Глава 6
— Жарко было. Влажность невыносимая и при этом пекло страшное, как постоянно в парилке сидишь. Не климат, а наказание какое-то. У побережья прохладно, а как вглубь страны попадёшь… Там всего в избытке — и джунгли, и саванна, и пустыня. Самое интересное, что есть болота огромные, с тварями кусачими — комары и мухи, которые так цапнут, что тут же огромный фурункул вздуется…
Мы сидели на лавке, рядом с рукоходом. Я внимательно слушал Тихомирова. Голос его глухой, с оттенком горечи. Видно, что эти воспоминания ему радости не приносят, но за годы так наболело…
— Если что-то съешь, то не значит, что переваришь нормально. Чаще на толчке сидели. Таблетки горстями, чтоб не заболеть, спирт хлестали… но не очень помогало. Я дольше всех ребят продержался, но все равно малярией заболел. За один день восемь килограммов потерял, правда, оклемался быстро и сразу за работу…
Наша тренировочная база была в глубине страны, в десяти километрах от городка Уамбо. Там мы готовили местный контингент, опыт свой передавали. Нас, то есть советских специалистов, на базе было всего пятнадцать человек. Восемь военспецов, два медика и пять «переводчиков». Вот только по-португальски говорил один. Я тоже «переводчиком военного советника» числился, хотя на португальском — ни бум-бум. Разве только несколько слов — «си» и «нао», что значит — да и нет, «бемь» — хорошо и «побрементье» — плохо. До сих пор помню, — горько усмехнулся Тихомиров.
— Наша группа «переводчиков», ставила охрану и оборону базы, заодно обучая местных всем премудростям. Военспецы по технике обучение вели. Наши в Анголу много отечественного вооружения поставляли. Помощь в обучении местной армии нам оказывал кубинский батальон. Совместно с ними часто выходили на учения. Полученные навыки на местности отрабатывать. Поначалу нам было запрещено участвовать в выходах и приказано всегда находиться на базах, — тут Тихомиров усмехнулся, — но потом руководство все-таки решило, что надо самим мастер-класс показывать.
Дядя Миша помолчал немного и продолжил рассказ:
— Перед отправкой в Анголу, нас всех тщательно инструктировали — нельзя попадать в плен. Если вдруг случится, то мы гражданские специалисты, оказывающие местному населению помощь. Но попадать в плен мы не собирались. У каждого на этот случай был специальный патрон или граната. Мы ходили в камуфляже без знаков различия. В документах наших были другие имена, чаще латинские. Меня называли Мигель Транквильо. За то время, что я провел там, так свыкся с этим именем, что даже стал забывать — как на самом деле меня зовут. Сашка Григорьев, единственный по-португальски говорящий, все смеялся: «Вернемся домой, родные позовут, а мы и не поймем…». Его самого ангольцы называли «Санчес Амиго», а мы шутили, вторя: «Друг Санчо».
И вот как-то учения проводили недалеко от черных скал. Были такие, странные очень. Ровное место и вдруг — горы. Невысокие и черные, как будто чистый уголь. Склоны крутые, ровные. А вокруг них осколки камней с острыми краями, хоть сало режь.
Дядя Миша встал, прошелся туда-сюда, остановился у рукохода и, взявшись за трубу, тихо сказал:
— Вот у этих скал и случился тот бой. Последний…
Кисти Тихомирова побелели, сжав перекладину. На миг показалось, что железо сейчас сомнется в его мощных руках. Дядя Миша выдохнул. Голос его стал ещё глуше:
— Шли колонной по дороге, вдруг стрельба впереди. Кубинцы и ангольцы сразу в бой вступили, а мы, всей группой, заняли оборону. Вместе с нами отделение кубинских товарищей, прикрытие наше. Нас всегда хорошо охраняли. И тут нам в тыл ударили, да так, что сразу половину прикрытия положили. Ухнуло два взрыва впереди. И пулеметы из зарослей огонь открыли. Стало понятно, что это засада именно на нас. Предупреждали же, что могут охотиться на советских военспецов. Вот они и отвлекли основные силы, а вторая часть в тыл нам ударила. Грамотно обложили. Нас отжали к скалам. Вызвать бы помощь, но, как назло, рацию «шальной» пулей разбило. С нами к камням отошли трое кубинцев, и ещё двое ангольских партизан. Все, что в живых остались после взрыва и пулеметного огня. Укрылись за камнями. Командир кричит — отходим за скалы, но куда там… огонь со всех сторон, не высунуться. Зажали качественно. И непростые диверсанты из УНИТА, а юаровские коммандос. Гранатами по нам не работают, хотят живыми взять. Слышим, как где-то недалеко тоже бой идёт. Но нам деваться некуда и нас просто так не возьмешь…
От камней рикошет страшный, искры летят, осколки камня не хуже чем пуля. Острые, горячие. Патронов мало, а эти лезут…
Первый взрыв гранаты и я понимаю — всё…
Это Сашка Григорьев первым подорвался. Слишком близко подобрались юаровцы. «Амиго» уже тяжело ранен был. И помочь ему не смогли…
Потом Антон Михайлов рванул свою последнюю…
Валера Свиридов, командир наш, кричит: «Держитесь, помощь идёт!» и тут же падает. Я к нему. Живот раскурочило, и горло пробито, но по губам читаю: «помоги…», а я не могу в него стрелять. Не могу! Гранату в руку сунул, вернулся к своей позиции, а за спиной взрыв…
Я стреляю и реву. Да реву! А рядом что-то Рамон орёт. И тоже плачет. Из калаша по врагу поливает…
Когда меня ранило, не заметил. Просто уплывать начал. Пока в сознании гранату из подсумка тяну. Главное — живым в руки не попасть…
В себя пришел — тишина вокруг. На пальце кольцо от чеки. Это я с гранаты успел её сорвать. Как мне потом сказали — я пришедший на помощь кубинский батальон за юаровцев принял. Из всех наших ребят только я и Рамон Азуро в живых остались. Этот кубинец в последний момент гранату из рук вырвал и буквально грудью меня от осколков загородил. Можно сказать жизнь спас. А мне как пусто всё стало — что живым быть, что мертвым. Ребята все полегли. Все себя подорвали и хоронить нечего…
Дальше был госпиталь в Луанде, потом в Союз отправили. В контору вызвали и сказали жестко: «То, что было, забудь. И запомни — не в бою они погибли, а умерли от тропических болезней». Вот так. А я не забыл. Вот уж скоро десять лет тому будет, но как ночь, так все ребята мне снятся. Антон Свиридов, Сашка Григорьев, Паша Яневич, Юрка Агапов. Стоят на черном камне и смотрят… живые…
Тихомиров опять прошелся вдоль лавки. Остановился и сказал тихо:
— Десять лет никому не рассказывал. Даже жене. А тут…
Я вспомнил строки из когда-то слышанной песни. Там как раз про наших в Анголе пелось:
— Куда нас, дружище, с тобой занесло,
Наверно, большое и нужное дело?
А нам говорят: «Вас там быть не могло»,
И кровью российской чужая земля не алела…
Дядя Миша тряхнул головой:
— Точно — быть не могло. Даже могилы не осталось. Только кровь на черном камне…
У меня на душе нехорошо стало, как будто часть вины на себя взял. Но если дяде Мише стало легче, то пусть. Ведь столько лет в себе носил.
— Ты не виноват, дядь Миш. Война виновата.
— Война, будь она проклята… не только жизнь, но и душу забирает.
Да, проклятая война. И чужая. И самое обидное, что об этом забудут официально. Останется только память таких вот ветеранов, которым запретили помнить своих друзей.
