Сборщик душ
Ками Гарсия

Первого человека, которого я убила, я не забуду никогда. Весь мир словно онемел: не осталось ни единого звука, кроме гулких ударов сердца у меня в груди и грохота, с которым тело рухнуло на пол. После этого я еще много дней выковыривала из-под ногтей засохшую кровь.

Мне едва исполнилось шестнадцать, но я жалела только об одном.

Надо было сделать это раньше.

Было уже за полночь, когда я наконец вернулась из Треугольника – трущобы на дюжину кварталов, собравшей в себе все городское отребье: торговцев наркотой, проституток и торчков. Не такое это место, куда папочка отправил бы свою дочку… если только твой папочка – не гребаный сукин сын, который берет опеку над детьми, чтобы платить за аренду и покупать наркоту на пособие.

Я стояла на крыльце и смотрела на голую лампочку над дверью. Та судорожно мигала, словно боялась перегореть, как только я войду.

– Петра?

Из темноты выступил Уилл. Секунду-другую я таращилась на его разбитую губу и пару свежих синяков под глазами, а потом спустилась с крыльца и коснулась его щеки:

– Что случилось?

Он схватил мою руку и завел себе за спину, притягивая меня поближе:

– Джимми опять за свое. Все как обычно.

Я прикоснулась губами к ссадине у него на губе:

– Почему ты ему это позволяешь?

Уилл тряхнул головой – длинные волосы упали ему на глаза.

– У меня нет выбора.

И верно, выбора нет – до тех пор, пока его младший братик живет у Джимми.

Уилл уткнулся лбом мне в макушку:

– Давай уберемся отсюда. Сегодня же ночью. Когда Джимми отключится, можно забрать Коннора и уйти.

Я закрыла глаза и попыталась представить себе жизнь без грязных шприцов на кухонном столе, без пятен блевотины по всей ванной… жизнь без Джимми.

– У нас еще слишком мало денег, – сказала я. – И мы не можем ютиться по заброшенным домам с твоим братом. Ему всего восемь.

– А ты уверена, что так ему будет хуже?

Я не ответила.

Но и сейчас, спустя столько лет, этот вопрос звенит у меня в ушах.

Я снова уставилась на лампочку.

– Надо идти к нему. Он совсем озвереет, если не получит свою дозу вовремя.

Уилл кивнул:

– Пойду искать, где сегодня перекантоваться.

Я в последний раз прижалась губами к его губам.

Уилл попятился и так и пошел по улице спиной вперед, глядя на меня и улыбаясь. Я подождала, пока он скроется в темноте.

Когда я открыла дверь, Джимми уже стоял на верху лестницы и весь аж дергался. Густой пот покрывал его лицо и проступал пятнами на белой выходной рубашке, сидевшей наперекосяк: он даже не смог правильно застегнуть пуговицы.

– Ну и где тебя черти носили? Принесла мою дурь?

Я вручила ему два целлофановых пакета – один с коксом, один с героином. От такой дозы любой нормальный человек отбросил бы копыта на раз, и я мечтала только об одном – поскорее бы он уже заперся у себя в комнате, закинулся и отчалил.

Но он схватил меня за руку, впившись в кожу своими грязными ногтями:

– Этого мне и до утра не хватит.

Я съежилась, ожидая удара:

– Ты мне дал только двадцатку.

Джимми стиснул мою руку еще крепче и двинулся по коридору, волоча меня за собой:

– Плевать на ту двадцатку! Кастилло мне за тебя еще отсыплет.

Кровь застыла у меня в жилах.

Я слыхала о девушках, которые навсегда пропадали в Треугольнике – в старых домах, которыми заправлял Кастилло. Многие приходили туда за дозой и больше не выходили, но были и другие – такие, как я, которых просто передавали с рук на руки, точно мятую двадцатку.

Значит, уже завтра ночью я буду лежать на грязной постели в одном из этих домов, накачанная наркотой до беспамятства, и каждый подонок, который заглянет туда в поисках дешевого траха, сможет мною попользоваться.

– Джимми, пожалуйста, не надо…

Его кулак врезался в мою челюсть. Боль прострелила голову до виска; я пошатнулась и стала заваливаться на спину.

Джимми подхватил меня за талию, крепко прижав мои руки к бокам:

– Я два года ждал, пока тебе стукнет шестнадцать.

Второй рукой он вытащил что-то из кармана… шприц! И в нем – столько отравы, что я наверняка отключусь или, по крайней мере, перестану сопротивляться. Я задергалась изо всех сил и все-таки высвободила одну руку. Совсем рядом, в паре шагов, стоял стол, на котором Джимми держал свои поделки. Я вцепилась в край этого стола, пытаясь вырваться из захвата.

Стол накренился, и что-то подкатилось мне прямо к пальцам. Я схватила эту штуку, развернулась и ударила. И еще раз, и еще.

Я не остановилась, когда нож в первый раз вошел в тело Джимми. Я не остановилась, когда Джимми отшатнулся и завизжал.

Я не остановилась до тех пор, пока пальцы не разжались сами и нож не выпал из моей окровавленной руки.

Убить человека проще, чем вы думаете. Это очень быстро: всего несколько ударов сердца – и конец.

