ДЕСЯТАЯ ГЛАВА
— Я не вижу их, — сказал Вейни. Напрягая глаза он всмотрелся в сгустившуюся тьму, удерживая Эрхин рядом с большим серым жеребцом Моргейн, кобыла нервничала и била копытом по земле. — Мы потеряли их из вида.
— Придут, — сказала Моргейн, Брон вытащил свой меч, а безоружный Чи ждал, ругая свой нож.
— Их лошади устали не меньше наших, — заметил Брон.
— Да, — сказала Моргейн, — может быть.
— Это сумасшествие, — крикнул Брон. — Они в тех лесах. Мы можем расправиться с ними.
— Да, можем, — сказала Моргейн, — а может быть и нет. Убери меч.
— Миледи—
— Делай как я сказала, Брон. Убери меч.
— Миледи, ради наших жизней — выслушайте меня. Вейни…
— Никогда не скачи справа от миледи, — тихо сказал Вейни. Он мучительно почувствовал, что сердце превратилось в камень, мертвый и нечувствительный. Вейни отстегнул свой собственный меч и тоже положил поперек седла: знак готовности к переговорам, настороженного перемирия, когда встречаются Люди, не уверенные друг в друге; впрочем он не был уверен, что в этом мире принято так поступать.
— Вейни, — запротестовал Чи, подъезжая поближе, — ради Бога…
— Делай! — Он хлестнул мечом в ножнах по груди Чи и остановил его рядом с плечом.
Пылая от гнева он смотрел на Чи; но на этот раз меч был в ножнах; но на этот раз он должен был сдерживать себя, дрожащий меч едва не касался плеча Чи. — Никто из них не останется не останется в живых, если дело дойдет до схватки. Ты понял меня? Ни невинный, ни самый чистый. Мы не можем дать им войти в ворота. Мы не можем дать им убежать, ни одному из них. Мы точно знаем, чего хотим, их лучники бесполезны и ни один из них не может убежать. Этого тебе достаточно?
Даже в полумраке было видно, что лицо Чи окаменело, глаза расширились. Брон застыл на месте. Вейни отвел меч и положил его поперек седла, бросив второй взгляд на одного и другого брата.
— Темнота поможет нам, — спокойно сказала Моргейн. Вейни не видел ее лицо. И вообще не хотел ничего видеть. Но, внутренним зрением, он видел мальчика, глядящего на него от грязной дороги так, как если бы увидел саму смерть. А еще он видел ночь, освещенную факелами ужасную комнату в Ра-Моридже, и лицо брата, белое и спокойное.
Придя в себя, Вейни сосредоточился на равнине перед собой и обшарил взглядом холмы кругом, прикидывая, могут ли за ними находится всадники, готовые ударить с флангов, и нет ли лучников на вершине ближайшего к ним.
— Я слышу их, — сказала Моргейн, и мгновением позже он тоже услышал: лошади, скачут по дороге, достаточно быстро. Их собственные тяжело дышали, постепенно успокаиваясь, и бока Эрхин, которые он ощущал ногами, раздувались уже не так сильно. Самая простая стратегия в их положении: враг решил загнать своих лошадей, настигнув их на вершине холма; а они подождут здесь и дадут отдохнуть, себе и животным.
Через гребень холма перевалил совсем небольшой отряд, скорее банда, не больше двадцати человек. Где же остальные? На мгновение Вейни охватила волна холодного страха. Потом на верхушках холмов появились остальные: сорок, восемьдесят, сто и больше всадников спускались со склонов по обеим сторонам дороги.
Зазвенела сталь, Брон вынул меч.
— Нет, — холодно сказала Моргейн. — Ждать. Вы оба держитесь слева от Вейни. Не делать ничего, пока я не скажу вам. Мои запасы терпения и доброты на сегодня исчерпаны. Вейни…, — внезапно она перешла на язык Карша. — Не пытайся пользоваться камнем. Лови!
Он потянулся было за луком, но она бросила ему Подменыш. Он подхватил меч в ножнах одной рукой, испытав прилив холодного страха: она бросила это проклятое оружие ему, и он его держит — и знает, как им пользоваться. Но достаточно посмотреть на неравенство в силах и станет ясно почему.
— Чи! — крикнул он и, несмотря на знакомый страх, сковавший суставы, точно так же ловко бросил свой эрхендимский меч Чи, который аккуратно поймал его.
Он задышал чаще, надеясь, что никто, а самое главное Моргейн, этого не увидит. Все та же слабость, постоянно преследующая его, которая заставляет ладони покрываться потом, как только в них оказываются рукоятка Подменыша и серые ножны; а сердце стучит так, как будто хочет сломать ребра и выскочить наружу.
Небеса спаси нас, подумал он, когда линия всадников начала расширятся, окружая их.
Моргейн, находившая сзади, подала сигнал. Он натянул поводья, и отъехал немного назад, выстроившись в один ряд с Броном и Чи, на равном расстоянии друг от друга. Хилая линия, ничего не скажешь.
