Бет и Фил смотрели на своих новобранцев, сотню ходячих лампочек, усталых и неорганизованных, топчущихся на месте. В какой-то момент принц улиц вздрогнул под их пристальным светом, но потом оправился и потянулся за копьем.

– Виктор, вы будете поблизости? – спросил он. – Поможете переводить?

– Ага.

– Мы ни от чего вас не отвлекаем? – вставила Бет. Старый русский ей ужасно понравился.

Тот усмехнулся в бороду, выбрался из потрепанного спальника, поскреб ботинком по булыжникам, отбрасывая с дороги шуршащий пакет.

– Думаю, с домашними хлопотами можно пару дней повременить.

Бет рассмеялась, и тут ее пронзила мысль. Порывшись в рюкзаке, она вытащила фонарик и протянула Виктору.

– Вы сможете им разговаривать? – спросила она. – Я имею в виду, на их языке.

Виктор пару раз с щелчком включил и выключил свет в странной синкопированной последовательности. Ближайший Белосветный кивнул и высветил ответ. Бродяга скривил губы:

– Ага, – кивнул он.

Фил бросил на Бет испытующий взгляд.

– С чего вдруг? – поинтересовался он.

– Я… я просто подумала, что это мило, понимаешь, если мы будем говорить с ними на их собственном языке, понимаешь, типа уважительно.

Парень полуулыбнулся, и Бет поняла, что он пытается выглядеть веселым. Ей показалось даже, что она разглядела искорку восхищения.

Виктор широко ухмыльнулся и похлопал Бет по спине.

– Ты милая девчушка, и я проследить, чтобы тебя не убить слишком мучительно.

Бет ликовала. Люсьен поймал ее взгляд, и девушка победно вскинула руку в его честь, что он надменно проигнорировал. И не важно, что их всего сотня; важно, что она их переиграла. Доказала, что она своя в этом странном городе.

Когда Фил повел их лабиринтом переулков, блеск Белосветных падал на них, отскакивал от кирпичей, смешиваясь с тенями: марш воинов света и тьмы. Приглушенные звуки – лондонские звуки: рычание ночного автобуса на пустынной дороге, пьяные возгласы, гулкие удары— отдавались отдаленным эхом. Они шли тонким кружевом реальности, которым были инкрустированы улицы, – тропинкой, проторенной веками волшебства, тропинкой, на которую мог наткнуться каждый.

«Мог каждый, – подумала Бет, – но наткнулась я».

Виктор всю дорогу болтал:

– Я был полковником КГБ. Не боись, я мигом муштровать этот сброд.

– КГБ? – переспросила Бет. – Я думала, вы были в армии.

– А че? И там, и там, моя маленькая царица, в Москве…

– Вы говорили, в Санкт-Петербурге.

– Сначала в Москве.

– А в русском балете вы тоже были? – у Бет внезапно прорезался скепсис.

– Нет, но у меня была девушка-балерина, а че?

Бет рассмеялась над бродягой в заплесневелом пальто.

– А эта подруга была более симпатичной нормальной девушкой? – поинтересовалась она.

– Более симпатичной, да. Нормальной, нет – сумасшедшей, как кальмар в водке. Все балерины такие, – гоготнул русский.

Они свернула на узкую улочку с маленькими окошками за стальными ставнями и щербатыми дверьми подъездов. Что-то всколыхнулось в Бет, мигнуло в голове тусклым огоньком узнавания, было что-то большее, чем ощущение заочного знакомства, которое возникало у нее практически на всех улицах Лондона. Когда они миновали изрисованную стену углового магазина, девушка поняла, почему.

Она остановилась посмотреть. Скромно притулившийся среди более ярких, дерзких граффити виднелся обрывок написанной черным маркером фразы, так сильно выцветший, что можно было разобрать всего три буквы:

– На что глядишь? – Фил подошел к ней сзади. – Лом? Что за лом?

Тихое «ох» сорвалось с губ девушки. Бет показалось, будто кто-то вонзил тонкое лезвие ей в грудь. Там не было никакого «лома» – уж она-то знала, что там было написано.

Она видела, как это писала Кара.

То был один из тех теплых сентябрьских дней, которые лето волочит за собой, словно хромую ногу. Солнце ползло вниз с бесконечного неба, улица пахла деревьями и раскаленным тротуаром. Они сидели на стене, пинались каблуками и смотрели на мчащиеся автомобили, слушая радио на телефоне Кары, деля на двоих одну пару наушников, по очереди подпевали и нахваливали.

