Глава 23
Бруно, гауптриттер в Ордене Копья, стоял перед сдвоенной шеренгой своих закованных в броню рыцарей, застывших со склоненными копьями по стойке смирно, каковой строй он в последнее время ввел в обычай. Все глазели на церемонию, разворачивающуюся на расстоянии в сотню ярдов от них. Подойдя ближе, они бы смогли рассмотреть ее получше, но никогда нельзя сказать, как туземцы воспримут вмешательство в свои священные ритуалы. Бруно ничего не имел против того, чтобы вмешаться, просто время еще не пришло.
Рев вырвался из тысяч глоток собравшихся в центре судебного круга народа готов, рев из глоток и клацанье оружия о щиты.
— Что это значит? — раздался негромкий вопрос из заднего ряда. — Они приняли решение?
— Разговоры в строю, — откликнулся Бруно, хотя без особого негодования. В Ордене Копья свято верили в предполагаемое равенство всех его членов, несовместимое с той суровой дисциплиной, которую приходится наводить в крестьянской армии. — Да, видите, теперь у них есть король. Habeant regem, — добавил он, перефразируя формулу при избрании Папы Римского.
Над толпой поднималась опасно раскачивающаяся фигура. Человек, которого подняли на щитах его рьяные сторонники. Утвердившись на ногах, он огляделся, обнажил меч, выкрикнул свое имя и традиционную формулу претендента:
— Я король готов. Кто против?
Минутное молчание, затем снова клацанье оружия. Неделей раньше против были бы с десяток воевод. Но вооруженная борьба лишила бы народ готов большей части его правителей, как богатых, так и богорожденных. Поэтому несколько дней перед сходом, который назывался Gautalagathing, то есть тинг тех, кто живет по закону готов, все так и гудело от слухов, сплетен, обещаний поддержки, взяток и уступок. Ныне все это было улажено. До следующей смены власти.
Толпа подалась туда, откуда пахло жареными быками и пивом в гигантских чанах, угощением, которое новый король выставил как часть платы за свое избрание. Немецкие риттеры следили за готландцами насмешливо, хотя и с некоторой завистью. Бруно решил еще немножко подержать их в строю, удостовериться, что никто не присоединится к гулянке, не затеет драку.
К ним приближалась еще одна фигура, тощий чернорясый англичанин, Эркенберт. Когда он подошел ближе, Бруно разглядел на его бледном лице легкий румянец возбуждения и ощутил, как его сердце толкнулось от предчувствия. Эркенберт держал в руке один из своих вечных списков.
— Думаешь, ты нашел его? — спросил Бруно, как только дьякон оказался в пределах слышимости.
— Да. Там, в палатке, я встретился с одним стариком. Слишком старый для схода, но не настолько старый, чтобы все позабыть. Он участвовал в набеге на Гамбург. Больше того, он был среди людей, которые разграбили собор. Он хорошо помнит, кто там был, — кстати, потому, что до сих пор считает себя обманутым при дележе. Он продиктовал мне полный список бывших там воевод и добавил, что у семерых из них было больше чем по дюжине корабельных команд. А теперь самое главное. О шестерых из этих воевод мы уже получили сведения и знаем, что они не подходят.
— Значит, это должен быть седьмой?
— Видимо, так. Его зовут Болли. Он ярл у трондцев.
— А кто, к дьяволу, такие эти трондцы?
— Они живут далеко на севере, — ответил Эркенберт. — Далеко по Северному Пути, пытаются подмять под себя торговлю пушниной.
— Пусть и далеко на севере, — пробурчал Бруно, — но если бы там появился новый король, будущий император, мы бы об этом узнали. Я начинаю опасаться, верен ли наш способ. Или благочестивый Римберт допустил какую-то ошибку? Может быть, Святого Копья вообще не существует?
— Или оно незамеченным лежит в какой-то сокровищнице.
На лице Бруно появилось совсем непривычное Эркенберту выражение усталости и слабости.
— Не могу отделаться от одной мысли, — признался он. — Ты говорил, что Копье в Норвегии. А потом мы услышали, что борьба за власть над Севером разгорелась в том Месте, которое мы покинули весной, в датском Гедебю, все только об этом и говорят. И вот мы, объезжая все провинциальные сходы Швеции…
— Готланда, — поправил Эркенберт.
— Один черт. Я выбрал неверное направление.
Эркенберт дружески похлопал огорченного рыцаря по гигантскому плечу.
— Кого Бог любит, того он испытывает, — сказал он. — Вспомни о царе Давиде в пустыне. Подумай о Самсоне, как он молол зерно в доме узников и как в конце концов обрушил дом на филистимлян. Бог в любой момент может явить чудо. Разве не спас он Иосифа от гнева Потифара и пророка Даниила во рву со львами. Скажу тебе святые слова, которые ты должен помнить: Qui perseravabit usque ad finem, ille salvabitur. Претерпевший же до конца спасется. До конца, понимаешь. А не почти до конца.
Лицо Бруно постепенно прояснилось. Он ласково взял Эркенберта за руку.
— Благодарю тебя, — сказал он, — благодарю тебя. Мудрые слова. Мы должны больше разузнать об этих трондцах. А тем временем я буду надеяться, что Бог предначертал мне особую миссию, посылая меня в эти места.
* * *
Хрорик, король Гедебю, терзал себя за бороду, слушая отчет своих разведчиков.
— Точно это Рагнарссоны? — переспросил он.
— Точно. Мы подобрались достаточно близко, чтобы разглядеть знамя Ворона.
— Которое поднимают, только когда все три ублюдка соберутся вместе. Ладно, по крайней мере, сейчас одним ублюдком стало меньше. А это был худший ублюдок из всех. Сто двадцать кораблей, ты говоришь, высадились на материке напротив Зильта? — Хрорик задумчиво посчитал. — Да, Рагнарссоны — это всегда дурные новости, но эта новость еще хуже. Что ж, путь им преградят сначала болота, а потом наши добрые деревянные стены. Я все знаю о их таранах и фокусах, которым они научились от своего отца. Думаю, мы сможем изгнать их.
Один из разведчиков откашлялся.
— Боюсь, государь, что новости еще хуже. Катапульты.
Мы видели, как их выгружали на берег. Тяжелые штуки, каждая с тонну весом. Их было три или четыре.
На лицо Хрорика вернулось озабоченное выражение.
— Катапульты! Какого сорта? Это камнекидалки, о которых мы слышали, или дротикометы, или какие они?
— Мы не знаем. Никогда не видели, как они действуют. Мы просто слышали рассказы, как и все. Рассказы людей, которых разбили с помощью этих катапульт.
— Тор нам помоги! Сейчас нам необходимы люди, которые разбираются в таких вещах.
Вмешался молчаливо присутствовавший на этом собрании портовый ярл Хрорика.
— С этим я могу помочь тебе, государь. Вчера я получил сведения от одного шкипера. Он ходил в Гула-Тинг. Он рассказал, что там много чего произошло — об этом я расскажу позже. Но под конец он сообщил, что на один из наших кораблей завербовали двух англичан и сейчас везут их на юг. Англичане, — подчеркнул он. — Это настоящие знатоки. Эти двое парней были при том, как получил свое Ивар, а потом и франкский король. Судно должно прийти через пару дней.
— Ладно. Пока Сигурд Змеинозадый ползет через болота, эти двое построят нам машины для войны против машин. Это хорошо. Но мы еще сделаем вещи, которые сами так и напрашиваются. Коль скоро Рагнарссоны на западном берегу, восточный берег чист. Так отправим суда к королю Арнодду и к королю Гамли, попросим их прислать нам каждый корабль и каждого человека, каких только смогут. Избавимся от Рагнарссонов, и мы все будем спать спокойней.
— Избавимся от Рагнарссонов, — повторил портовый ярл, — и, может быть, настанет время оставить в Дании только одного короля.
— Только больше никому об этом не говори, — согласился Хрорик.
* * *
За много дней пути к северу, вдали от надвигающейся военной бури, которая должна была решить судьбы многих королевств, Шеф и Кутред неподвижно притаились в тени скалы. Дважды пытались они спрятаться в укрытиях, которые полагали подходящими. И оба раза Эхегоргун извлекал их наружу, ругаясь на своем странном наречии.
— Вы, слабаки, — сказал он наконец, — вы же не знаете, как прятаться. И как смотреть. Я могу пройти через один из ваших городов при ярком дневном свете, и никто меня даже не заметит.
Шеф ему не поверил, но вынужден был признать уму непостижимое искусство Потаенного Народа исчезать, днем ли, ночью или в бледных сумерках, снова пришедших на смену долгому дню, который для Шефа с Кутредом был заполнен сном и ожиданием.
Прямо перед ними Эхегоргун по колено в воде стоял у края бухточки. Он провел их вниз по едва обозначенным тропкам, люди скользили и цеплялись за скалы, а Эхегоргун и Мистарай их поддерживали, иногда помогали спуститься вниз. Когда Эхегоргун наконец был удовлетворен их убежищем, он приказал им сидеть неподвижно и смотреть. Смотреть, что умеют делать Истинные Люди. Они увидят такое, что многим Безволосым за всю жизнь не узнать. Как Истинные Люди скликают своих родственников, китов.
Сейчас Эхегоргун стоял лицом к открытому морю. Высоко наверху Мистарай следила, не появится ли какая-нибудь лодка, перевозящая людей или мясо от места забоя гринд к подвергающемуся опасности дому Бранда на Храфнси.
В одной руке Эхегоргун держал длинную лопатку со своеобразно изогнутым краем, старательно вырезанную каменными инструментами из ствола горной осины. По внутренней стороне лопасти шли загадочные круги. Эхегоргун высоко поднял ее над головой, что неожиданно подчеркнуло, как непомерно длинны его руки. Затем он со всей силы обрушил лопасть на безмятежную воду. Всплеск разнесся, кажется, от края до края моря, а волны от него побежали в Атлантику. Эхегоргун снова шлепнул лопаткой. И еще раз. Двое людей притаились, поражаясь, насколько же далеко звук разносится над водой. И в глубине ее.
Через дюжину ударов Эхегоргун повернулся и аккуратно положил лопатку на уступ крутого берега. Теперь он взял другое приспособление, длинную сужающуюся трубу, сделанную из слоев срезанной спиралью и склеенной бересты, и осторожно залез в воду глубже, по пояс, утвердившись на невидимом подводном камне. Тонкий конец трубы он приложил ко рту, а раструб глубоко опустил в воду.
С места, где они притаились, даже в сумеречном освещении Шеф различал исполинскую спину Эхегоргуна, раздувшуюся, когда он сделал глубокий вдох, вдох, подобный потоку воздуха в кузнечных мехах. И дунул.
Люди на берегу не услышали ни звука, но через несколько мгновений воздух словно завибрировал, задрожал беззвучно. Не колебалась ли в такт поверхность моря? Шеф не мог этого определить, хотя вовсю таращил свой единственный глаз. Не было сомнений, что под водой происходят какие-то мощные изменения.
Все повторилось. Эхегоргун ухитрялся вдыхать воздух и каким-то образом одновременно дуть. Шеф не мог быть уверен, но чувствовал, что звуки, которые извлекает из трубы Эхегоргун, то и дело изменяются, следуя некоей неизвестной мелодии. Он оставался неподвижным, ощущая, как в него прокрадывается холод высоких широт, как затекают мышцы, как острый холодный камень давит через одежду. Пошевелиться он не осмеливался. Эхегоргун предупредил, что при любой помехе он все прекратит. «Упади хоть один камешек, — строжился он. — Если только киты подумают, что я играю с ними, даже чужие киты… Ведь я больше никогда не смогу плавать спокойно».
Позади него Кутред тоже застыл как скала. Но вот, еле различимо даже с двух футов, глаза его двинулись, подбородок чуточку приподнялся, указывая на что-то. Между берегом и шхерами появился плавник. Торчащий под прямым углом плавник кита-убийцы, касатки. Он приближался к ним, не быстро, с осторожностью. Время от времени голова тоже поднималась, и белел на фоне серых островов фонтан из дыхала. Касатка осматривалась. Позади, далеко позади, держалось остальное стадо.
