Последний символ
Отказ от применения насилия — первый символ моей веры. Он же и последний символ моих убеждений.
Мохандас (Махатма) Ганди.
Мне известны лишь два средства, при помощи которых без труда можно одержать победу над разумом: ужас и сила.
Адольф Гитлер. «Моя борьба».
Танк прогрохотал по Раджпат, мимо развалин Мемориальной арки, в направлении Индийских ворот. Сами ворота еще стояли, хотя в последнем сражении накануне падения Нью-Дели в них попало несколько артиллерийских снарядов. Над воротами трепетал флаг Соединенного Королевства.
По обе стороны улицы, провожая взглядами танк, выстроились британские солдаты. Их полевая форма цвета хаки была грязной и разорванной; в строю было много раненых в несвежих бинтах. Англичане смотрели устало, загнанными взглядами побежденных, хотя здесь, в Индии, они сражались до последнего, не жалея ни людей, ни патронов.
Индийские ворота приближались. Когда танк проезжал мимо, заиграл военный оркестр. Музыкантов по такому случаю принарядили. Слабые звуки волынок были едва слышны в жарком и влажном воздухе.
В тени ворот в ожидании одиноко стоял человек.
Ехавший в орудийной башне «панцера-4» фельдмаршал Вальтер Модель чуть нагнулся и заметил, обращаясь к своему адъютанту:
— В церемониях такого рода англичанам нет равных.
Майор Дитер Лаш издал ядовитый смешок.
— У них было время попрактиковаться, господин командующий. — Ему пришлось возвысить голос, чтобы перекричать рев двигателей танка.
— Что это за мелодия? — спросил фельдмаршал. — Она имеет какой-то конкретный смысл?
— Она называется «Мир перевернулся вверх дном», — ответил Лаш, вместе со своим британским коллегой принимавший участие в разработке официальной церемонии капитуляции. — Музыканты армии лорда Корнуоллиса играли ее, когда он сдавался американцам в Йорктауне.
— Ах, американцам…
Модель настолько погрузился в свои мысли, что едва не выронил из правого глаза монокль. Но тут же вставил его на место. Пожалуй, этот монокль был единственной деталью, роднившей его с шаблонным образом высокопоставленного немецкого офицера. Модель вовсе не был тощим пруссаком с ястребиной физиономией. Однако его полноватое лицо имело твердое выражение, а приземистое тело подпитывалось энергией воли лучше, чем худые фигуры многих аристократов, страдающих несварением желудка.
— Да, есть еще американцы, — повторил он. — Ну ничего, с ними разберемся потом, не так ли? Пока хватит. Не все сразу.
Танк остановился. Водитель выключил двигатель, и внезапно стало поразительно тихо. Модель проворно спрыгнул на землю, в этом у него имелся большой опыт: вот уже восемь лет он выпрыгивал из танков — с тех пор, как во время польской кампании стал штабным офицером IV корпуса.
Стоящий в тени человек вышел вперед и отдал честь. Немецкие фотографы старательно фиксировали этот исторический момент, и лампы-вспышки освещали его длинное, усталое лицо. Англичанин не обращал ни на вспышки, ни на самих фотографов абсолютно никакого внимания.
— Фельдмаршал Модель, — вежливо сказал он таким тоном, словно собирался заговорить о погоде.
Моделя восхитило его хладнокровие.
— Фельдмаршал Окинлек, — ответил он и тоже отдал честь, давая противнику возможность еще несколько последних секунд оставаться с ним на равных. После чего перешел к насущным проблемам: — Фельдмаршал, вы подписали акт о капитуляции Индийской армии Великобритании военным силам рейха?
— Да, — ответил Окинлек и достал из левого кармана гимнастерки сложенный лист бумаги. Однако, прежде чем вручить его Моделю, добавил: — Вы позволите мне сделать заявление? Совсем короткое?
— Конечно, сэр. Мы с удовольствием выслушаем вас, и, пожалуйста, не торопитесь.
Как победитель Модель мог позволить себе быть великодушным. Помнится, он даже разрешил высказаться маршалу Жукову во время советской капитуляции в Куйбышеве — сразу после этого маршала увели и расстреляли.
— Благодарю вас. — Окинлек холодно наклонил голову. — В таком случае позвольте заметить, что меня просто вынудили согласиться на унизительные условия, что оказалось чрезвычайно тяжело для храбрых солдат и офицеров, служивших под моим командованием.
— Я понимаю вас, сэр. — Округлое лицо Моделя мигом утратило добродушное выражение, а в голосе его зазвенела сталь. — Должен напомнить, однако, что сейчас военное время, и с учетом этого мое обращение с вами следует рассматривать как акт милосердия, за что Берлин, кстати, может объявить мне дисциплинарное взыскание. Когда Британия в сорок первом году капитулировала, всем имперским силам было приказано также сложить оружие. Полагаю, вы не ожидали, что мы доберемся до далеких колоний, но учтите, с точки зрения закона, я могу рассматривать вас как обычных бандитов.
Щеки Окинлека медленно побагровели.
— Для бандитов мы чертовски хорошо задали вам жару.
— Это правда. — Модель оставался в рамках вежливости. Он не станет говорить, что, по его мнению, лучше десять раз принять честный бой, чем иметь дело с партизанами, — вот уж кто не давал покоя Германии и ее союзникам в оккупированной России. — Желаете еще что-нибудь добавить?
— Нет, сэр. — И с этими словами Окинлек вручил немцу подписанный акт о капитуляции и свое личное оружие.
Фельдмаршал убрал пистолет в пустую кобуру, которую взял с собой специально для этого. Пистолет вошел не очень хорошо: кобура была рассчитана на «вальтер П38», а не на грубое убойное оружие английской фирмы. Теперь, впрочем, это вряд ли имело значение. Церемония капитуляции практически закончилась.
Окинлек и Модель в последний раз отсалютовали друг другу. Британский фельдмаршал сделал шаг в сторону. К нему подошел немецкий лейтенант, которому предстояло доставить англичанина к месту заключения.
Майор Лаш взмахнул рукой, и флаг Соединенного Королевства сполз вниз по флагштоку. Его место на Индийских воротах заняла свастика.
Лаш осторожно постучался и просунул голову в кабинет фельдмаршала.
— Там прибыл какой-то индийский политик. Он хочет с вами встретиться, господин фельдмаршал.
— Ах да, чуть не забыл! Прекрасно, Дитер, пусть войдет.
Моделю приходилось иметь дело с отдельными индийскими политиками еще до британской капитуляции — и с целыми ордами их сейчас, когда сопротивление англичан было подавлено. Он вообще не питал к племени политиков особой симпатии, хоть к индийским, хоть к русским, хоть даже к немецким. Фельдмаршал знал по собственному опыту, что, какие бы религиозные принципы они ни провозглашали, их прежде всего заботила собственная выгода.
Он слегка удивился, когда адъютант ввел посетителя: самый обычный человек — невысокий, хрупкий, смуглый. Характерная для индийцев худощавая фигура и простая белая хлопчатобумажная набедренная повязка — единственное одеяние вошедшего — резко контрастировали с викторианской роскошью дворца, откуда наместник Модель теперь управлял вновь завоеванной территорией рейха.
— Садитесь, герр Ганди, — сказал фельдмаршал.
— Благодарю вас, сэр.
Когда посетитель сел, он выглядел словно ребенок в кресле, предназначенном для взрослого: оно казалось слишком широко для него, а мягкие, туго набитые подушки даже не прогнулись под столь маленьким весом. Однако глаза этого человека, заметил Модель, не были глазами ребенка. Они со сбивающей с толку проницательностью смотрели на него сквозь очки в проволочной оправе.
— Я пришел узнать, когда можно рассчитывать, что немецкие солдаты покинут нашу страну?
Модель, нахмурившись, наклонился вперед. Ганди говорил по-английски с акцентом, и на мгновение у фельдмаршала мелькнула мысль, что он неправильно понял гостя. Убедившись, что это не так, он сказал:
— По-вашему, мы проделали такой путь исключительно в туристических целях?
— Нет, конечно. — В голосе Ганди явственно прозвучало неодобрение. — Туристы не усеивают свой путь трупами.
— Вот уж точно, туристы не платят столь высокую цену за путешествие! — взорвался Модель. — Однако дело даже не в этом, смею заверить вас, что мы никуда отсюда уходить не собираемся.
— Мне очень жаль, сэр, но я не могу допустить подобного.
— Вы не можете? — У Моделя снова чуть не вывалился монокль. Ему уже приходилось сталкиваться с самонадеянностью политиков, но этот тощий старый дьявол просто излучал убежденность. — А вы не забыли, что я могу кликнуть своего адъютанта, и вас прямо сейчас расстреляют у стены этого здания? И вы будете не первым, уверяю вас.
— Да, я понимаю, — печально ответил Ганди. — Но если вы уготовили мне такую судьбу, то учтите: я уже старый человек. И не брошусь бежать прочь со всех ног.
Жизнь на войне научила Моделя безразлично относиться к перспективе возможного ранения или смерти. И сейчас в глазах старого человека фельдмаршал увидел нечто похожее, хотя сам он пришел к этому далеко не сразу. Спустя мгновение до него дошло, что угроза не только не напугала Ганди, но даже… позабавила его. Испытывая некоторое замешательство, фельдмаршал спросил:
— У вас есть серьезные проблемы, нуждающиеся в рассмотрении?
— Только одна, которую я уже обозначил. Нас больше трехсот миллионов. И это несправедливо — чтобы нами правили другие, не важно кто, немцы или британцы.
Модель пожал плечами.
— Что толку рассуждать о справедливости. Уверяю вас, у немцев хватит силы удержать завоеванное.
— Где нет справедливости, там не может быть и силы, — ответил Ганди. — Мы не позволим вам держать нас в рабстве.
— Вы угрожаете мне? — проворчал Модель.
Честно говоря, смелость индийца удивила его. Большинство местных жителей виляли хвостами перед новыми хозяевами. Сейчас, по крайней мере, перед ним сидел человек неординарный.
Ганди покачал головой, хотя Модель видел, что им по-прежнему руководит не страх, а нечто иное.
