Глава 12
На этот раз я видел более приятные сны. Только однажды мне приснился сон, навеявший чувство разочарования и безысходности. Будто я шел и шел, дрожа от холода, бесконечными коридорами, заглядывая во все двери в надежде, что уж следующая непременно окажется Дверью в Лето и за нею меня ждет Рикки. Пит мешал мне, то и дело забегая вперед; у котов есть такая вредная привычка — шмыгать под ногами туда-сюда, если, конечно, они уверены в своей полной безнаказанности. Перед каждой дверью он проскакивал у меня между ног, выглядывал наружу, убеждался, что там все та же зима, и отпрыгивал назад, едва не сбивая меня с ног. Но нас с ним не оставляла надежда, что уж следующая-то дверь обязательно будет Дверью в Лето.
На этот раз я проснулся легко: все мне было уже привычно. Доктор был даже несколько раздосадован, что я не захотел поболтать с ним, а сразу спросил завтрак и «Таймс». Вряд ли стоило объяснять ему, что мне не впервой выходить из анабиоза: все равно он бы мне не поверил.
Меня ожидала недельной давности записка от Джона.
«Дорогой Дэн!
Ты оказался прав. И как тебе удалось все предугадать?
Выполняю твою просьбу и не встречаю тебя, но Дженни этим недовольна. Я, как мог, объяснил ей, что первое время ты будешь очень занят; а пока она посылает тебе сердечный привет и надеется, что мы вскоре увидимся. У нас все в порядке, хотя я потихоньку начинаю сдавать. Дженни же еще больше похорошела.
Hasta la vista, amigo.
P.S. Если приложенной к письму суммы недостаточно — позвони. Возьмем еще там, где их делают. Я считаю, что фирма наша процветает.
Джон».
Сперва я собрался было позвонить Джону — поприветствовать его и рассказать о блестящей мысли, пришедшей мне в голову во сне: сделать штуковину, которая превратит купание в ванне из обычной гигиенической процедуры в тонкое удовольствие. Но потом раздумал: сперва надо было заняться другим. А пока я не забыл подробностей нового замысла, я кое-что записал. Вскоре я заснул. Заснул и Пит, сунув голову мне под мышку. Надо было отучить его от этого. Приятно, но не очень удобно.
Тридцатого апреля, в понедельник, я выписался и отправился в Риверсайд, где снял комнату в гостинице. Как я и ожидал, по поводу Пита возникли сложности: автоматический коридорный взяток не берет — тоже мне усовершенствование; по счастью, человеческое естество помощника управляющего оказалось более восприимчивым. Он внял моим доводам — хрустящим и весомым. В ту ночь я спал плохо. Очень волновался перед встречей с Рикки.
На следующий день в десять утра я уже представлялся директору Риверсайдского храма.
— Доктор Рамси, меня зовут Дэниел Б.Дейвис. Есть у вас клиентка по имени Фредерика Хайнике?
— Полагаю, у вас имеется удостоверение личности?
Я показал ему свои водительские права, выданные в 1970 году в Денвере, и свидетельство о выписке из храма «Лесная лужайка». Он внимательно прочитал бумаги и вернул их мне.
— Я знаю, что ее должны разбудить сегодня, — взволнованно сказал я. — Распорядилась ли она разрешить мне присутствовать при этом? Я не имею в виду сам процесс — только ту минуту, когда она возвратится к нормальной жизни.
Он выпятил нижнюю губу и безразлично взглянул на меня:
— У нас нет указаний относительно того, чтобы вышеозначенную клиентку разбудить сегодня.
— Нет? — переспросил я расстроенно.
— Нет. Она пожелала, чтобы ее разбудили не обязательно сегодня, но именно в тот день, когда вы появитесь у нас. — Он оглядел меня и улыбнулся: — У вас, должно быть, золотое сердце. На первый взгляд этого не скажешь.
Я вздохнул с облегчением:
— Спасибо, доктор.
— Подождите в вестибюле или погуляйте. В вашем распоряжении часа два.
Я вышел в вестибюль, забрал Пита, и мы отправились на прогулку. Я поместил его в новую дорожную сумку, но он ею был не очень-то доволен, хотя я постарался подыскать в магазине точно такую же, как и прежняя, даже прорезал в ней окно. Может, запах его не устраивал?
Мы прошли мимо «воистину чудесного местечка», но я не был голоден, несмотря на облегченный завтрак, — Пит съел мою порцию яиц, отворотив морду от дрожжевых полосок. В одиннадцать тридцать я вернулся в храм. Наконец меня впустили к Рикки.
Я мог видеть только ее лицо, тело было накрыто. Да, это была моя Рикки, но она уже стала взрослой женщиной. А выглядела — как дремлющий ангел.
