ТЕМНАЯ РОЗА И ДИАМАНТ
Песня лодочника с западного побережья Хавнора:
Куда устремится любовь моя,
Туда же пойду и я.
Куда повернет он лодку свою,
Туда и жизнь поверну мою.
Мы с ним смеяться вместе будем
И плакать, как одна семья.
Коль жив он будет, буду жить я,
Умрет он. так умру и я.
На Западном побережье острова Хавнор, среди холмов, заросших дубовыми и каштановыми рощами, стоит город Глейд. Сколько-то лет назад жил там очень богатый купец по имени Голден, по прозвищу Золотой. Голден владел лесопилкой, где стволы дубов превращали в доски для обшивки тех кораблей, которые строили в портах Хавнора. Был он также хозяином самых больших каштановых рощ на острове; ну и, разумеется, имелись у него всякие телеги и повозки, и он специально нанимал множество возчиков, чтобы те развозили лес и каштаны по всему холмистому побережью Хавнора на продажу. От своих лесных владений он имел немалую выгоду, и когда у него родился сын, то жена его сказала: «Может, нам стоило бы назвать мальчика Каштан или Дуб?» — но он возразил: «Нет, только Диамант!» — ибо диамант, или бриллиант, по его разумению, был единственной вещью на свете, что стоила дороже золота.
Итак, маленький Диамант рос в одном из самых богатых домов города Глейда, и был он толстеньким ясноглазым малышом, а потом стал румяным веселым мальчишкой-проказником. У него был приятный звонкий голосок и хороший слух. Музыку он очень любил, так что мать называла его Певчей Птичкой или Жаворонком, а также другими любовными прозвищами, потому что никогда особенно не любила имя Диамант. Мальчик сразу запоминал любую песню или мелодию, стоило ему ее один раз услышать, да и сам легко сочинял всякие песенки и распевал их на весь дом, если не удавалось услышать ни одной новой. Его мать, Тьюли, специально пригласила в дом одну мудрую женщину по имени Тангле, чтобы та учила мальчика «Созданию Эа» и «Подвигу молодого короля», и к весеннему равноденствию, когда Диаманту исполнилось одиннадцать, он спел «Зимнюю песнь» для правителя Западных земель — тот как раз посещал свое поместье, расположенное в горах, над Глейдом. Этот лорд и его супруга очень хвалили мальчика за прекрасное пение и подарили ему на память маленькую золотую шкатулочку, в крышку которой был вделан крошечный бриллиант — этот подарок показался Диаманту и его матери очень красивым и щедрым. Но Голдена несколько раздражало и пение сына, и его любовь к красивым безделушкам. «Есть куда более важные вещи, сынок, и тебе вскоре предстоит ими заняться, — говорил он. — А награды, которые ты еще получишь в жизни, тоже должны быть неизмеримо выше».
Диамант считал, что отец говорит о своем деле — о лесорубах, о пильщиках, о лесопилке, о каштановых рощах, о сборщиках каштанов, о возчиках и повозках — обо всех тех сложных «взрослых» проблемах, которые, как ему казалось, пока что не имеют к нему никакого отношения, так что он просто не мог участвовать в подобных разговорах. Но Голден не терял надежды. «Возможно, — думал он, — Диамант еще слишком мал и все поймет, когда вырастет».
Но на самом-то деле Голден думал отнюдь не только о делах. Он давно уже заметил в своем сыне кое-что такое, отчего уверен был, что тому суждено заниматься чем-то большим, чем торговля лесом и каштанами, и порой он в священном ужасе закрывал глаза, представляя себе дальнейшую судьбу Диаманта.
Сперва он думал, что это просто некая случайная искорка магической силы — в Земноморье такое часто бывает у детей в раннем возрасте, а потом пропадает. Сам Голден, например, в детстве тоже умел заставить светиться собственную тень или делал так, что от него во все стороны сыпались искры. Отчасти за это он и получил свое прозвище Золотой. В семье его всегда хвалили за эти фокусы и заставляли демонстрировать их гостям; а потом, когда ему исполнилось лет семь или восемь, он эту способность утратил, причем раз и навсегда.
Когда Голден увидел, как его сынок спускается по лестнице, не касаясь ступеней, то не поверил собственным глазам; но через несколько дней он снова заметил, что Диамант буквально вплывает по лестнице на верхний этаж, лишь касаясь пальцем дубовых перил.
— А вниз ты так спуститься можешь? — спросил Голден заинтересованно, и мальчик радостно ответил:
— Ой, ну конечно! Это же еще легче. — И поплыл по лестнице вниз, точно невесомое облачко, гонимое южным ветерком.
— Как ты этому научился? — спросил отец.
— Да я просто… обнаружил вдруг, что умею это делать, — запинаясь, пояснил Диамант, явно не уверенный в том, что отцу это понравится.
Голден хвалить мальчика не стал, не желая пробуждать в нем зазнайство или тщеславие из-за того, что в итоге может оказаться просто детской особенностью развития, которая со временем пройдет — вроде его звонкого голоса. Ох уж этот голос! Слишком много из-за него было шума, да и жена все уши ему прожужжала о необычайных музыкальных способностях сынишки.
Но как-то раз, примерно через год после этого разговора, Голден заметил из окна, что Диамант играет в саду за домом вместе со своей подружкой Розой. Дети сидели на корточках, близко придвинув друг к другу головы, и чему-то смеялись. Какое-то жутковатое напряжение, царившее вокруг них, заставило Голдена замедлить шаг, остановиться у окна и понаблюдать подольше. Что-то живое прыгало в траве между детьми — вверх-вниз, вверх-вниз… лягушка? жаба? большой кузнечик? Голден спустился в сад и подошел к детям поближе, ступая так тихо и осторожно, хотя он был очень крупным мужчиной, что малыши, поглощенные своим занятием, ничего не услышали. То, что прыгало вверх-вниз на траве возле их босых ног, оказалось простым камешком. Когда Диамант поднимал руку, камешек подпрыгивал вверх. Когда он слегка поводил рукой туда-сюда, камешек тоже начинал описывать в воздухе круги и зигзаги, а стоило мальчику хотя бы палец вниз опустить, камешек падал на землю.
— А теперь ты, — сказал Димант Розе, и девочка попробовала сделать то же самое, но у нее камешек только чуть-чуть шевельнулся.
— Ой, — прошептала вдруг Роза, — тут, оказывается, твой папа!
— Как это у вас здорово получается, — сказал Голден.
— Это все Ди придумал! — сказала Роза восхищенно.
Голден терпеть эту девчонку не мог. Слишком уж она была открытой и одновременно острой на язык, всегда готовой защищаться, но, как ни странно, очень застенчивой. Она была на год моложе Диаманта, но, самое главное, она была дочерью этой ведьмы Тангле! Голден предпочел бы, чтобы его сын играл со своими сверстниками-мальчишками, и лучше бы из таких же уважаемых семей Глейда, как его семья, но Тьюли почему-то упорно привечала эту ведьму, называла ее «мудрой женщиной», хотя ведьма есть ведьма, и дочка ее — совсем не подходящая компания для маленького Диаманта. Однако самолюбию Голдена даже отчасти польстило то, что его сын обучает магическим трюкам ведьмино отродье.
— А что еще ты умеешь, Диамант? — спросил он.
— Играть на флейте, — и мальчик тут же вытащил из кармана маленькую флейту, которую мать подарила ему в день двенадцатилетия. Он поднес флейту к губам, пальцы его заплясали на дырочках. Он играл прелестную мелодию с западного побережья «Куда устремится любовь моя».
— Очень мило, — сказал Голден. — Но вообще-то на флейте любой может научиться играть.
Диамант быстро глянул на Розу; та отвернулась и потупилась.
— Но я ОЧЕНЬ быстро научился! — возразил Диамант.
Голден что-то равнодушно проворчал себе под нос.
— Вообще-то моя флейта и сама может играть, — сказал Диамант и отнял флейту от губ, продолжая перебирать пальцами отверстия. И флейта действительно сыграла джигу. Правда, в нескольких местах она взяла фальшивую ноту, а закончила довольно визгливым аккордом.
— У меня пока еще не очень хорошо получается, — сказал Диамант немного смущенно.
— Да нет, почему же, очень неплохо, — похвалил его отец. — Ну ладно, продолжай упражняться. — И он пошел по своим делам, совершенно не уверенный в том, что сказал сыну правильные слова. Ему очень не хотелось поощрять эти музыкальные занятия, а также крайне не нравилось то, что мальчишка слишком много времени проводит в обществе этой девчонки и занимается всякими глупостями, а ведь ни музыка, ни ведьмина дочка не сумеют помочь ему достигнуть в жизни должных высот. Но этот магический дар, этот неоспоримый талант волшебника — скачущий камешек, играющая сама собой флейта… Ну что ж, было бы неправильно возлагать на этот дар слишком большие надежды, однако, пожалуй, расхолаживать мальчика не стоит.
В представлении Голдена, власть всегда обеспечивали деньги, но в жизни важна была не только власть. Были еще два фактора, и один из них имел примерно такой же вес, а другой был гораздо весомее. Во-первых, крайне важно, в какой семье ты родился. Когда правитель Западных земель прибыл в свое поместье близ Глейда, Голден был чрезвычайно рад присягнуть ему на верность, как сюзерену. Этот лорд был рожден, чтобы править своей страной и охранять ее мир и покой, а он, Голден, был рожден для того, чтобы заниматься торговлей и приумножать собственное богатство, и каждый был на своем месте, ведь любой человек, знатный или самый простой, если он хорошо и честно служит своему делу и исполняет свой долг, достоин славы и уважения. Но существовали и мелкие правители, которых Голден мог купить, или продать со всеми потрохами, или, например, заставить просить милостыню; эти люди, родившись в благородных семьях, не заслужили ни денег, ни славы, ни почестей, ни уважения, и вряд ли кто-то стал бы присягать им на верность. Знатность и власть, которую эта знатность дает, а также власть, которую дает богатство, — это вещи условные, зависящие от обстоятельств, но их нужно заработать, иначе и ту, и другую власть ничего не стоит и потерять.
