На гребне холма Джирел Джори натянула поводья и остановила лошадь, оглядывая погруженные в молчание окрестности и заболоченную низину. Так вот он какой, Хеллсгард. В мыслях она представляла его себе именно таким, как видит сейчас с вершины высокого холма в янтарном свете заката, который каждую лужу в болотах превратил в сияющее золотом зеркало. Длинная насыпная дорога к замку тоненькой линией протянулась между болотами и зарослями камыша прямо к воротам этой мрачной крепости, одиноко возвышающейся посреди непролазных и губительных трясин. О, как много ночей этот замок в болотах, видимый как на ладони в вечернем свете заходящего солнца с вершины холма, преследовал ее в снах.

— Ты должна отыскать его до захода солнца, моя госпожа,— сказал ей Гай Гарлот с кривой усмешкой, исказившей его смазливое смуглое личико.— Пустынные болота окружают его со всех сторон, туманы скрывают его, и трясины насылают на Хеллсгард свои колдовские чары. Колдовские чары — и даже кое-что похуже, если легенды говорят правду. Выйти к нему можно лишь на закате дня.

Сидя на лошади на вершине холма, она ясно представила его кривую усмешку и тень издевки, мелькнувшую в его черных бездонных глазах,— и шепотом выругалась. Кругом стояла такая тишина, что она просто не осмеливалась говорить вслух. Еще бы, как тут осмелишься! В этом безмолвии было что-то странное, противоестественное. Ни птичье пение, ни шелест листьев не нарушали этого поистине мертвого молчания. Она поплотней закуталась в плащ и, пришпорив коня, стала спускаться вниз по склону.

«Гай Гарлот, Гай Гарлот!» — рефреном отзывался стук копыт ее лошади в ушах, пока она спускалась к подножию холма. Черный Гай все стоял перед ее внутренним взором: его тонкие губы, змеящиеся недоброй усмешкой, пристальный взгляд черных глаз, эта неестественная миловидность — противоестественная, ибо душа Гая была черна, как сам грех. Поистине не всеблагой Господь создал это существо, если столь черная душа была облачена в столь прекрасные покровы плоти. Лошадь в нерешительности остановилась перед насыпной дорогой, прорезавшей топь и ведущей прямо к Хеллсгарду. Джирел нетерпеливо дернула поводья и усмехнулась, глядя на ее вздрагивающие уши.

— Думаешь, мне самой приятно идти туда? — прошептала она.— Я тоже чувствую, как вонзаются в меня острые шпоры, я тоже вздрагиваю, как и ты, милая моя. Я должна идти, и ты вместе со мной.— И снова протяжным шепотом она забормотала проклятия в адрес Гая в такт звонким ударам копыт о каменное покрытие дамбы.

А в самом ее конце, постепенно приближаясь и угрожающе вырастая, уже маячили очертания Хеллсгарда, его высокие и мрачные стены, башни, подсвеченные сзади закатным солнцем и оттого казавшиеся еще более мрачными. Вечерний воздух был пронизан золотистым сиянием, и все вокруг несло на себе желтые отсветы вечерних лучей: и небо над ее головой, и зыбкие болотистые трясины по обеим сторонам. Интересно, кто в последний раз ехал по этому гребню в лимонном сиянии заката и какие ужасные силы вынудили безумца избрать этот путь.

Еще бы, кому в здравом уме и трезвом рассудке может прийти в голову подобная затея? Пытаться проникнуть сюда ради собственной прихоти — не безумие ли это? Но нынче вечером через эти болота Джирел вела кривая ухмылка Гая Гарлота — его ухмылка и сознание того, что два десятка лучших ее рыцарей дрожат теперь, на закате дня, в его сырых темницах. И остаться в живых у них нет ни единого шанса, никакой надежды, кроме той, что именно она, их госпожа, добудет им свободу и безопасность. О, Черного Гая не купить никакими Ни свете сокровищами — даже ослепительная красота Джирел, даже многообещающая улыбка на ее полных, прекрасных губах не способны соблазнить его. А замок Гарлот, вознесшийся на вершине высокой скалы, неприступен — даже при самой тщательной подготовке к нападению не взять его. Лишь одно могло прельстить угрюмого властелина Гарлота: сокровище, у которого нет названия.

— Оно находится в Хеллсгарде, моя госпожа,— сообщил он ей со своей отвратительной вкрадчивой вежливостью, с которой так не сочеталась его глумливая ухмылка.— И в самом деле, силы ада охраняют его. Двести лет назад, защищая это сокровище, погиб Эндред Хеллсгардский, и всю свою жизнь я жаждал обладать им. Но мне дорога жизнь, моя госпожа! За все богатства христианского мира я не осмелился бы отправиться в Хеллсгард. И если ты хочешь получить своих людей живыми, добудь мне сокровище, защищая которое погиб Эндред!

— Но что же это, трусливый пес?

Гай в ответ только пожал плечами.

— Кто знает? Откуда оно появилось и что это на самом деле, не знает теперь ни один смертный. Тебе предание известно так же, как и мне, моя госпожа. Он принес его в шкатулке из кожи, замок которой был заперт железным ключом. Должно быть, эта вещь небольших размеров, но очень большой ценности. Достаточно большой, чтобы положить за нее жизнь,— но я не предлагаю тебе умирать, моя госпожа. Доставь ее мне — и взамен выкупишь двадцать дорогих тебе жизней.

Она прокляла его и снова назвала трусом, но в конце концов пришлось отправляться в путь. Что ни говори, ведь она была из рода Джори. Ее люди — это ее люди, она владела ими, она распоряжалась ими, она отдавала им приказы, посылала на смерть, но, если понадобится, она и сама готова была умереть за них. Ей было очень страшно, но она помнила, что ее людей, томящихся в темницах у Гарлота, ждут пытки и дыба, и поэтому, не задумываясь, оседлала коня.

Такая длинная дамба. Насыпная дорога. Солнце садится все ниже, свет его все более тускло отражается в многочисленных лужах болота, и можно теперь поднять глаза на замок, не боясь его слепящего света. Тонкие слои тумана, стелясь, пошли над водой, и запах его не доставил радости ее ноздрям.

Хеллсгард... Хеллсгард и Эндред. Ей не хотелось вспоминать старую, страшную, отвратительную историю, но в этот вечер она никак не могла отделаться от нее, она не исчезала из ее сознания, как навязчивая идея. Эндред был человек сильной воли и горячий в поступках, страстный и своенравный и вдобавок очень жестокий. Люди ненавидели его, но, когда весть о его гибели распространилась по всем пределам страны, даже врагам стало жаль Эндреда Хеллсгардского.

И как только пошли слухи о каком-то неведомом сокровище Эндреда, под стены его замка немедленно явились полчища желающих получить его. И как бы ни был он силен и отважен, ему не удалось одолеть врагов. Под их ударами врата Хеллсгарда пали. Эндред был схвачен, а благородные грабители бросились обшаривать все закоулки, все потаенные места в поисках заветной кожаной шкатулки. Эндреда пытали, но, несмотря на все старания палачей, пытки не смогли вытянуть из него ни слова. Что и говорить, человек он был сильный, упрямый и мужественный. Смерть долго не приходила к нему, но, как ни старались его палачи, он так и не выдал, куда спрятал свое сокровище.

В конце концов его мучители одну за другой оторвали ему руки, потом ноги, затем расчленили тело, побросали куски в трясину и отправились восвояси с пустыми руками. Сокровище Эндреда не досталось никому.

И с тех самых пор вот уже двести лет Хеллсгард оставался необитаем. Место это было мрачным и унылым, туманы с болот несли с собой лихорадку, да и сам Эндред вовсе не лежал спокойно в своей трясине, куда забросили его палачи и убийцы. Хотя его расчленили, разбросали по всему болоту его большое тело, он вовсе не собирался успокаиваться навсегда. Он дорожил своим таинственным богатством, он любил его, и любовь его была сильнее самой смерти. Легенда гласила, что он и мертвый продолжал бродить по замку Хеллсгарда и сторожить свое сокровище не менее ревниво, чем когда был жив.

В течение двух сотен лет многие искатели сокровищ приходили сюда в поисках заветной шкатулки. Дрожа от страха, они обшаривали каждый уголок, каждое укромное место в покоях Хеллсгарда. И все они, как один, пропали — пропали навсегда. Эти болота заколдованы, и человек может попасть в замок только до заката дня, а после захода солнца неистовый призрак Эндреда встает из трясины, чтобы охранять то, за что сам Эндред когда-то отдал свою жизнь. Сменилось много поколений, и давно уже не рождалось на свет такого безрассудного смельчака, который отважился бы отправиться туда, где в этот тихий вечер оказалась Джирел.

Подъехав к замку, она натянула поводья. Перед воротами находилась широкая площадка, как раз за тем местом, где некогда был подъемный мост, преграждавший подход к Хеллсгарду. Много лет назад искатели сокровищ камнями засыпали ров, разделявший дамбу и площадку перед воротами, чтобы, не слезая с лошади, можно было добраться до самого входа в замок, и Джирел думала теперь провести ночь на этой площадке, под аркой, закрывающей ворота сверху, а уже на рассвете начать свои поиски.

Но что это?.. Клубы тумана между ней и замком становились все гуще и... не подводят ли ее глаза? Не человеческие ли там маячат фигуры?.. И кто эти люди, которые выстроились в две шеренги перед самым въездом в Хеллсгард? В Хеллсгард, заброшенный замок, вот уже две сотни лет населенный разве что призраками? Прищурившись от слепящих бликов солнца, отраженного в воде, пристально всматриваясь перед собой сквозь набухающий туман, она двинулась к воротам замка. Она чувствовала, как дрожит всем телом ее лошадь, с каждым шагом все неохотнее ступающая вперед. И в ее груди росло то же самое чувство — ей самой не хотелось двигаться дальше. Она сжала зубы и решительно пришпорила коня, заставив себя проглотить собственный страх.

Да, это и в самом деле темные человеческие фигуры, они стояли не шелохнувшись. Выстроившись в две шеренги, они, казалось, поджидали ее. Но несмотря на туман и слепящие лучи, что-то в этих фигурах показалось ей странным. Они стояли молча и совсем не двигались, и в их неподвижности было что-то дикое, неестественное. Конь ее не желал идти, упирался и даже пытался встать на дыбы, он весь дрожал — ей с трудом удалось заставить его снова двинуться вперед.

С каждым шагом таинственные стражи замка казались все страшней и страшней. И только приблизившись почти вплотную, она поняла, в чем дело: перед ней выстроились мертвые.

Их командир стоял перед строем, нанизанный на огромное копье, которое удерживало его на ногах, упираясь толстым концом в землю и пронзив его горло так, что наконечник торчал из затылка, и тот висел на нем, как бабочка на булавке.

Точно так же стояли и остальные за его спиной: выстроенные в две шеренги, они пьяно обвисли на пронзивших их тела копьях. У одних наконечник прошел сквозь горло, у других сквозь грудь или плечо — и только толстые древки поддерживали их, придавая им отвратительное, поистине ужасное подобие живых.

Так вот оно что: врата Хеллсгарда охраняет отряд мертвецов. В этом ощущалась даже некая жутковатая гармония: мертвецы стоят на страже мертвого замка в бесплодных, мертвых пространствах болот.

Минуту, которая, казалось, длилась целую вечность, Джирел, вцепившись в луку седла, всматривалась в них; стояла полная тишина, и она чувствовала, как холодный пот выступает у нее на лбу. Ей говорили, что вот уже много десятилетий ни один смертный не проезжал по этой дороге и не приближался к Хеллсгарду. И конечно, ни одна живая душа в течение многих поколений не должна была обитать в этих казавшихся призрачными башнях. И все же здесь стояли мертвецы, стояли, опираясь на свои копья — копья, лишившие их жизни и не дающие им теперь упасть. Но как это все произошло? И с какой целью? Когда?..

Видом смерти Джирел было не удивить. Многих храбрецов она лишила жизни собственной рукой — ей ли бояться мертвых? Но эта наводящая ужас, заставляющая леденеть в жилах кровь неожиданная встреча с отрядом мертвой стражи!

О-о, это было нечто совсем иное. Одно дело набраться мужества и войти в опустевший полуразвалившийся замок, и совсем другое — встретить в его воротах двойную шеренгу стоящих мертвецов, чья кровь темными ручейками еще сочится по влажным камням у них под ногами. Кровь еще совсем свежая — следовательно, они убиты сегодня. Выходит, когда она, бормоча проклятия, пробиралась сюда через безлюдную, дикую пустыню, какая-то неведомая сила сыграла с ними смертельную шутку, лишила их жизни, поставила на мертвые ноги и повернула их неживые лица в сторону дамбы, по которой должна была проскакать она. Значит ли это, что неведомая сила поджидала именно ее? Мог ли мертвый Эндред все предвидеть заранее?..

