Может быть, это один из его червяков нашел меня, унюхав через густой ил на берегу реки, или, возможно, голубь, парящий над головой, из какой-то стаи, гнездящейся на крышах башен. Все, что я знаю, так это то, что я просыпаюсь, а Гаттергласс нависает надо мною.

– Ой-ой, ты совсем в лоскуты, да? – серьезно говорит старый монстр. – Доброе утро, Высочество.

Он – Глас сегодня «он» – смотрит на меня сверху вниз своими глазами – разбитыми яичными скорлупками. Старая китайская лапша затвердела на его подбородке гнусной бородой, мусорно мешковое пальто бугрится карабкающимися под ним крысами.

– Доб… – начинаю было я, как вдруг боль ожогов окатывает меня, вымывая слова. Я глубоко вдыхаю и отпихиваю его. Мне нужен воздух. Он где-то умыкнул шину, и теперь его талия вместо обычных ног заканчивается колесом. Проворные коричневые грызуны бегают внутри, откатывая его обратно.

Я стискиваю зубы, пока не подчиняю себе боль, затем потихоньку осматриваюсь вокруг. Я на илистом берегу под мостом на южной стороне реки – Воксхолл, судя по бронзовым статуям по бокам. Солнце пылает высоко в небе.

– Как долго? – горло мое сжимается, будто ржавый замок.

– Слишком долго, откровенно говоря, – отвечает Глас. – Даже лисы пришли раньше. Нужно ли мне напоминать тебе, что ты находишься под моей ответственностью? При условии, конечно, что ответственность – это слово, которое ваше грязное маленькое Высочество понимает. Если с тобой что-нибудь случится, мне придется держать ответ перед Госпожой Улиц.

Я закрываю глаза, избегая режущего света, воздерживаясь от очевидного ответа. Госпожа Улиц, Наша Уличная Леди, моя мать, исчезнувшая более пятнадцати лет назад. Я ненавижу, что Гаттергласс по-прежнему почти преклоняет чертовы колена, всякий раз, когда произносит ее имя.

– Если она когда-нибудь вернется, – говорю я, – ты действительно думаешь, что ей будет не все равно, в каких именно кучах лондонского дерьма я спал?

– Когда она вернется, – мягко поправляет меня Глас.

Я не спорю с ним, потому что не очень-то вежливо называть чью-то веру нелепой.

В основном по утрам вы можете найти его (или ее, зависит от того, какое в этот день у Гласа тело) на краю свалки, мечтательно глядящим на восходящее над Майл-Эндом солнце в ожидании дня, когда бездомные кошки замаршируют по тротуарам и уличные таблички перестроятся, чтобы составить настоящее имя Госпожи Улиц: дня, когда их Богиня вернется.

Из его шины вырывается воздух, когда он опускается возле меня, распахивает черный пластик своего пальто и выбирает один из привязанных там шприцев. Опять совершал набег на больничные мусорные баки. Он вонзает кончик иголки в мою руку, нажимает на плунжер, и почти мгновенно боль отступает.

– Какой ужас, – снова бормочет он. – Садись. Давай оценим повреждения.

Я, понемногу скрипя, скособочиваюсь в какую-то скрюченную позу – лучшее, на что я сейчас способен. Аккуратные стежки соединяют мои глубокие раны; игла, оставившая их, уходит обратно в руку Гласа, обрезки ниток тихо подхватывает ветер.

– Ого, – бурчу я, прикасаясь к стежкам, – Должно быть, я действительно валялся в отключке, раз не чувствовал этого.

– Лежал, как мертвый, – подтвердил Гаттергласс. – Но не умер, однако же, в немалой степени благодаря твоему покорному слуге и нисколечко не благодаря тебе.

Мне приходится опереться на копье, чтобы встать. Я по-прежнему чувствую жужжание электричества в железе – от удара по призраку. Глас отчитывает меня, поглаживая по щеке пальцами – треснувшими колпачками от ручек. Мусорный дух страшно привередлив – думаю, из-за необходимости каждый день собирать себе новое тело из городских отбросов он знает, где что лежит.

– Я охотился, – начинаю рассказывать я о прошлой ночи, но он не слушает:

– Посмотри на себя, грязнуля…

– Глас, это Рельсовая химера…

– Накладывая эти стежки, я стер все пальцы, – жалуется он. – Никакого сочувствия к бедному старому мусорному…

– Глас! – огрызаюсь я немного грубее, чем хотел, и он отшатывается и замолкает, укоризненно глядя на меня. Я тяжело вздыхаю, а потом просто говорю: – Призрак освободился от рельсов. Сбежал.

Повисает долгая тишина, единственным звуком становится топоток бриза по глади реки. Когда Глас наконец начинает говорить, голос его звучит ровно:

– Это невозможно.

– Глас, говорю тебе…

– Нет, – продолжает настаивать он. – Рельсовые химеры – это электричество: его память, его мечты. Рельсы – их проводники. Химеры и нескольких минут не проживут, оторвавшись от них.