Не помню, как я схватила свой рюкзак и выбежала из дома. И о том, как я прожила следующие несколько недель, тоже не помню почти ничего. Я пряталась по знакомым, пока не начали задавать вопросы. После этого я стала ночевать на свалке и выбирать объедки из мусорных баков за китайским рестораном.

Каждую ночь, перед тем как заснуть, я вызывала в памяти прекрасное лицо Уилла и клялась себе: «Завтра же я за тобой вернусь!» Но сон преображал его черты, и каждое утро я просыпалась в холодном поту, вспоминая, как таращились на меня мертвые глаза Джимми.

Увидеть Уилла еще хоть раз – это была просто мечта, не больше.

Я не могла вернуться. Даже если меня не арестуют за убийство, то Фрэнсис Кастилло мигом сцапает меня в уплату за долги – Джимми наверняка не расплатился с ним по полной.

Так что обратного пути не было.

Через три месяца я познакомилась с Кейт. Она почти ничего о себе не рассказывала – не считая того, что из дому она ушла в четырнадцать и с тех пор научилась добывать деньги на еду, вместо того чтобы шарить по мусорным бакам. Я тоже стала обчищать машины: у меня обнаружился настоящий талант. Когда мы не промахивались с выбором, выручки хватало даже на комнату в дешевом мотеле.

Но однажды ночью все опять изменилось.

Я снимала шины с дорогущего внедорожника и так увлеклась, что не услышала шагов за спиной.

– Помочь?

Я развернулась рывком, перехватив гаечный ключ поудобнее. Надо мной нависал какой-то небритый здоровяк – парень лет тридцати.

– Знаешь, что в этом деле самое главное? – ткнул он пальцем в шину.

– Что?

– Не попадаться! – Он сунул мне под нос свой значок.

Я бросилась было наутек, но не успела и шагу ступить, как он схватил меня за руку.

– Отпустите меня, пожалуйста! – взмолилась я.

Коп хмыкнул и посмотрел мне в лицо:

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Где твои родители?

Этот вопрос мне задавали уже раз сто, не меньше. Но отвечать на него так и не стало легче.

– У меня нет родителей.

– На самом деле нет? Или тебе просто не нравятся те, что есть?

Тут я слегка расслабилась – врать было ни к чему:

– Моя мать сторчалась. Я выросла под опекой.

Он слегка ослабил хватку, но моей руки так и не отпустил:

– У преступников и копов есть кое-что общее. И те, и другие делят мир на белое и черное. Но то, что для них – белое, для нас черно. – Взгляд его внезапно смягчился: – Может, ты просто оказалась не по ту сторону баррикад.

Четыре года спустя лицо его стало жестче. Виной тому – и бесконечная работа под прикрытием, и бесконечные бутылки виски, вроде той, что сейчас стоит между нами на столе. Но теперь мы с ним – по одну сторону баррикад, и я – не преступник, а коп. Той ночью Бобби спас мне жизнь. Наверно, я так никогда и не пойму, что он во мне увидел. Почему дал мне крышу над головой и шанс исправить все мои ошибки.

Его явно что-то беспокоит: слишком уж долго он сидит, не раскрывая рта, а это на него не похоже.

Он залпом опрокидывает в себя еще одну стопку:

– Нам подвернулся случай пропихнуть кого-то в систему. Кто-то пришил одного из головорезов, работающих на Кастилло. Позавчера из реки выловили труп.

– И что, посылают тебя? – спрашиваю я.

– Нет. Им нужен кто-то такой, кто знает всю шайку и не теряется на местности. – Он отхлебывает прямо из горла. – И выбивает больше девяноста двух из ста.

Я хватаю воздух ртом, но без толку: такое чувство, словно из комнаты разом откачали весь кислород.

– Никто, кроме меня, не выбивает столько.

Бобби отводит глаза:

– Я знаю.

Нет, это чересчур! Кастилло и Треугольник. Они похищают девушек, которых никто не станет разыскивать, и продают их, как мясо на рынке, – и это еще в лучшем случае. Те, кому повезет меньше, остаются в Треугольнике: их подсаживают на наркоту, и до конца своей недолгой жизни они обслуживают шайку Кастилло и всех, кто готов платить. Несколько лет назад я чуть было не стала одной из них.

– Постой-ка! – Я поднимаю руку. – Кастилло доверится просто так какой-то девчонке с улицы. Мне устроят проверку.

Бобби наконец поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. Я вижу, каким плотным клубком переплелись в его взгляде надежда и стыд, и меня чуть не выворачивает наизнанку.

– Я знаю, – отвечает он.

За всю свою жизнь я убила только одного человека, и эхо его воплей до сих пор не смолкло у меня в ушах. Я вскакиваю, едва не опрокинув стул; тот со скрежетом отъезжает от стола, и бармен косится на нас осуждающе. Я наклоняюсь к Бобби:

– Ты предлагаешь мне стать палачом? – шиплю я ему в ухо. – Убивать людей?

Бобби выпячивает челюсть и преображается на глазах: с таким лицом даже бывалый гангстер примет его за своего.

– Если тебе и придется кого убивать, это будут не люди. На Кастилло работают одни подонки. Дилеры, насильники, убийцы полицейских. Ты окажешь миру большую услугу, если хоть одного из них отправишь на тот свет. По крайней мере, так я смотрю на вещи.

