Убийственные тайны
В ответ на то, о чем спросил,
Четвертый ангел возгласил:
«Я создан был, чтоб охранять
Сей край от дерзости людей.
Ведь человек Виной своей
Презрел Господню Благодать.
Итак, страшитесь! Или вас
Сразит мой Меч в недобрый час».
Честерские мистерии. Сотворение Адама и Евы. 1461.
Перев. Н. Эристави
То, что я сейчас расскажу, правда.
Десять лет назад, а может, годом раньше или позже, я вынужден был остановиться в Лос-Анджелесе на моем долгом пути домой. Дело было в декабре, а погода в Калифорнии была теплой и приятной. Зато Англия оказалась во власти туманов и метелей, и самолеты там не приземлялись. Каждый день я названивал в аэропорт, и каждый день мне предлагали еще денек подождать.
И так продолжалось почти неделю.
Мне только что перевалило за двадцать. Оглядываясь сегодня на всю мою жизнь, прошедшую с тех пор, я испытываю неловкость, как если бы получил от кого-то непрошенный подарок: дом, жену, детей, призвание. И честно говоря, все это не имеет ко мне никакого отношения. Если правда то, что каждые семь лет каждая клетка нашего тела умирает и замещается новой, значит, я и в самом деле унаследовал свою жизнь от другого, мертвого человека; а прегрешения тех дней прощены и похоронены вместе с ним.
Итак, я оставался в Лос-Анджелесе.
На шестой день я получил сообщение от давней как-бы-подружки из Сэттла: она тоже в Л. А. и узнала о том, что я в городе, по цепочке, от знакомых знакомых. Может, нам встретиться?
Я оставил сообщение на ее автоответчик. Конечно, буду рад.
В тот вечер, когда я вышел из отеля, ко мне подошла маленькая блондинка. Было уже темно.
Она уставилась на меня, словно мысленно сверяясь с чем-то, и наконец, неуверенно, произнесла мое имя.
— Да, это я. А вы подруга Тинк?
— Ну. Машина за углом, пшли. Она правда очень хочет вас видеть.
Это был огромный старый, похожий на лодку драндулет, какие можно встретить только в Калифорнии. В нем пахло потрескавшейся и осыпающейся кожаной обивкой. И мы выехали оттуда, где находились, туда, куда направлялись.
В те времена Лос-Анджелес был для меня совершенной загадкой; но и теперь я не могу сказать, что намного лучше его знаю. Я знаю Лондон, и Нью-Йорк, и Париж: по ним можно бродить, ощущая, чем они живут в этот день и час, можно проехаться на метро. Лос-Анджелес — город автомобилей. Тогда я вообще не водил машину; даже теперь я бы на машине по Америке не поехал. Воспоминания о Лос-Анджелесе связаны для меня с поездками в чьих-то машинах, без всякого представления об облике города, об отношениях между людьми и самим местом. Ровные дороги, постоянное повторение форм и объемов, а потому, когда пытаюсь вспомнить город в целом, мне вспоминается лишь бесконечное пространство маленьких огоньков, которое однажды ночью простерлось передо мной с холма в Гриффит-парке, во время моего первого пребывания в городе. Один из самых прекрасных видов, открывшихся мне с такого расстояния.
— Видите то здание? — спросила меня блондинка, подруга Тинк.
Это был дом в стиле арт-деко из красного кирпича, симпатичный и довольно уродливый.
— Да.
— Построен в тридцатые годы, — с уважением и гордостью сообщила она.
Я вежливо ответил, стараясь постичь город, для которого пятьдесят лет — это давняя история.
— Тинк как разволновалась. Когда узнала, что вы в городе. Так разволновалась.
— Я буду рад снова с ней повидаться.
Полное имя Тинк было Тинкербелл Ричмонд. Честно.
Она вместе с друзьями остановилась в небольшом местечке примерно в часе езды от центра Лос-Анджелеса.
Вот что вам следует знать о Тинк: она была на десять лет меня старше, то есть ей было чуть больше тридцати; у нее были блестящие черные волосы, красные пухлые губы и очень белая кожа, прямо как у Белоснежки; когда впервые ее увидел, я решил, что она самая прекрасная женщина на свете.
В какой-то момент Тинк ненадолго выскочила замуж, и у нее имелась пятилетняя дочь по имени Сьюзан. Я не видел Сьюзан, когда Тинк была в Англии, потому что та осталась в Сиэттле, у своего отца.
Как получилось, что женщина по имени Тинкербелл назвала свою дочь Сьюзан?..
Память — великая обманщица. Возможно, есть люди, чьи воспоминания словно записаны на магнитную ленту, где ежедневно фиксируется их жизнь во всех деталях, — я к таким не отношусь. Моя память — путаное нагромождение отрывочных фрагментов, сшитых на живую нитку: то, что я помню, я помню без изъятий, в то время как иные события и обстоятельства совершенно выпали из моей памяти.
Я не помню, как мы приехали к Тинк и куда исчезла ее подружка.
Зато помню, как сидел в гостиной с приглушенным светом рядом с ней на диване.
Мы о чем-то говорили. Прошел, должно быть, год с тех пор, как мы виделись. Но у мальчишки в двадцать один немного тем для разговора с тридцатидвухлетней женщиной, и вскоре, не придумав ничего лучшего, я притянул ее к себе.
Она с готовностью ко мне прижалась, коротко вздохнув и подставив губы для поцелуя. В полумраке они казались черными. Мы недолго целовались на диване, я гладил через блузку ее грудь, а потом она сказала:
— Мы не можем трахаться. У меня дела.
— Ну и ладно.
— Могу сделать минет, если хочешь.
Я согласно кивнул, она расстегнула мне джинсы и опустила голову на мое колено.
Когда я кончил, она вскочила и побежала на кухню. Я слышал, как она сплевывает в раковину и как шумит вода. Помню, я удивился: зачем делать минет, если так противен вкус спермы?
Потом она вернулась, и мы снова сели рядом.
— Сьюзан спит наверху, — сказала Тинк. — Она — все, что у меня есть. Хочешь на нее посмотреть?
— Я бы не возражал.
Мы поднялись наверх. Тинк провела меня в темную спальню. Все стены были увешены детскими рисунками, на которых восковыми мелками были изображены крылатые феи и крошечные дворцы, а в кроватке спала маленькая светловолосая девочка.
— Она очень красивая, — сказала Тинк и поцеловала меня. Ее губы были все еще немного липкими. — Она похожа на своего отца.
Мы спустились вниз. Нам больше не о чем было говорить и нечего было делать. Тинк зажгла верхний свет. И я впервые заметил «лапки» в уголках ее глаз, столь неподобающие для прекрасного личика куклы Барби.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Спасибо.
— Хочешь, отвезу тебя назад?
— Если ты не боишься оставить Сьюзан одну…
Она пожала плечами, и я притянул ее к себе в последний раз.
Ночью Лос-Анджелес — это сплошные огни. И тени.
Дальше в моей памяти пробел. Я совершенно не помню, как было дело. Очевидно, она довезла меня до отеля, в котором я остановился: как еще я мог до него добраться? Я даже не помню, поцеловал ли ее на прощанье. Не исключено, что просто стоял на тротуаре и смотрел ей вслед.
Не исключено.
Однако я точно помню, что когда добрался до отеля, я стоял там, будучи не в силах войти, принять душ и лечь спать, вообще не желая что бы то ни было делать.
