Глава 4
Я пересек границу Алабамы, проехал через реку Тейлор, сделал круг к северу от Дотана, поглядывая в зеркало заднего вида. Потом свернул на дорогу № 99 и включил «дворники» на попеременный режим.
К югу от Эббвилла я забросил в рот четыре пилюли от изжоги. Бесси оказалась права: ее кофе действительно оказался скверный. В зеркале заднего вида показался свет фар, так что можно было разглядеть грязный детский велосипед, привязанный сверху. Через минуту сзади, в непосредственной близости от моего грузовичка, «Вольво» замер, словно в нерешительности, а потом рванул мимо. Я снял ногу с акселератора и наблюдал, как водитель пронесся мимо и при этом невольно обрызгал мое ветровое стекло. На заднем сиденье лежал и, очевидно, спал мальчуган со жвачкой. Если у бензоколонки, которой владела Бесси, «Вольво» казался чем-то чужеродным, то тем более он казался таковым на дорогах к юго-востоку от Алабамы. Не проявив по отношению ко мне ни малейшего интереса, мамаша в красной бейсболке нажала на газ, «Вольво» стрелой пронесся мимо, и его красные задние фары канули в дождь. Я допил кофе, проглотил совсем зачерствевшую булочку с корицей и поубавил движение «дворников». На дороге государственного значения № 10 я свернул прямо в объятия дождя, что заставило еще больше снизить скорость. Мне уже хотелось поскорее лечь спать, но дождю мои желания были совсем не интересны. Я просто полз, а не ехал. За пятнадцать минут до дома я совсем снизил скорость, а «дворники», наоборот, запустил на полную мощность и стал вытирать ветровое стекло грязной безрукавкой.
«Дворники» пискнули, и я снова представил себя в Алабаме. Мой дом, можно сказать, был за углом, но в мыслях я умчался в Уэверли Холл. На территорию Рекса. На выжженную огнем землю. Туда, к земле, к которой я был прикован навсегда, к месту, с которого начинались и чем заканчивались, в большинстве случаев, мои размышления. К самому эпицентру преисподней.
В отличие от нее, Клоптон в штате Алабама означен на карте маленькой точкой – и еще кое-чем: здесь нет красных сигналов светофора и стоп-сигналов на переходах, нет и «зебр», а существует лишь ухабистый и посыпанный гравием перекресток между угловой бакалейной лавкой с почтовым ящиком на двери и заброшенным табачным пакгаузом, который построили еще чернокожие рабы из обтесанного кирпича, скрепленного вечно мокнущим известковым раствором. Если бы не почтовый ящик, то название «Клоптон», очевидно, отсутствовало бы на большей части американских карт, и, не будь моего отца, наш городок давно бы исчез с лица земли.
Родившийся в семье гимнастов-акробатов, подвизавшихся в бродячем цирке, Рекс Мэйсон вырос человеком жестким и деловым, он обладал особым талантом делать деньги. Рекс работал во многих местах, имеющих отношение к сфере развлечений и зрелищ, начиная с качелей и каруселей. Он умел только по одному виду определить вес человека с точностью до килограмма. Ему еще и двадцати не исполнилось, а он уже умел хорошо считать, был практичен и обладал секретом привлечения денег, и денег больших. Он твердо уверовал в то, что их наличие делает человека лучше тех, у кого денег нет. А зарабатывал он их, продавая сигареты на черном рынке и спиртные напитки несовершеннолетним юнцам.
С толстой пачкой купюр он быстро сообразил, что родственники и цирк ему ни к чему. Держа нос по ветру, он поднял воротник и покинул их навсегда, ни разу не оглянувшись. Когда ему исполнилось двадцать пять, Рекс владел семью винно-водочными магазинами и собирался купить права распространения спиртного по всей Атланте. В тридцать он владел такими же правами на территории всей Джорджии и вел переговоры с транспортной компанией на аренду пятидесяти грузовиков.
