Первый по-настоящему тревожный момент я испытал на следующем своем маршруте в качестве курьера. Из-за того, что я был слишком горд и постеснялся вызвать на помощь патруль времени, я оказался втянутым в сферу действия парадокса удвоения, а также ощутил вкус парадокса транзитного перехода. Но думаю, что мне удалось выпутаться из всего этого с честью.

Я с девятью туристами наблюдал прибытие участников Первого Крестового Похода, когда произошел этот мой первый сбой.

– В 1905 году, – рассказывал я своим подопечным, – Папа Урбан Второй призвал к освобождению Святой Земли от сарацинов. Прошло совсем немного времени, и рыцари со всей Европы стали собираться в Крестовый Поход. Среди тех, кто приветствовал такое освобождение насильственным путем был и император Византии Алексей, который усмотрел в этом способ возвращения тех территорий на Ближнем Востоке, которые были захвачены турками и арабами.

Алексей высказался в таком духе, что он не возражал бы, если бы несколько сотен опытных рыцарей помогли ему очистить эти земли от неверных. Однако он получил их куда больше, чем запрашивал, в чем вы сами сможете убедиться через несколько минут, опустившись по линии в 1096 год.

Мы шунтировались в 1 августа 1096 года.

Поднявшись на стены Константинополя, мы обозревали окружающую город местность и видели, что вся она заполнена войсками, притом не закованными в латы рыцарями, а полчищами совершенно неорганизованных, кое-как вооруженных крестьян в лохмотьях.

– Это народное ополчение, – пояснил я. – Пока профессиональные солдаты решают вопросы по организации тыла и материального обеспечения столь отдаленной военной экспедиции, тощий от голода, весь провонявшийся, ничтожный харизматик по имени Петр Пустынник объединил вокруг себя тысячи нищих и крестьян и повел их через всю Европу к Византии. Они грабили и громили все, что только попадалось им на пути, вычистили весь урожай, который созрел на территории, по площади равной почти половине Европы, и сожгли Белград, вступив в пререкания с византийскими наместниками в этом городе. Но в конце концов все-таки добрались до Византии в количестве около тридцати тысяч.

– Кто же из них Петр Пустынник? – спросила самая шумливая из всех членов группы, находящаяся в самом соку, незамужняя дама из Де-Мойка по имени Мэрдж Хефферин.

Я взглянул на часы.

– Вы увидите его через полторы минуты. Алексей послал двоих своих сановников пригласить Петра ко двору. Он хочет, чтобы Петр и его сброд подождали под Константинополем, пока не прибудут сюда феодалы и рыцари, поскольку эти люди, безусловно, будут истреблены турками, если вступят на территорию Малой Азии без соответствующего воинского сопровождения.

Смотрите – вот он, Петр.

Из толпы отделились двое, щегольски выряженных, знатных византийцев, сжавших губы с таким видом, будто они не менее сильно желали закрыть и свои носы. Между ними шествовал грязный, босоногий, весь заросший, похожий на гнома мужичонка с горящими фанатичным огнем глазами и изрытым оспой худым, как щепка, лицом.

– Петр Пустынник, – сказал я, – направляется на аудиенцию к императору.

Мы шунтировались вперед на три дня. Народное ополчение уже внутри Константинополя и превращает город Алексея в сущий ад.

Довольно много домов уже объяты пламенем. Десять крестоносцев взобрались на самый верх одной из церквей и стали сдирать свинец с ее куполов для перепродажи. На наших глазах целая свора благочестивых паломников Петра раздела донага и изнасиловала аристократического вида византийскую женщину, едва она вышла из дверей Айя-Софии.

– Алексей, – сказал я, – допустил грубый просчет, пустив этот сброд внутрь города. Теперь он пытается договориться о том, чтобы переправить их на другую сторону пролива Босфора, предоставив им бесплатно транспортные средства, которые в состоянии перевезти их на малоазиатский берег.

Переправа будет организована с 6 августа. Крестоносцы начнут с того, что устроят массовую резню в византийских поселениях, расположенных в западной части Малой Азии. Затем они нападут на турок и будут почти полностью ими истреблены. Будь у нас свободное время, я переправил бы вас вниз по линии в 1097 год, где вы могли бы увидеть горы костей, валяющихся вдоль основной дороги, по которой двигались крестоносцы. Вот что случилось, в конце концов, с народным ополчением. А тем временем уже начали свой дальний путь профессионалы, так что давайте теперь поглядим на них.

