ТРЕТЬЯ ГЛАВА
На следующий ужин они ели рыбу. В лесу не было ничего, даже кролика — Вейни подумал что волки, вывшие всю ночь, наверняка охотятся около ворот, хотя он не понимал, почему они оставались в таком малоприятном месте.
На юге были горы, сказал Чи, и люди; люди на западе и на севере, кел на севере и на востоке; и вообще, решил Вейни, здесь волки — робкие обитатели, как и в других мирах.
За исключением, как сказал Чи, полуволков, любимцев Гаулта.
Чи еще вспомнил, что в те времена, когда война охватывала срединные земли — около человеческих лагерей и деревень появлялись дикие волки и таскали овец. По его словам люди его рода на месте не сидели, а постоянно двигались с места на место — так что сейчас они где-то на холмах, но где?
— Тогда, — сказал Чи, глядя в огонь таким взглядом, как если бы его мысли бродили очень далеко, — тогда мы жили в холде Перо, в Эглунде. Там мы чувствовали себя в безопасности. Но это продлилось недолго — не больше года. Тогда Гаулт сражался вместе с другими лордами. Сам я был еще мальчиком. Я помню — помню войны, постоянные переезды, холодные зимы, снег по грудь лошадям, и умирающих людей, много умирающих людей. Мы пришли в крепость Гаулта, в Морунд. Для него мы были людьми с порубежья. И это были хорошие годы. Я скакал с Ичандреном. Мой брат, мой отец и я. Они мертвы. Все.
Потом он замолчал, надолго.
— Мать? — спросила Моргейн.
Чи не посмотрел на нее. Горло работало, слова выходили. Но глаза, глаза, не двигаясь, глядели в огонь. — Не знаю, в последний раз я видел ее…, — одно плечо поднялось. — Тогда мне было тринадцать. Как раз перед этим Морунд пал и Гаулт ушел на север. Потом он вернулся назад… Другим. А потом — потом он и кел с севера убили почти всех людей-мужчин в Морунде. Убили, и привели людей с востока. Эти сражались за Гаулта. Некоторые из тех, кто жил в Морунде, тоже хотели сражаться за Гаулта, но их собрали всех вместе и отправили служить другим кел-лордам. Гаулт никогда не верил мужчинам, которые сражались за него прежде, чем он стал кел. И ни одной женщине, тоже. Они погрузили их в фургоны. Мы попробовали их отбить у стражников — двадцать человек погибли. Тогда умер мой отец. Их было слишком много.
Еще одно долгое молчание. В костре трещали и ломались сучья.
— Но я почти не сомневаюсь, что мать умерла, — сказал Чи. — Именно тогда. Отец в это верил. И не она одна. Она не была сильной женщиной. А год был плохой.
Двадцать человек погибли, подумал Вейни, пока Чи сидел, погруженный в печальные думы. Хм, Чи сказал это так, как будто это огромная потеря. Но ведь двадцать не так много…
Он встретился взглядом с Моргейн, взглянувшей на него через костер, и понял, что она уже добавила эту черточку в свою картину этого мира, она, которая когда-то учила юного изгнанника понимать лес и устраивать засады; его леди-госпожа, которая скакала от войны к войне и сидела на королевских советах за сотни лет до того, как он родился.
И с тех пор она приводила его и на поле боя и на советы королей.
Вейни оперся руками о колени и пошевелил палочкой угли, оживляя костер.
— Деревья, — сказала Моргейн. — Чи, ты заметил, что они все изогнуты? Тем не менее в лесу нет ничего, что бы вызвало у меня чувство тревоги. Сюда прилетают птицы. Им достается совсем мало силы, текущей из ворот. Тогда почему? Что ты сам думаешь?
— Не знаю, — тихим голосом ответил Чи.
Моргейн ничего не сказала.
— А почему такое может быть? — спросил Чи.
Моргейн сдвинула драконий меч на бедро, подогнула одно колено под себя, и обняла второе колено руками. — Если я брошу листья в этот костер, они вспыхнут, правда?
— Да, леди.
— И ты отпрянешь от него, правда?
— Да, — ответил Чи, еще тише, как если бы боялся даже слышать вопросы о знаниях кел.
— Быстро?
— Да, леди.
— Так и птицы улетят, не в силах оставаться на месте, если ворота вон там сейчас откроются. А ты почувствуешь это своими костями.
Чи заметно вздрогнул.
— Здесь очень хорошее место для лагеря, — продолжала Моргейн, — потому что нам не нужны нежданные гости. Но как часто, по-твоему, ворота открывались?
— Не знаю.
— Возможно нет. Но если их используют, мы будем предупреждены. Если мы поскачем отсюда, Гаулт заинтересуется нами. Если если мы будем ехать по дороге медленно, но без остановок — когда мы окажемся там, где он заметит нас?
— Если мы выедем на закате, — Чи задышал быстрее, — и поедем по западной дороге, то будем глубоко в лесу еще до рассвета. Леди, я не знаю, где могут быть его бандиты, и никто этого не может знать, но я точно знаю, где их скорее всего нет. В тех лесах мы сможем разбить совершенно безопасный лагерь рядом с его землями, провести там весь день, а потом опять поехать по западной дороге. Никто не путешествует по ночам; а утром мы уже будем около холмов. Так что отдыхать днем, путешествовать ночью — вот самое лучшее, что мы можем сделать.
— Итак, — Моргейн бросила взгляд на Вейни и едва уловимо двинула глазами в сторону Чи. — Мы можем оказаться глубоко в лесу еще до рассвета, — сказала она, опять поглядев на Чи. — Ты полностью уверен в этом?
— Клянусь лошадью, можем!
— Тогда мы уедем, — спокойно сказала она. — Если наш гость поклянется, что он в состоянии усидеть в седле, нам лучше всего немедленно уехать из этого места. Нас здесь хорошо приняли, но это не может длиться долго.
Вейни кивнул, соглашаясь, как с опасениями, которые он разделял, так и со спокойствием, которое изо все сил поддерживал в себе.
Да, в этом месте у них была защита — ничуть не меньшая, чем от любого легендарного колдовства — здесь они могли почувствовать любые возмущения ворот.
