Книга: Тетралогия Будущего
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

 Глава 5

 

Я жаловался бармену на кондиционер — лопасти крутились слишком сильно, и мы могли простудиться.
— Не имеет значения, — уверял он меня. — Вы не почувствуете холода, когда заснете. Сон… сон… сон… вечерняя услада, прекрасный сон. — У бармена почему-то было лицо Белл.
— Выпить бы чего-нибудь горяченького! — настаивал я. — «Том и Джерри», например. Или чай. Горячий чай. Целый чайник!
— Сам ты «чайник», — отвечал врач. — Сна ему захотелось. Выкиньте-ка этого «чайника» отсюда!
Я попытался зацепиться ногой за бронзовую подножку, но у стойки бара не было бронзовой подножки, и мне это показалось забавным. Я плашмя лежал на спине, что было еще забавнее. Как будто у них в этом баре обслуживали безногих… Ведь у меня не было ног — как же я мог зацепиться за бронзовую подножку? И рук не было тоже. «Смотри, мама, у этого дяди рук нет!» Пит уселся мне на грудь и завыл.
Я снова был на учениях… судя по всему, учениях по усиленной переподготовке, в лагере под Хейлом. Мне только что засунули за шиворот снег — так они делают из вас «настоящих мужчин». Мне нужно было вскарабкаться на чертову гору, самую высокую во всем Колорадо; ее склоны — сплошной лед, а у меня не было ног. Тем не менее я тащил самый большой тюк, какой только можно представить, и все время помнил: генералы хотели выяснить, нельзя ли солдата использовать вместо вьючного мула; меня же выбрали потому, что, если я и погибну, с такой потерей можно не считаться. Я не прополз бы и шагу, не подталкивай меня сзади маленькая Рикки.
Старший сержант повернулся ко мне — лицом он напоминал Белл — и, посинев от ярости, заорал:
— Эй ты, пошевеливайся! Я тебя ждать не собираюсь. Мне плевать, заберешься ты или нет… Но пока не выполнишь задания, не уснешь.
Мои не-ноги не несли меня дальше, и я свалился в обжигающий снег и заснул-таки, а маленькая Рикки выла и умоляла меня не спать. Но я должен был спать…
Я проснулся в постели; рядом лежала Белл. Она трясла меня, приговаривая:
— Проснись, Дэн! Я не могу ждать тебя тридцать лет: девушка должна думать о своем будущем!
Я попытался подняться и достать из-под кровати мешки с золотом, чтобы отдать ей, но она ушла… а тем временем «горничная» с лицом Белл схватила мешки, положила на поднос и поспешно выкатилась из комнаты. Я ринулся было за ней, но у меня не было ног и, как оказалось, не было тела вообще. «Нету тела у меня, не о чем заботиться…» Мир состоял из старших сержантов и работы… и какая разница, где работать и как? Я позволил им снова взнуздать себя и вновь принялся карабкаться вверх по ледяному склону. Склон был белым и красиво изогнутым, и мне ничего не оставалось, как только карабкаться к розовой вершине, где мне позволят наконец заснуть: ведь мне так необходим сон! Но я никогда не достигну ее… у меня нет ни рук, ни ног — ничего…
На склонах горы загорелся лес. Снег почему-то не таял, но на меня волнами накатывалась жара; а я все полз и полз, выбиваясь из сил. Надо мной наклонился старший сержант:
— Просыпайся… просыпайся… просыпайся…

 

Но как только я просыпался, он хотел, чтобы я засыпал опять. Что происходило потом — я помню смутно. Кажется, некоторое время я лежал на столе и стол подо мной вибрировал; вокруг горели огни, наподобие змей свешивались с потолка шланги каких-то приборов, толпился народ. Потом, когда я окончательно проснулся, то уже лежал на больничной койке. Чувствовал я себя вполне сносно, если не считать легкой слабости, словно после сеанса в турецкой бане. Руки-ноги были при мне. Но со мной никто не разговаривал, и едва я раскрывал рот, чтобы задать вопрос, сиделка тут же засовывала что-то мне под язык. Потом довольно долго мне делали массаж.
Наконец, проснувшись однажды утром, я почувствовал себя совершенно здоровым и тут же вылез из кровати. Слегка кружилась голова, а в остальном был полный порядок. Теперь я уже знал, как попал сюда, знал, что вся эта чертовщина мне просто приснилась.
И я знал, кто меня сюда поместил. Пока я находился под действием наркотика, Белл внушала мне, чтобы я забыл о ее предательстве; но либо я не воспринял внушений, либо за тридцать лет сна в холоде гипноз потерял свою силу. И хотя кое-какие детали стерлись из памяти, я не забыл, что они хитростью заманили меня в храм, — так в добрые старые времена вербовщики спаивали и увозили на суда матросов.
Я не был очень уж зол на них. Правда, все это произошло только «вчера», или один сон назад, но сон-то длился целых тридцать лет! Человеку порой бывает трудно разобраться в своих ощущениях — они, как правило, субъективны; хотя я отчетливо помнил все, что случилось «вчера», но воспринимал события того дня так, словно они имели место давным-давно. Приходилось вам видеть на экране телевизора двойной план: питчера в момент подачи и одновременно общий вид стадиона? Два изображения словно наложены друг на друга. Нечто похожее испытывал и я: прошлое четко запечатлелось в моем сознании, но эмоциональное восприятие притупилось, как это бывает, когда мысленно возвращаешься к делам давно минувших дней.
Я твердо намеревался разыскать Белл и Майлза и сделать из них фарш для кошачьих консервов, но спешить не следовало. Дело терпит до следующего года; а сейчас мне хотелось понять, что же из себя представляет 2000 год, в который я попал. Кстати, о кошачьих консервах… А где же Пит? Он ведь должен быть где-то поблизости… если, конечно, бедняга пережил «долгий сон». Вот тут-то я и вспомнил, что мне помешали прихватить с собой Пита.
«Дело» Белл и Майлза я переложил из папки Ждет в папку Срочно. Ведь они пытались убить моего кота, разве не так? Они больше чем убили его — они обрекли Пита на одичание… Он влачил остаток своих дней, шатаясь по задворкам в поисках объедков. Он стал тощим и ободранным, его добрая душа очерствела, и он возненавидел всех без исключения двуногих тварей. Они дали ему умереть — а он, конечно, не мог дожить до моего пробуждения, — и умер он в уверенности, что я его бросил. Они мне заплатят за это — если они сами еще живы. О, трудно выразить словами, как я надеялся, что они еще живы!