Я рассказал своим туристам о четырех армиях крестоносцев: рыцарском войске Раймонда Тулузского, рыцарском войске графа Нормандского Роберта, рыцарском войске Боэмунда и Танкреда и рыцарском войске Готфрида Бульонского, Евстафия из Болоньи и Балдуина Лотарингского. Некоторые из моих подопечных заранее прочитали в учебниках историю крестовых походов и теперь кивали, слыша уже знакомые им имена.

Мы шунтировались в последнюю неделю 1096 года.

– Алексей, – сказал я, – наученный горьким опытом приема народного ополчения, делает все возможное, чтобы не допустить длительного пребывания крестоносцев в Константинополе. Они – с этим он ничего не мог поделать все равно должны были пересечь территорию Византийской империи на своем пути в Святую Землю, но он намеревался поторопить их, и еще заставить их вождей присягнуть ему прежде, чем он их примет.

Мы видели, как войско Готфрида Бульонского разбило палаточный лагерь у самых стен Константинополя, как сновали из города в лагерь и обратно многочисленные посланники: Алексей требует от рыцарей принять присягу, Готфрид наотрез отказывается. Самым тщательным образом монтируя эпизоды, я «перекрыл» четыре месяца менее, чем за час, показав, как нарастает недоверие и враждебность во взаимоотношениях между христианами-крестоносцами и христианской Византией, которые, как первоначально предполагалось, должны были сотрудничать в деле освобождения Святой Земли. Готфрид все еще отказывался присягнуть императору. В ответ Алексей не только наглухо запер перед крестоносцами ворота в Константинополь, но и заблокировал их лагерь, пытаясь, взять их измором, вынудить отойти от города. Балдуин Лотарингский начал делать набеги на пригороды Константинополя; Готфрид взял в плен отряд византийских солдат и всех их предал смерти прямо перед городскими стенами. Наконец 2 апреля крестоносцы начали систематическую осаду города.

– Заметьте, – сказал я, – с какой легкостью византийцы прогонят их от стен Константинополя. Алексей, потеряв терпение, послал в бой лучшие свои войска. Крестоносцы, пока еще не привыкшие к согласованным действиям, бежали с поля боя. В пасхальное воскресенье Готфрид и Балдуин подчинились и присягнули Алексею. Теперь все улажено. Император задает в честь крестоносцев пир в Константинополе, а затем быстро переправляет их через Босфор. Он знает, что через несколько дней прибудет еще одно войско крестоносцев – на сей раз под командованием Боэмунда и Танкреда.

Мэрдж Хефферин издала сдавленный стон при упоминании этих имен. Это должно было послужить мне предостережением, но я не обратил на нее особенного внимания.

Мы прошмыгнули вниз по линии до 10 апреля поглазеть на еще один отряд крестоносцев. Вновь тысячи рыцарей стали лагерем у стен Константинополя.

Они высокомерно прогуливались прямо в кольчугах или в дорогих свободных одеяниях, наброшенных поверх доспехов, и забавлялись тем, что шлепали друг друга по плечам и бокам своими мечами или секирами, когда им становилось совсем невмоготу от скуки.

– Кто из них Боэмунд? – спросила Мэрдж Хефферин.

Я присмотрелся к рядам рыцарей.

– Вон он, – сказал я.

– О-о-о-о-о!

Боэмунд в самом деле выглядел очень впечатляюще. Почти двухметрового роста, настоящий великан для своей эпохи, он прямо-таки подавлял своим физическим могуществом всех, кто его окружал. Широкоплечий, с огромной грудью, с коротко подстриженными волосами. Кожа у него была необыкновенно бледной; манера держаться – чванливая и самодовольная. Боэмунд – очень мрачная личность, человек жестокий и беспощадный.

К тому же он был гораздо умнее других предводителей. Не желая пускаться в бесконечные перебранки с Алексеем, Боэмунд присягнул ему сразу же. Клятвы для него были не более, чем пустые слова. Глупостью терять время на пустопорожние споры с византийцами, когда он собирался покорить целые империи в Азии. Таким образом, Боэмунд сразу же добился пропуска в Константинополь. Я подвел свою группу к воротам, через которые он входил со своими рыцарями в город, чтобы можно было с более близкого расстояния поглядеть на него. Это оказалось грубой ошибкой.