Всадники в центре тоже натянули поводья, останавливаясь. По большей части кел. Остальные продолжали двигаться, охватывая их четверку полукольцом. Лио, подумал он, ради любви Небес уведи нас отсюда, назад, вперед, все равно куда!
Моргейн подняла руку к их центру, где было больше всего кел. — Стой, — крикнул один из всадников, человек, и мгновенно все остановились, только лошади шумно дышали и били копытами, а на вооруженных всадниках скрипела кожа и звякали доспехи.
Моргейн не опустила руку, которая по-прежнему смотрела в центр рядов кел.
— Миледи, — сказал ей человек, лицо человека, голос человека.
— Гаулт, — проскрипел голос Чи. — Это Гаулт, на чалом. Человек рядом с ним — Джестрин ап Десини, он был одним из людей Ичандрена.
— Милорд Гаулт, — крикнула Моргейн в ответ. — Мы так далеко от вашего дома. Что такого мы должны сказать один другому, почему вы последовали за мной?
— Мы можем обсудить, зачем вы приехали ко мне. — Гаулт заставил чалого сделать несколько шагов вперед и опять натянул поводья. — Вы выбрали себе странных союзников, миледи. Бандиты. Бунтовщики. Я осудил их, а вы — вы освободили от справедливого наказания. Вы сожгли мою землю и убили моих людей. Неужели вы считаете, что это дружелюбный поступок?
— Я редко практикую справедливость. Обычно сразу убиваю. И не использую красивых слов, милорд Гаулт.
— А что вы держите в руке? — Огромный чалый Гаулта дернулся вперед, но всадник сдержал его и заставил вернуться назад.
— Это то, что заставит вас быть осторожным, милорд. Справедлизатор. Мне сообщили, что вы общаетесь с моими врагами.
— А может быть вас обманули? — Гаулт опять заставил лошадь сделать несколько шагов в другом направлении, медленные, рассеивающие внимания движения в сгущающихся сумерках, но рука Моргейн постоянно следовала за ним.
— Это ваша смерть, милорд. И мое терпение уменьшается с каждым вашим шагом. Вы хотите узнать какой из них станет последним?
Еще три шага. — Он тянет время, — пробормотал Вейни, не переставая изучать холмы вокруг. — Тут есть что-то еще и он ждет темноты.
— Миледи, — опять начал Гаулт. — У нас с вами есть темы для разговора, и быть может больше, чем вы думаете. У нас с вами есть много общего, и быть может больше, чем вы думаете. — Голос Гаулта стал мягче, он опять сдержал своего жеребца. — Поэтому я думаю, что должен иметь дело с вами, а не с джентльменом слева от вас.
— Со мной, — сказала она. — Не сомневайтесь.
— Тянет время, — сказал Вейни. — Лио, достаточно. Давай убираться отсюда.
— Он мой товарищ, — сказала Моргейн Гаулту. — Но — вы ничего не знаете обо мне.
— Неужели? — Опять конь рванулся вперед и Гаулт осадил его. — Вы не из Манта. Вас зовут Моргейн. Так говорят люди. А меня зовут Киверин — и еще много как.
— Лио. Кончаем — сейчас! Не слушай этого гада.
— Вы здесь чужая, — продолжал Гаулт. — Странница, вышедшая из ворот. Вы видите, что я не лгу. Вы угрожаете Манту. А сейчас вы собираетесь убить меня и всех моих людей, иначе я окажусь в Теджосе. Вы считаете, что у вас нет другого выхода. Но вот я здесь, пришел, чтобы поговорить с вами, а ведь мог остаться в Морунде, в полной безопасности — или, узнав, кто вы такая, поехать на юг, к воротам Морунда. Я не сделал ни то, ни другое. Чтобы найти вас я рискнул моей жизнь и благосклонностью моего лорда. Неужели вы действительно считаете меня врагом?
— Не верьте ему, — сказал Брон. — Миледи, не слушайте его!
Гаулт протянул руку, достал меч, висевший на боку коня и бросил его на землю. — Вот, быть может это уменьшит ваши подозрения?
— Отзовите ваших людей, — сказала Моргейн.
Гаулт заколебался, видимо не зная, что делать, потом поднял руку к потемневшему небу.
Черная движущая изгородь появилась на верхушке восточного холма.
— Всадники слева! — крикнул Вейни и вырвал Подменыш из ножен.
Воздух застыл и Эрхин вздрогнула под ним, когда меч освободился, лезвие засветилось опаловым огнем, который разгорался все ярче и ярче, пока сияние не добралось до освободившегося кончика, осветив ножны и его самого.
А потом темнота, более темная чем ночь, образовалась на конце Подменыша, и начала всасывать в себя воздух. Ветер закричал и завыл, в панике закричали люди, темные линии всадников перемешались, начался хаос, некоторые бросились вперед, чтобы встретиться с ним, другие повернулись, пытаясь убежать.