Но среди богатых и знатных людей были и такие, кого по совсем иной причине называли людьми могущественными, ибо они обладали особой, магической силой и были волшебниками. Власть таких людей, даже при минимальном ее применении, была абсолютной. В их руках находилось управление практически всеми островами Архипелага, давно уже не имевшими настоящего короля.
Если Диамант рожден для власти такого рода, думал Голден, если именно таков его природный дар, то все планы насчет того, чтобы обучить его торговому делу и сделать своим помощником, рассыпаются в прах, а ведь он, Голден, так мечтал, чтобы сын впоследствии расширил торговые отношения с Южным портом, сделав их регулярными, а также присовокупил к уже имеющимся каштановым рощам те рощи, что на холмах близ Рече! А что, если Диаманта отправить в Школу Волшебников на острове Рок? Некогда там учился, например, дядя Тьюли и, между прочим, впоследствии прославил свою семью, став придворным магом во дворце короля в Хавноре. Голден и сам взлетел по лестнице, почти не касаясь ступеней, настолько воодушевили его эти мечты.
Но мальчику он ничего о своих планах не сказал, как не сказал ничего и его матери. Он вполне сознательно держал рот на замке, не доверяя мечтам и иллюзиям, пока они не стали конкретными и воплощенными в жизнь фактами. А его жена Тьюли, хоть и была заботливой хозяйкой и любящей матерью, и без того уже слишком много внимания уделяла талантам Диаманта и его успехам. Кроме того, она, как и все женщины, питала склонность к пустой болтовне и сплетням, а также, по мнению Голдена, была слишком неразборчива в выборе друзей. Например, эта девчонка Роза не отходила от их мальчика ни на шаг, а все потому, что Тьюли очень подружилась с ее матерью, ведьмой Тангле, всячески ее привечала и без конца приглашала к себе — посоветоваться или просто поболтать. Стоило Диаманту содрать заусеницу, как Тьюли уже звала эту особу. Да и вообще она рассказывала ей куда больше, чем кому-либо другому, — в том числе и о делах мужа. А он в своих делах не желал иметь ничего общего с ведьмами. С другой стороны, только Тангле могла бы сказать наверняка, обладает ли его сын каким-то особым магическим даром… Однако просить совета у ведьмы Голдену уж очень не хотелось, тем более о судьбе собственного сына.
И он решил подождать и понаблюдать. Будучи человеком терпеливым и обладая сильной волей, он ждал целых четыре года, пока Диаманту не исполнилось шестнадцать и он не превратился в крупного, хорошо развитого юношу, делавшего успехи и в спорте, и в науках. Он был такой же румяный, ясноглазый и веселый, как в детстве, и страшно огорчился, когда у него начал ломаться голос и его замечательный звонкий дискант куда-то исчез. Голден надеялся, что тут-то его увлечение пением и закончится, но юноша продолжал ходить следом за бродячими музыкантами, всякими там исполнителями баллад и прочим подозрительным народом и мгновенно выучивал весь их репертуар, хотя заниматься подобной ерундой было, конечно, совершенно негоже для сына столь уважаемого купца. А ведь именно Диаманту предстояло унаследовать и развить дело отца, принять во владение все его немалое имущество, все лесопильные и торговые предприятия, так что в итоге Голден сказал ему прямо:
— С пением пора кончать, сынок. Надо думать о том, как стать настоящим мужчиной!
Диамант уже получил свое Истинное имя у источников Амиа, что бьют в горах над Глейдом. Волшебник Хемлок, который когда-то был знаком с двоюродным дедушкой Диаманта, известным магом (тем самым дядей его матери, который учился на Роке), специально поднялся в горы из Южного порта, чтобы осуществить обряд имяположения. А год спустя Хемлок был приглашен и на пир, устроенный по случаю именин Диаманта. На пиру было множество вкусной еды и питья, а также каждый ребенок получил в подарок новую юбку, штаны или сорочку — этот старинный обычай всегда соблюдали на западе Хавнора. А после пира теплым осенним вечером были устроены танцы на зеленой траве. У Диаманта было много друзей — чуть ли не все юноши и девушки в городе. Молодежь танцевала до упаду, и некоторые явно выпили чересчур много пива, но никто никаких особых выходок себе не позволял, и это был очень веселый и всем запомнившийся праздник. Но уже на следующее утро Голден снова позвал к себе сына и сказал ему, что пора становиться взрослым.
— Я уже немного подумал о том, как мне это сделать, папа, — отвечал Диамант своим хрипловатым ломающимся голосом.
— И что же ты придумал?
— Ну, я… — начал было Диамант и осекся.
— Я-то всегда считал, что ты займешься нашим фамильным делом, — сказал Голден. Сказал он это совершенно спокойно, почти равнодушно, и Диамант промолчал. — А ты что на этот счет думаешь? Или, может, ты чем-нибудь иным заняться хотел?
— Иногда меня посещают довольно странные мысли…
— А ты хоть раз говорил об этом с Мастером Хемлоком?
Поколебавшись, Диамант ответил:
— Нет. — И вопросительно посмотрел на отца.
— А вот я вчера говорил с ним! И он сказал, что некоторые природные таланты не только трудно, но и совершенно неправильно, даже преступно подавлять.
В темных глазах Диаманта вспыхнул огонек надежды.
— Мастер Хемлок, — продолжал между тем Голден, — сказал также, что подобные таланты, если они развиты неправильно и лишены нужных знаний, не только, по сути дела, пропадают втуне, но и могут стать очень опасными. Различным искусствам нужно обязательно учиться и практиковаться в них, вот что он сказал. — Лицо Диаманта прямо-таки светилось. — Однако, — продолжал его отец, — Хемлок предупредил, что ради развития своего таланта ты должен заниматься и упражняться постоянно. — Диамант с готовностью закивал. — Особенно если это настоящий талант. Какая-то деревенская ведьма с ее приворотным зельем особого вреда причинить не может, но даже самый обыкновенный волшебник, сказал Хемлок, должен быть очень осторожен, особенно если он использует свои знания и умения для неких коренных изменений… Кроме того, он может невольно погубить и себя самого. Или потерять свою магическую силу. Хотя, разумеется, даже колдун должен получать плату за свой труд. Ну а настоящие волшебники, как ты знаешь, живут во дворцах и имеют все, чего их душа пожелает.
Диамант внимательно слушал его, слегка нахмурившись.
— В общем, — немного помолчав, снова заговорил Голден, — если у тебя действительно есть такой дар, Диамант, то в нем для моего дела — непосредственно, конечно, — никакого проку нет. Но если его должным образом развивать и держать под контролем… Только в таком случае, по словам Хемлока, с тобой можно будет начинать разговор о том, как именно ты можешь своим талантом распорядиться и что хорошего он может дать тебе… и другим! — прибавил он, сознательно сделав паузу. Потом довольно долго молчал, но, поскольку молчал и его сын, он снова заговорил:
— Я рассказал Хемлоку, что видел, как ты, всего лишь шевельнув рукой и произнеся одно-единственное слово, превратил деревянную резную фигурку в живую птичку, которая взлетела на ветку и запела. Я видел, как ты зажег волшебный огонь прямо в воздухе. Ты не знал, что я за тобой наблюдаю? А я наблюдал! Но долгое время никому ничего не говорил. Я не хотел, чтобы все это превратилось в детскую игру, а потом пропало втуне. Я уверен, что у тебя талант, возможно, большой талант! И после моего рассказа Мастер Хемлок со мной согласился. И сказал, что ты можешь отправиться с ним в Южный порт и стать его учеником; на это уйдет не менее года, а то и больше.
— Учиться у Мастера Хемлока? — спросил Диамант, и голос его вдруг прозвучал на целую октаву выше обычного.
— Если хочешь, конечно.
— Но я… я… я никогда даже не думал об этом! Можно я подумаю? Недолго… один день!
— Ну конечно! — воскликнул Голден, довольный тем, что его сын проявляет такую осмотрительность. Он-то думал, что Диамант сразу ухватится за столь заманчивое предложение, и это, возможно, было бы только естественно, однако ему, отцу, трудно давалось понимание того, что сын не такой, как он сам, — точно филину, который вырастил в своем гнезде орла.
Ибо Голден воспринимал магическое искусство с искренней и безнадежной покорностью, как нечто, находящееся за пределами его разумения, но не как простую забаву, вроде занятий музыкой или сказительством, а как занятие вполне практическое и дающее к тому же прекрасные перспективы, какие и не снились представителям его собственной профессии. А еще Голден — хотя сам он никогда не признался бы в этом — волшебников побаивался. Немного презирал, особенно колдунов с их фокусами, иллюзиями и прочей чепухой, но все же боялся; особенно настоящих волшебников.
— А мама знает? — спросил Диамант.
— Узнает, когда время придет. Она не должна никак влиять на твое решение, Диамант. Женщины ничего в этих делах не смыслят и не должны иметь к ним никакого отношения. Ты должен сделать свой выбор сам, как настоящий мужчина. Понимаешь? — Голден говорил серьезно и горячо, видя в этом разговоре возможность наконец оторвать парня «от маминой юбки». Тьюли, конечно же, будет за него цепляться, но он должен проявить наконец мужскую твердость и выпустить из рук ее подол. И видя, что Диамант кивнул ему достаточно уверенно и с пониманием, Голден остался доволен, а вот у его сына вид был весьма растерянный.
— Значит, Мастер Хемлок сказал, что я… — неуверенно начал Диамант, — …что он думает… что у меня, может быть, есть какой-то… дар? Какой-то талант?
Голден еще раз заверил его, что волшебник сказал именно так, хотя, конечно, еще предстояло установить, каков именно этот дар. То, что мальчик ведет себя так скромно, вызвало у него огромное облегчение. Отчасти бессознательно, он опасался, что Диамант почувствует себя одержавшим над ним, его отцом, победу и сразу попытается утвердить свое превосходство за счет некоего таинственного, опасного и непредсказуемого могущества, по сравнению с которым все богатство, все умение и все достоинство Голдена превращаются в ничто.
— Спасибо, отец, — сказал Диамант, и Голден, обняв сына, ушел, очень им довольный.