Она поймала себя на том, что всем телом дрожит под панцирем, и, чтобы успокоиться, расправила плечи, еще крепче сжала пальцами луку седла и сглотнула слюну. (Помни о своих людях, помни о Гае Гарлоте, помни, что ты — Джори!) Вспомнив смазливое лицо Гая, так и светившееся насмешкой, она вновь обрела решимость, гордо подняла голову и пробормотала проклятие. Эти люди мертвы — они не могут помешать ей...

Но что это?.. Жуткие стражи замка зашевелились? Сердце се забилось где-то в гортани, она судорожно сжала коня своими сильными коленями, и таким крепким оказалось это сжатие, что лошадь вздрогнула. Действительно, один из мертвецов передней шеренги вдруг покачнулся и беззвучно стал сползать вниз, на камни мостовой. Может быть, толстый конец копья поскользнулся на влажных от крови камнях? Может, это ветер нарушил шаткое равновесие тела? Но ветра не было, воздух был неподвижен. Однако мертвец мягко сложился в коленях, откинулся в сторону и со странным легким вздохом — в легких еще оставался воздух — ничком распростерся на камнях. И темная струя крови хлынула у него изо рта и растеклась по мостовой.

Джирел сидела ни жива ни мертва, она вся похолодела от ужаса. Это было похоже на кошмар. Поистине только в ночных кошмарах можно увидеть такое. И снова жуткая, невыносимая тишина в угасающем свете закатного солнца — ни ветерка, ни шороха, ни движения. Хоть бы какой-нибудь след ряби прошел по зеркальной поверхности болотистых луж, широко разбросанных вокруг по обеим сторонам дамбы. Только яркие лучи солнца отражаются в их глади — о, как слепят они глаза! Но небо постепенно тускнеет; тускнеет и становится совсем бледной вода на болоте, словно сама жизнь отступает, уходит куда-то из этих мест, оставляя здесь только Джирел... Одиноко сидит она на своей дрожащей от страха лошади и с ужасом взирает на мертвецов, охраняющих мертвый замок. Ей страшно даже пошевелиться — как бы удар копытом ее коня не потряс камень покрытия и не заставил упасть еще одного потерявшего равновесие мертвого стража. В голове у нее мелькает мысль, что она просто не перенесет и сойдет с ума, если увидит, как в этих неподвижных рядах снова возникнет движение. Если ничто не разрушит эти чары, не снимет заклятие, долго она не выдержит, и очень скоро пронзительный крик, застрявший у нее в глотке, вырвется наружу, и она станет вопить на всю округу, пока сама не испустит дух.

Но вдруг за спинами мертвой стражи послышался неприятный скрежет. Сердце ее сжалось так, что перестало биться. И потом кровь снова застучала в ушах, и сердце бешено заплясало в груди, будто пыталось вырваться сквозь панцирь на свободу.

Огромные ворота Хеллсгарда со скрипом отворились. Она с такой силой сжала коленями бока лошади, что ей самой стало больно, а костяшки пальцев, вцепившихся в луку, побелели. Она даже и не пыталась потянуться за огромным мечом, висевшим у нее на поясе. Что толку от меча, когда перед ней одни мертвецы?

Но тот, кто смотрел теперь на нее из-под арки ворот, сгорбившись под своей пурпурной туникой, был вовсе не мертвецом, а за его спиной гостеприимно пылал огонь, и красные отсветы пламени плясали на его плечах. Странным показалось ей это бледное, узкое и длинное лицо, когда он поверх голов двойного ряда мертвецов смотрел на нее. Через мгновение она поняла почему — это было лицо горбуна, хотя за плечами его не было и следа уродливого горба. Он просто сутулился, словно очень устал,— да-да, горба не было. И все же это было лицо калеки, насколько мог говорить ей собственный опыт.

Да, спина его пряма, но какова душа? Разве всеблагой Господь может оставить печать уродства на лике человеческого существа без причины? Но что бы там ни было, перед ней стоял человек, и человек этот был вполне живой и настоящий. Джирел набрала полную грудь воздуха и глубоко вздохнула.

— Желаю вам доброго вечера, моя госпожа,— сказал горбун без горба на спине каким-то безжизненным и одновременно вкрадчивым голосом — и голос его был голосом калеки.

— Вот эти,— она указала рукой,— вряд ли могли бы назвать его добрым.

Калека только усмехнулся на эти слова.

— Это всего лишь шутка моего повелителя,— отозвался он.

Джирел снова перевела взгляд на неподвижные ряды мертвецов, и сердце ее немного успокоилось. Да, неплохая шутка — выставить такую охрану перед своими воротами, у того, кто это сделал, действительно есть чувство юмора, хотя и немного мрачноватое. Но если это совершил человек живой и сделал это по понятной причине, тогда и страх перед неведомым сам собой испарился. Но кто этот человек...

— Твоего повелителя? — как эхо, переспросила она.

— Да, моего господина Аларика Хеллсгардского — разве ты об этом ничего не знала?

— О чем «об этом»? — прямо спросила она.

Ей начинал не нравиться елейный тон этого скользкого урода.

— Как о чем? О том, что род моего господина вот уже несколько поколений как поселился здесь.

— Сэр Аларик принадлежит к роду Эндреда?

— Да.

Джирел внутренне содрогнулась. Слава богу, чувство тяжелого, невыносимого страха покинуло ее, но это могло осложнить ситуацию. Она ничего не знала о том, что Эндред оставил потомков, хотя почему бы и нет. И если они теперь жили здесь, можно быть уверенным в том, что они уже обшарили весь замок сверху донизу, от самых высоких башен до потаенных подвалов, в поисках безымянного сокровища, спасая которое погиб Эндред, так и не выдав его врагу, если верить слухам. Нашли ли они его? Узнать это был лишь один-единственный способ.

— Ночь застала меня в болотах,— сказала она, стараясь придать своему голосу самый любезный тон, и, кажется, ей это более или менее удалось.— Не предоставит ли твой, повелитель мне кров до утра?

Глаза горбуна (никакой он не горбун, надо во что бы то ни стало прекратить даже думать о нем так!) быстро и вместе с тем проницательно скользнули по ее загорелому лицу, ее алым губам, а потом ниже, по округлостям ее высокой груди, которую не могла скрыть кольчуга, далее по обнаженным, покрытым загаром коленям и сухим мускулистым ногам, защищенным стальными наголенниками. И елейность его голоса еще более усилилась:

— Мой повелитель будет счастлив оказать вам самый достойный прием, госпожа. Пожалуйста, будьте столь любезны, въезжайте.

Джирел пришпорила лошадь и, несмотря на то что та только храпела и дрожала, направила ее прямо в брешь в строю мертвецов, образовавшуюся в результате падения одного из них. Это был боевой конь, мертвыми его было не запугать, и все же животное дрожало всем телом, осторожно ступая среди мертвых стражей замка.

Во внутреннем дворе было жарко — там, прямо в центре, пылал большой костер. Вокруг него сидели люди в кожаных камзолах, их грубые лица были обращены к ней.

— Уот, Пирс,— резким повелительным голосом крикнул урод с лицом горбуна,— примите коня госпожи!

Какое-то мгновение Джирел помедлила, перед тем как покинуть седло, неуверенно вглядываясь в эти лица. Она подумала, что прежде еще ни разу в жизни не встречала людей с такими отвратительными грубыми рожами. Интересно, каков тогда хозяин, который осмелился держать на службе этих животных. Собственные ее вассалы тоже были достаточно неотесанны, грубы и неприхотливы, ребята хоть куда, отчаянные и решительные, и храбрецы все как один. Но по крайней мере они походили на людей. Эти же чудовища вокруг костра и на людей были мало похожи — сущие звери. Казалось, стоит только любой самой примитивной страсти — жадности, похоти или гнева — коснуться их грубых душ, и ничто не сможет их остановить. Хотелось бы знать, угрозами какого страшного наказания этот лорд Аларик ухитряется править здесь, каким должен быть человек, который набрал себе подчиненных из самых отбросов человечества?

Два звероподобных чудища, принявших у нее лошадь, уставились на нее, не отрывая от нее глаз из-под нахмуренных косматых бровей. Она обожгла их мгновенным ядовитым взглядом и последовала за пурпурным плащом своего провожатого. Глазам ее теперь хватало работы. Когда-то, во времена Эндреда, Хеллсгард был мощной крепостью. У Аларика замок был хорошо укомплектован людьми, но ей показалось, что она ощущает некую странную, нависшую над замком атмосферу гнетущей угрюмости,— эти мысли пришли ей в голову, когда она шла за своим проводником по двору, потом по длинному проходу, который заканчивался аркой и огромным парадным залом.

Тени двух сотен лет, в течение которых замок был населен разве что призраками, казалось, навсегда почили под этими высокими стропилами. В зале было холодно, сыро: сказывалось губительное дыхание окружающих болот, — а также удивительно мрачно; действительно, двухсотлетняя легенда и зверская традиция убивать без жалости и душевного трепета вполне оправдывались при виде этих стен. Но сидящий прямо напротив огня в алом плаще Аларик, похоже, чувствовал себя как дома. В камине бушевало яркое пламя — там горели двухметровые бревна. Холод, мрак и сырость отступили в глубину зала, освободив пространство вокруг камина, где, устроившись полукругом, сидела, повернув к ней лица, компания мужчин и женщин в ярких одеждах. Они не сводили с нее глаз, пока она, вместе со своим провожатым, пересекала вымощенный плитами огромный зал, направляясь прямо к ним. Каждый их шаг отзывался эхом в самых дальних уголках его.

В целом картина была вполне приятная: она излучала тепло и свет, она радовала глаз яркими красками, но даже на расстоянии ей показалось, что в ней есть что-то неестественное — то ли позы людей, жмущихся поближе к огню, то ли выражение их лиц... В какое-то мгновение она даже изумилась: уж не снится ли ей все это? Неужели она и в самом деле идет теперь по этим призрачным развалинам, необитаемым вот уже две сотни лет? Из плоти и крови ли эти люди, или это всего лишь яркие тени ее лихорадочного воображения, которое разыгралось, истосковавшись по людям в этих призрачных болотах?

Но нет, не было ничего мнимого, иллюзорного в фигуре Аларика, восседавшего на стуле с высокой спинкой: он был настоящий, живой человек, он внимательно наблюдал, как она приближается к нему, повернув в ее сторону бледное лицо. На плечо его оперся горбатый карлик, пальцы которого застыли на струнах лютни, словно он только что прервал игру,— он тоже смотрел на нее. На подушках и низких скамейках вокруг огня расположились несколько женщин и совсем юных девушек, двое юношей, одетых в ярко-голубые одеяния, и довершала компанию пара борзых собак, в глазах которых плясали алые язычки отраженного пламени камина.

Прищурив глаза, Джирел внимательно окинула взглядом всю эту живописную группу. Спокойно шагая по залу в своей кольчуге, спускающейся до самых бедер, она понимала, что взгляд любого мужчины, обязательно задержится на ее ладной фигуре. Она была высокая и стройная, гибкая и женственная, с приятными на вид, округлыми формами, которые не могла скрыть ее кольчуга, и вместе с тем сильная, крепко стоящая на длинных и стройных ногах, открытых взору под металлическими кольцами кольчуги... Длинный меч, качающийся на ремне, натягивал его так, что ее узкая талия придавала ей сходство с тигрицей. И взор Аларика не пропустил ни одной из этих подробностей. Она нарочно откинула свой темный плащ назад, за плечи, чтобы свет от огня получше осветил ее женственные формы под блестящими доспехами, чтобы еще выгодней смотрелись ее крепкие икры, наполовину скрытые прочными наголенниками. Отодвигать неизбежное на неопределенное будущее было не в ее духе. Пускай Аларик сразу узнает, как хороша, как великолепна госпожа и повелительница Джори. А что касается этих женщин, сидящих у его ног,— ну что ж, пускай и они тоже это усвоят.

Опустив руку на рукоять меча и отбросив назад плащ, который снова укутал всю ее фигуру, она с достоинством встала прямо перед Алариком. Слегка поклонившись, он посмотрел на нее — лицо его было наполовину скрыто в тени. Нет, перед ней сидел вовсе не неотесанный и грубый мужлан, как можно было бы ожидать, судя по его бравым воякам. Это был мужчина средних лет, лицо его с орлиным носом было изборождено глубокими морщинами, а тонкий рот был похож на шрам от удара меча.

