Красный сон
© Перевод М. Пчелинцева.
I
Нордуэст Смит купил эту шаль на Лаккмандском Развале. Бывая на Марсе, он никогда не отказывал себе в удовольствии побродить среди лотков и прилавков величайшего из рынков, куда привозят товары со всех планет Солнечной системы и ее окрестностей. Лаккмандский Развал... Песни и легенды, сложенные об этом беззаконном, сказочно великолепном пятачке марсианской земли, избавляют нас от необходимости описывать его подробно.
Смит проталкивался сквозь пеструю, оглушительно галдящую толпу, вдыхал воздух, пропитанный запахами пота и экзотических блюд, пряностей и благовоний, сотнями прочих запахов, загадочных и дразнящих; торговцы и торговки нахваливали свои товары на языках и наречиях едва ли не всех известных человеку миров.
В одном из бесчисленных торговых рядов он остановился, привлеченный ярким пятном, мелькнувшим в затененной глубине захудалой лавчонки,— нестерпимо-алый цвет почти физически царапал глаза. Предметом его внимания оказалась шаль, небрежно наброшенная на резной сундучок работы марсианских пустынников — племени, парадоксальным образом сочетающего безукоризненный художественный вкус с общей грубостью и неотесанностью. Смит ни на секунду не усомнился в венерианском происхождении латунного подноса, которым торговец придавил шаль к сундучку. Ему хватило одного взгляда, чтобы узнать в костяных фигурках животных, грудой сваленных на подносе, работу одного из самых малочисленных и малоизвестных племен, населяющих Ганимед, крупнейший спутник Юпитера, однако стиль и техника исполнения шали не поддавались определению.
— Почем шарфик? — лениво полюбопытствовал Смит.
Продавец, коренастый марсианин из «канальных», проследил за направлением его взгляда и поскреб в затылке.
— Ты про что, про эту, что ли, штуку? Бери по дешевке, за полкриза, у меня голова болит на нее смотреть.
— Пять долларов,— ухмыльнулся Смит.
— Десять.
— Шесть с полтиной, или я пошел.
— Шесть с полтиной так шесть с полтиной,— махнул рукой марсианин, отставляя в сторону поднос с безделушками.
Смит перегнулся через прилавок, взял шаль и поразился ее воздушной легкости. С первого прикосновения стало ясно, что нежная ткань изготовлена из пуха или тонкой шерсти, а никак не из растительных волокон,— необыкновенно теплая и мягкая, она льнула к руке, словно ласковый зверек. Приглядевшись к покупке получше, Смит пришел в легкое замешательство: побывав чуть не на всех известных человеку планетах, он ни разу не встречал ничего подобного. По серебристо-синему полю змеилась одна сплошная, фантастически изломанная и запутанная красная линия. Кое-где синий цвет переходил в зеленый и фиолетовый — приглушенные, вечерние краски, еще больше подчеркивавшие агрессивную яркость орнамента; красная линия буквально поднималась над тусклым фоном, казалось, ее можно поддеть пальцем.
— И где же это такие делают? — недоуменно спросил он.
— А черт его знает,— пожал плечами продавец.— Разбирали доставленную из Нью-Йорка ветошь — и вот, нашли. Я ведь тоже заинтересовался, сходил даже к хозяину, попросил узнать, откуда она взялась. Ну и оказалось, что ее продал на тряпье какой-то венерианин, а венерианин вроде бы подобрал ее на допотопном разбитом корабле, крутившемся вокруг какого-то там астероида. И он, венерик этот, не знал, чей это корабль,— очень, говорит, старая посудина, чуть не из самых ранних, во всяком случае стандартных идентификационных знаков на нем не было. Я еще, помню, сильно удивлялся: и чего это он продал такую вещь на тряпье, зачем торопился, мог ведь больше получить.
— Странно. Да и штука эта тоже какая-то странная.— Смит еще раз взглянул на огненный узор и поежился.—Ладно, главное, что она легкая и пушистая. Посплю сегодня в тепле — если, конечно, не свихнусь, рассматривая эту красную загогулину.
Он небрежно сложил шаль — шестифутовый квадрат легко уместился в горсти,— сунул шелковистый комок в карман и забыл о нем до самого вечера.
На этот раз он остановился в одной из огромных стальных гостиниц, построенных марсианским правительством специально для нужд временных гостей планеты. Подобно всем городам хотя бы немного цивилизованной части Вселенной, Лаккдарол буквально стонет под натиском многотысячных толп космоплавателей, настоящих и не очень, предоставляя этой разношерстной публике более-менее сносное жилье за более чем умеренную плату. Правительство его императорского величества надеялось уберечь гостей от излишних контактов с представителями марсианского преступного мира, ибо эти пройдохи стали уже притчей во языцех.
Нельзя сказать, чтобы ночлежка, дававшая пристанище многим сотням космических бродяг, была стерильно чиста по части преступности; пожелай стражи порядка провести хорошую облаву, значительная часть ее постояльцев — в том числе и наш герой — перекочевала бы в императорские тюрьмы. Смит не помнил за собой сколько-нибудь серьезных правонарушений, совершенных на тускло-красной лаккдарольской почве, зато вся его деятельность плохо укладывалась в рамки закона, так что не слишком ленивый следователь неизбежно нашел бы основание для ареста. Но шансы попасть в облаву были практически равны нулю, так что он смело вошел в стальные двери барака, бок о бок с контрабандистами и беглыми каторжниками, пиратами и торговцами краденым и прочими джентльменами, вносящими — кто уж как умеет — свой посильный вклад в процветание космоплавания.
Стены, потолок и даже пол клетушки были изготовлены из стальных листов. Включив тускловатый ночник, Смит вызвал к жизни с десяток собственных отражений. Не обращая внимания на это несколько необычное общество, он подошел к столу, вытащил из кармана скомканную шаль, взял ее за углы и встряхнул. По зеркальным плоскостям заметались сотни огненных змей, комната превратилась в нечто вроде внутренности исполинского калейдоскопа. На какое-то мгновение Смиту показалось, будто стены распахнулись в четвертое измерение, в непостижимое огромное пространство, заполненное судорожным алым трепетом.
Затем стены захлопнулись, алое бешенство превратилось в десяток тускловатых отражений высокого, дочерна загорелого мужчины с серыми, почти бесцветными глазами, недоуменно рассматривающего экзотическую шаль. Нежная шелковистая ткань доставляла ладоням Смита острое, почти непристойное наслаждение. Он раскинул свою странноватую покупку на столе и попытался провести по орнаменту пальцем, проследить за всеми извивами головоломно запутанной линии. И с каждым новым витком, с каждым шагом в глубь алого лабиринта становилось яснее и яснее, что в этом цветовом водовороте есть какой-то тайный смысл, и если смотреть подольше, то смысл этот неизбежно выявится...
