Шум битвы за спиной стихал, уносимый ветром. Нордуэст Смит, хромая, брел на запад в последних отсветах гаснущего дня. За ним по камням тянулся четкий кровавый след, но Смит знал, что погоня скоро повернет назад.

Из последних сил он старался быстрее переставлять непослушные ноги — нужно было затеряться в серых просторах пустошей прежде, чем слетятся стервятники. Кровь на земле и отпечатки неверных ног укажут им путь и разожгут охотничий азарт, но вскоре они отступятся, не решившись следовать за ним далеко. Он криво усмехнулся этой мысли: впереди его отнюдь не ждало спасение, зато позади оставалась верная смерть. Впрочем, на пустошах он тоже почти наверняка умрет от голода, жажды или лихорадки, если только более страшная смерть не настигнет его раньше. Об этих серых землях рассказывают много странного...

Они простояли лагерем неподалеку несколько недель, но Смит никогда не забирался в холодную пустыню так далеко, как зашел теперь. За свою полную приключений и опасностей жизнь он усвоил твердо: если люди говорят о каком-то месте шепотом, рассказывают по вечерам у костров о нем жуткие истории, развязка которых остается неизвестной, если ни один человек туда ни ногой — в такие места лучше не ходить. Кого-то другого все эти недомолвки только раззадорили бы, подтолкнули исследовать загадочные края поближе. Но Нордуэст Смит успел повидать за свою переменчивую карьеру достаточно странных вещей, чтобы не соваться туда, куда опыт предшественников соваться не советует. За самыми невероятными легендами и слухами всегда стоит что-то реальное, дыма без огня не бывает.

Шум битвы был уже почти неслышен, вечерний бриз доносил с той стороны лишь глухой ропот. Преодолевая боль, Смит поднял голову и стал вглядываться в сгущающуюся тьму впереди. Ветер дохнул ему в лицо одиночеством и пустотой. Ничего человеческого не впитал этот ветер на своем пути — ни дыма очага, ни запахов крестьянского дома и хлева. Многие мили полета над пустошами ничем не окрасили его. Запах безлюдья резал Смиту ноздри, заставлял щурить зоркие глаза, бесцветные, как сталь. Серая, безликая плоскость простиралась перед ним насколько хватало глаз и сливалась с темным вечерним небом на горизонте. На скудной почве росли чахлая трава и низкий кустарник, изредка попадались корявые деревца. Тут и там, далеко друг от друга, темнели лужицы едкой соленой воды. Смит вдруг поймал себя на том, что настороженно прислушивается...

Когда-то, шептались у костров, много-много веков назад, здесь стоял огромный город, ныне стершийся из памяти. Что за люди или нелюди жили в нем, никому теперь не ведомо. Город простирался на многие мили, был он богат и влиятелен и тем нажил себе завистников. Однажды в долину пришел могучий враг и после нескольких кровавых битв сровнял город с землей. Теперь уже никто не помнит, чем жители города обидели своих недругов, но обида их, должно быть, была велика, ибо победители не только камня на камне не оставили от городских башен и домов, но и засыпали все на многие мили вокруг солью, чтобы надолго убить почву. И словно этого было мало, победители прокляли саму землю, на которой стоял город, поэтому до сих пор люди обходят это место стороной, сами не зная, что их отталкивает.

Это было в далеком прошлом, история не сохранила даже названия города. И победители, и побежденные канули в холодные воды забвения. Со временем в просоленных землях вновь возродилась жизнь, скудная растительность пустила корни на отравленной почве. Но люди по-прежнему не ходят здесь.

Говорят, что эта земля все же обитаема. Иногда из пустошей появляются волки и уносят детей, заигравшихся допоздна на улице. Иногда свежую могилу поутру находят раскопанной и пустой, и тогда из уст в уста начинают передавать слухи о призраках. Путешественники, которым доводилось ночью проходить вблизи пустошей, уверяют, что слышали голоса, доносившиеся оттуда. А те охотники, у кого хватило смелости ступить на соленые земли, преследуя добычу в подлеске, клянутся, будто слышали вой женщины-волчицы. Говорят, она носится по пустошам, нагая и дикая. Никто не знает, что стало с теми сорвиголовами, которые отважились забраться в глубь пустошей в одиночку. Проклятые земли — не для людей, а те, кто живет там,— не люди.

Когда Смит бежал в пустоши от кровавой бойни, он знал все это, но не слишком беспокоился. Легенды склонны преувеличивать. Однако в том, что за слухами все же что-то стоит, он не сомневался и с досадой поглядывал на пустую кобуру, висевшую на бедре. Он был совершенно безоружен — пожалуй, впервые за все те годы, которые сохранил в памяти. Так уж сложилось, что его жизненный путь по большей части проходил за пределами закона, а люди с такой судьбой не расстаются с оружием даже во сне.

Ну да что толку теперь сокрушаться... Он машинально пожал плечами, и тут же дыхание у него перехватило от боли. Порез на плече был глубоким, кровь до сих пор текла, хотя и не так сильно, как раньше. Рана закрывалась. Смит потерял много крови — его кожаная куртка со стороны раны заскорузла, ярко-алый след, тянувшийся позади, красноречиво говорил об этом. Боль в плече все еще яростно вгрызалась в него, но уже стала притупляться, словно серая давящая пустота вокруг впитывала ее.

Он медленно переставлял ноги, спотыкаясь на неровностях, а тонущая в сумерках равнина впереди колыхалась, будто море, вздымаясь чудовищными волнами; у горизонта она сливалась с чернотой неба... Потом земля из-под ног плавно взлетела ему навстречу, и он упал в ее объятия, неожиданно оказавшиеся мягкими.

Смит открыл глаза довольно скоро — солнце все еще садилось. Полежав немного, он встал и пошел дальше. Рана перестала кровоточить, но плечо не слушалось и болезненно пульсировало, а пустоши вокруг продолжали волноваться, будто неспокойное море. В ушах шумело еще сильнее, чем прежде, и он не знал, действительно ли слышит слабые отзвуки, или ему мерещится, что ветер приносит далекий вой,— там, глубоко в пустошах, волки жалуются луне на свой неутолимый голод. Смит сам не заметил, как упал во второй раз, лишь потом, открыв глаза, обнаружил, что лежит на спине, уже стемнело, и звезды глядят на него с неба, и трава щекочет ему затылок...

Он встал и пошел. И хотя он уже забрался гораздо дальше, чем решатся зайти преследователи, но не мог остановиться, что-то не давало ему покоя, заставляя упрямо ковылять в глубь пустошей. Теперь он уже не сомневался, что слышит вой. Завывания раздавались все ближе. Рука Смита машинально метнулась вниз, к пустой кобуре.