«Это очень, очень неординарный человек», — снова подумал фельдмаршал, который уважал мужество, когда сталкивался с ним.
— Нет, сэр, я вам не угрожаю. Я всего лишь делаю то, что считаю правильным.
— Очень благородно с вашей стороны.
Хотя фельдмаршал намеревался сказать это иронически, к вящей досаде Моделя, его слова прозвучали почти искренне. Ему уже не раз приходилось слышать подобные выспренные фразы — от англичан, от русских, да и от немцев тоже. Ганди, однако, поразил его: казалось, этот человек и правда говорит то, что думает. Модель потер подбородок, размышляя, как же ему договориться со столь непримиримо настроенным деятелем.
Большая зеленая муха с жужжанием влетела в кабинет фельдмаршала. Услышав этот мерзкий звук, Модель на мгновение оживился. Он вскочил и попытался прихлопнуть муху, но промахнулся. Насекомое какое-то время летало вокруг, а потом уселось на ручку кресла Ганди.
— Убейте ее, — велел Модель. — На прошлой неделе одна из этих проклятых тварей укусила меня в шею, и опухоль до сих пор все еще не спала.
Ганди замахнулся было, но задержал руку в нескольких дюймах от мухи. Она испуганно взлетела. Ганди встал. Для человека, которому под восемьдесят, он двигался удивительно проворно. Индиец выгнал муху из кабинета, не обращая внимания на Моделя, который наблюдал за ним, открыв от удивления рот.
— Надеюсь, муха больше вас не побеспокоит, — сказал Ганди так спокойно, будто в его поведении не было ничего необычного. — Видите ли, я исповедую ахимса — непричинение вреда ни одному живому существу.
Модель вспомнил падение Москвы и запах горящих тел в прохладном осеннем воздухе. Вспомнил автоматные очереди, косившие казачью кавалерию, не позволяя ей даже приблизиться, и ржание раненых коней, куда более душераздирающее, чем крики женщин. Все это он видел собственными глазами, слышал собственными ушами — но было еще многое, очень многое, о чем он знал только из чужих уст и о чем предпочитал лишний раз не думать.
— Герр Ганди, — сказал он, — и как же, интересно, вы предполагаете, не применяя силу, заставить подчиниться нас своей воле?
— Я никогда не говорил, что не буду применять силу, сэр. — Посетитель улыбнулся, как бы приглашая фельдмаршала разделить с ним удовольствие от понимания столь тонкого различия. — Я против насилия. Если мои люди откажутся сотрудничать с немцами, как вы их принудите? Что вам останется, кроме как предоставить нам поступать по своему усмотрению?
Если бы не ум, светившийся в глазах Ганди, Модель счел бы индуса сумасшедшим. Хотя… ни один сумасшедший не сумел бы доставить англичанам столько хлопот. Но, может, дело было лишь в том, что их упадочное, разложившееся владычество просто не вызывало у этого человека страха? Модель предпринял новую попытку.
— Вы отдаете себе отчет в том, что ваши слова не что иное, как предательство по отношению к рейху? — резко спросил он.
Ганди склонил голову.
— Вы, конечно, можете сделать со мной все, что пожелаете. Мой дух останется жить среди моего народа.
Модель почувствовал, что лицо его вспыхнуло. На свете мало людей, не восприимчивых к страху. Просто так уж ему «повезло», угрюмо подумал он, столкнуться с одним из них.
— Я предостерегаю вас, герр Ганди. Или полное повиновение представителям рейха, или — пеняйте на себя.
— Я буду делать то, что считаю правильным, и ничего больше. Если немцы станут прилагать усилия к освобождению Индии, я с радостью буду сотрудничать с ними. Если нет, тогда, к моему глубокому сожалению, мы — враги.
Фельдмаршал дал посетителю еще один, последний шанс внять голосу разума.
— Если бы речь шла только о нас с вами лично, еще могли бы оставаться хоть какие-то сомнения в том, как станут развиваться события.
«Не слишком, впрочем, серьезные, — мысленно добавил он, — учитывая, что Ганди на двадцать лет меня старше и такой хрупкий, что его можно переломить, точно веточку». Выкинув из головы эти не относящиеся к делу мысли, фельдмаршал продолжал:
— Но позвольте спросить, герр Ганди, где ваш вермахт?
Меньше всего на свете Модель ожидал, что его вопрос снова позабавит индийца. И тем не менее выражение искрящихся глаз за стеклами очков не вызывало сомнений.
— Не сомневайтесь, господин фельдмаршал, у меня тоже есть армия.
Модель, никогда не отличавшийся особым терпением, наконец не выдержал.
— Вон! — взревел он.
Ганди встал, поклонился и вышел. Майор Лаш просунул было голову в кабинет, но свирепый взгляд фельдмаршала заставил его торопливо прикрыть дверь и ретироваться.
— Ну? — Джавахарлал Неру нервно мерил комнату шагами. Высокий, стройный, мрачный, он возвышался над Ганди, при этом, однако, не подавляя его. — Осмелимся ли мы вести в отношении немцев ту же политику, которую применяли против англичан?
— А разве может быть иначе, если мы хотим, чтобы наша страна стала свободна? — ответил Ганди. — По доброй воле немцы не сделают то, чего мы добиваемся. Модель произвел на меня впечатление человека, не слишком отличающегося от британских лидеров, которым мы успешно досаждали в прошлом. — И он улыбнулся, вспомнив, как пассивное сопротивление индийцев раздражало чиновников, которым приходилось с этим бороться.
— Очень хорошо. Значит, сатьяграха.
Неру, однако, не улыбался; он не обладал чувством юмора в той мере, как его старший товарищ.
— Боишься снова угодить в тюрьму? — мягко поддразнил его Ганди.
Оба они во время войны провели немало времени за решеткой, пока наконец англичане не выпустили их, в тщетных усилиях обрести поддержку индийского народа.
— Считай как хочешь. — Неру, однако, не был склонен поддерживать разговор в игривом тоне и настойчиво продолжил: — Меня пугают доходящие из Европы слухи.
— Вот уж не думал, что ты воспринимаешь их так серьезно. — Ганди удивленно и с легкой укоризной покачал головой. — Во время войны противники всегда чернят друг друга, как могут.
— Надеюсь, что ты прав. Тем не менее, признаюсь, я был бы более уверен в правильности нашей линии, если бы мне показали в армии оккупантов хотя бы одного еврея — офицера или пусть даже рядового.
— Ну, положим, не так-то просто найти хотя бы одного еврея и в побежденной армии. Британцы тоже не питают к ним особой любви.
— Согласен, это трудно, но все же возможно. Немцы же объявили евреев вне закона. Англичане никогда бы не пошли на такое. Я никак не могу выкинуть из головы рассказы того человека по фамилии Визенталь. Помнишь, того самого, который добирался сюда бог знает как из Польши через Россию и Персию?
— Я ему не верю, — решительно заявил Ганди. — Ни один народ не может безнаказанно творить такие вещи и при этом рассчитывать уцелеть. И где они могли найти людей, которые согласились бы исполнять все то, о чем он рассказывал?
— Azad Hind, — сказал Неру.
В переводе это означало «Свободная Индия» — так назывались индийские части, добровольно сражавшиеся на стороне немцев.
Однако Ганди покачал головой.
— Они всего лишь солдаты и поступают как солдаты. Рассказы Визенталя — это зверство совсем другого порядка. Подобные вещи не могут существовать, не разъедая при этом изнутри породившее их государство.
— От всей души надеюсь, что ты прав, — ответил Неру.
Вальтер Модель с такой силой захлопнул за собой дверь, что сидевший в приемной за письменным столом адъютант даже подпрыгнул от страха.
— Хватит болтовни на сегодня, — сказал Модель. — Нужно хлебнуть шнапса, чтобы уничтожить во рту привкус этих проклятых индийцев. Если хочешь, Дитер, пойдем вместе.
— Благодарю вас, господин фельдмаршал. — Майор Лаш бросил ручку и энергично вскочил. — Иногда мне кажется, что легче было завоевать Индию, чем теперь править ею.
Модель закатил глаза.
— Без тебя знаю. Лучше распланировать десять новых кампаний, чем прозябать здесь. Уж скорее бы из Берлина прислали людей, обученных административной работе в колониях.
Бар был устроен по образцу английских пабов. Он был темный, тихий, обитый ореховым деревом; на стене доска для метания дротиков. Однако за стойкой стоял немецкий сержант в серой полевой форме, а температура, несмотря на лениво вращающийся на потолке вентилятор, приближалась к тридцати пяти градусам по Цельсию. И если первое еще было возможно в оккупированном Лондоне, то второе — нет.
Модель быстро сделал глоток, еще один, а потом начал пить уже медленнее, смакуя напиток. Тепло растеклось по телу — тепло, не имеющее ничего общего с вечерней жарой. Немец откинулся в кресле, сложил пальцы «домиком» и заметил:
— Какой длинный день.
— Да уж, господин фельдмаршал, — ответил Дитер. — После стычки с наглецом вроде этого Ганди любой день покажется длинным. Мне редко приходилось видеть вас таким сердитым. — Учитывая характер Моделя, это заявление дорогого стоило.
— Что? Ах да, Ганди. — В тоне Моделя не чувствовалось раздражение, скорее задумчивость, и Лаш с любопытством посмотрел на командира. — На мой взгляд, он стоит дюжины ординарных людишек.
— Ганди? — Адъютант уже не пытался скрыть своего удивления.
— Он честный человек. Говорит, что думает, — и будет действовать соответственно. Я могу убить его… Однако переубедить его нельзя. — Модель сделал еще глоток шнапса. И как будто засомневался, не зная, стоит ли продолжать. — Знаешь, Дитер, после его ухода у меня было видение.
— Видение? — Теперь в голосе Лаша явственно прозвучала тревога.
Словно прочтя мысли своего адъютанта, фельдмаршал криво улыбнулся.
— Нет, нет, я не собираюсь давать зарок не есть мяса и носить сандалии вместо сапог. Просто мне вдруг померещилось, что я римский прокуратор, внимающий проповеди раннехристианского священника.
Лаш вопросительно вскинул бровь. Подобные размышления были не в духе Моделя, человека здравомыслящего почти до тупости и законченного материалиста — весьма ценные качества для штабного офицера. Поэтому, исследуя неожиданно открывшиеся ему глубины, майор действовал с известной долей осторожности.