Постепенно плавник стал приближаться. Он приближался, и дыхание Эхегоргуна вроде бы ослабло, как будто он прекратил свой подводный трубный зов. Теперь он дул рывками и в более разнообразном ритме. Наконец плавник оказался совсем близко, кит проплыл вдоль берега, повернулся, прошел назад. Поворачивая, он не спускал глаз со странного серого существа, стоящего по пояс в воде. Шеф ощутил, как кожа съеживается при мысли о том, что может случиться. Движение пасти или взмах хвоста, и Эхегоргун будет сбит с ног, сброшен со скалы. Даже могучий тролль для китов-убийц не страшнее тюленя. В море никто не защищен от них, ни морж с его бивнями, ни белый медведь, ни даже большие киты, которых касатки заживо разрывают на куски.
Эхегоргун аккуратно положил трубу на камень позади себя. Затем он медленно окунулся, погрузил плечи и голову в воду и поплыл. Кит ждал, освободив для него место. Людям на берегу было видно немногое, только то, что происходило над водой. Все же через некоторое время им стало казаться, что Эхегоргун разыгрывает что-то вроде пантомимы. Он изображал то ныряющих китов, то плывущего человека. Один раз Шефу показалось, что тролль ударил пятками по воде и стремительно перевернулся — опрокинутая лодка? Движения кита стали повторять движения тролля, они плавали взад и вперед вместе, развивая скорость, фантастическую для человека, но для китов — прогулочную.
А потом плавник ушел вдаль, огромный хвост дважды шлепнул по воде, словно на прощание. Другие киты, кружившие вдали от берега, тоже ударили хвостами, в унисон. Все одновременно, киты на высокой скорости двинулись прочь, выскакивая из воды в сложных балетных прыжках, словно ликуя. Они направились на юг, к Храфнси.
Пока они не исчезли из виду, Эхегоргун оставался в воде, лениво плавая кругами, над водой виднелись лишь его голова и руки, да легкий бурунчик в том месте, где были пятки. Со стороны — тюлень, да и только. Наконец он повернул к берегу, вылез и встряхнулся по-собачьи.
— Ладно, — сказал он на норманнском языке, — теперь выходите, Хлипкие. Я сказал им, что тот, кто ранил их вожака, убит. Они спросили — а тот, кого они преследовали? Тоже мертв, сказал я. Они были недовольны. Нетрудно оказалось убедить их, что еще много убийц китов есть на корабле. На большом корабле, идущем сейчас в Храфнси. Они сказали, что не прочь с ним поразвлечься.
— Идущий сейчас в Храфнси? — переспросил Шеф. — А как бы нам попасть туда?
— Есть дорога, — ответил Эхегоргун. — Никто из Хлипких о ней не знает, но вам я покажу. Хотя я еще должен сказать одну вещь. Киты не слишком хорошо отличают Хлипких друг от друга. И это их не очень-то волнует. Сегодня ночью рискуют все, кто окажется на море.
— Покажи нам, куда идти, — сказал Шеф. — Я обещаю заплатить тебе за все. Даже если мне придется для этого стать здесь королем.
* * *
Люди на двухмачтовом судне, двигающемся под легким парусом в сторону Храфнси, совершили долгий переход вдоль побережья Норвегии, за время которого привыкли к своему необычному оружию и парусному оснащению. По большей части это были жители Агдира, родной страны королевы Рагнхильды. В неразберихе, последовавшей за скоропостижной смертью Хальвдана и приходом к власти Олафа, один из шкиперов короля Хальвдана решил, что ему по пути с королевой Рагнхильдой, и предоставил в ее распоряжение свой корабль. Большая часть его команды его не поддержала и сбежала, а их место заняли люди Рагнхильды. Вместе с ними отправился Вальгрим Мудрый, потерпевший поражение в своем замысле управлять святилищем Пути, рвущийся отомстить человеку, который ему помешал. И не просто отомстить — но и вернуть своих заблудших собратьев на истинный путь служения Одину, путь, который в Судный День превратит поражение в победу. Он и его сторонники построили катапульты и обучили их расчеты. Все они горели желанием взять реванш за свое поражение в Гула-фьорде.
Но главной движущей силой для всех них, для команды, шкипера и Вальгрима, оставалась ненависть королевы Рагнхильды к человеку, который убил ее сына или стал причиной его смерти. К человеку, укравшему удачу, которой она посвятила свою жизнь. Рагнхильда глазом не моргнула, когда ее свекровь, королева Аза, отправилась на виселицу, без содроганий подсыпала яд своему мужу, королю Хальвдану. Может быть, однажды из ее лона выйдет основатель новой династии королей. Но сначала — этот английский смерд, которого она завлекла, спрятала, хотела использовать для расчистки дороги своему сыну, — он должен попасть в ад и служить ей и ее сыну всю вечность.
Когда огромный военный корабль приблизился к своей цели, к Храфнси, ему пришлось отойти от береговой линии и забраться в море, где его скрывали накатывающиеся валы Атлантики, а потом вернуться к берегу — уже за несколько миль от места, где пираты рассчитывали встретить свою добычу. Здесь они остановились в пустынном заливе, одном из тысяч на этом изрезанном побережье, и их никто не видел. По крайней мере, не видел ни один человек.
Однако они не страдали от неизвестности. После того как забой гринд окончился, для жителей Галогаланда началась настоящая работа. Необходимо было срочно разделать туши и засолить как можно больше мяса. Еще важнее было установить на берегу котлы, вырезать жировую прослойку и начать долгий труд перетапливания ворвани, которая нескончаемыми зимними ночами была просто неоценима для освещения, обогрева и даже для еды. Поддерживать под котлами огонь было нетрудно. Как только начинала вытапливаться ворвань, на оставшихся вытопках нагревали следующую порцию. Однако каждая новая бочка была лишь каплей в том дожде изобилия, который обрушился на галогаландский берег с приходом гринд. Лодки сновали во всех направлениях, бочки загружались, буксировались вплавь, пересылались просьбы о необходимости срочной подмоги. Два человека на ялике проходили мимо фьорда, где стоял корабль Рагнхильды, и были немедленно захвачены в плен спущенной с него шлюпкой.
Норманны, за редкими исключениями вроде Ивара Бескостного и его отца Рагнара, своих все-таки не пытали, что бы они там ни вытворяли с трэлями. Рагнхильда подняла пленников на борт и доходчиво объяснила, что у них есть две возможности: либо они сразу летят обезглавленными за борт, либо расскажут ей, что происходит в Храфнси. Рыбаки предпочли заговорить. Рагнхильда узнала очертания гавани, выяснила, где расположены катапульты и оба корабля. От нее не укрылось, что половина людей все еще занята на берегу вытопкой ворвани, а остальные вконец измучены нескончаемыми погрузками и разгрузками бочек, рейсами между местом забоя и гаванью. Не узнала она, что Шеф и Кутред отсутствуют. Ее пленники просто этого не заметили, занятые другими заботами.
Зато они заметили и рассказали ей, что Бранд, к несчастью, снял английских катапультеров с их постов и вместе со шведами Гудмунда послал работать на пристани, поскольку они были явно бесполезны на разделке туш. Вполуха выслушав протесты Квикки и Озмода, их требования предпринять хоть что-нибудь для поиска их хозяина, Шефа, Бранд послал караульного ко входу в гавань с указанием дуть в рог, если увидит, что приближается чужой корабль. Часовой уселся на мягкий дерн, привалился спиной к камню и незамедлительно уснул.
Корабль Рагнхильды, «Журавль», за несколько мгновений до того как заря осветила тусклое небо, вошел в гавань Храфнси, не встречая сопротивления, и его усиленная команда в сто двадцать человек приготовилась к атаке. Они радостно подталкивали друг друга, завидев силуэты катапульт, незаряженных и покинутых.
Бранд, распоряжавшийся на пристани разгрузкой очередной партии бочек со своего «Моржа», ничего не видел, пока первое ядро не понеслось над волнами.
Прицел был взят мастерски. Команда «Журавля» успела попрактиковаться в стрельбе и не испытывала недостатка в добрых круглых камнях. С расстояния между входом в гавань и пристанью, не достигавшего и трехсот шагов, ядро ударило прямо в нос «Моржа». Форштевень отскочил назад, прикрепленные к нему доски обшивки рассыпались. Если бы корабль шел под парусом, он бы камнем нырнул под воду. А так он просто развалился на части и мягко осел на скалистый грунт в десяти футах под килем, причем мачта осталась торчать над водой.
Бранд таращился на нее, не в силах осознать, что случилось. Второе ядро проломило пристань в двух шагах от него, сбросив в воду с полдюжины грузчиков. И в этот самый момент на темной палубе «Журавля» вспыхнул огонек. Прислуга метательной машины жаждала испробовать свои огненные стрелы еще разок. Едва они прицелились, к ним подошла Рагнхильда.
— Туда, — рявкнула она, — туда! Цельтесь в ту большую бочку. На этот раз вы наверняка попадете.
Катапульту немножко довернули, опять прицелились, выдернули спусковую скобу. Пылающий дротик понесся над водой, огненной линией прочертив свой путь, воткнулся в бочку с ворванью, только что выгруженную с затонувшего «Моржа». В небо моментально взметнулись языки пламени, вспыхнувшего чистым ослепительным светом. Люди на берегу обрисовались темными тенями, в суматохе беготни и крика — одни тушили пожар, другие хватались за оружие, английские катапультеры побежали вокруг всей гавани к своим покинутым машинам.
Наблюдая это, шкипер Рагнхильды удовлетворенно ухмыльнулся. Это был Кормак, сын ирландской рабыни, набравшийся большого опыта в бесконечных ирландских войнах. Он умел определять момент, когда его враги теряли инициативу.
— Ближе к пристани, — скомандовал он. — На камнеметалке, потопите второй большой корабль, шведский. На дротикометах, поджечь еще несколько бочек, а потом дома. Боцман, возьми двадцать человек, убери парус и, когда мы высадимся на берег, на веслах отведешь корабль на сотню ярдов назад. Не хочу, чтобы кто-нибудь попытался захватить «Журавль», пока мы будем заняты. Остальным, мы высадимся на пристань и пойдем прямо на деревню.
— И помните, — прикрикнула Рагнхильда, — одноглазый. Шесть золотых браслетов за одноглазого.
Позади нее Вальгрим сжимал копье «Гунгнир», которое досталось ему от Стейна, а Стейну попалось на берегу, где его бросил Шеф. Подходящее оружие, подумал Вальгрим. Пустить кровь нечестивцу.
* * *
Далеко вдали, так что едва можно было различить, Шеф увидел пламя, внезапно взметнувшееся в небо. Он стоял на материковом берегу едва ли в четверти мили от края острова Храфнси. Вот только лодки у него не было. Он бы не поверил, что им удастся так быстро подойти чуть ли не к самому Храфнси. Но Эхегоргун, Мистарай и Экветаргун провели их по тропам, которые не смогли бы найти даже козы, а потом по удивительно легкому спуску вдоль гребня на берег рядом с тем местом, где они высадились. Хотя два дня назад им пришлось грести несколько часов, сейчас оказалось достаточно пройти лишь пять миль, срезая путь в основании полуострова.
— Как же мы переберемся? — спросил Шеф.
— Вплавь? — предложил Эхегоргун.
Шеф колебался. Четверть мили — не так уж много. Но он знал, что эти воды всегда ледяные. И опять же, он не мог забыть о такой угрозе, как киты.
Кутред подтолкнул его и показал вдаль. Освещенные теперь красными зарницами в небе, виднелись черные точки вельботов, бешено мчащихся от берега с гриндами. Они везли груз или возвращались за водой.
— Там Хлипкие, — сказал Эхегоргун, — мы уходим. Не говори о нас никому, кроме моего брата Бранда. А то однажды выйдешь в море в лодке, и больше никогда болтать не сможешь.
— Погоди, — громко крикнул Шеф, — можешь сказать, где сейчас киты?
Эхегоргун кивнул.
— Слышу их в воде. Так и знал. Они у входа в гавань, следят за странным кораблем. Недовольны. Они предпочитают переворачивать маленькие лодки, а не таранить большое судно. Не плавай на лодках.