Что ж, Бобби и правда не может смотреть на вещи по-другому. Иначе как он оправдает то, о чем меня просит?

Проведя на улице двенадцать лет, уже не останешься прежним, особенно если ты коп. Бобби насмотрелся такого, от чего каждую ночь слоняется взад-вперед по коридору, а днем топит воспоминания в бутылке.

– И это говорит человек, который при первой нашей встрече сказал, что преступники – такие же люди, только «по другую сторону баррикад»? – спрашиваю я.

Бобби встает, прикуривает сигарету и бросает на стол несколько купюр.

– А разве ты сама до сих пор в это веришь?

Фрэнсис Кастилло совсем не такой, как я ожидала. Если не знать, то этого чисто выбритого красавчика в темном костюме и безупречно выглаженной рубашке не примешь за психопата – скорее уж за добропорядочного бизнесмена. Он сидит у «Макиавелли», в дальнем зале, в компании своих телохранителей, и проглядывает сводки, неспешно потягивая эспрессо. Ресторан еще не открылся: на соседних столиках лежат стулья кверху ножками, а официанты толпятся на кухне.

Кастилло вскидывает на меня глаза и отодвигает свои бумаги.

– Женщина. Отлично. Никому и в голову не придет, что это хорошенькое личико станет последним, что они увидят в своей жизни.

Кастилло передает телохранителю, сидящему слева, сложенную полоску бумаги.

– Обеспечь ей все, что нужно.

Я играю свою роль. Я знаю, что он хочет увидеть: крупинку цианида в сахарной глазури. Я опускаю глаза и скольжу взглядом через ложбинку между грудей чуть пониже, туда, где во внутреннем кармане кожанки притаилась кобура.

– Все, что нужно, у меня с собой, мистер Кастилло.

Выражение его лица меняется, и даже этот костюм за две тысячи баксов больше не мешает разглядеть в его глазах ту жажду, которая им движет.

– Я и не сомневался.

Я поворачиваюсь и иду за телохранителями, но чувствую, что Кастилло не сводит с меня глаз. Навстречу нам в ресторан входит еще один из его подручных и, придержав нам дверь, спрашивает:

– Он там?

Звук этого голоса бьет меня под дых. Я медленно поднимаю взгляд. С лица незнакомца, взрослого мужчины, на меня смотрят темные глаза Уилла – мальчика, которого я так и не разлюбила.

Уилл тоже потрясен и не может этого скрыть. Я отвожу взгляд первой, разрывая контакт, – иначе нам обоим крышка.

Один из телохранителей кивает:

– Да, он тебя ждет.

Прошло несколько часов, а голова у меня все еще кружится. Я сижу на заброшенной стройке – караулю свою мишень. Я была права насчет Кастилло. Он не из тех, кто верит на слово, и долго тянуть с первым заданием не стал. Усилием воли я выбрасываю из головы Уилла и начинаю перебирать в памяти все, что мне известно о намеченной жертве. Торресу принадлежит пара домов, в которых Кастилло держит своих проституток. Несколько дней назад в одну из этих многоэтажек нагрянули копы и забрали бедолагу на допрос. Очевидно, Кастилло решил, что Торрес сломался или как минимум подумывает кого-то сдать.

Свет в окнах гаснет, и Торрес выходит из своего трейлера. Я стараюсь хоть как-то уложить в голове то, что мне сейчас придется сделать: хладнокровно застрелить безоружного человека.

«Не человека. Монстра».

Тихий, едва слышный голос. Я оборачиваюсь, оглядываюсь вокруг, но не вижу никого, кроме Торреса. Он стоит перед трейлером и болтает по мобильному. Идеальная цель: с моего места его снял бы любой, кто способен удержать в руках пушку.

Я делаю глубокий вдох и поднимаю пистолет.

Даже в темноте я вижу, как трясется моя рука.

Если я не сделаю этого, конец моему прикрытию. Я обязана подставить Кастилло, иначе он так и будет мучить девушек, которым не повезло так, как мне. Я сжимаю рукоять так крепко, что пальцы немеют… и опускаю руку. Юркнув за ближайший мусорный бак, я закрываю глаза. Металл холодит мою спину.

– В тебе этого нет.

Я распахиваю глаза.

В нескольких шагах от меня стоит какой-то тип. И в руке у него что-то есть.

Инстинкты берут верх.

– А ну-ка брось это!

Он чуть склоняет голову набок, улыбается и поднимает руку. Я нажимаю на спуск – дважды. Несмотря на глушитель, оба выстрела отлично слышны. И обе пули впиваются ему в грудь, прямо под треугольным вырезом черного свитера. Сейчас он покачнется, зашатается и рухнет навзничь.

Но ничего не происходит.

Парень достает из кармана монетку и подмигивает мне.

– Скажи мне, о чем ты думаешь, и я дам тебе пенни.

Должно быть, на нем бронежилет.

«Но ведь он даже не вздрогнул».

– Не двигайся, – говорю я. – Иначе тебя будут собирать по кусочкам по всему кварталу.

Он поднимает руки, поворачивает их ко мне пустыми ладонями.

– Сдаюсь, сдаюсь.

И прежде чем я успеваю выстрелить еще раз, он задирает свитер.

Под свитером – только голое тело. Никакого бронежилета.