Я поднялся и сказал:
— Ты прав, капитан. Не дай бог испытать такое…
Шел домой не оглядываясь. Знал — не удивлён Тихомиров, не до этого ему сейчас. Только бы не сорвался. Уже и не уверен — хорошо или плохо я поступил, вызвав дядю Мишу на откровенность. Легче ли ему стало? По крайней мере — мне нет, даже тяжелей, чем до этого. А ведь совсем не собирался Тихомирова про войну спрашивать. Как и вчера, встал пораньше и на школьный городок побежал. Дядя Миша уже был здесь, раздетый по пояс на турнике подтягивался. А я, как только рядом на перекладине повис, так и увидел шрамы на теле. Пулевые сразу узнал. Были и другие. Страшные. Как будто тело сначала пополам разорвали, а потом обратно половинки приставили и сшили.
— Ангола?
Ещё вчера я понял — где он воевал. Для Кореи и Вьетнама слишком молодой. Йемен тоже был раньше. Оставались Египет и Ангола. Но про Египет многие знали, а вот про Анголу…
Тихомиров, услышав вопрос, замер, затем медленно подошел к лавке и сел, смотря перед собой. И как только я присел рядом, начал говорить…
Да, судьба у него не позавидуешь. Не смог оправиться после такой встряски. Такое одним снятием стресса не вылечишь и не забудешь. Я бы точно не забыл.
На половине пути к дому остановился. В заборе сквера кто-то сделал широкий пролом, как раз напротив беседки. Видно заколебались ходить через центральный вход или лазить через забор. Надо же, а когда к школьному спортгородку бежал, не заметил. Заглянул в сквер. М-да, это место уже для меня символично стало. Две разборки и обе с Громиными. Со старшим два раза получилось. Думаю, грядет и третья, решающая. Вчера нам фантастически повезло. Ушли без проблем. Марина, правда, смеялась долго. Успокоилась только у подъезда, и то, прощаясь, тихо хихикала.
Вот мне было не до смеха, хотя виду не подавал. Тот Громинский взгляд ничего хорошего не сулил. Мстить за двойное унижение будет, я уверен. Только когда и как?
Нет, он не станет соваться во двор. Подловит где-нибудь в другом месте. Марине нечего бояться. Наверняка Громин-старший знает — кто её отец. А вот мне он обязательно отомстит. Самое странное, что я совсем не боюсь. В этом Марина права. Почему-то нет у меня страха перед бывшим физруком. Понимаю, что он очень опасен, но нет страха, и всё. Так что безвылазно у себя дома сидеть не собираюсь. По опыту прошлой жизни знаю — от проблемы бежать нельзя. Она, разрастаясь как снежный ком, обязательно тебя догонит и может получиться только хуже. Поэтому нельзя прятаться, надо искать выход. Жаль, что со старшим Громиным не решить так же, как получилось с младшим.
Что же тогда делать? Рассказать родителям? Так они обратятся в милицию, и увезут меня на всё лето на родину предков. И так вчера узнали почти всё. Вечером, когда я сидел у себя в комнате и готовился к контрольным, услышал что к нам кто-то зашел. Как оказалось, это был Василий Владимирович. Он и рассказал родителям то, что в школе произошло, то есть позавчерашнее утреннее происшествие с Максом и конфликт на физкультуре.
После ухода Коротова был серьёзный семейный разговор. Больше волновалась мама. Отец сидел задумчивый. Наконец он остановил взволнованный монолог мамы:
— Ладно, мать. Ничего страшного не случилось. Просто мы не заметили, как наш сын повзрослел. Если считает, что справится сам, то пусть.
Только потом, когда мама ушла в комнату, папа глянул на меня и сказал:
— Чую, что не все ты нам рассказал. Но я не тороплю. Помни, что даже если ты обратишься за помощью, это не будет считаться трусостью.
Отец всегда меня понимал. Он и сейчас понял, что не все так просто.
Школьная линейка с последним звонком — для учеников событие эпохальное. К концу учебного года даже самые отъявленные ботаники устают от учебы. Вот-вот зазвенит последний звонок и… свобода. Странное дело. Похоже, я тут единственный из всех, кто сожалеет об этом. Если скажу кому из ребят, то никто меня не поймёт, ещё и пальцем у виска покрутят. Надо же такому случиться — попасть в самый конец учебного года. Хм, надо в будущем все свои желания формулировать точнее. А то получится, как с желанием в странной программе. Понимаю, что попадание было в один из поворотных моментов в моей судьбе. Вот и повернул судьбу, что не знаю, как дальше быть?
На линейку я опоздал. Слишком уж задержался на спортплощадке. Вернувшись домой, быстро обтерся намоченным полотенцем, времени на душ уже не было, переоделся и побежал в школу.
На площади все ученики выстроились классами по порядку убывания и алфавита. Издалека, эта организованная толпа, напоминала каре, вывернутое наизнанку. Только у входа в школу был маленький разрыв в строю. У колонн, по краям крыльца стояли колонки и стол, накрытый красной материей. На нем стопкой лежали какие-то книги и поднос с медным колокольчиком. Рядом со столом выстроилось руководство школы. А впереди, с микрофоном, стояла завуч школы, та, что позавчера выходила посмотреть на «внезапно установившуюся тишину», и поздравляла учеников с окончанием учебного года.
Я вытянулся и приподнялся на цыпочках, выискивая своих. Седьмых классов было семь. «Семь седьмых» — шутили учителя. Увидел, что седьмой «ж» стоит как раз на углу «каре», а мой «а» дальше. Протиснулся к ребятам, которые все стояли в глубине строя. Впереди стояли девчонки, все парадно одетые, с белыми бантами, совсем как на День Знаний. Наверно они сейчас нарядней смотрятся, чем на первого сентября. Все-таки праздник последнего звонка! Почему бы не приодеться? Хотя мне только кажется, та же парадная школьная форма.
Встал рядом с Савиным.
— Чего опаздываешь, — покосился он на меня, — проспал что ли?
— Ага. — О Тихомирове и о разговорах с ним, рассказывать не стоит.
— Не фиг допоздна сидеть, — буркнул Олег и сам сладко зевнул.
— Ещё пару часов помучаться и мы свободны, — шепнул Переходников, — скорей бы дали этот последний звонок…
У микрофона уже стояла вторая завуч. Она торжественно называла фамилии, из строя выходили названные ученики, шли к столу, где им вручали грамоты и книги.
— Я тут случайно узнал, — зашептал мне в ухо Олег, — кто прятался за забором тогда.
— И кто?
— Алдар Кигаев из седьмого «г». Он и рассказал всем про твою разборку с Громозякой.
Седьмой «г» стоял от нас недалеко, но из-за учеников Кигаева я не разглядел.
— Вершина ему чуть челюсть за это не сломал, — продолжал рассказывать Савин, — теперь Алдар с ними не тусуется.
— А Ильяс?
— Какой Ильяс? — удивляется Олег.
— Расулов.
— А при чем тут Ильяс?
Я пожал плечами и счел нужным промолчать, так как вспомнил, что Кигаев и Расулов пока были просто приятелями и одноклассниками. Так, иногда ходили вместе. Вот если бы Ильяс был в тот момент с Кигаевым, то обязательно вступился бы за Алдара. Не любил он когда несправедливо дрались. Вершина ведь старше…
Надо будет с Кигаевым поговорить насчет того дня. Кстати, Савину про вчерашнее стоит поведать, вдруг чего толкового посоветует. Потянул Олега в сторону от ребят и тихо, чтобы никто не услышал, рассказал вчерашние события. Он выслушал, постоял немного, взглянул на меня мрачно:
— Слушай, а ты что, совсем страх потерял? Он же теперь точно тебя прибьёт, — и, оглянувшись, добавил еле слышно, — я слыхал у физрука «дура» есть.