— И как, по-вашему, чувствовал себя римлянин, столкнувшись с человеком такого типа?
— Чертовски сбитым с толку, я полагаю. — Похоже, Модель вернулся к своей обычной манере разговора. — И, между прочим, только потому, что он и его товарищи не знали, как поступать с такими фанатиками. Мы с тобой сегодня христиане. Вот так, Дитер.
— Действительно. — Майор потер подбородок. — Это плохо?
Модель засмеялся и допил шнапс.
— С твоей или моей точки зрения — нет, но я сомневаюсь, что старый римлянин согласился бы с нами. Вот точно так же и Ганди ни за что не согласится со мной касательно того, как события будут развиваться дальше. Однако по сравнению с покойным прокуратором у меня есть два преимущества.
Он поднял палец, и сержант за стойкой торопливо наполнил его стакан. По кивку Лаша он долил шнапса и ему. Майор выпил и сказал:
— Надеюсь, что так оно и есть, господин фельдмаршал. Мы более цивилизованные, более сложные личности, чем римляне могли хотя бы мечтать.
Однако Модель все еще пребывал в минорном настроении.
— Неужели? Мой прокуратор был настолько сложной личностью, что проявлял ко всему снисходительность и совершенно не опасался противника, который не был склонен платить ему той же монетой. Наш христианский Бог, однако, — ревнивый Бог, не терпящий соперников. Национал-социалист служит Volk — вот кому принадлежит вся его преданность. Я невосприимчив к вирусу Ганди — не то что римлянин по отношению к христианину.
— Да, это имеет смысл, — после некоторого раздумья согласился Лаш. — Мне не приходило в голову посмотреть на все под таким углом, но теперь я вижу, что вы правы. А каково ваше второе преимущество перед римским прокуратором?
Внезапно фельдмаршал принял холодный, решительный вид — примерно так же он выглядел, когда вел Третью танковую группу на Кремль.
— Автомат, — ответил он.
Лучи восходящего солнца окрасили песчаник Красного Форта в цвет крови. Это сходство было неприятно Ганди; он нахмурился и повернулся спиной к крепости. Даже на рассвете воздух здесь был теплый и сырой.
— Лучше бы тебе отсюда уйти. — Неру приподнял свою традиционную пилотку и поскреб седеющие волосы, вглядываясь в собирающуюся вокруг них толпу. — Немцы ведь запрещают всякие скопления людей, и они возложат на тебя ответственность за это сборище.
— А с кого же еще, по-твоему, спрашивать? — ответил Ганди. — Неужели ты думаешь, что я способен послать своих сторонников навстречу опасности, а сам отсиживаться в сторонке? Как в таком случае я смогу повести их дальше?
— Генералы никогда не сражаются на переднем крае, — возразил Неру. — Да и разве мы сможем продолжить наше дело, если потеряем тебя?
— Если нет, тогда, значит, и дело того не стоит, верно? Ладно, пора идти.
Неру лишь развел руками. Ганди удовлетворенно кивнул и начал прокладывать себе путь, пробираясь в самое начало колонны. Люди расступались, пропуская его. Все еще качая головой, Неру последовал за своим старым товарищем.
Толпа медленно двинулась на восток по Чандни-Чаук, улице Серебряных Дел Мастеров. Некоторые модные магазинчики пострадали во время боев и последующих грабежей. Однако другие оказались открыты; их владельцам было все равно, чьи деньги получать за свой товар — немецкие или британские.
Один из владельцев такой лавочки, умудрившийся не похудеть за долгие годы лишений, выскочил на улицу, увидев процессию. Он подбежал к голове колонны, заметив Неру, выделявшегося ростом и элегантностью одежды.
— Вы в своем уме? — закричал он. — Немцы же запретили всякие сборища! Если они увидят вас, может произойти нечто ужасное.
— А разве не ужасно, что они лишили нас свободы, неотъемлемого права каждого человека? — спросил Ганди.
Лавочник обернулся на его голос. Глаза толстяка чуть не вылезли из орбит, когда он понял, кто с ним говорит.
— Это не просто ужасно, это несправедливо, — продолжал Ганди. — Мы не признаем права немцев запрещать нам делать то, что мы считаем нужным. Присоединяйтесь к нам?
— Великодушный, я… я… — залопотал лавочник. Потом его взгляд скользнул в сторону. — Немцы! — завопил он, повернулся и бросился бежать.
Ганди вел процессию навстречу приближающемуся отделению оккупантов. Немцы вышагивали с таким видом, словно не сомневались, что люди перед ними сейчас растают в воздухе. Их одежда, подумал Ганди, мало отличалась от обмундирования британских солдат: ботинки, шорты и рубашки без воротников. Однако похожие на ведерки для угля шлемы придавали немцам угрюмый, насупленный, свирепый вид — в отличие от англичан с их оловянными касками. Даже столь хладнокровному человеку, как Ганди, зрелище показалось устрашающим: не было ни малейших сомнений в том, каковы намерения военных.
— Приветствую вас, друзья мои, — сказал он. — Кто-нибудь из вас говорит по-английски?
— Я говорю, немного, — ответил один из немцев. Судя по двум лычкам на погонах, это был старший сержант; видимо, он и возглавлял отделение. Парень достал пистолет, не автоматически, как заметил Ганди, но явно подчеркивая свои слова. — Расходитесь по домам. Собираться вместе verboten.
— Мне очень жаль, но я вынужден отказаться выполнить ваш приказ, — заявил Ганди. — Мы мирно идем по улице своего собственного города. Мы никому не причиним вреда, это я вам обещаю. Однако мы продолжим свой путь, поскольку таково наше желание.
Он несколько раз повторил сказанное, пока не убедился, что сержант его понял.
Немец обратился к товарищам на своем родном языке. Один из солдат вскинул автомат и со злобной ухмылкой нацелил его на Ганди. Тот вежливо кивнул оккупанту. Солдат удивился, поняв, что старый индиец не испугался, и опустил оружие. У одного из его людей на спине был полевой телефон. Командир покрутил ручку, дождался ответа и взволнованно заговорил в трубку.
Неру поймал взгляд Ганди. Его темные усталые глаза были полны тревоги, и это почему-то задело Ганди сильнее, чем высокомерие немцев, воображающих, будто они могут командовать его соотечественниками. Он снова двинулся вперед. Индийцы последовали за ним, обтекая немецкое отделение, словно вода валун.
Солдат, который только что целился в Ганди, закричал, поднимая тревогу, и снова вскинул автомат. Сержант прикрикнул на него.
— Здравомыслящий человек, — сказал Ганди Неру. — Видит, что мы не причиняем вреда ни ему, ни его подчиненным, и точно так же поступает с нами.
— Печально, однако, что не все здесь столь здравомыслящие люди, — ответил тот. — Вот этот солдат, к примеру, постоянно хватается за оружие. И кстати, даже здравомыслящий человек совершенно не обязательно испытывает к нам расположение. Заметь, сержант все еще говорит по телефону.
Телефон на столе фельдмаршала резко заверещал. Модель подскочил и выругался; он приказал не беспокоить себя без крайней необходимости. Разве можно работать, если тебе постоянно трезвонят? Он снял телефонную трубку.
— Берегитесь, если побеспокоили меня напрасно, — проворчал он вместо приветствия.
Фельдмаршал выслушал собеседника, снова выругался, брякнул трубку на место и закричал:
— Лаш!
Настала очередь адъютанта подскочить.
— Слушаю, господин фельдмаршал!
— Кончай рассиживаться тут на своей толстой заднице, — сказал фельдмаршал (что было несправедливо). — Вызови мне машину с водителем, да побыстрее. Потом возьми пистолет и пошли. Индийцы затеяли какую-то глупость. Ах да, вызови еще полицейский взвод, пусть догоняют нас. Едем на Чандни-Чаук, там беспорядки.
Лаш вызвал машину, солдат и заторопился вслед за Моделей.
— Бунт? — спросил он, догнав командира.
— Нет, нет. — Приземистый Модель шагал так быстро, что более высокому Лашу приходилось бежать рысью, чтобы не отстать от него. — Очередной фокус Ганди, будь он проклят.
«Мерседес» уже стоял наготове, когда фельдмаршал и адъютант выбежали из дворца.
— На Чандни-Чаук! — рявкнул Модель шоферу, открывшему ему дверцу.
Всю дорогу оба напряженно молчали. Мощный автомобиль с ревом промчался по Ирвин-роуд, проехал треть Коннотского кольца и понесся дальше на север по Челмсфорд-роуд мимо разбомбленного железнодорожного вокзала и того места, где по непонятной для Моделя причине улица сменила свое название на Кутб-роуд.
Вскоре водитель сказал:
— Впереди какие-то беспорядки, господин фельдмаршал.
— Беспорядки? — Лаш наклонился вперед, вглядываясь сквозь ветровое стекло. — Да на нас валом валят индийцы! Они что, из ума выжили? И какого дьявола, — он возвысил голос, — наши люди идут вместе с ними? Им же приказано пресекать такие вещи! Они что, забыли?
— Видимо, забыли, — сухо ответил Модель. — Ганди, мне кажется, способен производить поразительный эффект на людей, не подготовленных к его особому виду упрямства. Ко мне, однако, это не относится. — Он хлопнул водителя по плечу: — Остановись метров двести не доезжая до первых рядов, Йоахим.
— Слушаюсь, господин фельдмаршал.
Модель почти на ходу выскочил из машины. Лаш, следовавший за ним с пистолетом в руке, попытался задержать командира:
— Что, если у этих фанатиков есть оружие?
— Тогда генерал-полковник Ведлинг отдаст приказ, и целая куча индусов отправится на тот свет.
Модель большими шагами зашагал навстречу Ганди. Как тогда, во время церемонии капитуляции, на него обрушилась влажная индийская жара. Даже пока фельдмаршал спокойно сидел в автомобиле, китель лип к телу. Когда же он начал двигаться, по лицу заструился пот. При каждом вздохе казалось, будто глотаешь теплый суп; сам воздух слегка пах супом — супом, который «убежал» с плиты.