И ни капли крови…

Я вынимаю барабан из пистолета и внимательно проверяю. Хочу убедиться, что я еще не сошла с ума. Двух патронов как не бывало.

– Ты не промахнулась, Петра. Думаю, мы с тобой оба это знаем. – Парень опускает свитер и просовывает большой палец в одну из дырок, оставшихся от пуль.

«Это невозможно».

Я отчаянно хватаюсь за остатки здравого смысла. Всему должно быть логичное объяснение. Это просто какой-то трюк.

Парень подносит палец к губам, призывая к тишине.

– Не надо сейчас беспокоить мистера Торреса. У него очень деликатный разговор с одной соблазнительной юной леди, которая на самом деле – молодой человек из Огайо.

– Да кто ты такой, черт тебя дери? – выпаливаю я помимо воли.

– Вообще-то я – бизнесмен, но мне больше нравится считать себя избавителем от проблем. У тебя есть проблема, и я могу тебя от нее избавить.

– О чем это ты?

– Тебе нужно, чтобы он умер, – указывает он пальцем на Торреса. – Но ты не можешь убить невинного человека, хотя, полагаю, в данном случае это определение – слишком вольное. Я могу сделать это за тебя, и никто не узнает. Но ты должна будешь дать мне кое-что взамен.

Его голос гипнотизирует, как мерный рокот волн, разбивающихся о берег.

– Чего же ты хочешь?

– Ничего такого, с чем тебе будет жалко расстаться, – улыбается он. – Всего лишь поцелуй.

– И что потом? Я превращусь в камень или что-то в этом роде?

Мой собеседник заливается смехом.

– Насколько я могу судить по опыту, ты просто получишь удовольствие. И заслужишь доверие своего Кровавого Торгаша. Ты ведь знаешь, что именно так за глаза называют Кастилло?

Я вспоминаю, как Джимми тащил меня по коридору. Вспоминаю шприц у него в руке… Я была на волосок от гибели: Джимми продал бы меня Кровавому Торгашу и не поморщился.

В порыве решимости я делаю шаг вперед и прижимаюсь губами к губам этого странного человека. Язык его скользит мне в рот, и я ощущаю его вкус – вкус подгоревшего тоста и меда.

А затем мой безымянный собеседник отступает, все еще ухмыляясь до ушей, как Чеширский кот, и устремляется к трейлеру.

Торрес замечает его издали и выхватывает пушку. Он успевает выстрелить трижды, но незнакомец даже не сбивается с шага. Торрес ошеломленно таращится на него.

– Что за…

Безымянный подходит ближе, поднимает руку, направляет на Торреса указательный палец и проводит в воздухе черту. На горле Торреса раскрывается кровавая щель, словно под лазерным лучом.

Может, у этого типа какое-то секретное оружие? Новейшие военные разработки?

Торрес хватается за горло и валится наземь. Кровь растекается лужей.

Безымянный оборачивается, посылает мне воздушный поцелуй и исчезает в темноте.

Кастилло остался доволен.

– Перерезать человеку горло – это настоящее искусство, – сказал он. – К тому же это заставляет задуматься. Показывает, что ты не боишься запачкать руки.

Я только кивнула, опасаясь, что голос меня подведет, и радуясь, что Уилл не присутствует при нашем разговоре. Очень удачно.

Но когда Кастилло вызвал меня снова, удача от меня отвернулась. Мобильник прозвенел в два часа ночи, а ровно в три черный седан уже затормозил под окнами квартиры, которую предоставили мне от полицейского отделения.

«Макиавелли» уже закрыт, но в дальнем зале все еще горит свет, а стекла витрины трясутся от звуков «Богемы», несущихся из репродуктора на полную мощность.

Кастилло сидит в углу, прикрыв глаза. Владелец ресторана стоит перед ним с закатанными по локоть рукавами и размахивает руками, словно дирижер.

– Ты это чувствуешь? Это отчаяние? Эту боль? – Кастилло открывает глаза. – Да уж. Редкая дрянь. – Он подает знак одному из подручных, и тот вырубает музыку. Владелец ресторана торопится к выходу, огибая меня по широкой дуге, словно я заразная. Интересно, он знает, кто я, – или, по крайней мере, кем считает меня Кастилло?

Другой подручный вынимает из внутреннего кармана куртки и вручает мне листок бумаги, сложенный вчетверо, словно любовные записки, какими обмениваются старшеклассники.

Кастилло встает и переходит в главный зал. Все мы бредем следом, точно крысы за дудочником.

– У вас есть свой стиль, мисс Ников, – произносит он. – В женщинах мне это нравится.

Он берет с барной стойки шляпу и водружает ее себе голову. Мы выходим на улицу; его машина уже ждет у порога. Водитель открывает перед ним дверцу, Кастилло усаживается и, повернувшись ко мне, чуть приподнимает шляпу, словно в насмешку.

– На этот раз задачка будет потруднее. Посмотрим, как ты управишься.

Машина трогается и бесшумно исчезает в ночи, а я остаюсь стоять посреди темной улицы. Я не хочу разворачивать эту бумажку и узнавать, кого на сей раз мне придется убить. Я не хочу знать, сколько зла совершил этот человек и сколько жизней он разрушил.

– Петра? – окликают меня из темноты.