Ветер у него над головой разговаривал странными голосами — тонкими, дрожащими. Сделав над собой чудовищное усилие, Смит поднял голову и посмотрел вверх. Небо рассекали длинные светлые линии, повторяющие движения ветра. Перед глазами все плыло от изнеможения, но эти линии Смит видел совершенно отчетливо. Больше он ничего не разглядел, однако писклявые голоса продолжали звенеть у него в ушах. Спустя недолгое время он понял, что за ним идут — кто-то расплывчатый, невидимый в свете звезд двигался рядом, держась на расстоянии. Смит не мог различить преследователя во тьме, но знал о нем, чувствовал его злонамеренность как накатывающую с той стороны пульсацию, от которой покалывало кожу на затылке. Воображение рисовало бесформенную тень, скользящую в траве. Вой тоже приближался. Смит стиснул зубы и продолжал идти, хотя его шатало из стороны в сторону.

В третий раз он упал возле группы низкорослых деревьев и некоторое время лежал, а беспамятство накатывало на него и отступало, словно прибой. В минуты, когда сознание возвращалось, он замечал, что вой неуклонно приближается к нему через серую пустоту соленых равнин.

Смит пошел дальше. Невидимка по-прежнему преследовал его, прячась в траве, но теперь Смит почти не обращал на него внимания. Вой сменился коротким, отрывистым тявканьем в звездной ночи, и он знал, что это означает: волки напали на его след. И снова рука Смита инстинктивно метнулась к оружию, и он болезненно поморщился. Он не боялся смерти — слишком много лет ходила она рядом, слишком хорошо он знал ее в лицо. Но умереть от клыков зверя, безоружным... Из последних сил он прибавил шагу, с присвистом дыша сквозь стиснутые от боли зубы.

Тени, бесшумно скользящие по серой земле, постепенно смыкали кольцо. Они были очень осторожны, эти порождения диких земель,— держались за пределами видимости и оставались всего лишь тенями среди теней, терпеливыми, ждущими, наблюдающими. Бессильный что-либо изменить, Смит проклинал их сквозь зубы, теряя остатки дыхания и понимая, что теперь он не может позволить себе упасть. По небу перекатывались серые волны. Хрипло и зло выругавшись, Смит собрал остатки сил. Черные тени устремились на его голос.

Он шел, а слабость захлестывала его все выше — по пояс, по плечи, по подбородок — и отступала вновь, разбиваясь о неукротимую волю, которая заставляла его идти вперед. Должно быть, что-то случилось с его зрением, хотя бесцветно-стальные глаза никогда раньше не подводили его. Теперь ему мерещилось, будто среди черных силуэтов появились светлые, парящие во тьме подобно призракам...

Целую вечность он брел, спотыкаясь, при свете холодных звезд, а земля под ногами мягко вздымалась и опадала, и серая пустошь вокруг была морем, накатывавшим волнами, и бледные силуэты парили в темной пустоте вокруг...

И внезапно Смит почувствовал, что окончательно обессилел. Он понял это совершенно ясно и, пока сознание не покинуло его, поспешно заковылял к невысокому дереву, темневшему в стороне пятном черноты на фоне звездного неба. Прислонившись широкой спиной к стволу, он с вызовом повернулся к преследователям-невидимкам. Мгновение он смело смотрел в лицо опасности — а потом ствол за спиной почему-то заскользил вверх, земля всколыхнулась, Смит с проклятием упал и вцепился руками в жесткую траву.

Когда он открыл глаза, то увидел лицо, явившееся прямиком из преисподней. Женское лицо, искаженное демонической улыбкой, нависало над ним. Глаза твари светились в темноте. Сверкнули влажные белые клыки, когда она склонилась, собираясь впиться зубами ему в горло.

Выпалив от неожиданности что-то вроде богохульной молитвы, Смит неуклюже поднялся на ноги. Женщина бесшумно отскочила назад, взмахнув длинной нечесаной гривой, и снова уставилась на него. На бледном лице выделялись горящие глаза, зеленые и раскосые. Тело ее, полускрытое завесой длинных волос, тоже было бледным, как ущербная луна.

Она сверлила его хищным взглядом, кровожадно оскалив клыки. За ее спиной безостановочно сновали светлые и темные создания, и Смит начал понимать, что живым ему не уйти. И все же он расставил пошире длинные ноги и посмотрел в глаза хищнице таким же злобным и кровожадным взглядом бесцветных глаз.

Стая кружила вокруг него неразличимым в темноте хороводом, глаза темных и светлых силуэтов горели одинаковым зеленым огнем. И Смиту мерещилось, будто силуэты эти изменяются, светлые перетекают в темные и наоборот, и только горящие зеленые глаза остаются прежними. Круг стягивался, тихое порыкивание уже сменилось утробным ворчанием, то и дело кто-то нетерпеливо тявкал. Смит видел в звездном свете блеск белых зубов.

Он был безоружен, пустошь вокруг него кружилась в вихре, земля под ногами ходила ходуном. Но он зло расправил плечи, решив смело встретить волну мрака и голода, которая захлестнет его с головой. И когда женщина подобралась к нему поближе, готовясь к прыжку, он смело встретил взгляд ее голодных глаз, и зверь в его душе принял вызов. Глядя в лицо своей смерти, Смит коротко, хрипло засмеялся и крикнул:

— Давай, волчица! Зови свою стаю!

За тот краткий миг, когда она смотрела на него, между ними будто проскочила искра: зверь встретил зверя, и притяжение это оказалось сильнее всего, что только есть на свете. Женщина вскинула руки, запрокинула голову к небу и завыла. Ветер понес над равниной ее долгий, пронзительный вой, в котором не было ничего человеческого, победный звериный клич. Тени вокруг одна за другой подхватили этот клич, и вскоре уже соленые пустоши до самых звезд наполнились безумными, ликующими звериными воплями.

А когда последние их отзвуки стихли, нечто невероятное случилось со Смитом. Что-то дрогнуло в нем, он в агонии затрясся мелкой дрожью, серое забытье, которому он сопротивлялся так долго, разом поглотило его — и в то же самое мгновение он мысленно взметнулся в прыжке, бросив себя в полный восторга полет. И пока его тело медленно падало на колени и заваливалось лицом в колючую траву, внутренняя сущность Смита вырвалась на свободу, взлетев в холодный воздух, жгучий и пьянящий, как терпкое вино.

Стая носилась вокруг него, и каждая частица его отзывалась восторженной дрожью на звериный вой. Со всех его органов чувств словно упала пелена: куда бы он ни смотрел, ночь была открытой книгой для его обновленных глаз, ноздри ловили свежие, восхитительные запахи, приносимые ветром, тысячи новых звуков наполняли его уши, и все это было удивительно четким и полным смысла.

Волки, кружившие возле него, слились в единый черный вихрь, а потом вдруг чернота их исчезла, миг — и они поднялись из травы, высокие, белые, обнаженные и длинноволосые. Женщины-оборотни, женщины-волчицы носились по равнине кругами, мелькали длинные белые руки и ноги, трепетали по ветру волосы.

Смит не сразу опомнился после преображения. Темная пустошь вокруг стала для него теперь серой и населенной призрачными, изменчивыми созданиями, которые колыхались на ветру и разлетались прочь от круга оборотней. Несмотря на гвалт, поднятый стаей, он мог ясно слышать их писклявое щебетание над головой.