И еще в чертах его было что-то необычное — необычное и порочное, нечто неуловимое, как тень: он был странным образом похож на собственного слугу, стоящего рядом с Джирел, да и с криво усмехающимся шутом, который выглядывал из-за высокой спинки стула, у него тоже было что-то общее. И с бьющимся сердцем она вдруг поняла, в чем тут дело. Физического подобия между господином и его слугами не было ни малейшего, но на всех этих трех лицах лежала тень некоей испорченности, некоего уродства, несмотря на то что только один из всех троих носил на спине настоящий горб. Глядя на их лица, можно было бы поклясться, что каждый из этой троицы едва ковыляет по жизни под бременем искривленного позвоночника. Возможно, невольно подумала Джирел, слегка содрогнувшись,— возможно, господин и его придворный, как, впрочем, и шут тоже, и в самом деле несли на себе какое-то бремя, а если это так, то она предпочла бы бремя шута двум остальным. По крайней мере, его бремя было подлинным, его можно было пощупать. Но бремя двоих других, должно быть, скорее духовного характера, да, наверняка... Сознание ее снова пронзила та же мысль, что Бог в Своей неизмеримой мудрости не стал бы награждать просто так здорового и крепкого мужчину лицом калеки. В глазах, выжидательно глядевших на нее, явно читалась ущербность души.

И потому, что эта мысль напугала ее, она расправила плечи и, широко улыбнувшись, сверкнула белоснежными зубами, демонстрируя отвагу, граничащую с безрассудством, отвагу, которой на самом деле девушка вовсе не ощущала.

— Должно быть, вы не очень-то жаждете разделить компанию с незнакомцами, сэр,— стража перед вашими воротами отобьет желание войти в замок у кого угодно!

Но, услышав эту шутку храброй девушки, Аларик даже не улыбнулся.

— Честным странникам всегда добро пожаловать к нам,— учтиво отозвался он.— Но вот грабителям, которые захотят проделать путь по дороге через болота, придется хорошенько подумать, прежде чем брать штурмом наши ворота. Хотя у нас тут и нет виселиц, где вору можно оказать достойную честь и заставить его болтаться на крюке, но, мне кажется, стража перед замком служит хорошим предостережением всякому мародеру.

— Предостережение действительно не из тех, что возбуждает игривые мысли,— подтвердила Джирел и потом добавила с несколько запоздалой учтивостью: — Меня зовут Джирел Джори. Нынче вечером я потеряла дорогу в болотах — и я благодарна вам за ваше гостеприимство.

— А мы благодарны вам за то, что посетили нас, леди Джирел.

Голос Аларика звучал вкрадчиво, но глаза его откровенно разглядывали ее. За своей спиной она также чувствовала чужие взгляды, от которых мурашки побежали по телу.

— Двор у нас здесь, в Хеллсгарде, небольшой,— продолжал между тем Аларик.— Дамара, Этгард, Айсоуд, Моргейн, поприветствуйте нашу гостью!

Джирел пришлось быстро пробежать взглядом по лицам женщин, удивляясь тому пренебрежению, с которым Аларик назвал имена всех сразу, не удосужившись представить каждую по отдельности.

Сидя на низеньких скамеечках перед камином, они слегка поклонились ей, испуганно, как ей показалось, глядя на нее снизу вверх из-под сдвинутых бровей, хотя она не могла сказать, почему ей так показалось, поскольку они смотрели ей прямо в глаза. И на этих лицах также лежала странная тень ущербности, не столь определенная, как на лицах мужчин, но ясно заметная в свете пылающего камина. Все они были, казалось, субтильного телосложения, с огромными глазищами, причем величина белков вокруг радужной оболочки широко раскрытых глаз была просто поразительной. В неровном свете пляшущего огня скулы казались острыми, и во впалых щеках притаились синие тени.

Как только Аларик произнес имя Дамары, одна из женщин встала; она оказалась одного роста с Джирел, под плотно облегающим платьем угадывалось крепкое тело, но на лице ее тоже застыло выражение неискренности, и белки глаз были такие же большие и яркие под широко раскрытыми веками. Твердым голосом она сказала:

— Садитесь к огню и обогрейтесь, леди. Через несколько минут подадут обед.

Опустившись на низкую табуретку, покрытую подушечкой, которую та придвинула для нее, Джирел поджала одну ногу так, чтобы можно было мгновенно вскочить, и положила правую руку на эфес своего меча. Что-то здесь было не так, чувствовалось нечто, заставляющее ее инстинктивно держаться настороже. Она ощущала это собственной кожей — в самом воздухе витала некая скрытая угроза.

Обе собаки, поворчав, отодвинулись от нее подальше, и даже это показалось ей подозрительным. Обычно собаки, увидев ее, принимались вилять хвостами, а тут — на тебе! И этот какой-то уж слитком яркий багровый отблеск огня в их глазах...

Она беспокойно перевела взгляд от неестественно красных собачьих глаз на лица двух подростков, и сердце ее болезненно сжалось: в этих юных лицах ясно читался неприкрытый порок. Ущербность других была, словно тень, трудноуловима, она более чувствовалась, нежели была ясно видна. И вполне могло быть, что у нее просто разыгралось воображение, вскормленное легендами об этом замке, вот ей и показалось... Но с продолговатых, с высокими скулами лиц этих двух юнцов смотрели на нее тусклые узкие глаза самого Сатаны. Джирел внутренне содрогнулась. Что представляет собой это общество, куда ей довелось попасть, если даже животные и дети несут на себе печать зла и порока, словно яркое украшение?

Она глубоко вздохнула и оглядела лица остальных сидящих вокруг огня: все они, как один, безмолвно, внимательно и сосредоточенно наблюдали за ней, словно хищные звери за жертвой. Гордость и самолюбие ее были уязвлены. Джори сама была из породы хищниц и никогда в жизни еще не бывала жертвой! Она разжала рот и спокойно и вместе с тем небрежным тоном обронила:

— Вы давно здесь поселились?

Она могла поклясться, что в полукруге сидящих возле камина, словно искра от одного к другому, проскочил быстрый и веселый взгляд, будто они все вместе знали что-то такое, чего не знала она, и не собирались выдавать ей свою тайну. И все же ни один из сидящих не отвел от нее взгляда. Лишь двое мальчиков склонили головы поближе друг к другу, и порок еще ярче запылал на их юных и испорченных лицах. Помедлив самое короткое мгновение, Аларик отозвался:

— Недавно. И оставаться здесь долго тоже не собираемся.

В голосе его Джирел почувствовала скрытую угрозу, хотя и не могла сказать, в чем именно она могла заключаться. И снова та же самая волна легкого веселья, будто все они знают то, что неизвестно другим, пробежала по лицам сидевших, и в самом воздухе пронесся трепет какой-то жутковатой радости. Но опять выражения лиц нисколько не изменились, никто даже не пошевелился и не повернул головы. В глазах сидящих застыло все то же напряженное и жадное ожидание — все они всматривались в красивое, волевое лицо Джирел с непонятной алчностью; она была действительно красива, особенно теперь, когда блики пламени высветлили ее бронзовый загар, заиграли на ее пышных золотых локонах, затрепетали на ее полных и мягких, пухлых губах. И на какое-то мгновение ей вдруг показалось, что яркие одежды всей компании полиняли и теперь ее окружали темные фигуры в мрачных одеяниях, с тусклыми глазами и угрюмыми лицами — словно некие тени сгрудились вокруг огня.

Разговор совсем иссяк и прекратился, но все продолжали смотреть на нее, не отрывая глаз. Она не могла понять причину этого странного, напряженного интереса, поскольку Аларик не задавал ей никаких вопросов, даже не спросил, что привело ее сюда. Женщина, одна в этой дикой местности, да еще и ночью,— этого уже было достаточно, чтобы возбудить хоть какое-то любопытство, и тем не менее ни один из этих людей не задал ей никаких вопросов. Почему же они, все как один, с таким неистовым, жгучим интересом уставились на нее?

Чтобы преодолеть дрожь, охватившую ее, она набралась храбрости и спросила:

— Хеллсгард на болотах давно известен своей дурной славой, мой господин. Вы не боитесь жить здесь? Но известна ли вам старая легенда об этом замке?

И на этот раз ошибиться было нельзя: трепет веселья пробежал по сидящим, хотя ни один из них и на этот раз не оторвал взгляда от ее лица. Голос Аларика прозвучал совершенно бесстрастно:

— Да, да, нам известна эта легенда. Но нам не страшно.

И вдруг Джирел поняла одну странную вещь. Что-то такое в его голосе, в его словах ясно говорило ей, что все они явились сюда не вопреки этой ужасной легенде, но благодаря ей.

Ни один нормальный человек не станет нарочно селиться и жить в кишащем привидениями, запятнанном кровью, полу-развалившемся и давно заброшенном замке. И все же смысл сказанного безошибочно подтверждался и тоном, каким говорил Аларик, и какой-то невысказанной радостью при ее словах, которая пробежала подобно шепоту, подобно ряби на воде по кружку его приближенных. Она вспомнила мертвецов у входа в замок. Разве нормальный человек станет так жутко, так ужасно шутить? Нет, нет, это компания каких-то ненормальных, как общество карликов или уродов. Невозможно сидеть рядом с ними даже в полном молчании и не ощущать этого. Ненормальность этих лиц не могла обмануть ее — на них на всех явно лежала печать испорченной души.

Разговор снова затих. Чтобы прервать начинающее действовать ей на нервы молчание, Джирел снова открыла рот.

— О Хеллсгарде ходит много странных легенд.— Она понимала, что произносит слишком много слов, но остановиться уже не могла: все, что угодно, только не эта кричащая тиши-па.— Например, о каком-то сокровище, и... и правда ли это, что попасть в замок Хеллсгарда можно только при заходе солнца, как случилось со мной?

Аларик помолчал перед тем, как ответить все с той же нарочитой уклончивостью:

— Про Хеллсгард ходят еще более странные легенды, чем эти,— и кто может сказать, сколько в них правды, а сколько вымысла? Сокровище? Очень даже может быть, что где-то здесь есть сокровище. Многие храбрецы приходили сюда в поисках его и остались здесь... навсегда.

Джирел снова вспомнила мертвецов на входе и бросила на Аларика быстрый горячий взгляд, который, если бы встретился с его взглядом, должно быть, зазвенел бы, как меч, скрестившийся с мечом врага. Но он, пряча едва уловимую улыбку, смотрел куда-то вверх, где в полумраке среди высоких стропил ходили тени. Догадывается ли он, зачем она явилась сюда? Он не задавал ей никаких вопросов. Джирел вспомнила улыбку Гая Гарлота, когда он посылал ее в этот поход, и все ее существо охватило безмерное изумление. Если Гай знал все заранее, если он нарочно послал ее на смерть... Она постаралась успокоиться и позволила себе удовольствие представить, как рукоять ее меча вдребезги крошит эту отвратительную, мерзкую улыбку.

А эти все смотрят на нее, они не отрывают от нее глаз. Слегка вздрогнув, она вернулась к действительности и сказала первое, что пришло в голову:

— Как все-таки на болотах холодно, когда садится солнце! — и немного поежилась. Она и вправду ощутила озноб и только теперь поняла, как холодно в этом парадном зале.

— А нам это даже приятно,— пробормотал Аларик, глядя ей прямо в глаза.— Как, впрочем, и всем остальным.

Она снова ощутила рябь легкого веселья, пробежавшую по лицам сидящих у огня, которую знали некую тайну и не желали делиться ею. Они не просто так собрались здесь. У них есть цель. Она поняла это как-то сразу, вдруг: странная, загадочная, непостижимая цель объединила их вместе столь тесно, что мысли, казалось, неслышно перетекают от одного к другому совершенно беспрепятственно, словно вся эта компания — одно существо, обладающее единым сознанием. И эта цель теперь включала в себя и ее тоже, причем не очень приятным образом. В воздухе явственно носилась опасность, а она здесь совсем одна, и вот уже опустилась ночь, а кругом бескрайние болота и топи, и ее окружают эти подозрительные, явно ненормальные люди, которые смотрят на нее своими широко раскрытыми жадными глазами и чего-то хотят от нее. Конечно, она бывала в опасных переделках, ей не привыкать, меч ее и на этот раз поможет ей пробиться и остаться в живых.

Вдруг из темноты появилась неопрятная девица в драной юбке, неуклюже, на цыпочках подбежала к Дамаре и зашептала той что-то на ухо. Джирел почувствовала некоторое облегчение: Дамара слегка наклонилась, слушая ее, и, слава богу, на одну пару глаз, жадно уставившихся на нее в упор, стало меньше. Джирел насмешливо смотрела на неряху. Ну и служанки у них тут, двор называется — слуги похожи на скотов, служанки настоящие свиньи, у них чистой одежды нет, что ли? В замке Джори даже кухарки одевались куда опрятнее.