Я не был голоден. Я не хотел выпить. Мне не хотелось ни почитать, ни поговорить. Я боялся уйти слишком далеко и потеряться, я путался в бесконечно повторяющихся темах города, раскинутых вокруг, как паутина, и вбирающих в себя так основательно, что я никогда не мог без посторонней помощи найти путь к своему отелю. Центр Лос-Анджелеса иногда представляется мне не чем иным, как шаблоном, составленным из одинаковых блоков: бензоколонка, несколько домов, мини-молл (пончики, изготовление фото, прачечная-автомат, фаст-фуд), и все это повторяется, как в гипнозе; а мелкие отличия в мини-моллах и домах лишь подчеркивают неизменность конструкции.
Вспомнив губы Тинк, я пошарил в кармане пиджака и достал пачку сигарет.
Прикурив, выпустил синее облачко в теплый ночной воздух.
Неподалеку от отеля росла чахлая пальма, и я решился, держа ее в поле зрения, немного пройтись, выкурить сигарету, может, даже поразмышлять; но для последнего я был слишком опустошен. Я чувствовал себя совсем бесполым и одиноким.
Примерно в квартале от пальмы была скамейка, и дойдя до нее, я сел. Швырнув окурок на асфальт, смотрел, как он вспыхивал оранжевыми искорками.
Кто-то сказал:
— Я бы купил у тебя сигарету, приятель. Держи.
Перед моим лицом появилась рука с монетой в двадцать пять центов. Я поднял голову.
Он не выглядел старым, хотя я не смог бы сказать, сколько ему лет. Возможно, около сорока. Или лет сорок пять. На нем было долгополое потертое пальто, цвет которого растворился в желтом свете уличного фонаря, а глаза у него были темными.
— Держи. Четвертак. Хорошая цена.
Я покачал головой, достал из кармана пачку «Мальборо» и предложил ему сигарету:
— Уберите свои деньги. Это бесплатно. Угощайтесь.
Он взял сигарету. Я передал ему коробок спичек (с рекламой секса по телефону, мне это запомнилось), и он прикурил. Протянул мне спички, но я покачал головой:
— Оставьте себе. У меня здесь, в Америке, скапливаются целые груды спичечных коробков.
— Угу.
Он сел рядом и затянулся. Когда докурил до середины, сбил огонек о бетон, затушил, а бычок заложил за ухо.
— Я много не курю, — сказал он. — Но жаль выбрасывать.
По улице пронесся автомобиль, виляя из стороны в сторону. В нем сидели четверо молодых людей; те, что впереди, оба крутили баранку и смеялись. Стекла на окнах были опущены, и я мог слышать смех и выкрики тех, кто сидел сзади («Га-а-ари, ну ты, жопа! Какого ххххрена… о-о-о… твою…)», — и пульсирующий ритм рока. Я не смог определить, что это была за песня. Машина, сделав петлю, исчезла за поворотом.
Вместе с ними пропали и звуки.
— Я твой должник, — сказал человек на скамейке.
— Простите?
— Я должен тебе. За сигарету. И за спички. И денег ты не взял. Я твой должник.
Я смущенно пожал плечами.
— Но это же просто сигарета. Мне кажется, если угощать людей сигаретой, то когда вдруг у самого не будет, может, кто-то тоже угостит. — И я засмеялся, чтобы показать, что это почти шутка, хоть я и не шутил. — Так что не беспокойтесь.
— М-м-м. Хочешь, расскажу историю? Правдивую историю. Прежде истории были хорошей платой. Но в наше время… — Он слегка пожал плечами.
Откинувшись, я сидел на скамейке, ночь была теплой; я посмотрел на часы: было около часа ночи. В Англии уже занимался холодный новый день, будний день для тех, кто, утрамбовывая снег, торопится на работу; еще несколько стариков и бездомных, должно быть, умерли этой ночью от холода.
— Конечно, — ответил я. — Расскажите.
Он покашлял, показал в улыбке белые зубы, сверкнувшие в темноте, и начал:
— Первое, что я помню, было Слово. И Слово было Богом. Иногда, когда мне действительно очень плохо, я вспоминаю, как Слово звучало в моей голове, наделяя меня образом, придавая мне форму, даруя жизнь.
Слово дало мне и тело, и глаза. А когда открыл глаза, я увидел огни Серебряного города.
Это случилось в комнате, серебряной комнате, в которой никого не было, кроме меня. Передо мной было окно, от пола до потолка, открытое в небо, и в окно я мог видеть башни Города, а на его окраине — Тьму.
Не знаю, как долго я там ждал. Но нетерпения вовсе не испытывал. Я это помню. Я как будто ждал, что меня призовут; и знал, что однажды так и случится. А если бы до конца времен меня так и не призвали, что ж, это тоже было бы хорошо. Но меня должны были призвать, я был в том уверен. И тогда я узнал бы свои имя и предназначение.
В окно я видел серебряные башни, и во многих из них были окна; а в тех окнах я мог видеть таких же, как я. Так я узнал, как я выгляжу.
Вы никогда не подумаете, глядя на меня, но я был тогда прекрасен. С тех пор как я спустился в мир, прошло очень много времени.
А тогда я был выше, и у меня были крылья.
Огромные мощные крылья с перьями цвета перламутра. Они росли у меня меж лопаток. Они были так хороши, мои крылья!
Порой я видел, как такие же, как я, покидали кельи и отправлялись по своим делам. Я видел, как они парили в небе, перелетали от башни к башне, выполняя задания, какие я едва мог себе представить.
Небо над Городом было прекрасным. Оно было светлым, хотя и без солнца, возможно, свет исходил от самого Города; и свет этот постоянно менялся. То он был цвета олова, то латуни, то мягким золотистым, то спокойным аметистовым…
Он замолчал. Посмотрел на меня, наклонив голову. В его глазах что-то мелькнуло, и я вдруг почувствовал страх.
— Вы знаете, что такое аметист? Такой фиолетовый камень?
Я кивнул.
Под ложечкой у меня засосало.
Мне вдруг пришло в голову, что человек этот вовсе не сумасшедший; и это встревожило меня гораздо сильнее.
Между тем он вновь заговорил.
— Не знаю, как долго я ждал в моей келье. Но время ничего не значило. Во всяком случае тогда. Мы обладали всем временем этого мира.
Следующее важное событие — это когда мне явился ангел Люцифер. Он был выше меня ростом, крылья у него были огромными, а оперение безупречным. У него была кожа цвета морского тумана, волнистые серебряные волосы и прекрасные серые глаза…
Я называю его «он», но вы должны понимать, что никто из нас не обладал полом в буквальном смысле слова. — Он указал на свой пах. — Там гладко и пусто. Ничего. Сами понимаете.
Люцифер светился. То есть излучал свет, как все ангелы. Они все светятся изнутри, а в моей келье ангел Люцифер сиял, как разряд молнии.
Он взглянул на меня. И дал мне имя.
«Ты Рагуил, — сказал он. — Возмездие Господа».
Я склонил голову, потому что знал, что это правда. Так меня звали. И таково было мое предназначение.
«Случилась… несправедливость, — сказал он. — Нечто из ряда вон. Ты призван».
Он повернулся и взмыл в пустоту, а я последовал за ним, и так мы летели через весь Серебряный город до его окраин, где пролегают границы Города и начинается Тьма; и там, у большой серебряной башни, опустились на улицу, и я увидел мертвого ангела.
На серебряном тротуаре, расплющенное и переломанное, лежало тело. Было видно, что крылья у мертвого ангела тоже изломаны, а несколько перьев уже отнесло ветром в серебряную сточную канаву.
