Часть четвертая
РАКОТ МОГРИМ
Глава 15
Принц Дьярмуд, будучи хранителем Южной твердыни, имел в столице для служебных целей дом, точнее, небольшую казарму. И сам он, бывая в Парас-Дервале, предпочитал жить именно там, так что утром, после всех ночных происшествий и катаклизмов, Кевин Лэйн туда и направился, зная, что уж там-то сумеет его застать.
Большую часть ночи Кевин провел в бореньях с собственной совестью, и сейчас, когда он под дождем тащился к Дьярмуду в казарму, совесть по-прежнему не давала ему покоя, мысли путались, а душа от страшного горя была подобна кровоточащей ране. Единственное, что еще заставляло его как-то держаться на ногах и даже на чем-то настаивать, это ужасные воспоминания о Дженнифер, привязанной к спине черного лебедя, несущего ее на север, к тому, кто, взорвав Рангат, послал в небеса огненную руку.
Проблема была и в том, куда пойти, к кому обратиться за помощью, кому хранить верность. Лорин и Ким, немыслимым образом переменившаяся в последнее время, явно поддерживали старшего из принцев, этого мрачного Айлерона, внезапно вернувшегося из ссылки.
«Это моя война», — заявил тогда Айлерон, и Лорин лишь молча кивнул, подтверждая справедливость подобного утверждения. И Кевину казалось, что спорить тут, в общем-то, не о чем.
Но, с другой стороны, законным наследником трона был Дьярмуд, а Кевин считался — если он вообще мог кем-то здесь считаться! — одним из его ближайших помощников. Во всяком случае, он себя считал таковым после Саэрен и Катала и особенно после того взгляда, которым они с принцем обменялись после «Песни Рэчел».
Господи, как было бы хорошо сейчас посоветоваться с Полом! Как он был ему нужен! Но Пол был мертв, а его ближайшими друзьями сейчас считались Эррон, Карде и Колл. Ну и, конечно, сам принц.
Так что он, войдя в казарму, спросил как можно грубее:
— А Дьярмуд где? — И замер, не получив ответа, потому что все они были уже там — Тегид и все те, с кем он вместе совершил путешествие на юг, а также многие другие, с кем он еще знаком не был. И все они с суровым видом сидели за столами в просторном переднем помещении, однако дружно встали, когда он вошел. И одеты все были с головы до ног в черное, и на левой руке у каждого — красная повязка.
И у Дьярмуда тоже.
— Входи, Кевин, — сказал принц. — Ты, я вижу, хочешь нам что-то сообщить? Но давай подождем немного. — В его обычно резковатом голосе слышалась тихая грусть. — Я понимаю, твое горе, может быть, особенно велико, но и мы, люди Южных болот, горюем с тобой вместе. Мы всегда надеваем красные повязки, когда умирают наши друзья, а в этот раз мы потеряли сразу двоих — Дранса и Пуйла. Да, все мы считаем и Пуйла одним из нас, а потому горюем вдвойне. Ты ведь позволишь нам вместе с тобой оплакать его?
И Кевин снова почувствовал, что там, где была раньше его душа, нет больше ничего, кроме неимоверного, всеобъемлющего горя. Боясь говорить, он лишь молча кивнул Дьярмуду. Но через некоторое время все же взял себя в руки и, проглотив комок в горле, сказал:
— Конечно. И спасибо вам. Но все же позволь мне сперва сообщить тебе кое-какие сведения. Тебе необходимо знать это.
— Хорошо, рассказывай, — сказал принц. — Возможно, впрочем, я и так уже все знаю.
— Не думаю. Вчера вечером вернулся твой брат.
Желчная усмешка скользнула по губам Дьярмуда. Однако сообщение действительно оказалось для него новостью, и насмешливое выражение быстро сменилось совсем иным.
— Ах так? — сказал он неприязненно. — Что ж, мне следовало бы догадаться — ведь небо сегодня такое серое! К тому же освободился трон, на который он давно метит. — Дьярмуд говорил, не обращая ни малейшего внимания на все усиливавшийся ропот своих воинов. — Ничего удивительного, он и должен был вернуться. Айлерон троны любит!
— Как ты можешь говорить о троне Бреннина в таком тоне, Дьяр? — Это сказал вконец рассерженный багроволицый Колл. — Ты же законный наследник! Да я этого Айлерона на куски разрублю, пусть только попробует тебя сместить!
— Пока что, — молвил Дьярмуд, ловко играя с ножом, — никто никого смещать не собирается. И уж, разумеется, в последнюю очередь Айлерон. У тебя есть еще новости, Кевин?
Разумеется, новости у него были. Он рассказал им о смерти Исанны, о том, кем теперь стала Ким, и — очень неохотно — о той молчаливой поддержке, которую Лорин явно оказывает старшему принцу. Дьярмуд не сводил с него глаз, и в глазах этих по-прежнему горел насмешливый огонек, словно напоминая, что острие своего гнева принц до поры до времени просто убрал в ножны. Все это время он продолжал играть с ножом.
Когда Кевин наконец умолк, в комнате воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь грохотом шагов великана Колла, в бессильной ярости метавшегося от стены к стене.
— Я снова перед тобой в долгу, — проговорил наконец Дьярмуд. — Я ничего этого не знал.
Кевин кивнул. И практически сразу в дверь постучали. Карде отворил ее.
На пороге возникла приземистая фигура королевского канцлера Горласа; вода ручьем стекала с его шляпы и плаща. Прежде чем Кевин сумел понять, с какой стати он здесь появился, Горлас шагнул к принцу и без лишних слов перешел к делу:
— Господин мой, — начал он, — из моих источников мне стало известно, что твой брат вернулся из ссылки. Вернулся за короной Бреннина, я так думаю. Тогда как именно ты, мой принц, являешься законным наследником трона, которому я поклялся служить. И я пришел заявить, что готов служить тебе верой и правдой!
И тут давно сдерживаемый смех Дьярмуда наконец прорвался, и смех этот казался совершенно неуместным здесь, где только что оплакивали погибших.
— Ну конечно! — вскричал Дьярмуд. — Конечно же, верой и правдой, Горлас! А как же еще? Ты нам ужасно нужен — у нас тут, в Южной твердыне, явно не хватает такого мастера варить кашу!
Но даже слушая взрывы этого саркастического хохота, Кевин без конца прокручивал в памяти одно и то же: выражение лица Дьярмуда, когда он узнал, что Айлерон вернулся. В голосе принца и тогда звучала сердитая насмешка, однако Кевин успел заметить, что в глазах его промелькнуло нечто совсем иное. И сейчас он был почти уверен в том, что это было такое.
К Древу Жизни отправились четверо: Лорин, Мэтт, Тейрнон и Барак. Они должны были снять с него тело Пола и принести его во дворец. В Священную рощу воины всегда ходили очень неохотно, а сейчас, накануне войны, маги единодушно решили никого не беспокоить и все сделать сами с помощью лишь своих Источников. А заодно и поговорить наедине о том, что ожидает их всех в недалеком будущем.
Насчет того, кто должен теперь стать королем Бреннина, они пришли к полному согласию, хотя и не без некоторых сожалений. В Айлероне, грубоватом, резком, даже порой буйном, безусловно, было нечто от воинственных правителей былых времен. А тонкий, блестящий, но слишком неуравновешенный Дьярмуд казался им сейчас недостаточно надежным. Старым магам, конечно, случалось и ошибаться, но не так уж часто они ошибались оба одновременно. Барак согласился с ними сразу. Мэтт сказал, что должен сперва немного подумать и кое с кем посоветоваться, что было, впрочем, вполне естественно, и остальные трое давно уже привыкли, что гном никогда не спешит, принимая серьезное решение.
На этом разговор и завершился, тем более они уже вошли в рощу. Сами обладая магической силой, а потому глубоко чувствуя то, что здесь происходило в последние три ночи, они молча подошли к Древу Жизни.
Но вскоре, по-прежнему храня молчание, вызванное, правда, уже совсем иными причинами, повернули назад. Они быстро шли к выходу из рощи, и с листьев на них капала вода после пролившегося утром дождя. Согласно древним поверьям, которые они знали очень хорошо, Морнир обычно, приходя за своей жертвой, предъявлял права только на ее душу. Само же тело, бренное, опустевшее тело, Богу не было нужно, и он оставлял его на Древе.
Вот только на этот раз тела там не оказалось!
Впрочем, эта загадка вскоре разрешилась. Вернувшись в Парас-Дерваль, Лорин и Мэтт на пороге своего Дома увидели девочку в одеждах послушницы Храма. Она, видимо, уже давно поджидала их там.
— Господин мой, — обратилась она к Лорину, — Верховная жрица просила меня передать: она просит вас обоих сразу, как только сможете, прийти к ней в Храм.
— Да неужели? — прорычал Мэтт.
Девочка не удивилась и не испугалась. Она по-прежнему была серьезна и чрезвычайно сосредоточенна.
— Да, это правда. Она сказала, что это очень, очень важно!
— Ага, — догадался Лорин, — так это она похитила тело жертвы?
Девочка кивнула.
— Ну да. И еще эта красная луна… — пробормотал Лорин. — Все сходится.
Девочка опять кивнула и неожиданно холодным тоном заметила:
— Конечно сходится! Ну что, теперь вы со мной пойдете?
Мэтт и Лорин изумленно подняли брови, но все же последовали за посланницей Джаэль.
Когда они миновали восточные ворота и оказались за городской стеной, девочка вдруг остановилась и сказала:
— Сперва я должна вас кое о чем предупредить.
Лорин с высоты своего огромного роста в очередной раз удивленно воззрился на нее:
— Это тебе Верховная жрица велела?
— Ну конечно же, нет! — В ее голосе слышалось нетерпение.
— В таком случае ты не должна говорить более ни о чем, кроме того, что тебе было поручено сказать. Как давно ты в послушницах?
— Мое имя Лила! — Она невозмутимо посмотрела на него. «Какие-то у нее чересчур спокойные глаза, — подумал Лорин. — Интересно, зачем она назвала мне свое имя? Может быть, она не в себе? Иногда в Храм берут таких девочек…»
— Я ведь тебя спрашивал не об этом, — мягко упрекнул он ее.
— Я знаю, о чем ты спрашивал. — Пожалуй, тон у нее был даже язвительным. — Я — Лила. Это я призвала Финна дан Шарара совершить Самый Долгий Путь. Во время та'киены. И за это лето ему Долгий Путь выпал целых четыре раза.
Лорин прищурился; он тоже слышал об этом.
— И Джаэль сама предложила тебе стать послушницей?
— Да. Два дня назад. Она очень мудра.
Отважное дитя. И дерзкое. Пора взять инициативу в свои руки, решил маг.
— Я бы не сказал! — жестко возразил он. — Раз послушницы Храма осмеливаются судить свою Верховную жрицу, а ее посланницы передают адресатам не то, что она велела, а то, что хочется им самим.
Девчонку это отнюдь не смутило. Равнодушно пожав плечами (и тем самым как бы признавая справедливость утверждений Лорина), она повернулась и не оглядываясь стала подниматься на вершину холма, где находилось святилище Богини.
Лорин попытался было ее догнать, но она шла слишком быстро, и он вынужден был в кои-то веки признать свое поражение.
— Постой-ка, — окликнул девочку Лорин и услышал, как за спиной у него насмешливо фыркнул Мэтт. — Что ты хотела сообщить мне? — Он прямо-таки видел, как ухмыляется сейчас гном. Ну что ж, вздохнул он, это действительно довольно смешно.
— Что он жив, — только и сказала Лила. И сразу беседа их перестала быть смешной и забавной.
Его давно уже окружала тьма. И казалось, что неведомые силы куда-то влекут его, потому что звезды сперва были совсем рядом, а потом вдруг стали невероятно далекими и словно померкли. И все вокруг сразу потемнело.
Затем перед ним возникли какие-то расплывчатые тени, колеблющийся свет свечей — казалось, он смотрит сквозь залитое дождем стекло, — и движение прекратилось. Его больше никуда не несли, но все равно было ощущение того, что некая волна вот-вот подхватит его и унесет в темное море, где все кончается и пропадает навеки.
Не кончалось почему-то лишь одно: его собственная жизнь.
Да, он был жив.
Пол открыл глаза. Он преодолел очень долгий путь. И теперь, после этого путешествия, ему казалось, что он лежит на постели в незнакомой комнате, где горят свечи. Он был очень слаб, чтобы понять, наяву ли видит все это. Странно, но физической боли он почти не чувствовал. Зато его вдруг пронзила совсем иная боль — этой боли раньше не было доступа в его душу, и сейчас она казалась ему почти непозволительной роскошью. Он один раз очень медленно вздохнул, и этот вздох, безусловно, означал жизнь, а потом он вздохнул во второй раз, как бы приветствуя возвращение печали.
— О, Рэчел! — прошептал он едва слышно. Когда-то он строго-настрого запретил себе произносить это имя. Но теперь что-то произошло — еще до того, как он умер, — и он обрел право выпустить свое горе наружу.
Вот только, как оказалось, он не умер, он остался жив! Страшная мысль пронзила его подобно кинжалу: неужели он остался жив, потому что потерпел неудачу? Неужели? Ему стоило невероятных усилий чуточку повернуть голову, но зато он увидел чью-то высокую фигуру у своей постели и огромные глаза, пристально смотревшие прямо ему в лицо.
— Ты у меня в Храме, — услышал он голос Джаэль. — А за окном идет дождь.
Дождь. В глазах жрицы был вызов, но в данный момент ее претензии были ему совершенно безразличны. Разве имеет сейчас значение какая-то жрица? И он снова отвернулся от нее. Главное, идет дождь! И он жив. Значит, Морнир отослал его назад? Стрела Бога…
И он ощутил тайное присутствие Морнира — у себя в душе, точно тяжкое бремя, требующее неусыпных забот. Нет, пока еще можно было немного отдохнуть, полежать неподвижно, пробуя на вкус ощущение обновленного бытия — впервые за такой долгий период, за целых десять месяцев. И три ночи, которые на самом деле были вечностью. О, ему разрешено было даже немного радоваться! И он, закрыв глаза, провалился поглубже в подушку. Он был ужасно, отчаянно слаб, но и это сейчас ему казалось совершенно нормальным: ведь там шел дождь!
— С тобой говорила сама Дана!
В голосе жрицы отчетливо слышался гнев. Нет уж, хватит с него гнева! И он сделал вид, что не слышит ее. «Кевин, — думал он. — Я очень хочу его видеть. И непременно скоро увижу. Вот только немного посплю».
Джаэль изо всех сил хлестнула его по лицу, случайно оцарапав до крови:
— Ты находишься в святилище! Отвечай же!
Пол Шафер открыл глаза и посмотрел жрице в пылающее гневом лицо со своей обычной презрительной и холодной усмешкой. И на этот раз взгляд отвела Джаэль.
Но вскоре она снова заговорила — монотонно, не отрывая глаз от пламени свечи:
— Всю жизнь я мечтала услышать, как говорит Богиня, увидеть ее лицо… — Горечь обесцветила ее голос, сделала его безжизненным. — Но мне это дано не было. И я не услышала ни слова. А тебе, мужчине, отвернувшемуся от нее, отдавшему себя Морниру, она явила свою милость просто так, ни за что. Неужели ты удивлен тем, что я так тебя ненавижу?
Ровный тон делал эти слова куда более пронзительными, чем все ее гневные выкрики. Пол помолчал немного, потом с трудом ответил:
— Я ведь тоже ее дитя. Не завидуй же тому дару, который она предложила мне.