Дамара снова повернулась к огню.

— Может быть, пора обедать? — спросила она.

Лица вокруг камина вдруг, словно по волшебству, просветлели, и Джирел ощутила, что напряжение, сковавшее все ее существо, несколько ослабело. Ага, все-таки мысль о еде им тоже приятна, значит, не столь уж ненормальны эти люди, как может показаться на первый взгляд. И все-таки — она ясно увидела это буквально через мгновение — даже пробудившийся аппетит на их лицах играл неестественными красками. Глаза светились неприятным светом, было что-то отталкивающее в том, как чувство голода отразилось на их лицах. Но главное, что на какое-то время их интерес сместился на еду, и эта ужасная настороженность и жадность, с какой они прежде смотрели на нее, пропала, и она могла немного успокоиться. Ух, словно тяжелая ноша спала с ее плеч. Она глубоко вздохнула.

Замызганные поварята и парочка неизвестно когда умывавшихся девиц уже вносили доски для столешницы и козлы и принялись сооружать стол прямо напротив огня.

— Обычно мы обедаем одни,— проговорил Аларик, в то время как остальные двигали свои сиденья, чтобы освободить место.

Джирел это показалось непонятной брезгливостью, тем более что они позволяли обслуживать себя столь бесстыдно неряшливым служанкам. В других домах всегда обедали все вместе, от господина до последнего конюха; все сидели за Т-образным столом, где знать отделяла от простолюдинов только соль. Но возможно, Аларик просто не позволял себе подобной близости и фамильярности с этими людьми, больше похожими на диких зверей, чем на человеческие существа. Ее даже охватила какая-то досада: эти люди со странными лицами и немигающими взглядами не имели ничего общего со своими слугами, и грубая животная сила последних не оказывала на них совершенно никакого воздействия. Простые солдаты вообще едва походили на людей, но по крайней мере их грубость была открытой и нормальной, это было нечто такое, что она еще могла понять.

Когда стол был накрыт, Аларик усадил ее рядом с собой по правую руку; с другой стороны от нее уселись двое мальчишек с порочными лицами. Вели они себя неестественно тихо. В обществе, которое она знала, молодые люди их возраста обычно бывают непоседливы и озорничают за столом. А эти вообще едва двигались, разве только затем, чтобы взять кусок, и это также вызывало необъяснимый страх.

Кто они? — мучительно думала она. Сыновья Аларика? Пажи или отпрыски благородных семейств? Она оглядывала сидящих за столом со все возрастающим замешательством, ища признаки родства в их мрачных лицах и ничего не находя, кроме некоего странного уродства, которое делало их неуловимо похожими друг на друга. Аларик даже и не пытался представить их ей, и она не могла понять, какие отношения связывают их вместе в эту тесную и непостижимую общность. Она встретилась взглядом с карликом, который сидел по другую сторону от Аларика, и, рассердившись на его откровенную ухмылку, быстро отвела взгляд. Он, несомненно, наблюдал за ней и не собирался скрывать это.

Принесли мясо, и разговоры, если они и были вообще, смолкли. Вся компания набросилась на еду с такой жадностью, что можно было подумать, будто они неделю сидели на хлебе и воде. Джирел попробовала кусочек — мясо на вкус показалось ей каким-то необычным, такого она еще не пробовала.

Выглядело оно свежим, но в нем чувствовались странные приправы с таким сильным вкусом, что от неожиданности Джирел чуть не подавилась. Она положила свой нож обратно на стол: мясо было как будто слегка с гнильцой, протухшее, в нем ощущалась жгучая горечь — ей не удалось подыскать нужное слово,— горечь, которая еще долго оставалась на языке после того, как пища была проглочена. Причем не только мясо — все, что стояло на столе, оказалось насквозь пропитанным этой странной горечью: и мясо, и хлеб, и овощи, и даже вино.

После первой храброй попытки Джирел даже и притворяться не стала, будто что-то ест. Она просто сидела, положив руки на край стола, правую поближе к рукояти меча, наблюдая, как вся компания жадно поглощает испорченную пищу. Конечно, нет ничего удивительного, что они едят в одиночестве. Скорей всего, даже невзыскательный вкус их слуг не выносит этого отвратительного, тошнотворного мяса.

Аларик наконец откинулся на высокую спинку своего стула и вытер свой кинжал о кусочек хлеба.

— Вы не голодны, леди Джирел? — спросил он, подняв бровь и критически глядя на поднос с нетронутой едой перед ней.

Она бросила короткий взгляд на еду и не смогла удержаться от гримасы.

— Нет, не голодна,— ответила она, усмехнувшись.

Но Аларик опять даже не улыбнулся. Он наклонился, подцепил кинжалом толстый кусок жареного мяса, лежащий перед ней, и швырнул его к камину. Обе борзые стремительно бросились за ним из-под стола и с голодным ворчанием принялись рвать его на куски; Аларик же скользнул по Джирел косым взглядом, криво усмехнулся, еще раз вытер кинжал и засунул его в ножны.

Если он хотел дать ей понять, что его собаки — равноправные члены его узкого кружка, то у него это получилось. И не было никакого сомнения в том, что именно это он и имел в виду своей ухмылкой.

Когда стол был убран, а в высоких и узких, как щели, окнах, прорезавших стены, исчезли последние отсветы заката, в зал вошел угрюмый тип, одетый в костюм из грубой шерстяной ткани, с факелом на длинном шесте, и принялся зажигать светильники.

— Вы когда-нибудь прежде бывали в Хеллсгарде, моя леди? — поинтересовался Аларик.

И поскольку Джирел отрицательно покачала головой, он продолжил:

— Позвольте же мне тогда предложить вам маленькую экскурсию — я хочу показать вам оружие и щиты моих предков. Кто знает? Может быть, вы найдете на наших родовых гербах что-то такое, что касается и лично вас.

Сама мысль, что она может обнаружить даже самое отдаленное родство с кем-нибудь из прежних обитателей Хеллсгарда, заставила ее внутренне содрогнуться. Но она пересилила себя, положила свою руку на предложенную ей руку хозяина и позволила ему повести себя в глубину огромного парадного зала, где горящие неровным светом светильники оживляли стены и заставляли шевелиться тени по углам.

Зал, должно быть, оставался все таким же, каким двести лет назад его оставили убийцы Эндреда. Щиты и оружие, которые все еще висели на стенах, были покрыты толстым слоем ржавчины — это и неудивительно из-за столь влажного воздуха болот; ветхие лохмотья, бывшие, видимо, когда-то вымпелами и гобеленами, все уже давно приобрели один и тот же цвет — цвет разложения, иначе его никак назвать было нельзя. Но Аларик, казалось, наслаждался этим запахом сырости, гниения и распада, как обычный человек наслаждается роскошью. Он медленно вел ее по залу, и она чувствовала на себе взгляды всей остальной компании, которые снова заняли свои места у камина и смотрели на нее, не отрываясь, немигающими пустыми глазами.

Карлик снова подхватил свою лютню и принялся бряцать, беря случайные аккорды, которые в полной тишине огромного зала отзывались эхом по углам. Ничто больше не нарушало тишину, кроме этих звуков — звуков их шагов по известняковым плитам и негромкого голоса Аларика, бормочущего комментарии к былой, а ныне исчезнувшей славе Хеллсгардского замка.

Они остановились возле входа в большое помещение, расположенное дальше всего от камина, и елейным голосом, со странной настойчивостью пытаясь встретиться взглядом с Джирел, Аларик сказал:

— Вот здесь, на этом самом месте, где мы сейчас с вами стоим, моя госпожа, двести лет назад погиб Эндред Хеллсгардский.

Джирел невольно опустила глаза и посмотрела себе под ноги. И увидела, что стоит на огромном размытом пятне с неровными очертаниями, напоминающем зверя с вытянутой шеей и распростертыми в разные стороны лапами. Пятно было черного цвета, оно широко растеклось по камню. Должно быть, Эндред был очень крупным мужчиной. И вот два столетия назад именно на этом месте он истек кровью и испустил дух.

Джирел чувствовала, как глаза нынешнего хозяина что-то ищут на ее лице. В них светилось странное, непонятное ожидание... Она перевела дух, чтобы заговорить, но не успела произнести и слова, как неожиданно, откуда ни возьмись, налетел порыв ветра — не порыв, а настоящий вихрь столь стремительной силы, с таким шумом, с такой яростью, что все светильники сразу погасли и темнота накрыла зал.

И в это мгновение непроницаемая тьма заполнила все закоулки парадного зала и неистовые оглушительные вихри заметались вокруг них. Вдруг чья-то мужская рука с жадностью, словно обладатель ее весь вечер с нетерпением ожидал этой минуты, схватила Джирел, сжала ее в смертельном объятии, и чьи-то губы алчно впились ей в губы таким свирепым и грубым поцелуем, каких она до сих пор не знавала. Это произошло так неожиданно, так внезапно, что все ее ощущения смешались и слились в один ответный вихрь неистовой злости на Аларика. Она начала бешено сопротивляться, стараясь освободиться от железного пожатия его руки, увернуться от этих жадных, алчных губ,— но в полнейшей темноте ничего не было слышно, кроме жутких завываний ураганного ветра. И теперь она больше ничего не чувствовала, кроме этого железного пожатия, этих отвратительных губ и нагло шарящей по ее телу руки.

Но мужская рука, вцепившаяся в нее железной хваткой, уже грубо, с неодолимой силой волокла ее по полу, и хватка ее не ослабевала ни на секунду, а чужие губы отвратительной лаской зажимали ее онемевший рот. Ей казалось, что все вместе: и этот поцелуй, и пожатие стальной руки, и оскорбительные поползновения чужой ладони, и вой ветра, и неистовая сила, которая тащила ее куда-то в темноте,— все это, слившись в единый вихрь, явилось проявлением одной и той же отвратительной и грубой силы.

И все это длилось несколько секунд, не более. Она помнила ощущение, когда ей в губы впились большие, квадратные и редкие зубы. Но не в свирепости поцелуя или объятия проявилось более всего это жуткое насилие и не в грубости, с какой неведомая сила тащила ее куда-то, но в том, будто все эти проявления были случайным дополнением к бушующей за ними страсти, которая накрыла ее с головой своей жаркой волной.

Ее душила бессильная ярость, она изо всех сил пыталась бороться, она пыталась кричать. Но с кем бороться? Упереться в грудь напавшему на нее? Но где эта грудь, которую можно было бы оттолкнуть? Где тело, от которого можно было бы уклониться, которое можно было бы ударить? Кому сопротивляться — и можно ли вообще сопротивляться в таких условиях? Ей удалось лишь захрипеть приглушенным животным горловым хрипом — она не в силах была оторваться от этих наглухо закрывших ей рот отвратительных губ.

Едва ли у нее было время подумать, все произошло так быстро. Внезапность и наглость нападения буквально ошеломили ее, она не успела даже удивиться тому, что ощущает только прикосновение грубых губ, только объятие сильной руки, только наглые поползновения чужих пальцев — и больше ничего. Зато у нее сложилось впечатление, будто ее выволокли из огромного парадного зала и затащили в узкий, крохотный чулан. Словно сама эта бушующая вокруг нее стихия насилия теперь была зажата в узком пространстве, и оттого она забилась еще яростней и неистовей.

И вдруг все кончилось — так быстро, что лишь ощущение тесно сдвинутых стен возникло в ее сознании. Тут же раздались негромкие изумленные восклицания, и все светильники разом опять загорелись. Словно для нее время бежало иначе, быстрее, чем для них. Еще через мгновение кто-то бросил в огонь охапку сухих веток: в камине вспыхнуло яркое пламя, с гудением устремившееся вверх по дымоходу, и на мгновение отбросило темноту назад.

Совершенно ошарашенная, Джирел стояла, пошатываясь, посередине зала. Рядом с ней никого не было, хотя она готова быта поклясться на кресте рукояти своего меча, что лишь долю секунды назад рот ее был зажат чьими-то тяжелыми и властными губами. А теперь все исчезло, будто ничего и не было. Ее не окружали тесно сдвинутые стены, не было ни ветра, ни тем более урагана, не раздавалось и ни единого звука.

Аларик стоял по другую сторону зала, как раз на кровавом пятне, где, по его словам, погиб Эндред. Она сразу подумала, с самого начала подсознательно догадывалась, что вовсе не его губы мгновение назад так яростно впивались в ее губы. И та пылающая страстность тоже принадлежала кому угодно, но только не ему, хотя он был единственным человеком, который стоял рядом с ней, когда все вдруг провалилось во мрак... Нет, ни в коем случае он не мог быть тем существом, чей отвратительный поцелуй все еще ощущали ее губы.