— Можешь предупредить нас, если они войдут в гавань? Если на несколько минут станет безопасно переправляться на остров?
Эхегоргун с сомнением пофыркал.
— Когда услышишь крик моржа, переправляйся. Только быстро, — и мгновеньем позже он исчез, его огромное тело растворилось прямо в скале.
— Крик моржа? — переспросил Кутред. — С тем же успехом это может быть отрыжка ангелов…
Шеф его не слушал. Он забрался на самую высокую точку поблизости, помахал над головой своим копьем. Минутой позже его заметили с головного вельбота, посомневались, но подошли к берегу.
— Остановите другие вельботы, — приказал Шеф. — Нет, нет, делайте, что я скажу. Я знаю, что на нас напали. Мы должны прийти все вместе, а не по одному.
Постепенно лодки собрались, девять или десять штук, сорок-пятьдесят человек на них, свирепых и опытных викингов, но без доспехов и оружия, не считая оставшихся у некоторых гарпунов, разделочных топоров и ножей.
— Вы очень внимательно выслушаете то, что я скажу, — объявил Шеф. — Во-первых, у входа в гавань находится стадо китов-убийц, и нам нельзя грести прямо на них. Во-вторых, мы узнаем, когда они войдут в гавань…
Его слова встретил недоверчивый гул, и Шеф, стукнув древком копья по скале, повелительно возвысил голос.
* * *
Кормак делал с жителями Храфнси примерно то же самое, что они сделали с китами. Он умышленно поддерживал постоянное давление, чтобы не прекратилась царившая среди них паника, хотя осознавал, что такого рода паника может обернуться яростным безоглядным ответным наступлением. Когда «Журавль» подошел к пристани, из его катапульты полетели ядра, каждое разрушало какой-нибудь дом. Огненные стрелы поджигали дерево и ворвань, превратив целый поселок в один огромный костер. Убитых и раненых было немного, силы оборонявшихся не были особенно подорваны. Но им некогда было подумать. А у Бранда, увидевшего крушение своего любимого «Моржа», увидевшего, что его запасы на зиму и склады пушнины гибнут в огне пожара, сердце едва не разорвалось. Он не стал надевать кольчугу, не стал строить своих людей. С искаженным от ярости лицом стоял он между языками пламени, сжимая в руке свой топор «Боевой тролль» и ожидая, пока разрушители высадятся на берег.
Едва борт «Журавля» коснулся причала, хорошо обученные люди Кормака выпрыгнули на него и сразу выстроились в колонну по шестеро. А сам Кормак в этот момент нагнулся и что-то сказал своему боцману. Два человека скользнули к берегу по обе стороны пирса. В нужном месте они привяжут поперек пирса веревку.
Кормак протолкнулся в центр первого ряда, вышел на два шага вперед, построил людей обычным для викингов клином. Затем они с дружным криком устремились на врага. Кормак ожидал яростной контратаки.
И она началась. Завидев уверенно двигающуюся к нему фигуру, Бранд, в приступе ярости и муки полностью забыв все страхи и сомнения, одолевавшие его со времени поединка с Иваром, с занесенным топором ринулся вперед. Позади него неровной волной наступали жители Храфнси, вооруженные тем, что попалось под руку.
— Большой парень, — сказал Кормак ближайшему дружиннику. Он поднял для защиты свой щит и выкрикнул оскорбление, которое в реве пожара никто не услышал.
Когда Бранд бросился вперед, спрятавшийся в тени боцман рывком натянул веревку. Бранд ногами зацепился за нее и рухнул, распростершись во весь рост, так что причал задрожал. «Боевой тролль» выскочил из его руки. Бранд с ревом стал подниматься на ноги, но в этот самый момент Кормак со всей силы безжалостно ударил его в висок. Бранд тряхнул головой и продолжал подниматься. Не веря своим глазам, Кормак снова ударил нагруженным свинцом мешочком. На этот раз гигант рухнул на четвереньки.
Позади него нападавшие замялись, некоторые тоже запутались в веревке. Двое прорвались вперед, встретили сосредоточенный залп и упали, утыканные дротиками. Остальные замерли в нерешительности, потом по одному и по двое побежали назад к полыхающей деревне.
— Свяжите его, — коротко приказал Кормак. Он повел войско к берегу, собираясь очистить деревню от сопротивляющихся одиночек, захватить лодки, провизию и оружие. После этого останется лишь гоняться за бегущими. Хотел бы он, чтобы одноглазый атаковал вместе с Брандом. Тогда Рагнхильда больше не стояла бы у него за спиной.
* * *
Английские катапультеры, которых использовали на пристани как рабочую силу, сбежали при первом же выстреле. Оружия у них не было, и не было стремления защищать поселок. В темноте, куда не доходил отблеск пожара, они, задыхаясь, собрались вокруг Квикки.
— Нечего было убирать нас от «мулов», — раздался в темноте голос. — Мы знали, что норманны придут, мы ему говорили, так нет же, ему надо было…
— Заткнись, — сказал Квикка. — Дело такое, если мы сейчас подойдем к машинам, мы их развернем и выстрелим в этот их корабль без вопросов. Тогда они все срочно кинутся на борт.
— Ничего не выйдет, — сказал Озмод. — Смотри.
Он показал на шлюпку «Журавля», набитую вооруженными людьми, которая через всю гавань плыла к двум покинутым катапультам. Кормак и об этом подумал.
* * *
Но Кормак не подумал о китах. Касатки подошли к гавани вслед за «Журавлем», собираясь напасть. Однако вожак их удерживал. Его останавливал корпус «Журавля», он понимал, что это самое большое творение рук человеческих, с которым он когда-либо сталкивался. Может быть, если тара-нить его головой, этого окажется достаточно, и корабль затонет. А может быть, нет. Полученная от Кутреда царапина раздражала кита, но в то же самое время делала осторожней. Развлечением, которое он любил, было перевернуть лодку, будто плавающую льдинку, как неосторожного тюленя, схватить выпавшего из нее человека. Поэтому он колебался, а с ним и его стадо, кружащее около входа в гавань, одним глазом следя за «Журавлем» и суматохой в поселке, а другим — за соблазнительными, но защищенными мелководьем вельботами, которые, как он чувствовал, стоят у материкового берега в четверти мили от острова.
Потом он услышал размеренные гребки весельной шлюпки, и больше не колебался ни минуты. Переполненный той свирепой алчностью, которая у лисы в курятнике сильнее голода, он свернул в гавань, а вслед за ним и его стадо.
* * *
— Ничего не выйдет, — повторил Озмод. — Святый Боже всесильный, — вспомнив детство, он непроизвольно, чтобы защитить себя от зла, наложил крестное знамение поверх молота, который по-прежнему свисал с его шеи. Никто его не поправил. Следя за шлюпкой, все они одновременно заметили огромный плавник в человеческий рост, который поднялся за лодкой, и мелькнувшую под ним черно-белую тушу.
Гребцы, перевернувшись вместе со шлюпкой, и пикнуть не успели. Мгновенье их головы, как поплавки, торчали над водой. Затем плавник за плавником стал прорезать воду — это киты-убийцы приступили к своему излюбленному ритуалу нападения на большого кита, на голубого кита, на кашалота или на финвала, сельдяного кита — закружили каруселью, кусая огромными челюстями и уступая очередь следующему. Но челюсти взрослой касатки лишь ранят шестидесятифутового голубого кита, а человека они перекусывают пополам. Через несколько секунд все было кончено, киты снова нырнули, чтобы скрыть свое присутствие.
— Я встречал одну из таких тварей на море, — прошептал побледневший Карли. — Я вам говорю, для нее перевернуть меня было что глазом моргнуть. Плавник высотой с меня самого. Какие же у них зубы?
Квикка пробудил остальных от их паралича.
— Ладно, Тор им помоги, но посмотрите — дорога к «мулам» теперь свободна. Бежим туда.
Продолжая оглядываться на грозные, освещенные отблесками пожара воды, катапультеры побежали вокруг гавани к своим машинам.
На борту «Журавля» всеобщее внимание заняли атака местных жителей и последующее падение Бранда. Никто не следил за шлюпкой, за исключением двух плененных рыбаков, привязанных снаружи планширя. Они смотрели на воду под собой, пытаясь прикинуть ее глубину. Постепенно, оглядываясь через плечо, они с неожиданной решимостью начали высвобождать себе руки.
* * *
На материковом берегу Шеф увидел, что языки пламени взметнулись еще выше. Люди в вельботах заворчали, не желая верить в угрозу со стороны касаток, уже отчаявшись узнать, что происходит у них дома.
Позади раздался странный долгий звук, как будто кто-то трубно высморкался, а в конце словно шлепнули по воде хвостом.
— Что это было? — спросил Шеф.
— Звук такой, будто морж пошел, — сказал один из моряков. — Но этого не может быть, потому что…
— Все в порядке, — рявкнул Шеф. Он высоко поднял копье и крикнул для всех вельботов: — Сейчас впереди безопасно, может быть, всего на несколько мгновений. Гребите прямо к острову как можно быстрее, подходите к берегу, что напротив нас, и выскакивайте из лодок. Не заходите в гавань. Вы слышите, в гавань не заходить. А теперь вперед!
Он уселся на носу головной лодки, Кутред на корме. Китобои налегли на весла, стрелой пустили вельбот через спокойное море. Шеф ворочался из стороны в сторону, с опаской ожидая в любой момент увидеть возвращающиеся наперерез им плавники. Лодки преодолели уже середину расстояния, надбавили ход. При приближении к берегу острова недалеко от входа в гавань, где-нибудь в полумиле от основного поселения, которое закрывала от них гора, Шеф почувствовал, что скорость падает.
— Почему бы нам просто не ворваться в гавань? — спросил один из гребцов.
— Поверь мне, — сказал Шеф, — тебе бы это не понравилось.
Его лодка уже уткнулась носом в гальку, как и большая часть остальных. Люди высыпали на берег, затащили вельботы повыше, выхватили свое случайное оружие. Одна лодка, не обращая внимания на крики Шефа, устремилась прямо ко входу в гавань, исчезла из виду за мысом. Шеф неодобрительно покачал головой.
— Я все равно не понимаю, почему… — начал другой недовольный. Кутред, чье терпение истощилось, стукнул его по уху рукоятью меча, схватил за глотку, встряхнул и поставил на ноги.
— Делай, что тебе говорят, выполняй приказы, — рявкнул он. — Понял?
Шеф выстроил имевшихся в его распоряжении пятьдесят человек в двойную шеренгу и повел их вперед широким клином. Он держал быстрый шаг, пресекая попытки бежать. Необходимо было сохранить дыхание для драки с людьми в доспехах. По его замыслу следовало далеко обойти гору близ устья гавани, и из-за ее прикрытия выйти к речке, на которой стоял главный поселок Храфнси, чтобы загонять нападавших обратно в море. Может быть, к тому времени они уже рассредоточатся для грабежа и насилия. Он надеялся на это. Сейчас единственным его шансом была внезапность.
* * *
Катапультеры подбежали к первому «мулу» и на мгновенье смешались. Заряжать один или заряжать оба? Даже вместе с Карли их не хватало на два полных расчета.
— Хватит пока одного, — решил Квикка. — Крути.
Когда уходили, они ослабили крутильную пружину. Ее нельзя было слишком долго держать взведенной. Но заводные рукоятки по-прежнему торчали на своих местах, и люди ухватились за них. Квикка крикнул Карли, чтобы помог ему. За недели ожидания они сделали одно усовершенствование. Раньше им никогда не удавалось развернуть орудие больше чем на несколько дюймов. На корабле приходилось доворачивать сам корабль, а не катапульту. Однако методом проб и ошибок Удд разрешил эту проблему. Они поставили тяжелую машину на маленькие колесики с железными ободами, но те не ездили по земле, как у легких дротикометов, нет, колесики ездили по лежавшему на земле большому горизонтальному колесу, которое своим выступом не давало им съехать. Два сильных человека могли наклонить всю махину весом в тонну с четвертью вокруг неподвижной оси и разворачивать ее за длинный хвост.