Тут я обнаружил, что стою в ногах у своей койки, вцепившись в спинку, чтобы не упасть. Из одежды на мне была только пижама. Я огляделся, прикидывая, как мне вызвать кого-нибудь из персонала. Больничные палаты за тридцать лет, что я спал, изменились мало — на первый взгляд. Только вот окна не было, и я не мог понять, откуда поступал свет. Больничная койка, насколько я помнил из прошлого, напоминала прежние: высокая и узкая, но сконструированная не только как место, на котором спят, под сеткой матраца располагались какие-то трубы, еще ниже, видимо, имелся и модернизированный ночной горшок. Прикроватная тумбочка составляла единое целое с койкой. При других обстоятельствах меня, может, и заинтересовала бы незнакомая конструкция, но теперь я сосредоточил внимание на поисках обычного звонка, которым вызывают сестер или нянечек, — мне нужна была одежда. Но звонка не оказалось. Зато я обнаружил то, во что он трансформировался, — клавиш на боковой стенке тумбочки, которая оказалась совсем не тумбочкой. Я нажал на него, и на экране, вмонтированном напротив изголовья, зажглась надпись: «ВЫЗОВ ПЕРСОНАЛА». Почти тотчас же экран мигнул и на нем появились слова: «ПОЖАЛУЙСТА, ПОДОЖДИТЕ МИНУТКУ».
Очень скоро дверь палаты скользнула в сторону и появилась медсестра. Судя по ее виду, медсестры тоже не очень изменились. Эта оказалась в меру привлекательной, со знакомыми ухватками хорошо вымуштрованного сержанта. На ее коротко остриженных, лилового цвета волосах чудом держалась белая шапочка. Белая же униформа странного покроя не прикрывала те места, какие считалось необходимым прикрывать в 1970 году; но женская мода во все времена оказывала влияние даже на рабочую одежду. Но в любом столетии можно безошибочно признать медсестру только по одной манере держаться.
— Ложитесь в кровать!
— Где моя одежда?
— Ложитесь в кровать. И немедленно!
— Послушайте, сестра, — ответил я рассудительно. — Я ведь свободный гражданин, старше двадцати одного года и никак не преступник. Мне не нужно ложиться в кровать, и я не собираюсь этого делать. А теперь извольте показать, где находится моя одежда, иначе я отправлюсь на поиски в том, что на мне.
Она взглянула на меня, потом неожиданно повернулась и вышла; дверь выпустила ее и тут же скользнула на место. Но меня дверь не выпустит. Я попытался понять принцип работы дверной автоматики: совершенно очевидно, что если один инженер выдумал приспособление, то другой в состоянии постигнуть его секрет. Но тут дверь снова открылась и впустила мужчину.
— Доброе утро, — обратился он ко мне. — Я доктор Альбрехт.
Его наряд представлял собой нечто среднее между выходным костюмом обитателя Гарлема и одеждой для загородных прогулок, но профессионально-непринужденные манеры и усталые глаза заставили меня поверить ему.
— Доброе утро, доктор. Я хотел бы получить свою одежду.
Он сделал еще один шаг, и дверь за его спиной скользнула на место. Потом он сунул руку в складки одежды и извлек пачку сигарет; вытащил одну, помахал ею в воздухе, вставил в рот и затянулся. Сигарета задымилась. После этого он протянул пачку мне.
— Закурите?
— Да нет, благодарю.
— Берите, одна не повредит.
Я отрицательно покачал головой. Раньше я не мог без сигарет работать. Чем больше окурков было в пепельницах и прожженных мест на чертежной доске, тем успешнее продвигалась работа. Теперь от одного вида дыма я почувствовал легкое головокружение и удивился: неужели во время сна я избавился от привычки курить?
— Все равно не хочу, спасибо.
— Ладно. Мистер Дейвис, я здесь работаю шесть лет. Моя специальность — гипноз, оживление и все такое прочее. За время работы и здесь, и в других местах я помог восьми тысячам семидесяти трем пациентам вернуться к нормальной жизни после гипотермии. Вы — восемь тысяч семьдесят четвертый. Все проснувшиеся ведут себя странно — по мнению неспециалиста; для меня-то их поведение естественно. Одни, например, не хотят просыпаться и орут на меня, когда я пытаюсь их разбудить; другие — так и не просыпаются, и мы вынуждены отправлять их в другое учреждение; третьи, осознав, что пути обратно нет и слишком поздно возвращаться домой, в тот год, когда они выбрали «долгий сон», начинают рыдать без остановки. А некоторые, вроде вас, требуют одежду и хотят тут же бежать на улицу.
— И что же? Разве нельзя? Я что, заключенный?
— Отнюдь. Вы можете получить свою одежду. Думаю, она покажется вам несколько вышедшей из моды, но это ваша забота. А пока ваши шмотки не принесли, соблаговолите-ка рассказать мне, отчего такая ужасная спешка. И что за дело, которое требует вашего участия в нем сию минуту, — ведь тридцать лет вы им не занимались. А именно такой срок вы провели в холодном сне — тридцать лет. Неужто дело столь срочное? Или оно подождет до вечера? Или даже до завтра?
Я начал было бормотать что-то о необходимости срочно заняться… потом сконфузился и промямлил:
— Может, и не так уж спешно…
— Тогда сделайте мне одолжение, ложитесь в кровать. Позвольте мне сперва вас осмотреть, потом вы позавтракаете и, может, побеседуете со мной немного, прежде чем рвануть на все четыре стороны. Может быть, я даже смогу посоветовать вам, в какую сторону лучше рвануть.
— Гм, хорошо, доктор. Извините за беспокойство. — Я снова забрался в кровать. Лежать в ней было удобно — и я вдруг почувствовал, как устал.
— Какое там беспокойство, пустяки. Что именно нас беспокоит, вы еще увидите. Хоть бы от части забот избавиться. — Он поправил на мне одеяло, потом наклонился к тумбочке-столу: — Доктор Альбрехт из семнадцатой. Пошлите палатную прислугу с завтраком, да… меню — четыре-минус. — Он опять повернулся ко мне: — Повернитесь на живот и задерите пижаму — хочу проверить ваши ребра. Пока я вас осматриваю, можете задавать вопросы. Если хотите.