— Ты свою жизнь имеешь в виду? — Джаэль снова смотрела прямо на него; при свете свечей она казалась особенно высокой и стройной.
Он попытался покачать головой, но этот жест пока что требовал слишком больших усилий.
— Нет, — прошептал он. — В самом начале — возможно, но не теперь. Жизнь мне даровал Морнир.
— Ничего подобного! Ты, оказывается, куда глупее, чем я думала, раз не узнал явившуюся тебе Дану!
— Неправда, я прекрасно ее узнал. — Ему совершенно не хотелось с ней пререкаться — слишком высокие материи она затронула. — И понял ее лучше, чем понимаешь ты, жрица. Богиня действительно была там, и она действительно вмешалась в ход событий, но не ради спасения моей жизни. Ради чего-то совсем иного! А спас меня именно Морнир. И выбор был за ним. Ведь Древо Жизни принадлежит ему, Джаэль.
Впервые он увидел в ее огромных глазах искорку сомнения.
— Но, значит, она все-таки была там? Она с тобой говорила? Скажи, о чем она с тобой говорила?
— Нет, — решительно ответил Пол.
— Ты должен сказать мне. — Но теперь Джаэль уже не приказывала, не требовала. И ему казалось, что он действительно что-то должен, что-то хотел сказать ей, но усталость путала его мысли. У него просто не было сил, он настолько устал, настолько был весь выпит до капли… Выпит… Он только сейчас осознал, что страшно хочет пить.
— Ты прекрасно знаешь, — сказал он с некоторым нажимом, — что я не пил и не ел целых три дня. Неужели не найдется…
От неожиданности Джаэль так и застыла, глядя на него, потом быстро подошла к низенькому столику у дальней стены и налила ему целую чашку чуть теплого бульона. Однако он не смог принять у нее чашку — руки слушаться пока не желали — и решил, что сейчас она пошлет за кем-нибудь из своих серых помощниц, однако она, испытывая явную неловкость, присела на краешек его постели и стала кормить его сама.
Он молча пил бульон, потом устало откинулся на подушки, и она хотела уже встать, но вдруг с выражением брезгливого отвращения на лице наклонилась и рукавом своего белого одеяния отерла ему кровь с лица.
И сразу вскочила, и снова воздвиглась у его постели, царственно высокая, с пламенеющими в свете свечи волосами. И Пол, глядя на нее снизу вверх, вдруг сам смутился.
— А почему, — спросил он, — я здесь?
— Я прочитала тайные знаки.
— Ты не ожидала, что найдешь меня живым?
Она покачала головой.
— Нет, но то была уже третья ночь, и когда взошла красная луна…
Он понимающе кивнул. Потом спросил:
— Но тогда зачем же… тебе-то было беспокоиться?
Она сердито сверкнула глазами:
— Не изображай невинного младенца! Грядет война. Ты понадобишься.
У него болезненно сжалось сердце.
— Что ты имеешь в виду? Какая война?
— Ты разве не знаешь?
— В последние три дня ко мне что-то с донесениями не приходили, — раздраженно заметил он. — Что-нибудь случилось?
Должно быть, это стоило Джаэль немалых усилий, но заговорила она ровным тоном:
— Вчера взорвалась Рангат. И выпустила в небо огненную руку. Сторожевой Камень распался на куски. Ракот на свободе.
Он похолодел.
— И еще: наш король умер, — прибавила она.
— Это я знаю, — сказал он. — Я слышал колокольный звон.
И тут лицо Джаэль вдруг исказилось; какая-то невысказанная мука таилась в ее глазах.
— Есть и еще кое-что, — сказала она. — На светлых альвов напали цверги. И волки. Они устроили засаду. Их было очень много! У альвов гостила твоя подруга, Дженнифер. Мне очень жаль, но цверги захватили ее в плен и увезли на север. Точнее, ее унес на спине черный лебедь.
Вот оно что! Пол снова закрыл глаза, чувствуя, как это новое бремя наваливается на него, грозя раздавить. Видимо, от этого бремени ему уже никогда не избавиться… Стрела Бога. Копье Бога. На три ночи и навсегда — так сказал тогда король. Король умер, а Джен…
Он снова посмотрел на жрицу:
— Теперь я понимаю, почему Морнир отослал меня назад.
И Джаэль, как бы нехотя, кивнула и прошептала:
— Дважды Рожденный.
Он не понял и вопросительно посмотрел на нее.
— Так говорили когда-то, — пояснила она по-прежнему шепотом, — очень давно: «Повелителем Древа Жизни может стать только тот, кто был рожден на этот свет дважды».
Вот так, в святилище Богини, при свете свечей, Пол Шафер впервые услыхал эти слова.
— Но я его об этом не просил, — прошептал он.
Она казалась сейчас особенно красивой и удивительно похожей на пламя свечи. И так же способна была обжечь:
— Хочешь, чтобы я тебя пожалела?
Он лишь устало усмехнулся в ответ.
— Вряд ли, — сказал он, и улыбка его стала чуть шире. — А скажи, почему тебе намного легче ударить беззащитного человека, чем всего лишь вытереть кровь с его лица?
Ответила она быстро, готовой формулой, но Пол заметил в ее глазах смущение:
— Богиня иногда способна быть милостивой, но доброта ей несвойственна совсем.
— Так вот какой ты ее знаешь? — сказал он. — А что, если я расскажу тебе, что прошлой ночью она выразила по отношению ко мне столь нежное сочувствие, что просто слов нет, чтобы об этом поведать? — Джаэль молчала. — Разве мы с тобой прежде всего не люди? Просто двое людей, на плечи которых легло тяжкое бремя? Разве мы не могли бы помочь друг другу это бремя нести? Разве ты в первую очередь не Джаэль, а уж потом Верховная жрица?
— А вот тут ты ошибаешься! — прервала она его. — Я всего лишь ее жрица. И другой меня попросту не существует.
— Что ж, это очень печально.
— Что ты понимаешь, ты всего лишь мужчина! — сердито ответила Джаэль, повернулась и вышла из комнаты, и Пол был донельзя ошеломлен тем, что успел заметить в ее сверкающих очах.
Большую часть ночи Ким провалялась без сна, болезненно ощущая свое одиночество и присутствие в этой комнате второй, пустой, кровати. Даже под крышей, за закрытыми дверями и окнами бальрат, отвечая свету луны, светился так ярко, что разные предметы — ветка за окном, покачивавшаяся под дождем, ее собственные растрепанные седые волосы, незажженная свеча у кровати — отбрасывали на стену тени. Но Джен, Джен в комнате не было, и тени она не отбрасывала. И сколько Ким ни пыталась, совершенно не представляя пределов своего могущества, определить, где может быть ее подруга, сколько ни пробовала унестись мысленно в дикие просторы севера, она так и не видела там ничего, кроме тьмы.
Когда же свет камня несколько померк и превратился в крошечный красный огонек у нее на пальце, она поняла, что луна зашла, а стало быть, уже очень поздно и до рассвета осталось совсем немного. Ким устало уронила голову на подушку и стала мечтать об исполнении одного желания; она и не подозревала раньше, что такое желание может у нее возникнуть.
«Теперь твой жизненный путь навсегда связан с твоими снами» — так сказала тогда Исанна, и Ким все еще слышала эти ее слова, погружаясь в этот давно знакомый ей сон.
Теперь она узнала и это место и могла бы сказать, где лежат на земле эти разбитые каменные своды, и кто погребен под ними, кто ожидает, чтобы она его воскресила.
Но это был не он, не тот, кого она искала. Иначе все было бы слишком легко, слишком просто. Нет, та тропа была куда темнее, чем теперешняя, и тогда ей снилось, что она идет меж мертвыми. Это она теперь понимала, и это было очень печально. Впрочем, знала она и то, что Боги так отнюдь не считают. «Грехи грешивших», — раздался шепот у нее в ушах, и она узнала приснившееся ей место и почувствовала, как поднимается ветер, как он раздувает ей волосы — ее седые волосы!
Путь к великому Воину вел через могилу, где покоились кости его отца, никогда не видевшего своего сына живым.
Кто она такая, что должна знать все это?!
А потом она вдруг оказалась в очень знакомом месте, где удивляться было нечему — в той подземной комнатке, в домике Исанны, где по-прежнему сияли в шкафу Венец Лизен и кинжал Колана, где умерла ясновидящая. И не просто умерла. И Исанна была сейчас рядом с Ким, у нее в душе, ибо Ким откуда-то знала, какую книгу взять, и какую страницу открыть, и какое из заклятий, начертанных на старинном пергаменте, способно поднять из могилы мощи отца и оживить его, и заставить его произнести вслух имя сына, чтобы имя это узнал и тот, кому ведомо, где именно нужно произнести заклятие… И нигде больше не находила она мира и покоя, даже в собственной душе, и нечем ей было поделиться с другими, ибо на руке у нее светился красным камень войны. И это ей придется отныне тревожить покой мертвых, а тех, кто еще не умер, заставлять идти навстречу своей судьбе.
Да кто же она такая, что должна делать все это?!
С первыми проблесками солнца она потребовала, чтобы ее снова проводили на берег озера. Под дождем. Сопровождал ее вооруженный отряд из тридцати человек — одно из подразделений Северного гарнизона, которым до своей ссылки командовал Айлерон. Ехали они быстро. У последнего поворота тропы все еще валялись тела убитых Айлероном цвергов.
— Это он один всех положил? — с благоговением спросил ее командир отряда, когда они проезжали мимо.
— Да, — ответила она.
— И это он будет нашим королем?
— Да, — ответила она.
Они остались ждать ее на берегу. Она вошла в дом и спустилась по знакомой лесенке навстречу сиянию Венца, но к нему даже не прикоснулась, а подошла к столу и открыла одну из лежавших там книг. Ах какой восторг и ужас одновременно испытала она, ибо совершенно точно знала, что и где нужно искать! Она открыла нужную страницу и медленно прочла те слова, которые ей предстояло произнести.
И только тут узнала она о том заветном, никому не ведомом месте. То нагромождение камней оказалось лишь отправной точкой. И путь от этих камней предстоял еще неблизкий, хотя теперь уже он был ей совершенно ясен. Поглощенная решением этой новой задачи, опутанная тайными нитями времени и пространства, она, ясновидящая Бреннина, медленно поднялась по лестнице и вышла из дома. Люди Айлерона ждали ее на берегу, выстроившись, готовые немедленно отправиться в путь.
Да, пора было возвращаться. Слишком многое нужно было успеть. И все-таки она задержалась там еще немного, походила по дому, лаская взглядом знакомый очаг, старый стол, травы в склянках с аккуратно написанными на них названиями… Некоторые названия она прочитала вслух, а из одной склянки даже вытащила пробку и понюхала содержимое. Впереди у нее, ясновидящей Бреннина, было столько дел, и она прекрасно это знала, но все же медлила, точно пробуя свое теперешнее одиночество на вкус.
На вкус оно оказалось горько-сладким, и она решила наконец выйти из дома. Но вышла не к озеру, а через заднюю дверь — прямо во двор, желая еще несколько минут побыть в одиночестве, вдали от ожидавших ее солдат. Вдруг на склоне холма показались трое всадников, явно не желавшие, чтобы их кто-нибудь заметил. И в одном из этих всадников Ким узнала… о да, она сразу узнала его! И поняла, что, несмотря на все горести и заботы, свалившиеся вдруг на нее, радость в ее душе расцветает подобно яркому цветку в лесной чаще. Подобно красному банниону.
Айлиля дан Арта хоронили под дождем. От дождевых струй, бежавших по стеклу, стали темными дивные витражи Делевана в Большом зале дворца, где лежал покойный король — в белом с золотом одеянии, с мечом на груди, и рукоять меча крепко сжимали его сильные, но теперь скрюченные от старости пальцы. Капли дождя тихо падали на роскошное тканое покрывало, которым были укрыты носилки с телом короля, когда самые знатные люди Бреннина, приехавшие в Парас-Дерваль на праздник и задержавшиеся там для участия в похоронах и подготовки к войне, несли эти носилки из дворца к Храму, где короля Айлиля встречали жрицы Богини. Дождь падал на купол древнего святилища, когда Джаэль отправляла предписанный Богиней-матерью похоронный обряд, дабы Великий правитель Бреннина смог теперь снова вернуться в ее обитель.
Ни единого мужчины не было в том святилище. Пола Лорин уже увез. Джаэль очень надеялась тогда, что Лорин будет потрясен тем, что Пол жив и находится у нее, однако ее постигло глубокое разочарование, ибо маг не выказал ни малейшего удивления по этому поводу. И ей пришлось скрывать свое замешательство, когда он, не требуя объяснений, почтительно склонился перед Дважды Рожденным.
Ни единого мужчины не было в том святилище, кроме покойного короля, когда жрицы подняли огромный топор, вынув страшное оружие из его гнезда, и никто не видел, что они сделали после этого. Они никогда не шутили с Даной и всегда выполняли все ее требования, когда она вновь забирала к себе свое дитя, давно отпущенное ею самой в этот мир — отпущенное, дабы пройти извилистой тропой жизни, которая всегда в итоге приводит назад, к ней, к Дане.
Здесь, неподалеку от святилища, предстояло Верховной жрице и похоронить короля Бреннина, так что она, завершив обряд, повела похоронную процессию дальше, выйдя из Храма под дождь вся в белом с головы до ног и резко выделяясь среди одетых в черное людей, и мужчины вновь подняли носилки на плечи и понесли Айлиля следом за нею в тот склеп, где всегда обретали вечный покой Верховные правители страны.
Находился склеп к востоку от дворца и чуть севернее самого Храма. Похоронная процессия вытянулась по тропе. Впереди шла Джаэль с ключом от склепа в руках, за ней несли носилки, за которыми в полном одиночестве следовал светловолосый Дьярмуд, законный наследник престола, а за ним — толпа знатных и не очень жителей Бреннина. В этой толпе шел, опираясь на плечи провожатых, и повелитель светлых альвов из Данилота, а также — два Всадника дальри, и еще — трое чужеземцев, представителей иного мира: двое мужчин, один высокий и темноволосый, а второй совсем светлый, и молодая женщина с седыми волосами. Простой люд выстроился вдоль тропы в шесть рядов, невзирая на дождь, и все почтительно кланялись своему покойному королю, когда его проносили мимо.
А когда процессия приблизилась к высоким воротам склепа, Джаэль увидела, что ворота распахнуты и в них стоит человек, одетый в траур. Человек явно ждал их, и она сразу поняла, кто это.
— Несите его сюда, — сказал Айлерон, — и пусть мой отец упокоится наконец подле моей матери, которую он так любил.
Джаэль чуть замешкалась, стараясь скрыть охватившее ее волнение, и услышала, как чей-то знакомый голос ответил Айлерону:
— Добро пожаловать домой, изгнанник! — Дьярмуд сказал это почти ласково, и в голосе его не слышалось ни малейшего удивления. Он ловко обошел застывшую перед воротами Джаэль, подошел к брату и поцеловал его в щеку. — Ну что, проводим отца в последний путь? Пусть идет — к ней!
Это было совершенно неправильно! Здесь право первого слова принадлежало только ей, Верховной жрице, однако Джаэль опять невольно поддалась странному волнению, видя перед собой обоих принцев — темноволосого и светловолосого, изгоя и избранника. И Айлерон с Дьярмудом бок о бок вошли в ворота склепа, и по толпе провожавших короля в последний путь пробежал почтительный ропот, сопровождаемый непрерывным шумом дождя.