Тело было почти черным. Время от времени в нем еще вспыхивал свет: случайные всполохи холодного огня в груди, глазах или бесполом паху — как последние вспышки навсегда уходящей жизни.
Кровь рубинами сверкала на его груди, а белое оперение крыльев стало алым. Даже в смерти он был прекрасен.
Это зрелище разбило бы любое сердце.
Люцифер заговорил со мной:
«Тебе предстоит определить, кто и как должен за это ответить; и обрушить Возмездие Имени на голову того, из-за кого это случилось, кто бы то ни был».
Но ему не было необходимости это говорить. Я все это знал. Поиск и возмездие: для того я был создан от Начала времен; всем этим я и был .
«Меня ждет работа», — сказал ангел Люцифер.
Он с усилием взмахнул крыльями и поднялся ввысь; порыв ветра подхватил упавшие с мертвого ангела перья и разметал по улице.
Я наклонился, чтобы осмотреть тело. Свечение от него уже не исходило. Теперь это была лишь темная плоть, пародия на ангела. У него было совершенное, бесполое лицо, обрамленное серебряными волосами. Одно веко не было опущено, и я увидел безмятежный серый глаз; другой был закрыт. На груди у него не было сосков, а меж ног все было гладко.
Я поднял тело.
Спина — кровавое месиво. Крылья изломаны и перебиты, затылок разможжен; тело оказалось неожиданно гибким, из чего я заключил, что позвоночник тоже сломан. И вся спина была в крови.
А спереди кровь была только на груди. Я тронул ее указательным пальцем, и он беспрепятственно вошел в тело.
«Да, он упал , — подумал я. — Но умер-то он раньше, чем упал ».
И посмотрел вверх, на окна, выходившие на улицу. И на весь Серебряный город. «Кто-то из них это сделал , — думал я. — Я найду его, кто бы он ни был. И направлю на него Господню кару ».
Человек достал из-за уха окурок, чиркнул спичкой. На меня едко и остро пахнуло запахом мертвой сигареты; потом огонек дошел до табака, и в ночной воздух выплыло облачко синего дыма.
— Ангела, который первым обнаружил тело, звали Фануэл. Я говорил с ним в Зале Бытия. Это башня, возле которой лежал мертвый ангел. В зале висели… висели планы, очевидно, того, каким могло быть… это все. — Рукой с окурком он сделал жест, вобравший в себя ночное небо, и припаркованные автомобили, и вообще весь мир. — Короче, вселенная.
Фануэл был главным проектировщиком, под его началом множество ангелов прорабатывали детали Творения. Я наблюдал за ним снизу. Он висел в воздухе под Планом, а ангелы слетались к нему и терпеливо ожидали своей очереди задать вопрос, кое-что сверить, получить оценку своей работе. Наконец он оставил ангелов и опустился на пол.
«Ты Рагуил, — сказал он. Голос у него был высокий и беспокойный. — Что привело тебя ко мне?»
«Это ведь ты нашел тело?»
«Бедняги Каразэла? Так и есть. Я как раз покидал Зал, где мы теперь осуществляем целый ряд проектов, и мне захотелось поразмышлять над одним из них под названием Сожаление . Я собирался немного удалиться от Города, то есть подняться над ним, не залетая во внешнюю Тьму, я ни за что бы этого не сделал, хотя такие разговоры и ходят… то есть да. Я собирался подняться и посозерцать.
Я вылетел из Зала и… — Он замолчал. Он был мелковат для ангела. И свет его был приглушенным, зато глаза живыми и яркими. На самом деле яркими. — Бедный Каразэл. Как мог он так с собой поступить? Как?»
«Ты полагаешь, он сам себя уничтожил?»
Казалось, его удивило, что может быть иное объяснение.
«Ну конечно. Каразэл работал под моим началом, он отвечал за целый ряд понятий, которые должны быть присущи вселенной, когда ее Имя будет Названо. Его группа замечательно поработала над некоторыми базовыми представлениями, над Пространством и Сном , например. Но были и другие.
Прекрасная работа! Некоторые его предположения относительно использования личных точек зрения для описания пространств воистину оригинальны.
Во всяком случае, он начал работу над новым проектом. Это одно из основных понятий, которые всегда были интересны не только мне, но, кажется, даже Зефкиэлу. — Он указал глазами вверх. — Но Каразэл безукоризненно делал свою работу. А его последний проект был так хорош! В этом есть что-то тривиальное — в том, что они с Саракаэлом поднялись в… — Он пожал плечами. — Но это неважно. Именно эта работа сподвигла его на несуществование. Правда, ни один из нас не смог бы предвидеть…»
«Так над чем он работал в последнее время?»
Фануэл посмотрел на меня в упор.
«Не уверен, что могу об этом говорить. Все новые разработки считаются чувственными, пока мы не находим для них окончательную форму, в которой они станут Изреченными».
Я ощутил, что со мной что-то происходит. Не знаю, как вам объяснить, но внезапно я перестал быть собой, а стал чем-то бо́льшим. Я изменился: я стал своим предназначением.
Фануэл не мог смотреть мне в глаза.
«Я Рагуил, Возмездие Господне, — сказал я. — Я служу непосредственно Имени. Мне поручено раскрыть причину этого происшествия и возложить кару Господню на ответственных. На мои вопросы надлежит отвечать».
Маленький ангел задрожал и быстро заговорил:
«Каразэл и его напарник исследовали Смерть . Прекращение жизни. Окончание физического, одушевленного существования. Они пытались все это соединить. Но Каразэл в своей работе всегда заходил слишком далеко, у нас были ужасные времена, когда он разрабатывал Беспокойство . Он тогда занимался Эмоциями …
«Ты полагаешь, Каразэл умер потому, что хотел исследовать этот феномен?»
«Или потому, что был заинтригован. А может, потому, что просто зашел слишком далеко. Да. — Фануэл, ломая пальцы, вперил в меня свой яркий светящийся взгляд. — Я не сомневаюсь, что ничего из сказанного ты не сообщишь тем, кому не надлежит это знать, Рагуил».
«Что ты сделал, когда обнаружил тело?»
«Я уже говорил, я вышел из Зала и увидел, что на тротуаре лежит Каразэл, глядя вверх. Я спросил его, что он делает, но он не ответил. Тогда я заметил внутреннюю жидкость и понял, что Каразэл скорее не может, чем не хочет со мной говорить.
Я испугался. Не знал, что делать.
Сзади ко мне подошел ангел Люцифер. Он спросил, не возникло ли каких проблем. Я обо всем ему рассказал. И показал тело. И тогда… тогда он принял свой Образ и причастился Имени. Он так ярко горел!
А потом он сказал, что должен отправиться за тем, чье предназначение разбираться в подобных вещах, и улетел, как я понимаю, за тобой.
Поскольку смертью Каразэла теперь занимались, и я уже не имел отношения к его судьбе, я вернулся к работе, обнаружив новый и, как я подозреваю, довольно ценный подход к механизму Сожаления .
Я собираюсь забрать Смерть у тех, кто работал с Каразэлом и Саракаэлом. И могу передать ее Зефкиэлу, моему старшему партнеру, если он захочет этим заняться. Он особенно хорош в умозрительных проектах».
К тому моменту собралась уже целая очередь ангелов, желавших говорить с Фануэлом. Я чувствовал, что узнал у него почти все.
«С кем работал Каразэл? Кто мог быть последним, видевшим его в живых?»
«Мне кажется, тебе следует поговорить с Саракаэлом, в конце концов он был его партнером. Ну а теперь прошу меня извинить…»
Он вернулся к рою своих помощников: советовать, исправлять, предлагать, запрещать.