Я попытался обдумать вопросы, пока он тыкал чем-то мне в ребра; штуковину, которой он пользовался, я принял за стетоскоп, хотя он скорее напоминал уменьшенный слуховой аппарат. Но у нее имелся все тот же недостаток — поверхность датчика была холодной и твердой.
О чем спросить, проспав тридцать лет? Достигли или нет звезд? Кто теперь проповедует «война войне»? Выращивают ли детей в колбах?
— А что, док, в фойе кинотеатров все еще стоят машины для продажи попкорна?
— Стояли, когда я последний раз смотрел кино. У меня нет времени бывать там часто. Кстати, теперь в ходу слово «хваталка», а не «кино».
— Вот как? А почему?
— А вы сходите разок. И сразу поймете. Да не забудьте пристегнуть привязной ремень: от некоторых кадров зрителей аж из кресла выбрасывает! Видите ли, мистер Дейвис, мы-то сталкиваемся с подобным ежедневно и уже привыкли. Но к наступлению каждого нового года мы подготавливаем установочные словари, а также обзоры по вопросам истории и культуры. Это совершенно необходимо, ибо, хотя мы многое делаем, чтобы смягчить потрясение наших клиентов от встречи с действительностью, им все равно чрезвычайно трудно ориентироваться в незнакомой обстановке.
— Хм, пожалуй.
— Несомненно так. Особенно если промежуток времени, проведенного в холодном сне, так велик, как в вашем случае. Все-таки тридцать лет.
— А тридцать лет — максимум?
— И да, и нет. Самый долгий период сна, с которым мы имели дело, — тридцать пять лет. Первый клиент на коммерческой основе был охлажден в декабре 1965 года. Но среди тех, кого я вернул к жизни, вы проспали дольше других. Теперь здесь есть клиенты, заключившие контракт на срок до ста пятидесяти лет. Но, честно говоря, вас не должны были принимать на такой долгий срок — тридцать лет: в те годы о гипотермии знали еще недостаточно. Они здорово рисковали, но вам повезло.
— В самом деле?
— В самом деле. Перевернитесь-ка на спину. — Он продолжил осмотр, потом добавил: — Но с теми знаниями, какими мы обладаем теперь, я взялся бы подготовить человека к прыжку через тысячелетие, если бы кто-нибудь взялся финансировать такое предприятие. Я бы с годик продержал его при температуре, в которой пребывали вы, потом обрушил бы на него минус двести в миллисекунду. Он бы выжил. Я уверен. Давайте-ка проверим ваши рефлексы.
Слово «обрушил» мне не очень понравилось. А доктор Альбрехт продолжал тем временем:
— Сядьте и положите ногу на ногу. Вряд ли вы столкнетесь с языковыми трудностями. Конечно, я следил за своей речью и говорил на языке 1970 года. Я весьма горжусь тем, что могу разговаривать с пробуждающимися пациентами на языке того года, когда они поступили к нам. Я прошел специальный курс обучения под гипнозом. Но вы полностью овладеете современным разговорным языком через неделю — тут все дело в дополнительном словарном запасе.
Я хотел было заметить ему, что по меньшей мере раза четыре он употребил слова, которых в 1970 году не знали или вкладывали в них совершенно противоположный смысл. Но потом решил, что это будет невежливо по отношению к нему.
— Вот пока и все, — наконец сказал он. — Да, кстати, вас хотела повидать миссис Шульц.
— Как?
— Разве вы с ней не знакомы? Она утверждала, что вы ее старинный друг.
— Шульц, — задумчиво повторил я. — Вероятно, я знавал когда-то нескольких женщин по фамилии Шульц, но единственная, кого могу вспомнить, — моя учительница в начальной школе. Впрочем, она вряд ли жива.
— Возможно, она тоже находилась в «холодном сне». Получить ее записку сможете, когда захотите. Так, я могу вас выписывать. Но если вы человек смекалистый, то побудете здесь еще несколько дней, чтобы проникнуться духом новой для вас обстановки. А я загляну к вам потом. Ну, смываюсь, как говорили в ваше время. Вот и прислуга с завтраком.
Я сделал для себя окончательный вывод, что в медицине он разбирается лучше, чем в лингвистике. Но тут я увидел прислугу и забыл обо всем. Он вкатился, аккуратно объехав доктора Альбрехта, а тот вышел из палаты, не обращая внимания на прислугу и не дав себе труда посторониться.
Итак, он вкатился, подъехал к кровати, выдвинул столик, повернул так, что столик оказался передо мной, и поставил на него завтрак.
— Налить вам кофе?
— Да, пожалуйста, — ответил я. Вообще-то мне не хотелось, чтобы кофе стыл в чашке, пока я завтракаю, но я сгорал от желания посмотреть, как он справится.
Представьте себе мое изумление — ведь это был… «ловкий Фрэнк»! Нет, это была не та неуклюжая, на скорую руку собранная мною модель, скорее напоминавшая электронный макет, конечно нет! Он походил на «Фрэнка» не более, чем гоночный турбомобиль на первую безлошадную повозку. Но разве мастер может не узнать свое творение? Я создал базовую модель, и она неизбежно должна была быть усовершенствована… Вот он, правнук «Фрэнка» — улучшенный, доведенный до ума, более сноровистый, — но одной с ним крови.
— Больше ничего не надо?
— Минутку…
Очевидно, я ляпнул что-то не то, потому что робот вытянул из себя лист плотного пластика и вручил мне. Лист соединялся с его корпусом тонкой стальной цепочкой; на нем было напечатано вот что:

 

«УПРАВЛЯЕТСЯ ГОЛОСОМ — „ТРУДЯГА“, модель XVII-а.
ВНИМАНИЕ! Этот автомат для обслуживания не понимает человеческую речь. Он не обладает разумом, так как является всего лишь механизмом. Для вашего удобства он сконструирован так, что может реагировать на нижеперечисленные распоряжения. Он оставит без внимания все остальные обращения к нему или (в случае, если полностью не срабатывают рецепторы и не замкнута цепь восприятия) предложит вам данную инструкцию. Пожалуйста, прочтите ее внимательно.
Благодарим вас.
Корпорация «Алладин» по производству автоматизированного оборудования. Выпускает модели: «ТРУДЯГА», «ВИЛЛИ-НА-ВСЕ-РУКИ», «ЧЕРТЕЖНИК ДЭН», «СТРОИТЕЛЬ БИЛЛ», «САДОВНИК», «НЯНЯ».