А на выступе холма над склепом стояли трое, внимательно наблюдая за происходящим внизу. Один еще до захода солнца должен был стать Первым магом Бреннина, второй когда-то давным-давно, на рассвете, стал королем гномов, а третий, сумев ценою собственной жизни вызвать спасительный дождь, был отправлен великим Морниром обратно в этот мир.
— Мы собрались здесь, — начал Горлас, поднявшись на ступеньку, но предусмотрительно остановившись на целых две ступени ниже самого трона, — в печальную и тревожную минуту.
Да, в тот день в Большом зале дворца, созданном гениальным Томазом Лалом, собрались самые знатные и могущественные люди Бреннина. Не было только одного. Всадников дальри и Дейва, успевших на похороны по чистой случайности, приветствовали честь по чести, но на это высокое собрание не пригласили, проводив в отведенные им покои. И даже Брендель из Данилота не присутствовал там, ибо то, что происходило сейчас в Большом зале дворца, касалось только самого Бреннина.
— В любое другое время в королевстве, разумеется, был бы объявлен многодневный траур, дабы оплакать нашу великую утрату, — продолжал Горлас, видя, что Джаэль не собирается опротестовывать его право говорить первым. — Но сейчас настали иные времена. И нам необходимо, посоветовавшись, как можно скорее принять решение и выйти из этого зала во главе с новым королем, способным объединить нас и повести…
— Погоди-ка, Горлас. Сперва Лорина нужно дождаться. — Это сказал Тейрнон, поднимаясь и вставая рядом с Бараком и Мэттом Сорином. Ну вот вам уже и первые неприятности, подумал Горлас, а ведь собрание даже еще и не начиналось толком.
— Ну естественно, — недовольно пробурчала Джаэль. — Хотя, по-моему, это его прямая обязанность — быть на подобном собрании вовремя. Все давно собрались, и мы уже достаточно долго ждали, и…
— И подождем еще! — решительно заявил Мэтт Сорин. — Как ждали, например, тебя. — Это было сказано исключительно неприязненным тоном, и Горлас даже обрадовался, что под горячую руку Мэтту попалась Джаэль, а не он сам.
— А где запропастился наш Серебряный Плащ? — спросил Ньявин из Сереша.
— Должен вот-вот подойти. Просто обстоятельства вынуждают его двигаться очень медленно и осторожно.
— Это почему же? — спросил Дьярмуд. К этому времени он уже перестал метаться у дальней стены зала, как раненый зверь, и подошел к трону.
— Подождите, сами увидите. — Вот и все, что ответил гном.
Горлас уже собрался было возмутиться, но его снова опередили.
— Нет, ждать мы не будем, — твердо заявил Айлерон. — При всей моей любви к Лорину я ждать отказываюсь. Да и обсуждать-то, собственно говоря, нечего.
Ким Форд, присутствовавшая на собрании в качестве новой и единственной ясновидящей Бреннина, увидела, как Айлерон быстро подошел к трону и встал рядом с Горласом.
Но на одну ступеньку ВЫШЕ. «Он всегда будет таким, — подумала она. — И именно в этом его сила».
И эта сила, холодная, неколебимая, вновь стала ей очевидна, когда Айлерон, оглядевшись, снова заговорил:
— Когда состоится Большой совет, мудрость Лорина будет нам совершенно необходима, но сейчас еще не время Совета, что бы вы по этому поводу ни думали.
Дьярмуд при первых же словах брата встал с ним рядом, своим безмятежным видом являя яркий контраст ощутимому внутреннему напряжению Айлерона, которое казалось Ким похожим на туго свернутую пружину.
— Я пришел сюда, — сказал Айлерон дан Айлиль странно ровным тоном, — чтобы стать королем Бреннина и возглавить наше войско в грядущей войне. Этот трон мой! — Он смотрел брату прямо в глаза. — И ради него я убью любого или же сам умру, но стану королем до того, как мы покинем этот зал.
Ледяное молчание, последовавшее за этим безапелляционным заявлением, было несколько секунд спустя прервано громкими аплодисментами. Впрочем, хлопал только один человек.
— Ну до чего изящно сказано, дорогой, — заметил Дьярмуд, продолжая аплодировать. — И как удивительно точно! — Он наконец опустил руки. Сыновья Айлиля смотрели друг на друга в упор; казалось, они здесь совершенно одни.
— Насмешничать легко. — Айлерон, похоже, совсем не сердился. — Ты всегда пытался отделаться шутками да насмешками. Но все же постарайся понять меня, брат! В кои-то веки это не пустячный спор. И я хочу, чтобы ты присягнул на верность мне немедленно, прямо в этом зале, иначе стоит мне поднять руку — и шестеро лучников, что находятся сейчас на галерее, выстрелят прямо в тебя.
— Нет! — вырвалось у Ким.
— Что за нелепость! — возмущенно воскликнул Тейрнон и тоже шагнул вперед. — Я запрещаю…
— Мне ты ничего запретить не можешь! — огрызнулся Айлерон. — Ракот вырвался на свободу! И одно это возлагает на меня слишком большую ответственность, чтобы я стал сейчас шутить.
Дьярмуд вопросительно склонил голову набок, словно обдумывая некое занятное предложение, а потом спросил — так тихо, что с трудом можно было его расслышать:
— И ты действительно сделал бы это?
— Да, — ответил Айлерон, и в голосе его не было ни малейшего колебания.
— Правда? — снова спросил Дьярмуд.
— Мне стоило лишь поднять руку. И я это сделаю, если ты меня вынудишь. Поверь.
Дьярмуд кивнул, грустно вздохнул и негромко окликнул:
— Колл!
— Да, мой принц? — Голос великана донесся откуда-то сверху, с галереи для музыкантов.
Дьярмуд поднял голову; лицо его казалось совершенно бесстрастным.
— Ну и что? — спросил он Колла.
— Он сказал правду, господин мой, — гневно пробасил великан, подойдя к перилам. — Здесь действительно было семь человек. Ты только слово скажи — я их всех прямо здесь и положу!
Дьярмуд улыбнулся.
— Ну, теперь я спокоен. — Затем он снова повернулся к Айлерону и пристально посмотрел на него. Больше всего Айлерон напоминал сейчас взведенный курок. И это он первым прервал молчание, которое воцарилось в зале.
— Я посылал шестерых, — сказал он. — Кто же седьмой?
Все еще только пытались понять, что же все-таки здесь происходит, когда этот седьмой спрыгнул с галереи вниз.
Прыгать ему пришлось с большой высоты, но этот человек, с головы до ног одетый в черное, был, видно, очень ловок и, приземлившись, быстро перекатился через голову и сразу вскочил на ноги — в пяти шагах от Дьярмуда, готовый метнуть в него кинжал.
И только Айлерон сумел вовремя оценить обстановку. Обладая мгновенной реакцией великолепного бойца, он схватил первое, что попало ему под руку, и запустил этим предметом в убийцу. Тот пошатнулся, и брошенный им кинжал пролетел чуть левее. Совсем чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы не вонзиться в то сердце, для которого был предназначен
Дьярмуд, однако, и шагу не сделал в сторону, чтобы уклониться от кинжала убийцы так и стоял, чуть покачиваясь и со странной полуулыбкой на лице, а из его левого плеча торчал глубоко вошедший в плоть кинжал. Ким заметила, как он едва слышно прошептал что-то себе под нос, а потом в зале началось нечто невообразимое — все закричали, повыхватывали клинки, а Кередур из Северной твердыни уже занес над головой убийцы свой меч.
— Уберите мечи! — неожиданно резким тоном приказал Дьярмуд. — Слышите?
Кередур медленно опустил меч. В наступившей тишине слышался лишь грохот того самого предмета, который Айлерон метнул в убийцу. Предмет этот странным образом катился по роскошному паркету, описывая все более сужавшиеся круги, пока не остановился.
И тут все увидели, что это Дубовая Корона Бреннина.
Дьярмуд с каким-то пугающим весельем в глазах наклонился и поднял корону. А потом, гулко ступая в тишине, спокойно подошел к длинному столу в центре зала и, положив корону на стол, правой, здоровой, рукой вытащил пробку из графина и нарочито неторопливым жестом налил себе вина. Затем с бокалом в руке он вернулся на прежнее место и повернулся лицом к присутствующим.
— Итак, я имею удовольствие предложить вам тост, — молвил Дьярмуд дан Айлиль, наследный принц Бреннина. Его сочные губы улыбались. Из раненой руки на пол капала кровь. — Предлагаю всем со мною вместе выпить за Темную Розу Катала!
И он, явно превозмогая боль, шагнул к убийце и левой, раненой, рукой снял с него шапку. А потом вытащил шпильки, которыми были подколоты роскошные волосы Шарры, и они темным водопадом устремились вниз.
Убийство Деворша было двойной ошибкой. Во-первых, ее отец получил дополнительный рычаг давления на нее, стремясь во что бы то ни стало выдать ее замуж за кого-нибудь из знатных людей королевства. Точнее, за одного из их отпрысков. И этим рычагом он уже вовсю начал пользоваться.
Во-вторых, она велела убить совсем не того, кого следовало.
К тому моменту, как над Рангат взвилась та страшная огненная рука — ее было видно даже в Катале, хотя саму гору отсюда увидеть было невозможно, — в душе Шарры скопилось уже столько гневной ярости, что ярость эта превратилась в нечто совсем иное, возможно, даже более опасное, ибо теперь Шарра спрятала все свои бурные чувства в ножны искусно разыгрываемой покорности.
И утром легко согласилась прогуляться с Эвьеном из Лагоса по садам, а после полудня запросто приняла еще двоих «женихов»; она теперь вообще на все соглашалась.
Но когда в ту ночь неожиданно взошла луна, оказавшаяся красной как кровь, Шарра закрутила волосы высоко на макушке в тугой пучок — о, она очень, очень хорошо знала своего отца! — и в странно подсвеченной красным темноте присоединилась к посланникам, спешно отправленным Шальхассаном в Парас-Дерваль.
Это оказалось совсем нетрудно. Даже слишком легко, думала она, когда они уже ехали верхом по дороге, ведущей в Кинан. Уж чего-чего, а дисциплины в войсках Страны Садов всегда не хватало. Ну что ж, в данный момент это оказалось ей только на руку, как и страшные языки пламени над горой, как и эта пугающе красная луна.
Ибо, что бы ни означали эти ужасные знамения, какой бы хаос ни грозил им в недалеком будущем, у Шарры имелись свои собственные проблемы, и свою собственную жертву она намерена была настигнуть в первую очередь, а сокол, как известно, птица ловчая.
В Кинане творилось нечто невообразимое. Когда они наконец поймали совершенно ошалевшего начальника порта, он с помощью сигнального фонаря обменялся несколькими зашифрованными фразами с сигнальщиками в крепости Сереш по ту сторону дельты и, получив ответ, лично перевез туда послов — вместе с лошадьми и всем прочим — на огромной речной барже. Судя по фамильярности приветствий, которыми их встретили на том берегу Саэрен, Шарре стало ясно, что слухи о весьма сомнительной преданности этих крепостей Шальхассану были вполне правдивы. Еще более ясно стало ей, как в Катал попадали послания одного северного принца.
По дороге в Кинан они все время слышали отдаленное ворчание грома, но здесь, в Сереше, куда они добрались уже поздней ночью, почти перед рассветом, стояла полная тишина, и странная красная луна висела низко над морем, то и дело скрываясь за небольшими облачками. Отовсюду слышались негромкие пересуды о грядущей войне и бесконечные разговоры о том, что теперь засуха, так измучившая страну, возможно наконец кончится, ибо уже начинал накрапывать дождь.
Эмиссары Шальхассана с облегчением приняли приглашение командующего гарнизоном Сереша остаться и переночевать у него. Собственно, от ночи уже почти ничего не осталось. По дороге командующий рассказал им, что герцог Сереша отбыл в Парас-Дерваль, поскольку — прибывшие только сейчас узнали об этом, — утром скончался король Айлиль. Сообщение об этом пришло уже на закате. Завтра состоятся похороны, а затем — коронация нового короля.
Кто же им станет? Ну конечно, принц Дьярмуд! Ведь это он законный наследник. Нрав у него немного диковат, признался командир гарнизона, но в общем принц весьма галантен, умен и хорош собой. Командующий готов был спорить, что в Катале не найдется никого, кто мог бы сравниться с младшим сыном Айлиля! А у Шальхассана даже и сына нет, всего лишь дочь. Ну не позор ли?
Шарра, потихоньку отстав от остальных, свернула на боковую тропу и кружным путем выбралась за пределы города, а потом, погоняя коня, устремилась на северо-восток, к Парас-Дервалю.
И еще до полудня достигла своей цели. Дальше все оказалось несложно: во дворце царила суматоха, всюду сновали встревоженные многочисленные гости, собравшиеся на праздник, столь неожиданно и трагично прерванный; отовсюду только и слышались разговоры о том, что Ракот теперь на свободе, а Великий правитель Бреннина умер. Наверное, ей бы тоже следовало встревожиться, и в глубине души она, будучи наследницей Шальхассана, прекрасно сознавала, ЧТО всем им грозит теперь, и представляла себе, как отец ее смотрит на разрушившийся Сторожевой Камень и какой ужас написан на его лице. На его лице, всегда таком невозмутимом и непроницаемом! О да, ужас, ужас ждал их всех впереди! Но сейчас она не могла думать об этом. Нет, сейчас было еще не время.
Сейчас она была соколом, ловчей птицей!
Двери дворца были распахнуты настежь. На похороны собралось невероятное множество людей, и они без конца входили во дворец и выходили оттуда, так что Шарра проскользнула на галерею беспрепятственно. У нее мелькнула даже мысль отправиться вместе со всеми к королевской усыпальнице, но там толпа должна была быть уж слишком плотной.
Справившись с одолевавшей ее усталостью, она заставила себя мыслить трезво. Итак, сразу после похорон состоится коронация — во время войны с этим медлить нельзя. Где она состоится, было ясно. Даже в Катале Большой зал бреннинского дворца, созданный Томазо Лалом, славился как величайшее произведение искусства. Так что наверняка все будет происходить именно там.
Шарра всю свою жизнь прожила во дворцах — ни один убийца в мире не сумел бы с такой инстинктивной легкостью, как она, сориентироваться в лабиринте бесчисленных коридоров и лестниц. Поистине она была обязана этим своему происхождению и в этом умении не имела себе равных.
Итак, все прошло очень гладко. Она нашла галерею для музыкантов, и та оказалась даже незапертой. Впрочем, она бы все равно сумела отпереть любой замок: брат научил ее этому еще в детстве. Она выбрала уголок потемнее и приготовилась ждать. Сверху ей было видно, как слуги протирают бокалы и кубки, приносят различные кушанья, расставляют удобные кресла.
Это действительно был очень красивый зал, а уж витражи — просто чудо. Но Лараи Ригал все равно лучше, решила она. Ничто на свете не могло сравниться с ее любимыми садами!
Ее сады… Возможно, она никогда больше их не увидит! И впервые за все это время тоненькая струйка страха просочилась в ее мысли. Она гневно перекрыла эту жалкую струйку и, наклонившись вперед, попыталась определить, высоко ли придется прыгать. Высоковато, пожалуй. Повыше, чем с тех деревьев, которые были ей так хорошо знакомы. Но, в общем, возможно. И она прыгнет! И он, прежде чем умрет, непременно увидит ее лицо! Пусть умирает, зная, что это она убила его! Иначе нечего было все это и затевать!
