Шогготское особой выдержки

Бенджамин Лассистер пришел к неизбежному заключению, что женщина, написавшая «Пешеходную экскурсию по побережью Британии», книгу, которую он носил в своем рюкзаке, никогда в жизни вообще не была на пешей прогулке и, скорее всего, не узнала бы британское побережье, если бы даже оно протанцевало через ее спальню во главе джаз-банда, громко и радостно напевая «Я и есть побережье Британии» и аккомпанируя себе на на казу.

В течение пяти дней он следовал ее рекомендациям и в награду имел лишь волдыри на ногах и боль в пояснице. На британских морских курортах множество пансионов, предоставляющих ночлег и завтрак, где будут чрезвычайно рады принять вас в межсезонье , говорилось в книге. Бен зачеркнул эту фразу и на полях написал: На британских морских курортах существует жалкая кучка пансионов с ночлегом и завтраком, владельцы которых в последний день сентября улетают в Испанию, Прованс или куда-то еще, крепко заперев за собой дверь.

Подобных заметок на полях он оставил множество: Ни при каких обстоятельствах не заказывайте, как это сделал я, яичницу в придорожном кафе , — или: Что это за блюдо, рыба с жареной картошкой ? — или: Нет, вовсе нет. Последняя была сделана напротив абзаца, в котором утверждалось, что если и есть на свете что-то, что могло бы чрезвычайно обрадовать обитателей живописных деревень на британском побережье, так это путешествующий пешком турист-американец.

Пять адских дней Бен шел от деревни к деревне, угощаясь сладким чаем и растворимым кофе в кафе и закусочных и пялясь на бесконечность серых скал и свинцового моря; он дрожал от холода в двух толстых свитерах, мок под дождем, но так и не сподобился увидеть обещанные достопримечательности.

Найдя себе укрытие на автобусной остановке, где ему однажды даже пришлось переночевать, он принялся искать перевод для ключевых слов путеводителя: он решил, что прелестный означает не поддающийся описанию; живописный означает неприглядный, но смотрится неплохо, если дождь наконец перестал; а восхитительный, возможно, означает: мы никогда здесь не были и не знаем никого из тех, кто был. Он также пришел к заключению, что чем экзотичнее название деревни, тем более она уныла на вид.

Вот и получилось, что на пятый день Бен Ласситер очутился где-то севернее Бутла, в городке Иннсмут, который в путеводителе не был назван ни прелестным, ни живописным, ни восхитительным. В книге не содержалось также описание ни ржавого пирса, ни гниющих на галечном пляже корзин для ловли лобстеров.

На берегу было три заведения, одно возле другого: «Вид на море», «Мон репо» и «Шуб Ниггурат», и в окне у каждого висела выключенная неоновая вывеска «СДАЮТСЯ КОМНАТЫ», а на двери — табличка «ЗАКРЫТО ДО НАЧАЛА СЕЗОНА».

Открытых кафе здесь не было. На двери единственной забегаловки, торгующей рыбой с жареной картошкой, тоже значилось «ЗАКРЫТО». А пока Бен ждал, когда она откроется, серый день поблек и сменился сумерками. Наконец на дороге появилась маленькая, лицом немного похожая на лягушку женщина, которая отперла дверь. Бен спросил, когда будет открыто для посетителей, она посмотрела на него в замешательстве и сказала:

— Сегодня понедельник, уважаемый. Мы никогда по понедельникам не работаем, — после чего вошла в лавку и заперла за собой дверь, оставив продрогшего и голодного Бена на пороге.

Бен вырос в маленьком городке засушливого Техаса: единственным доступным жителям видом водоемов был бассейн на заднем дворе, а путешествовать можно было лишь в пикапе с кондиционером. Потому у него и возникла идея пешком пройти вдоль берега моря в стране, где говорят практически по-английски. В городе Бена сушь была двойной: здесь гордились тем, что ввели запрет на алкоголь за тридцать лет до того, как остальную часть Америки шарахнуло сухим законом, и потом так его и не отменили; а потому Бен знал о пабах только то, что это рассадники греха, как и бары, только с более приятным названием. Однако автор «Пешеходной экскурсии» утверждала, что, зайдя в паб, там можно обнаружить местный колорит и узнать полезную информацию, что в пабе следует непременно «пропустить стаканчик» и что в некоторых даже подают еду.