Она подняла нетвердую руку, поднесла дрожащие пальцы к израненным губам и дико осмотрелась вокруг, хватая ртом воздух, задыхаясь и чуть ли не всхлипывая от ярости.

Все остальные все еще сидели вокруг камина, занимая почти половину помещения в ширину. И едва вспыхнул свет от подкинутой охапки хвороста, она увидела, как мгновенное удивление на их озадаченных лицах исчезло, уступив место надежде. Широким шагом, почти бегом, Аларик приблизился к ней. В замешательстве она ощутила, как он схватил ее за плечи и стал энергично трясти, возбужденно бормоча что-то непонятное на неизвестном ей наречии:

— Г’аста-эст? Таи г’аста? Таи г’аста?

Она сердито оттолкнула его, но остальные уже окружили ее плотным кольцом и горячо, взволнованно залопотали:

— Г’аста таи? Эст г’аста?

Аларик первым взял себя в руки. Дрожащим голосом, в котором еще слышалось волнение, он с отчаянной решимостью задал свой вопрос:

— Что это было? Что произошло? Это был... это был...

Но, похоже, он не осмеливался назвать по имени то, к чему стремился всей душой, хотя в голосе его звучала надежда.

Джирел открыла было рот, чтобы ответить, но вовремя одернула себя. Она намеренно выдержала паузу, пытаясь совладать со слабостью, которая все еще кружила ей голову; пришлось опустить ресницы, чтобы скрыть одну догадку, которая неожиданно пришла ей в голову. Вот средство, которым она способна держать этих загадочных людей в руках: теперь ей известно нечто такое, что им безумно хотелось бы знать. Теперь она обладает преимуществом перед ними и воспользуется этим преимуществом в полной мере, хотя не вполне понимает, в чем оно заключается.

— П-произошло? — Ей не пришлось притворяться, чтобы изобразить некоторое заикание.— Подул, э-э, ветер, потом стало темно... не знаю даже, что сказать... все кончилось так быстро.— Она бросила взгляд в дальний темный угол зала, и страх в ее взгляде тоже был не совсем наигранным. Чем бы оно ни было — это был не человек. Она готова была поклясться, что за мгновение перед тем, как снова вспыхнул свет, стены надвинулись на нее так близко, словно она оказалась в тесной могиле; однако, едва зажглись светильники, все исчезло вместе с темнотой. Но эти губы на ее губах, эти большие редкие зубы, зверское объятие сильной руки — все было настоящее, все это она ощущала на самом деле. Хотя, с другой стороны, ведь она ощущала лишь объятие, поцелуй, бег пальцев по телу — рука, губы и пальцы, только это... Никаких намеков на осязаемое тело... Внезапно, содрогнувшись, она вспомнила, что Эндред, перед тем как его бросили в трясину, был расчленен... ах, Эндред...

Она сама не знала, произнесла ли она это имя вслух, но Аларик, словно кошка в мышь, так и вцепился в это нечаянно сорвавшееся с языка слово.

— Эндред? Это был Эндред?

Джирел, сделав невероятное усилие над собой, отчаянно сжала зубы, чтобы унять их стук и взять себя в руки.

— Эндред? Да ведь он уже двести лет как умер!

— Он никогда не умрет, пока...— вступил было один из юнцов с порочным лицом, но Аларик гневно повернулся к нему, хотя, как ни странно, голос его сохранял почтительную вежливость.

— Молчите!.. Погодите-ка... леди Джирел, вы спрашивали, правдивы ли легенды о Хеллсгарде. Теперь я могу сказать вам, что в истории Эндреда все правда, от первого до последнего слова. И мы знаем, что он все еще ходит по этим залам, где спрятано его сокровище, и мы... мы...— Он помедлил, колеблясь, словно прикидывал, стоит ли продолжать,— Мы считаем,— наконец продолжил он, взяв себя в руки,— что есть только один способ найти это сокровище. Только призрак Эндреда может привести нас к нему. А призрак Эндреда до сих пор был... неуловим, по крайней мере до этого момента.

И снова она могла поклясться, что, начиная говорить, он и сам не знал, чем закончит,— во всяком случае, он вовсе не намеревался закончить именно этим. И она еще более уверилась в своей догадке, когда по группе его приближенных, окруживших ее тесным кольцом, как рябь по воде, пробежала легкая волна оживления. Словно они забавлялись тем, что она не поняла, да и не могла понять, тонкой шутки, которую только что услышала. Это читалось в каждом лице, каждом взгляде: широко раскрытые глаза женщин со впалыми щеками вспыхнули, засверкали, лица мужчин слегка передернулись,— они, казалось, едва сдерживались, чтобы не рассмеяться. И вдруг она почувствовала, что больше не в силах выносить и эту неестественность и таинственность, и это странное, почти неуловимое и вместе с тем таящее неизвестную опасность оживление без видимой причины.

Тем более что она была потрясена случившимся, и потрясена гораздо больше, чем ей самой хотелось признать. Ей не понадобилось больших усилий, чтобы симулировать слабость,— она отвернулась к огню, не в силах больше видеть эти ужасные лица, ей очень хотелось, чтобы они вообще куда-нибудь убрались, даже если это означало для нее полное одиночество в населенном призраками полумраке.

— Позвольте мне немного прийти в себя. Я хочу отдохнуть... у огня,— сказала она,— Может быть... он больше не вернется.

— Но он должен вернуться! — хором воскликнули они, и на лицах всех без исключения сияла уверенность. Даже собаки протиснулись вперед между ног обступивших Джирел людей и будто понимали, о чем идет речь, ибо перебегали мутными, возбужденными глазами от лица к лицу. Но тут заговорил Аларик, и все обернулись к нему.

— Вот уже много ночей мы тщетно ждали, что сила по имени Эндред даст нам о себе знать. И только с вашим приходом он явился в этом вихре, который... который... необходим, если мы хотим найти сокровище.

И снова при этом слове Джирел почувствовала, как все та же рябь радостного оживления прошла по стоящим вокруг нее людям. Ровным, невозмутимым голосом Аларик продолжил:

— Нам удивительно повезло, мы нашли человека, обладающего даром вызывать дух Эндреда. Я думаю, вы обладаете той врожденной свирепостью и отвагой, которую ищет и которую чувствует Эндред. Мы должны еще раз вызвать его из мрака — и для этого нам надо воспользоваться вашей силой.

Джирел недоверчиво оглядела стоящих вокруг.

— Вы хотите... и вы не боитесь вызвать... это... еще раз?

И в широко открытых ей навстречу глазах засверкало пламя, и это пламя не имело ничего общего с отраженным пламенем камина.

— Нет, не боимся, именно это мы и собираемся сделать,— пробормотал мальчишка с лицом негодяя, который стоял к ней ближе всех.— И мы не станем долго ждать...

— Но боже милостивый! — воскликнула Джирел.— Вы же сами говорите, якобы все эти легенды не лгут! А ведь в них говорится, что дух Эндреда поражает всякого, кто переступает порог Хеллсгарда. С чего это вы взяли, будто только я могу вызвать его? Вы хотите все погибнуть здесь ужасной смертью? А я не хочу! Я не вынесу этого еще раз — можете убить меня, но с меня хватит. Я сыта по горло поцелуями Эндреда!

На мгновение наступила тишина, все замолчали. Никто не хотел смотреть ей в глаза: встретившись с ней взглядом, они тут же отворачивались. Наконец Аларик сказал:

— Эндред гневается только на чужаков, явившихся в Хеллсгард, а не на своих родичей, их домочадцев и слуг. Более того, все легенды, о которых вы говорите,— легенды старые, в них рассказывается про незваных гостей, явившихся в этот замок очень давно. А с течением лет духи умерших насильственной смертью уходят все дальше и дальше от того места, где их настигла смерть. Эндред погиб очень давно, и он навещает Хеллсгардский замок все реже и с годами становится все менее мстителен. Мы много раз пытались заставить его вернуться — но удалось это только вам. Нет, госпожа моя, вам придется потерпеть, вы просто обязаны еще раз попробовать на себе, что такое насилие со стороны Эндреда, иначе...

— Иначе что? — ледяным голосом подхватила Джирел, положив руку на рукоять меча.

— Выбора у вас — и у нас — нет.— Голос Аларика был непреклонен.— Нас много, а вы одна. Мы будем удерживать вас здесь, пока снова не явится Эндред.

Джирел только рассмеялась.

— Вы что же, думаете, люди, принадлежащие Джори, дадут своей госпоже бесследно исчезнуть? Стены Хеллсгарда получат такой удар, что вы...

— Думаю, этого не случится, леди. Какие солдаты осмелятся сунуть сюда нос, если отважнейшая из них пропадет в Хеллсгарде? Нет, Джори, ваши люди не станут искать вас здесь. Вы...

Но Джирел отпрянула назад, и ее обнаженный меч заблистал в свете пламени камина. Но не тут-то было: чьи-то железные руки внезапно схватили ее сзади и сковали ее движения. В какой-то краткий миг —ужасный, страшный миг — она подумала, что это снова руки Эндреда, и сердце ее затрепетало от ужаса. Но Аларик улыбался, и она поняла, в чем дело. Это карлик подкрался к ней сзади, получив незаметный молчаливый приказ своего хозяина, и если ножки его были слабенькие, то руки обладали поистине железной хваткой медведя. Как ни пыталась она вырваться, ей не удалось освободиться. Чего она только ни делала: извивалась, ругалась и проклинала всех на свете, била каблуками, украшенными острыми стальными шпорами,— но ничто не помогало, он держал ее крепко. Она слышала, как кругом снова залопотали на непонятном липком языке: «Л’враиста! Таи г’хаста враи! Эль враист’таи лау!» И потом эти двое юнцов с дьявольскими лицами, словно две омерзительные обезьяны с оскалившимися ртами, быстро нырнули, вцепились ей в лодыжки и изо всех сил прижали ее ноги к полу. А Аларик шагнул вперед и вырвал меч из ее руки, при этом пробормотав что-то непонятное на своем идиотском языке, и вся толпа, видимо получив от него какой-то приказ, бросилась врассыпную.

Пока Джирел боролась с ними, она не отдавала себе отчета, чего же они хотят. Но вот раздался внезапный всплеск, словно ведро воды пролилось на пылающие бревна, за ним громкое шипение — пламя погасло, и густая темнота плотным одеялом накрыла весь зал. Вся толпа сразу куда-то исчезла, растворившись во мраке, пальцы, сжимавшие ей лодыжки, разжались, и огромные руки, которые держали ее столь крепко, мощным усилием швырнули ее, задыхающуюся от ярости, в темноту.

Бросок был таким сильным, что она беспомощно покатилась по скользким камням пола, и ее наголенники и пустые ножны глухо зазвенели по камню. Бездыханная, вся в синяках и царапинах, она не сразу пришла в себя, чтобы кое-как подняться на ноги — она была так ошеломлена, что забыла даже выругаться.

— Оставайся там, где стоишь, Джирел Джори,— прозвучал из темноты спокойный голос Аларика.— Ты не сможешь выбраться отсюда — мы охраняем каждый выход с обнаженными мечами. Стой на месте — и жди.

Джирел перевела дух и разразилась проклятиями в адрес его родственников, начиная от предков и кончая возможными потомками, причем с такой страстью, что, казалось, темнота на несколько минут раскалилась от ее ярости. Но она вовремя вспомнила предположение Аларика о том, что ярость и неистовство сами по себе способны привлечь сходную' ярость той странной силы, которая называется Эндредом, и замолчала так резко, что тишина буквально ударила ей в уши.

Это была не просто тишина, но тишина, наполненная напряженным, звенящим, жгучим ожиданием. Она чуть ли не кожей ощущала, как затаились там, в темноте, эти люди и ждут, сладострастно предвкушают то, что непременно должно произойти; и это напряженное ожидание словно опутало ее со всех сторон своей липкой паутиной, а концы этой паутины зажали в руках и держат ее невидимые стражи. И кровь леденела в ее жилах при мысли о той сущности, явления которой ждут они и которую они хотят поймать в свою паутину. Она подняла голову и всмотрелась в темноту над головой, уверенная, что оттуда вот-вот, уже сейчас, через мгновение бешеный порыв ветра завертит эту тьму вокруг нее и превратит ночь в хаос, из которого протянется к ней рука Эндреда... о, как долго, как страшно длилось это мгновение...

Но минуло мгновение, потом еще одно и еще, и наконец она не выдержала и, обратившись к темноте, неожиданно для себя самой тихим голосом произнесла:

— Могли бы хоть подушку мне бросить сюда, что ли. Я устала стоять, а сидеть на этом полу холодно.