— «Дура»? — переспросил я, — ты уверен?
— Пацаны рассказывали, что видели как-то его в горах. С ним был какой-то мужик лысый, в спортивной фирме. Они там пиво пили и по бутылкам стреляли.
— Что за пистолет?
— Фиг его знает, — пожал плечами Савин.
— А стрелял как, не перезаряжая?
— Вроде да. Пацаны говорили, что будто бы они обойму пару раз набивали…
Ох, не простой оказался этот Андрей Михайлович. Пистолет у него, оказывается, есть и явно не самоделка, и патроны имеются. Макаров, Токарев? Интересно, откуда он его взял?
И одет хорошо, я ещё на уроке заметил — костюм-то у него фирменный. Маде ин оттуда. Отец по своим связям достал? М-да, самый старший Громин сейчас шишка городского масштаба, а братья ведут себя аналогично сыночкам «больших» боссов, что появятся в будущем. Эдакие пионеры будущего класса крутых мажоров, которым все позволено. Макс вон, что творил постоянно — так в школе его терпели. Случай на физкультуре стал последней каплей, и Коротов выгнав старшего брата, занялся младшим, а так как Макс не успевал практически по всем предметам, то просто оставил его на второй год. Таким образом директор решил обе проблемы, но это явно не останется без внимания главы Громинского семейства. Так что всё не так просто.
— Слушай, а если с Расуловым побазарить? — прошептал Савин, видно подумав о том же, что и я.
— Зачем?
— Ну, обрисуем ситуацию, тот поговорит с отцом…
Отец Ильяса сейчас возглавляет местный РОВД, и мог бы помочь, но…
— Не пойдёт, — качаю головой я. — Расулов отпишет нашему участковому, тот проверит — как такового нападения не было, у нас следов побоев нет. Дело закрыто, а мне ещё большие проблемы.
— Тогда я не знаю что делать.
В этот момент у микрофона встал Коротов и провозгласил:
— Ребята давайте проводим прошедший учебный год последним звонком.
— Наконец-то… — прошелестело по школьному «каре». А из десятых классов вышел здоровенный парень, подхватил, посадив на плечо, отличницу-первоклашку, и пошел вдоль строя, а девчонка весело зазвонила колокольчиком. Площадь загудела. И как только старшеклассник вернулся к столу, все, кроме седьмых классов, сразу рванули по домам.
— Счастливые… — сказал кто-то из седьмого «б».
— Ничего, мы тоже обедать будем уже свободными людьми! — ответили там же.
— Вот так и тарабаним мы, от звонка до звонка! — буркнул Олег, провожая глазами убегающие младшие классы. — Только вот не сразу домой отпускают.
— Фу, Савин, — толкнула его Раевская, — что за выражения?!
— Нормальные выражения, — ответил тот, — а что, не так что ли? Все, вон домой, а мы…
— Тоже пойдем, как контрольные напишем, — говорю я. — Мы ещё что, вот восьмые и десятые классы экзамены только через пару недель сдавать будут…
— Угу, могли бы и раньше контрольные эти сделать.
— Ребята, ребята — громко сказала подошедшая к нам Елена Михайловна, — сейчас все организованно идем к кабинету математики.
Значит, первой будет контрольная по математике. Некоторые из ребят тут же зашуршали маленькими листочками. Шпаргалки, куда же без них? Их прятали под рукава, передние карманы, но так чтоб можно было незаметно достать, в шариковые ручки…
Мне шпаргалки не нужны. На память я не жалуюсь, вчера весь вечер готовился, повторяя все по тем учебным пособиям, что были у нас дома.
— Слушай, а если Маринкиного отца попросить помочь? — зашептал вдруг Савин. — Как думаешь?
— Ага, и сказать, что бывший физрук на уругвайскую разведку работает, — ответил я, — Олег, успокойся, давай сейчас об экзаменах подумаем. Этой проблемой займемся поздней.
— Поздней… — пробурчал Савин, — ты хоть карате знаешь, а я?
Вошли в главное фойе. У самой двери стояла Зеленина, чуть подальше Смольнякова и Толина. Только они как бы отдельно друг от друга стояли. Меня что ли ждут?
— Привет, — весело поздоровалась Марина, — не устал сегодня?
— Привет, — улыбнулся я, — ты это про что!
— Я утром видела, как ты куда-то побежал, — пояснила она, — к будущим схваткам готовишься?
— Нет, обычная утренняя зарядка. А ты чего так рано встаёшь?
— Да проснулась просто, и больше не спалось, — Марина поправила пышный бант и взяла меня под руку. — Пойдем вместе?
Только мы пошли к кабинету математики, как сзади нас раздались удивленное гудение. Мне было все равно, а Марина тоже не обращала на это никакого внимания. Сзади шли недовольные Толина и Смольнякова. Кто-то из мальчишек начал было: «жених и невеста…», но тут же раздался шлепок и продолжения дразнилки не последовало. Причём Савин шел впереди нас, значит это или Ленка, или Верка дали кому-то подзатыльник.
— Спасибо, что закрыл меня вчера собой, — шепнула Марина улыбаясь, — а я из-за смеха забыла поблагодарить.
— Не за что. Ты отцу ничего не говорила?
— Нет, а зачем? Думаешь, Громин рискнёт? Мне кажется, что ты и его легко поколотишь.
Мне тоже кажется, — подумал я. Но «кажется» — это не совсем значит, что «можется». Ещё в той жизни нам на занятиях говорили инструктора — какой бы ты ни был мастер, против нескольких противников можешь не устоять. Есть возможность — беги, нет — вот тогда вспоминай — чему учили. А я совсем не мастер, тем более что ребенок, поэтому мне надо поискать другой выход. То, что у меня вышло на физкультуре — случайность. Больше так Громин не подставится.
Мы зашли в кабинет математики и привычно расселись по своим местам.
— Странно, — сказал Савин.
— Что? — не понял я.
Олег показал на чистую доску.
— Задания нет.
В этот момент в кабинет зашел Коротов. Класс встал.
— Так, ребята, — сказал он, — сейчас все выходим в коридор.
Мы вышли из класса, ничего не понимая, а Василий Владимирович поднял руку:
— Теперь подходим по одному и садимся за ту парту, куда я покажу.
Ребята стали заходить обратно в класс и садились так, как указывал учитель. Мне стала понятна логика Коротова — он рассаживал учеников по-хитрому — слабый со слабым, сильный с сильным… Вместе со мной посадили Елену Толину.
Василий Владимирович взял со стола стопку двойных листов и, разделив на три части, разложил на первых партах.
— Возьмите себе по листу и передайте назад.
А Коротов взял карточки и прошелся по проходам, раскладывая их перед учениками. Я получил задание с вариантом номер шесть. Глянул в карточку Толиной, у неё был восьмой вариант. Карточек приготовили, совсем как на экзамене…
— Внимание, ребята, — сказал Василий Владимирович, — в левом углу листа поставьте — седьмой «а», в правом напишите свою фамилию и инициалы, на две клетки ниже запишите вариант. И можете приступать. На все вам даётся целый час.
Я прочитал задание. Так, мы имеем шесть пунктов — три из них, это одна задача по математике и пара примеров, остальные пункты по геометрии с теоремой Пифагора, и парой задач по теме. Хмыкнул — надо же, как получилось, вчера, готовясь к контрольной, читал множества доказательств. Везёт же мне…
Все задачи по математике сделал сразу, чуть задержался как раз на теореме Пифагора. Как её записать? Может, методом площадей? Да ну, нафиг, опять меня поумничать тянет. Конечно это не устный опрос, и Коротов дополнительные вопросы не задаст, но лучше не стоит постоянно выпендриваться. Вздохнул и решил остановиться на обычной, алгебраическая формулировке. Так и начал записывать: «Сумма квадратов катетов…».