Крестоносцы входили в город церемониальным маршем, спешившись, по шесть человек в ряду.

Как только показался Боэмунд, Мэрдж Хефферин тотчас же отделилась от группы, сорвала с себя тунику, и ее огромные белые груди прямо-таки выплеснулись наружу. Самореклама, так мне подумалось.

С пронзительным криком она бросилась навстречу Боэмунду.

– Боэмунд, Боэмунд, я люблю тебя, я всегда любила только тебя, Боэмунд! Бери меня! Сделай меня своей рабыней, любимый мой! – И всякие прочие слова такого же смысла слетали с ее губ.

Боэмунд повернулся и стал в недоумении смотреть на нее. Как я полагаю, один только вид здоровенной, как буйволица, пронзительно кричащей, полуобнаженной бабищи, в исступлении рванувшейся прямо к нему, должен был привести его в немалое замешательство. Но Мэрдж не удалось приблизиться к нему на расстояние ближе пяти метров.

Какой-то рыцарь, находившийся непосредственно перед Боэмундом, решил, что достиг своей кульминации предательский заговор с целью убийства его сюзерена, выхватил огромный кинжал и воткнул его прямо в ложбину между огромными грудями Мэрдж. Удар кинжала затормозил ее безумный порыв, и она, шатаясь, отпрянула назад, лицо ее подернулось глубокой печалью. На губах вспузырилась кровь. Когда она уже падала, едва ли не вверх ногами, на землю, взмахнул широким мечом другой рыцарь и рассек почти до половины ее туловище. Высыпавшиеся из живота внутренности разлетелись по всей мостовой.

Вся эта сцена длилась не более пятнадцати секунд. У меня не было ни малейшей возможности даже пошевелиться. Я стоял, объятый ужасом, четко осознавая, что именно сейчас обрывается моя карьера в качестве курьера времени. Потерять туриста – это самое худшее, что только может случиться у курьера, за исключением разве что совершения времяпреступления.

Мне нужно было действовать очень быстро.

– Никто из вас не двигается с места ни на сантиметр! – решительно объявил я своим туристам. – Это приказ!

Было весьма маловероятным, что они ослушаются. Они сгрудились все вместе в состоянии, близком к истерике, рыдая, дрожа и едва сдерживая собственные внутренности, чтобы они не вывалились от приступа охватившей их рвоты. Одно только перенесенное ими потрясение должно было удержать их на месте в течение нескольких минут – а это было больше, чем необходимо.

Я настроил свой таймер на двухминутный бросок вверх по линии и тотчас же шунтировался.

Мгновенно я обнаружил, что стою рядом с самим же собою. Вот он я, с безобразно большими ушами и всем остальным, глазею на то, как по городу вышагивает Боэмунд. Мои туристы стоят по обе стороны от меня. Мэрдж Хефферин, тяжело дыша от охватившего ее возбуждения, привстала на цыпочки, чтобы лучше разглядеть своего кумира и уже начала высвобождаться из своей туники.

Я занял положение чуть позади нее.

Как только она сделала первое же движение в направлении мостовой, руки мои сами выбросились вперед. Крепко обхватив левой рукой ее за задницу, а правой перехватив грудь, я прошипел ей на ухо:

– Стойте там, где стоите, иначе ох как пожалеете!

Она напряглась, вся стала извиваться и корчиться в моих объятиях. Я глубоко впился кончиками пальцев в мясистую плоть ее, мелкой дрожью трепещущей, кормы и фактически повис на ней. Она выгнула шею, чтобы посмотреть, кто это посмел на нее напасть, увидела, что это я, и изумленно уставилась на другого меня, который стоял в нескольких шагах слева от нее.

Весь ее боевой пыл тотчас же пропал. Она грузно осела, и я еще раз шепотом напомнил ей, чтобы она даже не подумала шевельнуться. А тем временем Боэмунд прошествовал мимо нас и величавой походкой продолжал двигаться по улице дальше.

Я отпустил Хефферин, перенастроил свой таймер и шунтировался вниз по линии на шестьдесят секунд.