К ее удивлению, во мраке послышались торопливые шаги, и через секунду к ее ногам, мягко шлепнувшись на камень, упала подушка. Джирел опустилась на нее и застыла, уставившись глазами во тьму. Так вот оно что, значит, они все видят, они могут видеть в темноте! Слишком уж уверенными были шаги, так не может идти человек, если он ничего не видит ни перед собой, ни под ногами, да и подушка упала прямо подле нее, как раз туда, куда нужно! Но тут она почувствовала непонятную усталость, обхватила руками плечи и постаралась больше ни о чем не думать.

Мрак, окружавший ее, казался беспредельным. Она совершенно потеряла ощущение времени. Сколько уже прошло с тех пор, как она сидит здесь? Минута? Год? А может, это века бегут один за другим в этом полном, абсолютном безмолвии, где не раздается ни единого звука, кроме ее тихого дыхания, слабые волны которого беспомощно бьются о стену напряженного ожидания. Ей опять стало страшно, и страх ее все нарастал. Вдруг завоет по темному залу этот неистовый, этот грозный ветер, вдруг снова схватит ее безжалостная рука, лишенная своего тела, и в губы ей жадно вопьется этот отвратительный рот с мерзкими редкими зубами... Холод пополз у нее по позвоночнику.

Ну хорошо, положим, он снова явится. Ей-то от этого какая польза? Эти жалкие недоноски, эти ненормальные, которые стерегут ее здесь, они ведь и не подумают поделиться сокровищем с ней. Она помнит, какая неистовая алчность горела в их глазах. Желание отыскать сокровище у них так велико, что они не побоялись пробудить этот кошмар, этот ужас, они бросили вызов самой смерти, легенды о которой люди шепотом пересказывают друг другу со страхом. Но знают ли они сами, что лежит в этой так строго охраняемой шкатулке? Что уж в ней может быть такого драгоценного, чтобы желание обладать этим оказалось выше страха смерти?

А для нее, есть ли для нее хоть какая-нибудь надежда? Если эта чудовищная сущность, которую зовут Эндред, нынче ночью не явится, то обязательно явится следующей ночью или через ночь, рано или поздно явится, и все эти ночи ей придется ждать, играя унизительную роль приманки, живца, на которого они хотят поймать обитающего в Хеллсгарде монстра. Она похвалялась, мол, люди ее обязательно придут за ней, но в глубине души она на это мало надеялась. Это были отважные воины, и они любили ее — но собственную жизнь они любили больше. Нет, в Джори не было человека, который осмелился бы попытать удачу там, где потерпела поражение она. Она снова вспомнила лицо Гая Гарлота и дала волю своим чувствам. Этот трус со смазливым лицом вынудил ее прийти сюда лишь для того, чтобы он мог обладать каким-то неведомым предметом, у которого даже нет названия,— и все только потому, что ему, видите ли, этого страстно хотелось... Ну хорошо, дай только выбраться отсюда, дай только остаться в живых, я размозжу тебе череп, я уж размажу твое красивенькое личико о рукоять своего меча... Ах, если бы только остаться в живых!

Медленно, незаметно вращается небосвод, усыпанный звездами, о, как высоко он за узкими стрельчатыми окнами, прорезавшими стену. Джирел сидела, обхватив руками колени, и смотрела в черное небо. Темнота над ее головой словно вздыхала о чем-то — струились, скитались по залу тонкие сквозняки, и каждый из них мог быть Эндредом, который в любую минуту готов был ворваться сюда из мрака ночи...

Но, положим, эти странные люди, захватившие ее в плен, слегка просчитались. Они думают, будто разоружили ее, но это не совсем так, они кое-что не учли,— она погладила, а потом покрепче обхватила руками свои защищенные наголенниками ноги и улыбнулась язвительной и вместе с тем озорной улыбкой.

Должно быть, уже после полуночи, когда Джирел, опустив голову на колени, дремала, из темноты послышался глубокий вздох; она тут же очнулась и испуганно подняла голову. Потом раздался тяжелый голос Аларика, усталый и разочарованный: он что-то говорил на своем тарабарском наречии. Джирел вдруг пришла в голову одна мысль: несмотря на то что язык этот, похоже, был для них родным (они разговаривали на нем только в стрессовых ситуациях и только между собой), но с ней они говорили без малейшего акцента, и это ее даже слегка удивило. Впрочем, ей было не до того, чтобы долго размышлять о странности этих отвратительных людишек.

Она услышала, как к ней приближаются чьи-то шаги: кто-то, несмотря на полный мрак вокруг, направлялся прямо к ней. Джирел сразу стряхнула с себя остатки сна и поднялась, разминая затекшие конечности. Никто не стал затрудняться, чтобы перевести ей слова Аларика, но она поняла и так: на эту ночь дежурство закончено. Впрочем, ей было уже наплевать, она слишком устала и хотела спать. Даже страх ее притупился за эти бесконечно тянущиеся ночные часы. Но внезапно цепкие пальцы схватили ее за обе руки, причем схватили сразу — обладателю цепких рук не понадобилось шарить, ловить ее руки в темноте, хотя даже ее привыкшие к мраку глаза не видели ни зги. Ее куда-то потащили, и она едва ковыляла, спотыкаясь и даже не пытаясь сопротивляться. Доставать припрятанное оружие пока не настало время, да оно и предназначалось не для этих людей, которые ориентировались в полной темноте, как кошки. Она подождет до тех пор, пока силы более или менее уравняются.

Никто не побеспокоился, чтобы зажечь огонь. Быстро и уверенно они тащили ее куда-то в полной темноте, и, когда неожиданно под ногами оказались ступеньки, ведущие наверх, споткнулась о них только Джирел. Они тащили ее по лестнице, потом по гулкому коридору; внезапный толчок — она пошатнулась, сделала несколько шагов, чтобы не упасть, и наткнулась на каменную стену. В ту же секунду за ее спиной резко захлопнулась дверь. Она быстро развернулась, и с губ ее сорвалось крепкое нормандское ругательство: она поняла, что ее оставили одну и заперли.

Она сделала попытку на ощупь исследовать тесные границы своей тюрьмы. Кое-как нашла нары, кувшин с водой, тяжелую грубую дверь, в щели которой уже проникал утренний свет. За дверью слышались отрывистые голоса, и через мгновение она поняла, о чем они говорят. Аларик вызвал одного из своих горилл и отдал приказание сторожить пленницу, пока он и его люди спят. Она поняла также, что это был, должно быть, один из тех его воинов, которые не принадлежали к его свите, поскольку он не мог видеть в темноте и принес с собой лампу. Интересно, знают ли слуги, как уверенно передвигаются их господа в темноте... а может, им на это просто плевать. Ей больше не казалось странным, что Аларик без малейшего страха повелевал столь звероподобными существами. Это совсем не трудно, если обладаешь такой сверхъестественной способностью, подкрепленной полным презрением ко всякой опасности.

За дверью все стихло. Джирел слегка усмехнулась, нащупала нары и прилегла. Из ножен ей в ладонь беззвучно выскользнул кинжал с тонким лезвием, который она прятала под наголенником. Она и не думала спать. Терпеливо, как кошка, притаившаяся у мышиной норы, она стала ждать, не отрывая глаз от щелей между досками двери, сквозь которые пробивался свет тусклого утра.

Ждать пришлось достаточно долго. Наконец охраннику, видимо, надоело вышагивать взад-вперед перед дверью, он громко зевнул и проверил, хорошо ли держится брус, запирающий дверь снаружи. Джирел снова улыбнулась, и на этот раз гораздо шире. Охранник что-то проворчал и — мысленно она умоляла его сделать это — наконец уселся на пол, подперев дверь собственной спиной. Она поняла, что он решил немного соснуть, в полной уверенности, что дверь нельзя открыть, не разбудив его. Собственных стражей она не раз заставала за подобной уловкой и сейчас надеялась, что произойдет то же самое.

Тем не менее торопиться она не стала. Только когда через некоторое время ровное дыхание спящего человека коснулось ее ушей, она облизала губы, пробормотала: милостивый Боже, сделай так, чтобы на нем не было кольчуги! — и приникла к двери. Кинжал ее был достаточно тонок, чтобы проникнуть сквозь щель... На нем, слава богу, не было кольчуги, а лезвие было острым как бритва. Едва ли он даже что-нибудь понял — скорей всего, он ничего не успел почувствовать, как был уже мертв. Она ощутила, как кинжал уперся в кость, и уверенно повернула его так, чтобы он прошел мимо ребра, на которое наткнулся, потом услышала, как охранник внезапно и испуганно хрюкнул во сне, затем глубоко вздохнул... Нет, он так и не проснулся. Через мгновение сквозь щели двери обильными потоками хлынула кровь, Джирел снова улыбнулась и вытащила кинжал.

Поднять брус с помощью того же кинжала тоже было довольно просто. Главная трудность заключалась в том, чтобы открыть дверь, подпертую снаружи грузным телом охранника, но она справилась и с этим, причем не наделав большого шума. На полу мерцал, ожидая ее, светильник, и тени ходили по длинному и пустому холлу. В конце его виднелась арка, ведущая к лестнице, и она догадалась, что этим путем ее сюда привели. Она ни минуты не колебалась. Она тщательно все продумала, когда сидела в темном зале, скорчившись на подушке, когда ждала, что в помещение, как бешеный вихрь, со свистом ворвется Эндред и снова набросится на нее.

Другого выхода из замка нет. Она это знала. В других замках существует черный ход, подземные ходы, ведущие за пределы крепости, в конце концов, можно выбраться через окно и бежать, спастись, но с Хеллсгардом все иначе: его окружают болота, и единственный путь на свободу проходит по дамбе, где теперь наверняка выставлена стража Аларика. Что и говорить, только в романах и в балладах этих бездельников менестрелей одинокий искатель приключений может бежать, несмотря на надежно охраняемые внутренний двор и ворота.

А кроме того, разве забыла она, что явилась сюда не для того, чтобы познакомиться с этими сумасшедшими из свиты Аларика? У нее четкая цель: во что бы то ни стало отыскать эту чертову Шкатулку с сокровищем, которое выкупит двадцать дорогих ей жизней,— ведь они ждут, они надеются на нее; она пришла сюда исполнить свой долг. Она сделает это или погибнет. И в конце концов, ей просто повезло, что замок оказался не пуст. Ведь не будь здесь Аларика с его гориллоподобным воинством и этой странной свитой, ей, возможно, и в голову бы не пришло бросить вызов могучему духу Эндреда. А теперь-то она понимает, что это, возможно, единственный путь, ведущий к успеху. Слишком много искателей приключений побывало здесь, они обшарили Хеллсгардский замок сверху донизу, вдоль и поперек и не нашли ничего, а значит, не оставили ей ни малейшей надежды на удачу,— и у нее бы, как и у них, ничего не вышло, но ей повезло, ей просто невероятно, головокружительно повезло. Аларик ведь недвусмысленно заявил: сокровище добыть можно, но существует только один-единственный, хотя ужасный и смертельно опасный путь — только он дает надежду на успех.

И в конце концов, что ей остается делать? Праздно сидеть и ждать, как беспомощная приманка, пока однажды ночью дух Эндреда не бросится на нее опять? Или самой выйти на поиски его, найти и вызвать на поединок? Результат все равно один и тот же: надо выдержать, вытерпеть его отвратительные объятия — и в том и в другом случае. Но сейчас у нее хоть появился шанс в случае удачи бежать с драгоценной шкатулкой или, в крайнем случае, спрятать ее, и тогда у нее будет что посулить Аларику в обмен на свободу.

Надежда, конечно, жалкая, надежда очень хрупкая, она прекрасно отдает себе в этом отчет. Но не в ее характере сидеть сложа руки и ждать смерти,— пускай жалкая, пускай хрупкая, но все-таки это надежда. Она сжала в одной руке свой окровавленный кинжал, в другой лампу и бесшумно и быстро, как кошка, стала спускаться по ступенькам вниз.

Крохотный кружок света, плывущий вместе с ней по холодным плитам пола, служил слабой защитой от мрака. Один порыв вихря, сопровождающего появление Эндреда,— и этот слабенький язычок пламени погаснет, и мрак поглотит ее, как пучина океана. А ведь здесь обитают и другие духи помимо Эндреда — маленькие холодные духи мрака, притаившиеся сразу за пределами узкого круга света мерцающей лампы. Осторожно пробираясь через парадный зал, она ясно чувствовала их присутствие... Она прокралась мимо погашенных бревен в очаге, мимо ветхих доспехов и гобеленов и приблизилась к тому самому месту, откуда, как ей казалось, лучше всего вы- звать эту страшную силу, которой она так боялась и с которой так хотела встретиться снова.