Этот паб назывался «Книгой Мертвых Имен», а табличка на дверях известила Бена, что его владельцем является некий А. Аль-Хазред, обладающий лицензией продавать вина и крепкие напитки. Бену стало интересно, не означает ли это, что здесь подают индийскую еду, которую он не без удовольствия отведал по прибытию в Бутл. Он задержался у указателей, решая, что выбрать: «Публичный бар» или «Салун», и спрашивая себя, что означает здесь слово «публичный» и не являются ли английские публичные бары такими же частными, как и публичные школы, но в конце концов, поскольку название напоминало вестерн, направился в «Салун».

Там было почти пусто и пахло прокисшим пивом и позавчерашним табачным дымом. За стойкой стояла пухлая женщина с бесцветными волосами, а в дальнем углу восседали два джентльмена в долгополых серых плащах и шарфах. Они играли в домино и потягивали из граненых стеклянных кружек темно-коричневый, с обильной пеной напиток.

Бен подошел к барной стойке.

— У вас можно заказать поесть?

Барменша какое-то время чесала нос, затем нехотя ответила, что, наверное, могла бы приготовить ему по-крестьянски.

Бен понятия не имел, что это значит, и в который раз пожалел, что «Путеводитель» не снабжен англо-американским разговорником.

— А это еда? — спросил он. Она кивнула. — Хорошо. Приготовьте одну порцию.

— А выпить?

— «Коку», пожалуйста.

— У нас не бывает «Коки».

— Тогда «Пепси».

— И «Пепси».

— А что у вас есть? «Спрайт»? «Севен-ап»? «Гаторейд»?

От его вопросов она словно еще поглупела, но наконец произнесла:

— Кажется, у нас осталась пара бутылок вишневого крюшона в подсобке.

— Вот и хорошо.

— С вас пять фунтов двадцать пенсов. По-крестьянски я принесу, когда будет готово.

Усевшись за маленький и немного липкий деревянный столик и потягивая нечто шипучее , с виду и на вкус совершенно химическое, Бен решил, что по-крестьянски — это, вероятно, нечто вроде стейка. Он пришел к этому ни на чем не основанному заключению, приняв желаемое за действительное и представив себе грубого или, положим, буколического крестьянина, на закате ведущего тучных быков по свежевспаханному полю; в тот момент он хладнокровно и лишь при незначительной посторонней помощи мог бы съесть целого быка.

— Вот, пожалуйста. По-крестьянски, — сказала барменша, ставя перед ним тарелку.

Оказалось, что «по-крестьянски» — это прямоугольный кусок острого сыра, лист салата, карликовый помидор со следом большого пальца на кожице, горка чего-то влажного и коричневого, на вкус похожего на кислый джем, и маленькая черствая булочка, — и это разочаровало и опечалило Бена, который решил, что британцы относятся к еде как к своего рода наказанию. Он жевал сыр с листом салата, проклиная всех крестьян Англии за то, что они предпочитают обедать такими помоями.

Джентльмены в серых плащах, что сидели в дальнем углу, закончили играть в домино, подхватили свои кружки и подсели к Бену.

— Чего это вы пьете? — с любопытством спросил один.

— Говорят, вишневый крюшон, — ответил он. — Судя по вкусу, его на химзаводе приготовили.

— Интересно вы говорите, — сказал тот, что пониже. — Интересно вы говорите. У меня вон друг работал на химзаводе, но он никогда не пил вишневый крюшон.

Он сделал драматическую паузу и отхлебнул из кружки. Бен подождал, будет ли продолжение, но тот, кажется, выговорился; беседа замерла.

Стараясь произвести хорошее впечатление, Бен, в свою очередь, спросил:

— А вы, парни, что пьете?

Более высокий, сидевший до этого с мрачным видом, повеселел:

— Что ж, это чрезвычайно любезно с вашей стороны. Мне пинту шоггота особой выдержки.

— И мне тоже, — сказал его друг. — Я не прочь прикончить шоггота. Ха, держу пари, получился неплохой рекламный слоган! «Я не прочь прикончить шоггота». Стоит им предложить. Держу пари, они ужасно обрадуются моему предложению.

Бен пошел к барменше, собираясь заказать две пинты шоггота особой выдержки и стакан воды для себя, но обнаружил, что она уже налила три пинты темного пива. Что ж, подумал он, придется выпить за компанию, тем более что хуже, чем вишневый крюшон, ничего просто быть не может. Он сделал маленький глоток. У пива был привкус, благодаря которому, как он полагал, рекламщики охарактеризовали бы напиток как «полнотелый», но если припереть их к стенке, им пришлось бы признать, что означенное тело принадлежит козлу.