Но и опасность была рядом: если неподалеку находятся еще какие-нибудь незакрытые каменные ворота, достаточно сильный выброс силы мог легко добраться сюда и обрушиться им на головы, да и враги, наверняка, уже искали их.
У Вейни был запасной комплект одежды: полотняные бриджи и прекрасная рубашка, которую он одевал тогда, когда можно было снять с себя броню, то есть не сейчас: легкая и воздушная, замечательно сшитая — просто жаль надевать такой подарок во время пути, хотя даритель очень настаивал.
Сейчас он положил все это рядом с Чи, вместе с починенными сапогами, а Моргейн тем временем тщательно упаковала и привела в порядок свои седельные сумки.
— Ты еще не в состоянии надеть на себя кольчугу, — сказал Вейни. — Ее повезет моя госпожа. А я повезу тебя, на своей лошади. Помни, ты обещал, что мы окажемся в укрытии еще до подъема солнца.
Чи взял тонкую рубашку и, удивленный, нахмурился. Что ж, он в состоянии ехать, подумал Вейни, и отправился готовить свои собственные вещи и запрягать лошадей. Уже стемнело. Лошади, по видимому, заранее знали, что скоро в дорогу, нетерпеливо били копытами и фыркали, глядя на всю эту суматоху.
Он оседлал обоих и повесил свой меч на правом боку Эрхин, хотя обычно так не делал, но теперь за спиной будет сидеть Чи. Одеяло, которое он обычно вез скатанным, сложил, чтобы оно стало плоским, и привязал под ремнями, идущими к кольцам уздечки, перехватил ремнем мягкое горло Эрхин, потом взнуздал Сиптаха, который наполовину дружески, наполовину нервно хватал его за пальцы. Волнуется, подумал Вейни, несмотря на всю свою подготовку; теперь, когда у жеребца появилась кобыла, неизвестно какие мысли бродят в его голове, и в голове Эрхин.
— Дурак, — прошептал он себе, хотя бы за то что вообще взял ее и тем более за то, что привел ее в землю вроде этой. Он родился в Карше, где человек сначала учиться ездить на лошади, а потом уже ходить. И несколько дней назад он еще был под прекрасным солнцем, надеясь — да спасут их Небеса — на что-нибудь другое, чем это.
Дурак, подумал он опять. Около ворот бродят только несчастья. Обычно там, где сила, собираются самые худшие люди — и, изредка, самые лучшие. Мимо перекошенных деревьев и руин он уже проскакал, а впереди убийство и война.
Все его хитроумные, нежные планы — потому что Моргейн временами сходила с ума и с таким неистовством гнала их вперед, что сама превращалась в скелет, живущий одной мыслью — все его планы, хотя и плохо продуманные, включали в себя путешествие неспешным шагом. Только поэтому он и принял в подарок кобылу, хорошо зная, что сильно рискует — но надеясь, что они не будут носиться как сумашедшие, а будут получать удовольствие от езды, и, может быть, у Эрхин будет жеребенок от серого коня из Бейна; во всяком случае эрхендимы говорили, что это возможно, но сейчас все эти мысли казались сумасшествием.
Сейчас все его инстинкты требовали только одного — бежать.
Он обнял кобылу за шею, прижал голову к щеке и сильно сжал в объятьях, душу пронзила резкая боль, боль вины. — Мы должны идти, — прошептал он ей. Она тряхнула головой, высвобождаясь из его объятий, и беззаботно толкнула носом в бок.
Ни жеребец ни кобыла не хотели останавливаться. Ни одна лошадь никогда не остановится, даже если это будет грозить ей гибелью. Любой всадник знает, что движение — их жизнь и смерть.
Вейни услышал шаги позади себя и повернул голову. Моргейн, принесла седельные сумки. Она поставила их около его ног, потом, коснувшись рукой его плеча, пошла прочь, так удивив его этим жестом, что он застыл на месте и только глупо пялился не ее уходящую спину.
Что это было? — спросил он себя.
Извинение, за что? Сочувствие?
Она сделала это и молча отошла, оставив ему седлать лошадей и спрашивать себя, почти в панике, что она хотела этим сказать.
Он даже не знал, Небеса свидетель, почему он так взволновался, почему его сердце забилось, как от страха, за исключением того, что все это старое привычное занятие людей его рода — короткий дневной сон и долгая ночная езда по враждебной земле, оружие в руках, потом опять сон и наскоро проглоченная еда где-нибудь в укрытии.
За исключением Моргейн, которая, как Небеса, решает, куда и когда они должны идти, а в этом маленьком прикосновении было слишком много дружеского участия и взаимопонимания — как если бы она призналась, что тоже устала и сделана не из железа.
Он бы не хотел таких признаний от своей госпожи.
Вейни закончил работу. Ведя лошадей, он догнал ее над потушенным костром и, поставив лошадей между собой и Чи, снял с пояса свой Клинок Чести и без единого слова отдал ей — ради безопасности. Она поняла и повесила себе на пояс, рядом со своим собственным коротким Каршским мечом с костяной рукояткой, перевесила на спину драконий меч, и только потом взяла поводья Сиптаха из его руки и села в седло. Серый жеребец нетерпеливо фыркнул и слегка дернулся.
Вейни вставил ногу в стремя Эрхин, сел в седло, и, обогнув ее, подъехал к Чи, который ждал, одетый в заимствованную одежду и починенные сапоги; свернутое одеяло он держал в руках.
— Оно тебе еще понадобится, — сказал Вейни, положил скатанное одеяло между коленями и вынул ногу из левого стремени. Чи поставил ногу в стремя, взял предложенную руку и одним плавным движением уселся на спину лошади, так быстро, что Вейни полностью отпустил поводья, как кобыла и ожидала. Свобода позволила ей более спокойно отнестись к двойному грузу на спине; она подняла уши, махнула хвостом и быстрым шагом пошла вслед за Сиптахом.
Мимо деревьев и вниз вдоль реки, ставшей их проводником — свет битком набитого звездами неба и серебристой луны лился сверху с такой силой, что сделал ночь похожей на день, бледная трава и спокойно журчащая вода сияли в темноте.