Их встреча происходила в зарослях желтоватого ивняка на берегу реки Амии, протекавшей чуть ниже кузницы. Как только Роза добралась туда, Диамант сказал ей:
— Он хочет, чтобы я поехал учиться у Мастера Хемлока! Что же мне теперь делать?
— Учиться у этого волшебника с ядовитым именем? Ведь «хемлок» — это «ядовитый болиголов»!
— Он думает, что у меня огромный талант. К магии.
— Кто?
— Отец. Он видел кое-что из той ерунды, которой мы с тобой все время развлекаемся. Но, по его словам, Хемлок настаивает на том, что мне надо учиться, потому что, видите ли, опасно ничему не учиться, имея какой-то там особый дар! Ох! — И Диамант стукнул себя кулаком по голове.
— Но у тебя ведь действительно талант.
Диамант в ответ только застонал и попытался выдрать у себя клок волос. Он сидел на земле рядом с тем местом, где они так любили играть в «оживление предметов»; ивы здесь росли очень густо и образовывали нечто вроде беседки, и было слышно веселое журчание бегущей по камушкам воды и перезвон-перестук, доносившийся из кузни. Роза тоже села на землю лицом к нему.
— Ты вспомни обо всех тех штуках, которые умеешь делать, — сказала она. — Ты бы ни одной сделать не смог, если бы у тебя к этому таланта не было!
— Но это же очень маленький талант, — невнятно пробормотал Диамант. — Только для таких трюков и годится.
— Откуда тебе знать?
Роза была очень смуглой; облако сильно вьющихся волос обрамляло тонкое лицо; у нее были прелестные рот и нос, серьезные, внимательные глаза. Босые ноги и обнаженные до локтей руки были вечно перепачканы землей, юбка и кофта в полном беспорядке, зато пальцы на руках тонкие и длинные, как у аристократки, ступни маленькие и удивительно изящные, а под драной кофтенкой на шее поблескивало прекрасное ожерелье из аметистов. Ее мать, Тангле, хорошо зарабатывала своим целительством; она отлично вправляла кости, помогала детям появиться на свет, ну и, конечно, знала кое-какие заклятия, помогавшие отыскать потерянную вещь, сварить приворотное или снотворное зелье. Она запросто могла бы позволить и себе, и своей дочери носить красивые новые платья и башмаки, да и вообще — обе могли бы выглядеть более чистыми и аккуратными, только Тангле это все даже в голову не приходило. Домашнее хозяйство ее также совершенно не интересовало. Они с Розой варили на обед главным образом кур или жарили яичницу, поскольку Тангле за ее услуги платили чаще всего именно домашней птицей. У них был домишко в две комнатки, и во дворе там творилось нечто невообразимое: буквально кишели куры и кошки. Тангле очень любила кошек, а также, будучи ведьмой, любила жаб и драгоценные камни. То аметистовое ожерелье, что красовалось теперь на шее у Розы, было когда-то подарено Тангле в благодарность за благополучно принятые роды женой главного лесничего, которая наконец-то родила мальчика. Сама Тангле побрякушки обожала и чуть ли не по локоть украшала свои руки кольцами и браслетами, которые блестели и звенели, когда она торопливо и немного нетерпеливо взмахивала руками, произнося то или иное заклинание. Иногда, в виде украшения, она носила на плече одного из котят. Матерью она была не слишком внимательной, и Роза лет в семь как-то спросила ее:
— Зачем же ты меня родила, если не хотела ребеночка?
— А ты сама подумай: разве можно правильно принять роды, если сама ни разу не рожала? Во всяком деле нужен опыт, — ответила ей мать.
— Значит, ты меня родила, только чтобы опыт приобрести, — фыркнула Роза.
— Мы в жизни только и делаем, что опыт приобретаем, — сказала Тангле. Вообще-то она была совсем не злая, но ей крайне редко приходило в голову как-то побаловать свою дочь, сделать ей что-нибудь приятное. Впрочем, она никогда ее не била и не бранила и всегда старалась дать девочке то, о чем та ее просила. Она также каждый день, хотя и неохотно, готовила для дочери обед, подарила ей свою любимую жабу и аметистовое ожерелье и с большим удовольствием учила ее своему ведьминскому мастерству. Она бы и новую одежду Розе, конечно же, купила бы, да только сама Роза никогда ее об этом не просила. Она вообще старалась никого и ни о чем не просить и сама заботилась о себе с раннего детства, и это было одной из причин того, что Диамант так любил ее. Только с ней он понимал, что такое самостоятельность и свобода. А без нее он чувствовал себя свободным, только слушая музыку или сам исполняя какую-нибудь мелодию или песню.
— У меня, пожалуй, действительно есть один талант, — сказал он, ероша свои светлые волосы и откидывая их назад.
— Оставь свою голову в покое, — заметила Роза.
— И я знаю, что Тарри тоже так считает!
— Ну конечно, есть! И какая разница, что там думает твой драгоценный Тарри? Ведь ты играешь на арфе раз… в девять лучше, чем он!
И это была вторая причина, по которой Диамант так любил Розу.
— А бывают волшебники-музыканты? — спросил он вдруг, поднимая на нее глаза.
Она задумалась:
— Не знаю.
— И я тоже. Вот Морред и Эльфарран часто пели друг другу, а ведь он был великим магом. Я знаю также, что на острове Рок есть Мастер Регент, который рассказывает своим ученикам старинные лэ и всякие истории, а также учит их старинным песням. Но я никогда не слышал о том, чтобы кто-то из волшебников был просто музыкантом.
— Не вижу в этом ничего невозможного. — Роза никогда не видела, почему что-то на свете может оказаться невозможным. И это была третья причина, по которой Диамант так любил ее.
— Мне всегда казалось, что они в чем-то похожи — магия и музыка, — сказал он. — Ведь и любое заклятие имеет свою мелодию. По крайней мере, и песня, и заклятие должны звучать абсолютно чисто.
— Во всяком деле нужен опыт, — сказала Роза наставительно, хотя вид у нее при этом был довольно кислый. — Уж я-то знаю. — Она швырнула в Диаманта камешком, который на полпути превратился в бабочку. Он тоже кинул в ее сторону такую «бабочку», и обе бабочки порхали, сверкая необычайно яркими красками, пока снова не превратились в камешки и не упали на землю. Диамант и Роза давно уже научились подобным трюкам, кстати, очень старым, с помощью которых можно было заставить камешки прыгать или летать, как живые.
— Знаешь, тебе все-таки следует туда поехать, Ди, — сказала Роза. — Просто чтобы выяснить все окончательно.
— Я понимаю…
— А вдруг ты станешь настоящим волшебником? Ох! Ты только подумай, скольким еще штукам ты смог бы тогда меня научить! Например, как менять свое обличье… Мы бы могли становиться кем угодно. Лошадьми! Медведями!
— Лучше уж кротами, — сказал Диамант. — Нет, честное слово, мне больше всего сейчас хочется спрятаться под землю, как крот! Я всегда думал, что отец хочет, чтобы я продолжал его дело, когда стану взрослым. Но весь последний год он молчал и от подобных разговоров воздерживался. Теперь-то я догадываюсь, что было у него на уме! Но что, если из меня никакого волшебника не выйдет? Если в изучении чародейства и волшебства я выкажу не больше успехов, чем в бухгалтерском искусстве? Ну скажи, почему я не могу заниматься тем, чего ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочу? Ведь это-то у меня бы получилось, я уверен!
— А почему бы тебе не заняться и магией, и музыкой одновременно? Между прочим, бухгалтера всегда ведь и нанять можно.
Когда она смеялась, ее тонкое худенькое личико начинало светиться, губы раскрывались, как лепестки цветка, а глаза исчезали в веселых морщинках.
— Ох, моя Темная Роза, — сказал Диамант, — как я люблю тебя!
— Конечно, любишь! И не вздумай разлюбить! Не то я тебя так заколдую, что не обрадуешься!
И они, стоя на коленях и упершись ладонями в землю, приблизились друг к другу настолько, что пальцы их переплелись. И под губами Розы лицо Диаманта казалось гладким и нежным, точно спелая слива, лишь пробивавшаяся над верхней губой и на подбородке борода слегка покалывала ее, потому что эти места он недавно начал брить. А под губами Диаманта лицо Розы было нежным, как шелк, лишь на щеке в одном месте к нему прилипла грязь — там, где она почесала щеку испачканной в земле рукой. Они еще теснее прижались друг к другу, но руки их по-прежнему были опущены вниз. И продолжали целоваться.
— Ты моя Темная Роза, — шептал он ей на ухо тайное прозвище, известное только им двоим.
Она молчала, но ее дыхание, касавшееся уха Диаманта, было таким горячим, что он даже застонал. И крепче стиснул ее руки. А потом вдруг отпрянул от нее. И она тоже немного от него отодвинулась.
И оба, откинувшись на пятки, замерли, глядя друг другу в глаза.
— Ох, Ди, — сказала она, — как это будет ужасно, когда ты уедешь!
— А я не уеду, — сказал он. — Никуда. Никогда.
Но он, конечно же, уехал. В Южный порт он ехал на одной из повозок отца, и на козлах тоже сидел один из знакомых возчиков, а рядом с ним сидел Мастер Хемлок. Как правило, люди разумные поступают так, как советуют им волшебники. И, кстати, немалая честь, если волшебник сам приглашает тебя стать его учеником или помощником. Хемлок, учившийся и получивший свой посох волшебника на острове Рок, привык, чтобы многочисленные юнцы стучались в двери его дома, умоляя испытать их, а если у них обнаружится хоть какой-нибудь магический дар, то взять их в ученики. Так что он даже с некоторым любопытством посматривал на этого мальчика, который под вежливыми манерами и веселым поведением явно скрывал самые серьезные сомнения в выбранном пути, а может, даже и сопротивление чьей-то чужой воле. Впрочем, это ведь была идея его отца, считавшего, что мальчик так одарен, что ему просто необходимо учиться у настоящего волшебника. Это было не так уж и необычно среди богатых людей, но еще чаще встречалось среди людей бедных. Что ж, так или иначе, а плату за обучение этого мальчика он, Хемлок, получил очень хорошую и авансом. К тому же все золотыми монетами и пластинками из слоновой кости. Если у этого Диаманта есть какой-то талант, он, конечно же, станет его учить, а если у него всего лишь, что более вероятно, дарование небольшое, этакое отклонение от нормы, свойственное многим детям в Земноморье, то он отошлет его домой вместе с теми деньгами, что останутся от полученного аванса. Хемлок был человеком честным, прямым и начисто лишенным чувства юмора; к тому же он был и в достаточной степени педантом, так что его весьма мало интересовали всякие там завиральные идеи и чувства. Его собственный талант заключался в знании имен. «Магическое искусство начинается и кончается именами», — говорил он, и это действительно так, хотя между началом и концом есть много еще чего.