«Ворота!», закричало множество голосов в рядах врагов, «Ворота!» — и это действительно были ворота, ведущие в сам Ад. Он махнул мечом, и лошадь с всадником влетели в ревущую темноту, крича от ужаса. Другие натыкались друг на друга, пытаясь убежать от атаки, а он безжалостно направлял меч на одного за другим, потому что остановиться было невозможно, ни малейшей слабости — меч всасывал в себя материю, опять и опять, кричащие от ужаса живые люди летели прямо в Ад и холод…
— еще один, и еще и еще, пока Эрхин не прорезала огромную неровную дыру в рядах атакующих, которые топтали друг друга, пытаясь убежать от нее.
— Лучники, — услышал он крик. Надо позаботиться о госпоже и товарищах. Он осадил Эрхин и направил кусок ада, который держал в руках, так, чтобы защитить себя — ветер подхватил стрелы и вихрь всосал их в себя, но он не знал, защитил ли он таким образом госпожу, потому что искал и не мог найти ее в неестественном свете и слепящем ветре.
— Лио, — в отчаянии крикнул он, продолжая сражаться, когда какой-то всадник бросился на него. Сила ворот вынеслась из меча, рука и плечо содрогнулись, он оглох от собственного крика: дьявольский свет слепил глаза, люди и кони исчезали в нем, пока он вообще не перестал что-нибудь видеть.
— Лио!
— Вейни! — услышал он, повернул Эрхин, ударил ее пятками, заставив поскакать на слабый звук; кобыла спотыкалась, почти ничего не видя.
Еще один всадник бросился на него. Он махнул мечом и в его жутком свете увидел перекошенное ужасом лицо и открытый в крике рот.
— Брон! — крикнул он, направив меч в сторону так резко, что Эрхин пошатнулась и едва не упала.
Поздно! Брон исчез, его лошадь скакала без всадника.
Он заставил Эрхин повернуться и увидел Моргейн, серебряную и черную, глаза Сиптаха дико сверкали в опаловом свете.
— За мной! — приказала она, отпустила поводья и поскакала по дороге в ночь.
Времени думать не было, он машинально подчинился. Ударив Эрхин пятками в бока, он поскакал следом, держалась справа и сзади, чтобы защитить Моргейн от неведомых опасностей, которых не мог видеть из-за шока в душе и слез в глазах. Были ли враги сзади, он не знал. Но в правой руке он по-прежнему держал обнаженный Подменыш, защищая их обоих: ревущий ветер всосал бы любую стрелу.
Вверх по крутому склону, пока лошади не оказались на мокрой траве, Сиптах обернулся и Эрхин, спотыкаясь, поскакала медленнее, на ее удилах повисла пена.
— Ножны, — крикнула Моргейн, — сунь меч в ножны!
Ножны висели на своем месте на боку; наверно он машинально повесил их туда прежде, чем потерял себя, он не помнил. Дрожащей левой рукой он схватил их, потом повернул закостеневшее и стреляющее огнем правое запястье так, чтобы кончик меча уставился в отверстие ножен, единственной вещи, которая могла сдержать огонь Подменыша.
Внезапно отверстие показалось слишком маленьким, и он испугался, что не сможет успокоиться и попасть в него трясущейся, непослушной рукой. Он задрожал всем телом.
— Ну же! — с тревогой крикнула Моргейн.
И он сделал. Кончик меча отправился домой, огонь стал гаснуть и умер, мгновенно стало темно, а сам он полностью ослеп. Правая рука болела, от кончиков пальцев до позвоночника. Сил не осталось, он не чувствовал под собой ног. — Я убил Брона, — сказал он, как только нашел свой голос, достаточно спокойно. — Где Чи?
— Не знаю, — твердо ответила Моргейн, заставляя Сиптаха подойти ближе. В ее голосе прозвучала сталь. Более мягкого он мог бы не вынести. — Мы не сумели расправится со всеми. Некоторые сбежали. Не знаю кто и сколько.
— Прости. — Горло сжало, воздуха почти не было. — Я…
— Мы рядом с Теджосом. И я думаю, что Мант не сумеет отличить этот огонь ворот от другого. Час у нас есть, по меньшей мере. — Она повернула Сиптаха к склону и поехала вперед, Эрхин, оцепенелая и почти ничего не видящая, пошла за жеребцом, сама.
— Мы совсем близко от ворот, — услышал Вейни. — Проклятье, слишком близко. В нескольких минутах езды. Я не должна была давать его тебе.
— Брон мертв, — повторил Вейни, смутно надеясь, что она не поняла его. Он должен был сказать это во второй раз. Ткань реальности утончилась и опасно натянулась вокруг него, и то, что он сделал, наполовину находится в этом мире, а наполовину совсем в другом, никак не связанном с этим. То, что Было, нельзя исправить, зашить порванную реальность, и, если он не выскажется, миры одолеют его. — Быть может и Чи погиб вместе с ним. Боже мой, Боже мой!