Человек помолчал.
Теперь улица была тиха; я помню его негромкий шепот и стрекот сверчка. Небольшое животное, возможно, кошка, а может, более экзотический енот или даже шакал, перебегало из тени в тень среди припаркованных автомобилей на другой стороне улицы.
— Саракаэл был в самой высокой галерее, опоясывавшей Зал Бытия. Как я сказал, вселенная располагалась посередине зала, и она мерцала, и искрилась, и сияла. Добраться до галереи было не так-то просто…
— Вселенная, о которой вы упомянули, это что, диаграмма? — спросил я, впервые его прервав.
— Не совсем. В каком-то смысле. Вроде того. Это макет в полную величину, и он висел в Зале; и все эти ангелы сновали вокруг и что-то с ним делали. Всякие вещи, связанные с Гравитацией , и Музыкой , и Ясностью , и прочим. Это еще была не вселенная, нет. Но она станет ею, когда будет закончена работа и придет время дать ей истинное Имя.
— Но… — Мне не хватало слов, чтобы выразить мое смущение.
Мой собеседник прервал меня:
— Об этом не беспокойтесь. Думайте о ней как о модели, если вам так проще. Или о карте. Или — как это? — опытном образце. Ну да. Модель Т-Форд универсал. — Он усмехнулся. — Вы должны понять, многое из того, что я рассказываю, я уже перевел, облек в форму, которая для вас доступна. В противном случае я вообще не смог бы ничего рассказать. Хотите, чтобы я продолжил?
— Да. — Для меня не имело значения, правдива она или нет; мне необходимо было дослушать историю до конца.
— Хорошо. Тогда молчите и слушайте.
Итак, я встретился с Сакакаэлом в верхней галерее. Вокруг не было больше никого, только он, какие-то бумаги и несколько маленьких светящихся моделей.
«Я насчет Каразэла», — сказал я.
Он взглянул на меня.
«Каразэла сейчас здесь нет, но он должен вскоре возвратиться».
Я покачал головой.
«Каразэл не вернется. Он прекратил свое существование как духовная сущность», — сказал я.
Его свет побледнел, а глаза широко раскрылись:
«Он мертв?»
«Именно это я и сказал. Есть ли у тебя предположения относительно того, как это случилось?»
«Я… это так неожиданно. Я хочу сказать, он говорил о… но мне и в голову не приходило, что…»
«Тогда давай по порядку».
Саракаэл кивнул.
Он встал и подошел к окну. Из этого окна не открывался вид на Серебряный город, но был виден лишь его отраженный свет и парившее в воздухе небо, а под ним — Тьма. Ветер, прилетавший из Тьмы, мягко ласкал волосы Саракаэла, когда он говорил. Я уперся взглядом в его спину.
«Каразэл… был… Так теперь следует говорить? Был . Он всегда был таким увлекающимся. И таким креативным. Но ему всего было мало. Он вечно стремился все понять, испытать то, над чем работал. Он никогда не довольствовался простым созданием и чисто интеллектуальным пониманием. Он все хотел объять.
Прежде в том не было проблемы, когда мы работали над свойствами материи. Но когда мы начали разрабатывать некоторые из Именованных эмоций… он чересчур увлекся этой работой.
Самым последним нашим проектом была Смерть . Одна из сложнейших и, как я полагаю, крупнейших разработок. Она даже могла стать неотъемлемым признаком, с помощью которого можно определять Творение для Тварных: если бы не Смерть , они довольствовались бы просто существованием, но со Смертью , ну, в общем, их жизням обозначен предел, помимо которого существование оказывается невозможным…»
«Так ты думаешь, он сам себя убил?»
«Я не думаю, я знаю», — сказал Саракаэл.
Я подошел к окну и выглянул наружу. Далеко внизу, очень далеко, я различил крошечное белое пятнышко. Это было тело Каразэла. Мне следовало поручить кому-то позаботиться о нем. Я подумал, что с ним надо бы что-то сделать; но должен быть кто-то, кому это известно, чье назначение — устранение нежелательных объектов. Ко мне это отношения не имело. Я это знал.
«Откуда?»
Он пожал плечами.
«Просто знаю. В последнее время он много задавал вопросов… вопросов о Смерти . Как можем мы быть уверены, что следует делать, как можем устанавливать правила, если не собираемся испытать это на себе. Он постоянно об этом говорил».
«А у тебя таких вопросов не возникало?»
Саракаэл впервые обернулся и посмотрел на меня.
«Нет. Это наше назначение, обсуждать, импровизировать, помогать Творению и Тварным. Мы тщательно вникаем во все детали, чтобы с самого Начала все работало как часы. В данный момент мы занимаемся Смертью . И ничего удивительного, что мы сосредоточились на ней. Физический аспект, эмоциональный, философский…
А еще образцы . Каразэл считал: от того, что мы делаем в Зале Бытия, остаются образцы. Существуют структуры и формы, соответствующие существам и событиям, которые, однажды начавшись, должны продолжаться до тех пор, пока не достигнут завершения. Возможно, для нас это так же непреложно, как и для них. Очевидно, он ощущал это как одну из своих структур».
«Ты хорошо его знал?»
«Так же хорошо, как каждый из нас знает другого. Мы виделись здесь, работали бок о бок. Время от времени я удалялся в свою келью на другом конце Города. Иногда он делал то же самое».
«Расскажи мне о Фануэле».
Его губы скривились в улыбке.
«Он чинуша. Не особо заморачивается, раздает задания и присваивает себе результат. — Он понизил голос, хотя в галерее больше не было ни души. — Если его послушать, можно подумать, что Любовь — целиком его заслуга. Но надо отдать ему должное, он умеет сделать так, чтобы работа спорилась. Из двух старших проектировщиков все идеи принадлежат Зефкиэлу, истинному мыслителю, но он здесь не бывает. Он сидит в своей келье в Городе и созерцает; решает проблемы на расстоянии. Если тебе нужно поговорить с Зефкиэлом, обратись к Фануэлу, и Фануэл передаст ему твои вопросы…»
Я его прервал.
«А что Люцифер? Расскажи мне о нем».
«Люцифер? Глава Воинства? Здесь он не работает… Пару раз посещал Зал, в ходе инспекции Творения. Говорят, он докладывает непосредственно Имени. Я никогда с ним не беседовал».
«Он был знаком с Каразэлом?»
«Сомневаюсь. Как я говорил, он был здесь лишь дважды. Правда, я видел его не только здесь. В окно. — Кончиком крыла он указал на мир за окном. — Он пролетал мимо».
«И куда он направлялся?»
Саракаэл как будто собирался что-то сказать, но передумал.
«Я не знаю».
Я поглядел в окно на Тьму за пределами Серебряного города.
«Возможно, мне захочется поговорить с тобой позднее», — сказал я Саракаэлу.
«Очень хорошо. — Я повернулся, чтобы уйти. — Господин! Ты не знаешь, дадут мне другого партнера? Для Смерти ».
«Нет, — ответил я. — Боюсь, что нет».
В центре Серебряного города был парк, место для рекреации и отдыха. Там, у реки, я нашел ангела Люцифера. Он просто стоял и смотрел, как бежит вода.
«Люцифер!»
Он наклонил голову.
«Рагуил. Есть новости?»
«Не знаю. Возможно. Мне необходимо задать тебе несколько вопросов. Не возражаешь?»
«Ничуть».
«Как ты обнаружил тело?»
