В Колизее царила глубокая ночь. Она, словно водоросли, льнула к древним камням. Ее благоговейная целостность нарушалась светом дуговых ламп, установленных в несколько рядов. 

Внизу, на песке арены, впитавшем когда-то так много крови, полдюжины операторов хлопотали у своих кинокамер. Танцовщицы ансамбля «Рой Белл», расположившись на специально выстроенной сцене, отдыхали после репетиции и обсуждали животрепещущую проблему — как избежать сечения волос. Недалеко от них, в автобусе, набитом приборами и аппаратурой, сидел Мартин, в последний раз проверяя углы захвата съемочных камер. В этот новый командный пункт он перебрался из бального зада Борджиа. В зубах у Мартина была зажата тонкая черная сигарета. Время от времени он вытирал слезившиеся глаза. 

Позади него у маленького столика сидел Чет. Он раскладывал пасьянс, что свидетельствовало о колоссальном нервном напряжении. 

Коул сидел за спиной Чета. Свидетельством его колоссального нервного напряжения было то, что он беспокойно дремал в своем кресле. Внезапно он проснулся, потер глаза и спросил: 

— Где она? Почему не поддерживает с нами связь? 

— Успокойся, малыш, — произнес Мартин, не оборачиваясь. 

Он уже в сотый раз проверял углы действия своих съемочных камер, и это свидетельствовало о нервном напряжении, ничуть не меньшем, чем у других, менее значительных людей. 

— Но она уже давно должна была выйти на связь! — раздраженно сказал Коул. — Тебе не кажется... 

— Мне ничего не кажется, — перебил его Мартин и велел камере номер три отодвинуться назад на полтора дюйма. 

— Клади черную десятку на красного валета, — подсказал Чету Коул. 

— Тебе не кажется, что не следует совать свой нос в мои дела? — заметил Чет ласково-зловеще. 

— Успокойтесь, парни, — добродушно произнес Мартин. 

Прирожденный руководитель, он инстинктивно чувствовал, когда следует ободрить подчиненных, а когда осадить. Спокойным голосом он распорядился наклонить камеру один на полтора градуса. 

— Но ведь она должна была уже выйти на связь! — повторил Коул. — Она не докладывала о развитии событий с момента приезда на пляж поклонников солнечного заката. С тех пор прошло шесть или семь часов! Она не отвечает на вызовы. Что угодно могло с ней произойти, поверьте мне, что угодно! Вам не кажется... 

— Возьми себя в руки, — холодно скомандовал Мартин. 

— Извините, — пробормотал Коул, поднося дрожащие руки к бледному лицу и потирая глаза. — Это все из-за напряжения, ожидания... Со мной будет все в порядке. Я сразу приду в себя, как только начнется работа. 

— Разумеется, малыш, — согласился Мартин, — на всех нас влияет ожидание, — и рявкнул в микрофон: — Прекратите наклон, камера один, и поднимитесь ровно на полдюйма! И, черт побери, двигайтесь медленно! 

— Красная двойка на черную тройку, — подсказал Коул Чету. 

Чет не ответил. Он уже принял решение убить Коула сразу после того, как добьется увольнения Мартина. Кроме того, он решил убить мистера Фортинбраса и Кэролайн, а также своего шурина в Канзас-Сити, который без конца изводил его:  «Ну, как дела у создателя образов?». Кроме того, он решил... 

Дверь автобуса открылась, и вошла Кэролайн. 

— Здравствуйте, парни! — произнесла она приветливо. 

— Здорово, малышка! — небрежно отозвался Мартин. — Как дела? 

— Все прошло гладко, — ответила Кэролайн. — Я сразу раскусила его, поговорила с ним, и он согласился на телевизионное интервью утром.

— И никаких трудностей? — равнодушно поинтересовался Чет. 

— Никаких. Он согласился почти без уговоров, с самого начала все шло по-деловому. Аванс — пятьсот долларов и пятьсот долларов утром перед началом съемки. 

— Отлично, просто великолепно, — обрадовался Мартин.. — Но чем ты занималась после этого? Я хочу сказать, что прошло пять часов с момента, когда ты должна была выйти на связь, и мы, вполне естественно, беспокоились о тебе. 

— Дело было так, — начала Кэролайн. — Я уже собиралась уходить, но решила познакомиться с ним поближе, поэтому и вернулась. Мы выпили по коктейлю, затем пошли на прелестный маленький пляж, сидели, разговаривали и смотрели на звезды. 

— Очень хорошо, — улыбнулся Мартин. Угол его левого глаза начал подергиваться в нервном тике. — Какое у тебя создалось о нем впечатление после близкого знакомства, а? 

— Он чудесный человек, — произнесла Кэролайн с мечтательным выражением на лице. — Видишь ли, он пытался расторгнуть свой брак в течение двенадцати лет, а тем временем жил с этой безумной Ольгой, а теперь, когда брак расторгнут, он не хочет жениться на Ольге. 

— Очень интересно, — сказал Мартин. 

— Между прочим, он не хочет больше ни с кем вступать в брак, — сообщила Кэролайн, — даже со мной.

Чет выпрямился так внезапно, что рассыпал карты. 

— Что ты сказала? — спросил он. 