Он заплакал, слезы сочились из глаз, рыдания едва не сбросили его с седла.
— Ты ранен? — резко спросила Моргейн, перехватывая поводья Эрхин. Они остановились. — Ты ранен?
— Нет, — сказал он через рыдания. — Нет. — Жесткие волосы хвоста коснулись его ноги, и он смутно почувствовал, как Моргейн слегка сжала его закрытое броней плечо. Он не один, но одинок, наедине с горем, наполовину оглушенный ветром и ослепленный опаловым светом, который, как красная полоса, все еще мечется перед глазами. Он тонет в этом, не может дышать, и все-таки говорит «Нет, не ранен», когда в следующий раз удается вздохнуть, потому что у нее нет времени на дураков и слабаков, которые убивают друзей и не могут собрать разлетевшееся на куски сознание. Он заставил себя приподняться в седле и ухватиться за поводья.
— Дай мне меч, — сказала она, отчетливо выговаривая каждое слово. — Дай мне его!
Вейни сумел перехватить поводья помертвевшей правой рукой, а левой передал ей Подменыш.
— Ярче, — вспомнил он, довольный уже тем, что, несмотря на полный хаос внутри, сумел хоть что-то вспомнить. Он поднял левую руку и вытянул ее на северо-восток, как раз туда, куда бежала дорога. — Там. Там ворота Теджоса.
Моргейн посмотрела в том направлении, пристегнула меч к поясу и они опять поскакали по Дороге так быстро, как только могли скакать лошади. В правой руке билась боль, и в полуобморочном состоянии он даже не мог понять, билась ли она в такт шагам лошадей или ударам его сердца. Он отчаянно пытался побольше шевелить пальцами, не сомневаясь, что скоро опять придется сражаться. Не забывал поглядывать и на темные гребни холмов, расплывавшихся перед глазами.
— Сила ворот, — внезапно сказала Моргейн. — Мы очень близко, Вейни. Ты чувствуешь ее?
— Да, — прошептал он. — Да, лио. — Она просачивалась под броню, закручивалась вокруг нервов и сухожилий, ползла по черепу, мешала смотреть и думать. Они совсем близко к этой штуке. И, скорее всего, там их ждет засада.
Мы потеряли все, что у нас было, подумал он, все, ради чего она так долго страдала — потеряли из-за одного дурака, который направил меч не туда. Я должен был убрать его в ножны, когда все пошло вразброд. Я должен был поскакать назад. Я должен был…
… должен был — знать, по кому ударил…
О мой Бог, но это могло случиться и с ней.
— Вейни!
Вейни пришел в себя: еще немного, и он упал бы с Эрхин. Он посильнее ухватился за луку седла и почувствовал, как тело Сиптаха ударило его по правой ноге. Моргейн держала его за ремни брони, хотя сейчас он уже мог сам сидеть прямо.
— Ты можешь удержаться в седле? Или мне подержать поводья?
— Я себя чувствую достаточно хорошо, — сумел прошептать Вейни, и взял поводья левой рукой, оставив оцепеневшую правую между собой и лукой седла. Хоть что-то он сумел сделать правильно в эту проклятую ночь: расположиться на спине Эрхин так, чтобы не падать и не создавать своей госпоже дополнительные трудности.
Сиптах пошел вперед, ведя за собой кобылу, и та ускорила шаг, страясь не стараясь.
Куда мы идем?, спросил он сам себя. Боится ли она врагов? Или мы должны идти прямо к воротам и там сражаться?
Все зубы уже болели от излучения ворот, в каждый сустав правой руки вонзился острый нож, боль поползла по груди и ушла внутрь. Как он хотел потерять сознание и немного отдохнуть, а не сражаться с ней во имя долга. Боль добралась до спины, потом до головы и застучала под черепом в такт с шагами кобылы, каждый удар грозил выбросить его из седла.
Держись, повторял он себе, выгнав все мысли, сползая и опять выпрямляясь в седле, держись, держись, держись…
Чалый жеребец остановился там, где была битва, и Гаулт, неловко держась за стремя и сбрую, мучительно медленно спустился на землю и встал посреди поля. Все болело. Он не знал, какое оружие попало в него, но оно прожгло левую руку и вышло через спину. Здесь битва началась и закончилась, все его люди в ужасе бежали от страшного меча-ворот, и здесь должны были остаться трупы.
Здесь он ухитрился не свалиться с чалого, и, когда началось убийство, сумел сбежать, верхом — когда высвобождается сила ворот, любой нормальный человек — или кел — должен как можно скорее бежать с поля боя.
Многие из тех, кто выжил, опять собрались вокруг него — как кел, так и дрожащие от ужаса люди — больше всего из того отряда, который он послал в обход, еще до того, как они напали на лагерь Арундена. Дезертиры сбежали, остальные здесь: они догнали его, когда он собирал остатки своего разгромленного отряда.