Проектирование и консультации по вопросам автоматики.
Всегда к вашим услугам!»

 

 

На фабричной марке был изображен Алладин, выпускавший джинна из бутылки. Ниже приводился длинный перечень простых приказаний: «стой, иди, медленнее, быстрее, подойди сюда, позови сиделку» и так далее. Был и короткий список заданий медицинского характера, вроде растирания позвоночника, а о некоторых процедурах я вообще никогда не слышал. Список заканчивался официальным уведомлением: «Приказания с номера 87 по номер 242 отдаются только персоналом больницы и поэтому не включены в этот список».
Мой «ловкий Фрэнк» управлялся кнопками на приборном щитке, а не голосом. Не потому, что я не додумался до этого, просто система анализа речи была более громоздкой и стоила гораздо дороже, чем весь мой «Фрэнк» (старший) без упаковки. Я решил, что прежде, чем смогу вернуться к работе по специальности здесь, в будущем, мне придется основательно изучить все новое в области миниатюризации и упрощения электронных систем. Я горел желанием побыстрей приступить к делу; судя по «трудяге», мне предстояла интереснейшая работа, передо мной открывались невиданные возможности. Инженерное искусство зависит от общего технического уровня общества, а не от таланта отдельно взятого инженера. Ведь железные дороги появились только тогда, когда развитие техники достигло соответствующего уровня. Бедный профессор Ленгли все силы души, весь свой гений отдал разработке летательного аппарата, который, по его мнению, обязательно должен был взлететь, — но он на несколько лет опередил время и не смог воспользоваться успехами сопредельных наук, чтобы увидеть результаты своего труда. Или взять великого Леонардо да Винчи — наиболее блестящие его изобретения не были претворены в жизнь; он намного обогнал эпоху, в которой жил.
Мне предстоит здесь (я хотел сказать «теперь») многому учиться заново!
Я отдал роботу листок с инструкциями и вылез из койки, чтобы взглянуть на табличку с выходными данными. Я не удивился бы, увидев название «Горничная инкорпорейтед», но была ли фирма «Алладин» дочерним предприятием группы «Менникс»? Табличка сообщала не особенно много сведений — название модели, серийный номер, завод-изготовитель. Но на ней имелся перечень патентов — около сорока, — и самый ранний, что меня очень заинтересовало, датировался 1970 годом. Я почти не сомневался: он наверняка был выдан на основе моих чертежей и единственной модели.
Я отыскал в тумбочке блокнот и карандаш и записал номер первого патента — на всякий случай. Даже если чертежи были украдены у меня, а сомнений тут быть не могло, срок действия патента истек в 1987 году; впрочем, законы могли измениться. А вот подтверди они патент позже 1983 года — он имел бы силу до настоящего времени. Это мне предстояло выяснить.
На щитке автомата загорелась лампочка, и он объявил:
— Меня вызывают. Могу я удалиться?
— Гм. Ну конечно. Беги. — Робот полез за листком с перечнем фраз; я поспешно добавил: — Иди!
— Благодарю вас. До свидания, — сказал он, объезжая меня.
— Тебе спасибо.
— Не стоит благодарности, — отвечал робот приятным баритоном.
Я вернулся в постель и принялся за завтрак, который оставил остывать, — да только оказалось, что он не остыл. Завтрак, похоже, был рассчитан на средних размеров птичку, но, как ни странно, я наелся досыта, хотя был очень голоден. Впрочем, может, за время сна у меня желудок ссохся? Уже закончив трапезу, я вспомнил, что поел впервые за тридцать лет — на Земле за это время успело вырасти новое поколение. На эту мысль меня натолкнуло меню завтрака: оно лежало под салфеткой. То, что я принял за копченую грудинку, значилось в меню как «дрожжевые полоски, запеченные по-деревенски».
Но, несмотря на тридцатилетний пост, еда меня мало интересовала; вместе с завтраком мне прислали газету — «Таймс» Большого Лос-Анджелеса за 13 декабря 2000 года, среду.
Газета, которую я держал в руках, походила на прежние малоформатые газеты со сжатым текстом и большим количеством иллюстраций. Но бумага была глянцевая, а не шероховатая, и иллюстрации — цветные или черно-белые стереоскопические; в чем секрет стереоэффекта, я понять не мог. Уже в конце пятидесятых появились стереооткрытки, и их можно было рассматривать без специальных очков. Помню, ребенком я восхищался такими открытками с рекламой мороженых продуктов. Но тогда для получения стереоизображения применялся толстый пластик с запрессованными в него крошечными призмами; здесь же объемное изображение получалось на тонкой бумаге.
Я бросил ломать голову над разгадкой иллюстраций и принялся за чтение. «Трудяга» установил газету на специальном пюпитре, и некоторое время мне казалось, что вся она состоит из одной страницы, — я никак не мог уразуметь, как чертова штука раскрывается. Все листы словно смерзлись намертво.
Наконец я случайно коснулся нижнего правого угла первой страницы; она загнулась вверх и перелистнулась — тут, видно, заключалась какая-то хитрость. И другие страницы открывались легко и даже изящно — стоило мне коснуться их нижнего правого угла.
Добрая половина содержания газеты была мне так знакома, что я почувствовал тоску по дому, по прежним временам: «Ваш гороскоп на сегодня»; «Мэр открывает новый бассейн»; «Своими новыми запретами органы безопасности подрывают свободу печати», — заявил нью-йоркский Солон»; «Гиганты» играют два матча подряд в один день»; «Внезапное потепление ставит под угрозу занятия зимними видами спорта»; «Пакистан предупреждает Индию» — и так далее, и тем скучнее.
Другие заголовки касались новых понятий, но их содержание все объясняло: «ЛУННЫЙ ШАТТЛ ДО СИХ ПОР ПОДВЕРГАЕТСЯ МЕТЕОРИТНОМУ ДОЖДЮ — суточная станция получила две пробоины. Погибших нет»; «В КЕЙПТАУНЕ ЛИНЧЕВАЛИ ЧЕТВЕРЫХ БЕЛЫХ — ООН требует принятия санкций»; «МАМАШИ ВЫСТУПАЮТ ЗА БОЛЕЕ ВЫСОКИЕ СТАВКИ — они требуют объявить „любительниц“ вне закона»; «ПЛАНТАТОР ИЗ МИССИСИПИ ОБВИНЯЕТСЯ В НАРУШЕНИИ ЗАКОНА О НЕПРИМЕНЕНИИ „ЗОМБИ“ — защитник утверждает: „Этим работникам лекарств не вводили. Они просто тупы от природы!“
Ну, про «зомби» я знал не понаслышке, а из собственного опыта.