Но не так легко было отыскать это место. Не одну и не две долгие минуты она почти на ощупь двигалась по залу со своим крохотным, едва мерцающим светильником, пытаясь вспомнить, где это случилось в первый раз, пока краешек большого черного пятна не попал в кружок его слабого света; да, это было оно, формой напоминающее зверя, зловещего, как само убийство: на этих каменных плитах Эндред две сотни лет назад истек кровью.

Здесь овладел ею его жуткий, одержимый ненасытной алчностью дух; именно здесь, а не где-нибудь еще он должен явиться еще раз. Она с силой закусила нижнюю губу, сама не сознавая, что делает, шагнула на пятно и затаила дыхание. Целую минуту, не меньше, она стояла молча, ощущая, как мурашки страха бегут по спине, пока не собралась с духом и не сделала следующий ход. Уже слишком далеко она зашла, назад дороги нет, теперь ее ждет победа или смерть. Она глубоко вздохнула, подняла лампу и задула огонь.

Тьма обрушилась на нее с силой почти физически ощущаемого удара, тьма будто сжала все ее существо в тисках, заставив ее сделать резкий выдох. И вдруг страх ее куда-то исчез, испарился, и по всем ее членам пробежало знакомое пьянящее чувство крайнего возбуждения, восторга, как перед битвой; она гордо подняла голову, вызывающе посмотрела во тьму и что было сил закричала, обратив свой крик туда, где смыкались над головой гигантские своды потолка:

— Выйди из ада, о мертвый Эндред! Выходи, если смеешь, Эндред Проклятый!

И вот он, резкий порыв ветра — и вихрь, и бешеное движение чуждой и грубой силы! Сила эта мощным, неистово крутящимся ураганом, ворвавшимся в зал неизвестно откуда, заглушила, сорвала и унесла с губ ее последние слова и остановила дыхание. Еще последние звуки ее отчаянного вызова трепетали у нее на губах, как к ним неистово прижался чей-то жадный рот, словно пытаясь заставить ее замолчать, и огромная рука опустилась на ее плечи так резко, что она пошатнулась, а железные пальцы вонзились ей в предплечье. Хоть она и пошатнулась, но не упала, не смогла упасть, ибо эта ужасная сила повлекла ее куда-то с огромной скоростью, опережая само время.

Почувствовав на себе тяжелую руку, она инстинктивно наклонила голову, чтобы уберечься от прикосновения холодных губ, но не успела — как и в первый раз, квадратные, редко поставленные зубы впились ей в губы, и неистовый, чудовищный поцелуй вызвал волну ярости, вскипевшей в ее запечатанной глотке... но тщетны были все ее усилия одолеть, даже оказать хоть какое-то сопротивление этой неистовой силе.

Но все-таки на этот раз нападение не было столь ошеломляюще неожиданным, и она гораздо ясней отдавала себе отчет в том, что происходит. Как и в первый раз, дух Эндреда обрушился на нее сразу: отвратительные его губы овладели ее губами, и в то же самое мгновение стальная рука опустилась на нее всей своей тяжестью, и она едва удержалась на ногах. И в этот же миг мощная рука его швырнула ее на пол — ослепшую в этой непроницаемой черноте ночи, оглушенную ревом ветра, утратившую дар речи и совершенно оцепеневшую от яростной страстности его отвратительных губ, от боли вцепившихся в нее железных пальцев. Она смутно ощущала, как снова смыкались вокруг нее стены, все теснее и теснее, словно стенки могилы. Как и раньше, она понимала, что вокруг нее неистовствует, бьется и мечется громадная, жуткая сила, сила гораздо более жестокая и бессердечная, чем она думала, поскольку и губы, и обхватившая ее рука, и сжавшие ее пальцы — все это были всего лишь далеко не полные проявления какого-то неизмеримо более мощного вихря.

Да, это был самый настоящий вихрь — он вертелся, завивался, кружил, сжимался и суживался, словно вся эта неистовая сила по имени Эндред накапливалась и сосредоточивалась где-то дальше в едином шквале, смерче дикой энергии и мощи. Возможно, именно это ощущение вихревого сжимающегося вращения и производило впечатление сужающихся, смыкающихся вокруг нее стен. Ощущения ее были слитком смутны, чтобы можно было ясно выразить их словами, и тем не менее они были до ужаса реальны и ярки. Задыхающаяся, избитая и ошеломленная жестокой болью, Джирел понимала, что она стоит посередине огромного парадного зала, стены которого почему-то сдвигаются, сжимая пространство до размеров тюремной камеры.

Взбешенная, она изо всех сил ударила кинжалом по руке, стиснувшей ей плечи, по пальцам, вонзившимся в нее чуть ли до самой кости. Но, увы, удар получился неловким, он пошел под неправильным углом, и она была слишком ошеломлена, чтобы понять, пришелся ли он по реальной плоти или просто вонзился в некий бесплотный сгусток энергии. Во всяком случае, мощный захват нисколько не ослабел, мерзкие губы все так же сжимали ее губы в поцелуе столь неистовом и диком, приводившем ее. в такое бешенство, что ей оставалось только рыдать от бессильной ярости.

Стены были уже совсем близко. Ее дрожащие колени касались их холодного камня. У нее кружилась голова. Джирел протянула свободную руку и пощупала эти стены, влажные, покрытые каплями. Движение вперед прекратилось, и сила, которая звалась Эндредом, свернулась в один сгустившийся конус чистого насилия, который перехватил ей дыхание и заставил непроницаемую тьму бешено вертеться вокруг нее.

Несмотря на смятение, замешательство, несмотря на туман в голове, она все-таки сумела понять, что теперь находится в том самом месте, куда Эндред и хотел увлечь ее, где только камень, влага и тьма. И это место находится где-то в запредельном пространстве, во тьме кромешной, поскольку они достигли его слишком быстро, чтобы оно было реальным,— и тем не менее его можно было пощупать... Каменные стены, такие холодные на ощупь... но на чем это она стоит, что это за предметы скользят у нее под ногами, хрустят и постукивают друг о друга, когда она наступает на них? Кости? Боже милостивый! Неужели это кости прежних искателей сокровищ, которые наконец нашли то, что хотели найти, и обрели тут покой? Она была почти уверена, что шкатулка с сокровищем должна быть где-то здесь, да-да, наверняка, если, конечно, эта чертова шкатулка вообще существует — она здесь, в этом мраке, и ее не достать, если не проникнуть в самое сердце вихря...

Она уже почти потеряла способность ощущать что-либо, а вихрь, подобный завихрению в центре смерча, казалось, образовал некий вакуум, который тащил ее вон из собственного тела, где еще оставался один-единственный жалкий, однако все еще протестующий, сопротивляющийся кусочек ее личности, у которой, похоже, уже не оставалось сил бороться...

Тело ее оставалось где-то там, далеко, это был какой-то полуживой, едва шевелящийся червяк, сжатый в железных тисках чьей-то руки, задыхающийся от невозможности глотнуть хоть немного воздуха, потому что рот плотно закрывают чьи-то отвратительные губы, которые впились в нее с такой яростью, что реальный мир померк в сознании; червяк, который имеет наглость сопротивляться в этом пахнущем могилой узком пространстве, зажатом четырьмя каменными стенами, с которых сочится влага, а под ногами хрустят и стучат, переворачиваясь, чьи-то кости. Нет, не чьи-то, это кости тех, кто пришел сюда раньше ее...

Но ее самой там больше нет. Теперь она — это легкий, похожий на облачко дух, который связывает с ее слабеющим телом лишь тонкая, почти неуловимая ниточка. Дух, который сам подобен нити, сматывающейся с тоненького мотка пряжи, и увлекаемый все дальше и дальше вихрями смерча. Мрак ускользает куда-то в сторону — каменные стены больше не окружают ее тесной темницей, она движется вверх по виткам огромного расширяющегося вихря, который высасывает ее из собственного тела. А она все движется по все расширяющимся виткам спирали, по просторам ночи, где нет ни времени, ни пространства...

Где-то бесконечно далеко нога, которая ей уже не принадлежит, споткнулась о какой-то маленький предмет прямоугольной формы, и тело, которое ей также больше не принадлежит, опустилось на колени в россыпи влажных, глухо стучащих костей. И когда брошенное, покинутое тело упало прямо на каменный пол, весь усеянный костями, грудь, которая ей не принадлежит, больно ударилась об угол этого прямоугольного ящичка. Но во все расширяющихся спиралях вихря этот жалкий сморчок, который еще смел называть себя Джирел, вдруг взбунтовался.

Помни, ты должна вернуться, ты должна вспомнить, вспомнить что-то очень важное... очень важное...

И вот она снова лежит на скользких, холодных камнях, усеянных костями, и руки ее вцепились в маленький прямоугольный предмет, так же, как и эти камни, так же, как и эти кости, скользкий на ощупь. Какая-то коробочка, ящичек, влажная кожаная шкатулка, покрытая толстым слоем плесени. Шкатулка Эндреда, за которой безуспешно охотились столько искателей сокровищ в течение двух сотен лет. Шкатулка, защищая которую погиб Эндред и за которую она тоже погибнет, уже погибает во мраке и сырости среди костей. Погибнет от жестокой и неумолимой силы, которая снова устремилась к ней, чтобы схватить и унести за собой...

Все чувства опять почти покинули ее, но вдруг до ее затухающего слуха долетел далекий собачий лай — истеричный, визгливый лай. В ответ залаяла еще одна собака, потом послышался мужской голос, который кричал что-то на неизвестном языке, кричал дико и торжествующе, задыхаясь от ликования. Но опять налетел вихрь, и снова он попытался выхватить ее из тела, закружил ей голову, затуманил сознание, все поплыло...

Странно, но именно музыка, да-да, звуки музыки заставили ее прийти в себя. Где-то пели струны лютни, да так, словно само безумие бряцало по ним, беря один за другим дикие, немыслимые аккорды. Да, это лютня шута-карлика стонала и вскрикивала, и безумная музыка пробудила ее, вызвала из небытия, привела к ее собственному телу, которое ничком валялось в сырости и мраке. О, как больно ноет ушибленная о твердый угол шкатулки грудь...

А вихрь все раскручивался и отлетал все дальше и дальше. Стены раздвинулись, и она больше не ощущала тесноты тюремной темницы, и запах сырости и разложения больше не жег ей ноздри. Как вспышка, которая буквально потрясла ее, пришло понимание того, что случилось; она вцепилась во влажную шкатулку — стены вообще исчезли; она сидела, прижимая шкатулку к груди, и, моргая, вглядывалась в темноту.

Вихрь все еще ревел, все бесновался вокруг нее, но, как ни странно, он теперь ее больше не трогал. Нет, было что-то такое за пределами его — какая-то иная и странная сила, с которой он, похоже, вступил в схватку, сила, которая... которая...

Она снова оказалась в темном зале. Она почему-то поняла это сразу. Где-то звенели, назойливо дребезжали все те же безумные струны лютни, и она, сама не понимая, каким образом, могла все видеть. Еще было совсем темно — но она все видела, и видела очень хорошо. По залу разливалось ясное свечение, взявшееся словно ниоткуда, сияющее само по себе, и в этом призрачном свете не собственным зрением, не глазами, но всем своим существом она узнавала знакомые лица, знакомые фигуры, широким хороводом кружащие вокруг нее, словно они круг за кругом, круг за кругом исполняли странный колдовской танец. Вот мелькнуло изборожденное морщинами, сияющее от возбуждения лицо Аларика; вот сверкнули широко раскрытые глаза Дамары с огромными белками вокруг зрачков, слепо всматривающихся в темноту. А вот проплыли мимо и эти двое мальчиков с порочными лицами, по которым, казалось, пробегал отсвет самого ада. В ушах звучал неистовый лай собак, и одна из борзых прыжками пробежала почти вплотную и скрылась, и глаза ее тоже пылали нездешним, неземным, инфернальным огнем, а язык свисал между оскаленными в диком экстазе зубами. Этот безумный хоровод все кружил, все кружил вокруг нее в призрачном сиянии, которое трудно было даже назвать светом,— это было нечто совсем другое. И рыдали струны лютни, и пели струны с такой дикой силой, какой вряд ли можно было ожидать от этого инструмента, и на всех лицах играло жуткое веселье, дикая, потусторонняя радость,— даже на собачьих мордах сияла она,— и это было куда страшней, чем даже грозное нападение Эндреда.