От кружащейся стаи отделился бледный силуэт, холодные руки обвили шею Смита, холодное, поджарое тело прильнуло к нему. Но тут оборотни расступились в стороны, и из круга яростным прыжком выскочила другая женщина-волчица — та самая, с безумными глазами, чей клич выдернул его из темницы плоти сюда, в ее царство. Она метнула злобный взгляд на волчицу, которая обнимала Смита за шею, и испустила глухое, истинно волчье рычание. Соперница отпрянула, присела, готовясь защищаться,— и первая, оскалив клыки, бросилась в бой, норовя перегрызть другой горло. Они покатились по земле черно-белым клубком, и стая затихла. Только хриплое дыхание да глухое рычание дерущихся нарушало мертвую тишину. А потом из черно-белого клубка вдруг ударил красный фонтан. Ноздри Смита затрепетали, уловив острый запах, показавшийся ему невыразимо сладким. Женщина-оборотень поднялась над поверженной соперницей, на губах победительницы алела кровь. Она обернулась к Смиту, их взгляды встретились, и дикое, всесокрушающее упоение захлестнуло их. Белое, как луна, чутко-напряженное лицо волчицы расцвело жуткой улыбкой.

Она вновь запрокинула голову и торжествующе завыла, словно обращаясь к звездам. Стая подхватила ее вопль, и Смит вдруг обнаружил, что и сам яростно кричит, обратив лицо к небу и бросая вызов тьме.

Потом они бежали, обгоняя друг друга в безумной игре, едва касаясь ногами жесткой травы. Бежать было легко, это не требовало никаких усилий, они летели как ветер, и земля уносилась назад у них из-под ног, и ноздри ощущали в воздухе тысячи острых запахов. Белая женщина-волчица неслась бок о бок со Смитом, их плечи соприкасались, и ее длинные волосы реяли позади, будто знамя.

Земли, по которым они мчались, были странные. Очертания травы и деревьев приобрели новый, тайный смысл, и Смит знал, хотя и не вполне отдавал себе в этом отчет, что вокруг маячат полупрозрачные силуэты: дома, шпили, стены, орудийные башни. Все это серебрилось в свете звезд, но оставалось туманным, нематериальным и не могло остановить их полет. Порой Смит видел город почти отчетливо — ему чудилось, будто он бежит по улице, подошвы его золотых сандалий стучат о мрамор мостовых, роскошные одеяния хлопают на ветру. И на женщине, которая бежит рядом, тоже надеты яркие, изукрашенные сандалии, ее длинные юбки взлетают от быстрого бега, и роскошные волосы, разметавшиеся по спине, украшены драгоценностями. Но одновременно он знал, что мчится обнаженным рядом с нагой спутницей по жесткой сухой траве, хрустящей под ногами.

А временами ему казалось, будто он бежит на четырех лапах, рассекая ветер вытянутой мордой, вывалив красный язык между белых влажных клыков.

Смутно различимые тени спешили прочь, чтобы не оказаться на пути дикого волчьего бега,— огромные, расплывчатые, бесформенные твари; темные твари с горящими глазами; привидения, словно сотканные из кисеи. Пустоши кишели едва видимыми во тьме чудовищами. Некоторые из них, с горящими яростью глазами, источали угрозу и злобу и неохотно уступали дорогу — но все же уступали. Много опасных созданий обитало в этих заброшенных людьми землях, но самыми опасными были волки-оборотни, и все потусторонние твари торопливо разбегались, заслышав их клич. Только писклявое щебетание никуда не исчезало при звуках волчьего воя.

Воздух наполнился запахами — острыми, сладкими, пряными запахами пустошей и их обитателей. И вдруг изменчивый легкий ветер принес нечто новое: густой, колючий, будоражащий кровь человеческий дух. Смит вскинул голову к холодным звездам и завыл-залаял протяжно и душераздирающе, и волчий клич пошел передаваться из уст в уста, из глотки в глотку, пока пустыня вокруг не содрогнулась от воя всей стаи. И они понеслись вприпрыжку навстречу ветру, ловя трепещущими ноздрями жирный, вкусный запах.

Смит бежал впереди, плечом к плечу с бледной волчицей, которая сражалась за него и победила. Запах человека был сладостен, и, по мере того как он крепчал, Смита охватывал голод и древнее, атавистическое предвкушение. А потом волки увидели их.

Небольшая группа охотников пересекала торфяник. Люди ломились напрямик через низкорослые деревья и кустарники, закинув ружья за спины и слепо спотыкаясь на кочках, которые Смит прекрасно различал своим новым зрением. А вокруг, оставаясь незамеченными, собирались призрачные обитатели пустошей. Большие, полупрозрачные, похожие на облака тумана твари шли по следу охотников, бесформенными тенями скользили за ними. Глазастые создания порхали рядом, не сводя с людей голодных взглядов. Бледные призраки расступались перед людьми и тут же смыкались позади. Охотники не могли их видеть, но, должно быть, чувствовали враждебное присутствие: то один, то другой вдруг нервно оглядывался через плечо или, почти разглядев врага, вскидывал ружье — и тут же с глуповатой усмешкой опускал.

При виде добычи голод, снедавший новую сущность Смита, разгорелся еще сильнее, и Смит вновь протяжно завыл, обратив лицо к колючим ледяным звездам. Заслышав его вой, туманные невидимки, идущие по следу людей, всполошились, задергались, обратили на стаю неприязненные взгляды. Тела тварей, казалось, вот-вот растают, как клубы дыма, а взгляды были полны злобы. Однако, когда оборотни приблизились, туманные создания неохотно отступили, не желая становиться на пути у бегущей во весь опор стаи, и растворились в сумраке ночи.

Оборотни скользили по траве, ноги их легко касались земли, последний рывок — и стая окружила охотников, кровожадно взвыла, забегала кругами вокруг них. Люди встали спина к спине, ощетинившись дулами ружей. Трое или четверо выпалили наугад, вспышки и грохот выстрелов разогнали бледных призрачных тварей. Но женщина-волчица ничуть не испугалась.

И тогда старший из охотников, высокий человек в белой меховой шапке, закричал дрожащим от ужаса голосом:

— Стрелять бесполезно! Бесполезно! Разве не видите? Это не настоящие волки!

И тогда Смит понял, что людям он и его спутницы кажутся волками, хотя сам он видел вокруг лишь белые обнаженные тела женщин, воющих на бегу волчьими голосами.

Вместе со стаей он бегал вокруг охотников мелкими настороженными шагами, подбираясь к ним все ближе, и все больше донимал его голод. От людей исходил дразнящий запах крови и плоти. Смит откуда-то помнил, как сладка горячая кровь и какое это наслаждение, когда зубы вонзаются в плоть. Эти мысли преследовали его. Но помимо пищи он жаждал и чего-то еще, какой-то иной голод терзал его, но Смит не знал слов, чтобы описать его. Единственное, что он знал,— это что не будет ему покоя, пока он не вонзит зубы в горло того человека в белой шапке, не ощутит его горячей крови на своем лице...

— Смотрите! — закричал охотник.— Вон тот, огромный, рядом с волчицей! Это сам дьявол — у него белые глаза! Зеленые — это ладно, но чтобы белые... Видите?