Чи, сидевший за ним, завернулся в одеяло, потому что здесь от реки тянуло холодом; и Вейни чуть-чуть пошевелил поводьями, направив Эрхин влево от Сиптаха — влево от Моргейн, с защищенной стороны, и никогда с опасной правой. Она завязала волосы для скачки — но не узлом предводителя клана, на который имела право, а простым узлом воина клана Шия из Ра-Кориса, как и он. В свете луны рукоятка Подменыша светилась золотом; яркие серебряные искры вспыхивали на концах рукавов ее кольчуги, сделанной в давно забытые столетья. Лунный свет касался яблок на боках Сиптаха, бледных кончиков его гривы и хвоста.
Они были очарованы — не магией, но чувством перемен, дорогой, мягким влиянием ночного неба, которое сделало их частью земли, к которой они не принадлежали.
И Чи поклялся, своей жизнью, что во время пути им ничто не будет угрожать.
Тем же медленным шагом они выехали на Дорогу, и по старинному каменному мосту пересекли реку. Леса быстро сменились лугами, которые, в свою очередь, опять уступили место угрюмым дремучим лесам. Кричали ночные птицы. Звук лошадиных подков — по земле и изредка по камню, мокрый песок брода, по которому они пересекли небольшой поток, быть может приток реки, от которой они уехали.
— Я не знаю его имени, — ответил Чи на вопрос Вейни. — Знаю только, что мы пересекли его.
Дав лошадям напиться, они поскакали дальше, окунувшись в дикую природу. Да, подумал Вейни, я не слишком хорошо понимаю лес. А это был настоящий дикий лес, весь в вьющихся стеблях и колючках. Но через некоторое время деревья выпрямились и лес стал не такой мрачный. До этого места уже не доходила сила ворот. Они выехали из той области, в которой могли мгновенно узнать, что воротами кто-то воспользовался; и из той области, в которой оружие, связанное с воротами, могло настигнуть их.
Вейни почувствовал, как Чи ткнулся в его спину, но быстро пришел в себя и выпрямился; потом опять, и в третий раз: — Хватит, — сказал он. — Отдых.
— Нет, — прошептал Чи.
Но на этот раз Чи уже не смог выпрямится, схватился за него и застыл. Они еще немного проехали, пока впереди них не оказалась промоина, где надо было спускаться вниз, а потом подниматься на другой стороне. — Чи, — сказал Вейни, хлопая его по колену.
Чи проснулся, пришел в себя и уселся ровно. Эрхин спустилась вниз и быстро забралась вверх, потом пошла быстрее, догоняя Сиптаха.
Они все еще была на Дороге. Отсюда она шла по обширной равнине, протиравшейся вдаль настолько, насколько глаз мог видеть. Звезды на небе гасли одна за другой, Моргейн отпустила поводья и показала на красную полоску на горизонте.
— Чи. Скоро солнце.
Чи не ответил.
— Где мы? — спросила она.
— Все еще на Дороге, — запротестовал Чи. — Леди, это не та земля, которую я знаю. Севернее — да. Но здесь — здесь я был только однажды. Мы все еще на Дороге — и должны уйти по ней дальше.
— Как далеко? — в ее обманчиво-спокойном голосе зазвучали опасные нотки. — Проснись, человек. Ты знаешь, что я хотела бы знать. Ты клялся, что знаешь. Неужели ты хочешь, привлечь к нам внимание врагов? Или ты хочешь сказать, что заблудился и не знаешь, где мы находимся?
— Я знаю, кто я и где я! Там есть развалины, не знаю насколько далеко, но, клянусь, к утру мы будем около них. — Зубы Чи стучали, он хрипло и тяжело дышал. Истощение, подумал Вейни, истощение и ночной холод. — Я ошибся из-за того места, откуда начали. Река должна повернуть. Я знаю, это там, клянусь. Мы все еще можем добраться туда. Но мы можем пойти и в поля. — Он указал на восток, где равнина уходила за горизонт. — Если мы поедем туда, то окажемся на дороге, которая ведет в холмы. И из владений Гаулта.
— И далеко от нашего пути, — сказала Моргейн, осаживая Сиптаха, серый в яблоках подался назад и повернулся. — Как Эрхин, еще может ехать?
— Она постарается, — сказал Вейни и хмуро поглядел полоску светлого неба на востоке, над низкими скругленными холмами. — Лио, я не говорю да или нет, но мне очень хотелось бы убраться с этой дороги. Мне кажется, лучше всего ехать на запад.
— Север, — твердо сказала Моргейн, и сдержала Сиптаха, который уже был готов скакать. — К утру, он поклялся. Совсем скоро.
Она развернулась и поехал вперед, неторопливо, экономя силы лошадей.
— Ты не ошибся? — спросил Вейни.
— Нет, — ответил Чи и задрожал, от холода у него свело горло.
Моргейн сказала «север»; теперь остался один и только один путь, по которому они могут идти; и все меньше и меньше и ему нравились задержки, и еще меньше ему нравилось ожидание долгого пути, все больше и больше ему не нравилось их положение.
— Молись, чтоб ты не ошибся, парень.
Моргейн еще больше сдержала шаг Сиптаха, подстраиваясь под Эрхин, обремененной двойной ношей, а над ними было открытое небо и тающие звезды.
Чи поплотнее натянул на себя одеяло. Ужас не давал ему уснуть. Ночной кошмар, страшный как волки, медленная езда, боль от наполовину заживших ран, медленный монотонный ритм лошадей, которые не могли ехать быстрее, а Гаулт и его миньоны уже скачут на горизонте.
Небо посветлело, маленькие клочковатые облака на востоке сначала слегка порозовели, а потом стали ярко-розовыми, весь мир превратился в пустое блюдо из травы, и через него шла дорога, неестественно прямой след через росисто-серую зелень. Время от времени Вейни и леди разговаривали между собой на языке, который он не понимал, грубая речь, которая отдавалась в ушах странными ритмами; но они говорили негромко и мягко, обмениваясь словом или, много, несколькими. Было в этом что-то жуткое. Неудовольствие. Чи казалось, что речь идет о нем, но он не осмеливался спросить.