Ложась спать, Смит накинул шаль поверх одеяла, алое сверкание придало его снам необычный, фантастический характер.
Он брел по алому лабиринту, брел, оглядываясь на каждом повороте, и неизменно видел сзади мириады собственных отражений, искаженных и тусклых, впереди же не было никого, только змеящаяся бесконечность, окрашенная все в тот же зловещий цвет. Иногда она вздрагивала у него под ногами, а иногда ему казалось, будто он видит ее конец, но это всегда был не конец, а очередной головокружительный поворот...
По огромной шали небосвода ползали алые змеи молний, они извивались и корчились, а затем сплелись в знакомый узор, в котором было начертано неизвестными письменами слово на неизвестном языке. И он силился понять это слово, и боялся его понять, и уже почти понял, но в самый последний момент проснулся, дрожа от холодного ужаса...
Он спал и видел шаль, висящую в голубом полумраке — точно таком же голубом, как и ее фон. И он смотрел на нее и смотрел, пока голубой квадрат не растворился в полумраке, а алый узор не повис в воздухе. А потом алый узор был вырезан на воротах... Это были странные, непривычных очертаний ворота, ворота в высокой стене, едва различимой в мглистом сумраке, голубом с отдельными мазками зеленого и фиолетового, в небывалых вечерних сумерках небывалой страны, где воздух горит цветными туманами и никогда не бывает ветра. Он почувствовал, как ноги несут его вперед, и ворота были совсем рядом, а затем они распахнулись...
Он поднимался по длинной широкой лестнице. Его ничуть не удивляло, что ворота исчезли и что он не помнит, как поднимался по той части лестницы, которая осталась позади, которую можно увидеть, если обернуться, а впереди было видно не больше десятка ступенек, а все, что дальше, терялось в многоцветной дымке.
Он поднимался и поднимался, пока не заметил впереди какое-то смутное движение; мгновение спустя из тумана вырвалась высокая стройная фигура: девушка неслась по лестнице, спотыкаясь и чуть не падая, в диком, безоглядном ужасе. Он видел тень этого ужаса у нее на лице, ее длинные золотистые волосы трепетали в воздухе, и вся она, с головы до ног, была забрызгана кровью; ничего не замечая вокруг, она перепрыгивала через три ступеньки и чуть не сбила с ног нерешительно застывшего Смита. Он инстинктивно сомкнул руки, и девушка обвисла в нечаянных объятиях, судорожно хватая воздух ртом, не в силах даже поинтересоваться, кто остановил ее панический бег; Смит ощутил острый, горячий запах крови.
Все еще задыхаясь, девушка подняла голову; на раскрасневшемся лице ярко выделялись пунцовые губы, спутанные волосы горели фантастическим, почти оранжевым пламенем. В головокружительно долгий, как падение в пропасть, миг Смит успел заметить, что темно-карие глаза девушки мерцают красноватыми искрами, почувствовал в яркой, необычной красоте ее лица примесь чего-то чуждого, не знакомого ему прежде. Ужас, застывший в глазах? Возможно...
— Оно...— Девушка смолкла и судорожно вздохнула.— Оно ее взяло! Пустите меня! Пустите ме...
Чтобы заставить златокудрую фею замолчать, Смит осторожно, но довольно сильно встряхнул ее за плечи.
— Ну-ка по порядку,— скомандовал он.— Кого это «ее»? Что такое «оно»? А что ваша одежда в крови — вы хоть это-то знаете? Вы ранены?
— Нет! — Девушка отчаянно замотала головой.— Нет! Отпустите меня! Мне нужно — это не моя кровь, ее...— Она захлебнулась рыданиями.
Полюбовавшись пару секунд на оранжевый затылок, Смит обреченно вздохнул, сгреб содрогающуюся с головы до ног девушку в охапку и побрел сквозь сиреневую мглу вверх.
Минут через пять туман немного рассеялся, лестница кончилась, и он увидел перед собой узкий зал с высоким сводчатым потолком, нечто вроде церковного придела. Войдя в зал, он заметил слева ряд дверей, свернул к ближайшей и оказался в длинной галерее. Арочные окна галереи выходили в голубой безбрежный простор, под ними тянулась низенькая скамейка; Смит сел на скамейку, усадил рядом с собой мокрую от слез девушку и подпер ее своим плечом.
— Моя сестра,— всхлипывала девушка.— Оно ее пожрало, ее, мою сестру...
— Не плачь, не надо плакать,— неуверенно заговорил Смит.— Это же все сон. Не плачь, никакой сестры у тебя не было и нет, и тебя тоже нет, так стоит ли плакать.
Девушка резко отшатнулась и вскинула огромные, полные слез глаза; длинные слипшиеся ресницы были похожи на звездные лучи, как их рисуют дети. Несколько секунд она молча изучала Смита, на затравленном и все же прекрасном лице читалось искреннее сострадание.
— О!.. Ты же пришел из... из... и ты все еще думаешь, будто это сон!
— Я знаю, что это — сон,— с ребячливым упрямством настаивал Смит.— Я сплю в лаккдарольской ночлежке, вижу во сне тебя и все это, а когда я проснусь...
— Ты никогда не проснешься,— печально улыбнулась девушка,— Ты попал в кошмарный, смертельный сон. Из этого мира нельзя проснуться.
— Как это так? Почему нельзя?
Смита кольнула тревога. Да, он знал, что спит; часто бывает, что спишь и думаешь, будто все это наяву, но сейчас-то он точно знал. Только слишком уж уверенно говорит эта истеричная особа, уверенно и с сочувствием, и смотрит тоже жалостливо, как на собаку с перешибленной лапой, тут и не хочешь, а поверишь...
— Царство сна — не метафора,— продолжила девушка.— Туманные миры, по которым бродят души спящих, существуют реально — или почти реально, их бесчисленное множество. Но сюда — я говорю с уверенностью, потому что ты не первый наш гость,— сюда проходят через врата, открывающиеся только в одну сторону. Человек, получивший ключ, может открыть врата и пройти в этот мир, но он никогда не найдет обратного пути. А вот ты — каким ключом открыл ты врата?
— Шаль,— растерянно пробормотал Смит.— Ну да, конечно же, шаль. Этот чертов орнамент, посмотришь — и голова кругом...
Он зажмурился и прикрыл глаза рукой, заслоняясь от воспоминаний, но зловещие алые извивы пламенели на обратной стороне век.