– Что ж, прими это от сына Богини, костлявую задницу которого отпинали в трех милях от ближайшего железнодорожного пути: это возможной. – мой крик эхом отскакивает от бетонных опор моста.

Я сажусь на корточки, массируя пальцами напряженные виски.

– Глас, она была такой сильной, – спокойно продолжаю я. Воспоминания о свирепом белом напряжении высоковольтных зубов въелись в мою кожу Я вздрагиваю. – Я ранил ее, но… Она, должно быть, оставила меня умирать. Я никогда не встречал подобных призраков. Она даже не пыталась убежать – просто шла прямо на меня.

– …словно сама охотилась на тебя,? – спрашивает Глас, и я резко вскидываю глаза.

Потому что именно так и было.

Гаттергласс говорит очень тихо. Все крысы, червяки и муравьи, оживляющие его, затихают, и мгновение он выглядит мертвым.

– Филиус, – мягко произносит мусорный дух. Он больше не кажется озадаченным. Только очень, очень напуганным. – Кто-нибудь видел, как ты охотился на того призрака?

– Что? Нет. А что?

– Филиус…

– Никто не видел меня, Глас, я просто охотился. Я был… – Потом я запинаюсь, потому что это не совсем верно: кое-кто видел. Боль набухает в моем желудке, когда я понимаю, о чем он спрашивает.

– Она прошла мимо Святого Павла, – шепчу я.

– Рельсовая химера вошла во владения Выси, – говорит Глас.

Я киваю, чувствуя пронизывающий холод, будто мои кости пузырятся льдом.

– …и появилась с другой стороны, – мрачно продолжает он, – свободная от рельсов, более сердитая и более могущественная, чем имеет право быть, и она шла за тобой. – Я слышу напряжение принудительного спокойствия на его подобранных на помойке голосовых связках.

– Филиус, – говорит Глас, – ты должен быть готовым к страшному. – Он опускается, пока его скорлупки не оказываются на одном уровне с моими глазами. – Что, если тот призрак не «сбежал»? Что, если он был освобожден…?

Незаконченный вопрос повисает в воздухе. Я мысленно договариваю его: «Что, если он был освобожден Высью?»

Через реку, со стройки вокруг Святого Павла, доносятся гул и лязг. Краны Выси обхватывают Собор, словно мраморную державу Сити.

Высь — Король Кранов. Злейший враг моей матери. Его когти стали частью моих ночных кошмаров с тех самых пор, как я начал видеть сны.

Он мог сделать это: осеняет меня, как, должно быть, осенило и Гласа, Высь – дока в электричестве. Подъемные краны и экскаваторы, пневматическое оружие – все работает на электричестве – он мог найти способ направить эту силу в призрак, разъярить его и посадить мне на хвост, едва я оказался поблизости.

– Что, если это наконец произошло, Филиус? – шепчет Гаттергласс наполовину самому себе. – Что, если Высь взялся за тебя?

Я сжимаю свое копье так сильно, что кажется – на костяшках вот-вот полопается кожа.

– Мы должны доставить тебя домой – сейчас же, – говорит Глас. Он катит себя снова и снова по кругу, вдруг предельно сосредотачиваясь. – Мне нужно, чтобы ты вернулся на свалку – там безопасно, – пока я не выясню, что происходит. Если это Высь, он не ограничится Рельсовой химерой. Скоро придут волки и… Леди, спаси и сохрани! – пылко бормочет он, – проволока.

Он начинает катиться к краю моста, дергая меня за руку, и мне приходится упираться ногами в песок, чтобы отцепиться.

В моей голове крутится и крутится мантра, кружа мою голову, хотя в этом и нет смысла: почему сейчас?

Я уже шестнадцать лет живу без защиты матери. Чего же он ждал? Но чем дольше я думаю об этом, тем легче – ужасающе легче – мне в это поверить. Высь – чудовище из каждой сказки, которую мне рассказывали. Моя мать ненавидела его, Глас ненавидит его, и я ненавижу его тоже. Я чувствую, как ненависть сгущается вокруг моего сердца.

Высь взялся… в глубине души я всегда знал, что так оно и будет.

– Филиус? – нетерпеливо окликает меня Глас. – Нам пора идти.

Я выпрямляюсь, морщась от вновь нахлынувшей волны ожоговой боли, и трясу головой.

Глас вскидывает нарисованные пылью брови.

– Не время упрямиться, Филиус. Если ты вдруг забыл – химера все еще там. И чуть не убила тебя прошлой ночью.

– Так представь, что она сделает с остальным городом, – медленно говорю я. Перед мысленным взором встает почерневший труп вчерашнего мальчишки, и не один, а по штуке в каждой канаве. Эта невыносимо могущественная химера дика, неразборчива и свободна.

Что, если Высь взялся за тебя.

Мысль слишком неохватна, в голове не укладывается. Но если я позволю страху себя остановить, то этой ночью уже мое обуглившееся тело будет валяться на обочине. Высь пока в категории «что, если», а химера – уже «вот она». Хватаюсь за эту мысль почти с благодарностью. Лучше уж сосредоточиться на этом.

– Негоже оставлять охоту незавершенной.