Что-то в его голосе было такое, отчего терпение Смита лопнуло. Он не мог больше выносить этот голод. Смит подобрался для прыжка, рычание вырвалось из его глотки. Человек в белой шапке, должно быть, прочел все во взгляде белых глаз Смита, ибо испуганно выдохнул: «Господи боже!» — и потянулся к вырезу куртки. И в тот самый миг, когда ноги Смита оторвались от земли в мощном прыжке, охотник рывком выдернул из-за пазухи то, что искал: серебряный крест.

Взрыв полыхнул перед внутренним взором Смита, ослепив его. Нечто вроде молнии с громом поразило его, пока он летел к своей жертве. Его отбросило назад, он взвыл от боли и упал, ослепленный, беспомощный, поверженный. Рассудок его сотрясали мощные волны, морщившие воздух вокруг.

Как сквозь пелену, Смит слышал страдальческие вопли оборотней, крики людей, топот подкованных сапог. Глаза его были закрыты, но крест по-прежнему горел на внутренней стороне век — жгучий, слепящий знак, от которого исходили ветвящиеся молнии и сам воздух шел трещинами.

Когда шум стих и зрение вернулось, когда взбаламученный воздух передернулся в последний раз и затих, Смит почувствовал мягкое прикосновение чьих-то холодных рук. Он открыл глаза и встретился взглядом с парой горящих зеленых глаз. Он оттолкнул оборотня и встал. Его слегка качало. Нагая белая стая сгинула, с ним осталась только одна волчица. Охотники скрылись. Даже призрачные обитатели пустошей куда-то подевались. И писк над головой смолк, на равнинах воцарилась ошеломляющая тишина. Пустошам требовалось время, чтобы восстановить силы.

Тем временем женщина-волчица отбежала в сторону и теперь нетерпеливо манила его за собой. Ему и самому не хотелось оставаться в этом злополучном месте, поэтому он последовал ее призыву, и вскоре они уже вновь бежали плечом к плечу, а поросшая чахлой травой земля уносилась назад под их легкими ногами. Столкновение с охотниками осталось далеко позади, память о нем поблекла, тело Смита налилось новой силой, и воздух опять наполнился писклявыми голосами.

Вместе с силой нахлынул и необоримый голод. Смит вскинул голову, пробуя воздух на вкус, и тихое нетерпеливое поскуливание вырвалось из его глотки. Женщина, бегущая рядом, проскулила в ответ. Она отбросила с лица волосы и принюхалась, глаза ее горели от голода. Так они и бежали сквозь серую ночь, охотник и охотница. Призрачные тени, подрагивая на ветру, поспешно уступали им дорогу, земля уносилась прочь от их невесомых ног.

Было невыразимо хорошо бежать с ней вдвоем, двигаясь легко и слаженно. Уверенность в собственных силах переполняла их, зловещие порождения проклятых тысячелетия назад полей разбегались от них, и сам воздух содрогался от их воя.

Смит опять начал видеть колеблющиеся очертания башен и стен вокруг. Ему чудилось, будто он бежит по мраморным мостовым и тяжелый меч в подвешенных к поясу ножнах хлопает его по бедру, богатые одежды полощутся на ветру, а широкие юбки женщины, несущейся рядом с ним, от быстрого бега облепляют ее ноги, и ее роскошные волосы, перевитые драгоценными украшениями, разметались за спиной. Призрачные строения вокруг становились все выше, мелькали арки, колонны, огромные купола храмов. Постепенно Смит почувствовал, что они с волчицей не одни на этих улицах, кроме них тут много, очень много людей, пусть и невидимых.

А потом его ноги вдруг отяжелели и завязли, будто он провалился в болото, и его спутница вскинула руки сквозь облако волос, запрокинула голову и закричала — страшно, отчаянно, по-человечески. Впервые на памяти Смита с ее губ сорвался человеческий звук. Ноги ее подкосились, и она упала на колени в траву — и одновременно на мраморные плиты мостовой.

Смит наклонился и подхватил ее, погрузив руки в жидкое наваждение. Потянув безвольное тело волчицы наверх, он почувствовал, что она уже успела увязнуть в этой странной, необъяснимой, невидимой трясине, которая ласково, но непреклонно и невероятно быстро обволакивала и его ноги. Смит вырвал волчицу из ловушки, однако весь ужас спутницы словно бы перетек в него, когда он к ней прикоснулся, и теперь уже и его тоже охватила непреодолимая паника. Он развернулся и стал пробиваться назад, туда, откуда они прибежали, а вязкая невидимая смерть уже захлестнула его выше колен и продолжала подниматься, а парализованная ужасом женщина камнем тянула его к земле...

Воздух внизу стал густым и поднимался волнами, как вода во время прилива. Смит, казалось, с каждым шагом все глубже проваливался в затвердевающее желе, быстро и безжалостно засасывавшее его. Однако, сколько он ни смотрел, видел только траву и призрачный мрамор под ногами да звезды над головой. Медленно, с трудом переставляя ноги, Смит пробивался прочь, преодолевая невидимое вязкое желе. Это было хуже, чем ночной кошмар, когда пытаешься бежать, но все движения выходят невыносимо медленными. Трясина засасывала, тянула вглубь, а он брел сквозь нее, твердо зная, что падать нельзя, и волчица тяжелым грузом лежала у него на руках.

Медленно, очень медленно он выбрался на твердую почву. Медленно, очень медленно он освободился из цепких когтей ужаса. Медленно, очень медленно обволакивающие волны опустились ему до колен, сползли вниз до лодыжек, и вот уже только ступни его вязнут в безликой чавкающей массе. И наконец спустя вечность он окончательно вышел за пределы наваждения. Вырвавшись на свободу, Смит подпрыгнул — ему хотелось взлететь вверх, к небу, как стрела из лука, навстречу вольному воздуху. После недавнего вязкого кошмара ему казалось, будто тело его ничего не весит. Освобожденные мышцы пели от восторга, Смит летел над травой, словно на крыльях, призрачные здания мелькали по сторонам, и женщина на руках пошевелилась — пьяный от счастья, он почти не чувствовал ее тяжести.

Спустя какое-то время она тихонько заскулила, Смит остановился у низкорослого дерева и опустил ее на землю. Она принялась озираться по сторонам, и на бледном, как кость, лице ее отразилась тревога. Опасность еще не миновала, понял Смит и тоже завертел головой. Но вокруг были все те же пустоши, те же туманные силуэты колыхались в воздухе, те же звезды холодно смотрели с неба. Над головой по-прежнему слышался писклявый щебет. Все было знакомым, однако женщина-волчица стояла напружинившись, готовая бежать, как только поймет, откуда грядет беда. В ее зеленых глазах светился панический ужас. И Смит понял: как бы страшна ни была ее белая стая, иная, гораздо более жуткая опасность рыщет в этих пустошах. И тут что-то коснулось его ступни.

Смит взвился в воздух, как дикий зверь — да он и был сейчас диким зверем. Ему хватило мига, чтобы узнать это прикосновение. Оно мягко обволокло ступню и нежно лизнуло щиколотку, когда он уже оторвался от земли. Схватив спутницу за руку, он вырвал ногу из невидимой хватки и стрелой метнулся прочь в серый сумрак. Женщина всхлипнула и побежала рядом, не отставая.