Некоторые газетные сообщения я совершенно не понимал. Продолжали распространяться «воггли», и пришлось эвакуировать жителей еще трех городов во Франции; полагают, что король отдаст распоряжение засыпать пораженные площади. Король? Ну ладно, французские политики на все способны, но что за «санитарная пудра», которую они собираются использовать против «вогглей»? Может, что-нибудь радиоактивное? Надеюсь, они выберут для распыления безветренный день… лучше всего — тридцатое февраля. Я сам схватил дозу радиации в Сандиа по вине одной идиотки из химического подразделения ВАК. Своей блевотиной я, слава богу, не подавился, но кюри поймать — врагу не пожелаю.
Полицейское отделение Лос-Анджелесской лагуны получило на вооружение «ликойлзы». Начальник отделения предложил всем гомикам убираться из города. «Моим людям приказано сперва оглоушивать, а потом мараковать. Надо наводить порядок!»
Про себя я отметил, что следует держаться подальше от района Лагуны, пока там сводят счеты. Не хотел бы я оказаться там, когда они «маракуют», тем более, что сначала «оглоушивают».
Это лишь немногие примеры газетных заголовков. Не раз я начинал просматривать статью — и все вроде было понятно, но, только дочитав ее до конца, обнаруживал истинный смысл сказанного в ней.
Но стоило мне сосредоточиться на демографической статистике, как в поле зрения попали знакомые объявления о рождениях, смертях, свадьбах и разводах; правда, к ним прибавились «исходы» и «возвращения», расписанные по храмам. Я заглянул в список Сотелльского объед. хр. и нашел в нем свое имя. У меня появилось приятное чувство сопричастности.
Но интереснее всего — захватывающе интересными — были объявления. Одно из них особенно врезалось мне в память: «Все еще молодая, привлекательной наружности вдова, одержимая страстью к путешествиям, желает познакомиться со зрелым мужчиной, обладающим такими же склонностями. Намерения: двухгодичный брачный контракт». Но доконали меня объявления, напечатанные жирным шрифтом.
В них рекламировались «горничная», ее сестры, братья и тетки. И товарный знак был все тот же — ядреная девка с метлой; я придумал его когда-то для наших бланков. Я даже слегка пожалел, что с такой поспешностью избавился от своих акций «Горничная инкорпорейтед», похоже, что теперь они стоили гораздо больше, чем все мои остальные ценные бумаги, вместе взятые. Нет, неверно. Не избавься я от них вовремя, парочка ворюг свистнула бы их у меня и стерла бы передаточную надпись. Как бы то ни было, акции получила Рикки, и если она с их помощью разбогатела — слава богу. Более достойного человека и представить трудно. Я сделал в блокноте отметку: выяснить, что стало с Рикки, и не откладывая. Она была единственной, кто оставался у меня от прошлой жизни.
Милая маленькая Рикки! Будь она лет на десять старше, я бы и не взглянул на Белл… и не ошибся бы.
Прикинем, сколько ей сейчас лет? Сорок, нет, сорок один. Трудно представить, что Рикки теперь сорок один год. Впрочем, это было не так уж много для женщины и в мое время, а тем более — сейчас. Иной раз и вблизи не отличишь сорокалетнюю от восемнадцатилетней.
Если она разбогатела, я позволю ей угостить меня, и мы выпьем за упокой удивительной души нашего дорогого Пита. А если что-то не получилось и, несмотря на подаренные мной акции, она бедна, тогда, черт возьми, я женюсь на ней! Да, женюсь. И неважно, что теперь она лет на десять старше меня. Поскольку я обладал удивительной способностью делать глупости, мне просто необходим был кто-нибудь постарше, чтобы присматривать за мной и вовремя останавливать, — вряд ли кто сможет с этим справиться лучше, чем Рикки. Ей еще не исполнилось и десяти лет, а она уже по-детски серьезно, но весьма умело заботилась о Майлзе и вела хозяйство; должно быть, и в сорок она все такая же, только добрее и мягче.
Впервые после пробуждения я почувствовал себя уверенно: я теперь не был одинок в незнакомом мире. Стоило мне вспомнить о Рикки — и все мои волнения рассеялись.
И тут внутренний голос сказал мне: «Послушай, болван! Ты не можешь жениться на Рикки. Еще тогда было ясно, что она будет симпатичной девушкой; теперь она уж наверняка лет двадцать замужем. У нее, верно, четверо детей… и старший сын выше тебя ростом… и, конечно, муж, который не будет в восторге от старого доброго дяди Дэнни».
Я слушал, что мне говорил внутренний голос, и у меня потихоньку отвисала челюсть. Потом я попытался возразить ему: «Ладно, ладно, поезд опять ушел. Но я все равно разыщу ее. Не убьют же меня за это. В конце концов, кроме меня она была единственной, кто понимал Пита».
Я перевернул еще одну газетную страницу. От мысли, что я потерял обоих — и Рикки, и Пита, — мне стало не по себе. Спустя некоторое время я задремал прямо над газетой и проснулся только тогда, когда «трудяга» (или его двойник) принес обед.
Во сне Рикки держала меня на коленях и приговаривала:
— Все в порядке, Дэнни. Я нашла Пита, и мы теперь будем все вместе. Правда, Пит?
— Я-а-а-с-н-о-о!
Установочный словарь я освоил быстро; значительно больше времени я потратил на чтение исторических обзоров. Великая Азиатская Республика вытесняет нас с южноамериканских рынков — тут и к гадалке не надо ходить, стоит вспомнить соглашение по Тайваню. Еще меньше меня удивило, что Индия, наподобие Балкан, превратилась в множество мелких государств. Мое внимание привлек абзац, где говорилось о намерении Англии стать одной из провинций Канады; где собака, где хвост — не разберешь. Я опустил описание биржевой паники 1987 года: для меня не было трагедией, что золото подешевело настолько, что теперь уже не считалось драгоценным металлом, хотя в процессе изменений торговых расчетов множество народа разорилось до нитки. Золото — замечательный технический металл, его можно применять очень широко.