Полное время моего отсутствия среди туристов было менее одной минуты.

Я даже не очень-то удивился бы, если бы застал их давящимися от блевоты и изрыгавшими ее на окровавленные останки Мэрдж Хефферин. Однако проведенная мною корректировка оказалась удачной. На улице не было никакого трупа. И не отшвыривали крестоносцы своими сапогами разбросанные по всей мостовой внутренности Мэрдж Хефферин. Она продолжала стоять вместе со всей остальной группой, смущенно тряся головой и потирая заднюю часть. Туника ее осталась нараспашку, и мне были хорошо видны красные отпечатки моих пальцев на мягком полушарии ее правой груди.

Кто-нибудь из туристов хотя бы догадывался о том, что только что произошло? Нет. Никаких, даже остаточных, призрачных воспоминаний. Моим туристам не довелось испытать воздействия парадокса транзитного отстранения, ибо не совершали они прыжка внутри прыжка, который пришлось совершить мне. И поэтому только я один помнил то, что сейчас начисто исчезло из их памяти, и мог четко себе представить ту кровавую драму, которую я трансформировал в неосуществившееся событие.

– Вверх по линии! – вскричал я, и шунтировал их всех в 1098 год.

На улице царила полная тишина. Крестоносцы давно покинули город и теперь ошивались где-то в Сирии, готовясь к штурму Антиохии. День выдался жаркий и влажный, летняя дымка зависла над улицей и поэтому не было свидетелей нашего неожиданного появления.

Мэрдж была единственной, кто догадывался о том, что произошло нечто совершенно нелепое. Остальные не заметили ничего экстраординарного, но она со всей определенностью знала о том, что возле нее материализовался еще один Джад Эллиот и помешал ей выскочить на мостовую.

– Что, как вы думаете, вы собирались тогда сделать? – спросил я у нее. – Вы ведь хотели выбежать на мостовую и броситься на колени перед Боэмундом, разве не так?

– Я ничего не могла с собою поделать. Это был какой-то совершенно неожиданный даже для меня самой порыв. Мне всегда очень нравился Боэмунд, неужели вы этого не замечали? Он был моим героем, моим богом… Я прочла все до последней строчки, что только было о нем написано… И вот он явился теперь во плоти, прямо передо мною…

– Позвольте рассказать вам, как разворачивались события на самом деле, – сказал я и описал ей, какой ужасной смертью она погибла.

Затем я рассказал ей, как мне удалось отредактировать прошлое, каким образом я перевел весь этот эпизод, связанный с ее гибелью, на параллельную ветвь времени. И сказал ей вот еще что:

– Я хочу, чтоб вы знали – единственной причиной, по которой я предотвратил вашу гибель, было то, что я не хотел потерять эту работу.

Плох тот курьер, который не в состоянии сохранить контроль над своими подопечными. В противном случае я был бы просто счастлив бросить вас там, в том виде, в каком вы были – с выпотрошенными внутренностями. Разве я не твердил вам миллион раз о том, что ни в коем случае нельзя выскакивать из-под прикрытия?

Я предупредил ее, чтобы она навсегда позабыла о том, что я изменил ход событий для спасения ее жизни.

– Если вы хотя бы самым малейшим образом выйдете из повиновения еще раз, то тогда…

Я намеревался ей сказать, что тогда я сверну ей голову, а из содранной с нее кожи сделаю ленту Мебиуса, но вдруг осознал, что курьер не имеет права подобным тоном разговаривать со своими клиентами независимо от того, что они там вытворяли. -…мне придется запретить вам дальнейшее прохождение по маршруту и немедленно отправить вас вниз по линии в наше нынешнее время, вы меня слышите?

– Я постараюсь больше никогда ничего такого не делать, – пробормотала она. – Клянусь. Вы знаете, теперь, когда вы рассказали мне об этом, я почти ощущаю, как это все со мной происходило. Этот кинжал, входящий…

– Этого никогда не было.

– Этого никогда не было, – повторила она не очень-то уверенно.

– Ну-ка, побольше убежденности в голосе. ЭТОГО НИКОГДА НЕ БЫЛО.

– ЭТОГО НИКОГДА НЕ БЫЛО, – снова повторила она. – Но ведь я всеми фибрами ощущаю это!