— Какой орнамент? — В задыхающемся голосе девушки звучала отчаянная надежда.— Ты можешь вспомнить?
— Красный...— Тревога Смита превратилась в самую настоящую панику,— Ярко-алая нить, вплетенная в синюю шаль, совершенно кошмарный узор... и на воротах было то же самое... И все равно это сон, я скоро проснусь, и тогда...
— Но ты можешь вспомнить?
Узкая, с длинными пальцами рука до боли сжала колено Смита.
— Орнамент, ты можешь вспомнить орнамент? Ты можешь вспомнить Слово?
— Слово? — тупо переспросил Смит.— Слово, которое в небе? Нет, я не хочу его вспоминать, больно уж бредовый узор.
Вообще-то я его помню, даже не могу забыть, но тебе не скажу, не нарисую. Такого никогда не бывало и быть не должно, и вот на этой самой шали...
— Выткано на шали,— пробормотала девушка.— Ну да, конечно. Только как эта шаль оказалась в вашем мире, если она... если оно...— Ее лицо жалко сморщилось, из светло-карих, жарко искрящихся глаз брызнули слезы.— Сестра, сестра, ну как же это...
— Так что же у тебя случилось? — Рвущие душу рыдания вывели Смита из ступора,— Давай я тебе помогу. Попробую помочь, ты только расскажи, в чем там дело.
— Моя сестра...— всхлипнула девушка.— Оно настигло ее в зале, прямо у меня на глазах. Забрызгало меня кровью, ее кровью... Господи, да что же это...
— Оно? — изумился Смит.— Какое еще «оно»? Здесь что, опасно? — Его рука привычно упала на бластер.
Девушка заметила это движение, по ее губам скользнула печальная, чуть пренебрежительная улыбка.
— Оно,— кивнула она.— Нечто. Оно не боится никакого оружия, с ним не справится ни один человек. Оно пришло, и это был конец.
— Но что оно такое? Как оно выглядит? И где оно — где-нибудь рядом?
— Оно везде. Ты никогда не знаешь, что оно тут, а затем туман становится плотным, появляется что-то красное, пульсирующее, и это — конец. Мы не сопротивляемся, да и вообще стараемся поменьше о нем думать, иначе жизнь была бы совсем невыносимой. Оно пожирает нас, одного за другим, а мы делаем вид, будто ничего не происходит, живем спокойно и счастливо до самого последнего дня. И никто не знает, когда наступит его последний день...
— Откуда появляется? Да и что такое — это «оно»?
— Никто не знает... оно всегда было здесь... и всегда будет... слишком призрачное, чтобы умереть своей смертью, слишком неуязвимое, чтобы с ним сражаться. Нечто, приходящее из какого-то чуждого, непонятного нам места — из далекого прошлого или из немыслимого измерения, мы не знаем и никогда не узнаем откуда. И мы стараемся о нем не думать.
— Тварь, пожирающая материальные объекты, должна иметь в себе что-то материальное, а значит — уязвимое,— не отступал Смит.— У меня есть бластер, так что мы еще посмотрим...
— Попробуй, если хочешь,— пожала плечами девушка,— Пробовали многие, а оно все так же приходит. Или не приходит, а просто появляется, многие думают, что прямо здесь и живет. Оно... забирает нас где угодно, но чаще всего — в этих залах. Когда тебе опостылеет жизнь, возьми свое оружие и посиди здесь, под крышей. Ждать придется недолго.
— Я еще не готов к таким рискованным экспериментам,— ухмыльнулся Смит.— Но если эта тварь живет именно здесь, зачем же вы сюда ходите?
— Какая разница? Не здесь, так в другом месте, ведь от него не спрячешься. Как только проголодается, кто-то из нас обречен. Да и как мы можем сюда не ходить, ведь здесь наша... пища.— Она бросила на Смита странный, опасливый взгляд.— Ладно, потом поймешь. Но место здесь и правда опасное, так что лучше уйти. Ты пойдешь со мной? Мне теперь очень одиноко.— Ее глаза снова наполнились слезами.
— Конечно, конечно. Я буду выполнять каждое твое желание — пока не проснусь.— Он улыбнулся собственной шутке.
— Ты не проснешься.— Она говорила спокойно и серьезно,— Ты заперт в этой стране, так же как и все мы, и останешься здесь до самой смерти, поэтому не тешь себя напрасной надеждой.
— Тогда пошли,— Смит встал и взял девушку за руку.— Оставайся при собственном мнении, хотя как знать, может, ты и права...
Загадочная обитательница сонного царства вскочила на ноги, широко разметав оранжевые, яркие, как солнце, волосы, на ее коротком, сильно порванном белом платье пламенели алые пятна крови.
— Ну и куда же мы теперь? — спросил Смит.— Туда? — Он повернул голову к окну.
— Нет, что ты,— зябко поежилась девушка.
— А что там такое? Ни земли, ничего, только голубой туман.
— Слушай меня внимательно.— Она взяла Смита за руки и посмотрела ему прямо в глаза.— Ты остаешься в этом мире, ведь отсюда есть только два выхода — смерть и другой, который страшнее смерти. А раз так, ты должен научиться нашим законам, первый из которых — не спрашивать о Храме никогда и ничего. Ты сейчас в Храме. Оно обитает в Храме. В Храме мы получаем...— ее глаза скользнули в сторону,— пищу. Мы заходим только в немногие знакомые нам залы, не пытаясь узнать, что находится в остальных, так безопаснее. Остановив меня на лестнице, ты спас мою жизнь — ушедшие в эту туманную мглу не возвращаются. Я должна была сразу догадаться, что ты не из нашего мира, ведь мы не знаем, куда ведет эта лестница, не знаем и не пытаемся узнать, так безопаснее. Мы познали это на собственном печальном опыте. Снаружи Храм выглядит очень странно, а изнутри из его окон видны вещи, на которые лучше не смотреть. Я не знаю, что такое эта голубизна за окнами галереи,— и не хочу знать. Сквозь другие окна можно увидеть совершенно дикие вещи, проходя мимо них, мы отводим глаза. Ты тоже этому научишься...— По ее лицу скользнуло бледное подобие улыбки.— Пошли.
Покидая галерею, Смит еще раз оглянулся на окна, выходившие в голубое ничто. В узком зале златовласая провожатая свернула налево, к скрытому клочьями зеленого и сиреневого тумана выходу. За тройной аркой главного портала Храма расстилался пейзаж, непохожий ни на что, виденное Смитом прежде. Солнца в этом мире не было, землю освещал голубой, непривычно тесный купол небосвода; воздух казался многометровой толщей чистой, кристально-прозрачной воды, время от времени по нему пробегала мелкая, еле ощутимая рябь.