Неожиданный шум удивил ее. Забившись в угол и затаив дыхание, она увидела, как шестеро лучников проскользнули в незапертую дверь галереи и разместились вдоль перил. Галерея была достаточно широкой и глубокой, так что Шарру лучники не заметили, хотя один из них устроился совсем рядом с нею. Она совсем скрючилась в своем уголке, затаилась и, никем не замеченная, узнала много интересного: например, что это не просто коронация, а спор из-за престола, и что кое-кто еще в этом зале будет претендовать на жизнь того, кого она считала своей собственностью.
У нее даже хватило времени, чтобы подумать, каковы свойства натуры этого старшего принца, этого Айлерона, который послал сюда вооруженных людей, приказав им по первому же знаку убить его единственного брата. И она вспомнила Марлина, своего покойного брата, которого очень любила, но тут же запретила себе думать об этом: подобные мысли слишком размягчали душу, а ей требовалась исключительная твердость, чтобы совершить задуманное. К тому же теперь явно возникли некоторые трудности. Впрочем, до сих пор все получалось слишком легко, и нечего было рассчитывать, что так будет и дальше.
Она не успела как следует обдумать свои дальнейшие действия: на галерею ворвались вооруженные мечами и кинжалами воины, человек десять, которые быстро и хладнокровно разоружили лучников, а потом обнаружили и ее.
У нее, правда, хватило сообразительности все время держать голову опущенной. Всех их согнали в угол, где они и оставались, совершенно невидимые снизу, — галерея специально была устроена так, чтобы видны были лишь прикрепленные к ее перилам факелы и музыка, доносившаяся сверху, казалась совершенно бесплотной, как бы порожденной светом этих факелов. Вот что спасло ее от того, чтобы быть узнанной, когда самые знатные люди Бреннина, и принц Дьярмуд в их числе, заполнили зал.
Все собравшиеся на галерее внимательно наблюдали за тем, как гости, с высоты казавшиеся однообразно приземистыми, постепенно скапливались в дальнем конце зала, где стоял резной деревянный трон. Шарра знала, что этот трон сделан из дуба, как и корона Бреннина, лежавшая рядом на столике.
А потом к трону подошел Дьярмуд; теперь он был наконец виден ей хорошо, и она еще более утвердилась в своей мысли, что он непременно должен умереть, потому что она просто дышать не могла, стоило ей на него посмотреть. Золотистые волосы Дьярмуда так и светились на фоне черных траурных одежд. На рукаве у него была красная повязка, как и у тех десяти воинов — она совершенно неожиданно осознала это, — что разоружили лучников и стерегли их сейчас. И она вновь невольно восхитилась его ловкостью и умением предугадать намерения противника. Нет, конечно же, жить ему позволить никак нельзя! Так что пусть умрет!
Она прислушалась: говорил широкоплечий человек с печатью на шее, должно быть, королевский канцлер. Затем его кто-то прервал, затем снова прервал — с еще большей настойчивостью. Сперва ей не было видно, кто это, да и слышно было не очень хорошо, а потом она догадалась, что темнобородый человек, решительно взбежавший на возвышение, где стоял трон, и есть Айлерон, и это он возражал канцлеру. Но этот ссыльный принц был совсем непохож на Дьярмуда.
— Клянусь всеми Богами, Кевин, он мне за это кровью заплатит! — злобно прошипел один из тех, что сейчас стерегли ее и лучников на галерее.
— Успокойся, — ответил ему светловолосый мужчина по имени Кевин. — Лучше еще послушай.
И все они стали слушать, что говорит этот темноволосый принц. И Дьярмуд перестал наконец мерить шагами зал, подошел к трону и с лениво-беспечным видом встал рядом с братом.
— Этот трон мой! — заявил Айлерон. — И ради него я убью любого или же сам умру, но стану королем до того, как мы покинем этот зал. — Даже здесь, на галерее, все примолкли, зачарованные страстностью этих слов. В зале стояла мертвая тишина.
Внезапно тишину прервали ленивые аплодисменты Дьярмуда.
— Господи! — услышала Шарра шепот того молодого человека, которого звали Кевином, и подумала: «Ну и чему ты удивляешься? Я, например, так и знала!»
Теперь Дьярмуд говорил совсем тихо, она почти не слышала его, и это сводило ее с ума, но тут до нее донеслись слова Айлерона:
— Стоит мне поднять руку, и шестеро лучников, что находятся сейчас на галерее, выстрелят прямо в тебя.
Шарра похолодела. Время, казалось, невероятным образом замедлило свой бег. Пора, пора — она отлично это понимала. Они что-то еще говорили там, внизу, хотя и очень тихо, а потом послышалось звонкое: «Колл!», и тот великан, что командовал воинами на галерее, подошел к перилам, чтобы все его видели, и сказал именно то, чего она так боялась: «Здесь действительно было семь человек».
Все, казалось, происходит в каком-то странном замедленном темпе; и у нее было с избытком времени, чтобы подумать и понять, что сейчас случится, — во всяком случае, она поняла это задолго до того, как Айлерон сказал: «Я посылал шестерых. Кто же седьмой?» И сразу после этих слов она прыгнула вниз, внезапностью своего прыжка застав всех врасплох. Кинжал она успела выхватить еще на лету — а летела она почему-то очень медленно, и голова у нее была на удивление ясной, — и, спокойно приземлившись, она предстала перед своим возлюбленным, желая дать ему возможность узнать ее. О, как ей хотелось, чтобы он узнал ее, прежде чем она будет убита!
Но он узнал ее сразу, мгновенно, еще до того, как она опустилась на пол, и смотрел на нее широко раскрытыми глазами и, будь он проклят, ничуть не был испуган или смущен! И тогда она метнула кинжал. Чтобы успеть сделать это, пока он не улыбнулся.
Она метила ему прямо в сердце — кинжалом она владела отлично! — но тут что-то тяжелое вдруг ударило ее в спину.
Она пошатнулась, но не упала. Не упал и он, хотя ее кинжал по самую рукоять вонзился ему в левое плечо, чуть выше красной повязки на рукаве. А потом она услышала его потрясенный шепот — казалось, сама его душа тихо молила об ответе, скрываясь под броней повелительного тона и внешнего блеска, — и вряд ли кто-то еще, кроме нее, расслышал слова Дьярмуда: «Как, вы оба?»
И в этот миг она увидела его истинную, ничем не защищенную душу.
Всего лишь на миг его душа приоткрылась ей, и миг этот был так краток, что она уже почти сомневалась, было ли это в действительности, ибо Дьярмуд уже опять улыбался, по-прежнему неуязвимый, непонятный, отлично владеющий собой. Смеясь, он поднял корону, которой его брат швырнул в нее, Шарру, чтобы спасти ему жизнь, и бережно положил на стол. Затем налил себе вина и подошел к ней, чтобы столь экстравагантным образом приветствовать ее и унизить — снял с нее шапку, распустил волосы, и ее тайна стала явной для всех. И хотя кинжал по-прежнему торчал у него в плече, Шарре почему-то казалось, что это ее жизнь он держит сейчас на ладони, ее коротенькую жизнь, и все складывается совсем не так, как этого хотелось бы ей, как это Должно было случиться.
— Оба! — воскликнул Колл. — Оба хотели его убить, и теперь оба в его власти! Ох, клянусь Богами, теперь-то он своего добьется!
— А по-моему, — охладил его пыл Кевин, — он не станет ничего добиваться.
— Это почему же? — изумился Колл.
— А вот смотри.
— И мы должны непременно отнестись к этой в высшей степени знатной особе со всем почтением, — говорил между тем Дьярмуд, — ибо, если я не ошибаюсь, она прибыла сюда в авангарде катальских эмиссаров, и Шальхассан оказал нам великую честь, прислав посоветоваться с нами свою единственную дочь и наследницу!
Это было так изящно и хитроумно преподнесено, что на какое-то время Дьярмуд совершенно заморочил головы всем присутствующим, поставив сложившуюся ситуацию с ног на голову.
— Но ведь, — пробормотал Кередур, запинаясь и побагровев от возмущения, — она же пыталась убить тебя, мой принц!
— У нее были на это веские причины, — спокойно ответил Дьярмуд.
— Может быть, ты нам их назовешь, принц Дьярмуд? — Это сказал Мабон из Родена. Но, как отметил Кевин, сказал он это с должным почтением.
— Ну, сейчас начнется! — усмехнулся Колл.
«Ну, сейчас начнется, — подумала Шарра. — А впрочем, что бы сейчас ни началось, я после такого позора все равно жить не стану!»
— Дело в том, — сказал Дьярмуд, — что четыре ночи назад я выкрал в садах Лараи Ригал один чрезвычайно ценный цветок и постарался сделать это так, чтобы принцесса непременно обо всем узнала. Это был довольно-таки безответственный поступок, надо сказать, ибо, как известно, сады эти для жителей Катала священны. И похоже, Шарра, принцесса Катала, ценит честь своей страны выше собственной жизни — за что, по-моему, можно лишь почтительно склонить перед нею голову.
Шарре показалось, что все вокруг на миг заволокло туманом, потом туман рассеялся, все снова встало на свои места, и она почувствовала, что безудержно краснеет. Он великодушно предоставил ей лазейку, можно сказать, выпустил ее на свободу, но что стоит такая свобода? Стоит ли принимать этот его дар? Она чувствовала, что сердце вот-вот выскочит из груди.
У нее не хватило времени додумать эту мысль до конца: внимание собравшихся, до сих пор завороженно слушавших Дьярмуда, привлек резкий голос Айлерона — в точности как недавно аплодисменты Дьярмуда прервали его собственную пламенную речь:
— Ты лжешь! — резко заявил Айлерон. — Даже ты никогда бы не осмелился пойти через Сереш и Кинан и рисковать столь многим, в том числе и королевским троном, ради какого-то цветка! Довольно шуток и вранья, Дьярмуд!
Дьярмуд, удивленно приподняв бровь, повернулся к брату.
— Может быть, вместо шуток мне следовало сразу убить тебя? — спросил он.
«Очко в его пользу, — подумал Кевин; даже с галереи было видно, как побледнел Айлерон. — Молодец Дьярмуд, ничего не скажешь!»
— Кстати сказать, — продолжал Дьярмуд, — я и близко к этим крепостям не подходил.
— Ну да, ты, должно быть, просто перелетел через реку? — язвительно заметила Джаэль.
Дьярмуд одарил ее самой любезной своей улыбкой.
— Нет, прелестница. Мы перебрались на тот берег Саэрен чуть ниже скалы Даэль, а на противоположный отвесный берег поднялись по вырубленным в камне ступеням.
— Это просто возмутительно! — рассердился Айлерон. — Как ты можешь врать в такое время? — В зале послышался гул.
— Между прочим, принц говорит чистую правду! — Кевин Лэйн специально подошел к перилам галереи, чтобы его видели все. И все действительно посмотрели наверх. — Чистейшую! — Кевин выдержал паузу. — Нас там было девять человек.
— Помнишь, — Дьярмуд повернулся к брату, — книгу Нигата, которую мы читали в детстве?
Айлерон неохотно кивнул.
— Я расшифровал ту загадочную запись, — весело продолжал Дьярмуд. — Ту самую, которую мы с тобой никак не могли прочесть. Там говорилось о вырубленных в скалистом берегу Катала ступенях; так вот, их вырубил Алорр пятьсот лет назад — еще до того, как стал королем. И мы, перебравшись через реку, взобрались по этим ступеням на отвесный утес. Между прочим, это было совсем не так глупо, как тебе кажется: отличная тренировочная вылазка. И даже более того.
Шарра стояла, гордо подняв голову и не сводя глаз с окон. Но каждый звук голоса Дьярмуда эхом отдавался в ее душе. «И даже более того». Разве сокол перестает быть соколом, если летает не один?
— Но как же вы перебрались через реку? — Это спросил герцог Ньявин из Сереша; он был явно потрясен и страшно заинтересован. Да, теперь Дьярмуд действительно своего добьется, Кевин это видел отлично. Первая его серьезная ложь теперь быстро скрывалась под толстыми слоями правды.
— Всего-то благодаря стрелам Лорина и крепкой веревке. Только вы ему не говорите! — Дьярмуд легкомысленно улыбнулся, хотя кинжал по-прежнему торчал у него из плеча и рана, видимо, причиняла ему значительные страдания. — Не то я никогда не узнаю, чем закончилось наше сегодняшнее собрание.
— Слишком поздно, он уже здесь! — послышался от дверей чей-то голос.
Все обернулись. В дверях стоял Лорин в своем знаменитом плаще, переливавшемся всеми оттенками серебра. И рядом с ним был тот, кто произнес эти слова.
— А теперь помолчите, — сказал Лорин Серебряный Плащ. — Я привел к вам Дважды Рожденного. Это о нем говорилось в пророчестве. Перед вами Пуйл-чужеземец, вновь вернувшийся к нам Повелитель Древа Жизни.
Лорин едва успел закончить эту фразу, как раздался дикий вопль, и ясновидящая Бреннина бросилась к Полу Шаферу. И одновременно с этим послышался еще один крик — с балкона для музыкантов спрыгнул Кевин Лэйн, с грохотом ударился об пол, вскочил и тоже бросился к своему другу, продолжая орать от радости и немыслимого облегчения.
Ким успела первая; она так обнимала Пола, словно решила задушить его, впрочем, и он обнимал ее с неменьшей силой. На глазах Ким блестели слезы радости, и она знала, что сияет, как полная идиотка, но ей было на это наплевать. Наконец она отступила в сторону, уступая место Кевину.
— Дружище! — сказал Пол и улыбнулся.
— С возвращением! — откликнулся Кевин, и вся знать Бреннина в почтительном молчании увидела, как двое друзей сжали друг друга в объятиях.
Потом Кевин чуть отступил назад, глядя на Пола с нежностью. Глаза его сияли.
— Ты справился! — сказал он. — И душа твоя теперь чиста, верно?
— Верно, — улыбнулся Пол.
И Шарра, глядя на этих двоих со смущенной душой, но ничего не понимая, увидела, что Дьярмуд подошел к ним и в глазах его светится чистая, ничем не замутненная радость.
— Пол, — сказал он, — до чего же неожиданную и яркую нить сумел ты вплести в наш Гобелен! Мы ведь тебя уже оплакивали.
Шафер кивнул:
— Я знаю. Мне очень жаль, что твой отец умер.
— Наверное, пришла его пора, — сказал Дьярмуд, и они тоже крепко обнялись. И тут примолкший зал вздрогнул от немыслимого грохота, донесшегося сверху: друзья Дьярмуда ревели от восторга и стучали о перила своими мечами. Пол поднял руку, приветствуя их.
А потом настроение в зале совершенно переменилось: вперед снова вышел Айлерон и остановился перед Полом, а Дьярмуд чуть отступил.
Казалось, целую вечность они глядели друг другу в глаза. И лица у обоих оставались одинаково непроницаемыми. Никто из присутствующих не мог знать, о чем говорили эти двое в Священной роще две ночи назад, но в зале воцарилась такая напряженная тишина, что ее, казалось, можно было пощупать. И что-то чрезвычайно важное чувствовалось в этой тишине.
— Слава Морниру! — промолвил наконец Айлерон и упал перед Полом на колени.
И мгновение спустя все в зале, кроме Кевина Лэйна и трех женщин, сделали то же самое. Пытаясь справиться с поднявшейся в душе бурей чувств, Кевин вдруг понял одну простую истину: вот так Айлерон и поведет всех за собой — ясной и действенной силой собственного примера. Даже Дьярмуд, ни секунды не колеблясь, последовал примеру брата.