Они пошли по полю, проверяя трупы, которых здесь, где прошел красный огонь, было много, слишком много. Проклятая женщина орудовала тем, что он, по ошибке, принял за самое страшное оружие, которым владела эта парочка.
Да, вот здесь огонь коснулся и его. Он бродил среди остывших тел и наконец нашел кого-то живого, который хрипло пробормотал его имя. — Ритис! — позвал Гаулт, — Твой кузен! — и Ритис прекратил свои бесполезные поиски и торопливо подошел, один из немногих счастливчиков.
Но Гаулт по всему полю боя искал Джестрина, и в конце концов нашел — весельчака и умницу Пиверна, который на этот раз отмочил совсем не смешную шутку, бросившись вместе с лошадью между Гаултом и убивающим огнем.
— Пиверн, — печально сказал Гаулт-Киверин, на всякий случай проверяя, бьется ли сердце, но заранее зная, что нет; ночной холодный ветер уже остудил лицо Джестрина. — Пиверн! — закричал он, так его звали в детстве, когда они еще детьми дружили в Манте, так его звали потом, когда вместе сражались за Сюзерена, и потом, когда интриговали против него при дворе. — Пиверн!
Он порывисто прижал Пиверна к груди, но это был только холодный человеческий труп, занятое тело, которое Пиверну пришлось носить, но которое он никогда не любил.
И это была окончательная смерть, невосстановимая: ни ворота Теджоса, ни никакие другие не могли спасти его жизнь, потому что жизнь ушла; Гаулт с удовольствием принес бы в жертву одного из своих людей, чтобы передать его тело Пиверну — да что там, ради самого близкого и самого дорогого друга он отдал бы любого кел, но увы…
И такова была связь между ними, что он пошел бы и на то, на что мало кто осмеливался: войти в ворота вместе с умирающим другом, рискуя рассудком, потерей памяти, самой жизнью.
Так он любил Пиверна.
Но больше любить было некого. Холодное тело, которое Пиверн отнял у предыдущего владельца, и никакого пути к восстановлению.
Все, оставшиеся в живых, собрались вокруг него и молча смотрели, как он стоял на коленях и плакал. Никто не осмелился сказать ни слова. Наконец он дал телу упасть и встал.
— Ворота Теджоса, — сказал он. — Мы идем за ними!
Без сомнения некоторые из них сбежали бы без оглядки, если бы могли. Он знал, что некоторые из них напуганы до смерти, и вообще трусы по природе, но ни человек ни кел не мог спрятаться от него на юге — а теперь они узнали, что он жив.
— Двое скачут в Мант, — сказал он, когда они опять сели на коней. — Остальные вместе со мной за чужаками. Мы возьмем их. Я возьму их, его и ее, и они пожалеют, что вообще родились.
— Лучше? — спросила Моргейн, и Вейни, сидевший на земле опираясь спиной на стоячий камень, откинул голову на твердую поверхность, глубоко вздохнул и, не открывая глаз, кивнул. Он почти не помнил, как они оказались здесь. Он знал, что должен усидеть в седле, но все тело ныло, наполненное такой болью, что рассудок никак не мог поверить, что может болеть так сильно и так долго. Время сжалось, и он не знал, сколько лиг проехал до того момента, когда почти упал. Зато ворота Теджоса остались далеко позади.
Действие силы ворот прекратилось, и он чувствовал себя опустошенным и выпотрошенным, как сухая рыба.
Лошади, которые уже успели слегка придти в себя и начали с интересом поглядывать на траву под ногами, сейчас жадно пили из маленького ручейка. Их ноги были протерты. Он сделал это для Эрхин, а Моргейн поухаживала за серым из Бейна. Пускай сердце обливается кровью, но он родился всадником и должен был сделать это для храброй кобылы после тех многих лиг, которые она пробежала, а Моргейн — кем бы она ни была — для своего серого.
Сейчас она сидела, опираясь спиной на другой камень, лицом к нему — самые обычные камни, лишенные силы, отмечающие дорогу. Одно колено опиралось на меч, который он хотел бы никогда не видеть, и тяжесть которого еще помнил: не сбалансированный, как обычный, ледяное лезвие, по ножнам бегут руны — тайны ворот, как-то сказала она ему, чтобы владелец не забыл. Она научила его понимать их, хотя бастард лорда из Эндар-Карша не должен был уметь читать или писать — он знал для чего, и, с отвращением, выучился, но не больше, чем было необходимо.
Во всяком случае эти руны он мог читать. И они горели в душе как свет в ее глазах.
— Воды? — спросила она.
Он выпил из фляжки, которую она дала ему, держа ее обеими руками и напрягаясь, чтобы ни левая ни правая не тряслись. Боль еще не ушла, но уже утихла, и только душу жгло воспоминание о живом клинке в правой руке. Он отдал фляжку, глубоко вздохнул и поглядел вокруг: сглаженные холмы, камни и дорога, бледная в свете звезд.