«Пожалуй, — подумал Модель, — эта ужасная погода еще хуже, чем русская зима. И то и другое само по себе способно подорвать здоровье, но в здешней влажной, теплой грязи еще и полным-полно всяких экзотических микробов. Снег, по крайней мере, был чистым».
Фельдмаршал даже не взглянул в сторону немецких солдат, которых один вид его формы привел в ужас и заставил вытянуться по стойке «смирно». Он разберется с ними позже. В данный момент Ганди был важнее.
Ганди между тем остановился — и его последователи тоже, — вежливо ожидая, пока Модель приблизится. На немца это не произвело впечатления. Он по-прежнему считал Ганди человеком искренним и не сомневался в его мужестве, но сейчас это не имело значения. Фельдмаршал резко сказал:
— Я предупреждал вас, к чему может привести подобное поведение.
Ганди взглянул на него в упор. Оба были примерно одного роста.
— Как же, помню. И я ответил, что не признаю за вами права отдавать подобные приказы. Это наша страна, а не ваша, и если кому-то из нас вздумается ходить по улицам, мы будем делать это.
Взгляд стоящего за спиной Ганди Неру тревожно перебегал с одного противника на другого. Модель отметил его присутствие лишь краем глаза; если этот человек уже боится, с ним можно будет без труда разобраться в любой момент, когда потребуется. Неру не был «крепким орешком». Фельдмаршал взмахнул рукой в сторону толпы за спиной старика.
— Вы в ответе за всех этих людей. Если они пострадают, вина ляжет на вас.
— Почему они должны пострадать? Собравшиеся здесь не солдаты. Они не нападают на немцев. Я объяснил это вашему сержанту, он понял меня и не стал мешать. Не сомневаюсь, сэр, что и вы, образованный, культурный человек, тоже способны меня понять. Ведь то, что я говорю, очевидная истина.
Модель повернул голову и сказал своему адъютанту по-немецки:
— Если бы у нас не было Геббельса, нам понадобился бы кто-нибудь вроде этого типа.
Он и сам содрогнулся при мысли, какую пропагандистскую победу одержал бы Ганди, сумей тот, поглумившись над немецкими указами, избежать наказания. Да за одну неделю партизанское движение охватило бы всю страну. А ведь Ганди уже умудрился обвести вокруг пальца некоторых немцев, позволивших ему творить все это безобразие!
И тут индиец снова удивил его.
— Ich danke Ihnen, Herr Generalfeldmarschall, aber das glaube ich Kompliment zu sein, — сказал он медленно, но на чистом немецком.
Модель не показал своего изумления лишь потому, что боялся уронить монокль.
— Воспринимайте их как вам угодно, — ответил он. — Велите этим людям разойтись, или вам всем придется столкнуться с последствиями неповиновения. Вы вынуждаете нас на крайние меры.
— Я ни на что вас не вынуждаю. Что же касается этих людей, то каждый из них действует в соответствии со своей доброй волей. Мы свободны и продемонстрируем это вам, но без насилия, просто делая то, что считаем правильным.
Теперь Модель слушал его вполуха. Он втянул Ганди в разговор, продолжавшийся достаточно долго, чтобы успел прибыть взвод, который он вызвал. С лязганьем подкатили полдюжины «SdKfc-251» — бронированных машин пехоты; из них посыпались люди.
— Прицел — три ряда в глубину! — закричал Модель и взмахом руки подал знак БТРам занять позицию позади них, но так, чтобы при этом не перекрыть Кутб-роуд.
Командиры БТРов развернули установленные в передних отсеках орудия, нацелив их на индийцев.
Ганди наблюдал за всеми этими приготовлениями с таким спокойствием, как будто они не имели к нему ни малейшего отношения. И снова Модель невольно восхитился хладнокровием этого человека. На лицах последователей Ганди, правда, проступило выражение страха. Однако очень немногие воспользовались заминкой, чтобы потихоньку удрать. Дисциплина Ганди строилась на совершенно иных принципах по сравнению с военной, но была не менее эффективна.
— Скажите им, пусть расходятся, пока еще можно обойтись без кровопролития, — сказал фельдмаршал.
— Мы не собираемся проливать ничьей крови, сэр. Однако хотим продолжить нашу приятную прогулку. Со всей осторожностью, разумеется, и, думаю, мы сумеем пройти между этими вашими большими грузовиками. — Ганди повернулся к толпе и взмахом руки дал знак своим людям двинуться вперед.
— Вы наглец… — Гнев душил Моделя, что было даже к лучшему, поскольку удерживало фельдмаршала от того, чтобы обрушить на голову Ганди поток площадной брани.
Пытаясь успокоиться, немец выхватил из глаза монокль и начал полировать линзу шелковым носовым платком. Затем вставил монокль на место и хотел было убрать платок в карман брюк, но тут ему в голову пришла интересная мысль.
— Идем, Лаш, — велел он и зашагал в сторону немецких солдат.
На полпути фельдмаршал уронил платок на землю и громко сказал по-немецки, так чтобы услышали и его люди, и Ганди:
— Если хоть один индиец пройдет дальше этого места, я умываю руки.
Однако он мог бы догадаться, что у Ганди всегда наготове ехидная реплика.
— Вспомните, сэр, то же самое сказал в свое время Пилат.
— Пилат умыл руки, стремясь избежать ответственности, — ровным голосом ответил фельдмаршал; он снова овладел собой. — Я же, наоборот, принимаю ее на себя: я отвечаю перед фюрером и вермахтом за сохранение контроля над Индией и буду делать то, что считаю нужным, чтобы выполнить возложенные на меня обязательства.
В первый раз за все время их знакомства Ганди выглядел расстроенным.
— У меня тоже, сэр, есть свои обязательства. — И он слегка поклонился Моделю.
Лаш, улучив момент, прошептал на ухо своему командиру:
— Простите, а что будет с нашими людьми, оказавшимися среди индийцев? Вы собираетесь оставить их на линии огня?
Фельдмаршал нахмурился. Он именно так и собирался поступить; негодяи, позволившие Ганди поймать себя на крючок, не заслуживают лучшего. Однако в словах Лаша был смысл. Солдаты могут отказаться стрелять в соотечественников — если до этого дойдет.
— Эй, вы, — угрюмо приказал Модель, тыча в сторону солдат незадачливого патруля маршальским жезлом, — а ну-ка, отойдите за машины, немедленно.
Сапоги громко застучали по щебенке: все кинулись исполнять его команду. Сейчас для них все снова стало просто — они получили ясный, недвусмысленный приказ. «Уже кое-что, — подумал Модель, — хотя и немного».
Его беспокоило также, что индийцы могут воспользоваться этой небольшой заминкой, чтобы пройти вперед, но они этого не сделали. Ганди, Неру и еще пара человек о чем-то спорили. Модель удовлетворенно кивнул. По крайней мере, хоть некоторые из них понимают, что он настроен серьезно. И дисциплина Ганди, как и подумал фельдмаршал несколько минут назад, действительно строилась на иных принципах, чем военная. Ганди, например, не мог просто отдать приказ и быть абсолютно уверенным, что этот приказ исполнят.
— Я не отдаю приказов, — возразил Ганди. — Пусть каждый следует велению своей совести… Ведь это и есть настоящая свобода.
— Они последуют за тобой, если ты пойдешь вперед, о великий, — ответил Неру, — и, боюсь, этот немец может осуществить свою угрозу. Ладно, ты готов попусту расстаться с жизнью… Но ты хочешь подвергнуть такой же опасности и своих соотечественников?
— Я вовсе не собираюсь попусту расставаться с жизнью, — сказал Ганди. Однако не успели уговаривавшие его люди облегченно вздохнуть, как он добавил: — Но с радостью отдам ее — если это понадобится ради свободы. Впрочем, стоит ли беспокоиться всего лишь об одном человеке? Если я погибну, другие продолжат мое дело. Может, воспоминание обо мне придаст им стойкости.
И он сделал шаг вперед.
— Ох, проклятье, — пробормотал Неру и последовал за ним.
Несмотря на всю свою энергию, Ганди был далеко не молод. Неру даже не пришлось приказывать участникам шествия окружить старика: они сами бросились к человеку, который так долго направлял их, и образовали своими телами живой барьер между ним и немецкими орудиями.
Ганди ускорил шаг.
— Прекратите! Дайте мне пройти! Что вы делаете? — восклицал он, хотя в глубине души прекрасно понимал, что происходит.
— На этот раз они тебя не послушаются, — заметил Неру.
— Не может быть! — Ганди шарил по сторонам взглядом, затуманившимся от набежавших слез и возраста. — Где этот дурацкий носовой платок? Мы, должно быть, совсем рядом!
— В последний раз призываю вас остановиться! — закричал Модель.
Но индийцы все приближались. Звук от соприкосновения с мостовой их босых или обутых в сандалии ног напоминал постепенно усиливающийся шорох и резко отличался от грохота немецких сапог.
— Глупцы! — пробормотал фельдмаршал себе под нос и повернулся к своим людям. — Прицелиться!
Индийцы приостановились, увидев, как автоматы немцев взметнулись вверх, — в этом Модель был уверен. На мгновение у фельдмаршала мелькнула мысль, что последнего предупреждения окажется достаточно, чтобы привести участников шествия в чувство. Однако потом толпа снова двинулась вперед. Польская кавалерия, помнится, демонстрировала точно такую же безрассудную отвагу, атакуя немецкие танки со своими копьями, саблями и карабинами. Интересно, что думает о подобных методах войны нынешнее правительство польского рейха?
Кто-то наступил на носовой платок фельдмаршала.
— Огонь! — приказал Модель.
Прошла секунда, другая. Ничего не происходило. Модель бросил сердитый взгляд на своих людей. Дьявольская магия Ганди повлияла и на них; подлый, как еврей, он сумел обратить видимость слабости в некое подобие силы. Впрочем, годами насаждавшаяся дисциплина принесла наконец свои плоды. Кто-то нажал на спусковой крючок. Грохнул одинокий выстрел. Это словно бы послужило сигналом всем остальным, напомнив солдатам об их обязанностях, и немцы открыли пальбу. «Заговорили» и установленные на БТРах орудия. Сквозь грохот стрельбы Модель услышал крики.