«Я его не обнаруживал. То есть обнаружил не я. Я увидел Фануэла, застывшего посреди улицы. Он выглядел расстроенным. Я спросил, не случилось ли чего, и он указал мне на мертвого ангела. И я отправился за тобой».
«Ясно».
Он наклонился, опустил руку в холодный поток. Вода бурлила и плескалась вокруг его руки.
«Это все?»
«Не совсем. Что ты делал в этой части города?»
«Не понимаю, какое тебе до этого дело».
«Мне есть до этого дело, Люцифер. Так почему ты здесь находился?»
«Я… я гулял. Иногда я прогуливаюсь. Просто хожу и думаю. И пытаюсь понять». — Он пожал плечами.
«Ты гуляешь вдоль пределов Города?»
Пауза, затем:
«Да».
«Это все, что я хотел спросить. На данный момент».
«С кем еще ты говорил?»
«С начальником Каразэла и его партнером. Им обоим кажется, что он убил себя, покончил с собственной жизнью».
«А с кем еще собираешься говорить?»
Я взглянул наверх. Нас окружали башни Серебряного города.
«Возможно, с каждым».
«Со всеми ангелами?»
«Если понадобится. Это мое предназначение. Я не успокоюсь, пока не пойму, что случилось, и пока Кара Имени не падет на того, кто за это ответствен. Но могу сказать тебе то, что знаю наверняка».
«И что же?»
Капли воды, сверкая как бриллианты, падали с совершенных пальцев ангела Люцифера.
«Каразэл себя не убивал».
«Откуда тебе известно?»
«Я есть Возмездие. Если бы Каразэл умер от собственной руки, — пояснил я начальнику Небесного Воинства, — меня бы не призвали. Разве не так?»
Он не ответил.
И я вознесся вверх, к свету вечного утра.
У вас не будет еще сигаретки?
Я вынул из кармана красно-белую пачку, протянул ему.
— Благодарю.
Келья у Зефкиэла была больше, чем моя.
Это не было место ожидания. Это было место для жизни и работы, для существования . Там были полки с книгами, и свитки, и бумаги, а стены были увешены образами и презентациями: картинами. Никогда прежде я не видел картин.
В центре комнаты был большой стул, и Зефкиэл сидел на нем с закрытыми глазами и откинутой назад головой.
Когда я приблизился, он открыл глаза.
Светились они не ярче, чем глаза других ангелов, которых я встречал, и все же они словно больше повидали. Это заметно было по тому, как он смотрел. Не уверен, что смогу это объяснить. И у него не было крыльев.
«Добро пожаловать, Рагуил», — сказал он. Голос его звучал устало.
«Ты Зефкиэл?»
Не знаю, почему задал этот вопрос. Ведь я и так все знал. Должно быть, отчасти в этом мое предназначение. Знать. Я ведь знаю, кто вы .
«Ну да. Что ты так смотришь, Рагуил? Да, у меня нет крыльев, но ведь и мое предназначение не предусматривает того, чтобы я покидал свою келью. Я сижу здесь и размышляю. Фануэл отчитывается передо мной, приносит на мой суд новые разработки. Он посвящает меня в проблемы, а я их обдумываю, и в конце концов приношу пользу, высказывая некоторые незначительные предположения. В этом мое предназначение. Как твое — в возмездии».
«Да».
«Ты здесь в связи со смертью ангела Каразэла?»
«Да».
«Я его не убивал».
Когда он так сказал, я знал, что это правда.
«Тебе известно, кто это сделал?»
«Это ведь твое предназначение, не так ли? Найти, кто убил беднягу, и подвергнуть его Каре Имени».
«Да».
Он кивнул.
«Что ты хочешь знать?»
Я помолчал, обдумывая все то, что в тот день услышал.
«Тебе известно, что делал Люцифер в этой части Города, прежде чем было обнаружено тело?»
Старый ангел смотрел на меня в упор.
«Могу лишь догадываться».
«И что же?»
«Он прогуливался во Тьме».
Я кивнул. Теперь в моей голове что-то сложилось. Что-то, что я вот-вот мог ухватить. Я задал последний вопрос:
«Что ты можешь сказать мне о Любви ?»
И он сказал. И я понял, что у меня все это было.
Я вернулся к месту, где лежал Каразэл. Останки были убраны, следы крови смыты, а разметанные ветром перья собраны. На серебряном тротуаре не осталось никаких следов, которые бы указывали, что здесь было его тело. Но я знал, где оно лежало.
Я расправил крылья и полетел вверх, пока не добрался до вершины башни Зала Бытия. Там было окно, в которое я и вошел.
Саракаэл работал, он поместил в маленькую коробочку бескрылого пигмея. На одной стороне коробки была картинка крошечного коричневого существа с восемью ногами. На другой — бутон белого цветка.
«Саракаэл!»
«Мм? А, это ты. Привет. Посмотри-ка. Если ты должен умирать и жить, скажем так, запертый на земле как в коробке, что бы ты хотел, чтобы лежало сверху, вот здесь, паук или лилия?»
«Наверное, лилия».
«Да, я тоже так думаю. Но почему ? Я хочу… — Он поднял руку к подбородку, уставясь на две модели, положил одну из них на коробку, потом другую, экспериментируя. — Так много нужно сделать, Рагуил. Столь во многом разобраться. А у нас всего один шанс, как ты знаешь. И будет лишь одна вселенная, которую мы не можем использовать, пока все в ней не наладим. Мне хочется понять, почему все это было так важно для Него…»
«Известно ли тебе, где находится келья Зефкиэла?» — спросил я.
«Да. То есть я никогда там не был. Но я знаю, где она».
«Хорошо. Лети туда. Тебя он тоже ждет. Встретимся у него».
Он покачал головой.
«У меня работа. Я не могу просто…»
На меня вновь снизошло мое предназначение. Я посмотрел на него сверху вниз и сказал:
«Ты летишь туда. Прямо сейчас».
Он ничего не ответил. Отступил к окну, не сводя с меня глаз; потом повернулся, взмахнул крыльями, и я остался один.
Я направился к главному колодцу Зала и, упав в него, кувыркаясь, полетел через модель вселенной; она поблескивала вокруг, неизвестные мне цвета и формы бурлили и корчились без всякого смысла.
Достигнув самого низа, я расправил крылья, замедляя снижение, и мягко приземлился на серебряный пол. Фануэл стоял между двух ангелов, а те наперебой задавали ему вопросы.
«Меня не заботит, насколько это эстетически оправданно, — объяснял он одному ангелу. — Мы просто не можем поместить это в центре. Фоновое излучение воспрепятствует даже зарождению любых форм жизни; к тому же оно слишком нестабильно».
Он повернулся к другому ангелу.
«Ладно, давай посмотрим. Хм. Значит, оно Зеленое , не так ли? Однако получилось не совсем то, что я себе представлял. Мм. Оставь это мне. Я к тебе подойду. — Он взял у ангела бумагу, решительно свернул ее и повернулся ко мне. Вид у него был бесцеремонный и пренебрежительный. — Да?»
«Мне нужно с тобой поговорить».
«Мм? Ладно, только в темпе. Очень много работы. Если по поводу смерти Каразэла, то я тебе уже сказал все, что знал».
«Да, по поводу его смерти. Но сейчас я не стану с тобой говорить. Не здесь. Отправляйся к Зефкиэлу: он ждет. Там и встретимся».
Он, кажется, хотел что-то сказать, но только кивнул и направился к двери.
Я собирался было уходить, но кое-что пришло мне в голову. Я остановил ангела с Зеленым .