Я отложил обзор и начал размышлять, где можно применять дешевое золото, обладающее высокой плотностью, хорошей электропроводностью, чрезвычайной ковкостью… но остановился, поняв, что сперва мне необходимо подчитать техническую литературу. Черт, для одних только ядерных физиков это будет неоценимый дар! Да и для автоматики, особенно там, где требуется миниатюризация деталей, золото подходит лучше, чем любой другой металл. В сущности, я уверен, что «голова» у «трудяги» набита золотом. Мне придется заняться выяснением того, что успели напридумывать с своих «клетушках» мои коллеги, пока меня тут не было.
В Сотелльском храме не было технической литературы, и я объявил доктору Альбрехту, что готов выписываться. Он пожал плечами, назвал меня «идиотом» и… согласился. Я решил переночевать здесь в последний раз: лежание на спине и чтение книг с потолочного экрана изрядно меня утомило.
На следующее утро сразу после завтрака мне принесли теперешнюю одежду — и я не смог без посторонней помощи натянуть ее. Сама по себе она не была столь уж необычна (хотя я никогда прежде не носил фиолетовых брюк клеш), но вот с застежками я не мог совладать без тренировки. Думаю, мой дедушка так же мучился бы с «молниями», пока не привык. Это оказался стиктайтский шов-застежка. Я уже подумал о том, что мне придется нанять прислугу для совершения туалета, но тут меня осенило: нужно было просто сжать края — и, разноименно заряженные, они приклеивались друг к другу. Когда я попытался ослабить поясную ленту, то чуть не потерял штаны; правда, никто надо мной не смеялся.
— Чем собираетесь заняться? — поинтересовался доктор Альбрехт.
— Я-то? Собираюсь раздобыть карту города. Потом найду, где переночевать. Потом примусь за чтение книг по специальности… думаю, за год справлюсь. Я ведь инженер с устаревшими знаниями, доктор. И меня такое положение дел совсем не устраивает.
— Гм, гм. Ну, удачи. Если смогу помочь — звоните, не стесняйтесь.
Я протянул ему руку:
— Спасибо, доктор. Вы молодчина. Вот. Может, мне не следовало бы говорить, пока я не побывал в страховой компании и не справился о своем финансовом положении, но моя благодарность не останется только на словах. Я отблагодарю вас за все, что вы для меня делаете, более весомо. Понимаете?
Он покачал головой:
— Спасибо за добрые намерения. Но все мои расходы оплачивает храм.
— Но…
— Нет. Я не могу принять то, о чем вы говорите. Пожалуйста, давайте прекратим ненужный разговор. — Он пожал мне руку и добавил: — До свидания. Если встанете на эту транспортную ленту, она доставит вас к Центральной канцелярии. — Он помедлил. — Если почувствуете, что начинаете уставать, — возвращайтесь. Согласно «Контракту об опеке», вам положено еще четыре дня на восстановление сил и привыкание — без дополнительной оплаты. Не грех этим воспользоваться. Можете приходить и уходить, когда вам заблагорассудится.
— Спасибо, доктор, — усмехнулся я. — Можете держать пари — я не вернусь. Разве что приду когда-нибудь повидать вас.
Я сошел с ленты у Центральной канцелярии. Зашел в здание и объяснил регистратору, кто я. Мне был вручен конверт; в нем была записка с номером телефона миссис Шульц. Я еще не позвонил ей, потому что не знал, кто она. В храме не разрешалось посещать «воскресших» или звонить им без их согласия. Едва взглянув на записку, я засунул ее в блузу и при этом подумал, что напрасно я сделал «ловкого Фрэнка» таким ловким. Раньше регистраторами были хорошенькие девушки, а не машины.
— Пожалуйста, пройдите сюда, — произнес регистратор. — Вас хотел повидать наш казначей.
Что ж, я тоже хотел его повидать, поэтому направился, куда мне указал робот-регистратор. Желал бы я знать, сколько сейчас загребу! Я поздравил себя по поводу того, что всадил все денежки в акции, а не оставил их просто «храниться» на банковском счете. Конечно, во время Паники 1987 года стоимость акций упала, но сейчас они снова должны подскочить в цене. Я знал, что, по крайней мере, два моих пакета стоили сейчас кучу денег, — я вычитал об этом в финансовом разделе «Таймс». Газету я захватил с собой, подумав, что, может, еще придется заглянуть в нее и навести кое-какие справки.
Казначей оказался человеком, а не роботом и даже выглядел, как положено казначею. Мы обменялись быстрым рукопожатием.
— Здравствуйте, мистер Дейвис. Моя фамилия — Монетт. Садитесь, пожалуйста.
— Привет, мистер Монетт, — бодро ответил я. — Думаю, не отниму у вас много времени. Только один вопрос: передала ли вам страховая компания документы на выплату причитающихся мне денег, или я должен обратиться в их ближайшее отделение?
— Садитесь же, прошу вас. Мне нужно кое-что объяснить вам.
Я уселся. Его помощник (все тот же добрый старый «Фрэнк»!) принес и установил перед ним коробку с досье.
— Здесь первые экземпляры ваших контрактов. Желаете взглянуть?
Я желал и даже очень. Полностью придя в себя от сна, я то и дело скрещивал пальцы от сглаза — мне не давала покоя мысль, что Белл нашла-таки способ добраться до чека. Правда, чек заверен, и его намного труднее подделать, чем обычный, но Белл — баба не промах.
Я с облегчением обнаружил, что все передаточные надписи в порядке. Естественно, не было контракта на Пита и документов, где шла речь об акциях «Горничной». Скорее всего, Белл их просто сожгла, чтобы избежать лишних осложнений. Я придирчиво осмотрел с десяток документов, в которых она исправила название «Компания всеобщего страхования» на «Главную страховую компанию Калифорнии».
Несомненно, она была мастером своего дела. Возможно, эксперт-криминалист, имевший на вооружении современную технику и методику, доказал бы, что каждый из этих документов подделка, но мне такое не под силу. Интересно, справилась ли она с заверенным чеком? Печать и подпись на обороте стереть невозможно, потому что чеки печатаются на особой бумаге. Впрочем, совсем необязательно, что она пользовалась стирательной резинкой, — ведь то, что один придумал для блага, другой исхитрился использовать во зло… а Белл очень хитра.