— Я сказала, что это похоже на любовь, — ответила Кэролайн. 

— Что значит «любовь»? — произнес Чет. — В твоем контракте четко и ясно сказано, что тебе запрещается влюбляться в кого бы то ни было во время подготовки и осуществления твоего десятого убийства. Более того, там особо оговорено, что тебе запрещается влюбляться в свою жертву. 

— Любовь, — спокойно заметила Кэролайн, — существовала задолго до появления контрактов. 

— Зато контракты, — вмешался Мартин, не скрывая ярости, — обладают гораздо большей юридической силой, чем любовь. А теперь послушай, беби, ведь ты не собираешься подвести нас, правда? 

— Нет, наверное, — покачала головой Кэролайн. — Он сказал, что тоже любит меня... Но если он не собирается на мне жениться, ему лучше умереть. 

— Вот что значит сила воли! — одобрительно отозвался Мартин. — Только никогда больше не забывай об этом, ладно? 

— Не забуду, можешь не беспокоиться, — холодно бросила Кэролайн. — Но тебе не кажется... 

— Мне ничего не кажется, — сказал Мартин. — Послушай, давай немного поспим, чтобы к утру быть свежими и отдохнувшими. Согласна? Вот и хорошо. 

Никто не возражал. Мартин отдал распоряжения, и дуговые лампы медленно погасли. Операторы и танцовщицы уехали. Мартин, Чет, Коул и Кэролайн разместились в «Роудраннере XXV», взятом Мартином напрокат, и отправились в отель.

Черная непроницаемая ночь нависла над Колизеем. Мрак пронизывали только редкие лучи рогатой луны, приближавшейся к полнолунию, которые проникали сквозь облака. Из древних камней сочилась тишина, и ощущение неминуемой смерти окутывало арену, которое будто поднималось от песка, давным-давно пропитанного кровью гладиаторов. 

Из сводчатого прохода вышел Поллетти. Его лицо было суровым. Следом шел Джино. 

— Ну? — спросил Поллетти. 

— Все ясно, — ответил Джино. — Она — твой охотник. В этом нет сомнений. 

— Разумеется. Я убедился в этом, когда она шла за мной к морю. Убийство перед телевизионными камерами!.. Какая реклама! Очень по-американски. 

— Я слышал, что так поступают теперь и в Милане, — заметил Джино. И, конечно, немецкие охотники, особенно в Руре... 

— Знаешь, что она сказала мне сегодня? — спросил Поллетти. — Она сказала, что любит меня. А сама все время думала о моем убийстве. 

— Женское вероломство общеизвестно, — сказал Джино. — А что ты сказал ей? 

— Я сказал, что тоже люблю ее, — ответил Поллетти.

— А ты случайно не любишь ее на самом деле? 

Поллетти задумался. 

— Тебе это может показаться странным, но она действительно очень мила. Хорошо воспитанная девушка, очень застенчивая. 

— Она убила девять человек, — напомнил ему Джино. 

— Стоит ли винить ее в этом? Такие нынче времена. 

— Может быть, ты и прав, — согласился Джино. — Но что ты собираешься предпринять, Марчелло? 

— Попробую осуществить контрубийство, в точности, как запланировал, — ответил Поллетти. — Интересно, удалось ли Витторио организовать рекламу? 

— У него было очень мало времени, — покачал головой Джино. 

— Ничего не поделаешь. Думаю, он сумеет отыскать одного-двух спонсоров. 

— Да, ему, наверное, что-то все-таки удастся сделать, — согласился Джино. — Но послушай, Марчелло, а вдруг она догадается, что тебе все известно? Ее поддерживает крупная организация, богатая и могущественная... Может быть, стоит убить ее при первой возможности и не рисковать? 

Поллетти достал из кармана пиджака револьвер, проверил патроны и сунул обратно. 

— Не беспокойся, — сказал он. — Завтра в девять утра она придет ко мне для репетиции. Как ты думаешь, она подозревает меня? 

— Не знаю, — пожал плечами Джино. — Мне известно лишь одно: женское вероломство безмерно. 

— Ты уже говорил это. Но мужское вероломство ничуть не уступает женскому. Все будет именно так, как я запланировал. Очень жаль, что она такая милая. 

— Женская прелесть, — заявил Джино, — как раз скрывает за собой вероломство. 

— Пожалуй, — кивнул Поллетти. — Как бы то ни было, я возвращусь. Мне нужно выспаться. А ты позаботься, чтобы Витторио ничего не напутал с подготовкой. 

— Ладно, — ответил Джино. — Спокойной ночи, Марчелло, — и желаю удачи. 

— Спокойной ночи, — ответил Марчелло.

Они расстались. Марчелло сел в машину и поехал обратно на пляж, а Джино направился к ближайшему ночному кафе. 

Наконец Колизей опустел. Луна скрылась за облаками, стало совсем темно. Спустился белый туман, и на песчаной арене, казалось, появились призрачные тени, души погибших гладиаторов. Над пустыми трибунами носился ветер. В его порывах слышались приглушенные голоса: «Убей его!»

Наконец сквозь неясный мрак на востоке стал проступать утренний свет.

Начался новый неведомый день.