Разум увидеть нельзя.

И все же Розовый видел его или чувствовал — во всяком случае, о присутствии разума Блэйна он знал.

А Блэйна это не удивляло и не пугало. Он чувствовал себя так, как будто вернулся домой, и голубая комната казалась ему более знакомой и близкой, чем в первое посещение.

— Н-да, — удовлетворенно хмыкнул Розовый, оглядывая его разум. — Неплохая получилась парочка.

«Ну конечно, — подумала та часть разума, которая еще оставалась Шепардом Блэйном, — ведь я, или по крайней мере часть меня, или даже половина и в самом деле вернулась домой. Потому что на сколько-то процентов (возможно, мне никогда не узнать на сколько) я и есть сидящее перед ним существо. Я одновременно и Шепард Блэйн, путешественник с Земли, и дубликат обитателя этой голубой комнаты».

— Ну и как дела? — любезно осведомилось существо. Как будто не знает само!

— Есть одна просьба! — торопливо сказал Блэйн, спеша объяснить все до того, как ему придется покинуть эту планету. — Одна-единственная. Ты сделал нас как зеркачо. Мы отражаем чужие мысли.

— А как же иначе? — удивился Розовый. — Разве можно по-другому? На чужой планете приходится экранироваться от чересчур любопытных разумов. Конечно, здесь, дома, нет нужды…

— Ты не понял, — запротестовал Блэйн. — Твой экран нас не защищает. Он только привлекает к нам внимание. Из-за него мы чуть не погибли.

— Этого не может быть, — сердито оборвало его существо. — Погибнуть невозможно. Нет такого понятия, как смерть. Смерть бессмысленна. Хотя, может, я и ошибаюсь. Кажется, очень давно была планета…

Стало почти слышно, как существо перебирает пыльные архивные папки в заваленной знаниями памяти.

— Да, — подтвердило оно. — Было несколько таких планет. Это позор. Для меня это непонятно. Непостижимо.

— На моей планете, — сказал Блэйн, — умирает все, поверь мне. Абсолютно все.

— Неужели все?

— Ну, точно не скажу. Возможно…

— Вот видишь. Даже у тебя на планете смерть необязательна.

— Не знаю, — сказал Блэйн, — кажется, существуют и бессмертные вещи.

— То есть нормальные.

— Смерть вовсе не бессмысленна, — возразил Блэйн. Смерть — процесс, благодаря которому на моей планете стали возможными развитие и дифференциация видов. Она не дает зайти в тупик. Это ластик, который стирает ошибки и открывает путь новым началам.

Розовый уселся поудобнее. Чувствовалось, как он устраивается, собираясь с мыслями, подтягиваясь, готовясь к долгому и плодотворному обсуждению и, может быть, спору.

— Может, ты и прав. — сказал он, — но такой путь слишком примитивен. Это кончится первоначальным хаосом. Есть лучшие решения. Существует даже этап, когда совершенствование, о котором ты говоришь, перестает быть нужным. Но прежде всего скажи, ты доволен?

— Доволен?

— Ты ведь стал более совершенен. Ты больше, чем обычный разум. Ты — это частично ты, частично я.

— Ты ведь тоже частично я.

Существо удовлетворенно хмыкнуло:

— Видишь ли, тебя сейчас двое — ты и я; а я — даже трудно сказать, сколько всего одновременно. Я так много путешествовал и нахватался всякого — и разутое в том числe. Кстати, многие из них, откровенно говоря, можно было и не брать. Но знаешь, хотя я сам странствую очень много, у меня в гостях почти никто не был. Ты не представляешь, как я признателен тебе за твой визит. Когда-то у меня был знакомый, который частенько меня навещал, но это было так давно, что и не вспомнишь. Кстати, ведь у вас измеряют время, то есть поверхностное время?

Блэйн объяснил, как люди измеряют время.

— М-м, сейчас прикинем, — существо начало быстро подсчитывать что-то в уме. — По вашему счету выходит приблизительно десять тысяч лет назад.

— Когда у тебя был твой приятель?

— Да, — подтвердил Розовый. — С тех пор ты мой первый гость. И ты сам пришел ко мне. Не дожидаясь, пока к тебе приду я. Ты был в машине…

— А почему, — поинтересовался Блэйн, — ты спросил меня про наш счет времени? Ведь у тебя есть мой разум. Ты знаешь все, что знаю я.

— Естественно, — пробормотал Розовый. — Все твои знания во мне. Но я еще не разбирался в них. Ты не представляешь, что у меня там творится!

Еще бы, подумал Блэйн. Тут с одним-то лишним разумом не знаешь, как разобраться. Интересно…

— Ничего, — успокоил его Розовый. — Со временем все образуется. Потерпи немного, и вы станете единым разумом. Вы поладите, как ты считаешь?

