34
С лучеметом в левой руке и впрыскивателем в правой я перебирался от дома к дому в назначенном мне квартале — старый район Джефферсон-Сити, почти трущобы, застроенные жилыми домами пятидесятилетней давности. Я успел ввести антитоксин двум с половиной десяткам больных, и еще десятка три с половиной ампул оставалось, а затем нужно было идти к месту сбора у здания муниципалитета. Но, по правде сказать, меня уже начинало мутить.
Я знал, зачем прилетел. Нет, не из любопытства. Я хотел своими глазами увидеть, как подыхают паразиты, хотел увидеть их мертвыми, всех, и эта иссушающая душу ненависть пересиливала все другие чувства. Увидел. Достаточно увидел. Теперь мне хотелось только домой — отмыться и забыть.
Работа была не тяжелая, но монотонная и, в общем, не для слабонервных. Ни одного живого паразита я пока не встретил, зато видел великое множество мертвых. Прижег собаку, у которой, мне показалось, был горб, хотя, может быть, я и ошибся: высадились мы перед закатом, и вскоре стало совсем темно.
Я закончил проверку дома, покричал на всякий случай — вдруг кто откликнется — и вышел на улицу. Никого. Поскольку все слегли от лихорадки, люди на улицах нам почти не встречались. Но я увидел человека — редкое исключение. Он шел на заплетающихся ногах прямо на меня, но его пустые глаза, похоже, ничего не замечали. Я крикнул: «Эй!»
Человек остановился.
— У меня есть как раз то, что тебе нужно, — сказал я.— Вытяни руку.
Он попытался меня ударить. Я легко увернулся, двинул его несильно по шее, и он повалился лицом вниз. На спине у него краснела сыпь: совсем недавно там сидел паразит. Я выбрал над почками место почище, воткнул впрыскиватель и чуть наклонил, чтобы сломать головку ампулы. Они были заряжены под давлением, так что больше ничего не требовалось.
На первом этаже следующего дома оказалось семеро больных, большинство из них в таком плохом состоянии, что я, не говоря ни слова, ввел каждому по дозе и пошел дальше. На втором этаже — то же самое.
На самом последнем — три пустые квартиры. Правда, чтобы убедиться в этом, в одной из них пришлось выжечь замок. В четвертой жили — если можно так сказать. На полу кухни лежала женщина с пробитой головой. Паразит все еще сидел у нее на плечах, но уже мертвый. Я не стал их трогать и пошел дальше по квартире.
В ванной комнате, в старинной чугунной ванне, сидел, уронив голову на грудь, мужчина средних лет со вскрытыми венами. Мне показалось, что он мертв, но, когда я наклонился, мужчина с трудом поднял голову и тупо произнес:
— Вы пришли слишком поздно. Я убил свою жену.
Или слишком рано, подумал я. Судя по тому, сколько крови натекло на дне ванны, по его серому лицу, пятью минутами позже было бы лучше. Я смотрел на него, не зная, стоит ли тратить ампулу. Но тут он едва слышно произнес:
— Моя дочь...
— У вас есть дочь? — громко спросил я. — Где она?
Веки его дрогнули, но он ничего не сказал и снова уронил голову на грудь. Я прикрикнул на него, надеясь, что он очнется, потрогал подбородок и приложил палец к горлу. Пульса не было.
Его дочь лет восьми или около того я нашел в постели в одной из комнат — если бы не болезнь, очень симпатичная девчушка. Она проснулась, заплакала и назвала меня «папочкой».
— Да, папочка здесь. Сейчас папочка тебя вылечит, — сказал я и ввел ей антитоксин в ногу. Она даже не заметила укола.
Я уже собрался идти, но она попросила пить. Пришлось возвращаться в ванную. Когда я держал стакан у ее губ, пронзительно зазвонил мой телефон, и от неожиданности я пролил немного воды.
— Сынок, ты меня слышишь?
Я притронулся к аппарату связи на поясе и включил его.
— Да. Что случилось?
— Я сейчас в небольшом парке к северу от тебя. Нужна твоя помощь.
— Иду.