«Скажи-ка мне одну вещь».
«Если смогу, господин».
«Вот это. — Я указал на вселенную. — Для чего это предназначено?»
«Для чего? Ну как, это же вселенная».
«Я знаю, как это называют. Но какой цели она служит?»
Он нахмурился.
«Это часть плана. Так пожелало Имя; Оно требует, чтобы вселенная была такой-то и такой-то, таких-то размеров и обладала такими-то свойствами и составляющими. Нашим предназначением является довести проект до бытия, согласно Его пожеланиям. Я уверен, Ему известно предназначение вселенной, но этого Он мне не открыл», — в его голосе слышался нежный упрек.
Я кивнул и покинул это место.
Высоко над городом группа ангелов вертелась и кружилась и пикировала. Каждый держал огненный меч, от которого исходил яркий пылающий луч, слепивший глаза. Они двигались синхронно в лососево-розовом небе. Они были так прекрасны. Вы наверняка наблюдали, как летними вечерами в небе танцуют стаи птиц. Когда они сплетаются и кружат, и собираются в группки, и снова распадаются, и вам вдруг кажется, вы понимаете, что это значит, но нет, это не так, вы не понимаете и никогда не поймете. Здесь было так же, только еще прекраснее.
Надо мной было небо. Подо мной сияющий Город. Мой дом. А за Городом была Тьма.
Чуть ниже Воинства парил Люцифер, наблюдая за их маневрами.
«Люцифер!»
«Да, Рагуил! Нашел ты преступника?»
«Думаю, да. Не проводишь меня до кельи Зефкиэла? Остальные собрались там и ждут нас, а я как раз все объясню».
После паузы он ответил:
«Конечно».
Он поднял свое совершенное лицо к ангелам, выполнявшим медленное вращение, при этом каждый в движении сохранял совершенное расстояние от другого, так что никто никого не касался.
«Азазел!»
Ангел вылетел из круга; другие выровнялись, так что его исчезновение было почти незаметно, и так быстро заполнили образовавшуюся пустоту, что уже невозможно было определить, где он только что был.
«Мне придется удалиться. Командование оставляю на тебя, Азазел. Продолжайте тренировку. Им есть еще в чем совершенствоваться».
«Да, господин».
И Азазел занял место Люцифера, наблюдая за группой ангелов, а мы с Люцифером спустились в Город.
«Мой заместитель, — сказал Люцифер. — Яркий. Увлеченный. Готов следовать за тобой куда угодно».
«Для чего вы проводите эти учения?»
«На случай войны».
«С кем?»
«О чем ты?»
«С кем они собираются воевать? Кто, кроме нас, тут есть?»
Он взглянул на меня; глаза его были чисты и честны.
«Я не знаю. Но Он Именовал нас Своей армией. И мы будем совершенны. Для Него. Имя безошибочно, все-праведно и все-мудро, Рагуил. Иначе и быть не может, независимо от…» — Он прервался и отвел взгляд.
«Что ты хотел сказать?»
«Это не имеет значения».
«А-а».
Мы больше не говорили до самой кельи Зефкиэла.
Я глянул на часы, было почти три. По улице пронесся порыв холодного ветра, и я задрожал. Незнакомец заметил это и прервался.
— С вами все в порядке? — спросил он.
— Все хорошо. Прошу вас, продолжайте. Я захвачен рассказом.
Он кивнул.
— Они ждали нас в келье все трое: Фануэл, Саракаэл и Зефкиэл. Зефкиэл сидел на своем стуле. Люцифер занял место у окна.
Я вышел на середину кельи и начал:
«Благодарю всех вас, что пришли. Вам известно, кто я; известно мое предназначение. Я Возмездие Имени, орудие Господа. Я Рагуил.
Ангел Каразэл мертв. Мне поручено расследовать, почему он умер, кто его убил. Я это сделал. Итак, ангел Каразэл был проектировщиком в Зале Бытия. Очень хорошим проектировщиком, во всяком случае мне так сказали…
Люцифер. Скажи мне, что ты делал прежде чем наткнулся на Фануэла и мертвое тело».
«Я говорил тебе вчера. Я прогуливался».
«Где ты прогуливался?»
«Не понимаю, какое это имеет отношение к твоему расследованию».
«Говори !»
Он замялся. Он был выше любого из нас, он был высок и горд.
«Что ж, хорошо. Я прогуливался во Тьме. Я так делаю уже некоторое время, прогуливаюсь во Тьме. Это позволяет мне получить представление о Городе со стороны. Я вижу, как он прекрасен и совершенен. Нет ничего более восхитительного, чем наш дом. Более законченного. Ничего иного, где бы кому-либо захотелось пребывать».
«И что ты делал во Тьме, Люцифер?»
Он вперил в меня взгляд.
«Гулял. И… Там, во Тьме, есть голоса. Я слышал голоса. Они обещали мне что-то, задавали вопросы, о чем-то шептали и умоляли. Но я их не слушал. Я закаляю себя и смотрю на Город. Это — единственная возможность мне себя проверить, подвергнуть себя испытанию. Я — Глава Воинства, первый среди ангелов, и я должен это чем-то подтверждать».
Я кивнул.
«Почему же ты не сказал мне это раньше?»
Он опустил глаза.
«Потому что я единственный ангел, который прогуливается во Тьме. И я не хочу, чтобы это делали другие: я достаточно силен, чтобы бросить вызов голосам и проверить себя. Другие же не столь сильны. Они могут оступиться и даже пасть».
«Благодарю, Люцифер. Это пока все. — Я повернулся к следующему ангелу. — Фануэл. Как долго ты присваивал себе труды Каразэла?»
Рот его раскрылся, но он не издал ни звука.
«Ну же ?»
«Я… я никогда не присвою себе чужие заслуги».
«Но ты воспользовался его трудами по Любви ?»
Он моргнул.
«Да. Это было».
«Не сочти за труд и объясни нам, что есть Любовь», — велел я.
Он неуверенно огляделся.
«Это есть чувство влечения и глубокой привязанности к другому существу, часто смешанное со страстью и желанием, потребность быть все время вместе. — Он говорил сухо, назидательно, словно доказывал математическую формулу. — Чувство, которое мы испытываем к Имени, к нашему Создателю… помимо прочего, есть Любовь . Любовь — это импульс, который может в равной мере воодушевить и разрушить. Мы… — Он помолчал и продолжил: — Мы очень этим гордимся».
Он говорил невнятно. Похоже, у него не было надежды, что мы ему поверим.
«Кто сделал большую часть работы по Любви ? Нет, не отвечай. Прежде я спрошу об этом остальных. Зефкиэл! Когда Фануэл передал разработки по Любви на твое одобрение, кто, по его словам, отвечал за проект?»
Бескрылый ангел мягко улыбнулся:
«Он сказал мне, что это его проект».
«Благодарю тебя, господин. Итак, Саракаэл, чьим проектом была Любовь ?»
«Моим. Моим и Каразэла. Скорее, больше его, чем моим, но мы работали вместе».
«Вы знали, что Фануэл претендовал на авторство?»
«…Да».
«И ничего не имели против?»
«Он… он обещал нам, что даст еще один хороший проект, и он целиком будет наш. Он обещал, что если мы никому не скажем, нам будут переданы более значимые проекты, и он сдержал слово. Он дал нам Смерть ».
Я обернулся к Фануэлу.
«Итак?»
«Да, это правда, я утверждал, что Любовь — это моя разработка».
«А она была разработкой Каразэла и Саракаэла».