У меня перехватывает дыхание. Голос Уилла стал ниже и глубже, но в нем по-прежнему слышны отчаяние и гнев. Я не могу заставить себя обернуться. Я слышу, как он подходит сзади, чувствую тепло его тела.

– Когда я вернулся и копы сказали мне, что Джимми мертв, а ты исчезла, я подумал… Не знаю даже, что я подумал. – Он замолкает на секунду, а потом выпаливает: – Он что-то с тобой сделал?

– Попытался, но я его остановила, – отвечаю я, надеясь, что Уилл не станет выспрашивать подробности.

– Петра? Ты не хочешь посмотреть на меня? – Уилл запинается, не понимая, как продолжить этот невозможный разговор. – Ты не представляешь себе, сколько раз я воображал себе нашу встречу. Пытался угадать, каково это будет – увидеть тебя опять.

Он касается моей руки, но я не оборачиваюсь. Я замираю, страшась даже сделать вдох.

Тогда Уилл обходит меня и становится напротив – так, что мне все-таки приходится взглянуть ему в лицо.

– Ты просто скажи мне – почему? – Он смущенно опускает голову. – Почему ты не вернулась? Я бы ушел с тобой. – Из горла его вырывается грустный смешок. – Я пошел бы за тобой куда угодно.

– Я не могла вернуться. – Каждое слово дается мне со страшным трудом. – После того, что случилось…

Уилл поднимает руку и проводит большим пальцем по моей щеке.

– Петра? – Он сглатывает комок в горле. – Что он с тобой сделал?

– Он хотел меня продать.

Об остальном Уилл не спрашивает. Все ответы были написаны десять лет назад – кровью Джимми на полу моей спальни.

Уилл привлекает меня к себе, прежде чем я успеваю возразить, и вот я – в его объятиях. И он чувствует то же самое, что и я.

– У меня больше никого не было, – шепчет он.

Его губы прижимаются к моим. И это совсем не так, как с тем незнакомцем, выторговавшим мой поцелуй. Мне не нужно заставлять себя покориться. Я и так принадлежу Уиллу.

Мои пальцы запутываются в его волосах.

– Петра, – выдыхает он, и я тону в нем.

Наконец задохнувшись, я обрываю поцелуй.

Уилл держит меня за талию.

– Когда я увидел тебя с Кастилло, было такое чувство, словно мне явился призрак.

«Кастилло».

Уилл работает на Кастилло. И думает, что я – тоже.

– Мне пора. – Я неуверенно отступаю на несколько шагов.

– Не уходи. – Уилл пытается поймать меня за руку.

– Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

И это чистая правда, даже если он не понимает, о чем я.

Рано или поздно Кастилло узнает, что я – коп, даже если к тому моменту он уже будет в наручниках. И если он решит, что Уилл к этому тоже причастен, то следующим, кого выловят из реки, будет Уилл.

На заднем сиденье такси я наконец разворачиваю бумажку. И сразу же узнаю имя: я не раз встречала его в досье. Эндзо Феретти, поставщик героина, обслуживающий половину дилеров из Треугольника… ту половину, которую не контролирует Кастилло. Ну, по крайней мере, не какой-нибудь нищий мальчик на побегушках, не способный нанять охрану.

Новая задачка и впрямь потруднее первой. Феретти не шатается в одиночку по заброшенным стройкам. Он сидит дома со своим гаремом – если, конечно, подручные Кастилло не навешали мне лапши на уши.

Кастилло снабдил меня подробной картой. Мне предстоит вырубить охранника у черного хода и подняться на второй этаж по лестнице для прислуги. Одна из девок Феретти – подсадная утка: она должна послать людям Кастилло смс, когда все в доме уснут.

Из своего укрытия за деревьями я наблюдаю за охранником. Затем спускаю предохранитель своего SIG-9 и начинаю уговаривать себя, что могу это сделать: Бобби прав, и все это необходимо ради общего блага.

Но в глубине души я в это не верю.

– Я могу избавить тебя и от этого бремени. Буду рад услужить.

Я разворачиваюсь рывком. Передо мной – безымянный тип в черном свитере, тот, что перерезал Торресу горло, не коснувшись его и пальцем.

– Черт тебя раздери! Как ты здесь оказался?

Он пожимает плечами:

– Держался поблизости. Всегда стараюсь присматривать за своими вложениями.

И, бросив взгляд на охранника, насмешливо добавляет:

– Ты и вправду хочешь пристрелить этого несчастного идиота, который даже школу не закончил, потому что пристрастился к игровым автоматам?

Я закрываю глаза и вижу бедного подростка, которого Феретти втянул в свои грязные дела. Подростка вроде Уилла.

– Что ты за это хочешь?

Он склоняет голову набок и что-то прикидывает про себя:

– Воспоминание.

– Воспоминание? Только и всего? – Мне становится смешно. – Да забирай хоть все!

Уголок его рта вздергивается в кривой усмешке:

– Мне хватит одного, но я выберу сам.

– Хорошо, бери любое. Только не убивай этого парня.

Безымянный скрещивает руки на груди и хмурится: видно, ему не по душе, что я называю вещи своими именами.

– Заметано.

И он устремляется к дому, держась в тени деревьев. Охранник замечает неладное лишь за миг до того, как рука безымянного обвивает из-за спины его шею и одним резким рывком пережимает горло. Парень оседает и вырубается.