Напрягшись, Карли и Квикка подняли хвост и развернули катапульту из первоначальной позиции, защищавшей вход в гавань, в сторону «Журавля», медленно отваливающего от пристани.
— Еще на полшага, — хрипел Квикка. — Назад на ладонь. Хорошо. Теперь наклоним пониже, забей два клина, нет, три.
Они наклонили орудие так, что оно теперь смотрело вниз, на гавань. Веревки были натянуты, шатун удерживался спусковой скобой. Квикка вложил в свисающую с шатуна петлю тридцатифунтовое ядро, очень точно выверил угол, под которым в нужный момент должен сорваться помещенный в петлю груз.
— Готово. В сторону. Стреляй!
Скобу вытащили, шатун с невероятной силой ударил, петля взметнулась, передавая свою скорость ядру. Оно понеслось над водой почти по прямой линии.
И промазало. Расчет наклонил орудие так низко, как только смог. Но при стрельбе вниз очень трудно установить дистанцию выстрела. Камень скользнул над самой палубой «Журавля» и плюхнулся в воду посередине расширяющейся полосы между кораблем и пристанью. Брызги от взметнувшегося фонтана ударили в лицо Кормаку, который после выигранной стычки стоял на пристани.
— Тор мне помоги, — воскликнул он, — что же случилось со шлюпкой? Они должны были заняться этими машинами.
Он пролаял приказ. Угроза его судну была самой большой опасностью, несравнимой со всем остальным — победой в сражении, охраной пленников и даже ублажением Рагнхильды. Как только Рагнхильда поняла, что Кормак прекращает налет на поселок, в котором почти наверняка скрылся убийца ее сына, собирается отступить, она набросилась на шкипера с зубами и ногтями. Он стряхнул ее с себя, хотя она цеплялась за руки, визжала.
Сейчас самое главное, решил Кормак, — перевести «Журавль» на другую сторону гавани, где его не смогут достать катапульты. На корабле требуется больше рабочих рук, и срочно. С дюжину яликов и плоскодонок все еще оставалось у пирса и на галечном берегу. Кормак быстро отрядил пятьдесят человек оборонять начало пирса, остальных посадил на лодки, набивая их битком. В последний момент он спохватился, высадил из ближайшей плоскодонки двух человек, заменил их все еще оглушенным, но крепко связанным по рукам и ногам Брандом.
— Этого возьмем на хранение, — заметил он, входя в ту же лодку. Он снова оттолкнул от себя разъяренную Рагнхильду. — Госпожа, мы за тобой вернемся. Если нужный тебе человек где-нибудь и есть, то там, на берегу. Почему бы тебе самой его не поискать? Отчаливай, — приказал он гребцам.
Ударил второй камень, выпущенный на этот раз по передней лодке, и опять не попал, а пятьдесят человек на лодках устремились через отделявшую их от корабля сотню ярдов воды.
* * *
Шеф вброд перевел свой отряд через речку и вошел в горящую деревню по одной из грязных, уходящих в глубь острова дорог. Пока они трусцой двигались по улицам, из дыма и пламени выходили люди и присоединялись к ним, пристраивались в ряды, обрадованные возможностью настоящего сопротивления. Шеф ощутил, как волчья ярость галогаландцев заражает его. Теперь их было не удержать. Они обрушатся на захватчиков, что бы он ни сказал и ни сделал.
Однако они идут в бой без доспехов, и единственный во всем отряде щит — у Кутреда. Враги же полностью вооружены. Шеф видел их, без дрожи и без страха выстроившихся плотной стенкой поперек пирса. Через несколько секунд он возглавит атаку. Велики ли его шансы выжить в ней? Встать в центре первого ряда, мишенью для каждого дротика? Так было принято. Шеф поднял копье. Он не знал способа изменить мир. Он лишь попытался восстановить в себе тот боевой дух, который кипел в нем, когда он убивал на отмели викинга Храни. Никакого отклика. Кажется, его погасило копье в руке Шефа, вызвав вместо этого желание остановиться. Жалеть, а не убивать. Воины слева и справа косились на него, ожидая приказа к атаке. Что-то заставило Шефа сделать отмашку копьем в сторону, остановить отряд.
За стеной щитов на пирсе восходящее солнце озарило окружающие холмы и впервые в этот день сверкнуло на воде. Оно высветило плавники и тела китов, которые второй раз пришли с глубокой воды, уверенные в том, что собираются сделать, ободренные первым успехом. Страшный крик поднялся на лодках, когда люди осознали, что их ждет. Храбрые люди, некоторые из них начали бить мечами и копьями по приближающимся черно-белым тушам. Вальгрим Мудрый, в изумлении стоящий на носу одной из лодок, замахнулся своим копьем «Гунгнир», чтобы ударить. Слишком слабо, слишком медленно. Лодку толкнули снизу. Удар, нанесенный многотонной тушей на скорости тридцать миль в час, ни одна лодка не выдержит. Люди в тяжелых доспехах посыпались в воду, и вот стали смыкаться гигантские челюсти, киты сновали взад и вперед так, как делали это при охоте на тюленей и дельфинов. Через несколько секунд залив стал таким же красным, как бухта, где забивали гринд. Но на этот раз от крови людей, а не китов, кровь гребцов смешалась с кровью шкиперов, с кровью Вальгрима Мудрого, жреца Одина, ставшего ныне жертвой детей Одина. Никем не замеченное, копье с рунами «Гунгнир» плавно опустилось на дно — оно не принесло счастья своему последнему владельцу.
Ряды воинов Шефа смешались, как только люди поняли, что происходит в гавани, — никто из них не видел раньше ничего подобного. Заметив, что нападавшие остановились и на что-то пялятся, люди Кормака тоже повернули головы. Оба отряда застыли, охваченные ужасом. Они не могли вмешаться.
Через некоторое время Шеф вышел вперед и заговорил с тем, кто казался главным среди людей на пирсе.
— Сложите оружие! — крикнул он. — Мы обещаем, что вы останетесь живы и здоровы, а потом свободно вернетесь домой. Вам теперь от нас не уйти. А крови сегодня было пролито достаточно.
Воевода с побелевшими губами оглянулся на своих людей, увидел, что они дрожат от ужаса, их боевой дух испарился. Он кивнул, не спеша положил меч и щит. Кутред вышел вперед, пробивая через толпу дорогу для Шефа, вместе с ним направился к краю пирса.
Когда они подошли туда, откуда-то возникла женщина и с криком устремилась на них. Рагнхильда, с ножом в руке, равнодушная к страшной морской бойне, помнящая только о своей мести. Она накинулась на Шефа подобно фурии, опустив нож для удара снизу. Шеф увидел ее приближение, узнал зеленые глаза, которые целовал, волосы, которые столько раз гладил. Копье бессильно поникло в его руке, он подбирал слова оправдания. Подбегая, она кричала что-то, он уловил только: «…убил моего сына!»
Он замер с опущенными руками, парализованный, надеясь на объяснение, на еще одно чудо.
Между ними шагнул Кутред, удар ножа проскрежетал по твердой поверхности его щита. Он инстинктивно поднял щит, чтобы отбросить Рагнхильду. Ее глаза расширились от неожиданного удара, она повалилась назад, потянув за собой щит с острием длиной в фут, которое Шеф приварил собственными руками. Острие пронзило ей сердце под грудью.
— Бог мне свидетель, — сказал Кутред, — это был несчастный случай. Я в жизни не убивал женщин.
— Слишком много смертей, — сказал Шеф. Он склонился над Рагнхильдой, высматривая признаки жизни. Ее губы все еще шевелились, все еще проклинали его. Затем они сомкнулись, и он увидел ее закатившиеся глаза. Когда он ушел, подошел Кутред, наступил на распростертую руку Рагнхильды и выдернул свой щит. Он потряс головой, украдкой оглянулся, не видел ли Шеф, что он только что сделал.
Но взгляд Шефа уже обратился от тела на пристани к кровавой, разрезаемой плавниками поверхности моря. Тут же, не веря глазам, он уставился на другую сторону бухты. На мелководье у противоположного берега сидели двое, ясно видимые в свете наступающего дня. Позади него поднялся гул изумления — все новые и новые люди замечали необычную картину. За сегодняшнее утро уже второе зрелище, которого никто из живущих не видел раньше. Один из Потаенного Народа.
* * *
Эхегоргун, в точности угадав мысли китов, легко и уверенно пересек узкий пролив вслед за вельботами. Он видел, что люди Шефа высадились на берег, видел и слишком самоуверенных моряков, направивших свои лодки прямо в гавань, где их встретили и уничтожили киты. Он держался в отдалении, но прошел вслед за касатками в гавань, уверенный, что заранее услышит, если стадо повернет в его сторону. Он пристроился вблизи от берега так, что лишь макушка торчала, и с виду не отличался от обычного серого камня. Он с любопытством, но без особого интереса следил за делами людей — до тех пор, пока не увидел двоих, — они грузили в лодку сразу узнаваемое мощное тело. Бранд, сын Варна, сына Бьярни. Внук его родной тети.
Эхегоргун прекрасно понимал, что произойдет дальше. У него была лишь пара минут на то, чтобы это предотвратить. Как тюлень он бросился в воду, на мгновенье прильнул к корме «Журавля», оценил расстояние до головной лодки, в которой находились Кормак и Бранд, ощутил биение и сутолоку китовых туш в каких-то нескольких ярдах от себя. Он нырнул, устремясь вперед, как выдра.
Бранд лежал беспомощный и связанный на дне лодки, нога Кормака утвердилась на его груди, и увидел он только серую руку, ухватившуюся за планширь. Затем лодка опрокинулась. Опрокинулась в сторону Эхегоргуна, за доли секунды до первого удара китов. Пока люди кричали и размахивали оружием, могучая десница ухватила Бранда за рубаху, протащила через борт и вглубь, вглубь, прочь от разлетающихся досок и молотящих по поверхности воды рук и ног.
На секунду Бранд поддался чисто человеческому суеверному ужасу. Схвачен марбендиллом, который пообедает им на дне моря. Однако и в этой суматохе он почти узнал вцепившуюся в него руку. Бранд сжался, не сопротивляясь, удерживая рвущийся из груди воздух.
Медленно его тащили под водой, сжимая нечеловеческой хваткой. Под килем «Журавля». Через залив. На мелководье. Когда они оба выбрались, наконец-то сделав судорожный вдох, Бранд уставился в лицо спасителя. Тот в ответ уставился на него. Пока Эхегоргун доставал кремневый нож и разрезал веревки на руках Бранда, они молча искали друг в друге похожие черты, семейное сходство.
Наконец, сидя на мелководье, Бранд заговорил.
— Я оставлял сообщения для тебя и твоих сородичей на нашем секретном месте, — сказал он, — и я всегда соблюдал наш договор. Однако я никак не ожидал увидеть тебя здесь при дневном свете. Ты один из тех, кого встретил мой дед Бьярни.
Эхегоргун улыбнулся, обнажив свои громадные зубы.
— А ты, должно быть, мой дорогой родич Бранд.
Глава 24
— Довольно дорогое занятие обеспечивать вам кров, — сказал Бранд устало.
Шеф не ответил. Он мог бы возразить, что занятие это по временам довольно выгодное, но следовало сделать скидку на настроение Бранда. Шеф не был уверен, сколько дней прошло с момента сражения — в высоких широтах такие вещи трудновато определить. Все находившиеся в поселке люди самозабвенно работали, больше чем было в их силах, останавливаясь, только когда во сне валились с ног. Однако — и это был недобрый знак — темнота возвращалась на небо. Лето кончалось, приближалась зима. В Галогаланде она наступает очень быстро.