Поставив стакан, я двинулся к выходу, но в нерешительности остановился, затем вернулся. Нельзя же было оставить ее там, чтобы она проснулась и первым делом наткнулась в квартире на своих мертвых родителей. Я взял девочку на руки и отнес на второй этаж, зашел в первую попавшуюся квартиру и положил на диван. Люди в этой квартире сами лежали без движения, но ничего другого мне не оставалось.
— Скорее, сынок!
— Иду! — Я метнулся на улицу и, не тратя лишних слов, бросился бегом.
Улица, назначенная отцу, шла параллельно моей и граничила с крохотным парком. Обогнув дом, я не заметил отца и пробежал мимо.
— Сюда, сынок. Я в машине!
Теперь я слышал его и в телефоне, и так, а обернувшись, увидел машину, большой летающий «Кадиллак» вроде тех, что обычно использует Отдел. Внутри сидел человек, но в темноте трудно было разглядеть кто.
— Слава богу! Я уж думал, куда ты запропастился.
Голос отца.
Забираясь в машину, я пригнулся, и вот тут-то он двинул меня по затылку.
Придя в себя, я обнаружил, что руки и ноги у меня связаны. Я полулежал во втором водительском сиденье, а Старик вел машину, сидя в первом. Руль на моей стороне был убран вверх. Когда до меня дошло, что мы в воздухе, я очнулся окончательно.
Старик повернулся ко мне и спросил довольным тоном:
— Ну как, уже лучше?
— Пожалуй,— ответил я, глядя на сидящего у него на плечах паразита.
— Извини, что пришлось тебя оглушить. Выбора не было.
— Да, наверно.
— Придется оставить тебя пока связанным. Позже мы придумаем что-нибудь получше.— Он улыбнулся своей такой знакомой зловещей улыбкой, и меня поразило, до чего же сильно проглядывает личность Старика в каждом слове, которое произносит паразит.
Я не стал спрашивать, что означает «что-нибудь получше» — не хотел знать. Вместо этого я принялся проверять веревки, но Старик постарался на совесть, ничего не скажешь.
— Куда мы летим?
— На юг,— ответил он, склонившись над приборами.— Далеко на юг. Подожди, я задам колымаге программу и тогда объясню тебе все наши планы. — Он еще несколько секунд работал с автопилотом, затем выпрямился. — Ну вот, этого ей хватит, пока не наберем тридцать тысяч.
Упоминание о такой высоте заставило меня еще раз взглянуть на приборную панель. Машина не просто походила на специальную, это и была одна из наших переделанных машин.
— Где ты ее взял? — спросил я.
— Отдел держал ее в тайнике в Джефферсон-Сити. Я проверил, и вот, ее действительно никто не нашел. Повезло, да?
У меня, конечно, на этот счет сложилось свое мнение, но я не стал спорить. Я по-прежнему пытался найти выход, хотя шансы вырисовывались от почти безнадежных до нулевых.
Пистолет исчез. Свой он, очевидно, держал с другой стороны, подальше от меня.
— Но это еще не все, — продолжал Старик. — Мне посчастливилось быть пойманным, возможно, единственным во всем Джефферсон-Сити здоровым титанцем. Хотя в удачу я, как ты знаешь, не верю. Короче, мы все-таки победим. — Он усмехнулся. — Это очень похоже на сложную шахматную партию, когда играешь сразу за обе стороны.
— Ты не сказал мне, куда мы летим. — Я ничего не мог предпринять, оставалось только говорить.
Он на секунду задумался.
— Во всяком случае, за пределы Соединенных Штатов. Возможно, что, кроме моего хозяина, на всем континенте больше нет ни одного незаболевшего титанца, и я не хочу рисковать. Полуостров Юкатан нас, видимо, вполне устроит — как раз туда я и направил машину. Во второй раз — а мы обязательно вернемся! — мы не сделаем тех же ошибок.
— Может, ты меня развяжешь, пап? У меня и ноги, и руки затекли. Ты же знаешь, что мне можно доверять.
— Подожди, подожди... Всему свое время. Сначала надо запрограммировать автопилот.
Машина все еще поднималась. Даже после доработки в Отделе ей требовалось время, чтобы набрать тридцать тысяч футов: в конце концов, с конвейера она сошла как обычная серийная модель.
— Ты забываешь, что я и сам долгое время был под хозяином. Я знаю, что это такое, и могу дать тебе честное слово...
Он только усмехнулся.