«Да».
«И это был их последний проект перед Смертью ?»
«Да».
«У меня все».
Я подошел к окну, посмотрел на серебряные башни, на Тьму за Городом. И начал говорить.
«Каразэл был замечательным проектировщиком. И единственным его недостатком было то, что он слишком глубоко уходил в работу. — Я повернулся к ним лицом. Ангел Саракаэл дрожал, и под его кожей вспыхивали огоньки. — Саракаэл! Кого любил Каразэл? Кто был его возлюбленным?»
Он уперся взглядом в пол. Потом поднял глаза, вид у него был гордый и воинственный. И он улыбался.
«Я».
«Не хочешь об этом рассказать?»
«Нет. — Он пожал плечами. — Но, похоже, должен. Прекрасно, тогда слушайте.
Мы работали вместе. И когда начали работать над Любовью … мы стали любовниками. Это была его идея. Всякий раз, когда выдавалось время, мы удалялись в его келью. И там касались друг друга, обнимались, шептали всякие нежности и клятвы в вечной любви. Его настроение значило для меня больше, чем мое собственное. Я существовал ради него. Когда оставался один, я повторял его имя и мог думать лишь о нем. Когда же был с ним… — он запнулся и опустил глаза, — остальное не имело значения».
Я подошел к Саракаэлу, поднял его подбородок и заглянул в его серые глаза.
«Тогда почему ты убил его?»
«Потому что он меня разлюбил. Когда мы начали работать над Смертью , он… он утратил ко мне интерес. Он больше мне не принадлежал. Он принадлежал Смерти . И раз его уже не было со мной, почему ему было не отдаться своей новой любви. Я не мог выносить его присутствия, мне было нестерпимо видеть его рядом и знать, что он ничего ко мне не испытывает. Это ранило больнее всего. Я думал… я надеялся… что если он умрет, он станет мне безразличен, и боль уйдет вместе с ним.
Вот почему я убил. Я его ударил и выбросил тело из нашего окна в башне Зала Бытия. Но боль не прошла! — Саракаэл почти кричал. Он шагнул ко мне и убрал мою руку с подбородка. — И что теперь?»
Я почувствовал, как на меня нисходит мое предназначение, как оно овладевает мною. Я не был просто ангелом, я был Возмездием Господа.
Я тоже сделал шаг к Саракаэлу и обнял его. Я прижал мои губы к его губам, просунул язык к нему в рот. Мы поцеловались, и он закрыл глаза.
Я чувствовал, как во мне разгорается яркий огонь. Краем глаза я видел, как Люцифер и Фануэл заслонились от моего света; и еще я видел, как сморел на меня Зефкиэл. А огонь мой становился все ярче и ярче, пока не прорвался из моих глаз, из моей груди, из моих пальцев, из моих губ: белый опаляющий огонь.
Белое пламя медленно поглотило Саракаэла, который, воспламенившись, цеплялся за меня.
Скоро от него ничего не осталось. Совсем ничего.
И огонь во мне угас. Я вновь стал самим собой.
Фануэл рыдал. Люцифер был бледен. Зефкиэл сидел на своем стуле и спокойно смотрел на меня.
Я повернулся к Фануэлу и Люциферу.
«Вы видели Возмездие Господне, — сказал я им. — Пусть это будет предостережением для вас обоих».
Фануэл кивнул.
«Да, конечно. O, я понимаю. Я… я вернулся бы к работе, господин. К своим основным обязанностям. Если ты не возражаешь».
«Иди».
Шатаясь, он подошел к окну и погрузился в свет, неистово махая крыльями.
Люцифер приблизился к тому месту на серебряном полу, где совсем недавно стоял Саракаэл. Он опустился на колени, печально глядя перед собой, словно пытался обнаружить останки ангела, которого я уничтожил, щепотку пепла, или частицу кости, или опаленное перо, но там совсем ничего не было. Тогда он поднял на меня глаза.
«Это неправильно, — сказал он. — И несправедливо».
Он плакал; слезы ручьями бежали по лицу. Возможно, Саракаэл первым из ангелов полюбил, зато Люцифер первым проливал слезы. Никогда этого не забуду.
Я бесстрастно смотрел на него.
«Это было справедливо. Он убийца. И потому тоже убит. Ты призвал меня исполнить мое предназначение, и я это сделал».
«Но… он ведь любил . Его нужно было простить. Ему нужно было помочь. Его не следовало вот так уничтожать. Это неправильно ».
«На то была Его воля».
Люцифер замер.
«Тогда, наверное, Его воля неправедна. А голоса во Тьме говорят правду. Как может быть праведным такое?»
«Это правильно. На то Его воля. Я в точности исполнил мое предназначение».
Тыльной стороной ладони он вытер слезы.
«Нет, — спокойно сказал он. И медленно покачал головой. А потом добавил: — Я должен над этим подумать. И теперь я ухожу».
Он подошел к окну, шагнул в небо и исчез.
Мы с Зефкиэлом остались в келье одни. Я подошел к его стулу. Он кивнул.
«Ты исполнил свое предназначение, Рагуил. Не хочешь ли ты вернуться в свою келью и ждать, когда в тебе снова появится нужда?»
Человек на скамейке повернулся ко мне: глаза его искали мой взгляд. До той минуты мне казалось, что на протяжении своего рассказа он едва ли помнил обо мне; он смотрел прямо перед собой и не говорил, а шептал, почти без интонаций. И теперь было похоже, что он меня обнаружил и заговорил именно со мной, а не с ночным эфиром и не с Городом ангелов. И он сказал:
— Я знал, что он прав. Но я не мог тогда вернуться в келью, даже если бы захотел. Мой образ еще не вполне меня покинул, а мое предназначение было исполнено не до конца. И тут все встало на свои места; я увидел всю картину целиком. Как Люцифер, я встал на колени и коснулся лбом серебряного пола.
«Нет, Господи, — сказал я. — Не сейчас».
Зефкиэл поднялся со своего стула.
«Встань. Не годится одному ангелу так вести себя по отношению к другому. Это неправильно. Встань!»
Я покачал головой.
«Отец, ты ведь не ангел», — прошептал я.
Зефкиэл ничего не ответил. На мгновение сердце замерло у меня в груди. Я испугался.
«Отец, мне было поручено узнать, кто ответствен за смерть Каразэла. И я это знаю».
«Ты совершил свое Возмездие, Рагуил».
«Твое Возмездие, Господи».
И тогда он вздохнул и снова сел.
«Ах, мой маленький Рагуил. Проблема с творением заключается в том, что оно оказывается намного лучше, чем предполагалось. Следует ли мне спросить, как ты понял, что это я?»
«Я… даже не знаю, Господи. У тебя нет крыльев. Ты живешь в центре Города и непосредственно надзираешь за Творением. Когда я уничтожил Саракаэла, ты не отвел взгляд. Ты знаешь слишком много вещей. Ты… — Я помолчал, размышляя. — Нет, мне неведомо, как я тебя узнал. Ты сам говоришь, что хорошо меня создал. Только я понял, кто Ты, и понял значение разыгравшейся здесь драмы, когда увидел, как улетал Люцифер».
«И что же ты понял, дитя?»
«Кто убил Каразэла. То есть, по крайней мере, кто дергал за ниточки. Например, кто устроил так, что Каразэл и Саракаэл вместе работали над Любовью , зная, что Каразэл имеет обыкновение слишком глубоко погружаться в работу».
Он обратился ко мне нежно, словно полушутя, как взрослый стал бы говорить с маленьким ребенком:
«Зачем кому-то “дергать за ниточки”, Рагуил?»