— Ну, и где твои развалины? — спросил Вейни, шлепнув его по колену, и только тогда Чи сообразил, что с ним разговаривают.
— Я знаю, что они здесь, — запальчиво ответил он. — Клянусь тебе.
— Только не говори, что солнце врет, — ответил Вейни.
День почти начался. Предметы вокруг начали окрашиваться. И белая кобыла уже порядком устала. Если враги найдут их, подумал Чи, выхода нет — кобыле придется бежать.
Если враги найдут их…
Но на той ужасной верхушке холма он помнил, как будто во сне, как из пальцев Моргейн вылетел свет, металл стал таять и согнулся, а Вейни прикрыл его глаза от этого света.
Оружие, которое тебе лучше не видеть, предупредил его Вейни.
Он посмотрел на открытую местность вокруг и на предательскую гряду холмов, за которой могла скрываться целая армия.
Если они заподозрят засаду, то первым делом убьют его, подумал Чи. Нет сомнений — они так и сделают, решат, что он предал их. И у них будет причина.
Солнце встало. Местность вокруг стала золотой и зеленой.
Когда они достигли вершины подъема и посмотрели в темноту впереди, его охватил мгновенный приступ страха, что там скрывается какая-нибудь банда, пока его глаза не привыкли к местности и он не узнал деревья, которые искал.
Они разбили лагерь между древними камнями, за ручьем, который весело журчал между ними; ветки деревьев склонились над водой и как бы плыли по ее поверхности. Между развалин зданий росла редкая и упрямая трава; лошадей оставили пастись на гребне ближайшего травянистого холма, хорошо защищенного деревьями.
Рискнули развести костер, не слишком большой, но достаточный для того, чтобы согреть немного воды, съели хлеб, который Моргейн испекла на предыдущем привале, и выпили чай — специально приготовленный для Чи, с травами против лихорадки.
Чи прирожденный наездник, осознал Вейни, это очень хорошо — но сейчас он устал, с радостью устроился на траве и, согретый лучами солнца, уснул на покрытом листьями берегу. Вейни решил последовать доброму примеру, оставил стражу Моргейн и растянулся на траве, слушая воду, ветер и пасущихся лошадей.
— Все тихо, — прошептала она, разбудив его. Чи все еще спал. — Ничто не шевелилось. Птица или две. Какое-то животное, никогда раньше такого не видела, приходило пить, выглядит как норка с полосатым хвостом. И еще на этом упавшем стволе грелась черная змея.
Хорошие знаки, безопасные соседи. Вейни глубоко вдохнул и отдал ей одеяла, а сам уселся пониже, там, где не было ветра. Он немного поел, четвертушку лепешки, которую сохранил от завтрака, и выпил чистой воды из ручейка, бежавшего рядом, намного более приятную, чем из реки на прошлом привале.
Когда день начал клониться к сумеркам, а Чи зашевелился во сне, Вейни встал, потянулся, разминая затекшие мышцы, и зажег костер — опять совсем небольшой, чтобы только согреть воду, и быстро потушил его, хотя риск конечно был, даже так.
Моргейн поднялась, съела немного лепешки с копченой рыбой, выпила кружку чая и уселась, опираясь спиной о камень, время от времени ее глаза закрывались. Внезапно ее глаза открылись, в них не было и тени сна. — Мы останемся здесь на день, — сказала она. — От нас до ворот достаточно далеко — и это очень хорошо. Но это наш последний отдых. Еще одна ночь такой скачки — и мы выедем из владений Гаулта. Правильно? — обратилась она к проснувшемуся Чи.
— Правильно, — ответил тот. — Клянусь.
— Имей в виду, что больше я не разрешаю лошади Вейни нести двойную ношу и так утомляться.
— Я пойду пешком, леди. Я смогу защитить себя.
— А ты способен? Учти, я говорю тебе правду: если ты еще не в состоянии — мы дадим тебе день передышки. Но могут быть и другие варианты. Быть может ты что-то знаешь о системе защиты Морунда?
Глаза Чи округлились от страха. — Стражники, — только и сказал он. — Много стражников.
— Мне, — сказал Вейни, опираясь подбородком о предплечье и локтем о колено, — в своей жизни пришлось украсть несколько лошадей. А думаю, что пастбища Морунда неподалеку. Ради такого дела, лио, я могу прогуляться.
Моргейн бросила на него внимательный взгляд. Теперь он понял, что угадал ее намерение, по этому спокойному обмену взглядами.
И у него всю дорогу было нехорошо на душе, примерно по той же причине они и уехали из последнего лагеря: Эрхин могла вести двойной груз, но очень медленно, шагом — а Моргейн была кем угодно, но только не дурой, и не собиралась загонять их лошадей до смерти.
Тем не менее она удивила его, рискнув поверить словам этого человека — и удивила опять, заговорив вслух о Морунде.
— О, — сказал он, на языке Карша, — мы можем разрешить нашему проводнику идти по дороге, которую, как он утверждает, знает — одному. А мы сами, лио, поедем быстрее, оба, ночью и невидимые.
Она опять бросила на него внимательный взгляд.
Вейни слегка приподнял плечо. Ее лицо было не хмуро, подумал он, но, скорее, серьезно и сосредоточено.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказала она и указала на берег ручья.
— Я не думаю, что надо слишком много говорить, — ответил он и не встал. — Я илин. Только попроси. И я сделаю. Украсть лошадь? Ерунда. Возможно я могу взять штурмом Морунд. Едва ли тебе надо особенно тревожиться.
— Ты сошел с ума!
— Не думаю, что я сошел с ума. Я сделаю все, что ты захочешь. Может ли мужчина быть более разумным? Взять Морунд. Лучше, чем потом идти туда, пленником. И намного лучше, чем волочить туда этого несчастного, потому что ты разворошила осиное гнездо, которое теперь надо объехать. Мы зашли так далеко по совету этого человека. Я говорю, давай немного отдохнем, и пойдем туда, куда он ведет нас, вокруг этого места.
Какое-то время она молчала. Потом метнула на него гневный взгляд. — О, да, и доверимся удаче и половине всех банд в округе. Ты этого хочешь?