Он расплатился и стал лавировать между столиков обратно, к своим новым друзьям.

— Итак, как вы здесь очутились? — спросил тот, что повыше. — Полагаю, вы — один из наших американских братьев — хотите посмотреть самые знаменитые английские городки?

— Кстати, в Америке тоже есть город с таким названием, — сказал тот, что поменьше.

— В Штатах есть Иннсмут? — удивился Бен.

— Должен сказать, что да, — сказал тот, что поменьше. — Он все время об этом писал, тот человек, чье имя мы не упоминаем.

— Простите? — удивился Бен.

Маленький просмотрел через плечо и очень громко прошипел:

— Гэ Фэ Лавкрафт!

— Я же просил не называть его! — сказал второй и сделал глоток темного пива. — Гэ Фэ Лавкрафт. Гэ Фэ блин Лавкрафт. Гэ блин Фэ блин Лав блин Крафт. — Он замолчал, чтобы набрать побольше воздуха. — Что он там знал? А? Я хочу сказать, что он, блин, знал?

Бен отпил немного пива. Имя было смутно знакомым; он вспомнил, что оно ему как будто попадалось в груде старинных виниловых пластинок в дальнем углу отцовского гаража.

— Это случайно не рок-группа?

— Я не про рок-группу говорил. Я имел в виду писателя.

Бен пожал плечами.

— Никогда о таком не слышал, — признался он. — Я вообще-то читал одни вестерны. И технические справочники.

Маленький пихнул локтем соседа.

— Ну вот, Уилф. Слыхал? Его никто не знает.

— Ладно. Ничего страшного. Что до меня, то я читал этого, Зейна Грея, — сказал высокий.

— Да. Ну. Было бы чем гордиться. Этот малый, как, бишь, тебя зовут?

— Бен. Бен Ласситер. А вас?..

Маленький улыбнулся; он ужасно похож на лягушку, подумал Бен.

— Я Сет, — сказал маленький. — А моего друга зовут Уилф.

— Очень приятно, — сказал Уилф.

— Привет, — сказал Бен.

— По правде говоря, — сказал маленький, — я с тобой согласен.

— Согласен? — не понял Бен.

Маленький кивнул.

— Ну. Насчет Гэ Фэ Лавкрафта. Вообще не понимаю, к чему весь этот шум. Он и писать-то, блин, не умел. — Маленький отхлебнул портера и слизнул с губ пену своим длинным гибким языком. — Взять хотя бы слова, которые он употреблял. Жуткой . Ты хоть знаешь, что это означает?

Бен покачал головой. Ему казалось странным, что он говорит о литературе с двумя незнакомцами в английском пабе. Он даже на мгновение предположил, что стал кем-то еще, пока не смотрел . Чем ниже опускалась риска в его кружке, тем менее противным становилось пиво, а липкое послевкусие вишневого крюшона почти пропало.

— Жуткой — значит изнурительный. Мучительный. Чертовски странный. Вот что это значит. Я смотрел. В словаре. А вот это, другое слово, выпуклогорбый ?

Бен снова покачал головой.

— И не говори, а всего-то фаза луны, между второй четвертью и полнолунием. А нас он как всегда называл, а? Блин. Этсамое. На букву «б». На языке вертится…

— Выблядки ? — предположил Уилф.

— Неа. Блин. Как его. Пучеглазые. Вот. То есть похожие на лягушек.

— Да брось! — сказал Уилф. — Я думал, это про верблюдов.

Сет энергично покачал головой:

— Лягушки. Опрдленно. Не верблюды. Лягушки.

Уилф отхлебнул шогготского. Бен пригубил, осторожно и без всякого удовольствия.

— Ну и? — спросил Бен.

— У них два горба, — встрял Уилф.

— У лягушек? — удивился Бен.

— Неа. У пучеглазых. В то время как у этих ваших обыкновенных др е м е деров, у них один. Для долгого путешествия через пустыню. И это едят.

— Лягушек? — снова удивился Бен.

— Горбы, — уставился на Бена Уилф своим выпуклым желтым глазом. — Слушай сюда, компанейский ты парень. После трех-четырех недель путешествия по пустыне кушанье из жареного верблюжьего горба кажется особенно вкусным.