Залп обрушился на первые ряды участников шествия с очень близкого расстояния. Кто-то упал, другие бросились бежать или, во всяком случае, попытались, потому что им мешали напирающие сзади. А немцы тем временем методично поливали огнем колонну индийцев. Собственно говоря, уже не колонну, а охваченную паникой толпу.
Ганди упрямо продолжал идти вперед. Какой-то убегающий раненый врезался в него, обрызгав кровью и свалив на землю. Неру и остальные из окружения Ганди тут же упали на своего вождя сверху, прикрывая его телами.
— Дайте мне встать! Дайте мне встать! — восклицал Ганди.
— Нет! — прокричал ему в ухо Неру. — При такой пальбе это самое безопасное место. Ты нужен нам живым. Теперь у нас и без тебя хватит мучеников, чтобы продолжить борьбу.
Но гибнут мужья и жены, отцы и матери! Кто будет заботиться об их близких?
На дальнейшие протесты у Ганди просто не было времени. Неру и еще несколько человек подхватили его и потащили прочь. Вскоре они вместе с другими участниками шествия уже убегали от немецких орудий. Пуля угодила в спину одному из тех, кто помогал нести Ганди. Ганди услышал характерный звук и почувствовал, как дернулся этот человек. Потом поддерживающие Ганди сильные руки разжались, и убитый упал.
Пленник попытался вырваться из хватки Неру и его соратников, однако на место застреленного тут же встал другой. Даже в этот ужасный момент Ганди чувствовал иронию своего положения: всю жизнь он боролся за свободу личности, а сейчас собственные последователи лишили его этой свободы! В других обстоятельствах это могло бы даже показаться забавным.
— Вон туда! — закричал Неру.
Несколько человек уже взломали дверь магазина и, как Ганди увидел спустя пару мгновений, черный ход тоже. Его втащили в проулок позади магазина и поволокли дальше по городу, через лабиринт узких улочек, напоминающий старый Дели, который сильно отличался от выстроенного по замыслу англичан Нью-Дели.
Наконец неизвестный человек, сопровождающий Ганди и Неру, постучал в заднюю дверь кафе-кондитерской. Возникшая на пороге женщина удивленно открыла рот, узнав нежданных гостей, сложила ладони перед грудью и отступила в сторону, давая беглецам войти.
— Здесь вы будете в безопасности, — сказал неизвестный Ганди человек, — по крайней мере какое-то время. А теперь я должен вернуться к своей семье.
— От всего сердца благодарим тебя, — ответил Неру, и незнакомец торопливо зашагал прочь.
Ганди не сказал ничего. Он задыхался, чувствовал себя разбитым, мучительно переживал провал шествия и то, какими страданиями это действо обернулось для большинства его участников и их родных.
Женщина усадила беглецов за маленький столик на кухне, предложила им чай и кексы.
— Теперь я оставлю вас, уважаемые, — сказала она, — чтобы там, в зале, ничего не заподозрили.
Ганди не притронулся к кексу, лишь выпил чай. Тепло растеклось по телу, и физически он почувствовал себя лучше, однако душевную рану исцелить было невозможно.
— Амритсарская резня бледнеет по сравнению с этим, — сказал он, ставя на стол пустую чашку. — Там англичане просто запаниковали и потому открыли огонь. Здесь ничего подобного не было. Модель сказал, что сделает это — и сделал.
Он покачал головой, все еще с трудом веря в то, что произошло.
— Вот именно. — Неру, словно голодный волк, проглотил сначала свой кекс, а потом и кекс Ганди, к которому тот явно не проявлял интереса. Его до этого безупречно чистый белый френч и брюки были порваны, заляпаны грязью и брызгами крови; пилотка сидела на голове криво. Однако глаза, обычно мрачные, сияли яростным огнем. — И этой своей жестокостью Модель отдал себя в наши руки. Теперь все поймут, каковы немцы на самом деле. По всей стране у нас появятся тысячи новых сторонников.
— Да, я объявлю кампанию сатьяграха, — сказал Ганди. — Никакого сотрудничества. Таким образом мы продемонстрируем, что не признаем иностранное правление, и это дорого обойдется Германии, потому что теперь немцы не смогут эксплуатировать нас. Ненасилие в сочетании с незыблемой твердостью духа, безусловно, пристыдит их и заставит вернуть нам свободу.
— Да… так оно и будет. — Видя, что его наставник оживился, Неру поднялся, обошел стол и обнял старика. — Мы еще победим.
— Конечно, — ответил Ганди и тяжело вздохнул. Он полжизни отдал борьбе за свободу Индии и никак не предполагал, что на смену одним «хозяевам» придут другие, еще более жестокие, и это после падения Англии и России. Англичане, в конце концов, уже начали прислушиваться к нему — и тут немцы смели их. Теперь все придется начинать сначала. — Хотя это и дорого обойдется нашему несчастному народу.
— Прекратить стрельбу! — приказал Модель.
Собственно, стрелять на Кутб-роуд было уже практически не по кому; почти все участвовавшие в процессии индийцы или лежали на земле, или сбежали.
Но даже после того как стрельба прекратилась, тихо на улице не стало. Большинство людей были еще живы и душераздирающе кричали. Нельзя сказать, что Моделя это удивляло; русская кампания уже научила фельдмаршала тому, как трудно убить человеческое существо.
Тем не менее эти крики досаждали ему, как, очевидно, и Лашу.
— Нужно облегчить их страдания, — сказал майор.
— Точно. — Внезапно Моделя озарило: — И я знаю, как это сделать. Пошли со мной.
Они повернулись спиной к месту недавней бойни и обошли стоявшие в ряд БТРы. Проходя мимо командовавшего взводом лейтенанта, Модель одобрительно кивнул ему:
— Отличная работа.
Лейтенант отдал честь.
— Благодарю вас, господин фельдмаршал.
Солдаты, которые слышали этот обмен репликами, оживленно закивали друг другу. Ничто так не поднимает боевого духа, как сознание того, что командир тобой доволен.
Однако у немцев, стоявших позади машин пехоты, не было причины гордиться собой. Ведь именно они позволили участникам шествия зайти так далеко. Модель остановился, похлопывая по сапогу маршальским жезлом.
— Вас надо отдать под трибунал, — холодно заявил он, сурово глядя на проштрафившихся. — Вам ведь прекрасно известен приказ о запрете сборищ, и тем не менее вы пошли у индийцев на поводу. Точно псы, а не солдаты. — И он с отвращением сплюнул.
— Но… — начал было сержант и тут же осекся, наткнувшись на взгляд Моделя.
— Говорите, — приказал фельдмаршал. — Просветите меня… объясните, что же подтолкнуло немецких солдат к столь недостойным действиям. Может, вами овладел какой-то злой дух? Эта страна кишмя кишит ими, если верить туземцам… По всей видимости, один из этих духов добрался и до вашего отделения.
Ирония Моделя заставила сержанта вспыхнуть, но в конце концов он воскликнул:
— Господин фельдмаршал, просто мне показалось, что эти люди не способны никому причинить вреда, вот и все объяснение. Старик, который шел во главе, клялся, что они настроены мирно, и он выглядел слишком хилым, чтобы заподозрить его в обмане, если хотите знать мое мнение.
Улыбка Моделя по теплоте могла сравниться с декабрьской московской ночью.
— И вы поступили очень мудро, оставив без внимания приказ командования. Результат этой вашей мудрости теперь налицо. — Фельдмаршал на мгновение позволил себе услышать вопли раненых — звуки войны, которые он научился не замечать. — А теперь слушай мою команду: пойдете со мной — вы, сержант, и остальные «добрячки» тоже; по крайней мере, те, кто желает избежать трибунала.
Как он и предполагал, все солдаты двинулись за ним следом.
— Это ваших рук дело. — Модель кивнул на окровавленных людей и продолжил еще более жестко: — Это вы в ответе за то, что они лежат там, — если бы вы действовали, как положено, то разогнали бы индийцев задолго до того, как они зашли слишком далеко и собрали столько народу. Самое меньшее, что вы теперь можете сделать для этих несчастных, это освободить их. — И, скрестив руки на груди, он замер в ожидании.
Никто не двинулся с места.
— Господин фельдмаршал? — еле слышно спросил сержант, который, по-видимому, считал, что должен говорить от имени всего отделения.
Модель сделал нетерпеливый жест.
— Идите и прикончите их. Пуля в затылок успокоит любого раз и навсегда.
— Вот так, хладнокровно?
Прежде сержант еще мог сделать вид, что не понимает Моделя, но теперь у него не осталось выбора.
Фельдмаршал был неумолим.
— Они… и вы тоже… ослушались приказа рейха. Эти люди заслужили смертный приговор в тот самый момент, когда собрались здесь. Вы, по крайней мере, имеете шанс искупить свою вину — осуществив этот самый смертный приговор.
— Я… я не могу… — пробормотал сержант.
Он, скорее всего, обращался к самому себе, но Модель не дал сержанту шанса передумать. Он повернулся к лейтенанту, возглавляющему взвод БТРов.
— Арестуйте этого человека.
После того как сержанта увели, фельдмаршал обратил холодный, сверкающий за моноклем взгляд на оставшихся солдат.
— Есть другие желающие пойти под трибунал?
Еще двое позволили себя арестовать, отказавшись применять оружие. Фельдмаршал кивнул оставшимся.
— Выполняйте приказ… И если обнаружите там Ганди или Неру, доставьте их ко мне живыми.
Немцы неохотно побрели к раненым. Они были простые солдаты и не привыкли к такого рода работе. Некоторые глядели в сторону, нанося первый coup de grace. В результате один солдат промахнулся, пуля срикошетила от мостовой и едва не угодила в его товарища. Однако по мере продвижения по Кутб-роуд солдаты действовали все быстрее, все увереннее, все более умело.
«Так всегда бывает на войне, — подумал Модель. — Быстро привыкаешь к тому, что прежде казалось совершенно невообразимым».
Спустя некоторое время треск выстрелов смолк: у солдат больше не осталось мишеней. Вскоре проштрафившиеся вернулись к Моделю.
— Никаких признаков их предводителей? — спросил он.