Закончив, отложил ручку и огляделся. Быстро я управился, всего полчаса прошло. Остальные ребята вовсю корпели над задачами. Шпаргалки никто достать не решился, Василий Владимирович внимательно смотрел за учениками.
Покосился на листок Толиной. Она застряла на четвёртой задаче «признаки равнобедренного треугольника» и сидит, смотря в лист, на котором она написала только заглавие задачи. Я пихнул Ленку ногой и, не касаясь поверхности, начал выводить ручкой буквы. Сначала она смотрела, не понимая, потом врубилась и, поглядывая на мою руку, начала записывать. Постоянно косился одним глазом на учителя. Коротов сидел и смотрел на класс, оглядывая учеников как радар. Иногда он улыбался и начинал постукивать пальцами по столу. После этого кто-нибудь из ребят вздыхал, и опять наступала тишина. Но ненадолго.
Закончив с доказательствами треугольных признаков, Толина пихнула меня ногой и показала на оставшиеся примеры. Вздохнув, помог и с ними.
— Спасибо, — еле слышно произнесла Ленка.
— Не за что, — ответил я. — Учить надо.
Коротов тут же постучал по столу, строго посмотрев в нашу сторону.
— Все, ребята, — объявил Василий Владимирович, — заканчиваем и сдаём свои работы.
Тут же тишина в кабинете нарушилась вздохами и шуршанием бумаги. Все зашевелились, стараясь успеть дописать, как будто только сейчас, в самый последний момент, пришло озарение. Коротов встал и прошел вдоль рядов, собирая контрольные работы. Забирая листы у меня и Толиной, на мгновение глянул в мою работу, затем в лист Ленки. Бросил хитрый взгляд на меня и погрозил пальцем. Ленка тут же покраснела. Василий Владимирович хмыкнул и двинулся дальше. Собрав все листы, он прошел к учительскому столу и объявил:
— Я постараюсь проверить работы побыстрее. Результаты, может, даже успеете узнать через час. А сейчас свободны. Через пятнадцать минут Елена Михайловна будет ждать вас в кабинете русского языка и литературы. — Коротов подмигнул нам. — Желаю удачи, ребята.
Вслед за директором из кабинета начали выходить мы.
— Пифагоровы штаны, на все стороны равны, — подходя ко мне, сказал Савин.
— Чтобы это доказать, нужно снять и показать, — продолжил шутливый стих я, — у тебя что, шестой вариант был?
— Ага, — хмыкнул Олег, — повезло мне. Из всех теорем, только эту и знал.
М-да, совпадение. Учитель усадил Савина на его же место, а меня через ряд за третью парту. Почему-то меня посадили с Ленкой Толиной. У неё по математике всегда пятерки с четверками были, а я, хоть и имел четвёрки, но на хорошие математические знания вовсе не тянул. Значит Коротов специально посадил меня с Толиной. Только получилось все наоборот. Не Ленка помогла мне, а я ей. Вон, какая довольная идёт.
До кабинета русского и литературы всего-то пройти по коридору в другую часть здания. Сегодня тут непривычно тихо и пусто. Странная и непривычная тишина, как будто здание окунулось в спячку до первого сентября. Ведь что такое школа — обычное учреждение, живущее только учебным годом. Но вот заканчиваются уроки, и жизнь в нем замирает. Школа без учеников, как тело без души. Однако даже без привычного гомона ребятни, тут присутствует что-то особенное, неизвестное, но жутко интересное…
Может, это писатели, поэты, математики, физики, философы в летние каникулы, сходят со своих портретов и бродят по пустым коридорам и классам, наполняя здание загадочностью до первого сентября? И эту неизвестность хочется побыстрей изучить, придя в класс. Наверно поэтому все ученики так полны энтузиазма после летних каникул.
Есть в школе что-то родное и близкое. Она как вторая семья. Наверное, поэтому уже будучи взрослыми нас так тянет сюда.
Мы прошли половину коридора, как из трех дальних кабинетов начали выходить другие семиклассники. Это с «г» по «ж» классы, у которых первой контрольной было сочинение. Одновременно сзади, из математических кабинетов вышли «б» и «в». Коридор наполнился веселым гомоном, и школа на время ожила.
— Эй, ашники, — крикнули шедшие нам навстречу ребята из седьмого «г», — кто контрольную вел?
— Директор.
— Блин! — настроение у вопрошающего понизилось, — вот не повезло…
— Серёг, — толкнул меня в бок Савин и показал на Кигаева, только что вышедшего из кабинета.
— Постой, — придержал я за рукав Алдара, — разговор есть.
Тот дернулся, испуганно на меня посмотрев.
— Не кипишуй, — улыбнулся я, — бить тебя никто не собирается. Мы просто поговорим. Пошли…
Мы отошли в сторону и встали у окна.
— Я знаю, что это ты за забором тогда сидел, — сказал я Алдару. — Почему спрятался?
— Я слышал, как ты с физруком смахнулся и решил не влезать. А когда ты нож в забор кинул, то просто испугался и убежал. Но потом вернулся…
— И что? Где Громозека, Вершина и Толща были?
— Они в беседке сидели. Базарили по-тихому.
— О чем?
— Громила говорил, что отомстит, подстережет тебя и отомстит, а Вершина был против. Всё на уговор упирал. Говорил, что это не по-пацански. По-пацански разбор должен быть. Потом они разругались, чуть махаловка не началась…
— Так что, получается Громозяка и Вершина разбежались? — спросил я.
Кигаев кивнул и добавил:
— А вчера вечером Вершина мне предъяву кинул за то, что подробности пацанам рассказал.
— А Толща? — спросил Савин, — он с кем?
— Плевать на него, — оборвал я Олега и повернулся к Алдару, — как мне Вершину найти?
Тут меня толкнули.
— Эй, чё тут за дела?
Я обернулся и увидел Расулова.
— Че на пацана наехали? — сказал он, хмуро оглядывая нас.
— Никто ни на кого не наезжает, — ответил Савин.
Но Ильяс смотрел только на меня.
— Говорят, ты крутой стал, — процедил он, — с чего вдруг?
— А тебе-то что? — двинул его плечом Олег.
— Погоди, — придержал я Савина и посмотрел Расулову в глаза.
— Ильяс, мне надо просто поговорить с Алдаром. Если хочешь, стой рядом.
И повернувшись к Кигаеву, повторил свой вопрос:
— Так, как мне Вершину найти?
— Сам найдёшь, — опять вмешался Расулов, — он в четвертом доме живет. Там у пацанов местных спросишь.
И вместе с Кигаевым пошел по коридору.
— Зачем тебе Вершина? — спросил Олег, глядя им вслед.
— Потолковать, мал-мала.
— О чем?
Я оперся на подоконник и взглянул на Савина.
— Вершина хорошо Макса знает. Думаю, знает и его брата.
— Не факт, — хмыкает Олег. — И станет ли он с тобой о нем говорить?
— Станет, думаю.
Но друг смотрел скептически.
— Ну, узнаешь что-нибудь, и что тебе это даст?
— Пока не знаю. Поговорю, а там ясно будет… — И мысленно добавил: «как дальше поступить и к кому обратиться за помощью».
Мы зашли в кабинет. Почти все ребята толпились у доски, читая написанные на ней варианты тем для сочинений. Мы тоже остановились просмотреть. Хм, довольно большой выбор, однако. Любую выбирай. Да только, тут у меня косяк получается. Хоть и читал когда-то всех классиков, но подзабыл основательно. Приготовился к контрольным, называется. Математику учил, а про литературу забыл. И темы как на подбор! «История пугачевского бунта» и вымышленное повествование в романе А. С. Пушкина «Капитанская дочка»! — нет, эта тема не для тринадцатилетнего, блин, капитана, который опять хорошо тормознул. Хлестаков ― главный герой комедии Н. В. Гоголя «Ревизор»! Все эти произведения читал ещё в школе. В смысле той ещё жизни. Вот попал… и почему у нас не диктант?