Трудно сказать, что именно делало эту сверкающую, словно умытую недавним дождем, страну невыносимо чуждой и враждебной. Из ярко-зеленой травы вставали высокие, вполне земного вида деревья; между их пышными кронами искрилась голубая полоска недалекого озера. С первого взгляда все здесь казалось абсолютно нормальным, и только отдельные, не очень вроде бы значительные детали... Ну, например, трава.
Когда они спустились на луг и пошли к озеру, Смит обратил внимание, что короткие пушистые травинки странным образом липнут к босым ногам девушки. Подняв глаза, он с удивлением заметил, что трава на лугу колышется, по ней пробегают длинные волны, очень похожие на круги от брошенного в воду камня, только здесь круги не разбегались, а сбегались, и все это — при полном безветрии.
— Т-трава! — Его голос дрожал и срывался.— Она же... Она ч-что, ж-живая?
— Конечно,— безразлично откликнулась девушка.
Только теперь он сообразил, что ветви деревьев покачиваются сами по себе, ведь ветра не было. Они раскачивались в самых разных направлениях, по две, по три вместе, словно о чем-то друг с другом перешептывались.
Чуть позднее, проходя под деревьями, Смит услышал шелест листьев, поднял голову и увидел, как ветки склоняются вниз. Нет, они ни разу не дотронулись ни до него, ни до девушки, однако в этом движении чувствовалась какая-то зловещая заинтересованность, деревья наблюдали за проходящими людьми, как и трава, ее волны сопровождали их на каждом шагу.
Озеро было того же голубого цвета, что и туман в Храме, с теми же зелеными и сиреневыми потеками; в настоящей воде пятна краски быстро расплываются и исчезают, здесь же они сохраняли четкую, постоянную форму.
Рядом с берегом, чуть выше уреза воды, стояла беседка не беседка, часовня не часовня — маленькое строение из розоватого камня с тремя огромными, чуть не во всю стену окнами.
— Вот здесь я живу,— сказала девушка, небрежно указывая на пустой прямоугольник дверного проема.— Заходи.
В странном доме, сильно напоминавшем святилище какого-нибудь античного божества, не было Никакой мебели, кроме двух низких, застеленных голубыми покрывалами диванчиков, за окнами виднелся ярко-зеленый луг и купы деревьев. Белые, без единого пятнышка стены, ничего лишнего — такая вот аскетическая простота и безыскусность.
— А что, если вдруг ветер или похолодает? — скептически поинтересовался Смит.— И где ты ешь? Еде твои книги, одежда, еда?
— У нас не бывает ни холодно, ни жарко, всегда как сейчас, и ветра тоже не бывает,— улыбнулась девушка.— Книг у меня нет, пищи тоже — мы питаемся все вместе, в Храме. Запасные туники я храню под ложем.
— А чем же ты тут занимаешься?
— Занимаюсь? О, я купаюсь в озере, сплю, отдыхаю и гуляю в роще. Время бежит очень быстро.
— Весьма идиллично,— криво усмехнулся Смит,— только я бы на стенку полез от скуки.
— Зная, что каждый момент может оказаться для тебя последним, стараешься насладиться жизнью во всей ее полноте,— без тени улыбки возразила девушка.— Растягиваешь время как только возможно. Нет, мы не скучаем.
— Так у вас что, совсем нет городов? А где живут остальные?
— Собираться большими группами опасно. Оно... ну вроде как любит толпу. Мы живем по двое, по трое, некоторые предпочитают одиночество. Городов у нас нет. Мы ничего не делаем — какой смысл браться за работу, если ты не уверен, что успеешь ее закончить? Да мы и думать-то почти не думаем. Пошли на озеро.
Взяв Смита за руку, она повела его по липнувшей к ногам траве к озеру и молча опустилась на желтый, как цыплячий пух, песок узкого, безукоризненно чистого пляжа. Смит сел рядом, он смотрел на цветные пятна, парящие в туманной голубизне воды, стараясь не думать об этой цепи фантастических событий. Впрочем, обстановка и так не располагала к размышлениям — тусклая голубизна и тишина... еле слышный плеск воды, похожий на мерное дыхание спящего... тяжелый, недвижный воздух... Впоследствии, вспоминая этот сон, Смит так и не смог решить, уснул он тогда или нет; как бы там ни было, через какое-то время он услышал шорох, поднял свесившуюся на грудь голову и увидел, как девушка, успевшая уже умыться и переодеться, садится на прежнее место. Смит не помнил, как она уходила, но это его не удивило и не встревожило.
Свет тускнел и расплывался, землю окутывали голубые, мглистые сумерки, пронизанные теми же сонными, приглушенными красками, как и зеркально гладкая вода уснувшего озера... Смит утонул в сонной голубизне, не имея ни малейшего желания уходить куда-нибудь с этого берега, вставать с нежного, прохладного песка, он не думал ни о чем, не ощущал ничего, кроме полной тишины и небывалого покоя.
Сумерки сгущались, он едва различал даже близкий — какие-то три шага — край воды, царство сна сузилось до размеров крохотного песчаного островка, обнесенного непроницаемыми стенами тьмы.
Затем оказалось, что он смотрит, наверное уже давно, на девушку. Она лежала, разметав волосы по песку, ярко-красные губы казались в темноте совершенно черными, полуприкрытые глаза внимательно следили за Смитом.
Он сидел и молча смотрел в эти полуприкрытые немигающие глаза, а затем руки девушки поднялись, и он склонился к ней с отстраненной легкостью человека, живущего во сне, хотя, может быть, все было наоборот — он склонился, а она подняла навстречу ему руки, этого он тоже так никогда и не вспомнил. Песок был прохладный и мягкий, а у поцелуя был легкий привкус крови.
II
В этом мире был рассвет — но не было восхода. Небо разгоралось все ярче и ярче, трава и деревья просыпались, начиная новый день своей жутковатой жизни. Открыв глаза, Смит увидел в прямоугольнике дверного проема, на фоне рассвета, сказочную, с головы до ног усыпанную алмазами фигуру. Мокрая девушка весело смеялась и стряхивала с ярких, как расплавленное золото, волос голубые капли воды.
— Я голодный,— сказал он, откидывая голубое покрывало и опуская ноги на пол,— Что и когда мы будем есть?
Смех мгновенно стих. Девушка еще раз встряхнула волосами, на секунду задумалась и переспросила:
— Ты что, хочешь есть?
— Не просто хочу, а умираю с голоду! Ты же вроде говорила, будто бы вас кормят в Храме? На меня там как, хватит?