В тридцать три года Рекс транспортировал спиртное по территории одиннадцати штатов, от Виргинии до Флориды: к западу от Алабамы, к северу от Луизианы и Теннесси и на всей территории между ними. И ему было совершенно безразлично, чтó люди пьют. Если они предпочитают пить, то он предоставит им эту возможность. Чем больше – тем лучше, а ему веселей, он по этой части никогда не был консерватором, и мало было на американском Юге незнакомых ему дорог.
К тридцати пяти годам он владел уже десятью миллионами и достиг, как выразились «Американский журнал» и «Конститьюшн», «головокружительных высот». Журналисты оказались правы, потому что к тому времени, когда Рексу стукнуло сорок, он обладал состоянием более чем в пятьдесят миллионов долларов. Отмечая день рождения, он решил осуществить грандиозный архитектурный план – построить в Атланте шестидесятиэтажный небоскреб. Четыре года спустя он перевез на шестидесятый этаж свой офис.
Вскоре, выложив наличными требуемую сумму, он приобрел тысячу пятьсот акров клоптонской земли и, прорыв туннель в гранитном массиве, создающем помеху для строительства дороги, продал камень, а прибыль использовал, чтобы обновить расположенную на старой плантации усадьбу Уэверли Холл. Газетному корреспонденту он заявил, что это будет его летний дом, убежище от городского шума и суеты, место отдохновения, где можно задрать ноги кверху, поглаживая собачью голову, и вообще наслаждаться жизнью.
Но на самом деле это было далеко от правды.
Уэверли Холл стал грандиозным монументом, воздвигнутым Рексом в честь самого себя, но с какой целью он был воздвигнут, было известно только самому Рексу. А начал он «обновление» с того, что занял у каменщиков, работавших в здешнем карьере, некоторое количество динамита, завернул в пучок несколько палок, сунул их в очаг, подложил фитиль, зажег его и выбежал, посмеиваясь, через входную дверь. Когда на месте взрыва осталась лишь груда обломков, он бульдозером вывез эти останки прежнего сооружения и построил на освободившемся месте то, что хотел.
Для фундамента, подвала и первого этажа Рекс использовал свой собственный гранит, а потом привез из Атланты кирпичи для второго и третьего. Известковый раствор мог бы многое рассказать о строительном процессе. Рекс строил новый дом с большим размахом: черепица, ткань для обивки, мебель – все было доставлено аккуратно и неторопливо на кораблях из Италии, Франции и с Востока. И чем дальше края – тем лучше. Столяров и художников-декораторов он выписал из отдаленных мест – Калифорнии и Нью-Йорка, – но, по правде говоря, мало кто из местных согласился бы на него работать. Дом парил над окрестностями. Потолки на первом этаже были пяти метров высотой, на втором – до четырех, а на третьем и на чердаке – три метра. Что касается полов, то на первом они представляли собой странное смешение итальянского мрамора с испанским, а на втором и третьем это был паркет из гондурасского красного дерева, причем украшенного ручной резьбой. В этом обширном здании разместилось восемь каминов, и четыре из них были такими большими, что можно было как следует выспаться внутри за каминной решеткой. Я это узнал на собственном опыте. А Рексу никогда не приходило в голову даже заглянуть в них.
Он набил подвал бутылками вина, покрытыми пылью, а свой личный погребок десятком разных, но уникальных в своем роде крепких напитков, хотя всему предпочитал сорт виски «Бурбон». В оружейном кабинете он разместил десятки схожих по внешнему виду типов оружия с золотыми инкрустациями, присланного оттуда же, откуда прибыли черепица и кафель, – из Германии, Испании и Италии.
На пологом склоне холма позади дома он вырубил все деревья и устроил там пастбище, окруженное забором из кедра с художественной резьбой, построил конюшню на десять стойл, образцовый коровник и заполнил их самыми породистыми лошадьми и коровами. А рядом поместил маленький кирпичный домик для прислуги, соединив его с большим домом крытым переходом, чтобы не промокнуть под дождем, если ему вдруг придет в голову фантазия разбудить слугу, обитающего в домике.