Сколько бы дней ни прошло, поселок все еще выглядит едва обжитым. Все три корабля в гавани были потоплены или разрушены. По чистому невезению Квикка и его команда ухитрились правильно установить прицел и выстрелить как раз в тот момент, когда битва была выиграна, попав камнем в «Журавль» точнехонько в основание мачты. Охваченная ужасом перед китами, его команда сумела на веслах подвести корабль к берегу, но никогда больше «Журавль» не сможет отправиться в плавание. «Морж» по-прежнему лежит на дне гавани, его мачта сиротливо торчит над водой. «Чайка» была охвачена пламенем и сгорела дотла. Хотя имеются маломерные суда всех видов, из них нет ни одного достаточно большого, чтобы доплыть на юг до Тронхейма, ближайшего порта, и вернуться с провизией. Со временем большой корабль можно было бы изготовить из уцелевших досок и бревен — потому что хороший корабельный лес, конечно, не найти на этих пустынных берегах и продуваемых всеми ветрами островах. По той же причине трудно отстроить сгоревшие хижины, при всем местном искусстве использовать в строительстве камень и дерн. Большая часть свалившегося на жителей благодаря гриндам богатства исчезла в пламени пожара, а вместе с ним и содержимое складов и хранилищ, где Бранд хранил не только меха, пух и кожи из финской дани, которыми он торговал, но также мясо, сыр и масло, которыми сам кормился.
А ведь помимо команды Шефа и команды Гудмунда добавилось еще около семи десятков спасшихся с «Журавля». Им было обещано сохранить жизнь, и никто не собирался нарушать это обещание. Однако всех их нужно кормить. Вряд ли все до одного переживут надвигающуюся на остров зиму, как бы старательно ни добывать рыбу и тюленей. Многие галогаландцы уже преспокойно разъехались по родным хуторам и фермам, дав тем самым понять, что их не касаются трудности Бранда. Они-то выживут. Это чужаки и их хозяева, если сдуру поделятся едой, будут умирать.
— По крайней мере, у нас есть серебро и золото, — продолжал Бранд. — Они не горят. Самое лучшее, что мы можем сделать, это собрать из кусочков корабль, хоть какую-нибудь посудину, напихать в него как можно больше людей и отправить на юг. Если он пойдет вдоль берега, рано или поздно попадет куда-нибудь, где найдется запас провизии. Потом отпустим Рагнхильдовых фолдцев, накупим, сколько сможем, еды и повернем назад на север.
И опять Шеф ничего не ответил. Если бы Бранд не был таким усталым, он бы сам заметил недостатки в своем плане. Фолдцев будет достаточно много, чтобы справиться со своей охраной, забрать деньги и оставить поселок по-прежнему без еды. А в ином случае их охрана потребовала бы слишком много сил. Фолдцев придется отослать одних. Если только им как-нибудь удастся преодолеть страх перед китами и снова выйти в море.
— Извините меня, — сказал Бранд, покачав своей тяжелой головой. — На меня слишком много всего свалилось, чтобы я мог выработать разумный план. Мой родич — марбендилл! Я это знал, но теперь знают все. Что скажут люди?
— Они скажут, что тебе повезло, — вмешался Торвин. — В Швеции живет один жрец Пути, его призвание — служить богине Фрее. Он занимается разведением животных, вроде того как скрещивают разные породы коров, чтобы лучше доились, или овец, чтобы давали больше шерсти. Он часто разговаривал со мной о мулах, о помесях собаки и волка и прочем таком. Как только он узнает, он приедет сюда. Потому что мне кажется, что мы и морской народ больше похожи на собак и волков, чем на лошадей и ослов.
Ведь твой дед Бьярни сошелся с одной из их женщин, и у нее родился сын, твой отец Барн. Но у Варна тоже был ребенок, это ты, и ваше родство сразу заметно, если вас поставить рядом. Если бы Барн был как мул, бесплодный мул, этого бы не могло произойти. Значит, мы и марбендиллы не очень далеки друг от друга. Может быть, в нас больше крови марбендиллов, чем мы думаем.
Шеф кивнул. Эта мысль приходила ему в голову и раньше, когда он смотрел на северян, с их массивными костяками, надбровными дугами, их волосатой кожей и кустистыми бородами. Но он ни с кем не делился этими мыслями. Он заметил, что местные жители редко употребляли слово «тролли», предпочитая говорить «морской народ» или «марбендиллы», словно они тоже догадывались о каком-то родстве.
— Ладно, может быть, и так, — сказал Бранд, несколько приободрившись. — Я не знаю, что нам делать. Я хотел бы, не побоюсь об этом сказать, хотел бы получить совет от своего родича.
Но Эхегоргун исчез вскоре после того, как вытащил Бранда на берег. Кажется, его на какое-то время позабавило внимание, которое он привлек, и определенно его порадовала благодарность Бранда. Но потом, видно, шум надоел ему, и он исчез так, как умеет только Потаенный Народ. С собой он забрал Кутреда, их видели плывущими через пролив обратно на материк. Кутред произвел впечатление на Эхегоргуна.
— Не совсем Хлипкий, — высказался он. — Во всяком случае, сильней, чем Мистарай. А посмотри на шерсть у него на спине! Его хорошенько смазать жиром, и будет плавать как тюлень. Мистарай он понравился. Был бы для нее хорошей парой.
От такого сообщения Шеф вытаращился, а потом заговорил, с трудом подбирая слова.
— Мне показалось, Эхегоргун, ты говорил, что знаешь, что случилось с Кутредом. Ну, что с ним сделали другие Хлипкие, отрезали ему, ну, не то, что делает его мужчиной, а то, что…
Эхегоргун его прервал:
— Я знаю. Для нас это значит меньше, чем для вас. Знаешь, почему ваша жизнь так коротка? Потому что вы спариваетесь все время, а не только в сезон. Каждый раз, как вы это делаете, часть вашей жизни уходит. По тысяче раз на каждого ребенка, я ведь подслушивал под многими окнами. Ха! Мистарай ищет в мужчине другое.
И с этим они ушли. Шеф успел только переговорить с Кутредом и наказал ему попросить Эхегоргуна, чтобы тот похоронил свою человеческую добычу, как человек, а не коптил трупы, как… как марбендилл.
— Передай ему, что мы заплатим свиньями, — сказал он.
— У вас нет свиней, — ответил Кутред. — Но я-то все равно предпочитаю свиней людям.
Возможно, нам всем до конца зимы пригодилась бы такая кладовая, как у Эхегоргуна, подумал Шеф. Пока разговор Тор-вина, Бранда, Гудмунда и других продолжался, он задумчиво поднялся и вышел. Он взял с собой копье, которое нашел в коптильне, — более удобное, чем «Гунгнир», и дорогостоящий меч. Он давно обнаружил, что коль скоро сталкиваешься с неразрешимой задачей, лучшее, что можно сделать, — спрашивать всех подряд, пока не встретишь того, кто знает ответ.
* * *
Он увидел, что Квикка и его команда, прервав свой ежедневный труд по сбору уцелевших обломков кораблекрушения, уселись за скудный обед. При его приближении они почтительно встали. Шеф несколько удивился. Иногда они вели себя так. А иногда, сбитые с толку его акцентом, если он говорил по-английски, они забывались и обращались с ним как с равным. Последнее как будто случалось все реже и реже.
— Садитесь, — сказал он, но сам остался стоять, опираясь на копье. — Еды не много, как я погляжу.
— И будет еще меньше, — согласился Квикка.
— Идут разговоры о том, чтобы пленников отослать на корабле, когда мы его построим. Если сможем построить два корабля, мы отправим кого-нибудь за провизией на юг.
— Если сможем построить два, — усомнился Вилфи.
— Если будет кому плыть на нем, — добавил Озмод. — Сейчас все так напуганы китами, что выбросятся на скалы, едва завидят фонтан.
— Вот именно, — горячо вмешался Карли. — Я хочу сказать одну вещь, господин. Ты знаешь, что я видел одну из этих тварей, когда удирал на плоту с Дроттнингсхолма? В воде прямо рядом с собой. Так вот, здесь был тот же самый кит. Я узнал его по следам зубов на плавнике. Это он. Похоже на то, как будто… ну, как будто они нас преследуют.
«Или преследуют тебя», — подумал, но не сказал Карли. Бывшие английские рабы рассказали ему немало странных историй о своем государе, которого одновременно считали своим в доску и благоговели перед ним. Почти ни в одну из них Карли не поверил. А сейчас он начал сомневаться. Он опасался, не будет ли наказан человек, который приветствовал богорожденного ударом в челюсть? Пока вроде бы ничего такого не намечалось.
— Что ж, если мы ничего не сделаем, мы все умрем с голоду, — сказал Шеф.
Бывшие рабы задумались над грозящей бедой. Она была им знакома. Рабы, как и многие бедняки, умирали зимой от холода, или от голода, или от того и другого сразу. Они все знали, как это бывает.
— У меня есть кое-что, — сказал Удд и замолк из-за своего обычного смущения.
— Что-нибудь насчет железа? — осведомился Шеф.
Удд энергично закивал, скрывая волнение.
— Да, господин. Помнишь руду, которую мы видели в Каупанге в святилище? Такую, что требует очень мало работы для выковки из нее железа, потому что в ней так много металла? Это руда из Ярнбераланда, Страны Железа.
Шеф одобрительно кивнул, совершенно не представляя, к чему клонит Удд. Железом сыт не будешь, но насмешка бы только сбила Удда с его мысли.
— А еще есть место, которое называют Коппарберг, Медная Гора. Так вот, и то и другое находится там, по другую сторону, — Удд показал на горные хребты за гаванью. — По другую сторону гор, я имею в виду. Я думаю, раз мы не можем плыть, мы можем пойти. Это должно быть где-то по ту сторону гор.
Шеф взглянул на изрезанный неприступный берег, вспомнил об ужасном, доведшем его до судорог подъеме по склону ущелья Эхегоргуна. О тропе, на которую они вышли. О легком спуске, который показал им Эхегоргун, чтобы вывести к берегу напротив острова.
— Спасибо, Удд, — сказал он, — я об этом подумаю.
* * *
Шеф пошел искать Гудмунда Шведа. Тот пребывал в неожиданно хорошем настроении. Он потерял свой корабль, и над ним нависла самая что ни на есть реальная угроза голодной смерти. Но, с другой стороны, добыча с «Журавля» оказалась просто изумительной. Рагнхильда, чтобы выплатить жалованье своим людям и обещанную награду тем, кто отомстит за нее, возила с собой половину унаследованных ею сокровищ, все это удалось достать со дна. Да и погибшие во время налета увеличили долю оставшихся в живых. Гудмунд приветствовал своего юного короля с улыбкой. Его называли Гудмунд Жадный. А мечтал он, чтобы его прозвали Гулл-Гудмунд, Гудмунд Золотой.
Улыбка исчезла, когда Шеф рассказал о предложении Удда.
— Да, это наверняка где-то там, — согласился Гудмунд. — Но я точно не знаю где. Вы, ребята, просто не понимаете. Швеция тянется на тысячу миль от края до края, от Скаане до Лаппмарки. Если Скаане относится к Швеции, — добавил он. — Сам-то я из Голланда, я настоящий швед. Но я думаю, сейчас мы так же далеко на севере, как и Ярнбера-ланд.
— С чего ты взял?
— По тому, как падают тени. Если измерить тени в полдень и знать, сколько дней прошло от солнцестояния, можно определить, как далеко на севере находишься. Это одно из знаний Пути, мне однажды рассказал об этом Скальдфинн, жрец Ньёрда.
— Значит, если мы пойдем отсюда точно на восток, мы придем в Швецию, в страну Ярнбераланд.
— Необязательно всю дорогу идти, — ответил Гудмунд. — Я слышал, что здесь в Киле, в срединной части, есть озера, и они тянутся на запад и на восток. Бранд мне говорил, что, когда финны с этой стороны нападают на тамошних финнов — их зовут квены, — они делают лодки из коры и плывут на них.
— Спасибо, Гудмунд, — сказал Шеф и двинулся дальше.
* * *
Бранд посмотрел с недоверием, когда Шеф изложил ему и Торвину, который так и сидел на прежнем месте, результаты своих расспросов.
— Не получится, — сказал он сухо.
— Почему?
— Лето уже кончается.
— Через месяц после солнцестояния?
Бранд вздохнул.