Солдаты покачали головами.
— Очень хорошо. Свободны. И впредь выполняйте приказы, как положено доблестным немецким воинам.
— И это все наказание? — удивился Лаш, когда солдаты с облегчением заторопились прочь.
— Все, пусть уходят. Они выполнили, что им велено, а я выполню свое обещание. В конце концов, я честный человек, Дитер.
— Никто в этом не сомневался, господин фельдмаршал.
Ганди с нескрываемым ужасом слушал рассказ перепуганного лавочника.
— Но это безумие! — воскликнул он.
— Сомневаюсь, чтобы фельдмаршал Модель понимал принципы ахимса, — вмешался в разговор Неру.
Ни Ганди, ни он не знали точно, где находятся: безопасный дом где-то неподалеку от центра Дели — вот и все, что им было известно. Люди, которые привели лавочника, были в масках. Чего не знаешь, о том не сможешь рассказать немцам, если тебя схватят.
— Как и ты, — ответил старик. И это была чистая правда: Неру по натуре был гораздо более прагматичным человеком, чем Ганди. — Как и высокопоставленные британцы-военные, если уж на то пошло. Кстати, Модель мало чем от них отличается. Военная служба сделала его грубым и жестким, но от природы он неглуп и не кажется таким уж зверем.
— Ну да, просто солдат, делающий свое дело, — с явной иронией заметил Неру.
— Он, наверно, сошел с ума, — сказал Ганди. Это было единственное объяснение, которым он мог хоть как-то объяснить кровавую расправу с беззащитными ранеными. — Уверен, он будет наказан, когда весть об этом зверстве достигнет Берлина, — как это случилось с британским генералом Дайером после Амритсара.
— Будем надеяться, — откликнулся Неру, хотя надежды в его голосе не слышалось.
— Да разве может быть иначе — после такой ужасной бойни? Да покажите мне правительство и политических деятелей, которые, узнав о подобном, не будут испытывать чувства раскаяния и сожаления?
Модель большими шагами вошел в зал ресторана. Офицеры встали и подняли стаканы в знак приветствия.
— Садитесь, садитесь, — проворчал фельдмаршал, скрывая удовольствие за резкостью тона.
Слуга-индиец подал ему превосходную имитацию ростбифа и йоркширского пудинга: даже лучше, чем они ели в Лондоне. Слуга был молчалив, неулыбчив и почти совсем не заметен. Предполагалось, что слуги должны носить что-то вроде шапок-невидимок.
Когда с едой было покончено, Модель достал свой ящик с сигарами. Сидящий слева офицер СС щелкнул зажигалкой. Модель откинулся в кресле и выпустил колечко дыма.
— Благодарю, бригаденфюрер, — сказал фельдмаршал.
Он плохо разбирался в званиях офицеров СС, но это, по крайней мере, было что-то понятное, вроде бригадного генерала.
— Я просто в восхищении, — заявил Юрген Штрооп. — Вы не могли разрешить ситуацию лучше. Прекрасный урок для индийцев — они еще и не такого заслуживают, — он тоже не замечал присутствия слуги, — и не только для них. Для ваших людей тоже. Наши солдаты проходят не менее суровую школу.
Модель кивнул. Он был наслышан о принятых в СС методах обучения. Их храбрость была всем известна. Однако никто (за исключением СС) не сомневался, что в вермахте офицеры все-таки лучше.
Штрооп сделал глоток.
— Урок, да, — повторил он педантичным тоном, странным образом противоречащим агрессивной репутации эсэсовцев. — Сила — ют единственное, что доступно пониманию отсталых рас. Знаете, когда я был в Варшаве…
Это произошло четыре или пять лет назад, внезапно вспомнил Модель. Если память ему не изменяет, Штрооп и тогда уже был бригаденфюрером. Неудивительно, что он до сих пор им и остался. Ему еще повезло, что не разжаловали в рядовые. Вообразить только! Офицер СС допустил, чтобы банда отчаявшихся, изголодавшихся евреев нанесла серьезный урон лучшим солдатам в мире.
Мало того, а ведь позже он представил переплетенный в кожу отчет на семидесяти пяти страницах, претенциозно озаглавленный «Варшавского гетто больше не существует». Просто поразительно, что после всего этого у Штроопа еще хватает наглости хвастаться. Неудивительно, что он со своими разглагольствованиями выглядит как напыщенный дурак. Да он и есть напыщенный дурак и бездарный палач в придачу. Сегодняшняя бойня была не первой в жизни Моделя — тот, кто воевал в России, знал о бойнях все, что только можно, — но он никогда не действовал бездумно.
И никогда не получал от кровопролития удовольствия. Моделю захотелось, чтобы Штрооп заткнулся. Мелькнула шальная мысль: а что, если сказать бригаденфюреру, что ему не мешало бы послушать Ганди? Он представил, какое у Штроопа при этом будет лицо… да уж, неплохое могло получиться развлечение. Но нет. Никогда не знаешь, кто тебя слышит. Осторожность прежде всего.
Коротковолновый приемник ожил. Это было настоящее подполье: подвал, крошечная, темная душная комната, освещаемая лишь мерцанием шкалы и красным кончиком сигареты во рту хозяина. Немцы объявили, что хранение приемника — преступление, которое карается смертной казнью. С другой стороны, подумал Ганди, приютить у себя вождя повстанцев куда более опасно. Эта мысль отягощала его совесть. Но ведь этот человек знал, на какой риск идет.
Хозяин приемника (Ганди знал только, что его зовут Лал) крутил регулятор настройки.
— Обычно мы слушаем американцев, — сказал он. — Есть надежда узнать от них хоть какую-то правду. Однако я так понял, что сегодня ночью вы хотите поймать Берлин?
— Да, — подтвердил Ганди. — Я должен узнать, как именно наказали Моделя.
— Если его вообще наказали, — добавил Неру.
Он снова облачился в безупречно белое, что делало его едва ли не самым хорошо различимым объектом в подвале.
— Мы уже обсуждали это прежде, — устало сказал Ганди. — Ни одно правительство не может поощрять хладнокровное убийство беззащитных раненых. Мир содрогнется от возмущения.
— Это правительство контролирует слишком большую часть мира, — заметил Лал и снова принялся крутить ручку настройки.
Послышался треск статических разрядов, и вдруг маленькую комнату заполнили звуки вальса Штрауса.
— Мы как раз вовремя, — удовлетворенно проворчал Лал.
Спустя несколько минут прекрасная, но столь неуместная здесь музыка смолкла.
— Говорит англоязычный канал берлинского радио, — объявил диктор. — После короткой паузы слушайте новости.
Зазвучал бравурный нацистский марш «Хорст Вессель». От отвращения ноздри Ганди затрепетали.
Затем послышался другой голос.
— Добрый день. С вами Уильям Джойс.
Гнусавый оксфордский акцент выдавал в дикторе исконного английского аристократа, какие нынче исчезли не только из Индии, но и из самой Англии. Ганди — как и Неру — говорил по-английски с точно таким же акцентом. Старику доводилось слышать, что Джойс, родившийся в Нью-Йорке, прежде был демагогом ирландского происхождения, а теперь превратился в пылкого, искреннего наци. Эта комбинация чрезвычайно огорчала индийца.
— Как там англичане его прозвали? — пробормотал Неру. — Лорд Хау-Хау?
Ганди взмахом руки призвал друга к молчанию. Джойс читал новости или, точнее, то, что берлинское Министерство пропаганды предлагало англоговорящим слушателям в качестве новостей.
Сообщения в основном были очень скучные: торговое соглашение между Маньчжурией, захваченным Японией Китаем и захваченной Японией Сибирью; война в африканских джунглях — наступление поддерживающих немцев французских войск на поддерживающие американцев французские войска. Чуть более интересно прозвучало предостережение немецкого правительства относительно американского вмешательства в сферу Восточной Азии.
«Однажды, и это будет совсем скоро, — с грустью подумал Ганди, — две могущественные силы Старого мира обратят свои взоры на одну великую нацию, стоящую между ними».
Он представил, чем все закончится, и ему стало страшно. Считая себя в безопасности за барьером океана, Соединенные Штаты держатся на расстоянии от европейской войны. Теперь, однако, война вышла за пределы Европы, и океан превратился из преграды в прямую дорогу для врагов американцев.
Лорд Хау-Хау все бубнил и бубнил. Он злорадствовал по поводу судьбы, постигшей шотландских мятежников: их публично повесили. Неру наклонился вперед.
— Вот сейчас, — сказал он.
Ганди кивнул в знак согласия.
Однако комментатор перешел к явному хвастовству — неправдоподобным рассказам о том, как процветает Европа при Новом Порядке. Ганди почувствовал, как в нем невольно нарастает гнев. Неужели индийцы имеют для рейха так мало значения, что о них даже не стоит упоминать?
Из приемника снова полилась музыка: первые такты еще одного немецкого гимна, «Deutschland über alles». Уильям Джойс торжественно объявил:
— А теперь специальное сообщение от Министерства управления присоединенными территориями. Шеф полиции Рейнхард Гейдрих похвалил фельдмаршала Вальтера Моделя за героическое подавление мятежа в Индии, но предостерег индийцев, заявив, что в дальнейшем им не стоит рассчитывать на подобную снисходительность со стороны немецких властей.
— Снисходительность! — в унисон воскликнули Неру и Ганди.
Последний вдобавок выругался, чего обычно себе не позволял.
Как будто обращаясь непосредственно к ним, голос из радио продолжал:
— Впредь при малейших проявлениях нарушения порядка будут захватываться заложники, которых казнят, если беспорядки продолжатся. Фельдмаршал Модель учредил также вознаграждение в пятьдесят тысяч рупий за поимку преступного революционера Ганди и двадцать пять тысяч рупий за поимку его приспешника Неру.
«Deutschland über alles», символизируя конец сообщения, зазвучал снова. Джойс перешел к следующему разделу новостей.
— Выключи, — сказал Неру спустя какое-то время.
Лал так и сделал. Подпол полностью погрузился во мрак. Неру рассмеялся, чем крайне удивил Ганди.
— Никогда еще не был приспешником преступного революционера.
Но старик, казалось, ничего не слышал.