Итак, Диамант вместо изучения заклятий, иллюзий, превращений и прочих «цветистых трюков», как называл их Хемлок, сидел в тесной комнатушке на задах небольшого домишки волшебника на одной из узких окраинных улочек старой столицы и запоминал длинные-предлинные списки слов, обладавших магической силой и принадлежавших Языку Созидания. Названия растений и их частей, названия животных и их частей, названия островов и частей этих островов, частей судов, частей человеческого тела… Эти слова никогда не имели для него никакого смысла, никогда не складывались в предложения, это были всего лишь перечни отдельных слов. Длинные-предлинные перечни.
Мысли его то и дело «убегали» в сторону. Например, он узнавал, что слово «ресницы» в Истинной Речи звучит как «сиаса», и чувствовал, как знакомые темные ресницы, точно крылья бабочки, щекочут ему щеку… Он изумленно вскидывал глаза, уверенный, что нечто коснулось его щеки, но не понимал, что же это было. А когда он пытался повторить это слово по требованию Хемлока, то губы отказывались ему повиноваться, и он стоял, будто онемев.
— Память, память, — сердито бурчал Хемлок. — Талант без памяти ничто! — Волшебник был не то чтобы жесток, но неуступчив, и Диамант даже не догадывался, каково мнение Хемлока о его персоне, но полагал, что мнение это не слишком высоко. Хемлок иногда брал его с собой — посмотреть на работу настоящего волшебника. Чаще всего ему приходилось налагать охраняющие заклятия на корабли и дома и очищающие заклятия на колодцы. Иногда он также участвовал в заседаниях городского совета, во время которых обычно молчал, высказывался крайне редко, но всегда очень внимательно слушал. В Южном порту был и другой волшебник; ему не довелось учиться на Роке, но он обладал истинным талантом целителя, а потому взял на себя заботу обо всех больных и умирающих, чему Хемлок был несказанно рад. Для самого Хемлока не было большего удовольствия, чем занятия наукой, чтением какой-нибудь из древних мудрых книг, и, насколько уже успел убедиться Диамант, магией как таковой он вообще предпочитал не заниматься. «Главное — сохранять Равновесие, ибо все в Нем, — говорил Хемлок и прибавлял: — Знания, порядок и самоконтроль». Эти слова он повторял так часто, что они для Диаманта сложились в нечто вроде припева, который постоянно звучал у него в ушах.
Вообще же, когда Диаманту удавалось придумать какую-нибудь мелодию и, точно стихи, положить на нее очередной список имен, он запоминал эти имена гораздо быстрее. Но тогда эта мелодия становилась уже как бы частью этих имен, и Диамант не произносил, а выпевал их так звонко — ибо его голос восстановился, превратившись в сильный и не слишком высокий тенор, — что Хемлок даже хмурился: он любил, чтобы у него в доме всегда стояла тишина.
Предполагалось, что ученик должен всегда находиться при учителе, или же изучать списки имен в той комнате, где стояли всякие мудрые книги, или же просто спать. Хемлок был сторонником заповеди «рано вставать — рано в кровать», и Диаманту лишь изредка удавалось выкроить часа два совершенно свободных. В таких случаях он всегда уходил на берег, к докам, сидел на пирсе или у лестницы, ведущей к причалам, и думал о Темной Розе. Стоило ему выйти из дома и оказаться подальше от Мастера Хемлока, как он начинал думать о Темной Розе, и все остальное тут же вылетало у него из головы. Это его даже немного удивляло. Он думал, что будет очень скучать по дому, по матери, и он действительно довольно часто думал о ней и действительно очень часто скучал по дому, особенно вечерами, лежа в своей узкой и почти пустой комнатке после скудного ужина, состоявшего обычно из холодной гороховой каши, — ибо Хемлок жил совсем не в такой роскоши, какая грезилась когда-то Голдену. Но в своей комнате по ночам Диамант никогда не думал о Темной Розе. Он думал о матери, или о залитых солнцем комнатах родного дома, или о вкусной горячей еде, или о той мелодии, которая только что зародилась у него в голове и которую он мысленно пытался сыграть на арфе, а потом постепенно соскальзывал в сон. Темная Роза вспоминалась ему, только когда он уходил в доки и бесцельно смотрел в морскую даль, на пирсы, на пестрые рыбачьи лодки в заливе… Только не в доме Хемлока и чем дальше от самого волшебника, тем лучше!
Так что он особенно ценил эти свободные часы: они казались ему настоящими свиданиями с Розой. Он всегда любил ее, с самого детства, только не понимал тогда, что любит ее больше всех на свете. Когда он был с нею, даже когда он всего лишь сидел в доках, думая о ней, он чувствовал себя живым, полным сил. А вот в доме Мастера Хемлока и в его присутствии он себя по-настоящему живым никогда не чувствовал! При нем он чувствовал себя как бы «немного мертвым». То есть не совсем мертвым, а чуть-чуть. Но не живым.
Частенько, сидя на лестнице у причала, он слушал плеск грязной воды внизу, пронзительные крики чаек, перестук молотков и визг пил, доносящиеся из доков, и тогда, если закрыть глаза, он видел свою любимую так ясно и так близко от себя, что, казалось, мог ее коснуться. И он мысленно протягивал руку, отчего-то в то же время мысленно играя на арфе, и действительно касался ее, своей Темной Розы. Он чувствовал ее руку в своей, и ее щеку, прохладную из-за холодного ветра и такую нежную, шелковистую, и находил губами знакомый комочек земли, присохшей к ее щеке… Мысленно он даже разговаривал с нею, и она ему отвечала, и ее знакомый, чуть хрипловатый голос произносил его имя: «Диамант…»
Но стоило ему двинуться назад, к дому Хемлока, по улицам Южного порта, и она сразу исчезала. Он клялся себе, что будет думать о ней всю ночь, но образ ее растворялся почти мгновенно, и к тому времени, как он открывал дверь дома, он уже привычно бормотал очередной перечень имен или же сразу спрашивал, что будет на обед, потому что большую часть времени был голоден. А по собственной воле выбрать часок и сбегать в порт, чтобы иметь возможность подумать о Темной Розе, он никак не мог.
И в итоге он буквально жил ради тех недолгих часов, что казались ему настоящими свиданиями с возлюбленной; он мечтал теперь только об одном: как бы поскорее снова ощутить под ногами прибрежную гальку, увидеть гавань и далекую линию горизонта. Ведь только там он вспоминал то, что стоило вспоминать!
Прошла зима, миновала холодная ранняя весна, а уже ближе к лету, когда наконец стало совсем тепло, один из отцовских возчиков привез Диаманту письмо от матери. Диамант прочитал его и тут же пошел к Мастеру Хемлоку.
— Господин мой, я получил от матери письмо: она спрашивает, нельзя ли мне провести этим летом хотя бы месяц дома?
— Вряд ли это целесообразно, — пробормотал волшебник, а потом, словно наконец заметив Диаманта, отложил перо и сказал: — Молодой человек, я вынужден спросить тебя, хочешь ли ты продолжать занятия со мной?
Диамант был настолько ошеломлен, что не знал, как ответить. Ему даже в голову не приходило, что он может самостоятельно решать такие вопросы.
— А ты, господин мой, как думаешь? Считаешь ли ты, что мне следует их продолжать? — спросил он наконец.
— Вряд ли это целесообразно, — повторил волшебник.
Диамант ожидал, что после таких слов испытает громадное облегчение, но почувствовал лишь стыд: его сочли недостойным, отвергли!
— Прости меня, господин мой! Мне очень жаль, что так вышло, — сказал он, и в голосе его прозвучало достаточно достоинства, чтобы Хемлок поднял глаза и посмотрел на него.
— Ты мог бы отправиться на Рок, — сказал он.
— На Рок?
Диамант еще больше растерялся. Его растерянный вид явно раздражал Хемлока. Юноша не знал, что волшебники привыкли скорее к избыточной самоуверенности молодых магов, хотя и надеются всегда, что скромность к таким гордецам придет позднее. Если вообще придет.
— Ну да, я, по-моему, ясно сказал: на Рок. — Судя по тону Хемлока, повторять он тоже не привык. А потом, поскольку этот мальчишка, этот тупоумный, испорченный, рассеянный, мечтательный мальчишка стал ему даже нравиться, особенно благодаря своему терпению и отсутствию привычки жаловаться, он сжалился над ним и сказал: — Тебе следует непременно либо отправиться на Рок, либо найти где-нибудь такого волшебника, который смог бы обучить тебя тому, что тебе действительно нужно. Разумеется, тебе, как будущему магу, необходимо и то, чему тебя могу научить я. Прежде всего знанию имен. Искусство магии начинается и кончается знанием имен. Но твое дарование лежит в иной плоскости. К тому же у тебя плохая память на слова. Ее, кстати, необходимо неустанно тренировать. Однако же мне совершенно ясно, что кое-какие — и даже весьма значительные! — способности у тебя есть, и тебе их необходимо развивать, при этом, безусловно, приучая себя к дисциплине! Однако тебе нужен другой учитель, который сможет дать тебе больше, чем я, да и научит тебя лучше, чем я. — Вот так порой скромность порождает скромность и дает столь неожиданные плоды, да еще и в такие моменты, когда этого меньше всего ожидаешь. — Если ты собираешься отправиться на Рок, — продолжал Хемлок, — я отправлю с тобой письмо с просьбой, чтобы тебе особое внимание уделил тамошний Мастер Заклинатель.