Безымянный машет мне от двери. Я стараюсь двигаться тихо, но шагать совершенно бесшумно, как мой странный помощник, не удается.

Следом за ним я поднимаюсь на второй этаж по черной лестнице. Безымянный направляется прямиком к комнате Феретти – безо всяких подсказок, словно у него тоже есть карта.

В спальне Феретти света нет, но позолота и белый лак поблескивают в темноте. Вся комната провоняла спиртным и потом, и я чувствую, как к горлу подступает тошнота. Феретти валяется на кровати в отключке – брюхо его вздымается горой с каждым вздохом. Я смотрю в глаза своему спутнику и протягиваю ему пистолет, но тот качает головой.

– Говорят, ободрать кошку можно по-разному. – Безымянный достает из кармана серебряную зажигалку, и кривая улыбка искажает его лицо. – Вот и с человеком – точно так же.

Зажигалка вспыхивает, и безымянный швыряет ее на кровать. Простыни занимаются мгновенно, и пламя разгорается с неестественной быстротой. Феретти вскакивает, визжит и молотит руками, тщетно пытаясь сбить огонь. Я зажимаю себе рот. Воняет хуже, чем просто паленым мясом, – это запах самого страдания.

Феретти с воплями катается по полу, но пламя уже охватило его целиком.

Из коридора доносятся голоса. Еще миг, и в дверь начинают ломиться.

Безымянный выталкивает меня на балкон и ведет по карнизу, опоясывающему второй этаж. Мы добираемся до гаражной пристройки: прямо под карнизом – скос крыши. Мой спутник хватает меня за руку… и я соображаю, что мы спрыгнули, когда ноги уже касаются земли. Из окна, через которое мы только что выбрались, валит дым.

Безымянный тащит меня за руку. Мы бежим в сторону леса.

Когда мы наконец останавливаемся, я валюсь на землю и сворачиваюсь клубком. С каждым вздохом меня пробивает дрожь.

«Что я наделала?!»

Безымянный смотрит на меня жадным взглядом. Я замечаю, как расширились его зрачки.

– Ты должна мне воспоминание.

– Какое ты хочешь? Мой первый поцелуй? Или как меня хуже всего избили?

Он опускается на колени и наклоняется ко мне. Его лицо – совсем близко, в паре дюймов от моего; льдисто-голубые глаза горят предвкушением.

– Есть и кое-что поинтереснее. – Он проводит пальцем по моей нижней губе. – Вот, например: как ты дошла до такой жизни?

Стараясь собраться, я потираю себе щеки. На пальцах остается сажа.

– Этого я тебе не скажу.

– И не надо.

Он придвигается еще ближе и снова целует меня в губы.

Я пытаюсь отстраниться – и не могу: то, что связывает нас, сильнее любого желания.

– Петра, – шепчет он. – Отдай его мне. Все до конца.

И на меня наваливается воспоминание…

«Кастилло мне за тебя еще отсыплет».

Запах пота и крэка.

«Я два года ждал, пока тебе стукнет шестнадцать».

Меня захлестывают образы прошлого. Я пытаюсь вырваться, но только увязаю в трясине памяти все глубже и глубже.

Шприц у Джимми в руке.

Мои пальцы, сжимающие нож.

Брызги крови.

И тишина.

Воспоминание медленно отступает, как волна, отхлынувшая от берега. Не отрываясь от моих губ, безымянный шепчет:

– Милая моя Петра! Что же он с тобой сделал?

Я лежу в его объятиях и цепляюсь за него обеими руками. По лицу катятся слезы. Безымянный в последний раз прикусывает мою губу, отстраняется и смотрит на меня так, будто пережил всю эту боль вместе со мною.

– Кто ты такой? – успеваю спросить я, пока вкус его поцелуев еще держится на губах, – хотя, конечно, этот вопрос следовало задать гораздо раньше.

– Одни называют меня дьяволом, другие – демоном перекрестков. И все думают, что я – само зло. – Он смотрит мне в лицо, и его голубые глаза, как ни странно, кажутся совсем человеческими. – Я – Сборщик душ.

Я высвобождаюсь из его объятий, с трудом переводя дух. Больше всего мне сейчас хочется вскочить и бежать без оглядки.

– Так ты крадешь у людей души?

Безымянный поднимается и идет прочь. Но прежде чем раствориться в тени деревьев, он замедляет шаг и, не обернувшись, отвечает:

– Красть не приходится. Люди все отдают сами.

Когда я вернулась домой: вся в грязи и саже, у подъезда уже ждала машина. Шофер Кастилло не дал мне даже переодеться. Он доставил меня прямиком к «Макиавелли», высадил из машины и подтолкнул к задней двери.

Кастилло сидит за столиком в дальнем зале, возится с какими-то документами и курит сигару. Уилл устроился у барной стойки и вертит в руках стакан. Его темные волосы вьются над воротом рубашки, которая, кажется, стоит больше, чем Джимми тратил на еду за месяц, когда мы были детьми.

«Но мы уже не дети».

При виде меня Кастилло встает и хлопает в ладоши, так и не выпустив сигары из толстых пальцев.

– Ну ты даешь! Сожгла его заживо!