Сет скривился:

— Ты никогда не пробовал верблюжий горб.

— Но мог бы, — сказал Уилф.

— Да, но ты же не пробовал. Ты и в пустыне-то не был.

— Ну, если предположить, что я отправился в паломничество к гробнице Нъярлатхотепа…

— Ты имеешь в виду черного царя древних, который грядет в ночи с востока и его не узнают?

— А кого ж еще?

— Просто спросил.

— Глупый вопрос, если тебе интересно знать.

— Но ты мог иметь в виду кого-то другого.

— Это не слишком распространенное имя, не так ли? Нъярлатхотеп. Двух таких не было, или я не прав? «Привет, ты тоже Нъярлатхотеп? Надо же, какое совпадение!» Только это вряд ли. Короче, тащусь я через пустыню, по бездорожью, и думаю, а не прикончить ли мне верблюжий горб…

— Но ведь ты нигде не тащился! Ты дальше нашей гавани не бывал.

— Ну… да…

— Вот! — Сет торжествующе посмотрел на Бена, наклонился и прошептал ему в ухо: — Он всегда такой, как дорвется до выпивки, и я, типа, его боюсь.

— Я все слышал, — сказал Уилф.

— Ладно, — сказал Сет. — Короче. Гэ Фэ Лавкрафт. И эти его, блин, тексты. Гм. Выпуклогорбая луна висела низко над пучеглазыми и студенистыми обитателями Далиджа. Что он имел в виду, а? Что он имел в виду? Я тебе скажу, блин. Он, блин, имел в виду, что луна была почти полная, а те, кто жил в Далидже, все до единого были чертовыми студенистыми лягушками! Вот что он имел в виду.

— А что ты еще такое сказал? — спросил Уилф.

— Чего?

— Студенистые. Этчто значит, а?

Сет пожал плечами.

— Фиг его знает. Но он частенько его употребляет.

Снова повисла пауза.

— Я студент, — сказал Бен. — Стану металлургом, когда доучусь. — Ему кое-как удалось прикончить свою пинту шогготского особой выдержки, и он с приятным удивлением осознал, что это был его первый в жизни алкогольный напиток. — А вы, ребята, чем занимаетесь?

— Мы служители, — сказал Уилф.

— Культа Великого Ктулху, — гордо добавил Сет.

— Правда? — удивился Бен. — А что это значит?

— Теперь я, — сказал Уилф. — Погодите. — Он направился к барменше и вернулся еще с тремя пинтами напитка. — Ну, — сказал он, — это значит, технически, не так уж много. Быть служителем — это совсем не то, что можно было бы назвать тяжкой работой в разгар сезона. Так происходит потому, конечно, что он спит. Ну, не то чтобы спит. А если точнее, он мертвый.

— В своем доме в Р’льехе мертвый Ктулху ждет, сны видит, — перебил его Сет. — Или, как сказал поэт, не мертво то, что вечно спит…

— И в странной вечности витает, — затянул Уилф.

— Под «странным» он имеет в виду чертовски специфическое.

— Точно! Мы ведь говорим не о вашем измерении.

— А о том странном измерении, где умирает Смерть.

Бен был слегка удивлен, обнаружив, что, кажется, пьет следующую пинту «полнотелого» шогготского особой выдержки, а козлиный дух уже не ощущается им так ярко. Он также был рад заметить, что больше не испытывал голода, что волдыри на ногах не саднили, а его собутыльники были обаятельными, умными парнями, правда, он все время путался, кого из них как зовут. А поскольку у него не было опыта в употреблении алкоголя, ему не приходило в голову, что все это он ощущает благодаря второй пинте шогготского особой выдержки.

— Так что именно сейчас, — сказал Сет, а может, Уилф, — нам вообще не приходится париться. В основном просто ждем.

— И молимся, — сказал Уилф, если он не был Сетом.

— И молимся. Но очень скоро все изменится.

— Да-а? — спросил Бен. — И каким же образом?

— Ну, — поведал ему тот, что повыше, — в один из дней Великий Ктулху (в данный момент временно покойный), то есть наш босс, проснется в своем подводном, так сказать, прибежище.

— И тогда, — сказал маленький, — он потянется, и зевнет, и оденется.

— Я не удивлюсь, если он сходит в туалет.

— Может, газеты почитает.

— А когда все это сделает, он явится из океанских глубин и напрочь уничтожит весь мир.