— Ты не понимаешь. В горах лето долгим не бывает. На берегу — другое дело, море на время задерживает приход снега и льда. Но ты сам подумай. Вспомни, что было в Гедебю, ты говорил, настоящая весна. Потом пришли в Каупанг, а там еще везде был лед. И сколько между ними расстояния? Триста миль на север? А досюда тебе еще шестьсот миль. Несколько миль от берега — а дальше я сам не заходил, даже гоняясь за финнами, — больше половины года земля лежит под снегом. А поднимешься выше, там еще хуже. На вершинах снег вообще никогда не тает.
— Значит, проблема в холоде. Но ведь Удд прав, по ту сторону гор лежит Ярнбераланд, может быть, всего милях в двухстах. Десять дней пути.
— Двадцать дней пути. И то если очень повезет. В плохие дни мне случалось здесь проходить всего мили три. Если ты не собьешься с дороги и не умрешь, пока будешь кружить и плутать.
— Однако, — вмешался Торвин, поглаживая бороду, — есть одно обстоятельство, о котором знают немногие. А именно, что Путь очень силен в Ярнбераланде. Естественно, ведь мы все кузнецы и ремесленники. А кузнецам нужно железо. Там есть жрецы Пути, они работают с людьми, которые добывают железо. Некоторые говорят, что там чуть ли не второе святилище. Вальгрим был против этого. Он говорил, что святилище должно быть только одно.
А во главе его сам Вальгрим, подумал Шеф. Ошибки Вальгрима в конце концов его доконали. Он оказался в лодке, которая возвращалась на «Журавль»; из тех, кто в ней плыл, остались в живых только двое. Бранд и молодой парень, который с тех пор, как его вытащили на берег, так и лежит, сжавшись в комочек и попискивая от страха. Рагнхильда тоже могла бы умереть там, сказал себе Шеф. Просто несчастный случай. Еще один из тех, что происходят вокруг него. Часть его удачи, сказал бы Олаф, Эльф Гейрстата, да и король Альфред тоже.
— Итак, если мы пересечем горы, — продолжал Шеф, — на другой их стороне мы даже сможем найти помощь.
— Но вы не сможете пересечь горы, — с раздражением повторил Бранд. — В горах полно финнов и…
— И Потаенного Народа, — договорил за него Шеф. — Спасибо, Бранд, — он встал и двинулся дальше, отбивая шаг своим копьем.
* * *
Решающие слова Шеф услышал от человека, имени которого не знал, от одного из моряков с «Журавля», который, потея под лучами бледного солнца, грузил вместе с другими пленными камни на волокушу, чтобы перевезти их в поселок и построить еще несколько хижин на зиму. Галогаландцы с некоторого удаления наблюдали за ними, сжимая в руках тюленьи гарпуны. Шеф, по-прежнему не зная, куда направить свои стопы, на минутку остановился понаблюдать за работающими.
Один из них оглянулся. Родственник Кормака, он заговорил с горечью:
— Сегодня мы надрываемся, а вы смотрите. Нас победили — но не люди, а киты! Такого два раза не бывает. В следующий раз вы не найдете себе защитников. Рогаландцы все равно тебя ищут, и род Рагнхильды выплатит награду за месть. И не забывай, что есть еще Рагнарссоны. Сигурд Змеиный Глаз заплатит за тебя не меньше Рагнхильды. Если пойдешь на юг, на кого-нибудь да наткнешься. Ты никогда больше не увидишь Англию, одноглазый. Чтобы пройти через то, что тебя ждет, нужно иметь железную шкуру. Как у Сигурда Фафнироубийцы. А ведь даже у него осталось уязвимое место!
Шеф смотрел задумчиво. Он знал историю о Сигурде, который убил дракона Фафнира, — часть ее он сам видел в своих видениях, видел чучело головы дракона. Еще он знал, что Сигурд был предан своей любовницей и убит ее мужем и родственниками, как только они обнаружили, что драконова кровь, сделавшая его неуязвимым, в одном месте не попала на кожу из-за приставшего листка и Сигурда можно поразить в это место на спине. У него, Шефа, тоже была сердитая любовница, хотя она уже умерла, как и ее муж. И ему тоже довелось убить дракона, если можно считать таковым Ивара Бескостного.
Сходство было до жути полное. И не приходилось спорить, что Северный Путь вдоль берегов Норвегии был единственным путем на юг, и перекрыть его было слишком легко.
— Я услышал твои слова, — ответил Шеф. — И благодарю тебя за предупреждение. Но сделал ты его по злобе. Если тебе больше нечего сказать, в следующий раз помалкивай, — он осторожно дотянулся и концом копья пощекотал сердитого викинга под самым адамовым яблоком.
Человек устроен странно. От страха начинается кровотечение из носа. Паралич лечат шоком, дряхлая старуха в годину беды встает с кровати и поднимает огромное бревно, придавившее ее сына. Родственник Кормака знал, что высказался слишком дерзко. Знал, что если одноглазый проткнет его своим копьем, жаловаться будет некому. Едва острие коснулось горла, его голосовые связки сковал страх. Скованными они и остались.
Когда Шеф ушел, один из моряков сказал ему вполголоса:
— Ты сейчас здорово рисковал, Свипдаг.
Свипдаг повернулся к нему, вытаращив глаза. Попытался заговорить. Попытался еще раз, и еще. Ничего не получилось, лишь хриплый клекот. Люди увидели в глазах Свипдага ужас, когда тот понял, что хочет заговорить, но не может, словно бы вокруг горла ему затянули петлю.
Другие пленники посмотрели в спину удаляющемуся Шефу. Они слышали истории о нем, о смерти Ивара, о Хальвдане, о том, как король Олаф передал всю свою удачу и удачу своей семьи в руки этого человека. Они знали, что он носил на шее амулет какого-то неизвестного бога, своего отца, как говорили некоторые.
— Он сказал «помалкивай», — пробормотал один из викингов. — И теперь Свипдаг не может слова вымолвить!
— Я ж тебе говорил, и китов тоже он науськал, — подхватил другой.
— И Потаенный Народ ему помогает.
— Знать бы об этом раньше, Рагнхильда охрипла бы, но не высвистала меня в этот проклятый богами набег.
* * *
— Ты, видишь ли, не должен этого делать, — ответил Бранд, когда Шеф сообщил ему о своем решении. — Мы придумаем что-нибудь еще. Избавимся от этих жадных гадов с «Журавля», и все будет выглядеть совсем по-другому. Мы можем послать ребят на юг в лодках, может быть, купим в Тронхейме груз провизии и судно, чтобы его перевезти. Тебе нет необходимости уходить в снега, даже если кому-то и придется.
— Но именно это я в любом случае и сделаю, — ответил Шеф.
Бранд смутился. Он понимал, что раньше расписывал обстоятельства слишком мрачно, чем и вызвал это безумное решение. Он вспомнил, как впервые взял Шефа под свою защиту, после того как тот лишился глаза. Он научил его норманнскому языку, научил правильно сражаться на мечах, научил пути drengi*а, профессионального воина. А Шеф многому научил его самого. Привел его к славе и к богатству — ведь нынешние трудности были вызваны нехваткой еды, топлива, кораблей, но никак не денег.
— Послушай, я не знаю никого, кто зашел бы хоть чуть-чуть в глубь этих гор и вернулся, не говоря уж о том, чтобы перейти на другую их сторону. Может быть, финны ходят, но финны — другое дело. Там волки, медведи и холод. И где ты окажешься, если пройдешь через все это? В Швеции! А не то в шведской Финнмарке или еще где-нибудь. Я не могу понять, почему ты хочешь это сделать.
Прежде чем ответить, Шеф на несколько мгновений задумался.
— Думаю, у меня две причины, — сказал он. — Первая такая. С тех пор, как этой весной я пришел в собор и увидел, как Альфред и… и Годива поженились, я все время ощущал, что события вышли из-под моего контроля. Люди меня подталкивали, и я двигался. Я делал то, что должен был делать. И на отмели в Элбер-Гате, и на рынке рабов в Каупанге, и с королевой на Дроттнингсхолме. На пути через Уппланд и вплоть до этого места. Преследуемый Рагнарссонами, Рагнхильдой и даже китами. Теперь я считаю, что уже дошел до края. Отсюда я намерен вернуться. Я далеко заходил во тьму, побывал даже в коптильне Потаенного Народа. Теперь я должен идти к свету. И я не собираюсь возвращаться по пути, по которому пришел.
Бранд выжидал. Подобно большинству людей Севера, он истово верил в удачу. То, что сказал Шеф, означало, что он хотел бы изменить свою удачу. А может быть, что его удача изменила ему. Кое-кто сказал бы, что у этого юноши удача есть, и с избытком. Однако никто не в состоянии судить о чужой удаче, это-то ясно.
— А вторая причина? — напомнил Бранд.
Шеф вытащил из-за пазухи свой амулет-лесенку.
— Я не знаю, уверен ли ты, что это что-нибудь означает, — сказал он. — Ты считаешь, что я сын бога?
Бранд не ответил.
— Ладно, — продолжал Шеф. — Мне, знаешь ли, по-прежнему являются видения. Иногда во сне, иногда наяву. Я знаю, что кто-то пытается мне кое-что объяснить. Иногда это очень легко. Когда мы нашли Кутреда, мне показали человека, который вращал огромный жернов. Или я уже услышал скрип мельничного жернова? Не знаю. Но в тот раз и тогда, когда Квикка проломил стену королевского чертога, чтобы вызволить меня, я получал предупреждения. Предупреждения о том, что как раз и случалось позднее.
Это все очень легко понять. Но я видел и другие вещи, которые не так легко объяснить. Я видел умирающего героя и старуху. Я видел, как солнце превращалось в колесницу, которую преследуют волки, и в лицо Бога-отца. Я видел героя, едущего на Слейпнире, чтобы вернуть Бальдра из мира Хель, и я видел, как Белого Христа убили римские солдаты, говорившие на нашем языке. Я видел героев в Вальгалле, я видел, как там встречают тех, кто не герои.
Ведь всеми этими видениями мне пытались что-то объяснить. Что-то сложное. Верное не только для одной стороны, для язычников или для христиан. Я думаю, что мне пытались сказать — или я говорил сам себе, — что есть какая-то неправда. Неправда в том, как все мы живем. Мы идем к миру Скульд, сказал бы Торвин. Добро ушло от нас, от всех нас, и христиан и язычников. Если этот амулет означает хоть что-нибудь, он означает, что я должен попытаться исправить это. По одному шагу зараз, как взбираются на лестницу.
Бранд вздохнул:
— Я вижу, что ты уже все решил. Кто пойдет с тобой?
— Ты.
Бранд покачал головой:
— У меня здесь слишком много дел. Я не могу бросить своих сородичей без припасов и крова.
— Квикка и его команда, наверное, пойдут, и Карли тоже. Он присоединился ко мне ради приключений. Если он вернется назад, в Дитмарш, он будет там самым великим рассказчиком всех времен. Удд точно пойдет, возможно, Ханд, возможно, Торвин. Я должен еще раз поговорить с Кутредом и с твоим родичем.
— Есть островок, где я могу оставить известие, — нехотя признался Бранд. — Твоя удача чрезвычайно возрастет, если он пойдет с тобой. Но может быть, он считает, что уже достаточно порадел для тебя.
— Как насчет провизии? Сколько вы можете нам уделить?
— Не много. Но ты получишь лучшее из того, что у нас еще осталось, — ответил Бранд. — И вот что. Почему ты все носишь это старое копье? Я понимаю, ты подобрал его в коптильне, когда у тебя больше ничего не было, но посмотри же на него. Оно старое, золотые накладки вывалились, наконечник тонкий, крестовины нет. И половины Сигурдова «Гунгнира» не стоит. Дай его мне, я найду тебе получше.
Шеф задумчиво взвесил в руке оружие.
— Я считаю его хорошим копьем для победителя, — сказал он. — Я оставлю его у себя.
Глава 25
В конце концов в отряде, который Шеф повел к подножию гор, оказалось двадцать три человека, почти все — англичане по рождению. Квикка, Озмод, Удд и три их оставшихся помощника, Фрита, Хама и Вилфи, без лишних разговоров изъявили желание присоединиться к Шефу, как и дитмаршец Карли. То же сделал Ханд — по его словам, у него появилось ощущение, что путешественникам понадобится лекарь. Шефа несколько удивило, что и Торвин согласился принять участие в экспедиции, мотивируя это тем, что, как кузнец и жрец Пути, он обязан увидеть Ярнбераланд и форпост святилища. Как только слухи об этом замысле распространились, Шеф удивился еще больше, когда к нему явилась делегация, возглавляемая Мартой, женщиной из Фризии, некогда рабыней королевы Рагнхильды, и Кеолвульфом, одним из беглых рабов, который, как подозревали, был английским таном.
