Сад был не так красив, как всегда казалось Изоле. Теперь, когда пелена спала с глаз, она разглядела запустение. Даже розы начали гнить, серые и сморщенные, словно легкие курильщика.

Заверив Лозу и Эдгара, что с ней все хорошо и да, в последнее время она вела себя странно, но, несомненно, это осталось в прошлом и она не имела в виду того, что наговорила в этом состоянии. На последней фразе Изола многозначительно посмотрела на Эдгара, а потом папа Уайльд выпроводил гостей и отвез дочь в больницу.

Всю ночь они просидели на неудобных пластмассовых стульях, дожидаясь, пока их пригласят к врачу. Изола не рассказывала, что произошло, а отец на нее не давил. Просто взял дочку за руку и принялся говорить, что надо бы как-нибудь навестить его родителей в Лондоне, затем спросил, когда Изола собирается познакомить его со своим парнем, и рассказал, что прочитал в газете о группе экологов, нанятых мэрией Авалона, чтобы наконец спасти умирающий лес.

Изола неуклюже склонила голову ему на плечо, и так же медленно, словно боясь ее спугнуть, папа

Уайльд поднял свободную руку и ласково погладил дочь по голове. Пальцами он нащупал пробор, не заостряя внимание на запекшейся крови и комьях грязи, и Изола поняла, что даже сейчас, говоря об обыденных вещах, чтобы заполнить стерильную белую пустоту больничного вестибюля, он все еще рассказывал ей сказку.

На рассвете Изола покинула больницу. На глаз наложили белую повязку, чтобы целебная мазь поскорее заживила глазное яблоко.

В комнате не осталось ни следа волшебного кролика, а окно было слегка приоткрыто, словно только что поцелованные губы. Изола ожидала найти в комнате каменную статую, но надеялась, что исчезновение горгуля означает лишь расторжение их договора, что Зайчик выжил и отправился поедать ревень в садах других девочек, которые нуждались в защите больше, чем догадывались сами.

На чердаке она вновь перебирала мамины фотографии, которые, как она поняла – и всегда знала, – были снимками Лилео Пардье, мертвой французской сказочницы. По меньшей мере, ее красота не была лишь плодом воображения. На снимках красовалась Лилео с беременным животом, Лилео в свадебном платье. Там же был ее портрет, который на похоронах стоял у гроба, и Изоле вновь стало десять, а ее матерью была Лилео Пардье или, иногда, Лилео Уайльд – когда отправители неправильно подписывали письма и счета.

Лилео, рожденная во Франции в семье истово верующих католиков, которые отвергали окружавшее ее волшебство, – наполовину девочка, наполовину чудесное создание, сотканное из ночи и звезд. Лилео вместе с мужем, чью фамилию обожала, но не взяла. Лилео, которая детенышем-жеребенком побрела в обратную сторону, из города из стекла и металла – в лес, и там попыталась построить новую жизнь. Но прошлое тяжелым бременем лежало на ее плечах; мысли и воспоминания якорями и обвивавшими шею жемчугами тянули ее обратно на морское дно. Лилео – ругательное слово, возлюбленное слово, древнее и непереводимое, то, что призывало летучих мышей и северные ветра, когда его произносили задом наперед. Волшебное имя блестящей девочки, которая не могла жить ради своей дочери и умереть ради себя.

Фотография в конце книги сказок – словно засушенный между страниц цветок. Снимок матери Изолы в дни ее панковской молодости: худая, как смерть, вся в черном, словно воровка-форточница. Мама. Мама наверху в ванне. Мама брызгает шею цветочными духами. Мама лежит в лавандовом поле, снимает ботфорты в заклепках, расчесывает волосы, лежит мертвая, словно Офелия, в остывшей воде, протягивает Изоле книгу предписаний, историй и выдумок…

Изола вспомнила, какой в последний раз видела маму: окрашенная солнцем в оранжевый, та сидела под сливой и что-то писала на последних страницах книги. В траве стрекотали сверчки, а бокал шампанского рядом нагревался в теплых лучах.

Под фотографией автора прятались последние написанные слова Лилео Пардье, как Изола всегда и подозревала.

Последняя фраза – слова святого Доминика, покровителя юных преступников, мошенников, анархистов и отчаявшихся людей, готовых совершить то, что уже не удастся исправить.

Изола распахнула дверь ванной – дверь из своего ночного кошмара: шторка задернута, лампы горят, свечи оплавились, ванна суха, как кость, а мамы больше нет.

На тайном кладбище – надгробный камень, когда-то, возможно, бывший осколком вулкана или костью динозавра. Его украшали серебристая надпись «ЛИЛЕО ПАРДЬЕ», даты через черточку и короткая грустная фраза, в которой слышались отголоски мерцания свечей, новых рассветов и вечной жизни. Того, что мигнет один раз и потухнет. Вроде смерти, чья красота объясняется ужасом, или рая, который кажется страшным, потому что находится очень и очень далеко.

Братья-принцы ушли, даже не попрощавшись, – должно быть, им было больно, но Изола страдала сильнее. Флоренс исчезла, однако каждый из братьев доказал, что внутри него таится спящий дракон, и все они убедились, что не могут полностью себе доверять.

Возможно, теперь призраки бороздят просторы Вселенной, фурия стоит по колено в крови какой-нибудь бедной девочки, русалка накликает шторм, а фея вместе с матушкой Синклер спит в зарослях жимолости.

Мамина спальня была пуста, шторы – задернуты. На тумбочке лежали лекарства с давно истекшим сроком годности, пыльные фотографии маленькой И золы и высокая стопка книг с закладками – классические сказки, Оскар Уайльд, Эдгар Аллан По, мамины сочинения и легенды Нимуэ о единорогах, драконах и девочках иного рода…