— Она сейчас выходит из состояния гипноза, — мягко сказал доктор Рамси. — Стойте здесь, я сейчас начну ее будить. Да, а кошку бы лучше убрать отсюда.
— Нет, доктор.
Он хотел было что-то сказать, потом пожал плечами и повернулся к пациентке:
— Просыпайтесь, Фредерика. Просыпайтесь. Вы должны сейчас проснуться.
Веки дрогнули, и она открыла глаза. Блуждающий взгляд остановился на нас, и она сонно улыбнулась:
— Дэнни… и Пит. — Она протянула к нам руки — и на большом пальце ее левой руки я увидел свое кольцо.
Пит мяукнул, прыгнул на кровать и принялся тереться о ее плечо, по-своему выражая радость встречи.
Доктор Рамси хотел оставить ее в палате до утра, но Рикки наотрез отказалась. Я подогнал такси к двери храма, и мы рванули в Броули. Бабушка Рикки умерла в 1980 году, а других родственников у нее не было. Но она оставила там на хранение кое-что из вещей — в основном книги. Я распорядился отправить их в «Алладин», на имя Джона Саттона. Рикки была немного ошеломлена изменениями, происшедшими в родном городе, и ни на миг не отпускала мою руку. Слава богу, она оказалась не подверженной ностальгии, той страшной опасности, что таит в себе «сон». Просто она хотела уехать из Броули как можно быстрее.
Поэтому я нанял другое такси, и на нем мы добрались до Юмы. Там, в книге актов гражданского состояния графства, красивым округлым почерком я вывел свое полное имя: «Дэниел Бун Дейвис», чтобы ни у кого не возникло сомнений — Д.Б.Дейвис подписался под своим magnum opus. Несколько минут спустя я уже стоял, держа в ладони ее маленькую руку, и, задыхаясь от волнения, произносил:
— Я, Дэниел, беру тебя, Фредерика, в жены… до тех пор, пока смерть не разлучит нас…
Моим шафером был Пит, а свидетелей мы наскребли прямо в мэрии.
Из Юмы мы направились в гостиницу — ранчо близ Таксона и заняли коттедж подальше от центрального корпуса. В услужении у нас был гостиничный «трудяга», а больше нам никого и не требовалось. Пит выиграл историческую битву у кота, который до нашего приезда считался хозяином округи, после чего нам пришлось держать Пита взаперти или следить за ним во время прогулок. Насколько я помню, это было единственным неудобством. Рикки восприняла замужество как нечто само собой разумеющееся, а я — у меня была Рикки, и этим все сказано.
Ну вот, пожалуй, и все. Рикки оказалась самым крупным держателем акций «Горничной инкорпорейтед», и я воспользовался этим, чтобы обеспечить Макби более спокойную жизнь на должности «Заслуженного инженера-исследователя». Чака я сделал главным инженером. Джон по-прежнему стоит во главе «Алладина», но все время угрожает, что подаст в отставку, — надеюсь, что дело до этого не дойдет. Он предусмотрительно выпустил привилегированный пакет акций и облигации, так что теперь Дженни, он и я контролируем дело. Я не вхожу в совет директоров ни одной из корпораций и не управляю ими, они между собой конкурируют. Конкуренция — вещь полезная; не зря Дарвин придумал естественный отбор.
А сам я — Проектная компания Дейвиса: чертежное ателье, небольшая мастерская да старик механик. Он считает меня тронутым, но с абсолютной точностью изготовляет детали по моим чертежам. Когда дело у нас подойдет к концу, я продам лицензию и примусь за что-нибудь новенькое.
Я расшифровал записи бесед с Твишелом. Написал ему об этом, добавив, что я совершил путешествие во времени и вернулся обратно с помощью холодного сна… Еще я униженно просил простить меня за «подначку»; спросил его, не хочет ли он прочитать рукопись книги, когда она будет закончена. Он так и не ответил, — наверно, до сих пор злится.
Но я все-таки пишу книгу, а когда закончу — разошлю во все крупнейшие библиотеки. Даже если мне придется издать ее за свой счет. Я ведь в неоплатном долгу перед ним. Больше того — я обязан ему нашей встречей с Рикки и с Питом. Книгу я озаглавил: «Невоспетый гений».
Дженни и Джон выглядят так, словно и не прошло тридцати с лишним лет, — этим они обязаны достижениям гериатрии, свежему воздуху, солнцу, гимнастике и уравновешенному характеру. Дженни даже похорошела в свои… да, пожалуй, шестьдесят три! Джон все также считает меня «просто» ясновидящим и не желает взглянуть правде в глаза. Как мне это удалось? Я пытался объяснить все Рикки. Но она страшно расстроилась, узнав, что, когда мы проводили медовый месяц, я в то же время, совершенно очевидно, находился в Боулдере, а когда разговаривал с нею в скаутском лагере, одновременно лежал в наркотическом оцепенении в долине Сан-Фернандо.