— Мы не хотим здесь оставаться, — сказали они. — Мы слишком долго пробыли среди норманнов и хотим попасть домой. Наш лучший шанс — пойти с тобой.
— Не слишком надежный шанс, — сказал Шеф.
— Лучше, чем тот, что был у нас еще недавно, — мрачно сказал Кеолвульф.
Таким образом, к отряду присоединились четыре женщины и восемь мужчин. Шеф засомневался, не объявить ли им, что путешествие слишком тяжело для женщин, но слова умерли, едва родившись. Он прошел с этими женщинами от Каупанга до Гула-фьорда, и они держались ничуть не хуже мужчин, и уж явно лучше, чем тщедушный Удд или коротконогий Озмод. Что же до беглых рабов-мужчин, каждый из которых носил амулет Рига, — Шефу не хотелось бы с ними расставаться. Они могли оказаться полезны. По крайней мере, некоторые из них, например грозный Кеолвульф, были настоящими самородками. Они храбро сражались в скоротечной схватке с командой «Журавля»: часть их погибла, слишком увлекшись желанием отомстить викингам, которые их поработили и мучили.
И последним в состав экспедиции вошел Кутред. Однажды вечером Бранд исчез в подступающем мраке, дав понять, что не желает, чтобы за ним следили или сопровождали его. Согласно обычаю своей семьи он оставил сообщение в условленном месте, известном его родичам из Потаенного Народа. Каким-то особым способом он передал им, что нужно встретиться. Но Эхегоргун не ответил и не появился. Вместо этого через два дня пришел Кутред. Его одежда была сухой, и он нес свои меч со щитом, значит, не перебирался вплавь через узкий пролив между островом и материком. Надо полагать, у Эхегоргуна была какая-то лодка или плот, но Кутред на этот счет был нем, словно сам уже стал одним из Спрятанных.
Ему объясняли замысел, а он слушал, кивал, молча просидел так целый день и вечером исчез. Вернувшись, он принес неутешительные вести.
— Эхегоргун с вами не пойдет, — сказал он. — Он считает, что его и так уже слишком часто видели. Он предлагает, чтобы вместо него пошел я.
У Шефа задралась бровь. Кутред говорил так, словно его ожидало кое-что получше — например, навсегда присоединиться к Потаенному Народу, как бы в обмен на мальчика Варна, ушедшего к людям много лет назад.
— Он сказал, что не будет упускать тебя, то есть нас, из виду, — продолжал Кутред. — И он передаст своим родичам просьбу не мешать нам. Это избавит нас от многих неприятностей. Ты-то знаешь, почему большинство охотников не возвращаются оттуда. Они кончают свои дни в коптильне. Но еще остаются волки и медведи. А также холод и голод. И финны. Придется рискнуть, они могут напасть на нас.
Выбора не было, Шеф вынужден был согласиться и продолжил свои хлопоты. Под конец Бранд заставил промаршировать перед собой каждого участника похода и придирчиво осмотрел его снаряжение. У всех были прочные, доходящие до колен, смазанные жиром сапоги. Толстые гамаши и плотные шерстяные штаны поверх них как у мужчин, так и у женщин. Шерстяные куртки, кожаные плащи, конопляные рубахи.
— Пот опасен, — объяснял им Бранд. — Замерзает на теле. Конопля впитывает пот лучше, чем шерсть. Но лучше не потеть. Просто делайте все размеренно и никогда не останавливайтесь, пока не разведете костер. Тогда вам будет тепло, но не жарко.
Он убедился, что у каждого есть спальный мешок. К сожалению, не такой роскошный, как купленный Шефом в Гула-Тинге — тот, как и многое другое, сгорел. Но склад с пухом уцелел в пожаре, и каждому достался двухслойный мешок из кожи или шерсти, с подкладкой из пуха морских птиц. Рукавицы и шапки, холщовые платки, чтобы замотать вокруг шеи и прикрыть лицо в случае метели. У каждого в заплечном мешке запас еды на десять дней, в основном сушеная рыба и тюленье мясо, а также выдержанный сыр, сделанный из козьего и овечьего молока. Худо-бедно, но человеку, идущему весь день по морозу, без четырех фунтов еды не обойтись. Чем больше несешь, тем меньше пройдешь.
— Увидите что-нибудь живое — съешьте, — наказал Бранд. — Растягивайте запас, который несете, как можно дольше. Прежде чем перейдете на ту сторону, наголодаетесь.
Оружие тоже было тщательно отобрано, и не только военное. Катапультеры взяли свои арбалеты и тесаки. Озмода с трудом вынудили оставить свою алебарду, слишком тяжелую и громоздкую. Торвин взял кузнечный молот, Ханд шел с пустыми руками, а остальные несли топоры и копья — в виде рогатин, а не дротики и не гарпуны.
— На медведя, — объяснил Бранд. — Рогатина не даст медведю навалиться на вас.
Было также роздано четыре небольших охотничьих лука — тем, кто считал себя метким стрелком. Кутред захватил отобранный у Вигдьярфа меч и свой шипастый щит. Шеф нес старое копье и широкий рогаландский нож — трофей с «Журавля».
Наконец, Бранд навязал им странные деревяшки, на которых катаются норвежцы, шесть пар лыж.
— Из нас никто не умеет ходить на них, — протестовал Шеф.
— Торвин умеет, — отвечал Бранд.
— Я тоже умею, — добавил Кеолвульф. — Научился в первую зиму.
— А вдруг вам понадобится выслать разведчиков, — настаивал Бранд. А про себя он подумал: пусть хоть кто-нибудь выживет, даже если остальные умрут.
На рассвете, недели через две после битвы и пожара, отряд выступил в путь. Через первое препятствие — пролив — они переправились на судне, которое людям Бранда удалось собрать из обломков: доски с обоих разбитых кораблей, киль, сделанный из одной половины сборного киля «Журавля». Корабль вышел коротким, широким и неуклюжим, Бранд неодобрительно назвал его «Утенок». Тем не менее он прилично ходил под парусом, и отряд да еще шесть человек команды разместились на его просторной палубе. Возникли споры, где лучше высадиться на берег, Бранд предлагал выбрать фьорд, который дальше всех заходит в горные теснины, чтобы как можно больше сократить маршрут по суше. Но Кутред с неподражаемой уверенностью отверг этот вариант.
— Эхегоргун сказал другое, — пояснил он. — Он велел идти во фьорд, который подходит к трехглавой горе. Потом идти строго на восток. Так мы выйдем на направление к большому озеру у подножия гор Kjolen, Киль.
— Так там направление или дорога? — поинтересовался Шеф.
— Направление. Дорог там нет. Нет даже троп Потаенного Народа. В горной стране им не нужны тропы.
Он чуть не сказал «нам», отметил Шеф.
Итак, двадцать три нагруженных человека стояли на холодном ветру в самом конце длинного фьорда. Солнце поднялось высоко в небо. Но при этом оно едва освещало горные вершины, и половина фьорда лежала в глубокой тени. На противоположной стороне в тихой воде сверкало отражение увенчанных снежными шапками высоких пиков, колеблемое лишь легкой рябью отходящего от берега «Утенка». Люди казались россыпью жалких прутиков у подножия серых исполинов, а их тропы — просто промоинами в скале, по которым струится текучая вода.
Бранд крикнул им вслед:
— Тор вам в помощь!
Торвин в ответ показал знак Молота.
— Веди нас, — сказал Шеф Кутреду.
* * *
Спустя двенадцать дней Шеф убедился, что его расчеты были неверны. Он сделал двенадцатую зарубку на палочке, которую носил за поясом с первых дней похода, а остальные путешественники молча смотрели на него. Они не могли оторвать глаз от сухой палки.
И в этом тоже была одна из ошибок. Первый день оказался так плох, как Шеф и ожидал, вспоминая свою судорогу при подъеме на склон, когда они с Кутредом пришли в гости к Эхегоргуну. В этих горах не было очень крутых и отвесных склонов, по которым пришлось бы карабкаться. Но они никогда и не становились настолько пологими, чтобы можно было просто идти. Первыми заболели мускулы на бедрах. Потом к ним присоединились руки, так как ослабевшим скалолазам приходилось все больше и больше подтягиваться на руках, а не отталкиваться ногами. Перерывы на отдых становились все более длинными, все более частыми, а боль после каждого из них все более мучительной.
Все это Шеф предвидел. В конце концов, дело было в том, чтобы забраться, скажем, на пять тысяч футов. Для этого достаточно пяти тысяч шагов. «Около трех тысяч мы уже сделали, — сказал он остальным. — Две тысячи шагов! Мы можем сосчитать их». И хотя в числе он ошибся, он был прав, что рано или поздно этому придет конец.
Тогда они на несколько дней приободрились. Запертые долгое время в загонах для трэлей или на кораблях, англичане радовались свежему воздуху, солнечному свету, необозримым просторам, первозданной пустынности гор. Пустынность. Вот в чем была причина. Даже Торвин признался Шефу, что ожидал увидеть то, что норвежцы называют barrskog, кустарники. Но отряд поднялся уже выше тех мест, где хоть что-нибудь произрастало. Каждую ночь, которую приходилось проводить без костра — ведь они не несли с собой дров, — мороз, казалось, пробирал их все свирепее. Еда была строго ограничена. Ее не хватало, чтобы насытиться. Может быть, если бы у них был костер, чтобы сварить на нем мясо, как они начали мечтать в разговорах друг с другом, тогда сушеное тюленье мясо вызвало бы ощущение наполненности желудка. А так это было все равно что жевать кожу. Целый час жуешь один кусочек, а потом в животе только жалкие крошки. Ночь за ночью Шеф просыпался от холода даже в своем подбитом пухом мешке, и снился ему хлеб. Ломоть с толстым слоем желтого масла. И с медом! Пиво, густое коричневое пиво. Его тело кричало об этом. Ни у кого из путешественников с самого начала не было особого жирка, и их тела начали перерабатывать собственные мышцы за неимением ничего другого.
Поэтому они уставились на палку, мечтая, чтобы он разломал ее и пустил на растопку, чтобы поджечь засохшую коричневую траву и мох, которые покрывали неровное горное плато. Это было невозможно. Но только об этом они и думали.
По крайней мере, удалось преодолеть какое-то расстояние, размышлял Шеф. Ни холмы, ни леса не задерживали их, хотя встречались болота и топи. Однако они не вышли к озеру, на которое так рассчитывали, и все, что мог сказать Кутред, — что озеро где-то дальше. Озеро, говорил он, с деревьями вокруг, а на них кора, из которой можно сделать легкий челн. Так рассказывал ему Эхегоргун. «Где он, твой Эхегоргун, пусть показал бы», — снова и снова хотелось закричать Шефу, но ввиду сомнительной преданности Кутреда он хранил молчание.
Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать себе, что, по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности. Привычка бывших рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством. Там, где гордые вояки стали бы спорить, препираться и обвинять друг друга, устраивая трагедию из каждой мозоли или расстройства желудка, люди в отряде Шефа относились друг к другу заботливо, как… как женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром случились колики, что могло задержать выход, Вилфи разыграл роль шута и отвлек на себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех, начал хромать и, все больше и больше бледнея, пытался скрыть это, опасаясь, что его бросят, не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную пятку Удда собственной пайкой тюленьего жира и шел рядом с ним, ободряя и поддерживая.
Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках. Особенно изменился Кутред. Днем раньше Карли, по-прежнему неисправимый, когда речь шла о женщинах, поймал проходящую мимо Эдит и на мгновенье стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингсхолма, он и Эдит при любой возможности спали вместе, и она не протестовала. Но идущий сзади Кутред, слова худого не говоря, просто с силой хватил Карли по уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Кутред нарочито открыт для прямого удара, и, зная, что исход схватки будет смертельным, поник и ретировался. Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не так, как в свое время Кутред, однако в отношениях людей в отряде появилась трещинка, распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.
