вот что пришельцы напели им! Артур, скажите мне прямо… К кому обратиться?.. Необходимо восстановить порядок подчиненности? Я не безрассуден. Меня можно убедить. Бог свидетель, я думаю над этим день и ночь. Я хочу пересмотреть свою позицию. Вы знаете о его преподобии Орманди?

— Нет, сэр.

— Он мертв, Господи! Они убили его! Кто-то стрелял в священника!

Артур ничего не сказал. Кровь отхлынула от его лица.

— Если они не разговаривают с вами — то с кем тогда?

— Вы звонили Маккленнану или Роттерджеку, господин президент? — Артур знал, что оба бывших помощника поклялись в лояльности Крокермену даже после своей отставки.

— Да. Но я не прорвался к ним. Боюсь, они арестованы. Возможно, их прячут. Что же это, Артур — революция? Мятеж?

— Я не знаю, сэр. Я, честное слово, не знаю.

Крокермен неразборчиво пробормотал что-то и повесил трубку.