Выслушав меня, она побледнела. А я продолжал:
— Давай рассуждать отвлеченно. Теоретически. Тут все ясно. Скажем, берем морскую свинку — белую с коричневыми пятнами, сажаем ее на темпоральную платформу и отправляем на неделю назад. Но неделю назад мы ее уже нашли там, и с тех пор она сидит в клетке сама с собой. Так что теперь у нас две морские свинки, хотя фактически — всего одна. Но она же и другая, только на неделю старше. Поэтому если взять одну из них и отправить на неделю назад и…
— Подожди минутку! Какую отправить?
— Как — какую? Так их всего одна. Но берем, конечно, ту, что на неделю моложе, потому что…
— Но ты сначала сказал — свинка у нас всего одна. Потом сказал, что две. Потом сказал, что две и есть одна. Но ты-то хочешь брать одну из них — а их всего одна.
— Я и пытаюсь тебе объяснить, как две свинки могут быть одной. Или взять ту, что младше…
— А как ты узнаешь, какая из них младше, если они похожи?
— Ну, у той, которую мы будем посылать на неделю назад, можно отрезать хвостик. И когда она вернется…
— Фу, Дэнни, как жестоко. К тому же у морских свинок и хвостов-то нет!
Она, кажется, решила, что опровергла все мои доводы, — зря я пускался в объяснения. Правда, Рикки не из тех, кто беспокоится из-за таких пустяков. Но, увидев, что я расстроился, она ласково взъерошила остатки моей шевелюры и сказала:
— Мне нужен ты в единственном числе. Двух тебя я не представляю. Скажи мне лучше: ты рад, что дождался, пока я вырасту?
И я приложил все усилия, чтобы доказать ей это.
Но на самом-то деле мои объяснения ничего не проясняют. Я и сам потерял нить — словно сидел на карусели и считал обороты, а потом сбился со счета. Почему я не видел сообщения о своем пробуждении? Я имею в виду второе, в апреле 2001 года. Я должен был его увидеть, регулярно просматривая газеты после своего первого пробуждения. Меня разбудили (во второй раз) в пятницу, двадцать седьмого апреля 2001 года; значит, на следующее утро в «Таймс» должны были опубликовать сообщение. Почему я его тогда, в первый раз, не видел? Вот же оно! Черным по белому: «Д.Б.Дейвис» — в «Таймс» за субботу, двадцать восьмое апреля.
Рассуждая философически, одним росчерком пера можно с одинаковой легкостью создать новую вселенную и уничтожить Старый Свет. Неужели верна гипотеза о существовании «параллельных временных потоков» и «альтернативных миров»? Может, вмешавшись в структуру мироздания, я попал в другую вселенную? Даже при том, что я нашел в ней Рикки и Пита? А может, где-то (или когда-то), в какой-то другой вселенной, Пит выл, пока не отчаялся, а потом, брошенный на произвол судьбы, отправился бродяжничать. И Рикки не сбежала к бабушке, а вынуждена была сносить издевательства Белл?
Но газетная строчка мелким шрифтом ничего не доказывает. Той ночью я мог задремать и пропустить свое имя, а наутро попросту выбросил газету в мусоропровод, уверенный, что прочитал все. Я всегда отличался рассеянностью, особенно если думал в это время о работе.
Да и что бы я сделал, увидев? Пошел сам себя встречать — и сошел бы с ума? Нет, если б я и увидел свое имя в газете, я бы ни за что не сделал всего того, что и привело в конце концов к моему второму пробуждению. Вот поэтому-то мое имя просто не могло появиться в газете.
Ход событий регулируется, по-видимому, отрицательными обратными связями со своего рода «охранными цепями». И поэтому само существование этой строчки петитом зависело от того, увижу я ее или нет. Стоило мне увидеть эту строчку — и весь дальнейший ход событий оказывался невозможным.
«Есть божество, что лепит нашу волю, желанья наши — плод его трудов». Тут и свобода воли и предопределение — в одной фразе. И то и другое — верно. Есть только один реальный мир — с одним прошлым и одним будущим. «Каков был изначально, таков есть и таким пребудет во веки мир бесконечный. Аминь». Только один. Но достаточно большой и сложный, чтобы вместить в себя и свободу воли, и путешествия во времени, и все эти «обратные связи» и «охранные цепи». В пределах его правил нам разрешается все… но возвращаемся мы к тому, с чего начали.
Я не единственный, кто путешествовал во времени. И Форт, и Амброз Бирс описали много подобных случаев, правда никак их не объясняя. А еще были две дамы из садов Трианона. Подозреваю, что старый профессор нажимал кнопку чаще, чем признался мне… И это не говоря уже о других неизвестных, побывавших в прошлом или будущем. Но сомневаюсь, что о них когда-нибудь узнают. Взять хоть меня: о том, что со мной произошло, знают всего три человека. И двое из них мне не поверили. Не так уж много может путешественник во времени. Как говаривал Форт, на поезде можно ездить, если построены железные дороги.