Кевин посмотрел на Ким и, сам до конца не понимая, что, собственно, хочет подтвердить, уверенно кивнул и был до глубины души тронут, когда увидел, какое облегчение плеснулось в ее широко распахнутых глазах. В конце концов, подумал он, не так уж она и изменилась, несмотря на поседевшие волосы и странные речи.
Айлерон снова поднялся, и вслед за ним — все остальные. Пол по-прежнему стоял совершенно неподвижно, не говоря ни слова. Он, похоже, бережет силы, подумал Кевин. И Айлерон очень тихо сказал:
— Мы безмерно благодарны тебе за ту прочную нить, которую ты вплел в наши судьбы.
Губы Шафера дрогнули, и на них появилось некое подобие улыбки.
— Видишь, как получилось, — сказал он. — Мне так и не удалось отнять у тебя твою смерть!
Айлерон окаменел. Не сказав ни слова в ответ, он резко повернулся и вновь поднялся по ступеням к трону. Глаза его горели, всем своим видом он требовал внимания:
— Ракот на свободе, — сказал он. — Сторожевые Камни уничтожены. Мы вступаем в войну с силами Тьмы. И я обращаюсь сейчас ко всем вам — и к тебе, брат мой!.. — В голосе его внезапно послышалась боль. — Я заверяю вас: я был рожден для этой войны! И бессознательно чувствовал это всегда, всю свою жизнь. Но теперь я это знаю твердо. Это моя судьба. И это моя война! — Последние слова Айлерон выкрикнул так, словно они жгли его душу. Лицо его пылало страстью. И воздействие его речи было поистине ошеломляющим. Даже в глазах вечно язвительной Джаэль мелькнуло что-то вроде одобрения. И на лице Дьярмуда не было даже тени насмешки.
— Ах ты, самоуверенный ублюдок! — сказал вдруг Пол Шафер.
Это было точно удар в зубы. Даже Кевин это почувствовал. Айлерон вздрогнул, и голова его дернулась назад. Он был чрезвычайно потрясен.
— Интересно, до каких пределов распространяется твоя самоуверенность? — продолжал Пол, делая шаг вперед и останавливаясь перед Айлероном. — Моя смерть. Моя корона. Моя судьба. Моя война. Твоя ли? — В голосе Пола явственно слышался гнев. Он пошатнулся и схватился за край стола, чтобы не упасть.
— Пуйл, — сказал ему Лорин, — погоди.
— Нет! — огрызнулся Шафер. — Я это ненавижу и ненавижу, когда другие этому подчиняются! — Он снова посмотрел прямо на Айлерона. — А как насчет светлых альвов? — спросил он. — Лорин сказал мне, что двадцать альвов уже погибли в этой войне. И как насчет Катала? — Он кивнул в сторону Шарры. — Разве это не их война? А про Эриду ты забыл? И про гномов? Разве Мэтту Сорину нечего делать на этой войне? А дальри? Вон стоят двое юных Всадников, а семнадцать их товарищей уже мертвы. Семнадцать! Они погибли в сражении! Разве это не их война, принц Айлерон? А посмотри-ка на нас. Посмотри на Ким — нет, ты ПОСМОТРИ на нее! И, может быть, поймешь, какое бремя она взвалила на свои плечи ради тебя. А еще, — и голос Пола зазвучал глуше, словно он вдруг охрип, — вспомни о Джен, будь так добр, подумай о Джен хотя бы секундочку, а уж потом предъявляй свои «права» на эту войну!
Повисла напряженная тишина. Айлерон не сводил глаз с Пола, пока тот говорил, не отвел он взгляда и сейчас. Но заговорил совсем иным тоном, и в голосе его теперь звучала почти мольба.
— Я понимаю, — с трудом произнес он. — Я понимаю все, о чем ты говоришь, но не могу изменить того, что написано мне на роду! Я твердо знаю, Пуйл: я действительно был рожден для этой войны!
И тут впервые заговорила Ким Форд, испытывая легкое головокружение от того, что она теперь ясновидящая Бреннина и все воспринимают ее именно так.
— Послушайте меня — ты, Пол, и вы все тоже. Я должна сказать, что ВИДЕЛА его судьбу. Видела ее и Исанна, потому и приютила его у себя. Пол, он говорит истинную правду!
Шафер не сводил с нее глаз, и она видела, как неистовый гнев, который она так хорошо помнила еще с тех пор, когда была жива Рэчел, постепенно гаснет, столкнувшись с ее уверенностью. «О, Исанна, — думала Ким, видя, какое воздействие производят ее слова, — как же ты выстояла с такой тяжкой ношей на плечах?»
— Раз это говоришь мне ты, я этому, конечно, поверю, — медленно проговорил Пол, явно истощивший последние свои силы. — Но ты должна знать и то, что он будет считать эту войну «своей войной», даже если не станет Верховным правителем Бреннина. Он все равно поведет людей на эту войну. А это, мне кажется, неверный способ избирать короля.
— У тебя есть иное предложение? — спросил Лорин, удивив всех.
— Да, есть, — сказал Пол и довольно долго молчал, заставив присутствующих напряженно ждать продолжения: — Я предлагаю предоставить возможность выбора Верховного правителя Богине, пославшей нам ту луну. И пусть устами Богини говорит ее Верховная жрица. — О да, сейчас он был настоящей Стрелой Бога. И смотрел Джаэль прямо в глаза.
И все тоже повернулись к ней, увидев, в конце концов, некую неизбежность в том, что Богиня забрала одного короля и теперь посылает на его место другого.
Джаэль давно ждала, терпеливо слушая все эти бесконечные споры и рассуждения, когда наконец можно будет остановить эту болтовню и сказать то, что только что сказал он. Вместо нее.
Некоторое время она пристально всматривалась в его лицо, потом встала и выпрямилась во весь рост, высокая, прекрасная, чтобы все эти люди услышали, какова воля Даны и Гуин Истрат — именно так, согласно древнему обычаю, и должно называться имя следующего правителя. В этом дворце, в этом зале, где было душно от скопления властных и могущественных людей, ее, Джаэль, власть и могущество оказались далеко не последними. По крайней мере, они были значительно древнее всех остальных.
— Печально сознавать, — начала она, сверкнув зелеными очами, — что напоминать вам об истинном порядке вещей пришлось чужеземцу. Впрочем, кто бы об этом ни напомнил, вы узнаете волю Богини-матери из моих уст…
— Нет, — сказал Дьярмуд. И оказалось, что ничего неизбежного в сложившейся ситуации все-таки нет. — Извини, дорогая. При всем моем восхищении твоей ослепительной улыбкой, я не хочу, чтобы ты поведала мне волю великой Богини.
— Глупец! — воскликнула она. — Ты хочешь, чтобы тебя прокляли?
— Я уже и так проклят, — сказал Дьярмуд с каким-то странным выражением лица. — И, надо сказать, проклинали меня довольно сурово и совсем недавно. Что-то сегодня слишком много на мою бедную головушку валится! Нет, сейчас мне решительно необходимо выпить добрую кружечку пивка! Мне, например, пришло в голову, что, будучи Верховным правителем, я уже не смогу запросто заходить вечерком в «Кабана», что было бы в высшей степени грустно. Так что я предлагаю поскорее короновать моего братца и отправиться в эту славную таверну. И, я надеюсь, мне наконец вынут из плеча этот кинжал?
Даже Пол Шафер промолчал, увидев, какое облегчение разлилось по бородатому лицу Айлерона дан Айлиля, сына Маррьен из рода Гаранта, которого в тот же день короновала Джаэль, Верховная жрица Богини-матери, дабы он стал королем Бреннина и повел свою страну и ее союзников на войну против Ракота Могрима и полчищ Тьмы.
Не было ни пира, ни праздника, ибо наступила пора оплакивать умерших и погибших, военная пора. И на закате они четверо и двое дальри, с которыми Дейв разлучаться не пожелал, собрались в городском доме Лорина. Один из молодых Всадников был ранен в ногу, и Лорин решил, что уж с этим-то горем справиться вполне в его силах, и принялся за дело. Слишком слабое утешение, правда, ведь столь многое в последние дни оказалось совершенно ему неподвластным.
Глядя на своих гостей, Лорин считал про себя дни. Восемь. Всего восемь дней, как он привел их сюда, а им уже так много довелось пережить! Он легко прочитал по лицу Дейва Мартынюка, какие перемены произошли в его душе и судьбе и какими тесными узами связан он теперь с двумя дальри. А когда этот великан Дейв поведал свою историю в подробностях, Лорин и вовсе был потрясен: Кинуин! Флидис из Пендаранского леса! Да еще и Рог Оуина, который Дейв носит теперь на поясе!
Какая бы сила ни подвигнула его тогда выбрать для Перехода именно этих пятерых, поистине могущество ее было очень велико!
И все же их тогда было пятеро! А сейчас всего четверо, и отсутствие пятой звучит в его душе точно дрожащая струна.
А потом струна эта вдруг напряглась и заговорила — голосом Кевина Лэйна:
— Пора бы подумать о том, как вернуть Джен, — сказал Кевин сурово.
Интересно, думал Лорин, почему всегда именно этот молодой человек инстинктивно говорит то, о чем все остальные только думают про себя?
Отвечать было трудно, но Лорин все же ответил:
— Мы сделаем все, что в наших силах. — Он старался выглядеть спокойным. — Но все же вам следует знать: если черный лебедь унес ее на север, то это означает, что ее забрал к себе сам Ракот.
О, какая боль терзала его душу! Ведь он сам, несмотря на недобрые предчувствия, обманом уговорил Дженнифер совершить Переход, сам оставил ее на попечение светлых альвов, а стало быть, получается, что из-за него эта дивная красавица оказалась привязанной к смердящей спине Авайи, которая унесла ее в крепость Могрима! И если когда-либо его, Лорина, ждет суровый суд во дворце великого Ткача, то именно за Дженнифер с него спросится строже всего.
— Ты сказал — лебедь? — спросил его светловолосый Всадник, сын Айвора, Ливон, которого он помнил мальчиком, ожидающим своего поста. Лет десять прошло с тех пор. Теперь он мужчина, хоть и молодой. И уже успел взвалить себе на плечи тяжкий груз — ответственность за гибель тех, кто был у него под началом. «Все они еще очень молоды! — вдруг подумал Лорин. — Даже Айлерон. А ведь мы собрались воевать с Богом!» И ощутил горький вкус ужасных сомнений и предчувствий.
Но переживания свои скрыл.
— Да, — ответил он юному Всаднику, — черный лебедь. Черная Авайя. Так ее издавна называют. А почему ты спрашиваешь?
— Мы ее видели, — сказал Ливон. — Вечером, накануне того дня, когда взорвалась гора.
«Ох, недобрый это был знак!» И сердце у Лорина заныло еще сильнее.
Кимберли чуть шевельнулась, и все тут же повернулись к ней. Больно было видеть эти седые пряди над юным лбом и молодыми глазами.
— Я видела ее во сне, — сказала Ким. — Исанна тоже.
И после ее слов Лорин почувствовал, что в комнате появился призрак еще одной исчезнувшей женщины. «Мы никогда уже не встретимся с тобой по эту сторону Ночи» — так сказала тогда Исанна Айлилю.
По эту сторону и по ту — теперь уже так. Теперь ее никому не догнать — так далеко она ушла. Лорин вспомнил о Локдале, кинжале Колана, подаренном ему королем гномов Сейтром. О, гномы умели делать волшебные вещи! И вещи эти наделены были темной магической силой!
Кевин потянулся и решил нарушить воцарившееся в комнате мрачное молчание.
— Эй вы, могущественные волшебники и жалкие людишки! — весело воскликнул он. — Мы тут зачем собрались? Вздыхать и печалиться? Можно что-нибудь и повеселее придумать!
Это он молодец, решил Дейв Мартынюк, сам удивляясь тому, что так хорошо понимает намерения Кевина. Но ничего, кроме слабых улыбок, слова Лэйна не вызвали.
Вдохновение осенило Дейва с ослепительной внезапностью.
— Это точно, — сказал он неторопливо. — Знаешь, Кевин, я тут никак не мог разобраться… — Он помолчал, наслаждаясь произведенным впечатлением, ибо все тут же жадно уставились на него.
А он, сунув руку в карман дорожной сумки, валявшейся перед ним на полу, вытащил оттуда нечто весьма истрепанное, потому что все время возил это с собой.
— Мне кажется, ты неправильно интерпретировал приговор, вынесенный по делу Маккея, — заявил он, глядя Кевину прямо в глаза, и выложил на стол покрытый пятнами конспект «Улик».
«Вот черт, — думал Дейв, наблюдая за ними, — надо же, как развеселились! Даже Ливон, даже Торк. Все с наслаждением хохотали. Все явно испытывали облегчение. А ведь я ничего особенного не сделал», — снова подумал он. И почувствовал, как широкая улыбка расплывается у него на лице.
— Ну ты и чудак! — сказал Кевин Лэйн с несомненным одобрением и продолжая смеяться. — А теперь нам всем прямо-таки необходимо выпить! А ведь ты, — он ткнул Дейва пальцем в грудь, — еще и с Дьярмудом как следует не знаком. Я думаю, он тебе понравится. Даже больше, чем я.
Странная какая шутка, подумал Дейв. Нужно непременно обдумать эти слова Лэйна. У него было такое ощущение, что все кончится в целом неплохо.
Но думать было некогда: все уже поднялись, собираясь уходить. Пятеро молодых людей направились в «Черного кабана», а Ким, следуя инстинктивному чутью, которое с момента коронации Айлерона еще более окрепло, решила вернуться во дворец. И там она постучалась в одну дверь, находившуюся в конце того коридора, где была и ее комната. И, войдя в эту дверь, сделала некое предложение, и предложение это было принято. А некоторое время спустя, уже оказавшись в своей комнате, она поняла: ее интуитивное решение на сей счет отнюдь не было вызвано какими-либо событиями во Фьонаваре.
Мэтт Сорин закрыл за гостями дверь, и впервые за весь день они с Лорином остались наконец наедине и посмотрели друг на друга.
— Ну вот, теперь еще и Рог Оуина! — промолвил маг, словно подытожив некий продолжительный обмен мнениями.
Гном покачал головой.
— Слишком глубоко, — сказал он. — Ты что, хочешь попытаться их разбудить?
Лорин встал и подошел к окну. Снова шел дождь. Он высунул наружу руку и подставил ладонь, ловя капли как некий дар небес.
— Я-то не стану их будить, — сказал он наконец. — А вот они могут.
— Ты ведь все время сдерживался, да? — тихо промолвил гном.
Лорин спокойно посмотрел на него из-под густых седых бровей; во взгляде его отчетливо ощущалась властность.
— Пришлось, — сказал он. — Они, по-моему, являются носителями великого могущества, принадлежащего как их собственному миру, так и нашему… Нам следует посторониться и уступить место им.
— Они еще очень молоды, — сказал Мэтт Сорин.
— Я знаю.
— А ты уверен? Неужели ты позволишь им взвалить на себя эту ношу?
— Я ни в чем не уверен, — сказал маг. — Но я действительно намерен позволить им это.
— Но ведь и мы там будем?
И тут Серебряный Плащ улыбнулся:
— Ах, друг мой, уж мы-то свою битву не пропустим, можешь не беспокоиться! Но мы должны уступить молодым основное бремя ответственности. Впрочем, вполне возможно, перед самым концом войны нам с тобой выпадет на долю трудное сражение.
— Нам с тобой, — эхом откликнулся гном, и в его ворчливом басовитом голосе маг услышал множество разных чувств, не самым последним из которых была любовь.