— Ага… — только и пробормотал Диамант смущенно, ибо искусство настоящего Заклинателя — это, возможно, самое таинственное и опасное из всех магических искусств.
— Возможно, впрочем, что я не прав, — продолжал Хемлок своим обычным суховатым ровным тоном. — Возможно, твой дар следует развивать Мастеру Путеводителю. А может быть, это самый обычный талант, которым вполне может заняться Мастер Метаморфоз… Я пока не уверен…
— Но ведь я же, на самом деле…
— О да! Ты необычайно медлителен! И особенно в том, что касается распознавания своих собственных возможностей. — Это было сказано довольно неприязненным тоном, и Диамант напрягся.
— Я считал, что мой талант — только в музыке, — выговорил он наконец.
Хемлок даже слушать его не стал и пренебрежительным жестом отмел эту идею.
— Я толкую с тобой об Истинном Искусстве, — сказал он. — И скажу тебе совершенно откровенно: напиши-ка поскорее родителям — я тоже им напишу — и сообщи им о своем решении отправиться в Школу Волшебников на остров Рок, если ты решишь отправиться именно туда, или же в Великий Хавнор, если Маг Рестив согласится взять тебя в ученики, а я думаю, он согласится — благодаря моим рекомендациям. Но ездить домой на каникулы я тебе не советую. Встречаться с родственниками, друзьями, радоваться, волноваться — это именно то, от чего ты должен быть отныне избавлен.
— А разве у волшебников не бывает семьи?
Хемлок даже с некоторым удовольствием заметил, как вспыхнули у юноши глаза.
— Все они единая семья, — сказал он.
— А друзья?
— Волшебники могут иногда дружить друг с другом. А что, разве я говорил тебе, что это легкая жизнь? — Хемлок помолчал, глядя Диаманту прямо в лицо. — Мне кажется, у тебя там была какая-то девушка? — спросил он.
Диамант некоторое время молча смотрел ему прямо в глаза, но так и не ответил.
— Твой отец говорил мне. Дочка ведьмы, с которой вы в детстве вместе играли. Он был уверен, что ты учил ее всяким магическим забавам.
— Это она меня учила!
Хемлок кивнул:
— Понимаю. Это вполне естественно в детском возрасте. Но практически невозможно сейчас. Ты-то сам это понимаешь?
— Нет, — сказал Диамант.
— Сядь, — велел ему Хемлок. Чуть помедлив, Диамант сел на жесткий стул с высокой спинкой лицом к волшебнику.
— Здесь я могу защитить тебя, — сказал Хемлок, — что и делал все это время. Впрочем, на острове Рок ты, разумеется, будешь в полной безопасности. Там даже сами стены… Но если ты поедешь домой, ты должен сам захотеть для себя защиты. А это очень непросто для такого молодого человека, очень непросто… Это испытание воли, а она у тебя еще недостаточно закалена, и ума, который еще не знает, в чем его истинное предназначение. Я очень, очень советую тебе не рисковать понапрасну. Напиши родителям и отправляйся в Великий Хавнор или на остров Рок. Половину той платы, что я получил за год твоего обучения, я тебе отдам; этих денег тебе на первое время должно вполне хватить.
Диамант сидел совершенно прямо и неподвижно. В последнее время он почти догнал в росте и ширине плеч отца и выглядел настоящим мужчиной, хотя и был еще очень молод.
— А что ты, господин мой, имел в виду, говоря, что защищал меня здесь? — спросил он.
— То же самое, что я делаю, защищая себя, — сказал волшебник и прибавил чуть более раздраженно: — Это сделка, мой мальчик! Та сила, которую мы отдаем в обмен на силу магическую. Но при этом мы, конечно, отказываемся от самых примитивных чувств. Ты ведь, наверное, знаешь, что каждый настоящий волшебник дает обет безбрачия?
Повисла пауза. Потом Диамант сказал:
— Так, значит, вот о чем ты заботился, господин мой!.. Чтобы я…
— Ну разумеется! Я нес за тебя ответственность как твой учитель.
Диамант понимающе кивнул:
— Что ж, спасибо. — И вскочил. — Извини меня, господин мой. Я должен подумать.
— Куда ты собрался?
— Схожу вниз, к воде.
— Лучше останься здесь.
— Нет, здесь я не могу думать!
И Хемлок, возможно, понял, почему Диамант так спешит уйти и к чему снова стремится; но поскольку он уже сказал, что больше не будет его учить, то и приказывать ему, по совести говоря, больше не мог.
— Ты обладаешь истинным волшебным даром, Эссири, — сказал он, называя Диаманта тем именем, которое дал ему у истоков реки Амиа; это слово на Языке Созидания означает «ива». — Хотя я не совсем понимаю, в чем именно проявится этот дар. Думаю, что и ты сам этого пока не понимаешь. Так что будь очень осторожен! Неправильное использование своих магических возможностей или отказ от их использования могут привести к большим потерям, к великим несчастьям!
Диамант кивнул, страдая и каясь в душе, внешне покорившийся, но непоколебимый.
— Ступай же, — сказал волшебник, и Диамант ушел.
Позже Хемлок понял, что ему ни в коем случае не следовало отпускать мальчишку из дома. Он недооценил силу воли Диаманта, как и силу того заклятия, которое наложила на него та юная ведьма. Разговор их состоялся утром, так что Хемлок с наслаждением вернулся к своим книгам, а точнее, к сюжету одной старинной мистификации; и до ужина он даже не вспоминал о своем бывшем ученике, и только поужинав в одиночестве, он пришел наконец к выводу, что Диамант сбежал.
Хемлок очень не любил пользоваться низшими формами магических искусств, а потому, чтобы разыскать Диаманта, не стал произносить самое простое заклинание, как это сделал бы любой колдун. Не стал он и призывать к себе Диаманта с помощью Истинного Заклятия. Он был рассержен. Возможно, он даже страдал. Он так хорошо относился к этому мальчишке! Ведь он сам предложил написать для него рекомендательное письмо Мастеру Заклинателю, а Диамант сломался при первой же попытке проверить, сколь сильна его воля. «Она разбилась — как стекло!» — шептал волшебник. Что ж, по крайней мере, эта его слабость доказывала то, что он практически не опасен. Хемлок хорошо знал, что некоторые таланты лучше сразу направлять в нужное русло благодаря знаниям и строжайшей дисциплине, но этот парень никому не мог принести ни особого зла, ни бед. Никакого честолюбия! «Совершенно бесхарактерный! — бормотал Хемлок в тишине своего дома. — Что ж, пусть спешит домой, к мамочке! И этой юной ведьме!»
А все-таки его задело то, что Диамант попросту бросил его, не сказав ни слова благодарности. Даже не извинившись! «Ничего не поделаешь, манеры у него тоже дурные», — сердито думал старый волшебник.
Когда Роза задула лампу и нырнула в постель, то почти сразу услышала крик совы — негромкое булькающее «ху-гу, ху-гу», из-за которого люди называют этих сов «смеющимися». Она слушала этот крик, и смертельная тоска терзала ее сердце. Когда-то этот крик служил им сигналом — когда летними ночами они выскальзывали из дому и встречались в зарослях ивняка на берегу Амии, а дома все мирно спали и никто ничего не замечал… По ночам она старалась не думать о Диаманте. Зимой она каждую ночь посылала ему какую-нибудь весточку — она давно научилась у матери этому несложному искусству. Призывала она его и с помощью настоящих заклятий. Она посылала ему свой голос, произносящий его имя, снова и снова пыталась пробиться к нему, но каждый раз наталкивалась на непреодолимую преграду. И молчание. Он точно оградил себя от нее стенами. Он не желал ни слышать, ни видеть ее!
Но днем, причем каждый раз совершенно неожиданно, она много раз чувствовала и знала, что душа его где-то рядом, что она может коснуться руки Диаманта или его щеки, стоит только руку протянуть. А по ночам он от нее скрывался. Может быть, его заставили все же от нее отказаться? Вот уже несколько месяцев прошло, как она совершенно оставила всякие попытки до него добраться, но боль в сердце так и не утихала.
«Ху-гу!» — крикнула сова прямо у нее под окном, а потом вдруг заговорила по-человечески и окликнула ее: «Темная Роза!» Потрясенная, жалкая в своем горе, она вскочила с кровати и распахнула ставни.
— Выгляни-ка наружу, — прошептал ей Диамант, в лунном свете казавшийся всего лишь тенью.
— Матери нет дома. Входи скорей! — И она встретила его на пороге.
Они буквально стиснули друг друга в объятиях, не говоря ни слова, и все никак не могли разомкнуть рук. У Диаманта было такое ощущение, словно он держит в руках собственное будущее, всю свою жизнь целиком.
Наконец Роза шевельнулась, поцеловала его в щеку и прошептала:
— Я так скучала по тебе, так скучала! Ты надолго?
— На сколько захочу!
Она потащила его в комнату. Диамант всегда неохотно заходил в дом ведьмы, наполненный острыми, пряными запахами, грязноватый и полный всяких женских тайн и колдовства. Этот дом разительно отличался от его собственного дома, чистого и удобного, но еще больше отличался он от холодного и сурового дома волшебника Хемлока. И Диамант задрожал, точно конь, боясь отойти слишком далеко от порога, и наклонил голову, чтобы не задеть за увешанную пучками пахучих трав притолоку. Он был очень напряжен и совершенно измучен, пройдя сорок миль за шестнадцать часов без еды и воды.
— Где твоя мать? — спросил он шепотом.
— Сидит со старой Ферни. Старуха сегодня днем умерла, и мама пробудет там всю ночь. Но как ты попал сюда?
— Пришел пешком.
— Значит, твой волшебник все-таки разрешил тебе повидать родных?
— Нет. Я убежал.
— Убежал? Но почему?
— Чтобы сохранить тебя.
Он сказал это очень серьезно и посмотрел на нее — на ее живое, страстное, смуглое лицо в густом облаке черных кудрей. На ней была только тонкая сорочка, и он с бесконечной нежностью смотрел на округлые холмики ее грудей, слегка прикрытых тканью. Потом снова прижал ее к себе, и она тоже сперва обняла его, но тут же отстранилась и нахмурилась.