Бен счел это ужасно забавным.

— Словно «по-крестьянски», — сказал он.

— Именно. В самую точку, молодой американский джентльмен! Великий Кхулту проглотит мир вместо ланча, оставив на краю тарелки огрызок бренстонского маринованного огурца.

— Типа вот этой бурой фигни? — спросил Бен.

Они заверили его, что типа того, а он отправился к стойке и возвратился с еще тремя пинтами шогготского особой выдержки.

Дальнейший разговор он помнил смутно. Помнил, как допил свою пинту, и новые друзья пригласили его пройтись по городку, показывая местные достопримечательности: «Здесь мы берем посмотреть киношку, а вон то большое здание, за этим домом, — Безымянный Храм Неназываемых Богов, и по субботам там, в крипте, ярмарка…»

Он поделился с ними своими предположениями относительно путеводителя и взволнованно заверил, что Иннсмут очень даже живописный . А еще сказал, что они лучшие из друзей, какие у него когда-либо были, а Иннсмут вообще восхитителен .

Луна была почти полная, и в бледном ее свете оба новых друга были удивительно похожи на огромных лягушек. Или верблюдов.

Все трое дошли до конца ржавого причала, и Сет и/или Уилф указали Бену на развалины затонувшего в заливе Р’Альеха, сквозь толщи воды видимые в лунном свете, и Бена вдруг одолел, как он склонен был считать, внезапный и непредвиденный приступ морской болезни, так что его буквально выворачивало наизнанку прямо в ночное море… А потом все казалось немного странным…

Бен Ласситер проснулся от холода на склоне холма, с раскалывающейся головой и отвратительным привкусом во рту. При этом голова его лежала на рюкзаке, а по обеим сторонам от него простиралась скалистая вересковая пустошь, и не было никаких признаков ни дороги, ни какого-либо городка, живописного, прелестного, восхитительного или хотя бы колоритного.

Спотыкаясь и прихрамывая, он прошел почти милю, пока не добрел до ближайшей бензозаправки.

Там ему разъяснили, что в этих местах нет городка с названием Иннсмут. И нет другого городка, где был бы паб, который называется «Книга Мертвых Имен». Он рассказал о парнях по имени Уилф и Сет, и об их друге, которого зовут Странный Иэн и который где-то крепко спит, если только не лежит мертвый на дне моря. Ему ответили, что здесь никогда особенно не жаловали американских хиппи, что шляются, обкуренные, по окрестностям, и что ему, возможно, станет лучше после доброй чашки хорошего чая и сандвича с тунцом и огурчиком, ну а если он упорно желает бродить здесь и дальше в наркотическом дурмане, то молодой Эрни из вечерней смены будет просто счастлив снабдить его небольшим пакетиком отличной, собственного приготовления анаши, надо только прийти сюда после обеда.

Бен вытащил свой путеводитель и попытался найти в нем Иннсмут, чтобы доказать им, что ему все это вовсе не приснилось, но не смог найти страницу, на которой значился городок, если она вообще существовала. Правда, довольно много страниц примерно из середины книги оказались почему-то грубо вырваны.

Тогда Бен вызвал по телефону такси, которое довезло его до железнодорожного вокзала в Бутле, там он сел на поезд, шедший до Манчестера, а из Манчестера на самолете долетел до Чикаго, откуда, изменив свой первоначальный план, полетел в Даллас, там пересел в другой самолет, летевший на север, где, взяв на прокат автомобиль, добрался наконец до дома.

Он обнаружил, что ему приятно сознавать, что он находится более чем в шестистах милях от океана; правда, позднее он переехал в Небраску, чтобы оказаться еще дальше: кое-что из того, что он видел — или думал, что видел, — в воде у ржавого причала он никогда уже не мог забыть. Да и то, что скрывали под собой серые плащи, не было предназначено для человеческих глаз. Чешуйчатые . Ему не требовалось смотреть в словаре. Он просто знал. Они были чешуйчатыми .

Недели через две после возвращения Бен отправил автору по почте свой экземпляр «Путеводителя» с пометками на полях для последующих переизданий, с пространным письмом, содержавшим множество полезных советов. Он также просил автора прислать ему копию страниц, которые оказались вырванными из его экземпляра, чтобы успокоить его сознание; и втайне испытал облегчение, когда дни сменились месяцами, месяцы — годами, а годы — десятками лет, и она ему так и не ответила.