Принц выпил немыслимое количество пива. Для каждой из кружек находился особый повод, и все неплохие.
В тот день он был официально назван наследником Айлерона.
— Это уже становится доброй традицией, — заметил он тогда. И был совершенно прав. Об этом немало говорили в «Черном кабане», и по этому случаю он осушил еще одну кружку. О да, поводов выпить у него хватало!
Наконец он все же оказался в своих покоях. Совершенно один. Принц Дьярмуд, наследник королевского престола. Вот уж действительно!
Было уже слишком поздно, чтобы затруднять себя раздеванием и ложиться в постель. И по внешней стене, хотя и не без некоторых трудностей, связанных с ранением, он пробрался на балкон Шарры.
Но ее комната оказалась пуста.
Томимый дурными предчувствиями, Дьярмуд перелез на соседний балкон, куда выходила спальня Ким Форд. Для этого ему пришлось воспользоваться веткой растущего рядом старого дерева, что с раненой рукой было непросто. Уже перемахнув через перила, он заглянул в спальню и тут же был встречен ледяной водой — сразу из двух кувшинов! — и насмешливым хохотом дочери Шальхассана и новой ясновидящей Бреннина. Интересно, когда это они успели так спеться? Чуть ли не закадычными подругами стали, ошалело думал мокрый Дьярмуд.
Оплакивая в душе свою печальную участь и оставляя на полу грязные следы, наследник престола направился в комнату леди Рэвы.
В такие моменты ищешь утешения где можешь.
И потом ему даже удалось немного поспать. Самодовольно глядя на спящего Дьярмуда, Рэва слышала, как он, видимо, во сне, шепчет: «Оба они…» Она не совсем поняла, о чем это он, но он только что так хвалил красоту ее грудей, называя их «дивными холмами», что она с удовольствием решила, что они-то и снятся принцу.
Кевин Лэйн, который легко мог бы объяснить леди Рэве смысл этих слов Дьярмуда, тоже в эту минуту не спал; он слушал длинную и мучительную исповедь Пола Шафера, который, кажется, наконец обрел способность говорить и очень хотел выговориться. А когда Пол умолк, заговорил сам Кевин и тоже говорил очень долго.
А потом они посмотрели друг другу в глаза. Занимался рассвет. И оба не выдержали и улыбнулись — несмотря на Рэчел, несмотря на Джен, несмотря ни на что.
Глава 16
Он пришел за ней утром.
Ей казалось, что она уже изведала все глубины отчаяния прошлой ночью, когда черный лебедь опустился перед железными воротами Старкадха. Она увидела крепость еще издали — чудовищную черную твердыню, доминирующую над белоснежным, покрытым вечными льдами плато. А когда они подлетели ближе, она почувствовала, что эта чудовищная крепость подавляет ее почти физически. Один ее вид чего стоил: стены из огромных каменных глыб, лишенные окон и не пропускающие внутрь не только света, но и вообще ничего. Несокрушимые. Крепость Бога Тьмы.
Мрак и холод царили там, когда его слуги отвязали ее, сняли со спины Авайи, схватили своими жадными руками и потащили — сама она идти не могла, так затекли ноги, — куда-то во чрево Старкадха, где стоял тошнотворный смрад разложения, гниющей плоти, где царил пронизывающий холод, а немногочисленные зажженные огни зловеще отливали зеленым. Ее, совершенно измученную, швырнули в какую-то комнату и оставили одну; здесь тоже нечем было дышать от кошмарной вони, но она все же легла, нет, рухнула на валявшуюся на ледяном полу грязную циновку, от которой так и несло мерзким запахом цвергов.
Она долго лежала без сна, вся дрожа от холода, но потом все же уснула, и снилось ей одно и то же: сквозь все ее сны летел черный лебедь, испуская торжествующие, леденящие душу крики.
Проснувшись, она сразу поняла, что пережитые ужасы — это еще только самое начало страшного пути, ведущего в пропасть, и дно пропасти, пока еще невидимое во мраке, существует и ждет ее. И ей придется туда спуститься.
Впрочем, в комнате уже не было так темно. У дальней стены горел яркий огонь, а посреди комнаты возникло широкое ложе. У Дженнифер сжалось сердце: она узнала кровать, на которой спали ее родители. Страшное предчувствие охватило ее, и она совершенно отчетливо осознала: ее доставили сюда, чтобы сломать, уничтожить, и милости ждать здесь не от кого. Здесь правит иной Бог.
И он, этот Бог, как оказалось, давно уже вошел и ждет, и она, к ужасу своему, почувствовала, что ее душу взрезают, точно спелый фрукт, и выворачивают наизнанку. Несколько мгновений она еще пыталась этому сопротивляться, бороться с ним, но тогда ее попросту связали по рукам и ногам с той же легкостью, с какой только что выворачивали наизнанку. Она была полностью в его власти. Она принадлежала ему, и это ей отчетливо дали понять. И теперь он расплющит ее на наковальне своей ненависти.
Пытка закончилась столь же неожиданно, как и началась. К Дженнифер медленно вернулась способность видеть, хотя и не совсем ясно. Все ее тело сотрясала неудержимая дрожь. Она повернула голову и посмотрела на Ракота.
Она поклялась себе, что кричать ни за что не будет, но что значили какие-то клятвы перед лицом этого чудовища!
Ракот явился откуда-то из безвременья, извне дворцов великого Ткача, и вплел в Гобелен Жизни свою страшную нить. Он мог присутствовать во всех мирах одновременно, но настоящее его воплощение находилось во Фьонаваре, самом первом из миров и самом для него важном.
Здесь зазубренные стены его Старкадха попирали вечные льды; здесь, на севере, он властвовал безраздельно. А когда возведение крепости было завершено и она острым когтем, раковой опухолью впилась в заснеженные вершины, Ракот поднялся на самую высокую башню Старкадха и пронзительно выкрикнул свое имя, чтобы ветер отнес его на юг, к этим прирученным Богам, которых Ракот ничуть не боялся, ибо чувствовал себя куда сильнее любого из них.
Он, Ракот Могрим, Расплетающий Основу!
Но Кернан, лесной Бог с оленьими рогами, заставил деревья насмешливо шептаться, услышав это заявление Ракота, и Боги в насмешку прозвали Ракота иначе: Сатаин, Скрывающий Лицо, а этот Громовник Морнир даже послал в него свою молнию, желая заставить его сойти с этой башни вниз.
И все это время светлые альвы, вновь пробудившись к жизни, пели у себя в Данилоте о Свете, и Свет был в их глазах и в самом их имени, и Ракот ненавидел их незатухающей ненавистью.
Слишком рано пошел он тогда в наступление, хотя для простого смертного тысяча лет может показаться вечностью. А во Фьонаваре тогда действительно было немало достойных людей, ибо Йорвет уже явился из-за моря в ответ на посланный ему Морниром с разрешения Богини-матери сон, в котором ему, Йорвету, предписывалось основать в Бреннине Парас-Дерваль и посадить там Древо Жизни. Затем там правил сын Йорвета, затем сын его сына, а затем трон перешел к Конари…
Как раз тогда-то ярость и взяла над Ракотом верх, и он спустился со своего ледника.
И в той страшной войне потерпел поражение. Но его победили не Боги — ибо Ткач успел сказать свое слово, сделав это в первый и единственный раз. И Ткач сказал, что миры эти не предназначены для того, чтобы служить полем брани для вечных, вневременных сил, и уж если на Могрима должна найтись управа, то сделают это не сами Боги, а дети Богов. Боги же могут оказать им лишь самую незначительную помощь. Так и случилось, что он был закован в цепи и на веки вечные брошен в подземелье под горой Рангат, поскольку умереть он не мог. А потом люди создали Сторожевые Камни, которые сразу должны были вспыхнуть красным светом, если бы он только попытался освободиться.
Нет, на сей раз все будет иначе! Теперь он научился терпению, гнев его созрел и уже не поддастся разрушительной силе внезапных порывов. Даже когда ему удалось прорвать круг своих Стражей, он еще долго лежал, затаившись, под горой, по-прежнему страдая в своих оковах и наслаждаясь этими страданиями, ибо они делали предвкушение грядущей мести еще более сладостным. И только лишь когда ему удалось вновь поднять из руин свой Старкадх, он решился выйти из-под горы и торжествующим грохотом огненного взрыва над ее вершиной возвестил всех о том, что он на свободе.
О нет, на сей раз он спешить не станет! Он будет уничтожать их постепенно, одного за другим! Он сотрет их в порошок своей единственной рукой, ибо вторую его руку уже едят черви — она, черная, гниющая, осталась там, под горой, вместе с цепью Гинсерата, которую ему так и не удалось ни снять, ни сломать и которая все еще обвивала его вторую, отрубленную руку. И за это тоже они заплатят ему! Сполна, сполна заплатят ему за все, прежде чем он позволит им умереть!
А начнет он вот с этой, которая — он это прекрасно видел — ничего не знает и не понимает, а потому будет просто забавой, игрушкой, первым лакомым кусочком, которым он лишь немного утолит свой ненасытный голод, и уничтожение ее, прекрасной, как альвы, послужит отличным началом для воплощения его застарелой мечты о мести этому светлому народу. И он проник в ее душу — о, это было так легко сделать в Старкадхе! — и познал ее всю, и начал свое дело.
Она оказалась права. Пропасть была невероятно глубока. Ее знаний и воображения не хватало, чтобы постигнуть подлинные глубины этой черной ночи, этой ненависти, этого тупого Несокрушимого всевластия. Дженнифер с ужасом видела, как огромен Ракот, ибо он возвышался над ней подобно башне, и у него была только одна рука, страшная, когтистая, серая, точно гниль, точно неизлечимая болезнь, а вместо второй руки торчала мерзкая культя, из которой постоянно сочилась и капала на пол черная кровь. А одежды его были чернее ночи и словно поглощали свет, а под надвинутым низко капюшоном плаща — вот что самое страшное! — совсем не было лица. Только горевшие красным дьявольским огнем глаза, ледяной взгляд которых прожигал насквозь, точно прикосновение «сухого льда». О, за какие грехи, скажите, предана она такой страшной казни?!
Гордость? Да, она всегда была гордой и знала это; ее так воспитали. Что ж, если так, то она и останется гордой — до самого конца, пусть на нее набросятся хоть все силы Тьмы разом! Когда-то она была хорошим, милым ребенком, сильная, ловкая, добрая. Правда, доброта ее часто пряталась за осторожностью, и она не так-то легко открывала свою душу чужим, ибо доверяла только себе и самым близким людям. Только в этом, собственно, и заключалась ее «гордость». И только Кевин Лэйн, первый из всех мужчин, сумел разглядеть это, понял, что на самом деле представляют собой ее неприступность и гордость, и объяснил ей, а потом отступил в сторону, давая Дженнифер возможность самой осознать все — и повзрослеть. Великий дар, оказавшийся довольно болезненным. А теперь Кевин так далеко, и какое значение все это имеет сейчас? В этом ужасном месте? Какая теперь разница, почему все это с ней случилось! Теперь ей стало окончательно ясно, что каждый действительно встречает свой конец в одиночку. И Дженнифер поднялась с грязной циновки; в волосах у нее был колтун, порванная одежда провоняла смрадом Авайи, лицо и тело покрывали синяки и порезы, но она совладала со своим голосом и сказала Ракоту твердо:
— Ты ничего от меня не получишь; можешь только взять силой.
И ее чистая красота сверкнула в этом страшном месте, точно не знающий преград луч света, ибо исполнена была светлого мужества и яростной решимости.
Но здесь была твердыня Тьмы, самое средоточие власти Ракота, и он сказал:
— Что ж, я возьму все! — И прямо у нее на глазах он превратился в ее отца.
И она упала в бездонную пропасть ужаса.
«Не думай ни о чем, отключи свой разум, — вспомнила она прочитанный где-то совет. — Когда тебя пытают или насилуют, постарайся мысленно перенестись в другое место, далеко, как можно дальше от своей боли. Отошли свой разум так далеко, как только сможешь. Вспомни о былой любви, ибо это единственная искорка, способная спасти тебя».
Но она не могла последовать этому совету: куда бы ни устремлялись ее мысли, всюду был он, Ракот. И она не находила спасения ни в былой любви, ни даже в детстве, потому что… рядом с ней — в постели ее матери! — был сейчас ее отец, обнаженный, что-то страстно шепчущий ей, и нигде в ее душе не осталось ни одного чистого уголка, ни одной чистой мысли! «Ты же хотела стать принцессой, всегда быть первой, — нежно шептал ей Джеймс Лоуэлл. — Ну вот, теперь ты настоящая принцесса! И я сделаю с тобой вот это, и это, и это, все равно у тебя нет выбора, ты ведь всегда сама этого хотела».
Все. Ракот отнял у нее все. И всюду, во всем, о чем бы она ни подумала, он являлся ей, и всюду у него была только одна отвратительная жадная рука, а вместо второй — лишь гниющий обрубок, с которого на ее тело капала черная кровь, прожигая его насквозь…
А потом он принялся быстро менять обличья, заглядывая в каждый закоулок ее души, куда бы она ни пыталась от него спрятаться. Нет, спрятаться от него было нельзя! Негде! И теперь ее насиловал преподобный отец Лофлин; насиловал всеми возможными способами, терзая ее тело, причиняя ей невыносимую боль — это он-то, чья доброта и нежность всегда служили ей спасительным островом в бурной и суровой жизни! А после преподобного отца — о, она должна была это предвидеть, но, Пресвятая Дева, что она сделала такого, какой совершила грех, чтобы этот злобный негодяй имел над нею такую власть?! — рядом с ней оказался Кевин, и Кевин набросился на нее, как изголодавшийся дикий зверь, свирепый, безжалостный, и он тоже обжигал ее черной кровью, капавшей из отвратительной культи. И некуда было бежать, негде было спастись от этого кошмара, ибо Ракот настигал ее повсюду! Она была сейчас так далека ото всех, так одинока, а он был огромен и всесилен, он застилал собой всю Вселенную, он возникал перед нею везде, и единственное, чего он не мог, это отрастить себе новую руку. Да и чем бы ей-то могло это помочь, господи?
Этот кошмар продолжался так долго, что время словно заблудилось меж приступами боли, чужими и знакомыми голосами и все новыми и новыми насильственными проникновениями Ракота в самые сокровенные уголки ее души — он проникал туда совершенно беспрепятственно, точно штык садовой лопаты в мягкую грядку. Один раз он превратился в какого-то неизвестного ей мужчину, очень высокого, темноволосого, с квадратной нижней челюстью, с искаженным ненавистью лицом и яростно расширившимися карими глазами — она так и не поняла, кто это, и знала, что не поймет. И тогда, внушая ей невероятный ужас, он стал самим собой. Он был огромен, он придавил ее своей тушей к постели и отбросил капюшон, и там — ужас, ужас! — ничего не было, только глаза в непроницаемой черноте, только их видела она все время, пока он терзал ее, рвал ее тело в клочья, упиваясь этим первым сладостным плодом своей давно лелеемой мести.
Все закончилось значительно раньше, чем она это осознала. Но глаз она не раскрыла, хотя дышала и была жива. «Нет!» — сказала она себе; огонек ее души едва теплился в крошечном кристаллике света, еще сохраненном ею в самом потаенном местечке, и этот единственный источник света все еще принадлежал ей, но был уже так слаб… «НЕТ!» — снова сказала она и, открыв глаза, посмотрела на него в упор и во второй раз с ним заговорила:
— Ты можешь попытаться отнять их у меня силой, — сказала Дженнифер, задыхаясь от боли, — но сама я никого из них тебе не отдам! Ни за что! И все равно у каждого из них две руки!