Если Рексу хотелось уединиться в алабамских лесах, а также удалить и нас от шумной толпы, то он хорошо справился с этой задачей. Вообще-то у нас и так было мало соседей, но ему хотелось, чтобы никто из них не заходил без приглашения со свежеиспеченным пирогом для десятиминутной приятельской беседы, поэтому он и соорудил в Уэверли Холл парадный подъезд. Массивная кирпичная кладка, железные прутья длинного коридора – его хватило бы, чтобы устроить стоянку для нескольких автомобилей, – давили своей семиметровой высотой на входящих. Из-за огромной тяжести и податливой почвы ворота склонились вперед, словно Пизанская башня, но вместо того, чтобы решить данную проблему как полагается и раз и навсегда, Рекс укрепил ворота металлическими тросами – так натягивают цирковые тенты. По этой причине в них каждый раз щелкало электричество, когда надвигалась гроза, и это всегда напоминало о том, как Рекс грозит кулаком, а его кулак был всегда наготове, и мне очень не хотелось иметь с ним дело.
Подъездная дорожка за воротами на протяжении полумили тянулась к дому, напоминая змею, плывущую по воде: «змея» обвивала снизу стволы развесистых дубов, плакучих ив, старых камелий и скользила дальше, по озимой ржи, прежде чем замереть у площадки перед входом, окруженной восемью кипарисами, стойкими и неподвижными, точно солдаты возле Букингемского дворца.
Если Уэверли Холл в прошлом представлял собой типичную южную усадьбу, то теперь это был псевдо-французский замок и наводил на мысль о неравном браке между кирпичным складом и Билтморским замком. Он был так же чужд американскому городку Клоптон, как Японии – рестораны «Макдоналдс».
По мере того, как я взрослел и во мне все громче заявлял о себе фотограф, я, фигурально выражаясь, все чаще старался отойти в сторону – пусть картинка сама заполнит объектив, – и неважно, какие использованы для этого линзы: я все равно видел окружающий мир только в мрачных тонах. Мне трудно было усмотреть в нем что-нибудь светлое.
Мисс Элла, когда она только что поступила на службу к Рексу, решила посадить у ворот цветы, например львиный зев или желтые лилии. Она думала, что Рексу это будет приятно. Ему, однако, эта затея не понравилась. Железным концом зонтика он сбил головки цветов, растоптал их подошвами дорогих башмаков, а потом залил бензином.
– Но, мистер Рекс, – спросила мисс Элла, – неужели вам не хочется, чтобы цветы приветствовали входящих?
Он взглянул на мисс Эллу так, будто она рехнулась:
– Женщина! Это я даю знать всем сюда входящим, приятен мне их приход или нет.
Мне было шесть лет, когда однажды Рекс приехал на своем черном «Мерседесе» утром – а это было для него необычно. В одной руке он держал чемодан, а на другой – темноволосого мальчика. Он оставался в доме ровно столько времени, чтобы успеть выпить двойную порцию виски и объявить мисс Элле:
– Это Мэтью… Мэйсон. – Рекс сморщился и отхлебнул из стакана, словно заявление причиняло боль, потом еще пару раз глотнул и добавил: – Очевидно, это мой сын, – и отправился на конюшню, не сказав мне ни слова.
Свидетельство о рождении удостоверяло, что Мэтью родился в больнице Атланты через полгода после меня. Имени его матери в свидетельстве не значилось, а в соответствующей графе стояло: «Особа женского пола. Возраст 29 лет». Мэтт был смуглокожий, и поэтому напрашивался вывод, что его мать – иностранка, родом из Испании, Италии или Мексики, но только самому Рексу было известно, кто из «обслуги» – домашней, офисной, дворовой или постельной – на самом деле является матерью этого ребенка.
Прежде чем уехать, Рекс наведался на конюшню, проверил, в порядке ли собаки, а потом укатил на машине. Я наблюдал в окно, как он уезжает, и, когда машина скрылась из виду, открыл доску с детскими шахматами, достал оловянного солдатика и деревянное ружьецо. Когда мы с Мэтью копались в ящике с игрушками, мисс Элла вдруг окликнула меня:
– Так!