«Но ничто ведь не случается безо всяких причин; и причины все в Тебе. Ты подставил Саракаэла. Да, он убил Каразэла, но он это сделал так, чтобы я мог уничтожить его ».
«Но разве это было неправильно?»
Я заглянул в его старые-престарые глаза.
«Это было мое предназначение. Но я не думаю, что это было справедливо. Я думаю, возможно, так было необходимо: уничтожить Саракаэла, чтобы продемонстрировать Люциферу Несправедливость Господню».
И тогда он улыбнулся.
«И для чего же мне это потребовалось?»
«Я… я не знаю. Я понимаю это не больше, чем то, для чего Ты создал Тьму и голоса в ней. Но Ты ведь это сделал. Ты устроил так, что это произошло».
Он кивнул.
«Да. Это так. Люцифер должен тяготиться мыслью о неправедном уничтожении Саракаэла. И это, помимо прочего, ускорит некоторые его поступки. Бедный милый Люцифер. Из всех моих чад его путь будет самым тяжким; ибо он призван сыграть некую роль в предстоящей драме, и эта роль будет грандиозной».
Я все еще стоял на коленях перед Творцом Всего Сущего.
«Что ты теперь будешь делать, Рагуил?» — спросил он.
«Я должен вернуться в свою келью. Мое предназначение исполнено. Я осуществил Возмездие и обнаружил злоумышленника. Этого достаточно. Но, Господи…»
«Да, дитя мое».
«Я чувствую себя нечистым. Запятнанным. Оскверненным. Вероятно, действительно все, что случается, случается согласно Твоей воле, и это хорошо. Но Ты порой оставляешь кровавые следы на Твоих инструментах».
Он кивнул, словно согласившись.
«Если хочешь, Рагуил, ты можешь забыть об этом. Обо всем, что случилось. — А потом Он сказал: — Однако ты не сможешь говорить об этом с другими ангелами, независимо от того, что решишь: помнить или забыть».
«Я буду помнить».
«Это твое право. Но временами тебе будет определенно проще не помнить. Забвение порой дает некую свободу. А теперь, если не возражаешь, — он наклонился, вытащил файл из стопки на полу и открыл его: — у меня есть работа, и мне следует ее продолжить».
Я встал и подошел к окну. Я надеялся, Он меня окликнет, объяснит детали Своего плана, чтобы все изменилось к лучшему. Но Он ничего не сказал, и я оставил Его, ни разу не оглянувшись.
Он замолчал. И молчал так долго — мне даже показалось, он и не дышит, — и я занервничал, предположив, что он уснул или вообще умер.
Но тут он поднялся.
— Ну вот, приятель. Это вся история. Как ты думаешь, стоит она двух сигарет и коробка спичек? — Он спросил без тени иронии, словно это было важно для него.
— Да, — ответил я, — стоит. Но что случилось дальше? Как вы… я хочу сказать, если… — Я умолк.
Теперь на улице было темно, как бывает в предрассветный час. Один за другим гасли уличные фонари, и его силуэт вырисовывался на фоне светлеющего неба. Он сунул руки в карманы.
— Что случилось дальше? Я отправился домой, заблудился и вот теперь нахожусь здесь, очень далеко от дома. Порой совершаешь поступки, о которых сожалеешь, но с этим уже ничего нельзя поделать. Времена меняются. За тобой захлопываются двери. А ты идешь дальше. Тебе это знакомо?
В конце концов я оказался здесь. Обычно говорят, нет таких, кто был бы родом из Лос-Анджелеса, Города ангелов. Если взять меня, то это чертовски верно.
И прежде чем я успел понять, что он делает, он наклонился и нежно поцеловал меня в щеку. Щетина у него была грубой и колючей, а дыхание неожиданно сладким. На ухо он прошептал:
— Вовсе я не падший. Мне плевать, что обо мне говорят. Я все еще делаю мою работу, как я ее понимаю.
Моя щека горела в том месте, где ее коснулись его губы.
Он выпрямился:
— И все же мне очень хочется домой.
И он пошел вниз по темнеющей улице, а я сидел на скамейке и смотрел, как он уходит. У меня было ощущение, будто он что-то забрал с собой, просто я не мог вспомнить, что именно. И еще я чувствовал, будто взамен мне оставили нечто, возможно, отпущение грехов или безвинность, хотя каких грехов и в чем может быть моя безвинность, я сказать не мог.
Откуда-то пришел образ: небрежный рисунок двух ангелов, летящих над прекрасным городом; а поверх рисунка отчетливый отпечаток детской руки, окрасивший белую бумагу в кроваво-красный цвет. Образ явился пред моим мысленным взором внезапно, и я и теперь не знаю, что он означал.
Я встал.
Было слишком темно, чтобы разглядеть циферблат моих часов, но я знал, что в тот день не засну. Я вернулся в отель, в дом возле чахлой пальмы, помылся и принялся ждать. Я думал об ангелах и о Тинк; и не мог поверить, что любовь и смерть идут рука об руку.
На следующий день возобновились полеты в Англию.
Я чувствовал себя странно, бессонная ночь погрузила меня в то неприятное состояние, в котором все кажется плоским и не особенно важным; когда ничто не имеет значения и когда реальность представляется уязвимо тонкой и изношенной. Поездка на такси до аэропорта была кошмарной. Мне было жарко, я устал и нервы были на пределе. В эту ужасную жару я был в футболке; мое пальто пролежало на самом дне чемодана на протяжении всей поездки.
Самолет был забит битком, но меня это не беспокоило.
Стюардесса продефилировала по проходу со стопкой газет: «Геральд трибюн», «ЮэСЭй тудей» «Лос-Анджелес таймс». Я взял номер последней, но слова вылетали из моей головы, едва я успевал их распознать. Ничто из прочитанного мне не запомнилось. Нет, лгу. Где-то на последних страницах я прочел о тройном убийстве: двух женщин и маленького ребенка. Имен указано не было, и я так и не понял, почему эта заметка мне запомнилась.
Вскоре я уснул. Мне снилось, как я трахаюсь с Тинк, а из-под ее закрытых глаз и сомкнутых губ сочится кровь. Кровь была холодной, вязкой и липкой, и я проснулся продрогшим от кондиционера и с неприятным ощущением во рту: там было сухо как в пустыне. Я выглянул в поцарапанный иллюминатор и стал смотреть на облака, и мне пришло в голову (не в первый раз), что облака — это некая другая земля, где все точно знают, чего ищут и как вернуться к началу.
Смотреть на облака — это то, что мне всегда больше всего нравилось во время полета. И еще близость собственной смерти.
Завернувшись в тонкое одеяло, я снова ненадолго уснул, но если что и видел во сне, то мне это не запомнилось.
Вскоре после приземления в Англии разыгралась снежная буря, выведя из строя систему электроснабжения аэропорта. В тот момент я один поднимался в лифте, освещение погасло, и лифт застрял между этажами. Замерцала тусклая аварийная лампа. Я жал на красную кнопку тревоги пока не сели батарейки и сигнал не прекратился; зажавшись в углу в моей крошечной серебряной комнатке, я дрожал от холода в одной футболке. От моего дыхания шел пар, и я сам себя обнимал, чтобы согреться. Кроме меня, там не было ни души, но несмотря на это я чувствовал себя в полной безопасности. Вскоре кто-то сумел открыть двери лифта. А еще кто-то помог мне наконец выбраться из него; теперь я знал, что очень скоро буду дома.