И он засмеялся, ибо ее сопротивление было ему в радость, оно лишь усиливало невообразимое наслаждение, которое он испытывал.
— В таком случае, — сказал он ей, — тебе придется отдать всю себя до капли. А твою сломленную волю я в итоге получу просто в подарок.
Она не поняла, но через несколько мгновений почувствовала присутствие в комнате кого-то еще и в ужасе решила, что это просто галлюцинация, ибо перед ней был Мэтт Сорин.
— Когда я уйду отсюда, — сказал Ракот, — ты будешь принадлежать Блоду, ибо это он принес мне ту вещь, которая была мне столь необходима.
Гном — это все-таки оказался не Мэтт — усмехнулся и посмотрел на нее голодными глазами. Она понимала, что лежит перед ним голая и совершенно беззащитная.
— И ты будешь отдавать ему все, о чем бы он ни попросил, — сказал Ракот. — Ему ничего не придется брать силой — ты сама будешь отдавать, отдавать, отдавать, пока не умрешь. — Он повернулся к гному и спросил: — Нравится она тебе?
Блод лишь молча кивнул, как завороженный глядя на Дженнифер своими ужасными глазами.
Ракот снова рассмеялся; по замку разнеслось гулкое эхо
— Она выполнит все твои желания. Но к полудню тебе все же придется ее убить. Любым способом, каким захочешь. Но она непременно должна умереть. Тому есть причина. — Ракот шагнул к ней и коснулся своей здоровой рукой ее переносицы.
О господи! Оказалось, что и это далеко еще не конец! Ибо вдруг погас тот кристаллик, тот заветный огонек, та последняя искорка ее души, последнее ее убежище, где она по-прежнему была самой собой, Дженнифер Лоуэлл.
Ракот вышел из комнаты, оставив ее наедине с этим гномом. Точнее, не ее, а то, что от нее осталось.
Блод облизнулся и велел:
— Вставай! — И она послушно встала. Она больше не могла сопротивляться, ведь у нее больше не было в душе ни искорки света.
— Умоляй меня! — И она — господи, ну какой грех она совершила? — стала беспомощно умолять его, а он грязно оскорблял ее, а потом стал мучить по-настоящему, и ее страдания действовали на него особенно возбуждающе. Однако она все же успела кое-что найти. Нет, не тот светящийся кристаллик, ибо света в ее душе больше не было, его затопила тьма, но в самой глубине ее души вдруг обнаружилась то последнее, что у нее еще оставалось: ее гордость. Она ни за что не станет кричать от боли и не утратит разум, если только он не ПРИКАЖЕТ ей сделать это. Но и тогда ему придется отнять у нее разум силой, потому что сама она его не отдаст никогда.
Но в конце концов и он устал. И, помня о наставлениях Ракота, решил убить ее. Он был чрезвычайно изобретателен, и через какое-то время она поняла, что боль может заставить ее сделать и невозможное, недопустимое. Гордость способна поддерживать жизнь лишь до определенного момента, а потом оказывается, что и прекрасные девушки с золотыми волосами тоже смертны. И когда боль стала невыносимой, она все-таки закричала. И у нее не осталось ничего — ни того ясного кристаллика, ни проблеска света, ни собственного имени — ничего, кроме Тьмы.
Когда утром послы Катала, прибывшие в Парас-Девраль, вошли в Большой зал дворца, то, к своему невероятному удивлению, обнаружили там принцессу Шарру, которая с достоинством их приветствовала.
Ким Форд с трудом сдерживала смех. Вот был бы позор, если б она сейчас рассмеялась им в лицо, как глупая девчонка! Но Шарра накануне так точно описала ей реакцию глубокоуважаемых послов, что Ким просто не могла смотреть ни на них, ни на принцессу Катала. И, чтобы все-таки не засмеяться, старалась вообще не поднимать глаз.
Пока в зал не влетел Дьярмуд. Ночное приключение с поливанием принца ледяной водой способствовало не только общему веселью, но и зарождавшейся между двумя молодыми женщинами дружбе. А хохотали они тогда довольно долго. И только потом Ким вспомнила, что Дьярмуд ранен и, возможно, не только в руку, но и в сердце. Да и днем он проявил чрезвычайное благородство, когда спас жизнь Шарры и пощадил ее гордость, а потом первым предложил короновать своего брата. Конечно же, ясновидящей Бреннина следовало бы помнить об этом! Но, увы, пока что ей никак — ну просто никак! — не удавалось все время быть серьезной и рассудительной.
Впрочем, принц пока что не проявил ни малейших признаков обиды. Воспользовавшись громогласной речью Горласа — Айлерон, как ни странно, вновь назначил его королевским канцлером, — Дьярмуд подошел к девушкам; ясные голубые глаза его так и сияли, и ни за что нельзя было бы подумать, что всего несколько часов назад этот человек был абсолютно пьян. Разве что веки его чуть-чуть покраснели и припухли.
— Я надеюсь, — прошептал он Шарре, — что вчерашний день несколько пригасил твое желание непременно попасть мне в сердце кинжалом?
— Я бы не слишком на это рассчитывала, — презрительно ответила Шарра.
Но он отлично умел обращаться с ней, Ким сразу это поняла. Он не стал отвечать Шарре, а искоса глянул на Ким — насмешливо-ласково, как на расшалившегося ребенка, — а потом снова повернулся к принцессе и спокойно заметил:
— Что ж, очень жаль. Мы взрослые люди и, по-моему, могли бы заняться чем-нибудь более приятным. — И, не дожидаясь ответа, отошел, элегантный, уверенный в себе, и встал рядом с братом, как то и подобало наследнику престола.
Ким вдруг стало очень неловко; действительно, поливаться водой — это как-то совсем уж по-детски. Но, с другой стороны, сердито вспомнила она, он же так нахально лез к ним, да еще и по очереди! Нет, он, безусловно, получил по заслугам! И мало ему!
Впрочем, это наказание, хотя и было, безусловно, справедливым, на него, похоже, особого впечатления не произвело. И Ким в его присутствии по-прежнему чувствовала себя напроказившим ребенком. «Нет, все-таки он отлично собой владеет! — думала она. — Мне бы так!» Ей даже стало жаль свою новую подругу. И еще — если уж быть совсем честной — она ей немного завидовала.
Между тем Горлас все говорил, и Ким постепенно начала понимать, почему его снова назначили канцлером. Никто другой не сумел бы так расцветить словами этот неизбежный и довольно скучный ритуал. Да никто, видимо, и не помнил всех его тонкостей. Даже Айлерон с удивительным терпением ждал, когда Горлас закончит свою речь. И тут к Ким тихонько приблизился один из молодых дальри — весьма привлекательный, надо сказать. Впрочем, они оба были что надо.
— Что это у тебя за кольцо, госпожа моя, — спросил Ливон без каких бы то ни было преамбул и приличествующих случаю приветствий, прямой, как ветер.
Это был явно не принц Дьярмуд! Ким, сразу вспомнив, что она ясновидящая Бреннина, смерила юношу оценивающим взглядом и тихо ответила:
— Это бальрат. Его еще называют камнем войны. Он принадлежит дикой магии.
Реакция Ливона была неожиданной:
— Прости, но ты-то почему его носишь?
— Потому что мне его дала покойная Исанна. Она видела его на моей руке. Во сне, разумеется.
Он кивнул, глядя на нее во все глаза.
— Гиринт мне о таком рассказывал… А ты знаешь, как этот камень действует?
— Не до конца. А ты?
Ливон покачал головой.
— Нет, откуда мне знать? Я ведь совсем из другого мира, госпожа моя. Я знаю элторов и Равнину. Но я бы хотел обсудить с тобой одну идею… Мы не могли бы поговорить после церемонии?
Он действительно был необычайно привлекателен — вольный жеребец, беспокойно бьющий копытом в тесном для него зале.
— Конечно! — сказала она.
Но поговорить они так и не успели.
Кевин, стоявший вместе с Полом у одной из колонн и прямо напротив Ким и Шарры, в глубине души радовался, что способен соображать достаточно ясно, потому что прошлой ночью они выпили в «Кабане» просто чудовищное количество пива! Наконец Горлас, а за ним и Галинт, катальский эмиссар, закончили свои пышные речи. Теперь очередь была за Айлероном, который поднялся и с невозмутимым видом сказал, обращаясь к послам:
— Благодарю вас за оказанную моей стране честь и за теплые слова в адрес моего покойного отца. Мы также чрезвычайно благодарны королю Шальхассану за то, что он счел возможным и необходимым послать к нам на Совет свою дочь и наследницу. Мы воздаем должное его доверию и отмечаем, что именно доверие и должно в ближайшем будущем стать нашим общим знаменем.
Эмиссары, которые понятия не имели, каким образом Шарра оказалась здесь, лишь важно закивали в ответ. А молодой король, продолжая стоять, заговорил снова:
— На предстоящем Большом совете каждому непременно будет предоставлена возможность высказаться, но, по-моему, первое слово должно принадлежать не мне, правителю этой страны, а старейшему среди нас, тому, чей народ лучше других знает, что такое гнев Ракота. Ответь мне, На-Брендель из Данилота, можешь ли ты говорить от имени всех светлых альвов? — И, произнеся эти слова, Айлерон почему-то глянул на Пола Шафера, и они довольно долго смотрели друг другу в глаза, словно обмениваясь неведомыми остальным мыслями.
А потом все стали смотреть только на альва. Все еще прихрамывая и не совсем оправившись от тяжких ран, Брендель вышел вперед, и вместе с ним, бережно его поддерживая, вышел тот, кто три последних дня практически от него не отходил, ухаживая за альвом, как за малым ребенком. Тегид вывел Бренделя на самую середину зала и удалился, чрезвычайно смущенный, а светлый альв остался стоять там один, со всех сторон окруженный людьми, и глаза у него были — как море под дождем.
— Благодарю тебя, Верховный правитель, — молвил он, собравшись с силами. — Ты оказал великую честь мне и моему народу. — Брендель снова помолчал. — Как известно, альвы не умеют излагать свои мысли чересчур быстро и сжато, поскольку для нас время летит медленнее, чем для вас, но сейчас все мы поставлены перед трудной задачей, и я постараюсь не утомлять присутствующих своей речью. Я, собственно, хотел высказать всего два соображения. — Он сделал паузу и осмотрелся. — Тысячу лет назад перед горой были провозглашены пять народов, которые обязаны были стеречь того, кто находится в подземелье. Сегодня здесь собрались представители четырех: Бреннина, Катала, дальри и альвов. Ни один из наших Сторожевых Камней не вспыхнул красным светом, но все же Ракот на свободе, а мы ни малейшего предупреждения так и не получили. Круг был разорван, друзья мои, а потому… — Брендель явно колебался, но все же сказал то, о чем подумали все: — А потому ищите предателей в Эриду!
Эриду, думала Ким, припоминая то, что показал ей Эйлатин. Дикая, прекрасная страна, где живут темноволосые и довольно свирепые люди, страстные и порой склонные к насилию.
И еще там живут гномы. Она повернулась и увидела, что Мэтт Сорин не сводит с Бренделя глаз, хотя лицо его по-прежнему совершенно бесстрастно.
— Это первое, что я хотел сказать, — продолжал альв. — Второе значительно более конкретно. Если Ракот освободился лишь недавно, то даже с помощью его могущества невозможно было сразу восстановить из руин черный Старкадх. Ракот слишком рано заявил о себе, и нам необходимо первыми атаковать его, пока его крепость во льдах не стала вновь средоточием темных сил. А потому я предлагаю: сразу после этого Совета направить наши общие войска против Расплетающего Основу и первыми нанести ему решающий удар! Раз нам удалось один раз заковать его в цепи, значит, мы и во второй раз сможем сделать это!
Брендель был сейчас похож на пламя. Он и воспламенил всех присутствующих — огнем, пылавшим у него в сердце. Даже у Джаэль, как заметил Кевин, порозовели щеки.
— Никто, — молвил Айлерон, вновь поднимаясь и почтительно склоняя голову перед альвом, — не сумел бы лучше выразить мои собственные мысли! А что скажут дальри?
Ответить в такой ситуации сразу было непросто, и Ливон вышел вперед, взволнованный, но не растерявшийся и с толку не сбитый, и Дейв почувствовал прилив гордости, когда услышал, как его новый брат говорит:
— Никогда за всю нашу долгую историю мы, Всадники, не подводили великое королевство. И я уверен, что в случае нужды сыновья Ревора последуют за сыновьями Конари и Колана не только в горы Рюк Барренс, но и дальше, если этого потребует война с проклятым Могримом. О, Айлерон, Верховный правитель, возьми мою жизнь и мой меч — я отдаю их тебе, и ты волен делать с ними, что пожелаешь. Знай, что дальри тебя не подведут!
Торк, неслышно ступая, тоже вышел вперед и встал рядом с Ливоном.
— И мои тоже возьми, — молвил он. — Мою жизнь и мой меч.
Стоя, с неизменно суровым видом Айлерон кивнул, принимая этот великий дар. Вот истинный король, думал Кевин, ибо именно в эти мгновения Айлерон стал настоящим правителем Бреннина.
— Теперь очередь за Каталом, — сказал Айлерон, поворачиваясь к Галинту. — Что скажет Катал?
Но ответил ему совсем не Галинт.
— Тысячу лет назад, — сказала Шарра, дочь и наследница Шальхассана, — жители Страны Садов сражались и умирали у подножия горы Рангат. Они сражались и в Селидоне, и среди высоких лесов Гуинира, и на Сеннетской косе. Они участвовали и в последней битве, в Старкадхе. И сегодня они готовы сделать не меньше! — Она была очень хороша в эту минуту, гордая и прекрасная. — Они готовы сражаться и умирать в войне против сил Тьмы. Но прежде чем присоединиться к решению высокого Совета, я бы очень хотела услышать еще одно мнение. У нас в Катале безоговорочно чтят мудрость светлых альвов, однако же не меньше чтят там знания и мудрость последователей Амаргина. Пусть выскажутся маги Бреннина! А мне лично очень хотелось бы узнать, что думает обо всем этом Лорин Серебряный Плащ.
И Кевин с внезапной тревогой осознал, что Шарра совершенно права. Ведь Лорин до сих пор не сказал ни единого слова. Он вообще, похоже, старался держаться в тени. Но заметила это одна лишь Шарра.
Впрочем, и Айлерона тревожили, кажется, подобные мысли. И Кевин увидел в глазах его серьезную озабоченность.
Но даже и теперь Лорин говорить не спешил. Пол стиснул руку Кевина и прошептал:
— Он не хочет! И, по-моему, я должен…
Однако планам Пола как-то вмешаться в ход Совета неожиданно помешали: в двери зала вдруг кто-то громко постучал, все в изумлении обернулись туда, а в распахнувшиеся двери вошел человек, с обеих сторон окруженный дворцовой стражей. Присмотревшись, Кевин увидел, что это гном, но, похоже, совсем обессилевший и едва переставлявший ноги. И первым шаг ему навстречу сделал Мэтт Сорин.
— Брок? — прошептал он в звенящей тишине. Но второй гном, не отвечая, продолжал идти ему навстречу, держась на ногах, казалось, исключительно силой воли. А когда он наконец пересек весь Большой зал и подошел к Мэтту вплотную, то рухнул перед ним на колени и дрожащим от горького горя голосом воззвал:
— Послушай, о, мой король!