— Какую тему возьмёшь? — спросил Савин.
Я ещё раз просмотрел список тем и пожал плечами:
— Пока не знаю.
В кабинет зашла Елена Михайловна.
— У меня есть хорошая новость, — объявила она, — ребята из других классов тоже хотят в горах отдохнуть. Я поговорила с Василием Владимировичем, и он пообещал договориться в автопарке, чтобы выделили автобусы, которые нас доставят прямо на место.
Все радостно загудели. Насчет автобусов новость, конечно, приятная, а вот по количеству желающих отдохнуть в горах, даже с учетом, что не все родители отпустят своих детей в этот поход, может случиться казус. Как управятся с такой отарой детей те взрослые, что поедут в этот поход? Ладно, это частности, там видно будет.
— Сбор у школы послезавтра в десять часов. Не забудьте. — Щупко взяла приготовленные листы. — А сейчас берем листочки, выбираем темы, они на доске, и пишем. Те, кто хочет писать на свободную тему — пожалуйста…
Все склонились над листами. Рядом засопел Олег, обдумывая начало сочинения. Он немного погрыз ручку и начал что-то записывать. Я вздохнул и ещё раз просмотрел список. Может, по Байрону тему взять? Или все-таки взять одну из предложенных тем? Вообще-то историю я знаю отлично, так что я принялся за «Пугачевский бунт», отвергнутый мной вначале. Самой темы «Капитанской дочки», касался осторожно, так как плохо помнил произведение. Однако увлекся так, что не заметил, как пролетел час.
Когда Щупко начала собирать наши работы, в кабинет, с журналом в руках, зашел Коротов.
— Садитесь. — Он остановился у доски и объявил:
— Ваши контрольные работы проверены. Могу обрадовать — плохих оценок, то есть двоек — нет. Да и троек всего две. Сейчас я объявлю результаты по вашим работам и, соответственно, оценки за год.
— Итак, — Василий Владимирович открыл журнал. — Антонова — пять, Агаревич — четыре, Васильчиков — три, Волжанин — четыре, Вязов — четыре…
Дальше я слушал в пол уха.
— … Зеленина — пять… Толина — пять … Савин — четыре…
— Оп-па! — удивился Олег, — я на такую оценку и не надеялся. Вот повезло…
На стол упала записка. Развернул. «Огромное спасибо!!!», а под надписью довольная рожица.
— А это от кого? — спросил Савин.
Я понял от кого, но промолчал, просто пожав плечами.
— Наш пострел, — хмыкнул Савин, — сам не знает где поспел.
Потом учителя ушли проверять наши «шедевры», а мы остались в классе, обсуждать предстоящий поход и дискотеку. На удивление, преподаватели справились быстро.
Очень довольные мы шли домой, чуть ли не вприпрыжку. Не поддаться всеобщему настроению было невозможно. Да и итоговым оценкам можно было радоваться — у меня ни одной тройки за год. У Савина их на две меньше, чем в прошлом году, что привело его в дикий восторг.
У его подъезда остановились.
— Когда к Вершине пойдёшь? — спросил Олег.
— Откладывать не буду. Сейчас пообедаю и двину.
— Я с тобой, — а то опять втюхаешься в историю, вытаскивай потом тебя.
— Это когда такое было-то?
— Было-было, — усмехнулся Савин, — так что вместе пойдем.
Родители были дома. Порадовал их своими успехами и быстро пообедав, выскочил во двор. Олег уже ждал меня, меря шагами ширину дороги у крыльца. До четвертого дома топать далековато. Он находился на самом краю микрорайона, и идти к нему пришлось постоянно в гору, хоть и очень пологую. Пройдя мимо школы, Савин пошутил:
— Какое-то восхождение к Вершине.
Через пятнадцать минут мы подошли к четвертому дому. Эта пятиэтажка была восьмиподъездная, в отличие от остальных домов в микрорайоне. Из какого-то окна, в районе третьего этажа, слышалась отборная брань.
— Во загибает, — прислушался Олег, — и где тут Вершину искать?
— И спросить, блин, не у кого, — оглянулся я.
Напротив дома кроме играющих детей не было. Поймав пробегающего мимо мелкого мальчишку, спросили:
— Вершинина знаешь?
— Знаю, — кивнул тот важно.
— А где живет?
Пацан показал на третий этаж, с которого неслись звуки матерного скандала.
— Вон его окна. — И вывернувшись из рук, ускакал к песочнице.
— М-да, — пробормотал Олег, — можно было догадаться…
Во всех домах нашего микрорайона планировка была однотипная, поэтому определить номер квартиры труда не составило.
— Здесь меня подожди, — сказал я Савину, — чего вдвоём туда переться?
— Угу, — кивнул Олег и сел на лавку.
В подъезде невыносимо пахло краской. Советская, блин, химия — самая вонючая химия в мире! Стараясь не касаться стен и перил, и дышать через раз, поднялся на третий этаж. Нужная дверь была жутко обшарпанной и выглядела дико, среди других, аккуратно оббитых дерматином. В районе замка множественные трещины и вмятины, как будто дверь много раз отжимали топором или монтировкой. Звонок отсутствовал, точней, вместо него торчали только провода. Постучался. Подождал немного, слушая доносившийся через дверь скандал. Этажом ниже громко хлопнули дверью, и двое быстро сбежали по лестнице. Я ещё раз постучал, затем повторил, но сильней. Оглохли что ли они там от своего мата?
Только я собрался в последний раз долбануть по двери, как она сама распахнулась. Из квартиры на меня пахнуло жуткой смесью курева, потных тел и перегара, отчего я отшатнулся на шаг назад. Запах краски показался мне гораздо приятней. Кто-то в глубине комнат продолжал выстраивать матерные рулады.
Во, даёт! — подумал, слушая как в матерную композицию вплетаются словечки из «фени». А внутри-то какой бардак! М-да, тут уборки давно не проводили. Вдоль стены стояли разнокалиберные бутылки. Это сколько они выпили-то! Мне даже стало немного жаль Вершину. Попал парень под закон яблока, и не того, что на Ньютона свалилось, а того что рядом с деревом упало. С такими родителями дорога жизни определяется автоматически.
Из-за двери, держась за ручку, вышла женщина в халате с растрепанными волосами. Она, пьяно покачиваясь, смотрела на меня, щуря то один, то второй глаз. Видно в глазах троилось, и женщина пыталась сосчитать количество визитеров. Наконец она вперила в меня правый глаз и спросила хрипло:
— Чё надо?
— Игорь … дома? — через кашель выговорил я. Ну и дурман тут. У самого скоро в глазах троиться начнёт.
— Нет, шляется где-то. — Женщина скривилась и покачала головой. — А где, не знаю.
Дверь захлопнулась, обдав напоследок жуткой вонью. И как они не угорят там? Я быстро сбежал вниз, хотелось вдохнуть свежего воздуха, а то голова уже кружиться начала. На площадке первого этажа услышал какую-то возню, доносившуюся с улицы. Выскочив из подъезда, обнаружил, что три пацана окружили Савина и молотят его куда попало.
— Ё-п!
Сходу пробил кулаком ближнему, чуть выше поясницы. Второму, самому высокому, ударил вбок, сильно, не жалея. Терпеть ненавижу — когда всей толпой на одного. Теперь вон на асфальте от боли корячатся. Последнего пацана перехватил за руку и, загнув болевым, посадил его на асфальт рядом с остальными. Сидят, морщатся и зубами от боли скрипят. Белобрысый, что получил удар в поясницу, попытался приподняться и получил хлесткий удар в лоб.