Мистер Монетт прокашлялся; я оторвался от бумаг:
— Расчет со мной будет произведен здесь?
— Да.
— Не вникая в подробности — сколько мне причитается?
— М-м… Мистер Дейвис, прежде чем перейти к вопросу о расчетах, мне хотелось бы обратить ваше внимание еще на один документ… и одно обстоятельство. Перед вами контракт между нашим храмом и Главной страховой компанией Калифорнии; в нем говорится об условиях вашего сна в холоде и возвращения к нормальной жизни. Прошу заметить, что все оплачено заранее. Это делается в ваших и наших интересах, поскольку таким образом обеспечивается защита прав клиента, пока он физически беспомощен. Денежные средства — на основе постановления судебных инстанций, в чью юрисдикцию входят такие дела, — выплачиваются храму поквартально как оплата вашего пребывания здесь.
— Ясно. По-моему, неплохая сделка.
— Верно. Таким образом, клиент защищен во время сна. Теперь вам должно быть ясно, что храм является самостоятельным акционерным обществом и не имеет отношения к вашей страховой компании; контракт между ней и храмом предусматривает только оплату наших услуг, но не за управление вашим капиталом.
— Мистер Монетт, к чему вы клоните?
— Есть ли у вас какие-нибудь вклады, кроме тех, что вы доверили Главной страховой?
Я задумался. Когда-то я владел автомашиной… но, бог знает, где она теперь? Я снял все деньги со своего счета в Мохавском банке в самом начале моего запоя, а в тот день, закончившийся посещением Майлза, когда я отключился после укола наркотиком, у меня наличных было долларов тридцать — сорок. Не в моих правилах было копить добро, ну а книги, кой-какая одежда да логарифмическая линейка наверняка давно уже пропали.
— Нет, ничего нет. Даже автобусного билета в кармане не завалялось.
— Тогда — мне очень неприятно сообщить вам об этом — у вас не осталось ничего.
Все поплыло у меня перед глазами…
— Что вы имеете в виду? Некоторые акции, в которые я вложил деньги, сейчас в цене. Я сам видел. Вот тут ясно напечатано. — Я достал номер «Таймс», доставленный мне вместе с завтраком.
Он покачал головой:
— Очень сожалею, мистер Дейвис, но у вас нет никаких вкладов. Главная страховая разорилась.
Я почувствовал слабость — хорошо, что он заставил меня сесть.
— Как же это случилось? Из-за Паники?
— Нет, нет. Они разорились в результате краха группы «Менникс»… вы, конечно, не можете этого знать. Все произошло уже после Паники, но, конечно, под ее влиянием. Главная страховая устояла бы, если бы ее регулярно не обирали… грубо говоря, «доили», «потрошили». Если бы это было обычным хищением, что-то, может, и удалось бы спасти. Но когда все раскрылось, от компании осталась только пустая оболочка. А люди, виновные в крахе, оказались вне экстрадиции. Гм, может, вас утешит, что при наших нынешних законах такое вряд ли случится.
Нет, меня его сообщение не утешило. Кроме того, я не разделял его уверенности. Мой старик утверждал, что чем запутанней закон, тем проще жулику его обойти. А еще он говаривал, что мудрый человек должен быть в любое время готов остаться ни с чем. Интересно, сколько раз мне придется оставаться на «бобах», чтобы прослыть «мудрым»?
— Мистер Монетт, любопытства ради хотел спросить у вас, как поживает Компания всеобщего страхования.
— Компания всеобщего страхования? Прекрасная фирма. Им, как и всем, досталось во время Паники. Но они выстояли. Может, у вас есть их полис?
— Нет.
Не было смысла пускаться в долгие объяснения. Не мог же я надеяться на Всеобщую — ведь условия контракта мною не соблюдены. И Главную я не могу привлечь к суду — какой смысл возбуждать дело против обанкротившегося трупа?
Я мог бы подать в суд на Белл и Майлза, если они еще живы. Но так поступать — себя дураком выставить: доказательств-то у меня нет!
К тому же с Белл я не хотел судиться. Лучше взять тупую иглу и вытатуировать ей по всему телу: «Насквозь лжива и безнравственна». Потом я разобрался бы с ней и выяснил, что она сделала с Питом. Не знаю, есть ли такая кара, которую она заслужила за свои преступления!
Тут я вспомнил, что Майлз и Белл собирались продать нашу «Горничную инкорпорейтед» группе «Менникс», из-за чего они меня и вывели из игры.
— Мистер Монетт, вы уверены, что от «Менникса» ничего не осталось? Разве не им принадлежит компания под названием «Горничная»?
— «Горничная»? Вы имеете в виду фирму, производящую бытовую технику?
— Да, именно ее.
— Навряд ли. То есть совершенно точно — такого быть не может, потому что империя «Менникс», как таковая, больше не существует. Конечно, я не берусь утверждать, что «Горничная» не имела никакого отношения к группе «Менникс». Но, скорей всего, между ними вообще не было деловых контактов, а если и были, то незначительные; во всяком случае, я об этом не слышал.
Я прекратил расспросы. Меня вполне устраивало, если Майлз и Белл прогорели вместе с «Менниксом». Но, с другой стороны, если «Горничная инкорпорейтед» принадлежала группе «Менникс», то крах фирмы ударил так же сильно и по Рикки. Я не хотел, чтобы Рикки пострадала, а все остальное меня мало беспокоило.
Я поднялся:
— Что ж, благодарю вас за проявленную чуткость, мистер Монетт. Пойду, пожалуй.
— Не спешите, мистер Дейвис… Наша организация считает себя ответственной перед нашими клиентами не только за выполнение буквы контракта. Полагаю, вы догадываетесь, что ваш случай не первый. Наш совет директоров предоставил в мое распоряжение небольшую сумму для вспомоществования клиентам, оставшимся без средств. Деньги, отпущенные…
— Никакой благотворительности, мистер Монетт. Но все равно спасибо.
— Это не благотворительность, мистер Дейвис. Заем. Если хотите, условный заем. Поверьте, на таких займах мы ничего не теряем… и нам не хотелось бы, чтобы вы вышли отсюда с пустыми карманами.
Я взвесил его предложение еще раз. С одной стороны, мне не на что было даже подстричься, а с другой, брать взаймы — все равно что плыть с камнем на шее… К тому же небольшие долги труднее выплачивать — чисто психологически.