Они бежали, а невидимая беда неслась следом. Смит откуда-то точно знал, что трясина преследует их. Густые, цепкие волны катились за ними все быстрее, едва не лизали пятки. Смит бежал во весь дух, скользил над травой, словно перепуганная до смерти птица или какая-то летучая тварь. Рядом бежала волчица, дыхание со стоном вырывалось из ее груди. Он не знал, от чего бежит. Не мог вообразить, как выглядит опасность, но смутно чувствовал, что это нечто вовсе не чуждо ему, напротив, оно близкое, родственное, и в этом-то весь ужас. И еще он чувствовал, как загадочная смертельная угроза дышит ему в затылок.

Они мчались так быстро, что пустоши по сторонам слились в серую мглу. Призрачные создания стремглав разлетались прочь перед двумя оборотнями, в панике бегущими от напасти, которая страшнее их самих.

Они бежали целую вечность. Полупрозрачные башни и стены остались позади. Порой Смиту чудилось, будто он — вовсе не он, а тот, другой человек в богатых одеждах, опоясанный мечом, и спутница его — та, другая женщина, и ужас, который гонит их, — иной, хоть и не менее сильный. Он не чуял ног под собой, земли под ногами. Он бежал не разбирая дороги, зная только одно: останавливаться нельзя, нужно бежать, пока есть силы, ибо голодное нечто, норовящее вцепиться в ноги, гораздо страшнее любой вообразимой смерти. То, что произойдет, если оно их настигнет, не имеет имени, но неописуемо, невыразимо ужасно. Останавливаться нельзя. Бежать, бежать...

Однако спустя какое-то время паника прошла. Постепенно к Смиту вернулась способность мыслить. Он по-прежнему бежал, не смея остановиться, он почему-то знал, что невидимая вязкая жижа плещется всего лишь на шаг позади. Однако теперь он снова мог рассуждать, и в голову ему приходили странные мысли и образы, не вполне осознаваемые и навеянные чем-то за пределами его понимания. Так, он откуда-то знал, что уйти от этой невидимой мерзости невозможно. Он знал, что она так и будет преследовать свои жертвы — беззвучно, безостановочно, неустанно, безжалостно, пока ее жадные волны не сомкнутся над ними. Больше того, он даже знал, какой запредельный ужас последует потом — однако не мог ни описать его словами, ни представить. Это было нечто столь далекое от любого жизненного опыта, что мозг отказывался вмещать его.

Страх, который он чувствовал, был полностью на совести его воображения. Смит не видел, не слышал, не ощущал погони. Не улавливал угрозы, исходящей от пустоты, которая преследовала их. Но ужас у него в душе раздувался и раздувался, как воздушный шар, странный ужас, чем-то родственный ему,— а значит, надежды не было, как если бы Смит бежал от собственной тени.

Самообладание вернулось, он больше не мчался слепо, но теперь он понимал: бежать придется вечно, ибо спасения нет... Вот только разум отказывался вообразить, каким будет финал. Женщина, похоже, тоже немного успокоилась: ее дыхание стало ровнее, она уже так судорожно не хватала воздух ртом, как вначале, и Смит больше не чувствовал исходящих от нее волн паники.

Вокруг все оставалось неизменным: все та же серая равнина, те же призраки, спешащие отлететь в сторону при приближении оборотней, тот же писк над головой. Менялось побуждение, заставлявшее Смита бежать. Порой он чувствовал противоестественную тягу к тому, что гналось за ними, причем тяга эта рождалась в той части его существа, которая была чем-то сродни безымянному ужасу, преследующему их. Так порой человек, страдающий страхом высоты, заглянув за край, испытывает искушение броситься в пропасть. Ужас по-прежнему терзал его, однако одновременно росло желание обернуться, встать лицом к невидимой трясине, позволить ей сомкнуться над головой. И все же при одной только мысли об этом его передергивало.

Сам того не замечая, Смит замедлил бег. Но спутница, словно прочитав его мысли, яростно вцепилась в его руку, и Смит всем своим эфемерным телом почувствовал ее отчаянную мольбу. Соблазн остановиться ослабел, а страх, напротив, вновь набрал силу, и Смит побежал быстрее, содрогаясь от ужаса, что преследователь подступил уже к самым ногам.

Когда невидимая топь отстала на несколько шагов, хватка волчицы ослабла, и Смит понял, что теперь настала ее очередь преодолевать искушение. Он потянул ее за руку и почувствовал, как она встряхнулась, вырываясь из-под власти наваждения.

Так они и бежали, поддерживая друг друга. Следом катилось неустанное Нечто. Дважды Смит ощущал его прикосновение к своим ступням. И все больше и больше разгоралось в нем желание обернуться, с разбегу нырнуть в вязкий поток и идти против течения, пока... пока... Он не мог понять, зачем это ему нужно, но всякий раз, когда мысленно подбирался к потоку, все его существо содрогалось и разум окутывала пустота.

И одновременно росла и набирала силу та часть его сущности, которая имела что-то общее с их преследователем. Вскоре она уже так разрослась, что только хватка волчицы удерживала Смита от того, чтобы поддаться искушению, и даже равнина вокруг постепенно перестала существовать для него, осталась лишь серая пустота. И он бежал сквозь эту серую пустоту, зная, что она каким-то образом замыкается сама на себя, поэтому они бегут по кругу, и если не останавливаться, то в конце концов они окажутся позади преследователя и с разбегу влетят в эту невидимую вязкую топь. И все же Смит не мог заставить себя бежать медленнее, ведь тогда она непременно настигла бы его сзади. Так он и мчался, словно в колесе: ужас впереди, ужас позади, никакой возможности остановиться и никакой надежды убежать.

Время от времени на краткий миг перед ним снова мелькали пустоши, но словно в тумане и зачастую под странным углом. Иногда ни с того ни с сего земля под ногами резко шла под уклон, хотя равнина была плоской. Однажды прямо впереди замаячило озерцо, стоявшее почти вертикально, словно черная дверь, в другой раз — кусок пейзажа навис над головой, будто отраженный в громадном зеркале. Несколько раз Смит и волчица, задыхаясь, бежали вверх, словно поднимаясь в гору, причем довольно крутую. Несколько раз, едва не падая, скатывались с еще более крутых склонов. Однако на самом деле — Смит в этом ни мгновения не сомневался — они бежали все по той же плоской, однообразной пустоши.

А потом вокруг снова проступили полупрозрачные башни и стены, давно оставленные позади,— похоже, беглецы действительно описали круг. Теперь мрачные силуэты зданий вновь нависли у них над головами — угрюмые, высокие. Смит бежал среди туманных дворцов по знакомым уже мраморным мостовым, и его охватывало отчаяние — тщетно, все тщетно, им не уйти.

Сколько бы ни менялся мир вокруг, преследователь никуда не исчезал — он постоянно был на несколько шагов позади и хватал за ноги, стоило замедлить бег. Смит начал понимать, что невидимое Нечто могло бы без труда захлестнуть их, но по какой-то причине медлит. Возможно, ждет, чтобы они описали полный крут, как он предполагал, и с разбега влетели прямо в то, от чего пытались спастись. Он бежал не прочь, а навстречу опасности.