— Но с отражателем ты и устроил нам…

— Я вовсе не хочу вам неприятностей. Я стараюсь как лучше. И делаю ошибки. И исправляю их. Снимать экран?

— Снимай, — поспешил согласиться Блэйн.

— Я путешествую, — рассказывало существо, — не сходя с этого места. Здесь сидя, я бываю, где захочу, и ты не поверишь, как мало встречается разумов, стоящих обмена.

— Ну, за десять тысяч лет ты их, думаю, набрал немало.

— За десять тысяч лет? — озадаченно спросило существо. — Мой друг, десять тысяч лет — это только вчера.

Существо покопалось в памяти, но, опускаясь в глубины воспоминаний все ниже и ниже, так и не дошло до начала.

— Иди сюда, — пригласил Розовый, — садись рядом со мной.

— Вряд ли в таком виде, — объяснил Блэйн, — я могу сидеть.

— Конечно, как я не сообразил. Тогда придвинься поближе. Ты ведь пришел ко мне в гости?

— Само собой, — пробормотал Блэйн, не понимая, о чем идет речь.

— Тогда, — произнесло существо, — давай поболтаем о путешествиях!

— Давай. — Блэйн пододвинулся к нему.

Они сидели в голубой комнате, залитой светом неизвестных звезд, и под отдаленный рокот бушующей пустыни Розовый рассказывал. Не только о цивилизации машин. О племени насекомых, которые тысячелетиями накапливали неисчерпаемые запасы пищи, им не нужной, и стали рабами собственной слепой жадности. О расе, сделавшей искусство объектом религиозного поклонения. О станциях подслушивания, обслуживаемых гарнизонами одной галактической империи, о которой давно забыли все, кроме самих гарнизонов. О фантастически сложных сексуальных традициях одной расы, которая практически все усилия направляла на разрешение воспроизводства. О бесплодных, голых планетах, никогда не знавших жизни. И о других планетах, где, как в колбах и ретортах алхимика, шли такие химические реакции, какие разум не в состоянии не то что понять, но даже представить, и где в результaтe этих химических реакций зарождалась шаткая, эфемерная жизнь, чтобы через доли секунды опять уйти в небытие.

Об этом и о бесконечно многом еще.

Слушая, Блэйн в полной мере осознал, насколько фантастичен случайно повстречавшийся ему Розовый, который не может вспомнить начала и не представляет конца; существо со странствующим разумом, за миллионы лет посетившее миллионы звезд и планет на расстоянии миллионов световых лет в этой и соседней галактиках. Перед ним было существо, которое принесло бы человеческому племени неисчерпаемую пользу. То, что говорилось сейчас, стоило всех усилий, затраченных когда-либо человечеством. Человечество встретилось с. расой, у которой, похоже, не было других эмоций, кроме дружелюбия; если у нее и существовали когда-то другие эмоции, то за бесконечные годы мысленных путешествий они износились в прах. Потому что, наблюдая, подглядывая в окна соседей по Галактике, эта раса научилась терпимости и пониманию по отношению не только к себе подобным или человечеству, но и ко всем созданиям, пониманию жизни во всем разнообразии ее проявлений. Научилась принятию любой мотивации, любой этики, любой культуры, какой бы чужеродной она ни казалась.

Вдруг до Блэйна дошло, что все знания, о которых он думает, находятся в равной степени и в мозгу одного человеческого существа — некоего Шепарда Блэйна; если только тот сможет разобрать знания, систематизировать их и аккуратно сложить, ими можно будет пользоваться.

В беседе Блэйн потерял чувство времени, утратил ощущение того, кто он, где находится и зачем; он позабыл обо всем на свете, как мальчик, самозабвенно слушающий невероятные истории старого матроса, вернувшегося из дальних, неведомых стран.

Комната стала родной, Розовый уже был другом, а далекие звезды не казались чужими; завывания пустынного ветра звучали, как с детства знакомая колыбельная.

Он не сразу понял, что рассказы о далеком и давнем уже прекратились и он слушает только ветер.

Он потянулся, как после сна, и существо сказало:

— Мы отлично провели время. Не помню, чтоб я когда-либо получал столько удовольствия.

— Подожди, — попросил Блэйн, — еще один вопрос…

— Насчет экрана не беспокойся. Я его убрал. Теперь тебя никто не выдаст.

— Я не о том. Я про время. Я — то есть мы — каким-то образом управляем временем. Дважды это спасло мне жизнь…

— Знание у тебя. В твоем разуме. Надо только найти его.

— Но ведь время…

— Время, — сказал Розовый. — Что может быть проще времени!