— Сохранить меня? — переспросила она. — Но всю зиму ты, похоже, не очень-то беспокоился насчет того, что можешь меня потерять! Почему же теперь ты передумал и вернулся?
— Он захотел, чтобы я отправился на Рок.
— На Рок? — Роза так и уставилась на него. — На Рок, Ди? Так значит, у тебя действительно есть волшебный дар… и ты мог бы стать настоящим колдуном?
Неужели и она на стороне Хемлока? Вот это удар!
— Колдуны для него ничто. Он считал, что я мог бы стать волшебником. Заниматься магией. Магическими науками и искусствами. А не просто колдовством.
— Ах вот как… — Роза немного помолчала. — Но я не понимаю, почему же все-таки ты убежал.
Они давно уже расцепили руки и сидели, не касаясь друг друга.
— Неужели ты не понимаешь? — Он был в отчаянии от того, что она этого не понимает, что он и сам до сих пор еще этого как следует не понял. — Волшебник не может иметь ничего общего с женщинами! С ведьмами. Со всем этим.
— Да, я знаю. Это недостойно настоящего волшебника.
— Не просто недостойно…
— Но ведь я права! Спорить готова, что тебе пришлось выкинуть из головы все заклятия, которым я тебя научила. Верно?
— Но дело совсем не в этом…
— Нет. Дело в том, что это не Высокое Искусство. И не Язык Созидания. Волшебник не должен поганить свои уста обычными заклинаниями. «Слабый, как женские чары, опасный, как женские чары!» Ты думаешь, я этого не знаю? Так с какой же стати ты сюда вернулся?
— Чтобы увидеть тебя.
— Зачем?
— А ты как думаешь?
— Ты ни разу даже весточки мне не прислал, ни разу не принял моих посланий! У тебя для меня просто времени не было! Ты как стеной от меня отгородился, а я, по-твоему, должна была ждать, пока тебе не надоест играть в волшебника? Ну так вот: ждать мне надоело! — Ее всю трясло, но говорила она почти шепотом.
— Тут кто-то еще замешан, да? — спросил Диамант, не веря, что Темная Роза способна стать его врагом. — За тобой кто-то другой ухаживает?
— Не твое дело, даже если и ухаживает! Ты же ушел от меня, отвернулся! Еще бы! Волшебники же не имеют ничего общего с ведьмами, с тем, чем занимаюсь я, чем занимается моя мать. Ну так и я не желаю иметь ничего общего с волшебниками. Убирайся!
Умирая от голода, исполненный отчаяния, совершенно не понятый, Диамант попытался было снова обнять ее, заставить ее тело понять, как исстрадалось его тело; ему хотелось прижать ее к себе так же нежно и крепко, как в первое мгновение их встречи, которое, казалось, заключало в себе суть всей их жизни и любви. Но обнаружил вдруг, что отлетел от нее шага на два, руки его будто стянуты путами, в ушах звон, а голова идет кругом. Глаза Розы метали молнии, а от пальцев полетели искры, когда она стиснула их в кулаки.
— Никогда больше этого не делай, — прошипела она.
— Не бойся, больше я никогда этого не сделаю! — сказал Диамант, резко повернулся и бросился вон. Былинка сухого шалфея запуталась у него в волосах, но он этого так и не заметил.
Он провел ночь на их старом месте в ивняке, все еще надеясь, что она придет, но она не пришла, и он уснул, сраженный чудовищной усталостью. И проснулся от холода с первыми проблесками рассвета. Он сел и крепко задумался. Вся его жизнь виделась ему теперь иначе в этом холодном утреннем свете. Потом он спустился к реке, в водах которой был наречен именем, напился, вымыл руки и лицо, привел себя по возможности в порядок и стал подниматься в город, на самый верх, где стоял красивый дом его отца.
После того как отзвучали первые радостные приветствия и разомкнулись первые горячие объятия, мать и слуги усадили его завтракать. Так что в желудке его уже было достаточно горячей еды, а в сердце — холодного мужества, когда он встретился с отцом, который с утра провожал возы с лесом в Великий порт.
— Ну что ж, сынок! — Они обнялись, коснулись друг друга щеками. — Значит, Мастер Хемлок отпустил тебя на каникулы?
— Нет, господин мой. Я ушел сам.
Голден долго смотрел на него, потом наполнил свою тарелку едой и сел за стол.
— Ушел? — переспросил он.
— Да. Я больше не хочу быть волшебником.
— Хм?.. — Голден продолжал жевать. — Так ты, значит, решил уйти от Мастера Хемлока? Бросить занятия? А разрешение у него ты получил?
— Нет, я решил уйти сам. И никакого разрешения он мне не давал.
Отец продолжал медленно-медленно жевать, не поднимая глаз от стола. Диамант уже видел однажды на его лице такое же выражение — тогда один из лесников сообщил ему о страшной болезни, поразившей каштановые рощи; и потом еще раз — когда Голден обнаружил, что продавец мулов здорово его надул.
— Хемлок хотел, чтобы я отправился в Школу Волшебников на остров Рок и учился там у Мастера Заклинателя. Он даже собирался писать рекомендательное письмо. Но я все-таки решил не ездить.
Голден еще некоторое время молчал, по-прежнему глядя к себе в тарелку, потом спросил:
— Почему?
— Это совсем не то, чему я хотел бы посвятить свою жизнь.
Снова повисло тягостное молчание. Голден глянул на жену, которая стояла у окна, прислушиваясь к наступившей в комнате тишине, и перевел глаза на сына. Постепенно выражение лица его менялось: странная смесь гнева, разочарования, смущения и уважения уступала место пониманию, сочувствию; он чуть было не подмигнул сыну.
— Ясно, — промолвил он. — И что же, по-твоему, тебе нужно в жизни?
Диамант ответил не сразу. И голос его был ровен, когда он наконец сказал, не глядя, однако, ни на мать, ни на отца:
— Вот это все. То, что меня здесь окружает.
— Ха! — воскликнул Голден. — Ну что ж, я, честно признаться, очень этому рад, сынок! — И он в один присест проглотил пирожок со свининой. — Стать волшебником, отправиться на остров Рок — все это, конечно, заманчиво, но никогда не казалось мне настоящим занятием для взрослого мужчины. А уж если совсем начистоту, то, если бы ты там остался, у меня бы просто руки опустились. Для чего все это было бы тогда нужно? Мое дело, которому я посвятил всю жизнь? Нажитое богатство? Ведь если ты действительно останешься, наше дело будет развиваться, понимаешь? Развиваться! Да… Но, послушай, неужели ты сбежал от Хемлока? Он вообще-то знал, что ты собираешься уехать?
— Нет. Но я ему обязательно напишу. — Все это Диамант сказал своим новым, РОВНЫМ голосом.
— И он не рассердится? Говорят, волшебников ничего не стоит рассердить. Уж больно они гордые.
— Он и так уже наверняка сердится, — сказал Диамант, — но мне он ничего дурного не сделает.
Так оно и оказалось. К тому же Мастер Хемлок, страшно удивив Голдена, вернул ему ровно две пятых той суммы, которую получил в уплату за обучение Диаманта. В том же пакете — его передал Голдену один из возчиков, возивших доски для обшивки кораблей в Южный порт, — было письмо, адресованное Диаманту. В этом письме было всего несколько слов: «Истинное искусство требует честного и преданного сердца». Вместо имени адресата на конверте была изображена ардическая руна «ива», а вместо подписи — руна «хемлок», у которой два значения: «болиголов» и «страдание».
Диамант сидел у себя в комнате наверху, на залитой солнцем мягкой постели, и слушал, как поет его мать, занимаясь какими-то своими домашними делами. Он держал в руках письмо волшебника и без конца перечитывал написанную им фразу и те две руны. Та холодная и спокойная медлительность, что охватила его ум и душу утром на берегу реки в зарослях ивняка, вполне позволяла ему принять пощечину волшебника. Хемлок прав. Никакой магии. Никогда больше. Да он, собственно, никогда особенно и не стремился к знанию магических искусств. Все это было для него лишь игрой, в которую они так весело играли вместе с Темной Розой. Даже имена Истинной Речи, которые он учил в доме волшебника, понимая всю заключенную в них силу и красоту, он запросто мог позабыть, мог позволить им стереться из памяти. Он не воспринимал этот древний язык как родной.
Слова этого языка он мог произносить легко, только общаясь с Темной Розой. Но ее он утратил. Сам отпустил ее. А двоедушные, как говорит Хемлок, не могут знать Языка Созидания. Все. Отныне он будет говорить только на языке долга и выгоды: получать и тратить, подсчитывать доходы и расходы…
И ничего другого он себе не позволит. Никаких прежних иллюзий, никаких камешков, которые превращаются в бабочек, никаких деревянных птичек, способных летать и петь по-настоящему минуты две-три. И, если честно, выбора-то у него и нет. Для него всегда существовал только один путь.
А Голден был невероятно счастлив. Это была совершенно нежданная радость. «Ну вот, наш старик заполучил-таки свое сокровище обратно, — сказал один из его возчиков леснику. — Весь так и светится! И впрямь, точно золотой!» Голден, правда, не подозревал о том, что стал «светиться», и думал лишь о том, насколько светлой стала теперь его жизнь. Он успел-таки купить ту рощу, что над селением Рече, и отдал за нее, надо сказать, немало, зато она по крайней мере досталась не старому Лоубау из Истхилла, а им с Диамантом, и ею теперь можно будет как следует заняться. В этой роще помимо каштанов росли также отличные сосны, которые можно срубить и продать на мачты, рангоутное дерево и корабельную обшивку, а вместо них посадить еще каштаны. И со временем эта роща будет не хуже его старой и знаменитой Большой Рощи, самого сердца его каштанового королевства. Со временем, конечно. Дуб и каштан не способны вырасти за две недели, как рябина или ива. Но время пока что есть. Пока что есть. Мальчику еще только семнадцать, а ему самому всего сорок пять! Он — мужчина в самом расцвете лет. За время отсутствия сына он, правда, уже успел почувствовать себя стариком, но это все пустяки. Нет, силенки у него еще есть!…А заодно с соснами в новой роще нужно срубить и все старые каштаны, уже не способные плодоносить. У них тоже древесина неплохая, для мебельщиков, к примеру, очень даже подойдет.