— Мистер Монетт, — медленно начал я, — доктор Альбрехт говорил, что по контракту мне полагается еще четыре дня… с предоставлением койки и похлебки.
— Думаю, вы правы, но мне надо свериться с вашей карточкой. Мы не выгоняем людей на улицу даже по истечении срока действия контракта, если они не готовы покинуть храм.
— Я в этом и не сомневался. А сколько стоит комната, куда я был помещен, если считать ее больничной палатой, и питание?
— Гм. Но мы не сдаем комнаты внаем. И у нас не больница — мы просто создаем клиентам условия для возвращения в жизнь.
— Да, да, конечно. Но у вас должны быть какие-то расценки, хотя бы для того, чтобы отчитываться в расходах.
— М-м… И да, и нет. Существующие расценки приняты на иной основе. Они составлены с учетом накладных и амортизационных расходов, расходов на обслуживание, диетическое питание, оплату персонала и так далее. Могу прикинуть смету.
— Нет-нет, не беспокойтесь. Ну а сколько, скажем, может стоить такая же палата и питание в больнице?
— Это, правда, не совсем по моей части. Хотя… Ну, пожалуй, долларов сто в день.
— У меня не использовано четыре дня. Можете ссудить мне четыре сотни?
Он не ответил, но сообщил что-то цифровым кодом своему механическому помощнику. Тут же восемь пятидесятидолларовых бумажек легли мне в руку.
— Спасибо, — искренне поблагодарил я его и засунул деньги в карман. — Будь я проклят, если вскорости не верну долг. Обычные шесть процентов, или теперь берут больше?
Он покачал головой:
— Это не заем. Как вы и просили, я выплатил вам разницу за неиспользованный срок пребывания.
— Ах так? Послушайте, мистер Монетт, у меня в мыслях не было давить на вас… Конечно, я готов…
— Прошу вас. Мой помощник уже зарегистрировал выдачу денег. Или вы хотите, чтобы у наших ревизоров попусту голова болела из-за каких-то четырехсот долларов? Я готов был одолжить вам намного больше.
— Ладно, больше не спорю. Скажите, а как по нынешним временам, четыреста долларов — много это или мало? Какие сейчас цены?
— М-м… Трудно сказать.
— Ну хотя бы приблизительно. Сколько стоит пообедать?
— Стоимость питания не так уж высока. За десять долларов вы можете получить вполне приличный обед… если позаботиться выбрать ресторан с умеренными ценами.
Я поблагодарил мистера Монетта и вышел из конторы с чувством признательности этому человеку. Он напомнил мне нашего армейского казначея. Казначеи бывают только двух видов: первые тычут в параграф инструкции, где сказано, что вы не можете получить и того, что вам полагается; вторые же будут рыться в инструкциях до тех пор, пока не найдут параграф, в соответствии с которым вам причитается даже то, чего вы не заслужили.
Мистер Монетт относился, конечно, ко вторым.
Храм фасадом выходил на Уилширскую дорогу. Перед храмом были разбиты клумбы, рос кустарник, стояли скамейки. Я присел отдохнуть и подумать, куда направиться — на восток или на запад. Я держался молодцом с мистером Монеттом, хоть и был, честно говоря, здорово потрясен; зато теперь в кармане у меня лежит сумма, которой хватит на пропитание в течение недели.
Но солнце пригревало, дорога успокаивающе гудела под колесами проносившихся автомобилей, и я был молод (по крайней мере, биологически); руки-ноги были при мне, голова работала. Насвистывая «Аллилуйя, я бродяга», я открыл «Таймс» на странице «Требуются». Подавив желание посмотреть раздел «Инженеры», я сразу принялся искать колонку «Разнорабочие» и с трудом ее обнаружил. Выбор был весьма невелик.
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

JbnbJinge
pharmacies near me prescription drugs without doctor approval best canadian mail order pharmacies
Kvaxsame
native american owned cash advance ten dollar payday loan collections payday loans durango co
JbnvJinge
maryland direct payday loan lenders cash loan no credit check nz cash loans for blacklisted gauteng
FqbbAmurn
speedy cash loans birmingham tax refund payday loans cash advance loans in arizona
LrbsAmurn
levitra price comparison active ingredient in levitra pastillas levitra
JebgAmurn
canadian drug store Kamagra Gold uk pharmacy no prescription
JebgAmurn
prices pharmacy Brand Cialis Diamox
AmurnGtv
northern pharmacy Medex canadian family pharmacy scam
AmurnDev
canada pharmacies/account rxpharmacycoupons Fertomid
AmurnGtv
reviews on canadian pharmacy best drugstore setting powder pharmacy store usa
AmurnGtv
canadian pharmacies mail order northwest canadian pharmacy reviews best pharmacy school canada
AmurnAni
sav rx pharmacy canada discount pharmacy can you mail prescription drugs
DefAmurnGtv
anti fungal Lanoxin Norvasc discount pharmacies ’
nutleVfs
amlodipine medicine amlodipine constipation norvasc 5 mg cost what does amlodipine look like ’
whishAsgs
zoloft for ptsd 200 mg zoloft sertraline medscape zoloft wiki ’
itelsAfv
celexa vs lexapro how long does it take for lexapro to get out of your system bupropion escitalopram serotone syndrome escitalopram tab ’
RnhAmurnDev
omeprazole headache can you take omeprazole at night omeprazole (prilosec) prilosec side effects long term ’
jaipSef
how to pronounce atorvastatin atorvastatin vs pravastatin atorvastatin discount coq10 lipitor ’
jaipSef
high dose atorvastatin when should lipitor be taken atorvastatin weight loss adverse effects of atorvastatin ’
iMabeHtr
what class of drug is cymbalta what is cymbalta for how to stop cymbalta when is the best time to take cymbalta ’
iMabeHtr
duloxetine for neuropathy duloxetine cymbalta stopping cymbalta cymbalta for neuropathic pain ’
chinelcd
hydrochlorothiazide spironolactone hydrochlorothiazide lisinopril lisinopril h146 what is hydrochlorothiazide taken for ’
DtfAmurnGtv
quetiapine depression seroquel and ambien alternatives to seroquel for sleep medications seroquel ’
Cnukitels
thesis topics in education help with thesis writing
Cnukitels
writing a thesis thesis defense advice
Krbcchine
thesis consultant doctoral thesis help
Krbcchine
thesis assistance writing thesis chapters