– Да, мэм?
– Сегодня для тебя знаменательный день. Ты научился тому, что с ближним надо делиться.
– Да, мэм.
Она взяла мой ремень с двумя кобурами, окинув его оценивающим взглядом – он висел на спинке кровати, – и села на пол:
– Мэтью, – спросила она, – ты какой рукой рисуешь?
Мэтт поглядел на руки, перевернул их ладонями вверх и протянул ей левую.
– Тем лучше, облегчает дело.
Мисс Элла вынула из кармана ножницы, перерезала ремешок, на котором держалась левая кобура, вытащила из шкафа тоненький пояс, сделала из него петлю и привязала к ней кобуру, а ее – к ремню и затянула ремень у Мэтта на животе:
– Вот и готово!
Мэтт поправил ремень и, подойдя к мисс Элле поближе, обнял ее за шею и произнес первое слово под этой крышей:
– Спасибо!
А мисс Элла обхватила его своими худыми руками и торжественно провозгласила:
– Добро пожаловать к нам, молодой человек.
Да, руки у мисс Эллы были тощими, но самыми лучшими на свете!
Примерно в то же время, когда в нашем доме появился Мэтью – точнее сказать не могу, – со мной в школе произошла довольно большая неприятность. Учительница выстроила всех учеников во дворе и предложила рассказать о родителях – кто они и чем занимаются. Маму я никогда не видел, от Рекса был далек и не знал, что он за человек и где он работает, а потому начал рассказывать про мисс Эллу. Класс очень развеселился: ведь я говорил о какой-то «горничной», и потом одноклассники целых два года меня дразнили. Тогда, между прочим, я впервые осознал, как тернист наш жизненный путь. В тот день, придя из школы, я швырнул на пол ранец с учебниками. Мисс Элла, заметив мою поникшую фигуру, взяла меня за руку и повела к западному входу в дом, откуда можно было видеть, как садится, во всей славе своей, солнце, золотистым сиянием окутывая не успевшие еще пожелтеть скирды. Она опустилась передо мной на колени, скрипнув дешевыми парусиновыми тапочками по дорогому паркету, и ласково, двумя пальцами приподняла мой подбородок.
– Дитя мое, – прошептала она, – слушай, что я тебе сейчас скажу, но слушай внимательно.
По моей щеке покатилась слеза, но она быстро смахнула ее мозолистым большим пальцем:
– Ты никому не верь, а только мне!
Я был не расположен выслушивать еще одну проповедь и скосил глаза в сторону, но снова двумя пальцами, от которых пахло грушами – она варила джем, – мисс Элла резко вернула мое лицо в прежнее положение:
– Все дело в том, что дьявол действительно существует в этом мире, как существует, например, вода, и в его скверном, подлом умишке есть только одна мысль… Он думает только о том, как вырвать из твоей груди сердце и растоптать его, и отравить твою душу, наполнить ее злобой и гневом, а затем развеять душу по ветру, словно рыбью чешую.
Мисс Элле всегда удавались такие красочные сравнения и живописные картины.
– И знаешь ли ты, что он сделает потом?
Я покачал головой, но уже с интересом стал прислушиваться к ее словам, еще и потому, что на глазах у нее сверкнули слезы:
– Он начнет истреблять в тебе все хорошее, но знай, что есть и Господь Бог, а Он начало и конец, альфа и омега всему сущему, и от Него ничего не укроется. От Него не ускользнут ни дьявол, ни даже сам Рекс!
Мне это понравилось, и я широко улыбнулся.
– И это Господь привел меня сюда ухаживать за тобой, пока ты растешь, а дьявол задумал ожесточить твое сердце и пышет такой злобой, что даже рога у него дымятся, но ему сначала надо будет справиться со мной…
Меня все еще уязвляла мысль о том, что произошло в школе, но мисс Элле удалось меня наконец утешить: она сделала два бутерброда с ореховым маслом и джемом, и мы уселись на пороге. Мы ели и смотрели на пасущихся лошадей.