Расплывчатые силуэты зданий пролетали мимо. Женщина тоже превратилась в нечто туманное, неясное, исчезающее. Просто некто, бегущий рядом во весь дух, товарищ по несчастью, мчащийся прочь от той же угрозы — и навстречу этой угрозе. Теперь волчица казалась эфемерной, будто сон. Да Смит и сам себе казался ненастоящим — призрак, бегущий рука об руку с другим призраком по призрачному городу. И все вокруг тоже медленно растворялось в пустоте — все, кроме невидимой, но такой реальной опасности, преследующей по пятам. Они бежали, словно духи-изгнанники.

И чем больше растворялась в пустоте реальность, тем более плотным, настоящим становился город. Трава, деревья, пустоши становились полупрозрачными, таяли и исчезали, будто полузабытый сон, а башни, еще недавно дрожавшие, будто марево, все четче вырисовывались на фоне неба и постепенно снизу, от земли, наполнялись красками, как если бы живительные соки бежали вверх по камням. И вот уже город возвышается вокруг беглецов, а призраки деревьев проступают сквозь твердые стены особняков, призрак травы колышется на мраморных плитах мостовых. Реальный мир, отступив под натиском морока, стал зыбким, как мираж.

Древняя, забытая архитектура города была для глаз Смита совершенно чужой и фантастической. Мужчины, одетые в латы, шагали по улицам, погружая закованные в сталь ноги в призрачную траву, которой, похоже, вовсе не замечали. Женщины тоже были в доспехах и при оружии: их облегали кольчуги невероятно тонкой работы, будто одеяния из серебристой парчи, на поясах покачивались мечи. Все эти люди куда-то спешили, тревога и сосредоточенность застыли на их лицах, но была в их мельтешении какая-то неуверенность... Казалось, их заставляет двигаться нечто со стороны и они подчиняются его командам, как марионетки, сами того не сознавая.

И сквозь эту деловитую толпу, мимо диковинных разноцветных башен, по призрачной траве, растущей сквозь плиты мостовых, мчались, будто привидения, двое волков-оборотней, он и она. Здесь они сами стали тенями. Бесплотными духами летели они сквозь толпу, и никто не замечал их. И невидимая смерть обволакивала их ступни, стоило беглецам хоть на мгновение замешкаться. Подстрекавшее их прежде искушение остановиться и обернуться, теперь гнало их вперед, оба уже понимали: они бегут по кругу навстречу тому, что дышит им в спины. Однако у них не хватало мужества остановиться и позволить тому, что катится следом, настигнуть их.

И все же в конце концов они остановились. Женщина к тому времени совершенно обессилела и двигалась лишь потому, что Смит тащил ее за собой. Словно привидение, гонимое ветром, бежала она — не сопротивляясь, не ропща, не надеясь. Но дух Смита сломить было не так легко. И что-то опять подталкивало его обернуться, и это было вовсе не то желание остановиться и отдаться на волю невидимой стихии, которое было раньше. Возможно, ему чисто по-человечески не нравилось то, что его гонят, как дичь, возможно, дело было в том, что Смиту вообще претило убегать, как и быть убитым в спину. Даже загнанная в угол крыса оборачивается. Если опасности не избежать, лучше встретить ее лицом к лицу — древнее правило, известное каждому живому существу, способному сражаться. Это правило было у Смита в крови. И если ему суждено умереть, он хотел умереть, сражаясь, а не убегая. И следовало поторопиться, ибо финал был не за горами. Он чувствовал это благодаря какому-то инстинкту, более мощному, чем ужас, гнавший их вперед.

И вот, не обращая внимания на толпу вооруженных людей, суетившихся вокруг, он крепче сжал руку своей спутницы и замедлил бег. Преодолеть желание бежать и бежать оказалось нелегко, почти необоримая паника вновь охватила Смита в ожидании мига, когда липкие, вязкие волны сомкнутся вокруг его ног. Он увидел в стороне призрачное дерево, растущее сквозь стену особняка, и поспешил туда. Эта зыбкая тень защитит его спину надежнее, чем все здания вокруг, такие прочные на вид, но не существующие в действительности. Смит встал, обернулся и расправил плечи, вцепившись мертвой хваткой в руку женщины,— волчица подвывала, скулила и рвалась бежать прочь. Люди в кольчугах суетились вокруг, не замечая их.

Очень скоро Смит почувствовал то, чего ждал,— легкие обволакивающие волны лизнули пальцы его ног. Все его эфемерное тело пробрала дрожь, но он стоял как скала, удерживая вырывающуюся волчицу, а вязкое Нечто сомкнулось вокруг его ступней, поднялось до щиколоток, до голеней и дальше...

Некоторое время Смит просто стоял, и, по мере того как волны захлестывали его все выше, разрастался удушающий комок ужаса в горле. Безумных метаний волчицы Смит почти не замечал. А потом новый дух противоречия проснулся в нем. Если уж умирать — то не убегая от опасности, но и не парализованным от ужаса. Нет, только сражаясь что есть силы, по возможности подороже продав свою жизнь. Смит набрал полную грудь воздуха и двинулся вперед, в дрожащую, как студень, невидимую массу, которая поднялась ему уже почти до пояса. За ним, спотыкаясь и упираясь, тащилась волчица.

Смит пробивался вперед. Невидимая масса поднималась вокруг очень быстро, скоро он уже увяз по плечи, потом «студень» коснулся его подбородка, плотно сомкнутых губ, запечатал ноздри... сомкнулся над головой.

Двигаясь невыносимо медленно, как в кошмарном сне, Смит шел по дну невидимого океана. Каждый шаг стоил огромных усилий, словно приходилось еще и преодолевать течение, студенистая масса засасывала, как трясина. Смит почти забыл о женщине, которую тащил за собой. Он совершенно забыл о красочном городе и торопливых прохожих в сверкающих доспехах. Безразличный ко всему, кроме прочно въевшейся привычки идти вперед не останавливаясь, он медленно переставлял ноги, преодолевая течение. И вдруг почувствовал, что странное невидимое нечто проникло в него, просочившись между частицами его эфемерного существа. Он чувствовал, как оно проникает и как что-то меняется в нем, но не мог ухватить суть этих изменений, понять, что происходит с ним. Что-то толкало его вперед, заставляло идти, не сдаваться — и он шел, невзирая на то что в голове вихрем проносились самые невероятные догадки, а его сущность пропитывалась невидимой субстанцией, накрывшей его с головой.

Спустя какое-то время эта субстанция стала видимой, оставшись совершенно прозрачной,— теперь, когда Смит смотрел сквозь нее, пейзаж за пределами потока казался слегка подернутым дымкой. Город с его дворцами и разодетыми в кольчуги жителями слегка подрагивал, искаженный колебаниями «студня». Все дрожало, мутнело и менялось. Даже тело Смита больше не подчинялось ему безоговорочно, словно грозило вот-вот превратиться в нечто чуждое. В голове у него помутилось, только голос инстинкта, требующий не сдаваться без боя, звучал по-прежнему чисто. Смит пробивался вперед.