— Лучше удача, чем этот Гаулт, лио. А мы, что мы должны делать, перебить всех? Ты этого хочешь? Ты к этому ведешь нас? Кто-то, конечно, должен умереть, вроде меня, потому что я прикрываю тебя. На моем правом плече и так рана размером с кулак.
— А чья это вина?
— и на мне висит человек, которому я не доверяю; или мы верим ему настолько, что отпускаем его даже в том месте, где он может поднять тревогу; или убиваем его прямо сейчас. Убить просто — привяжем к дереву, и его найдут либо волки, либо враги; или все таки верим и освобождаем? Тогда, если мы ему настолько верим, почему, ради святых Небес, мы не доверяем ему вести нас, чтобы выбраться из этого проклятого места прежде, чем поднимется шум и крик отсюда и до севера?
Моргейн вскочила на ноги и чуть ли не бегом бросилась прочь. Чи посмотрел на Вейни испуганным взглядом.
— Мы обсуждали, — спокойно сказал Вейни, — как легче всего достать лошадей.
Чи промолчал. Пока Моргейн стояла на берегу ручья, обняв себя руками и глядя в наступающую темноту, он тревожно переводил взгляд с одного на другого.
Вейни потушил костер, подошел к воде и встал на колени, чтобы помыть единственную использованную сковородку.
— Я не понимаю тебя, — сказала Моргейн, стоя рядом с ним, пока он аккуратно чистил сковородку. — Я совершенно не понимаю тебя.
Да, это было не то, что он ожидал услышать.
— Тогда, — ответил Вейни, — мы оба не понимаем друг друга.
— Что ты хочешь?
И это был не тот вопрос, которого он ожидал — или, во всяком случае, не ожидал серьезного тона, с которым он был задан.
— Что я хочу? — он отвернулся от ручья, так как чувствовал, где она стояла: спиной к пленнику и лошадям, ко всем источникам неприятностей. — Понятия не имею.
— Встань с колен.
— Я мою проклятую сковородку, — скривился он, — а ты поворачиваешься спиной к этому человеку. Ты настолько доверяешь ему?
— Сейчас за ним присматриваешь ты. А тебе я доверяю. Так что же ты хочешь? Освободить его? Дать ему провести нас через живущих здесь его соплеменников? А может быть убить его или оставить волкам?
— А. Я думаю, что мы можем верить его клятве.
Она резко выдохнула, и не говорила ничего, пока он поднимался на ноги. Теперь они были одного роста, потому что он стоял в воде. И долгое время не шевелился.
— Или, — наконец сказал он, — ты думаешь, что мы не должны доверять ему? Лорд в Небесах, ты приняла его клятву. Ты же не считаешь меня лицемером? Но, насколько я помню, он почти слово в слово повторил мою.
— Ты из Карша, — досадливо ответила она, напомнив то, что он забыл: это слово обозначало не только язык, но, в намного большей степени, страну, горную область в его родном мире, рядом с которой находился Эндар, почти полностью покрытый лесом.
— Ты не даешь мне вспомнить это, — стиснув челюсти сказал он, и кивнул подбородком в сторону человека, сидевшего у погасшего костра. — Он человек. Но ты, не обращая на меня внимания, приняла его клятву. Ты обманываешь его и отказываешься доверять мне. Почему?
— Я не обманываю тебя.
— Ты не говоришь мне правду.
— Ты умолял меня сохранить ему жизнь.
— Лично я оставил бы его в последнем лагере — оттуда он мог идти на все четыре стороны. И пошел бы с самого начала на запад, через холмы.
Она сжала губы так, как делала всегда, сказав все, что хотела. Все их доводы кончились — последнее слово осталось за ним, и Моргейн замолчала, или, лучше сказать, впала в такое молчание, которое могло длиться часами, и в конце концов улетучивалось, как если бы никто из них не говорил никаких резких слов.
Но Моргейн всегда делала что хотела — просто скакала своим собственным путем, даже если он не хотел идти с ней; уговорить ее было невозможно.
— Я достану тебе эту проклятую лошадь, — сказал он.
Она резко вздохнула. — Мы пойдем его путем, по тропинкам.
Он почувствовал, как его лицо заалело. — Тогда мы будем крутить и крутить.
— Я не просила об этом.
— Этот человек ранен. Как ты думаешь, сколько он сможет пройти.
— Поэтому я хочу подождать здесь. Разве я уже не говорила это тысячу раз?
— Ждать здесь! С врагами за соседним холмом!
— Что ты предлагаешь?
Вот теперь и у него кончились слова. Какое-то время он стоял, наполовину задохнувшись от гнева; потом наклонил голову и пошел мимо нее на верхушку холма, чтобы положить вымытую сковородку к остальным.
Чи поглядел на него с тем же непониманием, его глаза метались с одного на другого — пока не застыла на Моргейн, которая подошла и уселась на корточки рядом с ними.
Какое-то время Вейни сидел, тыкая палочкой в землю. — Я подумал, — мягко сказал он, — что мы могли бы ехать по тропинкам не утомляя лошадей. Чи и я будем сидеть на Эрхин по очереди. Один едет, другой идет, и наоборот.
Моргейн оперлась локтями о колени и уткнулась лбом в ладони. Потом отпустила руки и села на землю, скрестив ноги. — Лично мне, — сказала она, — этот Гаулт из Морунда не мешает.
Душу Вейни опять захлестнула паника. — Лио…
— С другой стороны, — продолжала она, — твое предложение имеет смысл. Если, конечно, наш проводник не знает, где можно найти лошадей.
— Нигде, пока мы не доберемся до деревни, — слабым голосом сказал Чи.
— Сколько надо ехать, чтобы выбраться из владений Гаулта?
— Утром мы будем в безопасности.
Вейни взял палочку обеими руками. — Во имя Небес, — сказал он на языке Эндар-Карша, — он скажет тебе все что угодно, лишь бы спасти свою жизнь: сегодня утром он ошибся, и нам пришлось совершенно открыто скакать под солнцем.
— То есть твой совет — доверять, но вначале ты сказал да, а потом нет — и чему прикажешь верить?