– Такер, – сказала она, и в уголке рта у нее блеснула капелька масла, – если дьявол захочет наложить на тебя руки, ему придется сначала испросить разрешения у Господа Бога. Вот так он поступил, когда искушал Иова, и так же искушал Иисуса. И он захочет так же поступить с тобой. Он постучит в дверь Рая и попросит разрешения. Он так всегда поступает, после того как его самого оттуда вышвырнули.
Я сощурился и едва не задал ей вопрос, который так и вертелся на языке…
– Знаю, о чем ты сейчас думаешь, – произнесла она, покачав головой, – но сейчас же выброси это из головы, сразу же выброси. Мы не всегда можем понять, что делает Господь и почему Он так делает, – и она постучала пальцем по моему носу, – но одно я знаю наверняка: если дьявол захочет тронуть хоть единый волосок на твоей красивой головке, то ему надо будет испросить на это разрешение. Знай и помни: я с Богом говорю все время, а он сказал, что никогда не позволит дьяволу причинить тебе вред.
Когда мисс Элла начинала говорить о Боге, возможен и безошибочен мог быть только один ответ:
– Да, мэм, – ответил я не очень-то убежденно.
– Мальчик! – и она схватила меня за щеки и прижалась своим лицом к моему. – Не отвечай мне так, отвечай мне сердцем!
– Да, мэм, мисс Элла!
Она разжала руки и улыбнулась, правда, одними глазами:
– Вот так-то лучше!
Когда Рексу стукнуло сорок пять, фирма «Мэйсон энтерпрайзес» имела свои отделения в каждом штате по всему Юго-Востоку страны и уже окончательно завладела всем рынком спиртного, однако Рексу этого было мало. В пятьдесят он самовластно распорядился и своим имуществом, и тем, что ему не принадлежало, обратив все это в десятки миллионов долларов. Он начал подкупать конкурентов, для того чтобы завладеть их достоянием. Он быстро дробил приобретенное и распродавал по частям. Со стаканом виски в руке, с кривой паучьей, кровожадной улыбкой он объявлял конкуренту: «Продавай то, что имеешь, а иначе я распродам все, что имею, и по самой низкой цене, и ты вылетишь в трубу, потому что придется и тебе все продать, но уже по центу на каждый доллар».
Рекс умел объяснять доходчиво. Такая игра и подобная тактика действовали абсолютно безотказно, и в результате через три года, заработав еще миллион, он уже добирался из своего высотного офиса до Уэверли Холл на вертолете, а потом на двухмоторной «Сессне». Если Рекс и обладал талантом, то он прежде всего состоял в умении делать деньги. Все, до чего бы он ни коснулся, все обращалось в золото.
А что касается Уэверли Холл, то в этом отношении Рекс продолжал пользоваться динамитом, взрывая гранитные ущелья, а потом распиная землю. По его приказанию каменщики взорвали гранитный утес двадцатиметровой глубины, и оттуда хлынул подземный источник, затопивший ущелье. Однако Рекс сумел воспользоваться и этим: с помощью насосов он стал выкачивать из ущелья воду, пуская ее на орошение своих садов и оранжерей, а они занимали площадь почти в десять акров. А потом он построил водонапорную башню и на крыше амбара соорудил нечто, похожее на бассейн, в котором на целые полгода хватало запасов воды. Хватало ее и для оранжерей, а также для всех обитателей усадьбы. Свои подвиги Рекс совершал сам, практически ничего не зная о строительстве, взрывах, коневодстве, слугах, ищейках и оранжереях, но какое это имело значение! Он занимался всем этим не потому, что знал технологию дела или собирался что-то узнавать. Нет, все, что требуется, знали за него другие, он же только погонял и командовал, а командовать Рексу очень нравилось!