— Мы могли бы пройти через Теджос, — прошептал он.
— Ты не мог, — ответила она.
Правда, горькая правда. Иначе он оставил бы ее одну в этом мире, а сам упал — и только Небеса знают куда, и как долго огонь бежал бы в этих костях, если бы он остался под влиянием ворот.
Влияние меча, случайное, как бросок костей, искажало все, а его силу должны были почувствовать в Манте, если тамошние лорды настороже; хотя, конечно, и они могли ошибиться, решив, что это обычное — О Небо! — обычное использование ворот, и тогда Мант не будет делать нечего, пока посланцы Гаулта не пройдут через ворота Теджоса и не расскажут Манту обо всем — а уж в этом сомневаться не приходиться.
Поэтому они убежали. Поэтому они ехали с такой скоростью, как только могли и сколько могли, пока не оказались здесь.
В животе зашевелился холодный комок страха. Трус, он часто слышал это от братьев, отца, и вообще от многих людей в Ра-Моридже. «Ты слишком много думаешь», говорил ему брат. Он никогда не был такими как они. Во всех отношениях.
Если человек думает — если человек разрешает себе задуматься — о прошлом или будущем—
— Это не первый друг, которого забрал меч, — неожиданно сказала Моргейн. — Вейни, ты ни в чем не виноват.
— Я знаю, — сказал он, и мысленно увидел юношу-арфиста из Ра-Мориджа, который бросился между мечом в ее руке и своими родственниками — он думал, что станет героем, а попал в Ад, потому что Моргейн не успела отвести меч.
— Они скакали справа от тебя, — сказала она, — хотя ты их предупреждал.
Да, неплохое извинение, и, конечно, она сама защищается им от упреков совести: единственное и лучшее, которое она смогла придумать. Ему стало больно, когда он понял, чего ей стоило признаться в этом. И не возразишь, потому что действительно все знали, или думали, что знали…
— и арфист знал о мече: а кто в Моридже не знал?
Но Брон — Брон не знал, и даже не догадывался, насколько близка опасность. Они никогда не говорили ему.
Вейни закрыл глаза и изо всех сил сжал веки, как если бы хотел стереть из памяти перекошенное ужасом лицо, горевшее под ними. Хоть бы вернулось солнце и закончилась эта кошмарная ночь, когда все видения оживают перед глазами. Он вспомнил священника, который проклял Чи, проклял Брона, проклял и его самого. Он ничего не сказал об этом Моргейн, потому что испугался. И вот Небеса ответили этому ничтожному человечку, хотя он еще жив, сам не зная почему. Быть может ему суждено кое-что похуже—
Звякнула сбруя, зазвенели удила и кольцо на уздечке: Сиптах поднял голову и, судя по всему, услышал раньше, чем увидел. Жеребец насторожил уши и всмотрелся в темноту, накрывавшую дорогу.
Моргейн мгновенно вскочила, схватила поводья коня и завела его за каменную изгородь: теперь с дороги его не видно.
Вейни тоже встал, шатаясь, и ухватился за поводья, погладил один нос и другой, успокаивая их. — Тихо, тихо, — сказал он на языке Карша, но Сиптах напрягся, дернул передней ногой и вздрогнул.
— Один всадник, — сказала Моргейн, бросив быстрый взгляд из-за края камня.
— Один человек не угроза.
— У многих есть причина гнаться за нами.
— Даже за ворота Теджоса? Один?
Она вытащила свое черное оружие. По дороге ехал мертвый всадник, хотя и не знал об этом. Вейни опять оперся плечом на камень и выглянул из-за него на дорогу.
Всадник ехал на темной лошади. В свете звезд сверкала кольчуга.
Сердце Вейни подпрыгнуло и чуть не сломало ребра. Какое-то мгновение он не мог дышать. — Чи, — сказал он и коснулся руки Моргейн. — Это Чи.
— Оставайся здесь!
Он с недоумением повернул голову — она не убрала свое оружие. — Лио, ради любви Небес…
— Мы не знаем, Чи ли это. Оставайся здесь. Жди.
Он ждал, опершись о камень и тяжело дыша, а неровные удары копыт становились все ближе и ближе.
— Лио, — в ужасе прошептал он, видя, что ее рука поднимается.
Она выстрелила, когда всадник проехал мимо, не заметив их: красная полоса огня пролегла по зеленому лугу. Истощенная лошадь дернулась, едва не упала, всадник осадил ее и повернулся к ним лицом.
Чи соскользнул вниз, держась за луку седла и вцепившись в поводья.
— Чи, — громко сказал Вейни, бросил лошадей и пошел между камнями к дороге.
— Стой! — крикнула Моргейн, и он остановился.
Чи стоял, не пытаясь двигаться, как если бы оцепенел.