Песня переключилась, и из динамика, потрескивая, полилась баллада.

– Ты спасла меня! – негромко пропела Бет, узнавая мелодию. – Девчонка, жизнь мою спасла твоя любоооовь…

Она почувствовала, что у Кары пропало настроение, за мгновение до того, как худая пакистанка фыркнула и выдернула наушник:

– Что за хрень, – буркнула она.

Бет вздохнула и подцепила кольцо-открывашку на банке кока-колы. В мире была только одна вещь, которая могла заставить Кару выругаться, даже так мягко. И, если у них снова состоится этот разговор, Бет не могла обойтись без кофеина.

– Хреновы любовные песни с хреновыми стихами, которые все охреняют! – рявкнула Кара.

– Леон снова на тебя не смотрит, да?

– Нет. – После нескольких секунд молчания Кара сдалась: – Что ж, окей, так, может, он делает вид, что меня нет, после собрания, но…

– Кара, ты могла бы просто позвать его на свидание… Хочу сказать, я знаю, это приведет к вечному позору твоего рода или чему-то такому. Но, по крайней мере, все разрешится.

– Это не из-за Леона! – горячо заспорила Кара. – Это просто… «Ты спасла мою жизнь»… Серьезно? Кто так говорит о любви? Любовь – это не Национальная система здравоохранения и не чертовы Самаритяне; при чем здесь спасение жизни? Любовь не делает людей целыми. Она… – девушка замолчала, раздраженно заламывая руки.

Бет махнула Каре, чтобы та продолжала. Нечасто выпадал шанс услышать столь напыщенную речь подруги, и ей было даже интересно.

Но лицо Кары исказилось вдумчивым, хмурым взглядом и вместо того, чтобы говорить, она вытащила из кармана маркер.

Спрыгнув со стены, девушка накарябала на ней:

– Вот, что больше похоже на правду, – запинаясь, сказала она.

Бет пробежала взглядом по строчкам и тут же расхохоталась:

– Очень жизнерадостно. Кара, если ты чувствуешь себя так из-за Леона…

– Это не из-за Леона! – снова заявила Кара, на этот раз повысив голос. Она густо покраснела, не встречаясь с Бет взглядом. И только сейчас Бет поняла, что должна была перестать смеяться.

Бет мысленно перенеслась в кабинет директрисы, к Каре, крепко себя обнимающей, словно руки были единственным, что не позволяло ей рассыпаться. Словно она была смята и нуждалась в ком-то, кто смог бы вновь ее расправить.

А Бет была слишком сердита, чтобы даже хотя бы попробовать.

Она с усилием тряхнула головой, возвращаясь назад в настоящее, к осенней ночи, их армии светящихся стеклянных солдат. К их войне.

Девушка посмотрела на Фила.

– Это написала моя лучшая подруга, – объяснила Бет, с удивлением обнаружив, что из глаз полились слезы. – И это не «лом», а кусочек стихотворения, в нем говорится…

Но парень не слушал, глядя куда-то мимо, и все остальные – тоже.

Высоченный силуэт шел к ним посреди пустынной дороги, мимо пустых ресторанчиков и ярко отражающих окон, в ботинках высотой в милю. Он передвигался странной, вертлявой походкой, словно одна нога была значительно короче другой. Позади сыпался мусор; обрывки тянулись шлейфом, словно он их выделял. Силуэт был слишком далеко, чтобы как следует его рассмотреть, да и Белосветные слепили глаза, но запах…

Бет посмотрела на Фила. Его ноздри задрожали, когда потянуло душком гниющих фруктов и плесени.

Парень не отводил взгляда от мужской фигуры, когда та ступила в свет. Бет с трудом сглотнула; она никогда не видела этого создания, но знала, кто это.

– Филиус, – голос мусорного мужчины, выдавливаемый из легких – проколотого футбольного мяча, был слаб. – Я так тобой горжусь.

Гаттергласс проковылял вперед еще шага два, потом половинки его губ наползли одна на другую, отчего челюсть стала казаться вывихнутой. Яичные скорлупки выскользнули из глазниц. Тело обрушилось вниз, обернувшись грудой мусора на асфальте.