Город снова начал таять, его обитатели понемногу сливались с серой пустотой. Но призрачные деревья и трава не обрели от этого плоть — напротив, они стали еще более призрачными. Казалось, с каждым шагом Смит все больше удаляется от материального мира, оставляя позади все плотное, вещественное.

Действительность поблекла, выцвела почти совершенно, и даже город-мираж медленно таял, уступая место серому ничто. И Смит упрямо брел сквозь это серое ничто против течения, которое грозило стереть из реальности его самого, свести на нет.

Порой на какое-то время он переставал существовать, сливаясь с пустотой. Нет, он не терял сознания. Просто растворялся в полном, абсолютном счастье и совершенстве. Когда оно отступало, Смит продолжал бороться, чувствуя, как его тело медленно, неуклонно превращается в нечто иное, а во что — он по-прежнему не мог понять.

Так он шел целую вечность — сквозь бесконечную серость, сквозь вяжущее желе, сквозь тьму небытия, сквозь проблески почти нормального мира... Смит чувствовал, что идет не по прямой, а петляет и кружит и проходит по таким местам, для которых нет названия. Внутренний хронометр остановился. Смит ничего не видел и не слышал, ничего не чувствовал, ощущал только страшные усилия, которые приходилось прилагать всякий раз, чтобы переставить ногу. Это требовало такого напряжения, что он радовался провалам в небытие, когда переставал не только сознавать происходящее, но и существовать. Однако слепой инстинкт заставлял его идти вперед — упрямо, безостановочно.

Наконец провалы стали происходить очень часто, преображение эфемерного тела Смита почти завершилось, и лишь в краткие мгновения просветления он сознавал себя. А потом ни с того ни с сего напряжение вдруг пошло на спад. Мгновение тянулось и тянулось, а Смит по-прежнему знал, кто он такой, чувствовал, что он идет, преодолевая невидимое течение, и тащит за собой почти потерявшую сознание женщину-волчицу. Ясность этого осознания ошеломила его. Он не сразу понял, в чем дело, потом его осенило: его голова и плечи оказались над поверхностью вязкого потока. Он мог свободно дышать! Смит понятия не имел, что произошло, но он вырвался!

Серое ничто исчезло — вокруг простиралась равнина, тут и там виднелись низкорослые деревья и приземистые богатые дома с колоннами, не похожие ни на что из того, что ему доводилось видеть. Прямо впереди начиналась ложбина, окаймленная деревьями, и в ней, возле огромного валуна, стояла чуть косо каменная плита высотой в человеческий рост. На плите был высечен символ, не поддающийся описанию. Он не имел ничего общего с символами известных Смиту письменностей. Он был совершенно не похож на любые знаки, которые когда-либо использовали люди, трудно было поверить, что он вообще имеет отношение к письменности, что его могла начертать человеческая рука. И все же было в нем нечто знакомое, и Смит не стал гадать о том, что это за знак,— просто принял его как есть. Он чувствовал некое родство с ним.

Воздух между Смитом и вкопанной в землю плитой морщился и шел волнами. Потоки невидимого «студня» исходили оттуда, вздымаясь все выше по мере того, как удалялись от камня. Смит шел вперед, и радость переполняла его — теперь он знал разгадку. Чем ближе он подходил к камню, тем больше слабело сопротивление вязкого потока. Студенистые волны соскользнули с его плеч и стали опускаться ниже. Теперь Смит видел — желеобразное Нечто истекало из символа на каменной плите. И он направился туда. Он уже почти знал, что будет делать.

За спиной ахнули и часто задышали. Смит обернулся — волчица ошеломленно таращилась на него, словно только что очнулась; ее нагое тело белело сквозь полупрозрачную жижу. Она явно не помнила, что с ними произошло. В ее горящих зеленых глазах не было ни капли понимания, как у человека, бесцеремонно разбуженного среди ночи.

Вязкие волны опустились до пояса, и Смит двинулся к цели быстрее. Он уже выиграл эту битву. Он больше не боялся, хотя по-прежнему не знал, какого врага одолел и что за кошмарная участь была уготована им. Смит знал, что должен сделать, и с остервенением пробивался к каменной плите.

Когда он подошел к плите, невидимая река по-прежнему была ему по пояс. Смит на мгновение испугался, что не сможет остановиться, что ему придется погрузиться в плиту, в высеченный на ней безымянный символ, от которого исходило всепоглощающее Нечто. Однако, удвоив усилия, Смиту удалось развернуться поперек потока и после недолгой, но отчаянной борьбы с наваждением вырваться наконец на свободу.

Это было все равно что вдруг стать почти невесомым. От облегчения Смиту казалось, что ноги его едва касаются земли, но праздновать победу было еще не время. Он целенаправленно шагнул к камню.

Тем временем волчица тоже выбралась из потока. Увидев, куда направляется Смит, она вскинула руки и протестующе закричала. От неожиданности Смит отпрыгнул в сторону, испугавшись неведомой новой опасности. Убедившись, что ничего страшного не происходит, он удивленно посмотрел на женщину и снова шагнул к камню.

Волчица стрелой метнулась к нему, налетела со спины, отчаянно обхватила за плечи холодными руками и попыталась оттащить прочь. Смит сердито оглянулся на нее и нетерпеливо передернул плечами. Он вцепился в плиту и потянул. Камень немного подался. Увидев это, волчица снова пронзительно закричала, ее руки обвили Смита, будто пара змей.

Она была очень сильная. Ему пришлось прервать свое занятие, чтобы избавиться от ее хватки. Лишь собрав все силы, Смиту удалось разомкнуть ее объятия. Сбросив оковы ее рук, он оттолкнул женщину прочь. Она упала и откатилась в сторону, и Смит проводил ее озадаченным взглядом бесцветных глаз. Почему она не дает ему разрушить источник вязкого «студня», если сама так боялась этой невидимой напасти? Смит не сомневался, хотя и не мог бы ответить почему, что, если разбить камень и уничтожить символ, зловещий поток сойдет на нет. Женщина вела себя непонятно. Он пожал плечами, выбросил из головы эти мысли и повернулся к камню.

На сей раз она прыгнула на него, словно настоящая волчица — яростно, с низким горловым рычанием, стараясь вонзить пальцы в плоть, будто когти. Ее клыки клацнули возле его шеи, промахнувшись лишь на волос. Смиту стоило огромных усилий освободиться — волчица сражалась отчаянно, ее мышцы были как стальные канаты. Сбросив ее с себя, он обхватил ее за плечи и встряхнул. Это не помогло, и Смит, стиснув зубы, ударил ее кулаком в лицо, разбив губы в кровь. Женщина коротко и резко вскрикнула и осела к его ногам бесформенной грудой белой плоти, укрытой покрывалом черных волос.