— Хватит.— Девушка скользнула по нему странным взглядом, отвернулась, помолчала еще секунду И наконец сказала: — Ладно, пошли./
— А в чем, собственно, дело?
Смит поймал ее за руку, усадил к себе на колени и шутливо чмокнул в безучастные губы. И снова ощутил привкус крови.
— Да нет, ничего.— Она потрепала его по волосам и встала,— Одевайся, пошли.
И снова тянулись к ним излишне любопытные ветки, снова бежали по лугу странные, сходящиеся к центру волны, снова липли к ногам мохнатые травинки; Смит изо всех сил старался не замечать всех этих мелочей — но помимо своей воли ощущал некую зловещую силу, таящуюся под яркой, многоцветной оболочкой царства сна.
— А что это такое ты говорила,— спросил он, вспомнив странную фразу из вчерашнего разговора,— насчет выхода, который не связан со смертью?
— Я сказала: «страшнее смерти».— Голос девушки дрожал от волнения.— Мы стараемся не говорить об этом выходе.
— Но если выход есть, я должен о нем знать. Расскажи, уж в этом-то нет ничего страшного.
— Ты все равно не сможешь воспользоваться этим выходом,— Она наклонила голову, завесив лицо золотой вуалью волос, и еле слышно прошептала: — Слишком уж велика цена. И еще... и еще я не хочу, чтобы ты уходил...
— Но знать-то я все равно должен,— безжалостно требовал Смит.— Расскажи.
Девушка остановилась, повернулась к Смиту и застыла, глядя на него печальными, встревоженными глазами. Молчание длилось долго, не меньше минуты, и наконец она сдалась.
— Уйти можно тем же путем, каким ты пришел. Властью Слова. Можно — и нельзя, путь есть, но он непроходим.
— Почему?
— Это Слово гибельно — в самом буквальном смысле. Я его не знаю, поэтому не смогла бы произнести, если бы даже хотела. Слово начертано огненными письменами на стене одного из залов нашего Храма, его не слышные уху звуки раздаются в этом зале от века и будут звучать до скончания веков. Тот, кто встанет перед письменами и откроет свой мозг звукам Слова, услышит его и поймет, а потом прокричит их, тот умрет. Наречие, породившее это слово, настолько чуждо и враждебно всему нашему бытию, что звуки его разорвут, сотрут в порошок тело и мозг произнесшего его. Этой же самой разрушительной мощью Слово приоткрывает на мгновение врата между нашим миром и твоим, хотя и тут есть новая, страшная опасность: Слово может взломать врата иного мира и впустить сюда какой-нибудь несказанный ужас; некоторые думают, что именно так оно когда-то и проникло к нам. Если в зал войдут двое, один — чтобы покинуть этот мир, а другой — чтобы прокричать Слово и умереть, уходящий должен стоять точно перед вратами, ибо это — самое защищенное место, нечто вроде затишья в центре урагана, и, если уходящий хоть чуть помедлит, Слово разорвет его в клочья, точно так же, как помощника, добровольно принимающего смерть. Теперь ты понимаешь, насколько невоз...
Она замолчала, негромко вскрикнула, посмотрела вниз, обиженно фыркнула, отскочила на пару шагов и снова повернулась к Смиту. Смит недоуменно взглянул на ее ноги и увидел десятки маленьких кровавых точек.
— Трава. Когда ты босиком, нельзя долго стоять на одном месте, а то она присасывается и пьет кровь. Я об этом забыла, и вот видишь... Ну ладно, пошли.
Хрустально-прозрачная страна приобретала новые, устрашающие черты. Смит опасливо оглянулся: по лугу все так же бежали кольцевые, сходящиеся к центру волны голодной травы. Ну а деревья — они что, мясом питаются? Деревья-людоеды и травинки-вампиры... Он зябко поежился и зашагал следом за девушкой.
Громада Храма терялась в голубой дымке, как дальние горы на Земле, только эта дымка не рассеивалась по мере приближения и никак не была связана с состоянием атмосферы — все остальные детали пейзажа просматривались абсолютно четко. По какой-то непонятной причине контуры здания плохо различались и совсем не запоминались. Как только Смит делал попытку разглядеть получше какой-нибудь конкретный угол, или башню, или окно, они расплывались перед глазами; ему начинало казаться, будто странное, окутанное голубоватой вуалью здание находится в другое, непонятном мире, в других измерениях, а здесь присутствует лишь его бледный отблеск.
Из огромной арки портала — тройной арки, не похожей ни на что, виденное Смитом прежде, и упорно ускользавшей от взгляда, не позволявшей понять, что же в ней такое особенное,— струился бледно-голубой туман; еще секунда, и они окунулись в знакомый цветной сумрак огромного зала.
Удалившись от входа на какой-нибудь десяток шагов, девушка привычно свернула направо; сквозь клочья тумана, лениво проплывавшие в узкой сводчатой галерее, смутно различался длинный ряд коленопреклоненных фигур. Полуприкрытые глаза, низко опущенные головы, благоговейная тишина — все говорило о том, что эти люди истово молятся какому-то своему божеству, однако вскоре Смит заметил, что каждый из них плотно сжимает губами трубку, выступающую из стены. Найдя в ряду два свободных места, девушка опустилась на колени перед одной из трубочек, указала Смиту глазами на вторую, склонила голову к своей изогнутой бронзовой трубке и блаженно зажмурилась. Мгновение поколебавшись, Смит последовал ее примеру.
Коснувшись трубочки губами, он почувствовал во рту горячую струю терпкой, солоноватой и очень вкусной жидкости. Каждый глоток вливал в него новые силы, наполнял тело сладостным теплом. Смит никак не мог отделаться от ощущения, что этот острый соленый вкус ему знаком, что где-то, когда-то он сталкивался уже с чем-то подобным, но где?.. Оглушенный страшным подозрением, он отшатнулся и увидел на конце бронзовой трубки красную каплю. Красную, как орнамент шали, как потек на тыльной стороне ладони, которой он вытер губы. Да, вкус был знакомый, очень знакомый, и запах — тоже.
А рядом прикрытое золотыми волосами лицо светилось экстатическим наслаждением. Почувствовав на плече руку Смита, девушка вздрогнула, открыта глаза, покосилась в его сторону — и сделала еще один жадный глоток.
— Пошли отсюда,— беззвучно прошептал Смит.
Девушка оторвалась от своей поилки, встала и поднесла к измазанным красным губам палец; на ее лице читалась откровенная досада.
Предостережение было излишним, Смит и сам не решился бы нарушить благоговейную тишину, царившую в галерее, однако минутой позже, под высокими сводами зала, он дал волю долго копившейся ярости.
— Как это понимать?