— Так, так, так, — говорил он жене, потирая руки, — ты небось тоже теперь все в розовом свете видишь, а? Как же, мальчик твой драгоценный домой вернулся! Зеница твоего ока! Ну что, милая, больше хандрить не будешь?
Тьюли только улыбалась в ответ и гладила мужа по руке.
Но однажды она вдруг сказала:
— Это замечательно, что наш мальчик наконец вернулся, но… — и Голден тут же перестал ее слушать. Он считал, что матери рождены на свет, чтобы беспокоиться о своих детях, а женщины — чтобы никогда не быть довольными. С какой стати он должен слушать эти бесконечные беспокойные предположения, которыми Тьюли вечно усложняет жизнь себе и другим? Она, разумеется, считает, что судьба простого купца не достойна ее гениального сына. Может быть, она согласилась бы на королевский трон в Хавноре? Или этого тоже мало?
— Когда он заведет себе девушку, — сказал Голден, не обращая внимания на то, что говорит ему жена, — он и вовсе о нас думать перестанет. Этот год в доме у волшебника, знаешь ли, привел к тому, что Диамант насчет девушек немного отстал. Но ты за нашего парня не беспокойся. Он скоро во всем разберется и поймет, что ему действительно нужно!
— Надеюсь, что так, — промолвила Тьюли.
— По крайней мере, с дочкой той ведьмы он больше не встречается, — сказал Голден. — С этим покончено. — И ему вдруг пришло в голову, что и Тьюли тоже давно не видится со своей подружкой. Долгие годы они были практически неразлучны и виделись тайком, несмотря на то что это его всегда сердило, а теперь Тангле у них в доме и вовсе не бывает. Впрочем, женская дружба ведь недолговечна. Голден даже немного поддразнивал жену насчет этого. Однажды, заметив, как Тьюли кладет в сундуки с зимними вещами и карманы шуб мяту от моли, он сказал:
— А раньше-то ты все больше к помощи своей подружки прибегала, чтобы моли не было, а? Или вы с ней больше уж не подружки?
— Нет, — сказала Тьюли тихим ровным голосом, — больше не подружки.
— Вот и прекрасно! — воскликнул Голден. — А что с ее дочерью сталось? Я слышал, она ушла с бродячими жонглерами?
— Да, ушла. Но только с музыкантом одним, — поправила его Тьюли. — Еще прошлым летом.
— Скоро твои именины, — сказал Голден сыну. — Устроим праздник! Надо же и нам немного повеселиться, послушать музыку да потанцевать. Девятнадцать лет! Этот день надо хорошенько отметить!
— Но я собираюсь в Истхилл с Сулом.
— Нет, нет, нет! Сул прекрасно справится и сам. А ты останешься дома, и мы устроим настоящий пир. Ты славно поработал, мой мальчик! Мы наймем целый оркестр. Чей оркестр самый лучший? Тарри?
— Отец, мне совсем не хочется веселиться на пиру, — сказал Диамант и встал, напряженный, точно встревоженный конь. Он уже перерос отца и стал шире его в плечах, так что когда он неожиданно выпрямлялся во весь рост, то выглядел настоящим великаном. — Я лучше в Истхилл поеду! — И он поспешил уйти.
— Что с ним такое? — спросил у жены Голден, сам, впрочем, понимая, что это вопрос скорее риторический. Тьюли только посмотрела на него и ничего не сказала в ответ.
А когда Голден ушел по каким-то своим делам, она отыскала сына в комнатке счетовода, где он просматривал гроссбухи — длинные-предлинные списки наименований товаров и чисел, дебет и кредит, доходы и расходы…
— Ди, — окликнула она его, и он поднял голову. Лицо у Диаманта все еще было по-детски округлым, и нежная кожа напоминала персик, но черты стали куда более резкими, а глаза — очень грустными.
— Я совсем не хотел обижать отца, — сказал он.
— Если он хочет устроить пир, он его все равно устроит, — сказала Тьюли. Голоса у них сейчас были очень похожи: оба довольно высокие, но звучавшие приглушенно и сдержанно. Она присела на табуретку рядом с его конторкой.
— Я не могу… — сказал он и вдруг замолк. Потом договорил: — Я действительно не хочу устраивать никаких танцев, мама!
— Отец устраивает не танцы, а смотрины, — суховато пояснила Тьюли, любовно поглядывая на сына.
— Мне нет до этого никакого дела.
— Я знаю.
— Дело в том…
— Все дело в музыке, — договорила она за него.
Диамант кивнул.
— Но, сынок, нет ни малейшей причины, — она вдруг заговорила громко и страстно, — ни малейшей, понимаешь, отказываться от того, что ты любишь!
Он взял ее руку и поцеловал.
— Нельзя смешивать такие разные вещи, — сказал он. — Надо бы, но не получается. Я сам к этому выводу пришел. Когда я ушел от Мастера Хемлока, то думал, что смогу и это, и то, и другое… Понимаешь? Смогу одновременно заниматься магией и музыкой, быть отцу хорошим подспорьем и любить Розу… Но из этого ничего не получилось. Нет, нельзя все-таки смешивать такие разные вещи.
— Можно, можно! — воскликнула Тьюли. — Все на свете связано, перемешано…
— Может быть, ты и права — но это для женщин! А я мужчина… И я не могу быть двоедушным, мама!
— Двоедушным? Ты? Ты же отказался от магии, понимая, что если не откажешься, то предашь ее!
Он слушал ее, явно потрясенный тем, как глубоко и хорошо она знает его душу, и возражать не стал.
— Но почему, — спросила его мать, — почему ты отказался от музыки? Этого я понять не могу!
— Я должен иметь только одну душу. Я не могу играть на арфе и одновременно заключать сделки или торговаться, покупая новую партию мулов. Я не могу сочинять баллады и одновременно подсчитывать, сколько мы должны заплатить сборщикам каштанов, чтобы их не переманил Лоубау! — Его голос слегка дрожал, а глаза уже не были так печальны: в них горел гнев.
— Выходит, ты сам себя околдовал, — сказала Тьюли. — В точности как тот твой волшебник, когда наложил на тебя заклятие, чтобы тебя «обезопасить», чтобы ты вечно жил среди торговцев мулами, сборщиков каштанов и тому подобных людей. — Она с такой презрительной яростью стукнула кулаком по толстому гроссбуху, полному сведений о товарах и платежах, точно хотела разбить его вдребезги. — Ты наложил на себя заклятие вечного молчания, сынок, — с горечью проговорила она.
Диамант долго молчал, потом спросил:
— А как еще я мог бы поступить?
— Не знаю, дорогой. Я ведь тоже хочу, чтобы ты жил счастливо и в полном довольстве. И я очень хочу видеть твоего отца счастливым и гордым тобой. Но я не могу спокойно смотреть в твои бесконечно тоскливые глаза! В твои покорные глаза! Ты что же, совсем лишился гордости? Не знаю… Возможно, ты и прав. Возможно, для мужчины всегда есть только один путь. Но мне так не хватает твоих песен!
И Тьюли заплакала. Он обнял ее, а она гладила его по густым блестящим волосам и просила прощения за свои жестокие слова, и он еще крепче обнимал ее, целовал и все повторял, что она самая лучшая, самая добрая мать в мире. Наконец Тьюли собралась уходить, но на пороге обернулась и сказала:
— Пусть уж он устроит этот пир, хорошо, Ди? И постарайся хоть немного тоже повеселиться, позволь себе это.
— Хорошо, — сказал он, желая ее утешить.
Голден заказал огромное количество пива, разных угощений, всякие фейерверки, но музыкантов Диамант решил пригласить сам.
— Ну, разумеется, мы придем! — сказал ему Тарри. — Такой отличный повод! Грех его пропустить. Да любой флейтист сразу сюда прибежит, узнав, что твой отец пир устраивает!
— Хорошо. Можешь передать всем своим музыкантам, что заплатят им, как полагается.
— Ох, да они ради одной славы на таком пиру играть готовы! — сказал арфист Тарри, аккуратный длиннолицый мужчина лет сорока с бельмом на глазу. — Может, ты и сам с нами разок сыграешь, а? У тебя здорово получалось, пока ты выколачиванием денег не занялся. И голос у тебя тоже был неплохой. Над ним бы еще немного поработать, и отлично бы вышло.
— Сомневаюсь, — сказал Диамант.
— А эта девчонка, что тебе нравилась, дочка той ведьмы, Роза, тоже ведь где-то в наших краях скитается. Я слыхал, она с Лабби сбежала. Ну так Лабби, конечно, тоже заявится. И она с ним.
— Вот и увидимся, — сказал равнодушным тоном Диамант и пошел прочь, огромный, красивый и ко всему безразличный.
— Ишь ты, зазнался как! Не может просто так постоять да поговорить с человеком, — проворчал Тарри. — А ведь это я его всему учил! И на арфе играть, и вообще! Да разве старая дружба для богатых что-нибудь значит?
Подковырки Тарри сильно задели Диаманта, а мысль о грядущем пире угнетала так, что он в итоге совершенно утратил аппетит и даже обрадовался, надеясь, что заболел и не сможет присутствовать на празднике. Но в назначенный день он все же туда явился. Не такой, правда, радостный, как его отец, но все же улыбался и даже танцевал. Там собрались многочисленные друзья его детства; половина из них уже успела пережениться, но все же хватало и милующихся парочек, флирта и всего такого прочего. Стайки хорошеньких девушек так и вились вокруг красавца Диаманта, и он, выпив немало отличного пива, сваренного знаменитым Гэджем, обнаружил, что вполне способен и музыку слушать, и под эту музыку танцевать, и болтать и смеяться с хорошенькими девушками. Он танцевал с ними со всеми по очереди, а потом снова и снова — с той, которая успевала «вовремя подвернуться», и, надо сказать, каждая старалась как-нибудь невзначай это сделать.