Смит снова повернулся к камню. На этот раз он расставил ноги пошире, как следует уперся в землю и потянул плиту вверх. И камень поддался! Смит подналег, и камень медленно, мучительно высвободился из земляного ложа, где провел много веков. Земля сопротивлялась, но Смит раскачивал плиту, и дело двигалось. Одна сторона приподнялась немного и снова застряла. Плита накренилась. Смит потянул ее вверх — и она медленно стала валиться на землю. Тяжело дыша, он отступил назад и стал смотреть.

Огромная плита величественно падала пластом. Поток, исходящий из нее, дрожал и извивался, закручивался в воронки, пейзаж по ту сторону стеклянистого наваждения расплывался и дрожал. По воздуху, казалось, пробежала тревожная дрожь. Дома, смутно белеющие в темноте ночи, заколебались, словно подернутые рябью, и уши у Смита заболели от крика, слишком пронзительного, чтобы его можно было услышать. Невидимые писклявые призраки над головой затарахтели с утроенной силой. И наконец плита рухнула...

От удара о землю она раскололась. Длинные глубокие трещины зазмеились по ее поверхности, перечеркнув зловещий символ. Стеклянистый поток, исходящий из него, стал корчиться и извиваться, будто умирающий дракон, выгнулся дугой — и опал. И в следующее мгновение мир вокруг Смита стал рушиться. Откуда-то налетел могучий ветер, оглушительно взвыл, затянул дымкой земли вокруг. Белые дома растаяли, как дым, а женщина-волчица, должно быть, успела в последний миг прийти в себя, ибо Смит услышал ее страдальческий вопль, но не обернулся. А потом ураган, сдув все, что было вокруг, подхватил и самого Смита и понес его неведомо куда.

И пока Смит летел, он вдруг понял, что произошло и что творится теперь. Открывшееся ему знание не удивило его, словно ему и раньше все было известно. Все, кто населял пустоши, жили там благодаря покровительству могущественного проклятия, наложенного много веков назад, после того как пал город. Должно быть, проклятие это было воистину сильным, и наложить его мог только очень умелый и знающий маг. Вся равнина стала прибежищем нежити, враждебной людям. Злая воля древних окутывала эти земли, будто огромное покрывало. За много веков люди совершенно забыли о существовании столь могущественной магии, даже сказки и легенды не упоминают о ней.

И источник проклятия заключался в символе, начертанном неким магом на каменной плите. Письменность, к алфавиту которой принадлежит этот символ, придумана не людьми и ничего общего с человеческими языками не имеет. И поток, который бил из камня, был потоком чистого зла. Словно река, орошало оно просоленные земли. Русло этой реки постоянно менялось, и, если какое-то порождение зла оказывалось поблизости от нее, внутренняя злобная сущность нежити действовала на концентрированное зло потока будто магнит. Зло сливалось со злом, и невезучий призрак пустошей растворялся в блаженном небытии.

Но прежде ему приходилось пройти через причудливые метаморфозы. По мере того как порождение зла таяло в потоке, теряя собственную индивидуальность, и становилось все менее реальным, ему все яснее представали призраки разрушенного города.

Смит вспомнил спешащие куда-то толпы людей с бледными напряженными лицами и подумал, что их души, должно быть, были прикованы к месту гибели. Он вспомнил юного воина, бегущего в золотых сандалиях по улицам, воина, которым он сам становился на ускользающие краткие мгновения, и ту женщину в ярких, развевающихся на ветру одеждах... Что произошло с ними тогда, столетия назад? Возможно, проклятье затронуло и жителей павшего города, заставив их век за веком переживать тот страшный день. Но об этом Смит мог только догадываться.

Он многого не понимал до конца, а еще больше не понимал вовсе, и лишь в одном он был уверен: инстинкт, заставивший его повернуть против течения, не был навеян проклятием. Что-то в его крови — а кровь в его жилах текла не только человеческая — вывело его, как путеводная звезда, к источнику опасности. И еще он знал наверняка, что теперь, когда зловещий символ расколот, проклятие скоро рассеется и на бесплодные равнины хлынет живой, пригодный для людей воздух, живой ветер развеет все призрачные порождения тьмы, так долго укрывавшиеся здесь. Смит знал... знал...

Его кружило в сером вихре, ветер ревел в ушах, и новое знание покидало Смита. А потом он все-таки провалился в забытье...

Открыв глаза, он не сразу вспомнил, где находится и что произошло. Все тело было тяжелым, будто налилось свинцом, то и дело его пронзала боль. Плечо тупо ныло. И ночь вокруг была темной, очень темной. Он воспринимал мир будто сквозь толстое покрывало, заглушавшее все ощущения. Смит больше не мог разобрать высоких, резких звуков пустошей и щекочущих запахов, доносимых ветром. Даже неумолчное щебетание над головой стихло. Даже запах самого места изменился. Смиту почудилось, что откуда-то издалека пахнуло дымом. И несмотря на притупившееся восприятие, что-то подсказывало ему, что равнины вокруг больше не были пустыми и безлюдными. Ощущение одиночества и заброшенности исчезло. В воздухе сквозил едва заметный запах жизни. Милые ненавязчивые ароматы цветов и дыма домашнего очага окрасили его.

— ...Должно быть, волки ушли,— говорил кто-то у Смита над головой,— Вот уже несколько минут, как вой прекратился,— заметили? А с тех пор как мы забрались в эти проклятые края, они выли беспрерывно. Прислушайтесь!

Смит с трудом повернул голову —та отозвалась новой вспышкой боли — и открыл глаза. Вокруг него стояли несколько человек. В тот момент, когда он приподнял веки, все они как раз подняли головы и стали настороженно вглядываться в даль. Смит не мог их толком рассмотреть — теперь, когда он перестал быть волком, ночь для него снова была черна, как для всех. Он заморгал, отчаянно желая вернуть ту былую ясность зрения, но, конечно, ничего не добился. И все же он чувствовал, что уже видел этих людей. На одном из них была белая меховая шапка.

Один из незнакомцев ткнул пальцем, указывая на что-то, чего Смит видеть не мог:

— А парень, похоже, побывал в той еще переделке. Вон у волчицы-то как горло разодрано... И повсюду волчьи следы... Да их тут сотни! Я вот думаю, а что...

— Беду накличешь,— резко оборвал его главарь в белой шапке.— Это оборотни, уж поверь. Я бывал здесь, я знаю. Но я никогда не слышал, чтобы кто-то видел того волчару. Того, здоровенного, с белыми глазами. Господи боже! Я эти глаза век не забуду!

Смит пошевелился и застонал. Охотники тут же посмотрели на него.

— Глядите, он приходит в себя! — сказал кто-то, и сквозь боль Смит смутно почувствовал, как чья-то рука помогла ему приподнять голову.

Охотник сунул фляжку в его пересохшие губы и влил ему в рот нечто горячее и крепкое. Смит открыл глаза. Главарь в белой шапке стоял, наклонившись над ним. Их взгляды встретились. Глаза Смита были почти бесцветными, как светлая сталь.

Охотник отпрыгнул так резко, что половина содержимого фляжки вылилась Смиту на грудь. Человек истово перекрестился, рука его дрожала.

— К-кто... кто ты такой? — спросил он срывающимся голосом.

Смит криво усмехнулся и закрыл глаза.