— Сидеть! — рявкнул я всей троице, и спросил у Савина:
— Что за сыр-бор?
— Да вот, понимаешь, — ответил Олег, потирая челюсть, — сижу я на лавке, тебя жду, тут выходят двое из подъезда, и сразу плюют в меня.
— Не понял… как это плюют?
— А вот так, подошли и плюнули. — И Олег показал как — зычно харкнув в сторону, затем рассказал, как было дальше — после того, как оба плюнули, Савин зарядил одному по челюсти, а второму в грудь. Тут кто-то сзади налетел, сильно по спине ударив…
— Ладно, — прерываю Савина, — сейчас разберемся.
Присел и схватил одного из «верблюдов», самого высокого, по-особому — большим пальцем за подбородок, а средним под глазом. Другой пацан, что сидел рядом, попытался встать. Дал ему кулаком в лоб, отправляя в легкий нокдаун. Савин стоял рядом и контролировал третьего, не давая тому подняться.
— Чего на пацана плевали? — спросил я белобрысого и потянул его на себя. «Верблюд» справа опять попытался встать, я хлопнул его ладонью по щеке, возвращая обратно и рявкнул белобрысому:
— Говори! Глаз вырву, мля! — и чуть сжал пальцы, отчего тот всхлипнул.
— Эта поганая лавка, — заканючил белобрысый, — кто на неё сядет, на того плюют…
— Ух ты! — изумился Савин. — Это кто такое выдумал?
Уж не знаю, почему эту лавку признали запретной. Что на ней такого произошло, чтобы в любого севшего на неё, все местные пацаны плевали. Но я понял — кто это придумал. Естественно Вершина. Порядки тут наводит, аналогично зоновским, что от отца узнал.
Существует в зоне такая каста — опущенные, их ещё «петухами» называют. Низший слой зоновского общества. Все их вещи, предметы обихода обозначены особыми метками, чтобы другие не опоганились. Опущенные сидят, спят и едят в отведенном им месте. Не дай бог какому-нибудь зеку, даже по незнанию, коснуться любой вещи «петуха», то автоматически он будет считаться опущенным, и никого подробности не волнуют — случайно коснулся, не случайно….
Меня взяла злость на эту зоновскую действительность, на Вершину, устроившего это тут, на этих идиотов, следовавших этому дебильному решению. Захотелось избить придурков. Скрипнул от злости зубами и белобрысый опять дернулся, но из такого захвата не вывернуться. Подтянул его ещё ближе и зашипел прямо в лицо:
— А если твоя мама сюда сядет, то ты в неё тоже плюнешь? Чего молчишь, урод? — и опять рявкнул остальным:
— Сидеть! Верблюды хреновы!
Савин легко стукнул полбу крайнего, усаживая обратно.
— Прекратите, хулиганить! — заверещали из окна первого этажа, — сейчас милицию вызову!
Обернулся и увидел, что из окна первого этажа смотрит женщина с волосами, накрученными на крупные бигуди.
— Вызывайте, — отвечаю этой бугристой голове. — Чего же молчали, когда тут трое одного метелили, а?
Голова скрылась, а я спросил у Олега:
— Ты их знаешь?
— Этот из восьмого «б», — показал он на белобрысого, — а эти из седьмого «д». Как звать — не знаю.
— Кто из них в тебя плюнул?
— Эти двое, а этот только бил, — Савин показал на сидящего перед собой, затем ткнул пальцем в белобрысого, — но вот это первый харкнул.
Посмотрел высокому в глаза, тот сразу тихо заскулил, предчувствуя будущую экзекуцию. Поздно, голубчик, раньше думать надо было. Усмехнулся, пришедшей мысли…
— Ну и что с ними делать, а? — спросил Олега, напустив металла в голос.
— А по рожам надавать…
— Нет, — перебиваю, — мы поступим по-другому…
Ухватил сразу двоих пацанов за их верхние губы и потянул вверх. Олег сразу сообразил — что я задумал и тоже схватил третьего за губу. Они приглушенно завопили, но противиться боли не могли, встали, как миленькие. Развернув «верблюдов», мы усадили их, почти одновременно, на «поганую» лавку.
— Вот, — удовлетворенно сказал я, — теперь плюйте друг на друга, пока слюна не кончится.
Как только мы пацанов отпустили, они вскочили с лавки как с раскаленной сковороды, и бежать…
Но я перехватил белобрысого за руку и загнул болевым.
— Погоди, вопрос есть, — сказал ему я, — где тусуется Вершина?
— Обычно в скверике у беседки, — заскулил высокий, — отпусти, больно.
— Потерпишь. Так обычно, или где-то ещё? — и я прижал кисть сильней.
— Ай… ещё он в будке бывает. Ай!
— Что за будка? Где именно?
— Старая будка, рядом с домом отдыха. Да отпусти же, больно…
— Я знаю где, — сказал Савин. — Пойдем, Серег, отпусти этого верблюдА.
Я отпустил белобрысого, наградив его напоследок пинком под зад.
Длинный «верблюд» отбежал подальше и что-то грозно заорал, но мне было плевать на его пустые угрозы. Ничего он мне не сделает, только и будет издалека воздух от большой обиды сотрясать.
Микрорайон имел форму сильно вытянутого прямоугольника. До дома отдыха недалеко, только пересечь поперёк. Мы прошли половину пути, как Олег меня остановил.
— Серёг, когда про поганую лавку сказали, у тебя глаза такими бешеными стали. Я подумал, что ты сейчас их убьёшь.
— Этих уродов не за что убивать. Тут другое…
— Что?
Я пояснил Савину смысл «поганой» лавки, и рассказал некоторые зоновские реалии.
— И что теперь… — бледнея, пробормотал он, — они ведь всем расскажут…
— Не расскажут, побоятся, так как сами опоганились. А насчет себя не волнуйся, сам-то себя таким не считаешь?
— Нет, конечно! — возмущенно выпалил Олег.
— В этом-то и суть.
— Сволочь этот Вершина, — зло сплюнул Савин. — Чувство такое — будто пятно несмываемое осталось.
На то и ставка была, что чувство такое будет. И Савин прав — Вершина сволочь, причем большая сволочь. А ему только шестнадцать лет, и страшно подумать — что дальше будет? Боюсь, что разговора с ним может не получиться. Могу сразу в рожу дать, как увижу. Руки так и чешутся.
Мы вышли на дорогу, разделяющую частный сектор и пятиэтажки микрорайона. В садах вызревала черешня. Опять это чувство непривычности. В Поволжье в это время только-только зелень появляется, а тут погода, как говорили у нас ребята в отряде — шепчет. Буйство зелени. Небо синее-синее, чуть разбавленное клёцками мелких облаков. Солнце, ласково щекочет кожу. И я такой молодой. Чего бы не радоваться? Вот только от ложки дёгтя никуда не денешься.
Пошли вниз по дороге, любуясь наливающейся красным цветом черешней. Чуть ниже частных садов начинался бетонный забор дома отдыха. Только забор этот странный какой-то. Трехметровый, желтого цвета и с колючей проволокой поверху. Что это за дом отдыха такой? Больше на спецучреждение похоже. Сто пятьдесят метров мощной ограды закончились открытыми воротами и стеклянной будкой КПП, что никак не указывало на строгий пропускной режим. И рядом с будкой оказался не милиционер, как я решил вначале, а какой-то мужик в футболке, шортах и растоптанных сандалиях. Он полулежал на лавке и дремал, надвинув на глаза панаму аля-Челентано.