— Они похвалили его, — сказал он. — Похвалили!
От огорчения в голосе Ганди, обычно не по возрасту сильном и молодом, вдруг отчетливо прозвучали все прожитые годы.
— Что вы теперь будете делать? — спросил Лал.
В темноте ослепительно вспыхнула спичка: это хозяин подвала прикурил новую сигарету.
— Они не смогут править Индией такими методами! — взорвался Ганди. — Начиная с этого момента ни один человек не будет сотрудничать с немцами. Мы численно превосходим их в тысячи раз. Да разве они смогут без нас обойтись? Мы в полной мере используем это свое преимущество.
— Надеюсь, цена не окажется больше, чем люди в состоянии уплатить, — сказал Неру.
— Англичане тоже расстреливали нас, и все же мы были уже близки к тому, чтобы взять над ними верх, — решительно заявил Ганди. — И с немцами будет то же самое.
Фельдмаршал Модель одновременно нахмурился и зевнул. В животе у него урчало. На столе должны были стоять чайник для заварки и тарелка с булочками, но ни того, ни другого там не обнаружилось.
— Как, интересно, я могу работать без завтрака?
Вопрос был риторический (больше в офисе никого не наблюдалось). Однако этим фельдмаршал не ограничился.
— Лаш! — закричал он.
— Слушаю! — Адъютант тут же возник в дверном проеме.
Модель движением подбородка указал на пустое пространство стола, где должен был стоять серебряный поднос со всякими вкусными вещами.
— Где этот… как его там? А, Наороджи. Если он с похмелья отлеживается дома, то мог бы, по крайней мере, сделать любезность и сообщить нам об этом.
— Я спрошу офицера по связи с местным персоналом, господин фельдмаршал, и распоряжусь, чтобы с кухни вам прислали что-нибудь перекусить.
Лаш снял телефонную трубку. Чем дольше продолжался разговор, тем сильнее вытягивалось у него лицо. Когда адъютант повернулся к фельдмаршалу, на лице его застыло холодное выражение, столь характерное для самого Моделя.
— Оказывается, никто из туземцев сегодня не вышел на работу.
— Что? Не может быть! — Монокль соскользнул по щеке Моделя. — Успокой меня. Скажи, что все они стали жертвами какой-нибудь новой ужасной болезни.
Лаш снова прижал к уху телефонную трубку. Поговорив с офицером, майор покачал головой.
— Ничего похожего, господин фельдмаршал. Или, по крайней мере, — поправил он себя с осторожностью, сделавшей из него хорошего адъютанта, — ничего такого, о чем было бы известно капитану Векслеру.
Телефон Моделя снова зазвонил. Фельдмаршал испуганно подскочил.
— Что? — прорычал он в трубку. Затем выслушал до конца и зарычал снова, на этот раз гораздо энергичнее. И наконец шлепнул трубку на место. — Это наш железнодорожный офицер. На станции нет ни одного туземца.
Телефон зазвонил снова.
— Что?! — На этот раз слово прозвучало как ругательство. Модель оборвал человека на том конце провода и положил трубку. — Проклятые клерки тоже отсутствуют! — закричал он на Лаша, словно это была его вина. — Я знаю, ей-богу, знаю, что случилось с туземцами, черт бы их всех побрал! Передозировка Ганди, вот что!
— Нужно было застрелить его еще тогда, во время мятежа, — сердито откликнулся Лаш.
— Если этого не произошло, то вовсе не из-за недостатка усилий с нашей стороны, — сказал Модель. Теперь, когда стал ясен источник его неприятностей, профессионализм прошедшего прекрасную школу офицера снова вернулся к фельдмаршалу. Дисциплинированность стала неотъемлемой частью его натуры. Спокойным, задумчивым тоном он поправил адъютанта: — Это был не мятеж, Дитер. Ганди — опытный агитатор. Имея на своем вооружении лишь слова, он доводил англичан до судорог. Вспомни, ведь и фюрер начинал как агитатор.
— Да уж, но фюрер, не задумываясь, отрывал головы оппонентам для большей убедительности своих слов.
Охваченный воспоминаниями, Лаш вскинул кулак. Он был из Мюнхена и носил на рукаве нашивку, подтверждающую его вступление в партию еще до 1933 года.
Однако фельдмаршал сказал:
— Думаешь, Ганди действует иначе? Его метод в том, чтобы разрушать врагов изнутри, заставлять их усомниться в самих себе. Помнишь тех солдат, которые предпочли трибунал исполнению приказа командира и поплатились жизнью? Пожалуй, Ганди больше похож на русского танкиста, чем на политического агитатора. Он сражается с нами за каждую пядь — в точности, как русские.
Лаш задумался: это ему решительно не нравилось.
— Так сражаются трусы.
— Слабый не может использовать в качестве оружия силу, — пожал плечами Модель. — Ганди делает, что возможно, и делает это умело. Но я тоже в состоянии заставить его сторонников усомниться в себе. Посмотрим, кто кого.
— Какие будут указания?
— Начнем с железнодорожников. Их возвращение на работу для нас важнее всего, так? Раздобудь полный список фамилий. Поставь галочку против каждого двенадцатого. Пошли наших солдат по всем адресам, пусть вытащат из домов этих бездельников и расстреляют их прямо на улице. Если оставшиеся не явятся и завтра, повтори процедуру. Продолжай действовать таким образом до тех пор, пока они либо выйдут на работу, либо не останется ни одного железнодорожника.
— Есть, господин фельдмаршал. — Слегка поколебавшись, Лаш спросил: — Вы уверены, что это будет правильно?
— А у тебя есть идея получше, Дитер? У нас тут всего дюжина воинских частей, а у Ганди — вся страна. Я должен убедить индийцев — и сделать это быстро, — что повиноваться мне разумнее, чем повиноваться ему. Повиновение — вот что имеет значение. Меня ни на пфенниг не волнует их любовь. Oderint dum metuant.
— Что, простите? — Майор не знал латыни.
— «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».
— A-а. Да, это мне нравится. — Лаш задумчиво потрогал пальцами подбородок. — Между прочим, мы вполне можем опереться на местных мусульман. Они тоже недолюбливают индусов. Осмелюсь предположить, они могут помочь нам поймать Ганди.
— А вот это мне нравится, — сказал Модель. — Наш Индийский легион в основном состоит из мусульман. Они знают нужных людей или знают людей, которые их знают. Но… — фельдмаршал цинично усмехнулся, — вознаграждение тоже не повредит. Теперь давай организуй все это и позвони командиру легиона полковнику Садару. Мы заставим их прошерстить все вокруг — и если они сделают свое дело, ты заработаешь новую лычку на погоны.
— Премного благодарен, господин фельдмаршал!
— Да пожалуйста, мне не жалко. Обещаю — лычка будет твоя. Если события развиваются должным образом, поладить со мной проще простого. Даже Ганди смог бы, если захотел. Но он не хочет — и поэтому для него все обернется смертью множества людей.
— Ясно, господин фельдмаршал. Если бы только он понял, что, отбив Индию у англичан, мы не откажемся от нее и не отдадим тем, кто не в состоянии противостоять нам!
— Похоже, тебя потянуло на политическую философию, Дитер?
— Ха! Ну уж вы и скажете! — Однако, снимая телефонную трубку, майор выглядел очень довольным.
— Мой дорогой друг, мой союзник, мой учитель, мы проиграли, — сказал Неру, когда посланец поспешно покинул последний дом из тех, которые, как они надеялись, можно было считать безопасными убежищами. — С каждым днем все больше людей возвращаются на работу.
Ганди покачал головой — медленно, как будто это движение причиняло ему физическую боль.
— Но почему они так поступают? Всякий, кто сотрудничает с немцами, отодвигает день своего освобождения.
— А всякий, кто не делает этого, в конце концов расстается с жизнью, — сухо ответил Неру. — Большинство людей лишены твоего мужества, великодушный. Некоторые готовы сопротивляться, но предпочли бы взять в руки оружие, а не действовать строго в рамках сатьяграхи.
— Если они возьмут в руки оружие, то потерпят поражение. Англичане с их пушками, танками и самолетами и то не сумели одолеть немцев, так неужели мы сможем? Кроме того, отстреливая немцев то здесь, то там, мы дадим им повод напасть на нас. Когда в прошлом месяце один из их лейтенантов угодил в засаду, бомбардировщики в наказание сровняли с землей всю деревню. У немцев не будет такого оправдания, пока мы сражаемся без применения насилия.
— Похоже, они ни в каких оправданиях не нуждаются, — заметил Неру.
Не успел Ганди ответить, как в лачугу, где они прятались, ворвался человек.
— Вы должны бежать! — закричал он. — Немцы знают, где вы! Они уже рядом. Идите за мной, быстро! У меня там повозка.
Неру подхватил брезентовый мешок, в котором носил свои скромные пожитки. Для человека, привыкшего выглядеть щеголем, жизнь беглеца оказалась особенно трудна. Ганди всегда нужно было очень мало. Теперь он не имел вообще ничего, но это его не огорчало. Старик спокойно встал и вышел вслед за человеком, который их предупредил.
— Поторопитесь! — закричал тот, когда они залезали в повозку.
Впряженные в нее горбатые волы с безразличным видом наблюдали за происходящим влажными коричневыми глазами. Когда Ганди и Неру легли на дно повозки, человек набросал сверху одеяла и соломенные циновки. Потом он уселся и взял в руки поводья со словами:
— Inshallah, нужно убраться отсюда до того, как явятся военные.
Он стегнул кнутом по спинам волов, и те возмущенно замычали. Повозка покатила прочь.
Лежа в душной полутьме под одеялами, Ганди смотрел сквозь щелку, пытаясь сообразить, куда их везут. Он играл в эту игру уже не раз на протяжении последних недель, хотя, согласно собственной доктрине, не должен был этого делать. Чем меньше знаешь, тем меньше можешь рассказать. Правда, в отличие от большинства людей Ганди был уверен, что ни при каких обстоятельствах не станет говорить против своей воли.
— Мне кажется, мы используем прием, который американец Эдгар По описал в рассказе «Похищенное письмо», — заметил он, обращаясь к Неру. — Нас спрячут где-то совсем рядом с немецкими казармами. Им и в голову не придет искать нас здесь.