И Кевину показалось, что в этот миг единственный зрячий глаз Мэтта Сорина действительно стал зеркалом его души. И стало видно, какая неуемная глубочайшая боль, какая мучительная страсть терзает эту душу.
«Но почему, Мэтт? Почему ты покинул свой трон?» — Ким вспомнила, как задала этот вопрос, когда Мэтт Сорин рассказал ей о колдовском озере Калор Диман и о ночи, проведенной им на берегу этого озера. Он тогда впервые вел ее к Исанне…
Что ж, теперь, похоже, они об этом узнают. Для Брока принесли удобное кресло, поставили его прямо перед троном, и гном просто рухнул туда, утратив последние силы. Зато заговорил Мэтт Сорин, и все сгрудились вокруг него.
— Броку есть что вам рассказать, — сказал басом Мэтт Сорин, — но, боюсь, вы мало что сможете понять в этой истории, если прежде я сам кое-что не расскажу вам. Похоже, сейчас не время хранить личные тайны. Что ж, слушайте.
Когда на сто сорок седьмом году своей жизни умирал король гномов Марх, мы стали искать одного-единственного человека, который смог бы пройти испытание, проведя в полнолуние ночь на берегу Калор Диман, или Хрустального озера, как вы его еще называете. Мы выбираем своего короля именно так, предоставляя силам природы решить все за нас.
Итак, тот, кому предстояло править в дальнейшем под горами-близнецами, должен был лечь спать на берегу озера и провести там всю ночь до зари. И если бы при этом он не утратил свой разум, то уже на следующий день стал бы правителем нашего народа. Это, разумеется, темный и страшный обряд. Известно, что многие наши лучшие воины и мастера превратились в безмозглое подобие себя самих, когда вставшее солнце пробудило их ото сна на берегу Калор Диман…
Ким вдруг почувствовала первые признаки уже знакомой, похожей на мигрень боли, которая начинала — пока что слабо — пульсировать где-то в глубине глаз. Изо всех сил заставляя себя не обращать на эту боль внимания, она постаралась полностью сосредоточиться на том, что говорил Мэтт.
— Итак, Марх, которому я приходился племянником, будучи сыном его родной сестры, все-таки умер, и мне пришлось собрать все свое мужество — точнее, безрассудство юности, должен признаться, — и дать согласие пройти этот обряд. Согласно давнему обычаю, я сперва придумал и сделал некий хрустальный шар, подобие магического кристалла, и в новолуние принес его в жертву Калор Диман.
А через две недели отворилась дверь — единственная, что ведет из наших подземелий на луга близ Калор Диман, — и меня выпустили наружу, а дверь крепко заперли у меня за спиной. — Мэтт теперь говорил почти шепотом. — И вскоре я увидел, как над озером встает полная луна. И много еще чего я увидел, но… не сошел с ума. А под конец ночи я сделал Калор Диман предложение, полагавшееся по обряду, и стал навеки связан с этими водами. Через два дня я был коронован и стал правителем гномов.
Боль в глазницах стала почти невыносимой, и Ким присела на ступени, ведущие к трону, уронив голову на руки, но продолжая внимательно слушать Мэтта.
— Итак, у озера я поражения не потерпел, — сказал Мэтт, и в его голосе отчетливо слышалась горечь, — однако же во всем остальном я потерпел полное поражение, ибо наш народ был уже не тот, что прежде.
— Это не твоя вина, — прошептал Брок, поднимая голову и глядя на него. — О, мой король, это не твоя, не твоя вина!
Мэтт помолчал, покачал головой и сказал:
— Но я же был вашим правителем!
«Вот так-то», — подумал Кевин. И посмотрел на Айлерона.
Но Мэтт заговорил снова:
— Гномы всегда обладали двумя великими вещами: знанием некоторых земных тайн и жаждой бесконечно это знание преумножать.
В последние дни правления короля Марха двое его придворных, братья, встали во главе оппозиции, представленной, главным образом, нашими лучшими мастерами. Их страстным желанием — и уже в первые недели моего правления это движение приобрело огромное количество последователей — было найти и раскрыть тайны одного предмета, связанного с дикой магией: Котла Кат-Миголя, неистощимого Котла Изобилия.
При этих словах по залу пронесся ропот, но Ким глаз не открыла: смотреть на свет было просто невыносимо, стоило приоткрыть глаза, и в них впивались острия копий. Но она все-таки старалась слушать Мэтта. То, что он сейчас говорил, было слишком важно, и пропустить это из-за какой-то головной боли она себе позволить не могла.
— Я приказал им не мутить воду, — сказал Мэтт Сорин, — и они вроде бы послушались. Но это я так думал. А вскоре я снова застал Каэна, старшего из братьев, за чтением старинных книг, а младший брат, как оказалось, и вовсе покинул дворец, не испросив у меня позволения. И тогда я, сильно разгневавшись и доведенный этим гневом и собственной гордыней до бешенства, созвал всех гномов на совет в Зал собраний и спросил, что они предпочтут: преступные устремления Каэна или мое требование прекратить поиски этого творения черной магии, которое следовало бы оставить лежать там, где оно лежит сейчас, считаясь утраченным навеки. Тем более что наш народ давно высказывал желание отказаться от дикой магии и древних заклятий и устремиться на поиски того Света, что был мне явлен у озера.
Каэн говорил после меня. Он много чего сказал. И я не стану повторять его слова перед…
— Он лгал! — страстно воскликнул Брок. — Он лгал тогда и потом тоже солгал!
Мэтт пожал плечами:
— Ну что ж, это у него неплохо получилось. Короче говоря, совет постановил разрешить братьям продолжать изыскания и бросить им на помощь все наше могущество. И тогда я бросил на пол свой скипетр, покинул Зал собраний, покинул горы-близнецы и поклялся, что никогда не вернусь назад. И пусть они сколько угодно ищут этот Котел, но без меня! Я, король подземного царства Банир Лок, участвовать в этом не собирался!
Господи, какая боль! Ей казалось, что у нее вот-вот лопнет кожа на черепе. Во рту совершенно пересохло. Она прижала ладони к глазам и постаралась сидеть совсем неподвижно, чтобы даже головой случайно не качнуть.
— В то лето, странствуя по горам и лесам, — продолжал Мэтт, — я повстречался с Лорином, которого тогда еще не называли Серебряным Плащом. Даже магом он тогда еще не был, хотя уже завершил свое обучение. Что произошло меж нами, пусть навсегда меж нами и останется. Но должен признаться: один раз я все-таки ему солгал, и это была единственная ложь за всю мою жизнь, и она была связана с такой болью, которую я давно решил похоронить в своей душе и не перекладывать ни на кого другого.
Я сказал Лорину, что совершенно свободен и могу стать его Источником, и мне ничего более не нужно. И действительно, столько уже нитей сплелось воедино, и встреча наша была предопределена. В ту ночь, которую я провел на берегу Калор Диман, я научился кое-что предвидеть. Но в ту же ночь я познал и еще кое-что — вот насчет этого я и солгал. Хотя Лорин никак не мог знать об этом. И я до встречи с Кимберли был совершенно уверен, что этого не может знать никто — ни люди, ни гномы.
Ким подняла голову; в глаза и в виски тут же впились острые кинжалы. Должно быть, все на нее смотрят… Она на мгновение приоткрыла глаза, пытаясь подавить мучительную, подступавшую к горлу тошноту. А потом, решив, что никто, в общем, не обращает на нее внимания, снова закрыла глаза. Ей было очень, очень плохо. И становилось все хуже.
— Если король связан с Калор Диман, — спокойно разъяснил Мэтт, — то это навеки. Эту связь невозможно нарушить. Он может уйти от озера, но никогда не будет свободен. Это живет у него в душе, это, словно второе сердце, стучит у него в груди и никогда не перестает звать его к себе. По ночам я лежал без сна, пытаясь противостоять зову озера, и утром мои мысли все еще были заняты этим; голос Калор Диман звучал в моих ушах весь день до вечера и начинал звучать еще громче с наступлением ночи. Этот голос будет звучать во мне до самой смерти. Это мое бремя, моя тяжкая ноша, но только моя, и я бы хотел, чтобы вы это поняли — иначе я никогда бы не стал рассказывать вам эту историю — и знали, что я выбрал свой путь сам, по собственной воле и никогда об этом не жалел и не пожалею.
В Большом зале стояла мертвая тишина. Мэтт Сорин обвел присутствующих взглядом; в его единственном темном глазу светился вызов. Но Ким уже не могла посмотреть на гнома, она даже головы поднять была не в состоянии. И всерьез думала, что это конец.
— Брок, — сказал Мэтт и посмотрел на своего соотечественника, — ты, кажется, принес нам какие-то вести? Можешь ли ты говорить?
Брок поднял глаза, и Кевин отметил, что теперь взгляд его совершенно спокоен, и догадался, что именно поэтому, давая Броку успокоиться, Мэтт и заговорил первым. На душе у Кевина было тревожно после этого рассказа, и словно эхо его собственных мыслей прозвучал вдруг тихий голос Брока:
— О, мой король, неужели ты к нам не вернешься? Ведь прошло уже сорок лет!
Но и Мэтт успел взять себя в руки; один раз он уже обнажил свою душу и отнюдь не намерен был делать это снова.
— Я Источник Лорина, — сказал он неторопливо и спокойно, — Первого мага Бреннина. А у вас теперь другой король — Каэн. Ну, Брок, сообщи же нам то, с чем пришел.
Брок посмотрел на него, немного помолчал и сказал:
— Боюсь, после моих слов тебе станет еще тяжелее, но должен признаться, что ты, сам того не ведая, сказал неправду. Каэн правит в Банир Лок, но он не король гномов!
Мэтт невольно поднял руку, призывая Брока к молчанию:
— Ты хочешь сказать, он не прошел обряда? Не спал в полнолуние на берегу Калор Диман?
— Именно так. Он только считается нашим правителем, но он не настоящий наш король. У гномов сейчас нет короля — если только ты не вернешься, господин мой!
— О, клянусь памятью Сейтра! — вскричал Мэтт Сорин. — Как же низко мы пали!
— Да, мы пали очень низко, — эхом прозвучал задушенный шепот Брока. — Ведь тогда они все-таки нашли тот Котел. И восстановили его…
Что-то непонятное, ужасное слышалось в его голосе…
— И что? — спросил Мэтт.
— Но за это потребовалось уплатить, — прошептал Брок. — Каэну все-таки под конец понадобилась помощь…
— Чья? — снова спросил Мэтт.
— К нам явился один человек. Метран — так его звали; маг из Бреннина. И они вместе с Каэном сумели высвободить таившуюся в Котле силу. К этому времени душа Каэна совсем уж искривилась, поэтому, я думаю, он и уплатил назначенную цену.
— Какую же? — спросил Мэтт Сорин.
Ким уже все поняла. От боли она почти теряла сознание.
— Он разбил Сторожевой Камень народа Эриду, — сказал Брок. — А потом передал Котел Ракоту Могриму. Да, мой король, мы, гномы, сделали это! Мы освободили Могрима! — И Брок, закрыв лицо краем плаща, разрыдался так, что, казалось, сердце у него не выдержит и разорвется.
В зале поднялся ужасный рев, а Мэтт Сорин медленно повернулся, очень, очень медленно, словно мир вокруг него был необычайно тих и спокоен, и посмотрел на Лорина. И Серебряный Плащ тоже посмотрел на него.
«Уж мы-то свою битву не пропустим, можешь не беспокоиться!» — сказал ему Лорин прошлой ночью. И теперь Мэтт понял совершенно отчетливо, что это будет за битва.
Голова раскалывалась на куски. В мозгу мелькали какие-то белые вспышки. Сейчас она закричит…
— Что с тобой? — прошептал кто-то настойчиво ей в ухо.
Женский голос, но это не Шарра. Нет, то была Джаэль. Джаэль стояла возле нее на коленях, но Ким была не в состоянии даже удивиться. Опершись о плечо жрицы, она прошептала едва слышно:
— Не знаю. Голова. Словно… что-то… пытается вломиться туда… я не…
— Открой глаза, — велела Джаэль. — Посмотри на бальрат!
Ким повиновалась. Боль слепила глаза, но все же ей удалось разглядеть камень в кольце; он очень ярко светился красным и пульсировал в одном ритме с теми белыми вспышками, что мелькали у нее перед глазами. Ким поднесла руку к самым глазам и, заглянув в глубину камня, увидела там некое лицо, некое имя, начертанное огненными буквами, а затем темную комнату, где становилось все темнее, и еще…
— Дженнифер! — пронзительно вскрикнула она. — О, Джен! Нет!
Она вскочила на ноги. Бальрат уже не подчинялся ей, он жег ее, красным пламенем горел у нее на руке — в нем ожила дикая магическая сила. Ким пошатнулась, но Джаэль поддержала ее. Едва сознавая, что делает, Ким снова пронзительно крикнула:
— Лорин! Скорей! Ты мне нужен!
Рядом тут же оказался Кевин:
— Ким, в чем дело? Что с тобой?
Она только головой покачала и вырвалась из его рук. От невыносимой боли она почти ослепла и едва могла говорить.
— Дейв, — прохрипела она, — Пол… Скорей… Круг. НЕМЕДЛЕННО! — Ох как нужно было спешить! Как медленно все они двигались! А Джен, о господи, Джен!.. — ДА СКОРЕЕ ЖЕ! — снова закричала она.
Все они наконец собрались, все трое; Лорин и Мэтт, не задав ей ни единого вопроса, тоже встали в Круг. И Ким, взяв их за руки, совершенно инстинктивно открыла свою душу и свой разум, вырвалась из когтей чудовищной боли, чуть не упала, и тут — о, как кстати! — подоспела Джаэль, поддержала, помогла, и Ким, опираясь на Лорина и Джаэль, мысленно полетела в неведомую, почти непреодолимую даль. Господи, как далеко! И какая плотная Тьма сразу отделила ее от этого дворца и этих людей, какая стена ненависти и — боже мой! — какая невероятная сила, вся мощь Старкадха пожелала остановить ее!
Но и в этой непроницаемой Тьме она увидела крохотный светящийся кристаллик. Умирающую искорку, уже почти потухшую, но еще светлую. И она изо всех своих сил и возможностей бросилась туда, к этому затерявшемуся во Тьме крохотному островку Света, и нашла Дженнифер.
— Милая ты моя! — воскликнула она, хотя слышно это было ей одной. — Джен, милая, держись! Я уже здесь. Идем со мной!
Бальрат точно сорвался с цепи; он светился так ярко, что им пришлось зажмуриться. Дикая магическая сила, сияя, рвалась из него наружу, и тут Кимберли, замкнув круг, увлекла их за собой — прочь, прочь, прочь из Фьонавара, удерживая Дженнифер лишь силами своей любви, своей души, крохотный светлый кристаллик, последнюю гордость, умирающий лучик. И любовь.
И свет в Большом зале вспыхнул и замерцал вдруг, и зазвучала знакомая мелодия, предшествующая Переходу, и они отправились в путь, и ледяной холод пространства, разделявшего их миры, охватил всех пятерых, и Ким, набрав воздуха в легкие, из последних сил выкрикнула последнее отчаянное предупреждение, не зная даже — ах, даже не зная! — услышат ли они ее: «Айлерон! Нельзя атаковать первыми! Он только этого и ждет. Он ждет вас в Старкадхе!»
А потом были только холод и кромешная тьма, и Ким поняла, что завершила этот Переход одна.
Так кончается «Древо Жизни», первая из книг цикла «Гобелены Фьонавара».