КПП стояло на углу периметра, а дальше был небольшой пустырь и одинокая деревянная постройка, больше похожая на разросшийся газетный киоск. Это собственно бывшее КПП дома отдыха и было. Даже асфальтовые дорожки присутствовали, только через многочисленные трещины густо торчала трава. Наверное, когда учреждение начали обносить новым ограждением, то просто не хватило бетонных плит на забор, вот и решили немного срезать территорию, а старая будка КПП оказалась заброшенной.
В её окна не заглянешь, они наполовину заколочены фанерой, но входная дверь оказалась раскрыта. Внутрь заходить не стал, на пороге остановился. На обшарпанном двухтумбовом столе стояли две трехлитровых банки с остатками пены на дне, измятая пачка сигарет «Медео» и шелуха с костями от тарани на расстеленной газете. Изнутри несло куревом и кислым пивом.
— Никого? — заглядывая, спросил Олег.
— Никого. — Я отошел в сторону и огляделся. — Пивка попили и свалили. Только куда?
В двадцати метрах начинался сквер. За рядом густых сиреневых кустов кто-то был.
— Тихо! — я прислушался. За кустарником слышались выкрики и отрывки разговора.
— Думаешь, они? — вгляделся в ту сторону Савин.
— Пошли, посмотрим.
Чем ближе мы подходили, тем громче становились крики и возгласы. Добавилось какое-то кряхтение и глухие звуки, толи шлепков, толи ударов. В разрыве кустов стали видны и те кто там был. Два пацана, в центре поляны, выясняли отношения, а остальные стояли и смотрели на это действо.
— Пацанская махаловка, — сказал Савин.
Мне и так стало это понятно. Помню, что такие «встречи» бывали часто. Кто-то из «авторитетных» пацанов решал — кому и с кем махаться, а сам сидел за судью и следил за боем. Здесь за «рефери» был Вершина. Только мы шагнули на полянку, как один из дерущихся пропустил сильный удар в челюсть и растянулся на траве.
Вершина пока нас не видел. Он восседал на небольшом железном ящике. Рядом, на самодельной лавке, сделанной из доски и нескольких кирпичей, разместились другие «авторитеты». Не считая Вершинина, я знал только нескольких пацанов. Трое из параллельного седьмого класса и двое из соседнего дома. Остальные были мне не знакомы. Все действующие лица стояли вокруг импровизированной арены, на которой лежал, держась на голову, поверженный «гладиатор».
— Молодец! — хлопнул по колену парень, одетый в редкий на это время адидасовский спортивный костюм. — Настоящий пацан!
Этого, одетого в фирму парня я где-то видел, но не помнил его имени. В его густой шевелюре имелась проседь, сделанная скорей всего искусственно. Про себя назвал его «меченым». На вид старше всех тут присутствующих, но был явно не на первых ролях.
— Ты, должен мне трёшку, — Вершина ткнул в сторону лежащего пальцем и сплюнул, — на сегодня свободен.
Победитель, потирая ушибы, отошел к кустам, а проигравший, поднявшись с земли, понуро побрел прочь. Я начал злиться. Устроил тут тотализатор с показательно-наказательными боями. Кулаки опять зачесались набить морду Вершине за всё. И за лавку и за навязанные всем понятия…
Непременно ответит, но прежде надо с ним поговорить. Укротив свою ярость, шагнул к сидящим пацанским «авторитетам».
— Привет, Вершина, — холодно поздоровался я.
Руки никому не подал, а то действительно опоганишься, и уважать себя перестанешь.
— Это что за хрен с горы? — поинтересовался у Вершины одетый в фирму парень.
— Привет, Вяз, — вяло ответил Вершинина, явно недовольный моим появлением.
— А, это тот, о котором ты толковал, — разглядывая меня, произнес «меченый». — Что-то на вид он не очень.
И скривив рот и одновременно выпятив челюсть, процедил мне:
— Слышь, Вяз, а со мной смахнешся?
Проигнорировав «меченого», обратился к Вершине:
— Я слышал, ты с Максом краями разошелся?
— Откуда такие вести? — нахмурился тот.
— Птичка нащебетала.
«Меченый» поднялся, засучил рукава на адидасовской куртке и медленно зашел мне за спину, остановившись в двух шагах. Олег шагнул ко мне ближе.
— Я этой птичке клювик-то ещё расколочу… — сказал Вершинин, злобно ощерясь.
Разглядывая его хищное лицо, захотелось испортить эту улыбку. В этот момент неугомонный фирмач шагнул ближе, а Вершина усмехнулся, глядя мне за спину.
— Не понял, ты чё, о…л? — И «меченый» попытался заехать мне по челюсти.
Я чуть присел, подбивая его руку и, сместившись назад, сильно ткнул локтем в солнечное сплетение. Тот охнул и свалился на траву, беззвучно разевая рот.
— Полежи спокойно, — посоветовал я «меченому» и повернулся к Вершинину, — отойдём? Разговор есть.
Мы с Олегом отошли в сторону. А Вершина с места не сдвинулся. Он посмотрел на меня, затем на севшего и потирающего грудь «меченого». Наконец медленно поднялся, расслабленной походкой подошел и сплюнул мне под ноги.
— Чё за базар?
Еле-еле сдержался, чтоб не вколотить кулак в его харю.
— Ещё раз плюнешь, — предупредил я тихо, — уроню ниже плинтуса. И базар свой фильтруй, не с «быками» говоришь.
На лице Вершины отразилась усиленная работа мозга. Он решал, как поступить — кликнуть пацанов и всем скопом уделать наглеца, или, все-таки, поговорить, тем более ещё неизвестно, кто тут кого уделает? Я усмехнулся — даже мысли читать не надо, на лице все написано.
— Ладно, — сказал Вершина, — что за вопрос?
— Ты старшего брата Макса знаешь?
— Ну, — кивнул Вершина, — знаю.
— Кто он по жизни?
Вершинин внимательно на меня посмотрел.
— А тебе зачем?
— Надо.
— А-а-а, — протянул понятливо Вершина, — ты про то, что в спортзале было?
— Именно. — Про то, что случилось вчера у беседки, Вершине знать незачем.
Молчал он недолго. Посмотрел под ноги, собираясь плюнуть, но передумал.
— Андрон с серьёзными людьми дела имеет, — сказал он веско. — Кто ты для него? Мелкота. Не будет он делом рисковать, можешь быть спокойным. Вот Макс да, на тебя очень злой.
— Макс меня мало волнует.
— Зря, — усмехнулся он.
Серьёзные люди, значит? Фарца или наркота. Похоже, прикрываясь положением отца, старший брат проворачивал темные делишки, а работа в школе была прикрытием, так как в это время бездельники и тунеядцы преследовались по закону. А может и отец в деле? Тогда мелкая месть какому-то школьнику действительно выглядит идиотским шагом. Но помня его ненависть в глазах, стоит учитывать все варианты. Что ж, тут больше делать нечего, осталась одна мелочь.
— В общем, так, Гоша, — начал я, вспомнив одно выражение, — покой ценя, покой любя, ни ты меня, ни я тебя. Пока наши дорожки не пересекаются, у нас мир. Так?
— Пока так, — процедил Вершина, — не много ли на себя берешь, Вяз?
— Достаточно, чтобы унести. — И обернулся к Олегу:
— Пошли отсюда.
Под хмурые взгляды присутствующих мы вышли с поляны. Специально прошел мимо стоящего «меченого», тот молча сделал шаг в сторону. Когда мы оказались на дороге, Савин сказал:
— Серег, а рядом с тобой становится опасно, но интересно. — Олег потер челюсть. — Глянь, у меня фонарей нет?
— Нет, — я осмотрел его физиономию, — а что?