— Не учи отца овец воровать. Если тебя развязать сейчас, ты меня убьешь или мне придется убить тебя. А ты нужен мне живым. Мы с тобой еще погуляем, сынок. Хитрости и решительности нам не занимать, а это как раз то, что нужно.
Я промолчал, и он добавил:
— Кстати, насчет того, что ты знаешь... Почему ты мне ничего не сказал?
— О чем?
— Ты не сказал мне, каково это на самом деле. Я даже не подозревал, сынок, что такое возможно — покой, удовлетворение, благодать. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким счастливым. Разве что... — На лице у него промелькнуло удивленное выражение. — Разве что до того, как умерла твоя мать. Впрочем, сейчас мне даже лучше. Ты напрасно не рассказал мне об этом.
Меня охватило отвращение, и я начисто забыл о тонкой игре, которую пытался вести.
— Может быть, для меня все это совсем не так. Да и для тебя на самом деле тоже, старый ты идиот, только сейчас у тебя на загривке сидит паразит, говорит твоим языком и думает твоим мозгом!
— Не кипятись, сынок, — сказал он мягко, и, черт побери, его голос действительно немного меня успокоил. — Скоро ты сам все поймешь. Поверь, это наша судьба, наше предназначение. Человечество раздробленно и постоянно воюет, но хозяева сделают его единым.
Я вдруг подумал, что, наверное, и в самом деле есть такие слабоумные, которым эта идея придется по вкусу — добровольно продать душу за обещание мира и безопасности. Однако промолчал.
— Совсем немного уже ждать осталось, — сказал отец, бросив взгляд на приборную панель. — Сейчас я задам ей направление, и все будет в порядке. — Он настроил автопилот и проверил еще раз приборы. — Следующая остановка — Юкатан. А теперь пора к делу.
Отец поднялся с сиденья и наклонился рядом со мной.
— На всякий случай, — сказал он, затягивая ремень безопасности у меня на поясе.
Я резко поднял колени и ударил его в лицо.
Отец отскочил и бросил на меня беззлобный взгляд.
— Нехорошо, нехорошо. Я мог бы обидеться, но хозяева выше этого. А теперь сиди смирно. — Из носа у него текла кровь, но он даже не остановился, чтобы ее стереть, проверил веревки на руках и на ногах и добавил:
— Сойдет. Потерпи еще немного.
Затем сел на место и наклонился вперед, уперевшись локтями в колени. Теперь мне хорошо было видно его паразита.
Несколько минут ничего не происходило, и я, напрягая все силы, пытался хоть немного ослабить веревки — ничего другого не оставалось. Старик, казалось, уснул, но я знал, что он может притворяться.
На твердом кожистом покрытии паразита, посередине, появилась вдруг вертикальная линия. Прямо у меня на глазах трещина становилась шире и шире, и вскоре показалось мерзкое, переливающееся мутными цветами тело этой твари. До меня наконец дошло, что паразит разделился и теперь высасывает из моего отца жизнь и его плоть, чтобы хватило на двоих титанцев.
И в то же мгновение я понял, что моей собственной свободной жизни мне осталось от силы минут пять. Мой новый хозяин уже родился и вот-вот будет готов перебраться ко мне на спину.
Если бы было возможно разорвать путы усилием человеческой плоти, я бы это сделал, но увы. Старик не обращал на мои потуги внимания. Я даже думаю, что он вообще ничего не замечал. При делении контроль над носителем наверняка ослабевает, и, видимо, паразиты просто парализуют своих рабов. Старик, во всяком случае, сидел совершенно неподвижно.
К тому времени, когда я, обессилев и потеряв всякую надежду вырваться, сдался, по телу самого паразита уже бежала тонкая серебристая линия — верный признак того, что процесс деления вот-вот закончится. Именно это, пожалуй, и заставило меня думать о другом выходе, если то, что происходило у меня в голове, можно охарактеризовать словом «думать».
Мои руки были связаны за спиной, ноги тоже связаны — у лодыжек, и, кроме того, Старик притянул меня за пояс к сиденью ремнем безопасности. Но ногам, хотя и связанным вместе, от пояса вниз ничего не мешало. Я сполз по сиденью еще ниже, задрал ноги и изо всех сил ударил по приборной панели, включив сразу все стартовые ускорители.