На его обширных владениях находились полуразрушенная церковь с кладбищем. Церковь Святого Иосифа была построена еще до создания епископальной епархии в графствах Дэйл, Барбур и Генри Каунти, так что когда Рекс приобрел здесь собственность, то купил заодно и церковь, и кладбище. В церкви было всего восемь скамей – деревянных, узких, с вертикальными спинками. Скамьи с трудом вмещали сорок человек. Шотландские фермеры построили церковь еще до 1800 года и привычно радовались тому, что было где посидеть. За давностью лет деревянный алтарь уже сильно обветшал и напоминал скорее колоду для разделки мясной туши, чем некий сакральный объект. Деревянный Иисус был увенчан терновым венцом, на котором – но также на голове, руках, слегка согнутых коленях, больших пальцах ног – белели кучки голубиного помета. Дожди через щели деревянной крыши то и дело заливали пол, и все здесь, внутри, промокло, включая траченный молью, когда-то пурпурный ковер, на котором прихожане преклоняли колени. Ковер проникал под железное ограждение к алтарю. Места на ковре хватало на то, чтобы восемь взрослых худых прихожан опускались бы здесь на колени, а потом, шаркая, вновь усаживались на жесткие скамьи. От пола веяло холодом, проникающим в башмаки с худыми подметками, но некоторые приходили сюда босыми. Однажды летом под натиском ураганного ветра все четыре окна распахнулись, и потом их заколотили гвоздями. Это случилось семьдесят пять лет назад, и с тех пор свежий воздух сюда не проникал. По закону Рекс был обязан содержать кладбище в «функциональном состоянии», и он это исполнял, поясняя: «Мои люди косят там траву, когда это требуется и даже когда не требуется». При нем церковь всегда была заперта, кишела самыми религиозными на свете голубями, была затянута паутиной и оккупирована несметным полчищем грызунов. Прихожан здесь, естественно, не наблюдалось, и церковь, в том числе и по причине дырявой крыши, была обречена на окончательное догнивание.
Знакомых у Рекса было немного, а друзей не было и вовсе, но, в силу традиции, он иногда устраивал приемы для партнеров по бизнесу, которые изо всех сил старались ему угождать. В те десять лет, когда его могущество достигло апогея, а это произошло накануне его пятидесятилетия, Рекс нанимал для обслуживания дома десять работников, и они были заняты целый день. Кроме, того, ему прислуживало огромное количество мелкой сошки, что сновала между Атлантой и Клоптоном, и все это создавало должное впечатление, которое он и желал производить на окружающих. Когда журнал «Атланта» повествовал высокопарным слогом о «загородном магнате, который способностью и талантами создавать империи из ничего превзошел даже самого царя Ирода», то другой атлантский журнал в передовице описывал Рекса так: «Это – приземистый, пузатый толстяк с глазами-бусинками и комплексом Наполеона».
Рекс тоже создал свою империю из ничего, заработал миллионы и смог купить Уэверли Холл, но журнал продемонстрировал всем и его слабости, а именно: в глубине души Рекс был не уверен в себе и страдал комплексом неполноценности, который скрывался под ненасытной завистью. Все это и сделало из него безжалостного магната, который ничуть не заботился ни о людях, которые на него работали, ни о разоренных им деловых компаньонах.
Что уж говорить о двух его сыновьях!
В конце делового дня, когда все необходимые документы уже были подписаны, все нужные руки пожаты и сделки завершены, включая и тайные, самые доходные, Рекс Мэйсон оставался наедине со своим самым заветным желанием: заполучить контроль над всем и вся. Уэверли Холл был ему нужен только для этих целей – оставаться хозяином положения и всех контролировать. Ему совершенно не нужно было, чтобы другие его любили. Ему требовалось только одно: чтобы его боялись. И днем и ночью он помышлял только об этом: как возбудить страх во всех его окружающих. Каждый человек, по мнению Рекса, был его соперником, а соперник должен быть побежден и запуган, в том числе и мы с братом. Страх, возбуждаемый им в других, был источником его власти, могущества, умения подчинить каждого своей воле: он преследовал любую попытку сопротивления и только в этом случае считал себя властелином. Если то, что я говорю, звучит убедительно, то только потому, что мне приходилось размышлять над этим положением вещей тридцать три года. Контроль и власть – вот главная цель мироздания, самый верный признак значимости человека в этом мире – так полагал Рекс. Он мог, например, поднять бокал на банкете и заявить партнерам по бизнесу:
– Жизнь – тоже банкет, но большинство людей в мире голодает, так что ешьте досыта, пока есть такая возможность!