Неру нахмурился.
— Не знал, что у нас тут есть безопасные убежища, — сказал он, но потом расслабился — насколько позволяло ограниченное пространство. — Конечно, не буду утверждать, будто знаю об этом все. Да это было бы и небезопасно — знать все.
— Представь, у меня мелькнула та же мысль. — Ганди негромко рассмеялся. — Так или иначе, мы с тобой всегда оказываемся в центре событий, верно?
Ему пришлось возвысить голос, чтобы закончить фразу. К ним с шумом направлялся бронированный вездеход, грохотавший все громче и громче. Когда водитель внезапно выключил двигатель, наступила пугающая тишина. Потом снова послышался шум: это солдаты что-то кричали по-немецки.
— Что они говорят? — спросил Неру.
— Тише! — рассеянно ответил Ганди, пытаясь разобрать немецкую речь. — Они ругают чернобородого человека, спрашивая, с какой стати тот их остановил.
— Зачем, интересно, кому-то понадобилось останавливать немецких сол… — начал было Неру и вдруг испуганно смолк. У человека, недавно ворвавшегося в их тайное убежище, была черная борода. — Нам лучше убраться отсю… — И снова он оборвал себя на полуслове, на этот раз потому, что возница начал скидывать на землю то, чем были укрыты его пассажиры.
Неру попытался встать: он еще надеялся выбраться из повозки и сбежать. Слишком поздно — в лицо ему глядело широкое, точно туннель, дуло ружья, которое держал немецкий солдат. Большая закругленная коробка магазина свидетельствовала о том, что это автоматическое оружие — как раз такое, каким немцы нанесли невосполнимый урон английской пехоте. Один выстрел из такого ружья превращал человека в кровавое месиво. Неру в отчаянии откинулся на дно повозки.
Ганди, менее подвижный, чем его друг, успел лишь сесть.
— Добрый день, джентльмены, — сказал он, обращаясь к немцам таким тоном, словно никакого оружия у них в руках не было.
— Вылезайте! — Это слово было произнесено на хинди с таким чудовищным акцентом, что Ганди едва понял его, однако сопутствующий жест ружьем не вызывал сомнений.
С лицом, превратившимся в маску страдания, Неру выбрался из повозки. Солдат помог слезть Ганди.
— Danke, — сказал тот.
Солдат с сердитым видом кивнул и указал дулом ружья в сторону БТР.
— А где же мои рупии? — завопил чернобородый.
Неру так резко обернулся на крик, что солдат едва не выстрелил в него.
— Ты имеешь в виду свои тридцать сребреников? — прокричал он.
— Сказывается английское образование… — пробормотал Ганди, но никто не услышал его.
— Мои рупии! — повторил человек. Он не понял Неру.
«Очень часто, — с грустью подумал Ганди, — корень всех проблем кроется в непонимании».
— Ты их получишь, — пообещал сержант, возглавляющий подразделение.
Ганди стало интересно, правду сказал немец или нет. Скорее всего, правду, решил он. Англичане столетиями создавали сеть индийских осведомителей. Немцам она тоже очень и очень пригодится.
— Залезайте!
Солдат, знающий несколько слов на хинди, ткнул ружьем куда-то в заднюю часть БТР. Вблизи машина уже не казалась бесформенной устрашающей громадиной, с грохотом едущей по дороге; стало ясно, как сильно ее потрепала война. На корпусе виднелись следы пуль и заплаты, кое-где стальные листы были грубо сварены.
Внутри БТР зубчатые края пулевых отверстий были выровнены ударами молотка, чтобы они не царапали людям спины. Пахло кожей, потом, табаком, бездымным порохом и выхлопными газами. В машине и так уже было много народу, а теперь, когда туда посадили двух индийцев, стало еще теснее. А рев ожившего мотора бросал вызов даже хладнокровию Ганди.
«Да и какой теперь прок, — подумал он с неожиданной горечью, — от этого хладнокровия?»
— Их уже доставили, господин фельдмаршал, — доложил Лаш Моделю и добавил, заметив, что начальник не понимает, о ком речь: — Ганди и Неру.
Брови Моделя сошлись к переносице.
— Неру меня не интересует. Теперь, когда он у нас в руках, выведи его на улицу и «накорми лапшой». — Так на армейском сленге именовалась пуля в затылок. — А Ганди, вот это интересно. Давай его сюда.
— Есть, — со вздохом ответил майор.
Модель улыбнулся. Его адъютанту Ганди вовсе не казался интересным. Лашу никогда не носить фельдмаршальский жезл, доживи он хоть до девяноста лет.
Модель взмахом руки отпустил конвоировавших Ганди солдат, любой из которых мог сломать маленького индийца, точно прутик.
— Берегитесь, — сказал Ганди. — Если я действительно такой отъявленный уголовный преступник, каким вы меня изображаете, я могу легко справиться с вами и сбежать.
— Если вы это сделаете, значит, вы и впрямь уголовник, — возразил Модель. — Садитесь, если желаете.
— Благодарю вас. — Ганди сел. — Джавахарлала, как я понимаю, увели на расстрел. Зачем вы приказали доставить меня к себе?
— Чтобы побеседовать немного, прежде чем вы… присоединитесь к нему.
Не было ни малейшего сомнения, что Ганди понял, что означают последние слова, и тем не менее на лице индийца не отразилось и следа страха. Впрочем, это ничего не меняет, подумал фельдмаршал, хотя мужество противника, стоящего на пороге вечности, вызывало у него уважение.
— Я согласен побеседовать — в надежде убедить вас проявить милосердие к моему народу. Для себя лично я не прошу ничего.
Модель пожал плечами.
— Я был настолько милосерден, насколько это возможно на войне, пока вы не начали свою кампанию против нас. С тех пор я делаю лишь то, что должен сделать для восстановления порядка. Когда все наладится, моя политика снова станет мягче.
— Вы же производите впечатление порядочного человека, — с оттенком удивления в голосе сказал Ганди. — Как вы можете так бессердечно уничтожать людей, не причинивших вам никакого вреда?
— Я никогда не стал бы делать этого, не подстрекай вы их к безрассудному поведению.
— Стремление к свободе не безрассудство.
— Еще какое безрассудство, если человек не в состоянии добиться ее — а индийцам это не под силу. Ваши люди уже помаленьку разочаровываются в этом вашем… как вы это называете? Пассивное сопротивление? Глупейшее понятие. Тот, кто пассивно сопротивляется, имеет лишь одну перспективу — умереть. И у него нет ни малейшего шанса победить врага.
«Это заденет его за живое», — подумал Модель.
И действительно, голос Ганди звучал менее бесстрастно, когда индиец ответил:
— Сатьяграха бьет по душе угнетателя, а не по телу. Вы, должно быть, совсем лишены чести и совести, раз не в состоянии чувствовать боль своих жертв.
Это, в свою очередь, уязвило фельдмаршала, и тот огрызнулся:
— Я отнюдь не лишен чести. Я следую присяге, которую дал фюреру и через него рейху. А принимать во внимание всякие второстепенные обстоятельства не входит в мои обязанности.
Наконец-то Ганди утратил свое спокойствие.
— Но ведь ваш фюрер — безумец! Как он обошелся с евреями в Европе?
— Ликвидировал их, — сухо ответил Модель. — Все они были капиталистами или большевиками: и те и другие — враги рейха. Если враг оказывается у тебя в руках, есть лишь один путь — уничтожить его, если не хочешь, чтобы однажды он пришел в себя и нанес новый удар. Согласны?
Ганди спрятал лицо в ладонях и возразил, не глядя на Моделя:
— Но ведь можно сделать врага другом.
— Даже англичане не попались на эту удочку, в противном случае они не владели бы Индией так долго, — фыркнул фельдмаршал. — Они, однако, со временем начали потихоньку запутываться, иначе лидеры вашего движения уже давным-давно получили бы по заслугам. Между прочим, первый раз вы вмешались в наши дела еще много лет назад и этим самым допустили большую ошибку. — Немец положил руку на пухлое досье, лежащее перед ним на столе.
— Много лет назад? — почти безразлично переспросил Ганди.
Он сумел-таки одержать победу над этим человеком, с оттенком гордости подумал Модель: ему удалось то, что не получалось у нескольких поколений выродившихся англичан. Ну что ж, это вполне естественно, ведь англичан он тоже разгромил.
Фельдмаршал раскрыл досье и быстро пролистал его.
— Ага, вот оно, — сказал он, удовлетворенно кивнув. — Это было после Kristallnacht, еще в тридцать восьмом году. Вы тогда подстрекали немецких евреев играть в ту же игру, какую практикуете здесь, — пассивное сопротивление. Если бы у них хватило глупости прислушаться к вам, это было бы Германии только на пользу, поскольку позволило бы расправиться с врагами рейха с большей легкостью.
— Да, я допустил ошибку, — сказал Ганди. Теперь он смотрел на фельдмаршала в упор, причем так свирепо, что на мгновение у Моделя мелькнула мысль, что старик сейчас набросится на него, несмотря на престарелый возраст и свою беззубую философию. Однако Ганди лишь продолжил скорбным голосом: — Я совершил ошибку, думая, что столкнулся с режимом, где есть совестливые люди, которых можно, по крайней мере, пристыдить и склонить поступать правильно.
Однако Моделя было ничем не пронять.
— Мы делаем то, что правильно для нашего народа, для нашего рейха. Мы намерены властвовать — и успешно делаем это, как видите. — Фельдмаршал захлопнул досье. — Вы заслуживаете смертного приговора за одно только то давнее вмешательство в дела фатерлянда. Я уж не говорю о недавних событиях. Вот так-то.
— История нас рассудит, — предостерег его Ганди.
Фельдмаршал встал, давая понять, что разговор окончен, — и улыбнулся.
— Историю пишут победители, — заметил он, наблюдая, как двое рослых охранников выводят старика. — А славно мы поработали сегодня утром, — сказал он Лашу, когда Ганди увели. — Что у нас сегодня на ленч?
— Кровяная колбаса с кислой капустой.
— Замечательно. У меня прямо слюнки текут. Только сперва надо закончить кое-какие дела.
Модель сел и вернулся к работе.