— Приведи лошадь сюда, — приказала Моргейн. — И садись.
Чи похромал к ним, ведя за собой лошадь, пока не дошел до первого камня. — Где мой брат? — спросил он. — Куда делся Брон?
Этого вопроса Вейни не ожидал. Он глубоко вдохнул и ничего не сказал.
— Брон мертв, — сказала Моргейн.
— Куда он делся?
— У ворот Подменыша нет выхода, только вход.
Ноги Чи подкосились, он оперся спиной о камень и сполз на землю. Вейни наклонился к нему.
— Чи, пойми, я не мог остановиться. Я не узнал его… Чи?
Чи не пошевелился и не поднял голову. Молчание, долгое и тяжелое, потом Моргейн подошла к Сиптаху и взяла из его седла фляжку.
— Пей, — сказала она, предлагая ее Чи.
Чи поднял голову и взял ее так, как если бы его руки действовали независимо от сознания. Он сорвал пробку и стал пить, медленно, как если бы никогда в жизни не пил, потом опять закупорил фляжку и отдал ей.
— Я боялся, — в отчаянии сказал Вейни, — что вы были там оба. Я почти ничего не видел, Чи.
— Отдохни, — сказала Моргейн, подошла ближе и встала напротив, с Подменышем в руках. — Сейчас мы отдыхаем. А потом возвращайся на свои холмы.
— Нет, — сказал Чи и упрямо тряхнул головой.
— Это приказ. Дальше ты с нами не пойдешь.
Вейни испуганно посмотрел на нее, непроницаемое лицо, освещенное светом звезд, статуя богини войны.
— Лио…
— Пойми, он — опасность, — твердо сказала она на языке Карша. — Там, сзади, ворота. Неужели ты забыл?
— У них не было времени!
— Тогда скажи, сколько времени для этого нужно. У них наверняка было много раненых.
— Нет, это Чи! Неужели какой-нибудь кел пришел бы и спросил, куда делся его брат? Неужели кел, только что вышедший из ворот, первым делом спросит о Броне?
— Возможно ты прав. Но есть и еще одна опасность. Кровная месть.
— Месть? Бог в Небесах, лио, неужели ты думаешь, что он хочет отомстить мне? Хотел бы я, чтобы он захотел — чтобы хоть что-нибудь захотел…
— Когда пришел, когда ничего не знал — да. Но сейчас, когда он знает, когда первоначальный шок прошел, он не может не думать о мести. Я не хочу, чтобы он был с нами, за твоей спиной — или моей.
— Ради божественной любви, лио! Я отказываюсь верить в это, и никогда не поверю.
— Мы дали ему возможность, но всему бывает конец. И этот конец — здесь и сейчас. Он уйдет, Вейни.
— Мое мнение?
— Ты, как всегда, волен выбирать.
Вейни в ужасе посмотрел на нее и застыл. Старый ответ. Всегда верный. А здесь, на равнине, около ворот — настоящий ультиматум. И он вынужден подчиниться, иначе ее доверия не вернешь.
— Ты уйдешь, сейчас, — жестко сказала Моргейн Чи.
— Леди—
— Я дарю тебе жизнь. Используй этот момент.
— Но вы взяли жизнь моего брата!
— Да, и пожалели твою. Ты не останешься здесь даже для того, чтобы отдохнуть. Бери свою лошадь и иди. Немедленно.
— Вейни…, — жалостливо сказал Чи.
— Я не могу, — сказал Вейни, заставляя себя произносить каждое слово. — Я не могу, Чи.
На мгновение Чи замолчал. Потом стал тяжело вставать. Вейни протянул ему руку, чтобы помочь, но Чи отбросил ее в сторону, встал и ухватился за поводья коня.
— По меньшей мере, — сказал Вейни Моргейн, — дай ему отдохнуть здесь.
— Нет.
Чи, не глядя на него, сел в седло и исчез в тенях между менгирами.
Он уехал, не сказав ни слова, только несколько раз остервенело ударил плетью истощенного коня. И каждый удар Вейни ощутил на себе.
— Лио, — сказал он Моргейн, не глядя на нее, — я знаю, почему ты так поступила. Я знаю все, что ты можешь сказать. Но, о Матерь Божья, почему мы не могли дать ему отдохнуть, почему не попытались—
— Жалость, — сказала она, — вот что тебя погубит. Я сделала это. И избавила тебя от необходимости. Ради тебя — и ради себя. И я дала ему повод возненавидеть меня. Это мой лучший подарок. И он уже потерял все свое желание присоединиться к нам — прежде, чем оно его убило. Вот так я пожалела его. И — самое лучшее — эта жалость пришла от меня, а не от тебя. Большего я для него — и для тебя — сделать не могла.
Вейни уставился на нее, почти не видя в темноте, на грани между подавленностью и гневом. Она дала волю своему раздражению. Но полностью высказалась и успокоилась. И, возможно, она права. — Да, — сказал он, и резко опустился на землю, решив, что лучше ни о чем не думать, этой ночью, и, возможно, еще многими, многими ночами.