Перегрузка получилась дай бог. Я не знаю, сколько в машине оставалось ускорителей, и поэтому не могу сказать точно, сколько вышло д, но, в общем, немало. Нас обоих швырнуло назад. Отца гораздо сильнее, поскольку я был пристегнут ремнем. Его бросило на спинку сиденья, и открывшийся, беззащитный паразит оказался как между молотом и наковальней.
Короче, он буквально брызнул во все стороны.
Отца выгнуло в том жутком спазме, что я видел уже три раза, и с искаженным лицом, со скрюченными пальцами откинуло вперед на рулевую колонку.
Машина резко пошла вниз.
Я сидел и смотрел, как она падает, если вообще можно «сидеть», когда висишь, привязанный только ремнем у пояса. Если бы тело отца, рухнувшее на приборную панель, не сбило все приборы, я бы еще мог что-то сделать — например, связанными ногами выровнять курс. Пытался, но ничего не вышло. Видимо, управление еще и заклинило.
Альтиметр деловито щелкал. Когда я нашел время взглянуть на прибор, он п кзывал уже одиннадцать тысяч футов. Затем стало девять... семь... шесть, и мы вышли на последнюю милю.
На высоте полторы тысячи футов включилась радарная блокировка, и один за другим выстрелили тормозные ускорители. Каждый раз меня чуть не разрезало ремнем пополам, однако появилась надежда, что теперь машина выравняется и, может быть, я спасусь. Рассчитывать на это было глупо, поскольку отец по-прежнему лежал на рулевой колонке...
Но когда мы врезались в землю, я все еще надеялся.
В себя я начал приходить, почувствовав какое-то мягкое покачивание. Ощущение раздражало, и в голове крутилась только одна мысль: «Когда же это кончится?» Каждое, даже самое легкое движение вызывало нестерпимую боль во всем теле. Я с трудом разлепил один глаз — второй вообще не открывался — и тупо огляделся, пытаясь сообразить, что же вызывает это раздражающее покачивание.
Надо мной был пол машины, но я довольно долго его разглядывал, прежде чем понял, что это такое. К тому времени я начал вспоминать, где нахожусь и что произошло. Вспомнил стремительный полет вниз, удар, и до меня дошло, что мы упали не на землю, а, видимо, в воду. Может быть, в Мексиканский залив? Я не знал наверняка, да и не до того было.
Мысль об отце отозвалась вспышкой боли и отчаянья.
Надо мной болтались два обрывка ремня безопасности. Руки и ноги по-прежнему были связаны, но одну руку я вроде бы умудрился сломать. Второй глаз так и не открывался, дышалось с трудом. Отца у приборной панели не оказалось, и это меня почему-то удивило. Превозмогая боль, я перекатил голову, чтобы взглянуть на другую часть машины здоровым глазом. Отец, весь в крови, лежал совсем рядом; от моей головы до его было всего фута три. Я уже не надеялся, что он жив, но, наверно, целых полчаса потратил, чтобы проползти эти три фута.
Дополз и остановился лицом к нему, почти касаясь щекой его щеки. Никаких признаков жизни, и судя по тому, как он лежал — изломанный, скомканный, словно тряпичная кукла, — на чудо рассчитывать не приходилось.
— Папа, — хрипло позвал я, затем закричал: — Папа!
Веки его дрогнули, но глаза остались закрытыми.
— Привет, сынок. Спасибо... Я тебе очень благодарен... — прошептал он и умолк.
Мне хотелось встряхнуть его, но я ничего не мог, только кричать.
— Папа! Очнись! Ты жив?
Он снова заговорил, но каждое слово давалось ему с болезненным усилием:
— Твоя мать... просила передать тебе... она очень тобой гордилась...
Отец затих, и его дыхание вдруг стало сухим и хриплым — зловещий предсмертный хрип.
— Папа, — закричал я сквозь слезы, — не умирай! Я не смогу без тебя.
Он открыл глаза.
— Сможешь, сынок, сможешь. — Пауза, хриплый натужный вздох, затем: — Мне так больно... — И глаза закрылись.
Я кричал, но больше ничего не мог от него добиться. Затем просто прижался к нему лицом, и по моим щекам, смешиваясь с кровью и грязью, потекли слезы.