Но у меня не выходит из головы Леонард Винсент. Неужели он стал Леонардо да Винчи? Неужели он прошел через весь континент и отплыл в Европу с Колумбом? В энциклопедии о его жизни имеются какие-то сведения, но не сообщил ли он их своему биографу сам? Знаю я, как это делается, — мне самому приходилось заниматься подобными делами. К тому же в пятнадцатом веке в Италии не существовало регистрационных карточек социального страхования или удостоверений личности; отпечатки пальцев тоже не снимали. Так что он вполне мог сочинить о себе любые легенды.
Можно только догадываться, как он, оторванный от всего привычного, знавший об авиации и электрическом двигателе, знакомый со множеством других достижений человечества, отображал все это в рисунках, безуспешно пытаясь воплотить в жизнь в пятнадцатом веке. Но его старания были обречены на неудачу: то, что кажется таким простым и доступным сегодня, не появилось бы без использования накопленного предшествовавшими столетиями опыта.
Танталу и тому было легче.
Я думал и о том, какое широкое применение могли бы найти путешествия во времени, если бы с них сняли завесу секретности. Например, короткие прыжки во времени — при условии, конечно, усовершенствования самой установки и разработки методики возвращения назад, в свое время. А то однажды можно прыгнуть так далеко, что обратно будет уже не вернуться, потому что еще не наступит время «железных дорог». Может быть, открытие какого-нибудь необыкновенного сплава приблизит наступление этого времени… А пока что существует реальная опасность попасть в прошлое вместо будущего — или наоборот.
Нет, никогда не следует выбрасывать на рынок новый механизм, не удалив прежде все неполадки.
Меня не волнуют «парадоксы» или «обусловленные анахронизмы», если какой-нибудь инженер в тридцатом веке отладит установку и подготовит станции перемещения, — значит, Создатель именно так предопределил пути развития вселенной. Он дал нам глаза, руки, мозг; то, что мы вершим с их помощью, — отнюдь не парадокс. И Ему не нужны торопыги, чтобы «проводить в жизнь» Его законы: они сами утверждают себя. Чудес не бывает, и слово «анахронизм» — просто семантическая чепуха.
И философия волнует меня не больше, чем Пита. Каким бы на самом деле ни оказался мир, в котором мы живем, он мне нравится. Я нашел свою Дверь в Лето и не стану снова путешествовать во времени из страха, что можно сойти не на той станции. Может, мой сын станет, но тогда я постараюсь убедить его отправиться вперед, а не назад. «Назад» — только для экстренных случаев, ведь будущее лучше прошлого. Назло всем нытикам, романтикам, узколобым мир постоянно совершенствуется с помощью человеческого разума, улучшающего окружающую среду… используя инструменты… здравый смысл и достижения науки и техники.
А длинноволосых хулителей, которые не могут ни гвоздя вбить, ни логарифмической линейкой пользоваться, я бы посадил на платформу профессора Твишела и спровадил назад, в двенадцатое столетие, — пусть там наслаждаются.
А сам я ни на кого не обижаюсь, и мне нравится время, где я живу. Разве что Пит стареет, потихоньку полнеет и уже сторонится более молодых соперников. Увы, скоро, очень скоро он заснет самым долгим сном. Я всем сердцем надеюсь, что его добрая душа найдет свою Дверь в Лето, а за ней в изобилии будет расти кошачья мята; там он встретит любезное обхождение сородичей и соперников-роботов, запрограммированных терпеть поражение, и дружелюбных людей, у которых ноги для того, чтобы кошки могли тереться о них, а не получать пинки.
Рикки заметно пополнела, правда, на определенный срок, но от этого она только похорошела. И мы счастливы. Я работаю над новыми механизмами для облегчения труда и отдыха. Оказывается, что жизнь женщины полна неудобств, — что-то нужно предпринять для облегчения ее существования. И я надеюсь, мне это удастся. В интересном положении женщин мучает боль в пояснице и им трудно наклоняться; для Рикки я сконструировал специальную гидравлическую кровать — думаю со временем получить на свое изобретение патент. Надо еще что-то придумать для облегчения принятия ванны — над этой проблемой я сейчас и работаю.
Для старины Пита на случай плохой погоды я построил «кошачий туалет» — полностью автоматизированный, самоопорожняющийся, гигиенический и с воздухоочистителем. Однако Пит, как подобает настоящему коту, предпочитает выходить на улицу. И он не оставил надежду, что одна из дверей, которую ему еще не открывали, все-таки должна быть Дверью в Лето.
Знаете, я думаю, что он прав.