— Я Человек. И мужчина. Я могу доверять не веря. Или в чем-то доверять и в чем-то нет. Он в отчаянии, пойми же ты. Подожди меня здесь. А я пойду и украду для него лошадь.
— Хватит уже о лошадях!
— Клянусь тебе…
— Вейни.
— … или даже треклятую лошадь самого лорда Гаулта, если хочешь! Но мне не хочется оставлять тебя наедине с этим мужиком. Вот что меня тревожит, лио. Если я оставлю тебя здесь, я должен буду привязать его к дереву, а я не могу полагаться на его слово и не знаю, как далеко до замка это проклятого лорда. Я честно скажу тебе, чего бы я хотел: идти без лошади, на запад, как можно дальше, и повернуть на север только тогда, когда мы будем в холмах.
— Слишком долго.
— Слишком долго, слишком коротко — Бог в Небесах, лио, мне вообще ничего не нужно, только бы мы спокойно и тихо, не потревожив никого, оказались там, куда ты хочешь попасть, и как можно быстрее. Я думаю, что мы оба этого хотим.
— Он назвал имя, — сказала Моргейн.
— Он? Чи? Что за имя?
— Скаррин, в Манте. Лорд севера.
Сердце Вейни замерло. — Ты его знаешь?
— Только имя. Очень древнее. Быть может мы в огромной опасности, Вейни. В огромной.
Мир исчез, остался только шорох ветра, играющего листьями.
— Опасность? — спросил он. — Где?
— На севере, — сказала она. — Имей в виду, я не уверена. Это очень старое имя, и этот северный лорд может оказать старым человеком, очень старым, даже по моей мерке. И если он знает о нас, есть меры, которые он может предпринять, чтобы поймать нас в ловушку, прямо здесь. Ты понял меня?
— Кто он такой?
— Я не знаю, кто он такой. Я знаю, что он такое. Или догадываюсь. И если я связала этого Чи всеми клятвами и обещаниями, которые смогла получить от него — я не освобожу его, пока ворота не будут рядом с нами, ты понимаешь меня? В Морунде я могу кое-что сделать. Быть может мне удастся вытащить этого северного лорда на юг, подальше от его собственных ворот. Но вполне возможно, что ты прав — скорее всего этот Гаулт сумасшедший, и иметь с ним дело невозможно.
— Ты хочешь заключить сделку с человеком, который скармливает своих врагов волкам?
— Даже с дьяволом можно иметь дело — и иногда значительно легче, чем с честным человеком. Судя по тому, что Чи рассказал нам, среди кел живет достаточно много Людей, вполне довольных своей жизнью, и не нам заботиться о них. Но ты советуешь доверять этому человеку и его народу-
— Этого я не говорил!
— А что ты говорил? Бросить его? Убить его? Ты просишь этого? Или скакать вместе с ним? Мы зашли слишком далеко, и если этот лорд Гаулт найдет нас, всех троих, прячущихся здесь, нам придется сражаться или, еще хуже, уходить через Ворота Морунда.
Вейни собрал волосы, падавшие на глаза, заправил их опять в узел воина и положил локти на колени.
В Эндар-Карше Человек, заметивший кел, немедленно посылал в него добрую стрелу, а то и две.
— Этот Чи, он когда-либо слышал мое второе имя? Ты, случайно, никогда не говорил ему его?
Вейни покачал головой. — Не знаю, — испуганно сказал он. — То, которое использовали шия? — И когда она кивнула: — Не знаю. Нет, не думаю. Не уверен. Не знаю…
— Не говори. Никогда. И не спрашивай меня почему.
Вейни взглянул на Чи, который с мольбой во взоре глядел то на него, то на нее — его жизнь, Чи чувствовал, что спор идет о его жизни, но не понимал ни слова, к счастью для него. Он чувствительный человек, подумал Вейни, его глаза следили за каждым их движением, но что бы он не чувствовал, старался не подавать виду. — Конечно он хочет знать, что мы говорим — только Небеса знают, что он понял — но во имя милосердия Божьего, лио-
Она встала и подошла к Чи; и он встал и пошел вслед за ней.
— Ты можешь идти? — глядя на Чи спросила Моргейн на языке кел. — Ты думаешь, что сможешь идти всю ночь?
— Да, — ответил Чи.
— Он скажет тебе все, что, как он думает, тебе понравится, — сказал Вейни на родном языке. — Он боится тебя. Он боится отказать любому кел, вот почему у нас с ним столько хлопот. Пускай он едет, а я пойду пешком, пускай ведет нас по дорогам, которые, как он говорит, знает, так тихо, как только может. Вот мой совет. Это все, что я могу придумать. Быстро и тихо, чтобы ни один лист не шевельнулся. Я склонен доверять этому Человеку. И ты знаешь, что это не из-за моей человеческой крови: когда мы были у эрхендимов, я не доверял им, ты же знаешь.
— Моя совесть, — так она называла его. — И ты забыл — самый честный человек в мире всегда сражался с нами. Я боюсь их, Вейни, боюсь больше, чем Гаулта и всех остальных.
— Не здесь, — убежденно сказал он. — Не здесь, лио. И, позволь напомнить тебе, только не в моей земле, там, где ты нашла меня.
— Нет. Ты видел только конец. Хуже того, что я делала в Эндар-Карше, я не делала никогда. И большинство из тех, кого я убила, были моими друзьями. — Она очень редко говорила об этом.
С ее лица внезапно исчезли все краски, оно стало как будто вырезанным из кости, таким, как у чистокровных кел. — Но ты сам сказал: здесь не Эндар-Карш. Ты веришь этому человеку, а я, скорее, хотела бы знать, что он хочет выиграть на этом — разве я не говорила, что доброта — не моя добродетель. Но пускай так и остается. Тем не менее я не говорю, что всегда права. Мы пойдем его дорогой.
Север, сказала она — север и старый враг. И он спорил с ее инстинктами, которые сотни раз спасли их, каким бы странным не был ее выбор.
Спаси их Небеса, но кто в этой земле мог знать ее имя, если они никогда не были здесь и никогда не имели дела с этим народом?