Это был самый лучший из всех пиров, какие когда-либо давал Голден. На площадке для танцев, устроенной чуть поодаль от его дома, вовсю веселилась молодежь, а на городской площади был раскинут шатер, где люди постарше могли спокойно посидеть, выпить, закусить и вдоволь посплетничать. Все дети получили в подарок новое платье и тоже были очень довольны, тем более что жонглеры и кукольники — некоторые из них были наняты специально, а некоторые пришли сами, чтобы по возможности получить и свою долю мелких монет и бесплатного угощения, — устроили отличное представление. Любой праздник всегда привлекает странствующих лицедеев и музыкантов; это их хлеб, и им, даже если никто их специально и не приглашает, всегда рады. Чуть поодаль, под большим дубом бродячий сказитель монотонно и нараспев под заунывные звуки волынки исполнял «Подвиг Повелителя Драконов» для довольно большой группы особых любителей старинных героических песен. Когда оркестр Тарри, состоявший из арфиста, флейтиста, скрипача и барабанщика, сделал перерыв, чтобы закусить и освежиться напитками, их место заняла какая-то новая группа музыкантов.
— О, да это же Лабби! — воскликнула хорошенькая девушка, стоявшая ближе всех к Диаманту. — Давайте, давайте! Они тут лучше всех!
Лабби, светлокожий и фатоватый парень, играл на деревянном рожке. В его группе были также скрипач, барабанщик и… Роза, которая играла на флейте. Они блестяще сыграли первый танец, ритмичный и быстрый, но оказавшийся слишком быстрым для некоторых танцоров. Диамант и его партнерша, впрочем, остались в кругу до самого конца, и зрители хлопали и подбадривали их криками.
— Пива! — крикнул Диамант, вытирая пот со лба, и его тут же увлекли к столу и со всех сторон окружили шумные веселые юноши и девушки.
И вдруг он услышал, как позади музыканты заиграли новую мелодию. На этот раз, собственно, играла одна лишь скрипка, печальным высоким голосом выводившая: «Куда устремится любовь моя».
Диамант залпом осушил целый кувшин пива, и окружавшие его девушки с восхищением смотрели, как при глотках движутся мускулы на его сильной шее, и смеялись, и переговаривались, и подталкивали друг друга, а он, выпив, лишь отряхнулся всем телом, как лошадь, которую одолели мухи, и сказал:
— Нет, я не могу!.. — И исчез в темноте за шатром с напитками.
— Куда это он? — удивились его приятели. — Ничего, вернется! — И они продолжали болтать и смеяться.
Скрипка смолкла.
— Темная Роза, — тихо окликнул он ее, стоя совсем рядом в темноте. Она обернулась, и взгляды их встретились. Их лица, собственно, были почти на одном уровне, хотя Роза сидела, скрестив ноги, на возвышении для музыкантов, а Диамант стоял возле этого возвышения на коленях.
— Пойдем на наше место? — попросил он.
Она не ответила. Лабби, глядя на нее, поднес к губам свой рожок. Барабанщик ударил в барабан, и они заиграли моряцкую джигу.
Когда же Роза снова обернулась, ища глазами Диаманта, то его уже и след простыл.
Тарри со своим оркестром вернулся примерно через час и даже не поблагодарил за предоставленную возможность передохнуть. Напротив, он довольно сердито прервал на середине исполняемую оркестром Лабби мелодию и велел ему убираться.
— Сопли сперва подбери, щипач несчастный, — заявил ему Лабби. Тарри, разумеется, обиделся, а люди вокруг тут же разделились на два лагеря, и пока разгорался спор, Роза сунула свою флейту в карман и тихо ускользнула прочь.
В стороне от освещенной фонарями площадки было совсем темно, но она и в темноте нашла дорогу очень быстро, ибо отлично знала ее. Он, конечно, был уже там. Ивы за эти два года еще подросли, и теперь в ивняке почти не осталось свободного места, чтобы можно было присесть: всюду торчали из земли молодые побеги да покачивались длинные свисавшие почти до земли ветви взрослых деревьев.
Музыка заиграла снова, далекая, заглушаемая ветром и шепотом реки.
— Чего тебе от меня нужно, Диамант?
— Всего лишь поговорить с тобой.
В темноте они казались друг другу тенями.
— Ну, говори, — сказала она.
— Я ведь хотел попросить тебя уехать со мной отсюда, — сказал он.
— Когда?
— Тогда еще. Когда мы поссорились. Только я все неправильно сказал. Я думал… — Повисло долгое молчание. — Я думал, что просто снова смогу убежать. Вместе с тобой. Играть музыку. И как-то прожить. Вместе. Я это хотел сказать.
— Но ты этого не сказал!
— Я знаю. Я все сказал неправильно. Я все сделал неправильно. Я всех предал. Магию. Музыку. И тебя.
— Ничего. Я неплохо устроилась.
— Вот как?
— Я не бог весть как умею играть на флейте, но, в общем, получается ничего. А то, чему ты меня так и не научил, я, в конце концов, могу восполнить и с помощью заклятий, если так уж будет нужно. И эти ребята из оркестра тоже ничего. Лабби ведь совсем не такой, каким кажется. Он хорошо ко мне относится. Никто меня не обманывает. И мы очень неплохо зарабатываем. А зимой я обычно живу у мамы и помогаю ей. Так что у меня все в порядке. А у тебя, Ди?
— А у меня все очень плохо.
Она хотела было что-то сказать, да так и не сказала.
— Я думаю, тогда мы были совсем детьми, — сказал он, — а теперь…
— Что же изменилось?
— Я сделал неправильный выбор.
— Однажды? — спросила она. — Или дважды?
— Дважды.
— Ну что ж, третий раз волшебный.
Оба некоторое время молчали. Она с трудом различала даже его громоздкий силуэт в черной тени листвы.
— Ты стал такой огромный, — сказала она вдруг, — гораздо больше, чем прежде! А ты все еще умеешь зажигать огонек, Ди? Я хочу видеть тебя.
Он покачал головой.
— Это была единственная вещь, которую ты мог делать всегда, а я так никогда и не научилась. Не смогла. Да и ты не сумел меня этому научить.
— Я не нарочно, — сказал он, — у меня ведь тоже иногда это получалось, а иногда нет.
— А тот волшебник из Южного порта не научил тебя, как сделать, чтобы всегда получалось?
— Он учил меня только именам.
— А почему ты не можешь сделать это сейчас?
— Я отказался от магии, Темная Роза. Я должен был либо заниматься только ею и больше ничем, либо оставить ее совсем. Нужно иметь только одну душу.
— Не понимаю, почему, — пожала она плечами. — Моя мать может излечить лихорадку, может помочь при родах, может отыскать потерявшееся кольцо и еще многое другое; может быть, это и не идет ни в какое сравнение с тем, что делают настоящие волшебники и повелители драконов, но все равно это кое-что. И она, чтобы заниматься всем этим, ни от чего не отказывалась. Даже то, что она меня родила, никак ей не помешало. А знаешь, она родила меня, чтобы НАУЧИТЬСЯ рожать! Неужели только потому, что я училась у тебя музыке, я должна была отказаться от умения составлять заклятия? Я, между прочим, могу и сейчас запросто наслать лихорадку. Почему же ты должен от чего-то отказываться, чтобы иметь возможность заниматься чем-то другим?
— Мой отец… — начал было он и умолк. И даже негромко рассмеялся. — Пойми, они просто не сочетаются — деньги и музыка.
— Как твой отец и дочка ведьмы, — сказала Темная Роза.
И снова повисло молчание. Чуть шелестела ивовая листва.
— Ты вернешься ко мне? — спросил он и заторопился: — Ты уедешь со мной, будешь со мной жить, выйдешь за меня замуж, Темная Роза?
— Только не в доме твоего отца, Ди?
— Где ты сама захочешь! Убежим хоть сейчас!
— Но ты же не можешь получить только меня одну, без музыки, правда?
— Или музыку без тебя.
— Я согласна, — сказала она.
— А Лабби, случайно, арфист не нужен?
Она заколебалась, потом засмеялась и сказала:
— Ну, если ему будет нужен флейтист, так и арфисту дело найдется.
— Но я не играл с тех пор, как уехал из дома, Темная Роза, — сказал он. — И все же музыка всегда звучала у меня в ушах, и твой голос… — Она протянула к нему руки. Они опустились на колени лицом друг к другу; над головами их что-то шептали листья ив. Они поцеловались. Сперва застенчиво, боясь коснуться друг друга…
Прошло несколько лет с тех пор, как Диамант покинул родной дом. За это время Голден невероятно разбогател, буквально все его предприятия оказывались выгодными. Казалось, удача навсегда прилепилось к нему и теперь ее уже не стряхнешь, даже если захочешь. Он стал очень, очень богат.
Но сына так и не простил. Все могло бы кончиться по-хорошему, да только Диамант сам все испортил. Уехал, не сказав ни слова, в день своих же именин, прямо во время пира, сбежал с какой-то ведьмой, бросил настоящую работу, не доведя ее до конца, и стал бродячим музыкантом, жалким арфистом! И теперь поет и играет, где придется, да еще и улыбается за жалкие гроши — ничего, кроме стыда, боли и гнева в душе Голдена это не вызывало. И он упивался своими переживаниями, но сына видеть не желал.
Тьюли долгое время делила с ним его горе, но с Диамантом старалась все же видеться, что было трудновато, потому что ей приходилось обманывать мужа; и она плакала, думая, как часто ее мальчик голоден и бесприютен. А уж холодные осенние ночи стали для нее настоящим кошмаром. Но время шло, и она все чаще слышала, как люди хвалят «сладкоголосого Диаманта с Западного побережья» и рассказывают, что он играет на арфе и поет во дворцах великих правителей и даже в Башне Меча, и постепенно на сердце у Тьюли полегчало. И однажды, когда Голден уехал в Южный порт по делам, они с Тангле запрягли в повозку ослика и поехали в Истхилл, где и услышали, как Диамант исполняет, аккомпанируя себе на арфе, знаменитое «Лэ о пропавшей королеве». И Темная Роза сидела с ними рядом, и маленькая Тьюли забралась наконец к большой Тьюли на колени. И если это и не самый счастливый конец, то все же Тьюли испытала истинную радость и решила, что, видимо, большего у судьбы и просить-то не стоит.