Эндред... Эндред... Мощь этого вихря над ее головой, по силе подобная извержению вулкана, куда-то пропала... Теперь ее хватало лишь на то, чтобы шевелить щекочущие лицо рыжие пряди волос; ветер все еще неистовствовал, но как-то безвредно, и сквозь рев его все сильней прорывались резкие, визгливые звуки лютни. Куда девалась его бешеная энергия, которая совсем недавно так потрясла ее? А танец Аларика и его свиты, этот безумный хоровод, описывая вокруг нее виток за витком во тьме зала, каким-то непостижимым образом накапливал, наращивал свою мощь, и, стоя на коленях и прижимая к себе скользкую шкатулку, она ощущала это совершенно отчетливо. Ей казалось, что сам воздух вокруг нее, напрягаясь изо всех сил, поет, завывая, дикую песнь. Хоровод двигался в противоположную движению вихрей Эндреда сторону, и сила Эндреда явно ослабевала. Джирел чувствовала это, ясно ощущала, что он уже изнемогает во мраке над ее головой. Музыка визжала все громче, она заглушала вой слабеющего вихря, и жуткая радость на лицах проносящихся мимо в своем ужасном танце людей говорила ей почему. Это была битва, и в этой битве они каким-то непостижимым образом одолевали его. В безумных струнах лютни карлика, в несущихся по кругу в диком танце фигурах таилась мощная энергия, с которой не могла совладать вековая жестокая сила Эндреда. Скорчившись на полу, прижимая к ноющей груди шкатулку, она чувствовала, что мощь его уже почти иссякла.

И все же — та ли это драгоценная шкатулка у нее в руках, и за нее Ли они вступили в столь яростную схватку? Никто даже взглядом не удостоил скорчившуюся перед ними на полу девушку, никто даже мельком не посмотрел на предмет, который она судорожно прижимала к себе. Лица их были с восторгом обращены вверх, глаза слепо, в безумном экстазе уставились в темноту, словно видели там Эндреда, и... они безмерно желали его. Их лица выражали страстное вожделение, это оно заставляло их светиться столь безумной радостью. Джирел почувствовала такое утомление, что сознание ее почти перестало фиксировать что-либо, она тупо смотрела на то, что перед ней происходит, уже не испытывая ни замешательства, ни недоумения.

Она едва ли поняла, когда закончился этот дикий, невообразимый танец. Убаюканная безумным вращением безумного хоровода, впавшая в состояние транса, она склонилась головой к коленям, ощущая лишь головокружение. Но танцоры постепенно замедляли свое движение — и вместе с ними замедлял движение вихрь наверху. Больше не завывал ветер во тьме; наконец раздался долгий вздох, и звук его становился все тише и слабее по мере того, как хоровод танцующих замедлял свой бег...

И потом из темноты над головой раздался ответный долгий, мягкий сипловатый вздох, который задул ее сознание, словно пламя свечи...

Дневные лучи, просочившись сквозь высокие, узкие стрельчатые окна, коснулись сомкнутых ресниц Джирел. Она очнулась и с трудом разлепила веки, щурясь от света. Каждый мускул, каждая косточка ее гибкого сильного тела ныли после схватки с ночным шквалом и долгого лежания на холодных и твердых камнях. Она села, инстинктивно нащупав свой кинжал. Он лежал немного поодаль, потускневший от крови. А шкатулка... шкатулка!..

Паническая тревога, сжавшая ее горло, мгновенно стихла; она увидела этот покрытый плесенью драгоценный предмет, лежащий на боку как раз возле локтя, и облегченно вздохнула. Совсем маленький, с поржавевшими петлями, кожа побелела от времени и подгнила — еще бы, два века пролежала эта шкатулка черт знает где, в сырости и мраке. Но, похоже, она сохранилась нетронутой с тех самых времен; незаметно, чтобы ее открывали. Она взяла ее в руки и для начала слегка потрясла. Внутри что-то есть, что-то мягко стучит о стенки — по звуку и по весу похоже на какой-то мелкий порошок.

Вдруг внимание ее привлек тихий шорох... словно кто-то негромко вздохнул; она подняла голову и огляделась, пристально всматриваясь в темные углы зала. Но что это? Вокруг нее, образуя неправильную окружность, лежат распростертые тела ночных танцоров. Неужели они мертвы? Но нет, тихое дыхание вздымает груди лежащих, а на лице той, которая к ней ближе всех,— да это же Дамара! — выражение такого непристойного довольства, что Джирел с отвращением отвернулась. Но и на лицах всех остальных то же самое выражение. Она видывала в жизни, и не раз, валяющихся после ночного кутежа пьяниц, но куда им было до этих! Такое отвратительное, такое грязное удовлетворение было написано на лицах приближенных Аларика. Вспомнив, какое вожделение она видела в их глазах прошедшей ночью, она попыталась представить себе то таинственное удовольствие, какое они получили, когда она потеряла сознание...

Внезапно за ее спиной раздался звук шагов, и она быстро обернулась, приподнявшись на одно колено и крепче сжав рукоятку кинжала. Это был Аларик, он не совсем еще твердо держался на ногах и глядел на нее блуждающим, рассеянным взглядом. Его алая туника была покрыта пылью и измята, словно он всю ночь спал в ней на полу и только что встал. Он провел рукой по своим спутанным волосам, зевнул и с явным усилием всмотрелся в ее лицо, пытаясь сосредоточиться.

— Я приказал, чтобы вам подали лошадь,— сказал он наконец, но, даже когда он заговорил, глаза его безразлично блуждали по стенам зала.— Вы можете отправиться прямо сейчас.

Джирел даже рот раскрыла от изумления, обнажив свои белоснежные зубы. Он же на нее и не взглянул. Глаза его теперь слепо уставились в пространство, словно он предавался какому-то очень приятному воспоминанию, которое стерло из его памяти само существование Джирел. И на лице его появилось выражение той же самой грязной, непристойной пресыщенности — черты лица его размякли, и даже жесткая линия рта, прежде напоминавшая сабельный шрам, теперь обвисла.

— Н-но...

Джирел прищурилась и крепче вцепилась в заплесневелую шкатулку, из-за которой она рисковала собственной жизнью. Он снова вернулся к действительности и беспечно и вместе с тем нетерпеливо произнес:

— Ах, это! Это возьмите себе.

— Вы... вы хоть знаете, что это такое? Мне казалось, что вы хотели...

Он только пожал плечами.

— Прошлой ночью я не имел возможности объяснить вам, чего именно я хотел: на самом деле мне нужен был сам Эндред. Поэтому мне пришлось сказать, что нам нужно сокровище, вам это было понятнее. Ну а что касается этой полусгнившей коробки, я не знаю, что там внутри, да и, откровенно говоря, не хочу знать. Я получил что хотел, а это гораздо лучше...— И он снова отвел глаза, и взгляд его погрузился в блаженное воспоминание.

— Но зачем тогда вы спасли меня?

— Спас вас? — Он рассмеялся.— Про вас мы даже и не думали, когда занимались... тем, чем мы занимались вчера. Вы свою задачу выполнили и теперь можете отправляться на все четыре стороны.

— Задачу? Какую задачу?

На мгновение он снова вернулся от созерцания своих приятных воспоминаний к действительности — на лице его промелькнула тень нетерпения.

— Вы сделали то, для чего мы вас тут удерживали,— вы вызвали Эндреда и предали его в наши руки. Вам очень повезло, что собаки почуяли, что случилось, после того как вы ускользнули, чтобы вызвать дух Эндреда самостоятельно. И нам в этом смысле тоже повезло. Мне кажется, Эндред мог даже и не явиться, чтобы завладеть вами, если б только почуял наше присутствие. Не сомневайтесь, он нас боялся, и было отчего.

Джирел посмотрела на него долгим взглядом, холодок пробежал у нее по спине, потом она наконец проговорила:

— Кто вы такой? Что вы такое?

И на какое-то мгновение в голове у нее промелькнула надежда, что он не станет отвечать. Но он улыбнулся, и лицо его исказилось еще больше.

— Я — охотник,— мягким голосом сказал он.— Охотник за не-смертью. И как только у меня появляется шанс поймать не-смерть, я пью ее. Я и мои люди... мы испытываем настоящее вожделение к темной силе, которую порождают те, кто погиб насильственной смертью, и порой нам приходится преодолевать огромные расстояния между... от одного пиршества до другого,— Он снова на миг отвел глаза и с торжеством и каким-то злорадством уставился в пространство. И, все еще сохраняя этот блуждающий взгляд, голосом, которого у него она еще не слышала, он пробормотал:— Думаю, вряд ли человек, который не пробовал этого, может представить себе то высшее, абсолютное наслаждение, тот восторг, когда пьешь, когда упиваешься не-смертью сильного призрака... особенно такого сильного, как дух Эндреда... когда ощущаешь эту черную силу, перетекающую в тебя глубокими волнами, когда засасываешь ее в себя — и жажда становится все сильней... чем больше пьешь, тем сильней жажда... ты чувствуешь... как тьма... сочится по телу, расходится по каждой жилке... это куда приятней, чем вино... опьяняет куда сильнее... Упиться не-смертью — о, это почти непереносимая радость.

Наблюдая за ним, Джирел почувствовала, как к ее горлу подступила тошнота. Сделав над собой усилие, она оторвала от него взгляд. Непристойный восторг, читавшийся в глазах Аларика, смотревших внутрь себя, был столь отвратителен, что она больше не желала видеть его. Она кое-как поднялась на ноги, все еще держа под мышкой шкатулку и намеренно избегая его взгляда.

— В таком случае позвольте мне покинуть вас,— сказала она, понизив голос, смущаясь непонятно отчего, словно она неумышленно подсмотрела что-то неподобающее, неприличное.

Аларик бросил на нее быстрый взгляд и улыбнулся.

— Вы совершенно свободны и можете ехать, когда и куда вам заблагорассудится,— сказал он,— но я бы посоветовал вам не терять понапрасну времени, если вы вдруг захотите вернуться обратно со своими людьми, чтобы отомстить той силе, от которой вы пострадали по нашей вине. Ее больше нет,- Его улыбка стала еще шире, когда он заметил, что она вздрогнула, поняв, что он имеет в виду,— та же самая мысль еще раньше промелькнула у нее в голове.— А нас тоже ничто больше не удерживает в Хеллсгарде. Сегодня же мы отправляемся дальше на поиски того, о чем я вам рассказал. И еще одно, перед тем как вы отправитесь в путь: мы перед вами в долгу — это ведь вы завлекли Эндреда и отдали его в нашу власть. Я совершенно уверен: не окажись тут вас, он бы просто не явился. Позвольте, перед тем как вы покинете эти места, предостеречь вас от кое-каких необдуманных действий, сударыня.

— Что вы имеете в виду? — Джирел бросила быстрый взгляд на него и снова опустила глаза. Она бы вообще не смотрела на него, если б нашла в себе силы.— От каких действий вы хотите предостеречь меня?

— Ни в коем случае не открывайте шкатулку, которая у вас в руках.

И не успела она рта раскрыть, чтобы задать еще один вопрос, как он улыбнулся, отвернулся и залихватски свистнул, поднимая своих приближенных. Спящие вокруг нее люди зашевелились, раздались звуки возни, шуршание одежды, вздохи и охи, зевки. Она постояла еще некоторое время не шевелясь, тупо уставившись на маленькую коробочку в своих руках. Потом повернулась и пошла за Алариком прочь из замка.

Впечатления прошедшей ночи были слишком сильны, чтобы так сразу забыть случившийся с ней кошмар. Но теперь даже мертвая стража у ворот замка не могла омрачить ее торжество.

Джирел ехала обратно по дамбе, освещенной яркими лучами утреннего солнца. Со стороны она могла показаться миражом одинокого всадника, едущего между синим небом и такими же синими озерцами болота, и за ее спиной Хеллсгардский замок тоже казался видением, плывущим по этим зеркальным водам. Мерно покачиваясь в седле, опустив голову, она вспоминала.

Перед ее внутренним взором вновь бушевал жестокий вихрь, жуткая, таинственная, всесокрушающая сила, столько лет хранившая от непрошеных гостей вот эту невзрачную коробочку,— и она сумела похитить сокровище... но что же лежит там внутри? Нечто близкое и дорогое Эндреду? Аларик мог и не знать, но он о чем-то догадывался. В ушах ее все еще звучало его предостережение.

Некоторое время она ехала, нахмурив брови,— но вот озорная улыбка заиграла на алых губах госпожи и повелительницы Джори. Ну что ж... много испытаний перенесла она из-за Гая Гарлота, у нее была причина примерно наказать его, но... нет, пожалуй, не станет она бить рукоятью своего меча по его смазливому ухмыляющемуся личику, как с наслаждением мечтала об этом раньше. Не-ет... у нее в запасе есть месть получше.

Она просто возьмет и вручит ему этот окованный железом крохотный кожаный ларчик и посмотрит, что из этого получится.