— Мы выходим, — сказал он Чи, который недоуменно глядел на них. — Я пойду пешком. Ты поедешь. Моя госпожа думает, что красть лошадь у Гаулта слишком опасно.
Недоумение в глазах Чи не исчезло. Но добавилась благодарность. — Она права, — простодушно сказал он.
Не хотелось считать его слова предзнаменованием.
Вейни подошел к гребню и свел лошадей вниз. Он оседлал их и привел в порядок снаряжение.
— Садись, — сказал он Чи, который ждал, по-прежнему ничего не понимая. — Я поведу лошадь. Время от времени мы будем меняться.
— И еще, — сказала Моргейн, касаясь плеча Чи прежде, чем он успел забраться в седло, — если мы встретим кого-нибудь и ты услышишь другие имена, а не Моргейн и Вейни — ты должен, ради твоей собственной безопасности, как можно скорее забыть их: здесь есть те, кто обойдется с тобой еще хуже, чем Гаулт, и они хватают всех, кто хоть что-то знает — но ты не сможешь сказать им то, что они хотят узнать.
— Леди, — полушепотом сказал Чи. Он посмотрел в ее глаза, находившие совсем рядом, и побледнел. — Да, леди.
Вейни шел, ведьма-кел ехала, они медленно спустились по течению ручью и нашли тропинку, которую Чи хорошо знал — узкую, звериную тропу, по которой ходили не только обреченные олени, но и решительные люди, жившие на границе владений Гаулта, которые, впрочем, часто кончали тем же самым.
Чи смотрел на них со спины лошади — на ведьму-кел, на мужчину, который по большей части шел рядом с ней и о чем-то спорил, с таким неистовством, что живот Чи инстинктивно прилипал к ребрам; человек, поживший на этой земле, хорошо знает, что лорды-кел такой фамилиарности не выносят — или что этот Вейни обманул его и он сам кел. Но в это Чи никак не мог поверить, когда глядел в его карие, очень часто озабоченные глаза, или когда Вейни каким-нибудь образом помогал ему, даже хотя в этом не было необходимости, или когда брал его сторону в споре с Моргейн — а он был уверен, что Вейни делал это.
Кто эти двое были друг другу он еще не решил. Он следил за всеми их движениями, жестами, не пропускал мгновения, когда их лиц смягчались, или она касалась его рукой, отдавая приказ — но он сам никогда не касался ее и никогда не просил ни о чем; самое большее, на что он осмеливался — повысить голос и поспорить с ней.
Иногда он думал, что они любовники. Через несколько минут уже был полностью уверен, что нет — во всяком случае судя по тому, как он обращался к ней: миледи, или госпожа, или третье слово, которое он не понимал, но которое, по всей видимости, означало то же самое.
Сейчас они наполовину шептали, наполовину кричали друг на друга, спорили, и увы — Чи мог бы поклясться! — спор шел о нем, или, точнее, о его жизни.
Он смотрел на их спор, широко раскрыв глаза, и ничего не понимал. Конечно в первую очередь их слова, на чужом языке. Но и кроме слов он наблюдал сцены, которые не видел никогда раньше, за всю свою жизнь. Он глядел на них с восхищением, которое, все увеличиваясь, мало помалу растворяло в себе страх.
Ожесточение, решил он. Но, с другой стороны, между ними двоими была и глубокая привязанность. И даже что-то большее — но он знал, что это не то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной. Это была верность, которая связала их вместе нерушимыми узами.
И это была та самая преданность, с которой люди шли вслед за Ичандреном, пока он не умер.
Внезапно в его душе всколыхнулись чувства, которые, как он думал, умерли, вместе Ичандреном: тоска и боль, как будто он скачет через лес, а ветки и листья хлещут по лицу, из глаз хлынули слезы — но не от страха, как прошлой ночью, а от сладкой боли, беспричинной, за исключением того, он был один.
Он даже задумался, а не заколдовала ли его ведьма, в то краткое мгновение, когда она удивила его, поглядев прямо в глаза, прямо в душу. И опять обнаружил, что плачет — по Фалькону, Брону, по Ичандрену и даже по своему отцу, который так глупо умер много лет назад.
Он ослабел, вот и все. Когда леди осадила своего коня, а Вейни остановил лошадь, которую вел, сказав, что надо немного отдохнуть, ему стало стыдно, он сделал вид, что истощен, зарылся лицом в спину лошади и сполз вниз.
Он сел рядом с ними, на обочине того, что стало грязной тропинкой, уткнулся головой в колени и закрыл лицо руками, чтобы они не увидели его мокрых глаз.
Ему надо найти какой-то способ достать оружие и вырваться от них — этой же ночью, здесь, в чаще леса, который он знал, а они нет. Он мужчина, и не должен полностью подчиняться им, особенно этой ведьме, надо только ускользнуть от лошади и надеяться, что сможет лечь так, чтобы между ним и ими оказались кусты, и они не видели его.
Но тут его мысли потекли в другом направлении. Есть еще клятва, настоящая клятва, он поклялся своей душой. Чи вытер лицо, стер с себя слезы и пот, появившийся несмотря на холодный ночной воздух, взял кружку воды, которую они передали ему, и стал предметом их заботы — хотя раньше Вейни злился, хотя бы наполовину, именно из-за него, сейчас рука Вейни мягко коснулась плеча и спокойный голос спросил, было ли ему плохо во время езды.
— Нет, — ответил он. — Нет, я могу идти, хотя бы немного.
— А лошади могут летать, — в ответ пробормотал Вейни. — Прошло пол ночи. Что мы ищем, что должны увидеть впереди?
— Я узнаю границу, — сказал Чи. — Мы прошли пол пути.
— Ты знаешь вон те равнины?
— Да, знаю, — твердо сказал он, скрывая беспокойство, и, когда леди поднялась, вставил ногу в стремя и сел в седло. Вейни пошел вперед по дороге, ведя за собой лошадь, луч лунного света упал на него и соскользнул, на мгновение осветив призрачного воина в кольчуге и зеленоватой, под цвет леса, коже, с белым шарфом, обернутым вокруг шлема; только сверкнула рукоятка меча, висевшего между плеч — самой заметной части его облика. А леди на серой лошади превратилась в тень: она надела темный плащ с капюшоном и стала частью ночи.