Все хохочут, кроме Уилла, которому я не знаю, как теперь смогу посмотреть в глаза. Желудок снова бунтует. Кастилло неторопливо собирает со стола бумаги и складывает в коричневую папку. Очень знакомую папку…

Да это же мое личное дело!

Кастилло бросает папку на стол, и та раскрывается прямо на моей фотографии в униформе.

– Никогда бы не подумал, что копы на такое способны!

Стул Уилла с грохотом падает на пол, но я не оборачиваюсь.

Один из подручных Кастилло тяжело опускает мне руку на плечо, а второй рукой извлекает у меня из-под куртки пистолет.

Кастилло подает знак кому-то у меня спиной.

– В подвал обоих. Я хочу знать, с кем они уже успели поболтать.

Я оглядываюсь на Уилла. Его уже пригнули к барной стойке, заломив руки за спину и повернув голову так, чтобы Кастилло видел его лицо.

– Он здесь ни при чем, – говорю я.

Кастилло подходит и грубо хватает меня за подбородок.

– Думаешь, ты одна тут такая умная? Я прекрасно знаю, что вы оба жили у этого чокнутого Джимми Роллинза.

Я снова бросаю взгляд на Уилла.

– Мы не виделись с самого детства.

Кастилло отталкивает меня и кивает своим громилам. Те хватают нас и тащат в подвал. Там штабелями стоят банки с оливковым маслом и помидорами, а напротив – два металлических стула, привинченных к полу. Люди Кастилло привязывают нас за ноги к ножкам стульев, связывают нам руки за спиной и уходят, заперев за собой дверь.

Уилл смотрит на меня во все глаза: его так и распирают вопросы.

– Почему ты не сказала мне, что ты – коп?

Смешно, право слово!

– Ты же работаешь на него! Если бы я тебе сказала, как бы ты поступил?

– Я бы никогда не сделал тебе ничего плохого.

Он произносит это так, что я понимаю: это чистая правда. Передо мной по-прежнему тот мальчик, которого я любила больше всех на свете.

И которого я бросила.

Я хочу сказать ему, что не переставала думать о нем никогда, но слова застревают в горле.

– Как же так получилось, что ты стал работать на Кастилло?

Уилл опускает глаза:

– После того что случилось, мне пришлось забрать Коннора. Надо было зарабатывать, а для семнадцатилетнего недоучки выбор не так-то богат.

Дверь снова скрежещет по бетону, и в подвал входит Кастилло. Пиджака на нем уже нет, рукава дорогой рубашки закатаны по локоть. Он хватает Уилла за горло, и я вижу, как напрягаются сухожилия у него на руке.

– Какая печальная история, Уильям! Ты уже рассказал ей, как я прятал тебя от копов, когда всплыло, что кто-то зарезал этот кусок дерьма, которого ты называл опекуном?

Уилл дергается, задыхаясь.

– Рассказал ей, как я дал тебе работу, чтобы твой братик смог закончить школу?

Кастилло сжимает пальцы сильнее, и лицо Уилла заливает бледность.

– Прекрати это! – кричу я. – Говорю тебе, он тут ни при чем!

Кастилло отпускает его, и Уилл судорожно хватает воздух ртом. Несколько секунд Кастилло смотрит на него с отвращением, а потом толкает в грудь:

– Я думал, что научил тебя верности.

Стул опрокидывается, и Уилл, ударившись головой о бетонный пол, обмякает в своих путах.

Кастилло подходит к моему стулу и с садистской улыбкой произносит:

– Сейчас ты мне расскажешь, кому ты докладывала и сколько в точности они знают. Или так, или отправишься на квартиру и будешь ублажать каждого торчка в Треугольнике, который на тебя позарится.

Краем глаза я замечаю в углу подвала какое-то движение.

Сборщик душ без единого звука выступает из теней и останавливается в паре шагов за спиной Кастилло. Его глаза ловят мой взгляд и беззвучно задают все тот же вопрос, на который я уже дважды ответила «да».

– Я дам тебе все, что захочешь, – говорю я.

Кастилло думает, что я отвечаю ему.

– Еще бы! – фыркает он.

Сборщик душ смотрит мне в глаза:

– Ты должна сказать это сама.

Кастилло рывком разворачивается:

– Какого черта?..

– Я отдам тебе душу! – выкрикиваю я. – Она твоя!

Кастилло тянется за пистолетом, но Сборщик душ действует быстрее. Он протягивает руку, и та входит в грудную клетку Кастилло, как нож – в масло. Кастилло валится на пол.

Сборщик душ подходит ко мне, держа в руке сердце Кастилло, и бросает взгляд на труп.

– Пока что мне хватит этой.

Он наклоняется и целует меня, обхватив ладонями за щеки. Кровь Кастилло стекает с его руки мне за шиворот.

– Через год я вернусь и взыщу долг. Будь готова, Петра.

Той ночью мы с Уиллом исчезаем бесследно. Мы уходим вместе – так, как должны были уйти много лет назад. Мы оставляем свои пистолеты и все свои сожаления в прошлой жизни и начинаем с чистого листа. У нас нет ничего, кроме друг друга. Мы не говорим о том, что случилось в подвале, и я не рассказываю ему о нашем спасителе. Я стараюсь забыть о Сборщике душ и молюсь, чтобы и он позабыл обо мне, занявшись другими должниками. Так проходит месяц за месяцем, и память о нем действительно начинает блекнуть: Сборщик душ превращается в смутный, ускользающий сон.