Когда мне исполнилось шесть, Рексу надоели и Уэверли Холл, и сыновья, так что вместо раза в неделю он стал приезжать раз в две недели, а потом начал бывать в поместье только раз в месяц. Через год-два ежемесячные посещения превратились в ежеквартальные, и, наконец, они почти прекратились. Когда мне пошел восьмой, я видел отца только однажды. Мой день рождения никогда не праздновался, вообще никогда, и даже в праздник Рождества я не видел никого, кроме мисс Эллы. Продавая, строя, подчиняя себе других людей, сам крутясь как белка в колесе, разрываемый на части нескончаемыми делами, Рекс в пятьдесят восемь погрузился с головой уже только в три вида деятельности, но их он контролировать не мог: он пил, проводил время с любовницами и занимался лошадьми. Все вместе эти занятия стали его Ватерлоо. К тому времени, когда я закончил учебу в колледже, Рекс Мэйсон каждое утро просыпался в своем офисе, то есть в Атланте, принимал семь разных лекарств и запивал их стаканом виски «Джек Дэниелс» двадцатилетней выдержки, отдавая чрезмерную дань своему естеству. В семьдесят лет он познакомился со стриптизершей, которая исполняла свои «танцы», сидя на коленях у посетителей. Звали ее Мэри Виктория – звезда ночного клуба, который арендовал подвал в офисе Рекса. Это была маленькая силиконовая красавица, питавшая склонность к блестящим безделушкам. Проводя все ночи с Рексом, днем она наливала доверху его стаканы, и вскоре Рекс, когда они ездили на бега, начал нажимать кнопки лифта тростью – пальцами уже не мог, так они дрожали, – и роскошно одетая Мэри делала ставки сразу на всех лошадей. Они с Рексом стоили друг друга и, между прочим, на скачках всегда проигрывали.
Когда Рексу исполнилось семьдесят пять, она растранжирила все, что не досталось налоговой службе, а если учесть, что больше тридцати лет его лечили дорогие врачи, то настало время, когда у Рекса уже нечего было взять. Мэри покинула Рекса сразу же после визита к нему государственной налоговой службы, проверившей все его счета и объявившей его банкротом. Рекс тут же воспрял духом, но только лишь на день: он ничего не пил и «откопал» несколько своих заокеанских кубышек, о которых налоговая служба не знала. Вот почему ему удалось сохранить свой небоскреб в Атланте и Уэверли Холл. Возможно, последний был единственным полезным его приобретением. Завещал он это свое постоянно совершенствуемое имение людям, которые меньше всего стремились к этому, – мне и Мэтту. Я до недавнего времени даже и не подозревал о завещании, но мы уже в детстве владели территорией, которую могли видеть из окон на две мили вокруг. Хорошо, что Рекс никогда не говорил нам о завещании, иначе мы бы выставили его из поместья в два счета.
Еще со времен своей цирковой юности Рекс выстраивал все свои действия таким образом, что в результате стал человеком, которым желал быть. Когда я подрос и начал кое в чем разбираться, мисс Элла объяснила мне, что секрет его жизнедеятельности очень прост: вся она «вытекает из питья». Как большинство учеников дьявола, он попал в собственноручно расставленную ловушку. Сейчас Рексу Мэйсону восемьдесят один и у него болезнь Альцгеймера в последней стадии. Он не может сосчитать до десяти, удержать слюну во рту, и она медленно капает с его дрожащей нижней губы. Целые дни он проводит в заскорузлых от экскрементов памперсах в одном из приютов для стариков, неподалеку от Уэверли.
Не скрою, иногда это зрелище доставляет мне удовлетворение.