— А на что ты рассчитывал? — пожала плечами девушка,— Мы питаемся единственным доступным нам способом. Ты тоже этому научишься — если только оно не схватит тебя раньше.
Смит молча повернулся и зашагал сквозь медленно плывущие клочья тумана к выходу. Он слышал за спиной торопливое шлепанье босых ног по каменному полу, слышал учащенное, срывающееся дыхание, но упорно не оборачивался и лишь на полпути к озеру, чуть не доходя до рощи, небрежно взглянул через плечо. Девушка плелась следом, понуро свесив голову, жалкая, как побитая собака. Всю злость Смита как рукой сняло. Он остановился и через силу растянул губы в некоем подобии ободряющей улыбки, а затем она подошла совсем близко и подняла к нему несчастное, зареванное лицо, и он был вынужден рассмеяться, и подхватить ее на руки, и целовать трагически изогнутые губы, чтобы на них снова появилась улыбка. Теперь он знал, откуда этот терпкий, солоноватый вкус.
— И все-таки,— сказал он, подходя к маленькому белому павильону,— неужели здесь нет никакой другой пищи? Зерно какое-нибудь, пшеница или еще что. В лесу наверняка есть какая-нибудь дичь. А фруктовые деревья, неужели у вас даже фруктов нет?
— Нет,— качнула головой девушка,— ничего у нас нет. Здесь не растет ничего, кроме травы и этих деревьев. И животных тоже никаких, только люди и оно. А что касается фруктов — слава богу, что наши деревья цветут всего один раз за всю свою жизнь.
— Почему?
— Об этом лучше не говорить.
Постоянные недомолвки доводили Смита до белого каления, он молча повернулся и пошел на пляж в смутной надежде еще раз ощутить вчерашний блаженный покой. Пара глотков... жидкости полностью утолили его голод, наполнили тело дремотным удовлетворением. Голубое безоблачное небо, мерный плеск волн, теплых, как парное молоко, свежий воздух навевали мирное, благодушное настроение. Красивый мир и приятный, что там ни говори...
Сонный день близился к концу, озеро закрывала мглистая тьма, а соленый привкус крови придавал поцелуям дополнительную остроту, подчеркивал их сладость. Утром он проснулся, выкупался вместе с девушкой в голубой прохладной воде — и неохотно пошел через поросший коварной травой луг к Храму, пошел, гонимый голодом, пошел потому, что голод был сильнее отвращения. Он шагал, ощущая легкую тошноту — и нетерпение...
И снова впереди вздымалась неопределенная, скрытая голубым туманом громада, и снова в залах и коридорах плавал пятнистый сумрак, и Смиту не нужно было указывать дорогу, он сам свернул направо, в галерею, нашел свободное место, встал на колени, и его уже было не отличить от соседей слева и справа.
Первый глоток чуть не вывернул его наизнанку, однако затем пришла блаженная истома, тошнота отступила, оставив ощущение ненасытного голода и жадное желание насытиться, и он пил, ничего не видя и не слыша, ни о чем не думая, пил, пока не очнулся, почувствовав на плече руку девушки.
Жаркий, терпкий напиток ударил в голову, как вино, Смит почти не помнил, как они покинули Храм, как пересекли голодный, без ветра волнующийся луг, как прошли под низко склоненными, зловеще перешептывающимися ветвями. Опьянение продлилось до самого вечера, и только мгла, пришедшая с озера, вернула ему полную ясность мыслей.
III
Жизнь стала предельно простой — хрустальная прозрачность дня и вязкий мрак ночи, утренние походы в Храм и терпкие поцелуи девушки с длинными волосами. Время утратило смысл. День за днем повторялся все тот же монотонный цикл — хотя Смит этого не замечал,— изменившийся лишь в одном: девушка стала молчаливой, в ее глазах появилась какая-то новая глубина — но он не замечал и этого.
Однажды вечером, когда в воздухе появилась первая, еще прозрачная дымка, Смит поднял глаза от гладкой, как зеркало, поверхности озера и увидел вдали — или это ему показалось? — смутные очертания горного хребта.
— А что это там, за озером? — лениво поинтересовался он.— Похоже на горы.
— Не знаю.— Глаза девушки тревожно потемнели.— Мы предпочитаем не интересоваться тем, что вдали.
И тут в Смите проснулось давнее раздражение.
— «Мы предпочитаем»,— зло передразнил он.— «Об этом лучше не говорить». На все вопросы — один ответ. Меня тошнит от твоих недомолвок! Вы тут вообще хоть чем-нибудь интересуетесь или только дрожите от страха перед этой невидимой тварью?
— Мы научены горьким опытом,— вздохнула девушка,— Те, кто задает вопросы, кто ищет ответы,— умирают. Весь юз-дух этой страны пронизан опасностью — опасностью непостижимой, неуловимой и кошмарной. Чтобы сделать жизнь хоть немного более сносной, мы должны смириться с неизбежным, играть по установленным правилам. Не присматриваться ни к чему слишком пристально, ни о чем не задумываться, не задавать вопросов.
А эти горы недостижимы, как мираж,— и горы, и все, что лежит за горизонтом. В этой стране нет никакой пищи, кроме... того питья в Храме, поэтому человек, решивший исследовать эту землю, либо вернется с полпути, либо умрет от голода. Эти невидимые глазом узы крепче любых цепей и решеток.
Смит равнодушно пожал плечами. На землю опускалась умиротворяющая мгла, раздражение погасло, едва успев разгореться.
И все же с этого дня в нем начало нарастать смутное недовольство. Ни блаженный покой, ни пьянящая горечь, сочившаяся из трубочек в Храме, ни другая, во сто крат более пьянящая горечь — горечь страстных, ненасытных губ, не могли стереть из его памяти туманного силуэта далеких, недостижимых гор. Пробудившееся беспокойство искало выхода, подталкивало к действиям, пусть даже и безрассудным; закаленное опасностями тело томилось в тесном загоне, рвалось из наезженной колеи: сон—пища—любовь.
Леса и луга, везде, куда ни кинешь взгляд,— леса и луга, а на горизонте — далекие, манящие горы. И еще — окутанные голубым сумраком недра загадочного Храма. Все чаще и чаще возникала у Смита мысль обследовать залы, куда боятся заходить обитатели этой Страны лотосов, узнать, какие страшные, а может, просто непонятные видения открываются из окон, от которых они отводят глаза. Ведь должна же жизнь, даже здешняя жизнь иметь какой-то смысл. Что лежит за этими лесами, за этими лугами? Какую таинственную страну скрывает стена окутанных голубым туманом гор?