Боль вернулась, на этом раз возникнув где-то за глазами. Он опустил голову на руки и попросил ее уйти из-за глаз, или, если не хочет, из сердца, и унести с собой страх, который леденил желудок. Но боль не послушалась, и от нее не было лекарства, разве только Моргейн, которая знала ее, которая все еще с ним, которая погрузилась в собственное мрачное молчание и которая несла в себе — тут она сказала правду — всю жестокость, на которую он сам был неспособен.
Под светом звезд Дорога простиралась все дальше и дальше, бесконечный ночной кошмар, и Гаулт-Киверин упрямо шел по следу, который они оставили ему. Бок весь промок, рана опять открылась, хотя он тщательно перевязал ее, а аллюр чалого только увеличивал боль.
— Вернитесь назад, милорд, — сказал ему капитан. — Мы продолжим и догоним их. А вы — вы возвращайтесь назад. Мы не можем потерять еще и вас.
Да, правда: в его доме в Морунде слишком много таких, которые жили при дворе и убежали к нему, спасая свою жизнь — и они бояться потерять его, боятся того, кто придет на его место.
Но в конце концов его раны не смертельны, хотя кровь бежит по боку и спине. Он останется жить, что разобраться со всем этим кошмаром, и еще он сказал вслух кое-что, скомпрометировал себя перед свидетелями; оправдаться будет не просто, и только самому: нет, милорд, я никогда не собирался предавать вас. Я только искушал их, чтобы узнать их намерения. Все, что я обещал им, ложь, ложь от начала и до конца.
В Манте придавали огромное значение форме, даже если Сюзерен знал настоящие цели.
А сейчас настоящая, самая главная — месть. И спасение репутации: Гаулт никогда не делал ничего просто так, но всегда с двойной цель; даже, как сейчас, когда речь идет о мести за лучшего друга. Есть много способов добиться одной и той же цели, и месть будет только слаще, если заодно поможет и в чем-либо другом.
Мысли охладили кровь и сформировали цель: никаких договоров с чужаками, он добьется своего без них, сам — и выживет, и уничтожит врагов, своих и Пиверна.
И пару из них своими руками; а покончив с ними, займется Мантом и Скаррином — но здесь грубой силой ничего не сделаешь, понадобятся изощренные интриги. И это цель его рейда.
Внезапно на дороге перед ним что-то появилось: одинокая, быстро приближающаяся тень.
— Что это? — спросил один из его отряда. — Кто это? — потому что позади остался Теджос, где двое гонцов вошли в ворота, неся с собой послание и просьбу о помощи войсками. И это не мог ответ из Манта — не с того направления.
Одинокий всадник приближался, всадник на усталой, шатающейся от изнеможения лошади.
— Лорд Гаулт! — крикнул всадник. — Лорд Гаулт!
Гаулт вонзил шпоры в бока чалого. — Ты кто? — закричал он в ответ.
И получил ответ, когда бледноволосый всадник поскакал прямо к нему, завывая ни как кел, ни как человек.
— Гаулт…
В свете звезд сверкнул меч. Он выхватил свой собственный, и металл зазвенел об металл, когда этот дурак попытался сбить его на землю. В другой руке дурака появился нож. Он прорезал его броню, кончик воткнулся в живот, и Гаулт закричал от неожиданности, когда рукоятка его меча отлетела в сторону и он остался беззащитным, сражаться больше было нечем, а враг воткнул нож до конца прежде, чем его люди могли оказаться рядом и оттащить безумца.
— Милорд, — опять крикнул человек, схватил его обеими руками и поднял из седла, а он схватился руками за живот и глядел сверху вниз на безумца, которого уже схватили и крепко держали его люди.
— Не убивать, — он сумел сказать, а кровь текла между пальцами из раны на животе и по всему телу расползался холод. — Не убивать его.
Человек завыл и бросился к нему, пытаясь, прежде чем его остановили, укусить его, сбить с ног, но его держали крепко.
— Не калечить, — опять приказал Гаулт, а мужчина все еще кричал и рвался, называя его палачом и трусом, и бормотал еще какую-то чушь, которую ослабленный слух Гаулта не воспринимал.
— Я Чи ап Кантори, — наконец проорал человек совершенно отчетливо. — Попробуй снова, Гаулт. Не хочешь ли ты новое тело? Замечательное тело? Я дарю тебе его — мое собственное.
— Да он сумасшедший, — сказал кто-то.
— Что ты хочешь? — спросил Гаулт, восхищенный, несмотря на боль, терзавшую его и холод, тянувшийся к сердцу. — Какова цена — за сотрудничество?
— Месть за брата, — сказал ап Кантори. Его рыдания прекратились, он успокоился. — У нас общий враг. Тебе стоит использовать меня — для мести.