И только он сам остался видим, по настоящему видим, для любого, кто сидел в засаде — без шлема, в бледной полосатой рубашке, верхом на белой кобыле, сиявшей как звезда в ночи. Чи подумал о стрелах и о стенах Морунда, находившего за лесом, не слишком далеко от Старой Дороги.
А еще он подумал о черепе Ичандрена, который по-прежнему белел там, и о телах остальных, выброшенных в мусорную яму, и задрожал, потом достал серое одело и поплотнее закутался в него, частично защищаясь от холодного ветра, а частично для того, чтобы не чувствовать себя таким видимым и уязвимым. Но он все равно дрожал; если он забывал сжать зубы, они клацали в унисон с шагами лошади, ветер что-то нашептывал и приносил тихий шум ночи — и, казалось, он никак не мог проснуться от ужасного сна, начавшегося у ручья Гиллина.
Он уже ехал этим путем, вместе с отрядом Ичандрена. В те дни они были союзниками Гаулта; в те дни они скакали от победы к победе. Прошло всего несколько лет, и из-за лорда севера их судьба изменилась, бесповоротно.
Дорога не изменилась, осталась той же. Но мальчик, который ехал по ней, горящий желанием отомстить за отца и мать, уверенный в победе над тварью, в которую впоследствии превратился сам Гаулт… стал худым и потрепанным мужчиной, умудренным печальным опытом, и ехал вместе с непонятными чужаками, а путешествие, которое тогда казалось приятным и полным радостных сюрпризов, превратилось в настоящий кошмар, вечно длящуюся ночь — такой ужас, который никак не может закончиться; и все, что сделали с его товарищами никак не может закончиться; и ночи на вершине холма никак не могут закончиться: но вот уже утро, то что случилось, случилось, и мужчина как-то выжил, вот и все — но, Боже, эти часы, мужчина должен был их прожить…
Они опять остановились. Женщина что-то тихо сказала — какое-то предложение, от которого Вейни отказался; возможно, подумал он, предложила ему ехать, а самого Чи заставить идти пешком, хотя бы недолго. Но Вейни не захотел, что бы это не было, то ли из-за воображаемой доброты, то ли потому, что так он грелся этой долгой холодной ночью.
И в Чи начал расти страх — страх, что не слишком точно оценил скорость их движения: в тех набегах, которые он помнил, они скакали и никто не шел пешком. Однажды он уже ошибся: подвела память, оцепеневшая от страданий. Но теперь он опять ошибся — и их безопасность улетучивается вместе с убегающей темнотой, таким шагом им не добраться до границы до наступающего дня; и вообще все намного сложнее, чем он думал, оцепенение прошло, голова опять заработала, и он стал спокойно рассуждать — в первый раз со смерти Ичандрена — о положении на границе, которое, как всегда бывает, должно было измениться после битвы: вполне возможно, что они возвращаются не в ту землю, которую он знает.
И больше он не узнает этого места, где он одновременно проводник и заложник.
И нужно либо признаваться им, что дважды ошибся в расстоянии — либо врать, заверяя что все в порядке-
Чи смочил губы. Потом неуверенно шевельнулся в седле. — Парень, — прошептал он, — Вейни.
И тут к шуму листьев, завыванию ветра и мягкому топоту лошадей добавился новый звук. Вейни мгновенно остановил лошадь. Леди осадила своего жеребца, повернулась, подъехала к ним и опять застыла, наполовину обернувшись.
С лесом что-то не то. Волосы Чи встали дыбом, он опять задрожал, и, как и Вейни, уставился на чащу, пытаясь проникнуть взглядом через ночную тишину. Кобыла стояла совершенно спокойно, но, отвечая на касание руки Вейни, ее мышцы напряглись, стали как каменные. Серый жеребец поднял уши, потом отступил назад и резко дернулся, как если бы хотел повернуться, его ноздри раздувались.
И, внезапно, в наступившей тишине послышался еще один слабый звук, далеко впереди.
— Спускайся, — еле слышно прошептал Вейни. — Вниз, парень, быстро. Спрячься. И тихо.
Чи в панике посмотрел на него. — Люди Гаулта, — прошептал он, а в голове билась одна бешенная мысль: ударить пятками по бокам, перехватить контроль над лошадью и ускакать — безоружный, с охотниками Гаулта за спиной.
— Оружие миледи направлено на тебя, — сказал Вейни, — и ты сейчас спустишься на землю.
Чи с изумлением посмотрел на леди. Он вообще не видел никакого оружия, только одетую в плащ фигуру и лицо. В это же мгновение, со скоростью удара змеи, рука Вейни схватила его ногу и дернула в одну сторону, кобыла прыгнула в другую — ночь внезапно и непоправимо встала вверх ногами, и его спина и затылок оказались на земле быстрее, чем ягодицы и ноги.
С лица сбежали все краски. Какое-то время он был беззащитен, из него вышибло весь воздух; он увидел, как Вейни прыгнул в седло, как белая кобыла неслышными маленькими шагами отошла назад, а Вейни аккуратно и тихо вытащил из ножен меч, поднял из грязи упавшее одеяло и швырнул ему.
Чи машинально, ничего не сознавая, схватил одеяло, метнулся к кустам и безопасности, завернулся в одеяло, лег на живот и пополз в лес.
Белая и серая лошадь, как призраки, виднелись среди деревьев, бледные тени, иллюзии, не принадлежащие этому миру, которых мог увидеть лишь ищущий взгляд.
Чи поплотнее накинул одеяло на свою белую рубашку и слился с землей, стал частью бурелома, прелых листьев и трухлявых стволов, на него обрушился острый травяной смрад прошедших столетий.
Такое маленькое происшествие могло убить человека. Порыв ветра. Сильный порыв. Тишина, когда никакой тишины быть не может — но она есть; хватит дрожать, или запах раздавленных листьев долетит до врага. Он напрягся, перестал дрожать и вжался в холодную землю с такой силой, как если бы хотел утонуть в ней.