Он безжалостно терзал девушку расспросами, безжалостно и безрезультатно. Ее народ не имел ни прошлого, ни будущего, жил в постоянном стремлении извлечь как можно больше радости из вот этого конкретного мгновения, ведь оно может оказаться последним. Смыслом жизни этих людей был отказ от любых действий; Смит подозревал, что такая установка закреплена на биологическом уровне. Все беспокойные, любознательные натуры нашли свою смерть на дороге исканий, выжили только робкие и покорные, согласные безропотно сносить несказанные ужасы этой пародии на буколический рай.
В памяти Смита вставали яркие картины того, другого, настоящего мира — многотысячные толпы на проспектах и бульварах планетных столиц, шум и смех, ослепительное сияние огней. Он видел космические корабли, вспарывающие ночное небо, несущиеся сквозь звездную пыль от одного мира к другому, вспоминал схватки в салунах и портовых барах, злобные крики и грохот в щепки расшибаемой мебели, узкие языки светло-голубого, смертельного пламени, едкую вонь до костей сгоревшей плоти. Перед мысленным взором Смита проходила жизнь во всем ее яростном великолепии, бок о бок с извечной своей спутницей — смертью, его терзала ностальгия по оставшемуся в прошлом миру — миру вздорному, суматошному и все же прекрасному.
Девушка пыталась хоть как-то отвлечь его, успокоить. Она устраивала робкие вылазки в зловещий, бдительный, как самая современная охранная система, лес; сделав над собой неимоверное усилие, она обуздала свой инстинктивный страх и обследовала вместе со Смитом одну из галерей Храма, она предвидела тщетность всех этих стараний — и упорно их продолжала.
Развязка наступила внезапно. В один из ясных, теплых, неотличимых друг от друга дней глаза Смита, рассеянно скользившие по еле различимому силуэту недостижимых гор, внезапно сузились и сверкнули холодной, опасной сталью, на его скулах заиграли желваки.
— Все,— процедил он сквозь сжатые зубы, а затем стряхнул со своего плеча голову девушки и вскочил на ноги.— Осточертело мне здесь.
— В чем дело? — испуганно пробормотала она, поднимаясь с ярко-желтого песка.— Что с тобой?
— Я ухожу — куда угодно, хоть к чертовой бабушке. Скорее всего — в эти горы. Ухожу сейчас, сию же минуту.
— Но... так значит, ты хочешь умереть?
— Лучше уж сдохнуть по-настоящему, чем такая тягомотина, не то жизнь, не то смерть,— зло ухмыльнулся Смит.— Хоть развлекусь напоследок.
— А что ты будешь есть — даже если сумеешь справиться со всеми опасностями? Да что там еда, ты же не сможешь спать на этой траве, она съест тебя заживо! Покинув эту рощу — и меня,— ты не оставишь себе ни единого шанса выжить.
— Умирать так умирать,— небрежно отмахнулся Смит.— Я долго об этом думал и принял окончательное решение. Собственно говоря, я мог бы просто побродить по Храму, скормить себя этой вашей нечисти — и дело с концом. Толь,ко мне хочется сначала попытать судьбу: а вдруг все не так плохо, как ты говоришь, и я выживу? А вдруг я набреду все-таки на место, где растет что-нибудь съедобное? Судя по всему, это и есть мой единственный шанс. Попробую, может, что и получится, все лучше, чем гнить заживо.
По щекам девушки катились слезы; Смит хотел еще раз сказать, как невыносимо для него растительное существование, даже открыл рот — и замер, заметив на ее губах странную, ледяную улыбку.
— Ты никуда не пойдешь.— Заплаканные глаза смотрели на что-то, скрытое за его спиной,— Смерть. За нами пришла смерть.
Она говорила так спокойно и бесстрастно, что в первый момент Смит ничего не понял; тогда она указала пальцем, и он повернулся.
Воздух между пляжем и розовым павильоном дрожал и переливался, в нем возникла легкая голубая дымка. Дымка быстро сгущалась и темнела, в ней появились зеленые и сиреневые полосы, затем жуткое, ирреальное облако приобрело розоватый оттенок, красный цвет разгорался все ярче, сжимался к центру, еще секунда — и Смит увидел ослепительно алый, ритмично пульсирующий ком и понял, что это такое.
Оно сочилось душной, нечеловеческой, почти материальной злобой; всей своей кожей, всем телом и мозгом Смит ощущал присутствие некоего алчного, ненасытного ужаса, ужас сгущался, как прежде сгущался голубой туман, жадно тянулся к двум беззащитным жертвам.
А девушка не боялась. Смит знал, что она не боится, хотя и не оборачивался: он не мог оторвать глаз от жутких, ослепительно алых пульсаций...
— Я рада, что умру вместе с тобой...— Мягкий, бесконечно печальный голос вывел его из гипнотического оцепенения, разбил оковы алого ужаса.
Смит разразился резким, лающим смехом, искренне радуясь, что в этой буколической тягомотине нашлось хоть какое-то развлечение; бластер, неведомо как оказавшийся в его руке, выплюнул длинную струю голубого, как закаленная сталь, огня, смертельный для всего живого луч пронзил кошмарную тварь насквозь, не причинив ей никакого вреда, и воткнулся в землю. Смит стиснул зубы и описал стволом длинную восьмерку; едва голубой луч коснулся жадно пульсирующего комка, туманная масса содрогнулась, ее контуры начали расплываться, алый ком съежился и потускнел.
Смит без устали работал бластером, стремясь выжечь, разрушить это средоточие зла, но оно исчезало слишком быстро, уже через мгновение в тумане осталось только бледное розовое Пятнышко, и луч снова обжег землю. Через несколько секунд воздух совсем очистился, обрел прежнюю кристальную прозрачность, смертельное облако рассеялось без следа.
Облегченно вздохнув, Смит ощутил резкий, ни на что иное не похожий запах опаленной плоти, успел удивиться — неужели эта тварь настолько уязвима, и тут же увидел сгоревшую траву. Над землей поднимался густой черный дым, толстые мохнатые стебельки испуганно отклонялись от выжженного участка, тянулись в стороны, чуть не вырывая свои корни из земли. Смит вспомнил вампирские замашки этой милой травки и зло ухмыльнулся.
Как только опасность миновала, девушка утратила недавнее спокойствие и бессильно осела на песок, по ее телу пробегали волны крупной судорожной дрожи.
— Оно... ты его убил?
— Не знаю. Трудно сказать. Возможно, и нет.
— И что ты... что ты будешь делать?
Прежде чем ответить, Смит сунул бластер в кобуру и поправил пояс.
— То, что и собирался.