— Просто если рожа кособокая, то на дискотеку я не пойду.
— Ровная она у тебя, — усмехнулся я, — ровная.
— Ну да, подровняли, ничего не скажешь.
Времени у нас достаточно. Сейчас только четыре часа дня, а дискотека начнется вечером в семь. И пропускать её я не собирался. Ведь она, можно сказать, первая в этой новой жизни.
С Олегом я расстался у подъезда. Пробегая мимо лавок, поздоровался с дедом Косеном. Поднимаясь по лестнице, вспомнил «поганую», и разозлился. Самого бы Вершину на ту лавку усадить. И попробовал бы кто плюнуть в ветерана, голову сразу тому свернул.
Перед дверью остановился и попытался успокоиться. Не стоит таким на глаза родителям попадаться, придется объяснять причину моего раздражения. Но никого дома не было, и слава богу. Подошел к зеркалу. М-да, сейчас и без фотографии видно — не глаза, а лазеры какие-то, даже перекрестие прицела в них померещилось. Кажется, увижу сейчас кого-нибудь из раздражающей меня «братии», одним взглядом убью. Взял полотенце и пошел в ванную. Душ принес облегчение. Злость ушла. Надеюсь, с моим взглядом тоже всё в порядке, а то на дискотеке в такт цветомузыке подсвечивать глазами буду, пугая народ. Кстати, что надеть? В шкафу отыскал джинсовый костюм, привезенный отцом из загранкомандировки. Помнится, его я надевал редко, только когда куда-нибудь с родителями ездил, но гулять в нем не ходил. Местные хулиганы хорошие вещи снимать побаивались, но могли их испортить. Содрать лейбл, например, иногда вместе с куском ткани, но сейчас я сам могу кому-нибудь что-нибудь оторвать. Нет, с этим надо что-то делать. Опять заводиться начал. Если увижу кого-нибудь из той компании на дискотеке, точно морду набью. Отсчитал до десяти, успокаиваясь, сел за стол, перевернул лист с записанной песней, и взял ручку. Пока есть немного времени, подумаю — что дальше делать? Надо составить план на дальнейшую жизнь. Разобьём его на две части — максимум и минимум. План-максимум — как я могу использовать свои знания о будущих событиях, и план-минимум, решение моих насущных проблем. Задумался — а что там у нас должно случиться в ближайшем времени?
Интересная у меня ситуация получается — всё что случится в будущем знаю, а толку от этого ноль. Как применить эти знания, даже не представляю. Помню только крупные события, как например, полет в космос, или двадцать третьи летние Олимпийские игры в Лос-Анджелесе. Ну, так об этом все знают. Или что Индия какую-то войну у себя затеет. Событий набралось с полтора десятка, все, что вытащить из памяти смог.
Человек много чего может запомнить, но только то что видел или слышал, а я в этом возрасте, к сожалению, мировой обстановкой и событиями в СССР в частности, мало интересовался. У мальчишек другие увлечения. Смотреть программу «Время» и «Международную панораму» совсем не интересно, вот фильмы посмотреть про индейцев, или про рыцарей, про войну, это да…
А как мне пригодится то, что я смог вспомнить? Да никак. Например, впечатлить прогнозом будущего выхода в космос Савицкой могу только Маринку Зеленину. Вот отец её сразу поинтересуется — откуда известна школьнику информация, имеющая гриф «совершенно секретно»?
Или рассказать про то, что за границей произойдёт. Те же яйца, только вид сбоку. В новостях о событиях за рубежом сообщают только то, что цензура разрешила, и то с запозданием. Контора сразу заинтересуется, откуда я это знаю? И вряд ли поверят в мои рассказы о том, что я уже прожил сорок лет, и попал в своё же тринадцатилетнее тело из будущего, с помощью, фиг его знает какой программы.
В шпионаже меня подозревать не будут, конечно, мал ещё, однако у отца на службе проблемы точно возникнут. Откуда, мол, ваш сын такое знает, а? Так подставлять свою семью я не хочу, но опять спокойно пережить всё то, что со страной случится, мне совесть не позволит. Надо что-то делать, хоть и понимаю — времени мало чтобы всё изменить. Поэтому к чекисту надо подойти вдумчиво. Вот и сижу, ломая мозги, думаю, как обосновать своё обращение к Зеленину. Только в голову ничего не идёт.
Вздохнул и посмотрел на тетрадный лист, исписанный ближайшими событиями. Каждая дата подробно описана и обведена окружностью. Пробежал взглядом по написанному. М-да, в октябре «Терминатор» в прокате появится. Очень мне это поможет!
В самом низу листа я написал почему-то по-английски: «There is no light in my future». Это точно — нет света в будущем моем. Вся моя жизнь теперь — чистый лист. За три прошедших дня я уже изменил своё будущее. С одной стороны — закончил седьмой класс без троек, имею хорошие перспективы далее, но с другой стороны приобрел злейших врагов. И теперь все мои знания о моей жизни ничего не стоят. Так как помню, что не было у меня в той жизни стычки ни с Громозекой, ни с физруком, а после того, как начались каникулы, мы всей семьёй, почти сразу, уехали на родину родителей. Так что — рассвет мой скрыт за тучей тьмы и что дальше будет — зависит только от меня.
Вчера вечером отец говорил, что его отпуск может накрыться «медным тазом». М-да, похоже, проблема с отдыхом у меня наследственное.
Ладно, с планом максимум потом ещё подумаем, тем более я не знаю, изменилась ли история или нет. Ведь я ещё и Тихомирову помог. Так что подожду до середины июля. И если Савицкая летит в космос, то я иду к Зеленину, а до этого может ещё вспомню чего-нибудь.
Сейчас меня волнует другой вопрос из плана-минимум — как с братьями Громиными разобраться?
Сегодняшний разговор с Вершиной ничем мне не помог. Может не все так трагично выглядит, но я за всю прожитую жизнь привык готовиться к худшему. Поэтому надо думать — что предпринять? И к кому, в случае чего, обратиться за помощью?
К нашему участковому? Он меня, конечно, выслушает, покивает, может и примет стандартные меры, то есть проверит, поговорит и все…
С отцом Ильяса будет такая же ситуация. Он тому же Мурашову дело и поручит. С дядей Мишей что ли поговорить?
Кто-то настойчиво начал звонить в дверь, пошел открывать. Это оказался Савин.
— Спишь, что ли? — спросил он, разглядывая меня. — Смотрю, приоделся уже.
— Заходи, — пропустил его я. Олег зашел в мою комнату и остановился у стола.
— Что это? — он взял листок с моими записями событий.
— Ничего, личное это, — выхватил у него листок и порвал на мелкие кусочки.
Олег удивленно на меня посмотрел.
— Всё твои шпионские штучки? — хмыкнул он и посоветовал, — раз порвал, то теперь их надо съесть.
Я молча сходил и спустил клочки в унитаз, чем вызвал новые подколки друга.
— Сжег, а пепел истолок? — сказал Олег улыбаясь и, глянув на меня, поднял вверх руки, — все, молчу…
И чего я сразу этот лист не убрал?
— Без десяти семь, — сказал Олег, глянув на часы, — вроде и пора, но давай пойдём попозже.
— Давай, — согласился я. — Всё равно группа начнет играть не сразу. Сначала под магнитофонные записи народ «согреваться» будет.
— Кстати, — Савин подхватил лежащую на кровати гитару, — ты мне так и не показал, точней не доказал, что умеешь играть. Я Онегина читал? Читал. Так что давай, играй.
— Ох, ты и жук! — ответил я, отбирая инструмент у Олега.
Перо, джага — нож. Другие названия — пика, шило.
Забаркасная суть — воровские понятия.
Брательник-аристократ — вор, мошенник высокой квалификации.