Я возвращаюсь с фермерского рынка. Еще рано, а Уилл спит допоздна, так что я успею приготовить завтрак. Сегодня все должно быть идеально, потому что сегодня я собираюсь сказать ему, что скоро он станет отцом.

Я открываю дверь и с удивлением слышу какие-то голоса на кухне. У нас не так уж много друзей, да и те никогда не приходят без предупреждения. Конечно, я должна была догадаться сразу, но все перебивают мысли о счастливой новости, которой мне не терпится поделиться.

Войдя на кухню, я роняю пакет, и бутылка молока разбивается вдребезги. День, который я хотела запомнить на всю жизнь, в одно мгновение превращается в день, который, как я надеялась, никогда не настанет. За нашим кухонным столом, напротив Уилла, сидит Сборщик душ. Лицо Уилла – как застывшая маска страха и боли. Неужели Сборщик рассказал ему все?

– Прости, Петра. – Сборщик душ поднимается и протягивает руку. – Время пришло.

– Пожалуйста…

Слова мольбы уже готовы сорваться с моего языка, но Сборщик качает головой, заставляя меня умолкнуть.

– Ты задолжала мне, и я должен взыскать долг. Такие долги не прощаются.

Уилл встает и подходит к нам. Я вижу, с каким трудом дается ему каждый шаг. Я понимаю, что он сломлен, – и это моя вина.

– Вы не дадите нам еще минуту? – спрашивает он.

Сборщик душ кивает и, отступив, останавливается в дверном проеме. Во взгляде его голубых глаз мне чудится что-то необычное. Неужели это печаль?

По моим щекам катятся непрошеные слезы.

– Прости меня, Уилл! Мне так жаль… Я должна была сказать тебе…

– Ш-ш-ш! Я все понимаю.

Он обхватывает мое лицо ладонями и смотрит на меня так, как никто больше не смотрел, – так, словно я и впрямь что-то значу.

– Все будет хорошо.

Я смотрю в его прекрасное лицо и думаю только об одном: что выбрал бы он, если бы оказался на моем месте?

– Ты – единственный, кого я любила, – говорю я, так и не найдя других слов.

Уилл тоже плачет, и я понимаю, что вижу его слезы впервые в жизни. Он прижимается губами к моим губам, без слов говоря все то, о чем мы уже не успеем друг другу сказать.

Затем он отстраняется и делает шаг к тому, кто ждет у дверей, – к тому, кто убивал ради меня и, в конце концов, спас нас обоих. Видно, Уилл еще надеется найти какой-то выход, но я-то понимаю, что это уже невозможно.

За свою жизнь я делала выбор много раз – и все, что я выбирала, в итоге привело меня сюда, на этот последний порог.

Все началось давным-давно – еще тогда, когда я убила Джимми.

– Нет, Уилл, тут уж больше ничего не… – Голос подводит меня. Такое чувство, что я не смогу больше сделать ни вдоха. Как будто я уже умерла. Уже лишилась души.

Уилл стоит рядом со Сборщиком душ, а тот уже тянется к ручке входной двери. И внезапно я все понимаю. Я хочу броситься к ним, остановить их, но не могу: ноги словно прилипли к полу.

Уилл переступает порог спиной вперед, глядя на меня и улыбаясь.

Сборщик душ останавливается и тоже поворачивается ко мне:

– Добровольная жертва куда ценнее сделки, Петра.

– Уилл! – Я наконец срываюсь с места и бегу, но дверь захлопывается с той стороны у меня перед носом. Я тотчас распахиваю ее вновь – замок даже не успел защелкнуться.

Передо мной – пустая улица.

И ни души.

Когда я была маленькой, моя прабабушка часами читала мне сказки братьев Гримм – не выхолощенные американские версии, а настоящие народные сказки, мрачные и пугающие. Одной из самых моих любимых историй всегда был «Румпельштильцхен». И только позже, когда я уже стала взрослой и перечитала эту сказку, до меня дошло, какая тайна скрывается за мечтами об исполнении желаний и за выдумками о соломе, что превращается в золото в умелых руках.

«Румпельштильцхен» – это, по существу, сказка об отце, который продает свою дочь королю, прекрасно зная, что король убьет ее, когда обнаружит, что девушка не владеет обещанным волшебным искусством. И в результате, спасая свою жизнь, девушка вынуждена заключить сделку с Румпельштильцхеном.

До того как я стала писательницей, я преподавала в школе для бедных. Я смотрела, как нищета и наркотики разрушают семьи и целые общины, отнимая у людей свободу выбора, а подчас и саму жизнь. В рассказе «Сборщик душ» классическая сказка, которую я так любила в детстве, преобразилась под влиянием моего интереса к паранормальным явлениям и была перенесена в контекст городских трущоб: в нашем мире женщин по-прежнему продают, а подчас мы продаемся и сами. Демон перекрестков (или Сборщик душ, как называю я его в своем рассказе) – это Румпельштильцхен современной городской фэнтези. Он может решить ваши проблемы и даже исполнить ваши желания – но не бесплатно. Вопрос остается прежним: какую цену вы готовы заплатить?