Шеф заткнул палочку обратно за пояс, посмотрел на звезды, проступающие в морозном воздухе.
— Теперь спать, — сказал он. — На рассвете в путь. Ничего больше нам не придумать. Завтра мы найдем дрова и Кутредово озеро.
Когда командир слабеет, армия останавливается, так говорит пословица. Если командиру приходится шутить, значит, армия уже слаба.
* * *
Откуда-то сверху за ними наблюдал Разум. Взирал на маленький измученный отряд, страдающий от холода и от резей в животе, а по крайней мере один из них беззвучно кричал от внутренней боли. Взирал с удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.
«Он справился с моими китами, — говорил себе Разум. — Он выдержал испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье и на нем так и осталась моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести? Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный День».
«Да, — подумал разум Одина, — я мало спал со дня смерти моего сына. С тех пор, как от меня забрали Бальдра, и лучшие мои люди из Эйнхериара не смогли вернуть его из мира Хель. С тех пор мир стал серым и скучным, и таким он пребудет до Судного Дня. И если мы не победим в этот день, на что нам надеяться? Но это существо, этот человечишка, рожденный в постели, хочет сделать мир лучше, дать людям счастье до того, как наступит Судный День. Если такая вера распространится, откуда я буду набирать свой Эйнхериар?
Он должен умереть здесь, и его мысли умрут вместе с ним. И его последователи тоже. И все же это будет потеря, это будет потеря. Потому что существо с моей отметиной, с одним глазом, наделено мудростью — не понимаю, кто дал ему мудрость? Иногда он напоминает мне одного из моих сыновей. В любом случае, он прислал ко мне великого ратоборца для Судного Дня, Ивара Убийцу Королей, который теперь каждый день сражается в Вальгалле со своими товарищами. И тот, что идет с ним, это тоже великий ратоборец, этот калека. В Вальгалле нет женщин, чтобы раздражать его, он будет здесь желанным гостем. Пусть он исповедует Белого Христа, сейчас не до религии, он может стать моим, попасть в мою коллекцию. Но для этого он должен умереть с оружием в руке.
Жаль было бы потерять его. И жаль потерять одноглазого, у него есть какая-то хитрость, а этого качества так не хватает в полях вокруг Вальгаллы. Что же мне послать им? Послать ли моих волков?
Нет. Если бы волки съели их, все было бы в порядке. Но сейчас они сами съедят волков и еще облизнутся. Нет, у китов не получилось, и у Вальгрима не получилось, а старый iotun никогда не был моим, он скорее из отродья Локи. У волков тоже не получится. Так что я пошлю им снег. А в снегу — моих финнов».
* * *
Снежинки начали появляться в небе сразу после захода солнца, по одной-две, сначала просто кристаллизуясь, а не падая. Затем снежинки стали расти, с севера поднялся ветер и подхватил их. Около полуночи двое дозорных, заметив, что снег усиливает и засыпает лежащие на голой земле спальные мешки, решили разбудить спящих, чтобы тех не завалило снегом. В лагере поднялось брожение усталых мужчин и женщин, вылезающих из тепла на холод, трясущих свои мешки, переходящих на новое место, а когда они снова ложились, твердая земля под ними превращалась в слякоть из-за тепла их тел. Они начали незаметно переползать с места на место, чтобы укрыться от ветра друг за другом, весь лагерь постепенно переместился в подветренную сторону.
Где-то перед рассветом Шеф, разобравшись, что происходит, выложил в ряд заплечные мешки и нагреб на них снег, чтобы за этой импровизированной стенкой отряд улегся хоть в каком-то порядке, слабые в середине, а сильные по краям. Немногим удалось в ту ночь выспаться. К рассвету все страдали от усталости и голода, а костра у них так и не было.
Безмолвие и темнота, пока не кончился снегопад, что произошло лишь через несколько часов. Путешественники вглядывались в белую равнину, искали спрятавшееся за облаками солнце. Шеф ощутил острый укол неуверенности. За ночь он потерял всякое чувство направления. А солнце спряталось… Он слышал, что бывают такие прозрачные камни, которые собирают солнечные лучи, через них можно увидеть солнце даже за облаками, но у них в отряде таких камней не было.
Он подавил свой страх. Куда они держали путь, было сейчас не так уж важно. Необходимо найти дрова и укрытие, и любое направление, которое приведет к ним, можно считать подходящим. Раскопав из-под снега лыжи, Шеф послал Торвина и Кеолвульфа, единственных опытных лыжников, пробежаться в различных направлениях как можно дальше, чтобы поискать край плато.
Только после того, как они ушли, сообразил он посчитать людей. Одного не хватало. Потерялась Годсибб, белокурая, молчаливая, печальная девушка, которая без единой жалобы проделала с ними весь нелегкий путь от Дроттнингсхолма. Даже Карли не счел нужным попытать с нею счастья. Она никогда не отвечала на его «доброе утро!». Ее тело нашли в снежном сугробе, на удивление далеко от лагеря, что показывало, на какое большое расстояние они сместились за ночь.
— От чего она умерла? — спросил Шеф, после того как они руками разгребли снег вокруг Годсибб.
— Холод. Истощение. Голод, — ответил Ханд. — У людей бывают разные уровни сопротивляемости. Она была худенькой. Может быть, ее спальный мешок промокал. Ночью никто ее не заметил, и она уснула здесь снежным сном. Она отошла мирно — совсем не той смертью, что уготовила ей королева Аза, — добавил он, стараясь отвлечь Шефа от его печальных мыслей.
Шеф взглянул в измученное лицо, слишком усталое для юной девушки.
— Ей пришлось много пройти, чтобы умереть здесь, — сказал он.
И, умирая, она создала ему проблему. Похоронить ее в замерзшей земле невозможно. Можно ли оставить ее в снегу, под сугробом? Когда они будут уходить, могила будет выглядеть вполне пристойно, но никто не сможет отделаться от мысли о том, что произойдет, когда снег растает и перестанет укрывать ее.
Ханд тронул Шефа за рукав и молча показал вдаль. На бугорке в сотне ярдов поодаль четвероногая бестия глядела на них и, высунув язык, уселась, выжидая. Позади нее собирались другие звери, они садились или ложились рядком.
К волкам в отряде относились по-разному. Некоторые англичане вполне к ним привыкли, считали, что они почти неопасны. Против этого со своей обычной решительностью возражал Бранд.
— Вы от них натерпитесь, — предсказывал он. — Совсем не боятся людей. Конечно, они не нападут на отряд из двух десятков вооруженных воинов. А вот пара одиноких людей в лесу — это другое дело.
Появление волков означало, что путешественникам, наверное, не следует оставлять Годсибб, пока они не найдут земли, чтобы похоронить ее, огня, чтобы размягчить землю, и камней, чтобы насыпать могильный холм. Нести ее — отнимет у носильщиков много сил. Если это кончится еще одним мертвым телом, которое надо нести, потом еще одним…
Шеф подозвал двух человек, велел им завернуть тело в спальный мешок, привязать веревки и волочить груз по снегу. Он отмахнулся от настойчивого предложения Фриты стрельнуть в волков из арбалета. Пустая трата стрелы. Может статься, эта стрела понадобится по-настоящему. Поскольку охотничьи луки ночью потерялись, позабытые где-то под снегом, Шеф выстроил отряд в линию и велел прочесать с помощью ног и рук в рукавицах всю площадку, по которой они кочевали ночью, начиная с места первоначальной стоянки. Удалось найти два из четырех луков, но только один колчан со стрелами, весь набор лыж и чей-то забытый вещевой мешок. Было уже около полудня, а они еще ни шагу не прошли по маршруту. Плохое начало для первого дня непогоды. Шеф смерил сердитым взглядом человека, который потерял свой мешок, и закрепил урок суровым выговором.
— Держи все при себе. Или на себе. Ничего не оставляй даже до утра. Иначе утро может для тебя не наступить. И помни, твоей мамаши здесь нет!
Вернулись Торвин и Кеолвульф, до отвращения жизнерадостные и разогретые после нескольких часов бодрого бега на лыжах.
— Нужно идти сюда, — показал Кеолвульф. — Там начинается спуск, вниз ведет долина, и есть что-то вроде леса в нескольких милях дальше.
Шеф задумался.
— Хорошо, — сказал он. — Смотрите. Вдвоем вам теперь будет ходить опасно, с нашими-то новыми попутчиками. Возьмите четверых самых молодых парней и покажите им, как ходить на этих лыжах. Потом идите с ними вперед. Даже новички смогут идти на лыжах быстрее, чем мои пешеходы, спотыкающиеся в снегу. Когда доберетесь до деревьев, нарубите дров и принесите с собой как можно больше. Костер подбодрит людей, им легче будет продолжать поход. Я поведу отряд как можно быстрее. Постарайтесь не терять нас из виду, а если снова повалит снег, сразу возвращайтесь.
Лыжники пошли вперед, Торвин и Кеолвульф выкрикивали советы и помогали падающим подняться. Шеф и остальные шестнадцать человек шли второй группой, упрямо пробивая тропу и время от времени спотыкаясь о сугробы. Снег забивался им в сапоги и в рукавицы.
* * *
Финн Пирууси радовался снегу, первому снегопаду в этом году, раннему и желанному. Он вышел из своего уютного кожаного шатра на рассвете, смочил водой костяные полозья саней и поставил их замораживаться, смазал лицо и лыжи желтым оленьим жиром и с луком в руках пустился в путь. Он надеялся добыть полярную куропатку или зайца, но был бы рад любой добыче и даже отсутствию таковой. Зима для финнов была благословенной порой, и если наступала рано, значит, духи предков были к ним благосклонны.
Когда он проходил мимо шатра старого Пехто, шамана, тот вышел и поприветствовал его. Пирууси, нахмурившись, остановился. У Пехто были слишком хорошие отношения с духами, чтобы с ним ссориться, но ведь он все время требовал к себе внимания, уважения, подношений в виде разнообразных яств и особенно любимого перебродившего молока.
Не в этот раз. Приплясывая и потрясая бубном, Пехто, однако, сказал в кои-то веки осмысленные слова.
— На запад, Пирууси, великий охотник, владыка оленей! С запада кто-то движется сюда. Кто-то могучий, Пирууси, и не любимый богом. Ай-и-и! — И Пехто начал еще одну пляску, которую Пирууси как бы не заметил.
Тем не менее он свернул у невысокой березы, листья которой уже почернели от первых заморозков, и пустился по пологому склону на запад. Его лыжи так и свистели на снегу, Пирууси катился, не задумываясь и не затрудняя себя. Лыжные палки были привязаны у него за спиной, но в них он не нуждался нигде, кроме самых крутых откосов. Гораздо важнее держать в руках лук и стрелы, чтобы в любой момент успеть выстрелить. Зимой нужно добывать еду при каждой возможности. Никогда не следует упускать свой шанс.
Кто-то шел с запада, это точно. Действительно ли старый мошенник увидел этих людей своим колдовским взором? Может быть, он просто поднялся пораньше и посмотрел вдаль, невозможно было не заметить их, пробирающихся по заснеженной равнине. Во-первых, мужчины на лыжах. Мужчины! Они падали через каждую сотню шагов, хуже детей, сущие младенцы. А позади них, достаточно отчетливо для дальнозоркого Пирууси, виднелось целое стадо людей, бредущих, как волы, проваливаясь в снег на каждом шагу. За собой они тащили что-то вроде саней или волокуши.
Сам Пирууси никогда не платил финскую дань, но тем его соплеменникам, кто жил ближе к берегу моря, приходилось платить. Так для них было лучше, иначе во время летней рыбалки или вылазок за птицами они могли пасть от рук морских убийц. Кое-кому пора, подумал Пирууси, заплатить теперь норманнскую дань. Он устремился назад, к россыпи шатров, где мужчины и женщины готовили еду на жарко пылающем в кострах сушеном оленьем помете; он торопился призвать охотников, чтобы доставали свои луки и лыжи.