— Подожди! — Девушка торопливо вскочила на ноги.— Подожди! — Она схватила Смита за руку и замолчала, стараясь подавить новый приступ неудержимой дрожи; Смит терпеливо ждал.— Сначала сходим еще раз в Храм.
— А что,— ухмыльнулся Смит,— совсем неплохая мысль. Когда-то еще удастся поесть.
И снова они шагали по пушистой траве, снова катились по лугу кольцевые, сходящиеся в одну точку волны, снова упиралась в небо призрачная, невозможная громада Храма, снова плавали в голубом мглистом полумраке зеленые и сиреневые пятна. Смит привычно свернул направо, к галерее пьющих кровь, но тонкая, дрожащая рука заставила его остановиться.
— Нам нужно в эту сторону,— еле слышно прошептала девушка.
Стараясь не проявлять удивления, он проследовал за ней мимо знакомой, слишком знакомой галереи в неведомые, застланные клубящимся туманом глубины зала. С каждым шагом туман становился все гуще — или это только казалось? — а еще ему казалось, будто утратившие каменную плотность стены дрожат и расплываются. Смит с трудом сдерживал желание шагнуть сквозь эту призрачную завесу, выйти из зала, но куда?
Он почти утратил ощущение времени, затем под ногами появились ступени пологой, ведущей вверх лестницы, затем лестница закончилась, осторожное подергивание за руку заставило его остановиться и свернуть налево. Пройдя под низкой массивной аркой, они попали в странный семиугольный зал; сквозь густые клубы цветного тумана смутно различались радиальные линии, глубоко высеченные на каменных плитах пола.
Смит содрогнулся, остро ощутив, что в этих семи стенах бушует невидимый ураган страшных, превосходящих всякое понимание сил; подняв глаза, он догадался, что это за место. На противоположной стене ослепительно пылал красный змеящийся орнамент; жуткие письмена казались чем-то потусторонним, пришедшим из другого, неведомого измерения.
Голова Смита пошла кругом; рука девушки тянула его куда-то вперед, он слепо переставлял ноги, совершенно не понимая, куда идет и зачем, а потом вдруг оказалось, что он стоит в самом центре странных сходящихся линий, в бешеном водовороте неведомых, неизвестно каким чувством воспринимаемых сил.
К его груди прильнуло теплое, бесконечно знакомое тело, он почувствовал на шее нежное кольцо рук, наклонил голову и услышал слабый, дрожащий голос:
— Милый, если ты должен меня покинуть — возвращайся и свой мир через Врата. Жизнь без тебя ужаснее самой страшной смерти.
Короткий, с горьким привкусом крови поцелуй, печальный вздох, потом руки, обвивавшие шею, разжались, и он остался один.
Растерянно оглянувшись, Смит увидел рядом с аркой прямую, как струна, фигуру, озаренную кровавыми сполохами Слова. Ему показалось, что еще секунда — и девушка рухнет под яростным натиском невидимого урагана, контуры ее тела дрожали и расплывались.
Тем временем смысл Слова капля за каплей просачивался в се мозг. Смит с ужасом наблюдал, как нежное, прекрасное лицо превращается в страшную маску, как раздвигаются, чтобы выкрикнуть Слово, пухлые пунцовые губы, случайный просвет в тумане позволил ему на мгновение различить невероятно вывернутый язык, почти уже готовый сформировать звуки, не предназначенные для человеческого языка, не предназначенные для человеческих ушей. Рот девушки широко распахнулся, принял невозможные очертания... она вдохнула цветной туман и крикнула...
IV
Смит брел по алой извилистой тропинке — такой алой, что он не мог смотреть себе под ноги и часто спотыкался, а тропинка все вилась и вилась; иногда она судорожно вздрагивала, и он снова спотыкался. Он брел сквозь плотный, хоть глаз выколи, туман, голубой с проблесками зеленого и сиреневого, и он не видел, куда идет, зато ежесекундно слышал жуткий звук — первый слог страшного, непроизносимого Слова. Когда ему удавалось пройти тропинку до конца, она сильно вздрагивала и поворачивала назад, и все начиналось сначала. Вечерние, приглушенные краски убаюкивали — если, конечно, не опускать глаза, не смотреть на нестерпимую красноту,— а усталость сковывала мозг, и все время казалось, будто...
— Он просыпается! — торжествующе произнес на удивление знакомый голос.
Смит поднял многотонные веки и оказался в странной комнате без стен — комнате, заполненной бесконечными, чуть тусклыми рядами движущихся человеческих фигур...
— Смит! Нордуэст! Просыпайся, хватит валяться,— настаивал голос.
Смит закрыл глаза и тут же открыл их снова. Нет, стены у этой комнаты были стальные, обычные, халтурно отшлифованные стены. А легионы странных фигур оказались всего-навсего отражением двоих вполне нормальных людей. А сам он лежал на кровати. А над кроватью склонилось озабоченное лицо венерианина Ярола, надежнейшего из партнеров.
— Ну, Нордуэст, Фарол тебе в печенку и в двенадцатиперстную кишку,— облегченно выругался Ярол,— ты же целую вечность проспал! Пьешь всякую дрянь, вот тебе и результат. Мы уж думали, все, конец, никогда мужик не очухается.
Смит изобразил нечто вроде улыбки и вопросительно взглянул на вторую, абсолютно незнакомую фигуру.
— Я — врач,— сказала фигура.— Ваш друг вызвал меня трое суток назад, вот с того времени мы с вами и возимся. Я бы оценил продолжительность коматозного состояния в пять или шесть дней, непонятно только, чем оно было вызвано. У вас есть какие-нибудь предположения?
Бесцветные глаза Смита обшарили комнату. Не обнаружив искомого предмета, он с трудом разжал губы и невнятно пробормотал короткое слово.
— Шаль?! — Врачу и в голову не пришло, что это и есть ответ на его вопрос.
— Выкинул я эту заразу,— признался Ярол,— Три дня терпел, а потом выкинул. От этих красных загогулин у меня голова на куски раскалывалась почище, чем от того черного вина,— помнишь, мы с тобой подобрали на астероиде ящик вина? Помнишь, такие вещи не забываются.
— А куда...
— Да подвернулся тут один космический старьевщик, я ему и отдал. Из наших вроде бы, из венериков, а может, и нет. Сил больше не было терпеть. А ты что, жалеешь? Да я тебе десять таких куплю.
Смит молчал и вслушивался в себя. Слабость то отступала, то снова накатывала, серые, вязкие волны слабости. В его ушах все еще шелестели отзвуки первого, кошмарного слога... шепот, пришедший из сна...
— А ведь я... так и не знаю... ее имени...
Ярол понимающе подмигнул.
